О жизни Цезаря Августа и о его воспитании

Exc. De virt., I, 353, 13³: I. (1) Люди назва­ли его так⁴ в знак при­зна­ния его досто­инств. На мате­ри­ках и ост­ро­вах, в горо­дах, у раз­ных наро­дов ему воз­дви­га­ют хра­мы и при­но­сят жерт­вы в награ­ду за его выдаю­щу­ю­ся доб­лесть и в бла­го­дар­ность за ока­зан­ные им бла­го­де­я­ния. Этот чело­век достиг наи­выс­шей сте­пе­ни могу­ще­ства и муд­ро­сти. Управ­ляя наи­боль­шим, насколь­ко мы зна­ем, чис­лом наро­дов, он ото­дви­нул гра­ни­цу Рим­ской дер­жа­вы до самых даль­них пре­де­лов. Он не толь­ко проч­но под­чи­нил себе эллин­ские и вар­вар­ские наро­ды, но и рас­по­ло­жил к себе их умы. Сна­ча­ла он при­нял ору­жие, но впо­след­ст­вии им уже не поль­зо­вал­ся, так как все доб­ро­воль­но ему под­чи­ни­лись, при­вле­кае­мые его все более оче­вид­ной гуман­но­стью. Он под­чи­нил и такие наро­ды, назва­ния кото­рых люди до это­го вре­ме­ни не зна­ли, а так­же такие, кото­рые насколь­ко мы пом­ним, нико­гда не при­зна­ва­ли над собой ничьей вла­сти, как, напри­мер, все те, кото­рые живут по реке Рей­ну и за Иони­че­ским морем. Усми­рил он и илли­рий­ские пле­ме­на. Их назы­ва­ют пан­нон­ца­ми и дака­ми (смот­ри «О подви­гах»).

Exc. De virt., I, 354, 5: II. (2) Рас­ска­зы­вать или писать о высо­кой сте­пе­ни муд­ро­сти и доб­ле­сти это­го чело­ве­ка, о том, как эти его каче­ства про­яви­лись, с одной сто­ро­ны — в управ­ле­нии стра­ной, осу­ществляв­шем­ся им на его родине, с дру­гой — в веде­нии боль­ших войн, как внут­рен­них, так и внеш­них, явля­ет­ся достой­ной зада­чей для людей, кото­рые хоте­ли бы про­сла­вить­ся, опи­сы­вая пре­крас­ные дея­ния. Я же про­сле­жу в сво­ем повест­во­ва­нии его дея­тель­ность с тем, чтобы все мог­ли узнать о нем исти­ну. Преж­де все­го, я ска­жу о его про­ис­хож­де­нии и при­род­ном даро­ва­нии, о его роди­те­лях, его жиз­ни с само­го ран­не­го воз­рас­та, нако­нец, о его вос­пи­та­нии, бла­го­да­ря кото­ро­му он стал потом таким выдаю­щим­ся чело­ве­ком. (3) Отец его, Гай Окта­вий, при­над­ле­жал к сена­тор­ско­му сосло­вию; его пред­ки, про­сла­вив­ши­е­ся богат­ст­вом и доб­ротой, оста­ви­ли наслед­ство ему, оси­ро­тев­ше­му в дет­стве. Назна­чен­ные опе­ку­ны рас­хи­ти­ли его иму­ще­ство, но он отка­зал­ся от сво­их прав по отно­ше­нию к ним, удо­воль­ст­во­вав­шись тем, что они ему оста­ви­ли.

Exc., De virt., I, 354, 19: III. (4) Достиг­нув не более как девя­ти­лет­не­го воз­рас­та, юный Цезарь вызвал у рим­лян нема­лое удив­ле­ние про­яв­ле­ни­ем в столь ран­ней юно­сти выдаю­щих­ся при­род­ных даро­ва­ний. Ведь его выступ­ле­ние с речью перед боль­шим собра­ни­ем было встре­че­но шум­ным одоб­ре­ни­ем взрос­лых людей.

(5) Когда умер­ла его баб­ка, он вос­пи­ты­вал­ся у мате­ри Атии и ее мужа Филип­па Луция, кото­рый вел свой род от победи­те­лей Филип­па Македон­ско­го. Вос­пи­ты­ва­ясь у Филип­па как у вто­ро­го отца, он пода­вал боль­шие надеж­ды и поль­зо­вал­ся ува­же­ни­ем сре­ди сво­их ровес­ни­ков, детей знат­ней­ших граж­дан. Он все­гда был окру­жен мно­го­чис­лен­ной тол­пой, сре­ди кото­рой было нема­ло юно­шей, рас­счи­ты­вав­ших на поли­ти­че­скую карье­ру. Еже­днев­но мно­же­ство моло­дых людей, взрос­лых мужей, а так­же и сверст­ни­ков про­во­жа­ли его, когда он отправ­лял­ся за город, чтобы ездить вер­хом, либо когда он наве­щал род­ных или кого-либо дру­го­го.

(6) Он упраж­нял свой ум в самых воз­вы­шен­ных нау­ках, тело свое зака­лял в бла­го­род­ных воин­ских упраж­не­ни­ях, а вос­при­ня­тые от сво­их учи­те­лей зна­ния ско­рее их самих умел при­ме­нить в жиз­ни, что вызва­ло боль­шое вос­хи­ще­ние в его род­ном горо­де. За ним следи­ла его мать и муж ее Филипп, спра­ши­вав­шие каж­дый день у его учи­те­лей и у людей, над­зи­рав­ших за ним, что он сде­лал за этот день, куда ходил, чем был занят и с кем он встре­чал­ся.

IV. (7) Когда в Риме нача­лись сму­ты, мать его Атия и Филипп ото­сла­ли Цеза­ря в одно из отцов­ских поме­стий.

(8) На фору­ме он высту­пил в воз­расте не более как четыр­на­дца­ти лет, после того, как уже сло­жил с себя туни­ку, окайм­лен­ную пур­пу­ром, и надел белую, как сим­вол того, что он всту­пил в ряды мужей. (9) Он при­вле­кал к себе народ сво­ею кра­сотою и блес­ком сво­его знат­но­го рода, когда совер­шал тор­же­ст­вен­ное жерт­во­при­но­ше­ние, запи­сан­ный в кол­ле­гии пон­ти­фи­ков на место умер­ше­го Луция Доми­ция; народ подал за него голо­са с боль­шим вооду­шев­ле­ни­ем. После это­го он совер­шал свя­щен­ные обряды в новой одеж­де и в почет­ней­шем сане жре­ца. (10) И хотя по зако­ну он был уже при­чис­лен к взрос­лым муж­чи­нам, мать его все так же не поз­во­ля­ла ему выхо­дить из дома куда-либо, кро­ме тех мест, куда он ходил рань­ше, когда был ребен­ком. Она при­нуж­да­ла его вести преж­ний образ жиз­ни и ноче­вать в преж­нем сво­ем поме­ще­нии. Толь­ко по зако­ну он был муж­чи­ной, а во всем осталь­ном оста­вал­ся на поло­же­нии ребен­ка. (11) Он нико­гда не изме­нял сво­ей одеж­ды, но все­гда носил оте­че­ст­вен­ную тогу.

V. (12) Он посе­щал хра­мы в уста­нов­лен­ные для это­го дни, но в ноч­ное вре­мя, так как при­вле­кал мно­гих жен­щин сво­им цве­ту­щим воз­рас­том, кра­сотой и знат­но­стью сво­его рода. Несмот­ря на их мно­го­чис­лен­ные попыт­ки увлечь его, он нико­гда им не под­да­вал­ся; мать, посто­ян­но обе­ре­гая, сдер­жи­ва­ла его и никуда не отпус­ка­ла, да и сам он был бла­го­ра­зу­мен, посколь­ку с года­ми ста­но­вил­ся взрос­лее. (13) Когда же насту­па­ли Латин­ские празд­не­ства, во вре­мя кото­рых кон­су­лы поды­ма­лись для испол­не­ния оте­че­ст­вен­ных свя­щен­но­дей­ст­вий на Аль­бан­скую гору, а судеб­ные обя­зан­но­сти за них в это вре­мя испол­ня­ли жре­цы, юный Цезарь садил­ся в крес­ло посредине фору­ма. Тогда к нему обра­ща­лось мно­же­ство людей по судеб­ным делам. Мно­гие при­хо­ди­ли, даже не имея к нему ника­ко­го дела, но толь­ко чтобы посмот­реть на юно­шу: он при­вле­кал к себе взо­ры всех, осо­бен­но когда выпол­нял высо­кие обя­зан­но­сти.

VI. (14) Когда Гай Юлий Цезарь закон­чил все вой­ны в Евро­пе, победил в Македо­нии Пом­пея, под­чи­нил Еги­пет, вер­нул­ся из Сирии и с Евк­син­ско­го Пон­та, соби­ра­ясь пере­пра­вить­ся в Афри­ку, чтобы покон­чить с остат­ка­ми пере­бро­сив­шей­ся туда вой­ны, юный Цезарь хотел отпра­вить­ся вме­сте с ним, чтобы при­об­ре­сти опыт так­же и в воен­ном деле. Одна­ко, когда он заме­тил, что мать его Атия это­му про­ти­вит­ся, он, ниче­го ей не воз­ра­жая, остал­ся дома. (15) Было ясно, что и стар­ший Цезарь из-за люб­ви к нему тоже не хотел, чтобы он отпра­вил­ся в поход, опа­са­ясь, как бы он, изме­нив обыч­ный образ жиз­ни, не рас­стро­ил сво­его, и так уже сла­бо­го здо­ро­вья. По таким при­чи­нам он не участ­во­вал в этой войне.

VII. (16) Когда Цезарь, завер­шив и эту вой­ну, воз­вра­тил­ся в Рим и дал про­ще­ние очень немно­гим, при­веден­ным из этой вой­ны плен­ни­кам, так как они не извлек­ли уро­ка из преды­ду­щих войн, про­изо­шло сле­дую­щее: у моло­до­го Цеза­ря был близ­кий доро­гой ему друг Агрип­па, кото­рый вос­пи­ты­вал­ся вме­сте с ним и с кото­рым он был осо­бен­но дру­жен. Брат Агрип­пы был бли­зок к Като­ну, из друж­бы к нему участ­во­вал с ним вме­сте в афри­кан­ской войне и ока­зал­ся тогда сре­ди плен­ни­ков. Его-то моло­дой Цезарь, нико­гда еще ни о чем не про­сив­ший сво­его дядю, захо­тел выру­чить^[2], но коле­бал­ся из-за скром­но­сти и еще пото­му, что видел, как враж­деб­но настро­ен Цезарь про­тив плен­ни­ков, взя­тых в этой войне. Нако­нец, он отва­жил­ся, попро­сил и полу­чил про­си­мое. Вслед­ст­вие это­го он очень радо­вал­ся, что спас бра­та сво­его дру­га.

VIII. (17) Затем Цезарь отпразд­но­вал три­умф за афри­кан­скую вой­ну, а так­же за дру­гие, какие он про­вел. Моло­до­му Цеза­рю, кото­ро­го он уже усы­но­вил как юно­шу, весь­ма близ­ко­го ему даже по при­ро­де и кров­но­му род­ству, он пред­пи­сал сле­до­вать за сво­ею колес­ни­цею и укра­сил его зна­ка­ми воен­ной доб­ле­сти, точ­но он вме­сте с ним участ­во­вал в войне. Точ­но так же он ста­вил его рядом с собой во вре­мя жерт­во­при­но­ше­ний и в рели­ги­оз­ных про­цес­си­ях и всех дру­гих застав­лял усту­пать ему место. (18) Сам же Цезарь был в это вре­мя укра­шен досто­ин­ст­вом дик­та­то­ра, кото­рое, соглас­но тра­ди­ци­ям рим­лян, счи­та­лось наи­выс­шим, и имел самое почет­ное поло­же­ние в сво­ем оте­че­стве. Сын его все­гда нахо­дил­ся вме­сте с ним на зре­ли­щах и на пирах и, видя, что Цезарь обра­ща­ет­ся с ним мило­сти­во, как с насто­я­щим сыном, сам стал чув­ст­во­вать себя уве­рен­ней. Мно­гие дру­зья и про­чие граж­дане, испы­ты­вав­шие в чем-нибудь нуж­ду, про­си­ли его хода­тай­ст­во­вать за них перед Цеза­рем, и он, выби­рая удоб­ное вре­мя и пол­но­стью соблюдая почти­тель­ность, про­сил за мно­гих и помо­гал им, за что был высо­ко ценим сво­и­ми близ­ки­ми. Он ста­рал­ся обра­щать­ся к Цеза­рю лишь в под­хо­дя­щее для того вре­мя, не обре­ме­няя его. При этом он про­яв­лял свое рас­по­ло­же­ние к людям и при­род­ный ум.

IX. (19) Цезарь хотел так­же, чтобы он при­об­рел опыт в устрой­стве зре­лищ и выпол­не­нии на них обя­зан­но­стей судьи. В Риме было два теат­ра: Рим­ский, о кото­ром он сам взял на себя такие заботы, и Гре­че­ский, руко­вод­ство в кото­ром он пре­до­ста­вил Окта­виа­ну. Тот при­нял­ся с таким усер­ди­ем и доб­ро­со­вест­но­стью испол­нять свои обя­зан­но­сти, никуда не отлу­ча­ясь даже в дол­гие жар­кие дни, до тех пор, пока не закан­чи­ва­лось пред­став­ле­ние, что как чело­век моло­дой и непри­выч­ный к напря­же­ни­ям, забо­лел.

(20) Так как он хво­рал тяже­ло, все были в стра­хе, бес­по­ко­ясь, выдер­жит ли его сла­бый орга­низм. Боль­ше всех тре­во­жил­ся Цезарь. Поэто­му в тече­ние дня он или лич­но нахо­дил­ся при боль­ном, вну­шая ему бод­рость, или посы­лал сво­их дру­зей и не поз­во­лял вра­чам остав­лять его. Одна­жды во вре­мя обеда кто-то сооб­щил ему, что юно­ша впал в забы­тье и что ему очень пло­хо. Цезарь сей­час же вско­чил с ложа и, не надев обу­ви, поспе­шил в поме­ще­ние, где лежал боль­ной. Пол­ный тре­во­ги, он насто­я­тель­ней­шим обра­зом тре­бо­вал помо­щи вра­чей, сам сел воз­ле боль­но­го и очень обра­до­вал­ся, когда при­вел его в чув­ство.

X. (21) Когда тот опра­вил­ся от болез­ни и избе­жал опас­но­сти, но был еще слаб, Цезарь дол­жен был отпра­вить­ся на вой­ну, куда пред­по­ла­гал рань­ше взять с собой и сына^[1], одна­ко тот не мог поехать из-за слу­чив­шей­ся с ним болез­ни. Поэто­му, оста­вив при нем мно­гих людей, кото­рые долж­ны были забо­тить­ся о нем и следить за тща­тель­ным соблюде­ни­ем стро­го­го режи­ма, и дав настав­ле­ния, чтобы Окта­виан, когда окрепнет, сле­до­вал за ним, Цезарь уехал на вой­ну. Дело в том, что стар­ший сын Маг­на Пом­пея в корот­кий срок неожи­дан­но для всех собрал боль­шое вой­ско, чтобы ото­мстить за отца и, если удаст­ся, отпла­тить за его пора­же­ние. (22) Итак, остав­шись в Риме, моло­дой Цезарь преж­де все­го поза­бо­тил­ся о вос­ста­нов­ле­нии сво­их сил и вско­ре вполне окреп. После это­го он уехал из горо­да к вой­ску соглас­но пред­пи­са­нию сво­его дяди; так он звал Юлия Цеза­ря. Мно­гие хоте­ли поехать вме­сте с ним, пото­му что бли­зость к нему вну­ша­ла мно­го надежд; но он отверг всех, в том чис­ле и свою мать, и, набрав сре­ди сво­их слуг самых быст­рых и силь­ных, уско­рил свой отъ­езд. С неве­ро­ят­ной быст­ро­той он про­ехал дале­кий путь и ока­зал­ся в непо­сред­ст­вен­ной бли­зо­сти к Цеза­рю, кото­рый уже пол­но­стью закон­чил эту вой­ну в тече­ние семи меся­цев.

XI. (23) При­быв в Тарра­ко­ну, он вызвал у всех край­нее удив­ле­ние тем, что смог при­ехать при столь тре­вож­ной воен­ной обста­нов­ке. Не застав там Цеза­ря, он пре­тер­пел еще боль­ше труд­но­стей и опас­но­стей, пока не догнал его в Ибе­рии близ горо­да Кал­пии. (24) Цезарь, неожи­дан­но увидев юно­шу, остав­лен­но­го им боль­ным и счаст­ли­во избе­жав­ше­го мно­го­чис­лен­ных вра­гов и раз­бой­ни­ков, при­вет­ст­во­вал его, обнял как сына и, никуда не отпус­кая, дер­жал его при себе. Он хва­лил его за усер­дие и поспеш­ность, посколь­ку он при­был пер­вым из всех, выехав­ших за Цеза­рем из сто­ли­цы. В беседах с ним Цезарь ста­рал­ся затро­нуть мно­го важ­ных вопро­сов, испы­ты­вая его сооб­ра­зи­тель­ность. Увидев его ост­ро­умие и смет­ли­вость, крат­кость его речи, в кото­рой дава­лись самые точ­ные отве­ты на постав­лен­ные вопро­сы, он полю­бил и оце­нил его еще боль­ше.

(25) После это­го им надо было пере­пра­вить­ся оттуда в Новый Кар­фа­ген, и ему было пред­ло­же­но сесть с пятью раба­ми на корабль само­го Цеза­ря; он же, дви­жи­мый чув­ст­вом при­вя­зан­но­сти к дру­зьям, взял на корабль, кро­ме рабов, трех дру­зей, хотя и боял­ся, что Цезарь, узнав об этом, рас­сер­дит­ся. Полу­чи­лось же обрат­ное: Цезарь был дово­лен такой при­вя­зан­но­стью к дру­зьям и похва­лил его за то, что он хочет все­гда иметь при себе достой­ных людей, свиде­те­лей всех его дея­ний, и уси­лен­но доби­ва­ет­ся создать в оте­че­стве доб­рую о себе сла­ву.

XII. (26) В Кар­фа­ген Цезарь при­был для того, чтобы к нему полу­чи­ли доступ люди, доби­вав­ши­е­ся это­го. И к нему обра­ща­лись очень мно­гие: одни ради судеб­но­го раз­би­ра­тель­ства сво­их тяжб с кем-либо, дру­гие по делам обще­ст­вен­но­го зна­че­ния, иные, чтобы полу­чить от него награ­ду за свои доб­лест­ные поступ­ки. Кро­ме того, обра­ща­лись к нему мно­гие вое­на­чаль­ни­ки. (27) Обра­ща­ют­ся к Цеза­рю и закин­ф­цы⁵, на кото­рых было пода­но мно­го жалоб и кото­рые нуж­да­лись в под­держ­ке. Окта­виан засту­пил­ся за них и, пого­во­рив откро­вен­но и очень разум­но с Цеза­рем, снял с них обви­не­ния; он отпу­стил их домой, радост­но про­слав­ля­ю­щих его и назы­ваю­щих его сво­им спа­си­те­лем. С тех пор к нему ста­ло при­хо­дить мно­го дру­гих людей, про­ся покро­ви­тель­ства, и он всех их удо­вле­тво­рял: одних избав­лял от обви­не­ния, дру­гим выпра­ши­вал подар­ки, иных про­дви­гал на долж­но­сти. У всех на устах были его кротость, его чело­ве­ко­лю­бие и муд­рость, про­яв­ляв­ши­е­ся в его беседах. Даже сам Цезарь…⁶

Exc. De virt., I, 359, 22: XIII. (28): …из сереб­ра по обы­чаю пред­ков, и не участ­во­вал в попой­ках моло­де­жи, не оста­вал­ся на пирах слиш­ком мно­го вре­ме­ни, нахо­дясь там не доль­ше чем до вече­ра, не обедал рань­ше деся­то­го часа, кро­ме как у Цеза­ря, Филип­па, или у женив­ше­го­ся на его сест­ре Мар­цел­ла, чело­ве­ка само­го бла­го­род­но­го и бла­го­ра­зум­но­го сре­ди рим­лян. (29) Свою скром­ность, кото­рую все счи­та­ют подо­баю­щей моло­до­му воз­рас­ту, пото­му что всем осталь­ным доб­ро­де­те­лям при­ро­да обыч­но пре­до­став­ля­ет место лишь после нее, он про­яв­лял самым ярким обра­зом в сво­ей дея­тель­но­сти на про­тя­же­нии всей сво­ей жиз­ни. (30) За это-то каче­ство его так и ценил Цезарь, а не толь­ко за близ­кое род­ство, как дума­ют неко­то­рые. Уже и рань­ше Юлий Цезарь заду­мал усы­но­вить его, но, опа­са­ясь, как бы он не воз­гор­дил­ся в ожи­да­нии столь высо­кой судь­бы, что обыч­но быва­ет с юно­ша­ми, вос­пи­тан­ны­ми в счаст­ли­вых усло­ви­ях, и не откло­нил­ся бы от доб­ро­де­те­ли и стро­го­го обра­за жиз­ни, скры­вал это свое наме­ре­ние; одна­ко в заве­ща­ния он [Цезарь] назвал его сыном, так как не имел потом­ства муж­ско­го пола, и объ­явил пол­ным наслед­ни­ком все­го сво­его состо­я­ния. Чет­вер­тую же часть сво­его иму­ще­ства — как об этом ста­ло потом извест­но — он заве­щал осталь­ным дру­зьям и граж­да­нам Рима.

XIV. (31) Окта­виан про­сил у Цеза­ря раз­ре­ше­ния поехать на роди­ну для свида­ния с мате­рью. Полу­чив его, он уехал. (32) Когда он при­был на Яни­кул, неда­ле­ко от Рима, с ним повстре­чал­ся в сопро­вож­де­нии боль­шой тол­пы людей некто, назы­вав­ший себя сыном Гая Мария.

Он доби­вал­ся при­чис­ле­ния к роду Цеза­ря и обра­щал­ся уже к неко­то­рым жен­щи­нам, род­ст­вен­ни­цам Цеза­ря, кото­рые засвиде­тель­ст­во­ва­ли его род­ство. Одна­ко он не убедил ни Атию, ни ее сест­ру дать лож­ные пока­за­ния отно­си­тель­но их семьи. Дей­ст­ви­тель­но, род Цеза­ря был в тес­ной свя­зи с родом Мария, но это не име­ло ника­ко­го отно­ше­ния к тому моло­до­му чело­ве­ку. Тогда он, окру­жен­ный боль­шой тол­пой, вышел навстре­чу моло­до­му Цеза­рю, ста­ра­ясь рас­по­ло­жить его к себе, чтобы быть при­чис­лен­ным к его роду. Мно­го хло­пота­ли за него и сопут­ст­во­вав­шие ему граж­дане, убеж­ден­ные в том, что он сын Мария. (33) Цезарь ока­зал­ся в боль­шом затруд­не­нии и не знал, как ему посту­пить. Ему было тягост­но встре­тить, как род­но­го, чело­ве­ка, о кото­ром он не знал даже, откуда он явил­ся, да и мать его не под­дер­жи­ва­ла это­го род­ства. С дру­гой сто­ро­ны, ему как чело­ве­ку весь­ма совест­ли­во­му было труд­но оттолк­нуть от себя это­го юно­шу, а вме­сте с ним и боль­шую тол­пу граж­дан. Итак, слег­ка его отстра­нив, он ска­зал, что гла­вою их рода явля­ет­ся Юлий Цезарь, он же пер­вое лицо в оте­че­стве и вер­хов­ный пра­ви­тель всей Рим­ской дер­жа­вы; к нему сле­ду­ет обра­тить­ся и ему дока­зать свое род­ство. Если Марий дока­жет это Цеза­рю, то они и все осталь­ные соро­ди­чи сей­час же при­мкнут к реше­нию. В про­тив­ном слу­чае у них с ним не может быть ниче­го обще­го. Но пока Цезарь об этом не зна­ет, неза­чем обра­щать­ся к Окта­виа­ну и про­сить его по-род­ст­вен­но­му о каких-либо пра­вах. За такой разум­ный ответ все при­сут­ст­во­вав­шие его хва­ли­ли, тот же юно­ша тем не менее про­во­дил его до само­го дома.

XVa. (34) При­быв в Рим, он посе­лил­ся вбли­зи дома Филип­па и сво­ей мате­ри и, не рас­ста­ва­ясь, про­во­дил все вре­мя с ними, кро­ме тех слу­ча­ев, когда хотел уго­стить кого-нибудь из сво­их сверст­ни­ков, но это быва­ло ред­ко. (35) Во вре­мя его пре­бы­ва­ния в сто­ли­це он реше­ни­ем сена­та был объ­яв­лен пат­ри­ци­ем.

Exc., De virt., I, 361, 6: XVb. (36) Юный Цезарь вел трез­вый образ жиз­ни и был во всем воз­дер­жан. Дру­зья зна­ли о нем еще кое-что уди­ви­тель­ное: ведь в тече­ние цело­го года в том воз­расте, когда моло­дежь быва­ет очень пыл­кой, осо­бен­но если живет в хоро­ших усло­ви­ях, он воз­дер­жи­вал­ся от люб­ви, боль­ше заботясь о сво­ем голо­се и здо­ро­вье.

[Конец исто­рии Нико­лая Дамас­ско­го и жиз­не­опи­са­ния моло­до­го Цеза­ря.]

Exc., De in­si­diis, стр. 33, 27⁷: XVI. (37) Юный Цезарь на тре­тий месяц сво­его пре­бы­ва­ния в Риме пере­пра­вил­ся сюда⁸. Здесь он вызвал удив­ле­ние у сво­их сверст­ни­ков и дру­зей, вос­хи­ще­ние у всех жите­лей горо­да и похва­лы сво­их настав­ни­ков. (38) На чет­вер­тый месяц при­был из сто­ли­цы послан­ный его мате­рью воль­ноот­пу­щен­ник; совер­шен­но рас­стро­ен­ный и крайне подав­лен­ный, он при­вез пись­мо, в кото­ром было напи­са­но, что Цезарь убит в сена­те сообщ­ни­ка­ми Кас­сия и Бру­та. Мать про­си­ла сына вер­нуть­ся к ней и писа­ла, что сама не зна­ет, что теперь будет; ему же пора дей­ст­во­вать уже как муж­чине, сво­им умом решать и посту­пать соот­вет­ст­вен­но сво­е­му поло­же­нию и обсто­я­тель­ствам. Вот что ста­ло ему извест­но из пись­ма мате­ри. (39) То же самое ему сооб­щил и при­вез­ший пись­мо. По его сло­вам, он был отправ­лен с пись­мом тот­час же после убий­ства Цеза­ря и нигде не задер­жи­вал­ся, чтобы Окта­виан как мож­но ско­рее узнал о про­ис­шед­шем и мог ско­рее сооб­ра­зить, что ему делать. Род­ст­вен­ни­кам уби­то­го угро­жа­ет боль­шая опас­ность, и преж­де все­го надо поза­бо­тить­ся о том, как ему ее избе­жать: ведь у убийц нема­ло сто­рон­ни­ков, и они, пре­сле­дуя род­ных Цеза­ря, истреб­ля­ют их. (40) Это изве­стие при­шло перед самым обедом и при­ве­ло всех в боль­шое смя­те­ние. Мол­ва быст­ро рас­про­стра­ни­лась сре­ди посто­рон­них и ско­ро обо­шла весь город, при­чем не сооб­ща­лось ниче­го опре­де­лен­но­го, но лишь то, что слу­чи­лось боль­шое несча­стье. Мно­гие из вид­ней­ших граж­дан Апол­ло­нии из рас­по­ло­же­ния к Окта­виа­ну собра­лись позд­но вече­ром при све­те факе­лов, чтобы узнать, какое при­не­се­но изве­стие. Цезарь, посо­ве­то­вав­шись с дру­зья­ми, решил, что нуж­но сооб­щить исти­ну наи­бо­лее вид­ным граж­да­нам. Осталь­ной же народ уда­лить. Так и было сде­ла­но, но тол­па разо­шлась неохот­но и лишь по насто­я­нию ста­рей­ших. Тогда, нако­нец, у Цеза­ря яви­лась воз­мож­ность в остав­шу­ю­ся часть ночи посо­ве­то­вать­ся со сво­и­ми дру­зья­ми о том, что пред­при­нять и как исполь­зо­вать создав­ше­е­ся поло­же­ние. (41) При этом воз­ник­ли боль­шие сомне­ния: одни из дру­зей сове­то­ва­ли догнать нахо­дя­ще­е­ся в Македо­ния вой­ско, отправ­лен­ное на вой­ну с пар­фя­на­ми (коман­до­вал им Марк Аци­лий), и, взяв его для без­опас­но­сти, идти к Риму, чтобы дать отпор убий­цам. Сол­да­ты, вооду­шев­лен­ные при­вя­зан­но­стью к Юлию Цеза­рю, будут оже­сто­че­ны про­тив убийц, а когда они увидят сына уби­то­го, у них появит­ся и чув­ство состра­да­ния. Счи­та­ли, что мсти­те­ля­ми за Цеза­ря долж­ны стать люди, поль­зо­вав­ши­е­ся при его жиз­ни пол­ным бла­го­по­лу­чи­ем, люди, кото­рым он открыл доступ к долж­но­стям и богат­ству, и полу­чив­шие, кро­ме того, такие обиль­ные дары, о каких они не мог­ли меч­тать даже во сне.

(42) Но ему, чело­ве­ку, еще очень моло­до­му, это пока­за­лось делом труд­ным и пре­вы­шаю­щим его юные силы и его опыт­ность; кро­ме того, ему было совер­шен­но неиз­вест­но отно­ше­ние к нему боль­шин­ства насе­ле­ния, а вра­гов, вос­став­ших про­тив него, было мно­го. Итак, это мне­ние не име­ло успе­ха.

(43) Дру­гие пред­ла­га­ли иные меры, как это и быва­ет при неожи­дан­ных и непред­виден­ных обсто­я­тель­ствах. Юный Цезарь при­знал за луч­шее отло­жить окон­ча­тель­ное реше­ние до тех пор, пока он не встре­тит­ся со сво­и­ми дру­зья­ми, обла­даю­щи­ми жиз­нен­ным опы­том и муд­ро­стью, чтобы и их при­влечь к это­му обсуж­де­нию. Было поста­нов­ле­но ниче­го не пред­при­ни­мать, но отпра­вить­ся в Рим и, ока­зав­шись в Ита­лии, пред­ва­ри­тель­но узнать о про­ис­шед­шем после смер­ти Цеза­ря и посо­ве­то­вать­ся обо всем с нахо­дя­щи­ми­ся там дру­зья­ми.

XVII. (44) Итак, они гото­ви­лись к отплы­тию. Апол­ло­дор⁹, ссы­ла­ясь на пре­клон­ный воз­раст и сла­бое здо­ро­вье, уехал на роди­ну в Пер­гам. (45) Жите­ли же Апол­ло­нии неко­то­рое вре­мя про­си­ли Цеза­ря, кото­ро­го они очень люби­ли, остать­ся у них. Из рас­по­ло­же­ния к нему и почте­ния к умер­ше­му они обе­ща­ли пре­до­ста­вить ему свой город для какой он захо­чет цели. Ведь и ему будет луч­ше при столь­ких под­няв­ших­ся про­тив него вра­гах выжидать пред­сто­я­щие собы­тия, нахо­дясь в дру­же­ст­вен­ном горо­де. Он же, желая лич­но наблюдать за ходом собы­тий, не изме­нил сво­его реше­ния, но ска­зал, что ему необ­хо­ди­мо уехать. Жите­лей Апол­ло­нии он тогда похва­лил, а достиг­нув вла­сти, он дал это­му горо­ду сво­бо­ду и осво­бож­де­ние от упла­ты пода­тей и мно­го дру­гих мило­стей, чем весь­ма содей­ст­во­вал про­цве­та­нию горо­да. Тогда же весь народ про­во­жал его, жалея о его несча­стии, про­ли­вая сле­зы и вме­сте с тем выра­жая вос­хи­ще­ние его скром­но­стью и воз­дер­жан­но­стью во вре­мя его пре­бы­ва­ния у них. (46) При­хо­ди­ли к нему из вой­ска мно­гие всад­ни­ки и пехо­тин­цы, воен­ные три­бу­ны и цен­ту­ри­о­ны и мно­гие дру­гие, пред­ла­гая служ­бу; при­хо­ди­ли и с корыст­ны­ми побуж­де­ни­я­ми. Все они пред­ла­га­ли взять­ся за ору­жие, обе­ща­ли сами отпра­вить­ся вме­сте с ним, при­влечь дру­гих и ото­мстить за смерть Цеза­ря. Он хва­лил их за усер­дие, но гово­рил, что в дан­ное вре­мя ему ниче­го не надо. Одна­ко он про­сил их быть гото­вы­ми к тому, что он позо­вет их к отмще­нию. Они пови­но­ва­лись.

(47) На слу­чай­но попав­ших­ся кораб­лях Цезарь был пере­ве­зен в еще очень холод­ное и опас­ное вре­мя года и, пере­пра­вив­шись через Иони­че­ское море, при­стал к бли­жай­ше­му мысу в Калаб­рии, где, одна­ко, жите­ли не име­ли точ­ных сведе­ний о пере­во­ро­те в Риме. Выса­див­шись, он отпра­вил­ся пеш­ком в Лупию. (48) Там он встре­тил­ся с людь­ми, при­сут­ст­во­вав­ши­ми при похо­ро­нах Цеза­ря. Они обо всем ему рас­ска­за­ли: о том, что в заве­ща­нии он запи­сан сыном Цеза­ря, что ему остав­ле­но три чет­вер­ти иму­ще­ства, а чет­вер­тая часть остав­ле­на дру­гим, при­чем наро­ду доста­лось по семи­де­ся­ти пяти драхм на чело­ве­ка. Заботы о сво­их похо­ро­нах Цезарь пору­чал Атии, мате­ри Окта­ви­а­на, но тол­па, при­ме­нив наси­лие, взя­ла его тело, сожгла и про­ве­ла похо­рон­ные тор­же­ства на середине фору­ма. (49) Ста­ло так­же извест­но, что убий­цы, сообщ­ни­ки Бру­та и Кас­сия, захва­тив Капи­то­лий, охра­ня­ют его и при­зы­ва­ют к сою­зу с ними рабов, обе­щая им сво­бо­ду. В пер­вые два дня, когда дру­зья Цеза­ря были еще очень напу­га­ны, к сто­рон­ни­кам Бру­та и Кас­сия при­со­еди­ни­лось мно­го наро­да, но потом, когда из сосед­них горо­дов при­шли мно­гие коло­ни­сты, кото­рым Цезарь роздал там наде­лы, рас­се­лив по горо­дам, и обе­ща­ли началь­ни­ку кон­ни­цы Лепиду и това­ри­щу Цеза­ря по кон­суль­ству Анто­нию ото­мстить за убий­ство Цеза­ря, мно­гие из лаге­ря заго­вор­щи­ков рас­се­я­лись. Тогда они, остав­шись без людей, ста­ли наби­рать гла­ди­а­то­ров и дру­гих, у кого была непри­ми­ри­мая враж­да к Цеза­рю и кото­рые при­ни­ма­ли уча­стие в заго­во­ре. (50) Все они несколь­ко поз­же спу­сти­лась с Капи­то­лия, полу­чив обе­ща­ние без­опас­но­сти от Анто­ния, кото­рый собрал к это­му вре­ме­ни уже боль­шую воен­ную силу, но еще откла­ды­вал выступ­ле­ние. Это же было при­чи­ной того, что они без­опас­но уда­ли­лись из Рима в Антий. Дома же их были оса­жде­ны наро­дом не под чьим-либо пред­во­ди­тель­ст­вом, а самой тол­пой. Народ, кото­рый был очень при­вя­зан к Цеза­рю, него­до­вал на них за его убий­ство, при­чем осо­бен­но силь­но, когда увидел окро­вав­лен­ную его тогу и толь­ко что лишен­ное жиз­ни его тело, выстав­лен­ное перед погре­бе­ни­ем. Тогда-то народ, при­ме­нив силу, совер­шил тор­же­ство погре­бе­ния посреди фору­ма.

XVIII. (51) Узнав об этом, юный Цезарь при вос­по­ми­на­нии о доро­гом чело­ве­ке, из чув­ства люб­ви к нему пре­ис­пол­нил­ся скор­би и про­ли­вал сле­зы, вновь пере­жи­вая ост­ро­ту горя. Несколь­ко успо­ко­ив­шись, он стал под­жидать ново­го пись­ма от мате­ри и от дру­зей, нахо­див­ших­ся в Риме, хотя и не было у него недо­ве­рия к рас­ска­зав­шим ему о слу­чив­шем­ся. Он не видел при­чин, по кото­рым они ста­ли бы его обма­ны­вать. После это­го он пере­ехал в Брун­ди­зий, ибо узнал, что там нет нико­го из его вра­гов; рань­ше же он подо­зре­вал, что этим горо­дом завла­дел кто-нибудь из них, поэто­му и не решил­ся пря­мо напра­вить туда свой путь. При­шло, нако­нец, к нему пись­мо от мате­ри, (52) в кото­ром было напи­са­но, что ему крайне необ­хо­ди­мо как мож­но ско­рее при­ехать к ней и соеди­нить­ся со всем сво­им домом, чтобы вне Рима ему как при­ем­но­му сыну Цеза­ря не под­вер­гать­ся каким-нибудь коз­ням. Она под­твер­ди­ла то, о чем ему было сооб­ще­но, что весь народ воз­буж­ден про­тив сообщ­ни­ков Бру­та и Кас­сия и воз­му­ща­ет­ся тем, что они сде­ла­ли. (53) Послал ему пись­мо и отчим его Филипп, уго­ва­ри­вая не при­ни­мать наслед­ства Цеза­ря и не при­сва­и­вать себе его имя, пом­ня все, что тот пре­тер­пел, но жить в пол­ной без­опас­но­сти, вда­ли от государ­ст­вен­ных дел. Цезарь, зная, что Филипп напи­сал это из рас­по­ло­же­ния, сам думал по-дру­го­му. Он уже замыш­лял вели­кие дела и был пол­но­стью уве­рен в себе, гото­вый пре­тер­петь труды, опас­но­сти и нена­висть людей, угож­дать кото­рым он явно не хотел. Он нико­му не хотел усту­пать сво­его име­ни и вли­я­ния, тем более что оте­че­ство спра­вед­ли­во его под­дер­жи­ва­ло и при­зы­ва­ло при­нять на себя почет­ное поло­же­ние отца; ведь по при­ро­де и по люд­ским зако­нам власть отца долж­на была при­над­ле­жать ему, само­му близ­ко­му по кро­ви и им самим при­знан­но­му сыном; он счи­тал, что самым спра­вед­ли­вым для него будет высту­пить мсти­те­лем за погиб­ше­го такой ужас­ной смер­тью отца. Так он думал и изло­жил это в сво­ем пись­ме к Филип­пу, но не очень его убедил. (54) Мать же его Атия радо­ва­лась, видя, как к ее сыну пере­хо­дит такая слав­ная судь­ба и такая вели­кая власть; одна­ко, созна­вая, что это попри­ще пол­но стра­хов, опас­но­стей, и хоро­шо пред­став­ляя себе, сколь­ко пре­тер­пел ее дядя Цезарь, она не очень-то хоте­ла допу­стить повто­ре­ния это­го. Каза­лось, она зани­ма­ла сред­нее поло­же­ние меж­ду дву­мя мне­ни­я­ми, имен­но, ее мужа, Филип­па, и сына. Она тер­за­лась тыся­чью сомне­ний: то огор­ча­лась, когда пере­счи­ты­ва­ла, сколь­ко опас­но­стей угро­жа­ет тому, кто стре­мит­ся пра­вить все­ми, то про­ни­ка­лась гор­до­стью, когда дума­ла о вели­чии вла­сти и поче­та. Поэто­му она не реша­лась отго­ва­ри­вать сво­его сына от его вели­ко­го замыс­ла и от спра­вед­ли­во­го наме­ре­ния ото­мстить за отца, с дру­гой же сто­ро­ны, она и не под­тал­ки­ва­ла его к дей­ст­ви­ям, боясь неяс­но­сти ожи­дав­шей его судь­бы. Она все же согла­си­лась с тем, чтобы он при­нял имя Цеза­ря, и сама пер­вая его за это похва­ли­ла.

(55) Цезарь запро­сил у всех сво­их дру­зей, что они об этом дума­ют, и после того не стал мед­лить, но, веря в свою счаст­ли­вую судь­бу и при хоро­ших пред­зна­ме­но­ва­ни­ях, при­знал себя сыном Цеза­ря. Это было нача­лом мно­го­го, хоро­ше­го как для него само­го, так и для всех людей, осо­бен­но для оте­че­ства и все­го рим­ско­го наро­да. Он сей­час же послал в Азию за тем воен­ным сна­ря­же­ни­ем и день­га­ми, кото­рые Цезарь уже зара­нее отпра­вил туда для пар­фян­ской вой­ны. Когда же все это было при­ве­зе­но, а, кро­ме того, и еже­год­ная подать с наро­дов Азии, Цезарь, доволь­ст­ву­ясь отцов­ской долей, все осталь­ное, при­над­ле­жа­щее государ­ству, пере­дал в каз­на­чей­ство Рима.

(56) Неко­то­рые из его дру­зей тогда еще раз ста­ли сове­то­вать ему то, что уже гово­ри­ли в Апол­ло­нии, а имен­но, чтобы он обра­тил­ся к коло­ни­стам сво­его отца и набрал там вой­ско (вооду­ше­вив его сво­им гла­вен­ст­вом и вели­ким име­нем Цеза­ря на поход в защи­ту его сына)¹⁰. Ведь сол­да­ты с боль­шой охотой пой­дут под пред­во­ди­тель­ст­вом сына Цеза­ря и испол­нят все, что потре­бу­ет­ся. Охва­чен­ные уди­ви­тель­ным дове­ри­ем и пре­дан­но­стью Юлию Цеза­рю, они вспом­ни­ли о совер­шен­ных с ним при его жиз­ни делах и рва­лись под зна­ме­нем его име­ни бороть­ся за ту власть, кото­рую они рань­ше для него заво­е­ва­ли.

(57) Но Окта­виа­ну каза­лось, что для это­го еще не насту­пи­ло нуж­ное вре­мя. Стре­мясь к вла­сти отца, он хотел полу­чить ее на закон­ном осно­ва­нии, опи­ра­ясь на поста­нов­ле­ние сена­та, и заслу­жить сла­ву закон­но­го наслед­ни­ка, а не често­люб­ца. Поэто­му он послу­шал­ся боль­ше сове­та стар­ших и более опыт­ных из чис­ла сво­их дру­зей и отпра­вил­ся из Брун­ди­зия в Рим.

XIX. (58) В даль­ней­шем мое повест­во­ва­ние рас­кры­ва­ет, как убий­цы Цеза­ря соста­ви­ли заго­вор про­тив него, как они все это при­ве­ли в испол­не­ние и что про­изо­шло затем при все­об­щем потря­се­нии государ­ства. Сна­ча­ла я рас­смот­рю обсто­я­тель­ства само­го заго­во­ра, из-за чего и с какою целью он был состав­лен, потом ука­жу при­чи­ны, по кото­рым он, будучи состав­лен, при­вел к таким резуль­та­там. Затем рас­ска­жу о вто­ром Цеза­ре, ради кото­ро­го я и пред­при­нял этот труд, рас­ска­жу о том, как он, при­дя к вла­сти, занял место Юлия Цеза­ря и какие совер­шил дела на войне и в мир­ное вре­мя.

(59) Пер­во­на­чаль­но заго­вор воз­ник сре­ди неболь­шо­го кру­га людей, потом к ним при­со­еди­ни­лись мно­гие, и даже такие, про кото­рых не при­пом­нишь, чтобы они были во враж­де с гла­вою государ­ства. Гово­рят, что свя­зан­ных вза­им­ной клят­вой было свы­ше вось­ми­де­ся­ти чело­век, сре­ди кото­рых наи­боль­шим вли­я­ни­ем поль­зо­ва­лись: Децим Брут, один из бли­жай­ших дру­зей Цеза­ря, Гай Кас­сий и Марк Брут, чело­век наи­бо­лее тогда почи­тае­мый в Риме. Все они сна­ча­ла были его воен­ны­ми про­тив­ни­ка­ми и при­мы­ка­ли к сто­рон­ни­кам Пом­пея. Когда же тот был раз­бит, они ока­за­лись во вла­сти Цеза­ря, кото­рый пре­до­ста­вил им воз­мож­ность жить спо­кой­но. Одна­ко, хотя Цезарь посту­пил по отно­ше­нию к каж­до­му из них вели­ко­душ­но, они мыс­лен­но не отка­зы­ва­лись от сво­их зата­ен­ных надежд. Цезарь же по сво­е­му харак­те­ру и какой-то при­рож­ден­ной мяг­ко­сти был незло­па­мя­тен в отно­ше­нии побеж­ден­ных¹¹. Исполь­зуя в сво­их целях отсут­ст­вие у него подо­зри­тель­но­сти, они зло­употреб­ля­ли этим, скры­вая свой злой умы­сел под льсти­вы­ми сло­ва­ми и при­твор­ны­ми поступ­ка­ми.

(60) Под­нять руку на тако­го чело­ве­ка каж­до­го из них побуж­да­ли раз­но­об­раз­ные лич­ные при­чи­ны, а всех вме­сте — одна общая. Одни всту­па­ли в этот заго­вор, пото­му что с устра­не­ни­ем Цеза­ря у них были неко­то­рые надеж­ды самим занять его место. Дру­гие были оже­сто­че­ны зло­бою на то, что постра­да­ли от вой­ны, поте­ря­ли близ­ких, лиши­лись иму­ще­ства или долж­но­сти в горо­де, но они, скры­вая свое озлоб­ле­ние, выстав­ля­ли бла­го­вид­ные побуж­де­ния, гово­ря, буд­то они тяготят­ся вла­стью одно­го чело­ве­ка и стре­мят­ся к рав­но­пра­вию в государ­стве. Иных при­во­ди­ли раз­ные побуж­де­ния, зарож­дав­ши­е­ся от слу­чай­ных обсто­я­тельств. Сна­ча­ла в заго­вор вошли наи­бо­лее вли­я­тель­ные лица, впо­след­ст­вии же мно­го дру­гих, при­чем одни — доб­ро­воль­но, по при­чине лич­ных обид, а дру­гие — ради того, чтобы дока­зать вер­ность ста­рым дру­зьям и дей­ст­во­вать с ними заод­но. (61) Были и такие, у кого не было ни того, ни дру­го­го побуж­де­ния, но кото­рые при­со­еди­ня­лись к мне­нию людей ради их высо­ко­го поло­же­ния и, пом­ня о преж­ней демо­кра­тии, тяго­ти­лись вла­стью одно­го чело­ве­ка. Сами они не нача­ли бы это­го дела, но раз оно было нача­то дру­ги­ми, они охот­но к нему при­со­еди­ня­лись и гото­вы были пре­тер­петь с таки­ми людь­ми все, что бы ни при­шлось. Силь­но при­вле­ка­ла к заго­во­ру издрев­ле при­знан­ная еще пред­ка­ми сла­ва Бру­тов, упразд­нив­ших в Риме пра­вив­ших после Рому­ла царей и впер­вые уста­но­вив­ших демо­кра­тию.

(62) Ста­рые же дру­зья Цеза­ря не были уже так пре­да­ны ему, пото­му что виде­ли, что оди­на­ко­вым с ними поче­том поль­зу­ют­ся и преж­ние вра­ги, поща­жен­ные им. Но эти­ми быв­ши­ми вра­га­ми руко­во­ди­ло не чув­ство при­зна­тель­но­сти, а рань­ше воз­буж­дав­шая их нена­висть, заро­див­ша­я­ся в них до ока­за­ния им мило­сти Цеза­рем, вызы­вав­шая у них вос­по­ми­на­ния не о бла­го­де­я­нии, ока­зан­ном им при их поми­ло­ва­нии, а о тех бла­гах, кото­рых они лиши­лись, потер­пев пора­же­ние. Мно­гие тяго­ти­лись тем, что он их поща­дил, хотя он и не делал им ника­ких попре­ков. И все же их непре­рыв­но угне­та­ло созна­ние, что они из мило­сти поль­зу­ют­ся тем, что победи­те­лям при­над­ле­жит по пра­ву.

(63) Не при­ми­ря­лись они так­же и с тем, что неко­то­рые из них, опять слу­жа в вой­ске на поло­же­нии рядо­вых сол­дат или коман­ди­ров, не полу­ча­ли наград, в то вре­мя как люди, взя­тые в плен, зачис­ля­лись в ста­рые леги­о­ны и полу­ча­ли такое же жало­ва­нье. И дру­зья его были недо­воль­ны тем, что оди­на­ко­вым с ними поче­том поль­зу­ют­ся люди, ими же захва­чен­ные в плен, кото­рые ино­гда даже оттес­ня­ют их от почет­но­го поло­же­ния. Мно­гим даже полу­че­ние от него мило­стей, в виде ли денеж­ных сумм или награж­де­ния долж­но­стя­ми, было осо­бен­но тягост­но, пото­му что это мог делать толь­ко он один, а все осталь­ные были отстра­не­ны и доведе­ны до пол­но­го ничто­же­ства. (64) Сам Цезарь, заслу­жен­но про­слав­ля­е­мый после мно­гих и зна­чи­тель­ных побед, счи­тал себя выше осталь­ных людей, а народ­ная тол­па взи­ра­ла на него с вос­хи­ще­ни­ем; людям вли­я­тель­ным и близ­ко сто­я­щим к вла­сти это было тягост­но. (65) Таким обра­зом, про­тив него объ­еди­ни­лась боль­шая груп­па раз­лич­ных людей: вли­я­тель­ных и незна­чи­тель­ных, быв­ших дру­зей и преж­них вра­гов, воен­ных и граж­дан­ских чинов. Из них каж­дый руко­во­дил­ся каким-нибудь сво­им сооб­ра­же­ни­ем и под вли­я­ни­ем сво­их лич­ных невзгод при­со­еди­нял­ся к обви­не­ни­ям, предъ­яв­лен­ным дру­ги­ми. Обща­ясь друг с дру­гом, они под­стре­ка­ли сво­их сто­рон­ни­ков, и так как за каж­дым име­лась какая-нибудь вина, они под­дер­жи­ва­ли друг дру­га вза­им­ной вер­но­стью. (66) Поэто­му, несмот­ря на столь боль­шое чис­ло заго­вор­щи­ков, никто не решал­ся на донос, хотя неко­то­рые утвер­жда­ют, что неза­дол­го до смер­ти кто-то пере­дал Цеза­рю запис­ку с сооб­ще­ни­ем о заго­во­ре, но он не успел ее про­чи­тать и был убит, дер­жа ее в руках; потом, сре­ди дру­гие запи­сок, она была най­де­на при уби­том.

XX. (67) Все это, одна­ко, ста­ло извест­но толь­ко впо­след­ст­вии. Тогда же, Цезарь, как бес­хит­рост­ный по харак­те­ру и мало­опыт­ный в искус­стве поли­ти­ки, посколь­ку пре­иму­ще­ст­вен­но вел вой­ны на чуж­бине, лег­ко под­дал­ся на поче­сти, непре­рыв­но при­суж­дав­ши­е­ся ему одна за дру­гой, при­чем людь­ми не толь­ко искренне желав­ши­ми его про­сла­вить, но и таки­ми, кото­рые со злым умыс­лом пре­уве­ли­чи­ва­ли его заслу­ги и рас­про­стра­ня­ли слу­хи в наро­де, чтобы вызвать у него зависть и подо­зри­тель­ность. Цезарь же, есте­ствен­но, при­ни­мал все эти поче­сти, как выра­же­ние вос­хи­ще­ния, а не как злые коз­ни. Во всех при­ня­тых поста­нов­ле­ни­ях пред­ста­ви­те­лей вла­сти боль­ше все­го раз­дра­жа­ло то, что народ был совер­шен­но отстра­нен от избра­ния долж­ност­ных лиц, а Цеза­рю было дано пра­во назна­чить на любую долж­ность кого угод­но, как это было уста­нов­ле­но неза­дол­го до того сенат­ским реше­ни­ем. (68) В наро­де же рас­про­стра­ня­лись раз­ные слу­хи, с раз­лич­ны­ми разъ­яс­не­ни­я­ми. Одни гово­ри­ли, буд­то им ста­ло извест­но, что Цезарь объ­явил сре­дото­чи­ем сво­ей цар­ской вла­сти над все­ми зем­ля­ми и моря­ми Еги­пет, где цари­ца Клео­пат­ра, сой­дясь с ним в бра­ке, роди­ла ему сына — Кира¹², одна­ко сам Цезарь в сво­ем заве­ща­нии раз­об­ла­чил это как ложь. Дру­гие гово­ри­ли, что он хочет учредить свою сто­ли­цу в Или­оне по при­чине древ­не­го род­ства с дар­да­нида­ми.

(69) Осо­бен­но силь­но раз­дра­жа­ло людей, объ­еди­нив­ших­ся про­тив него, сле­дую­щее обсто­я­тель­ство. Соглас­но реше­нию наро­да, ему была постав­ле­на золотая ста­туя на рострах. На ней появи­лась воз­ло­жен­ная на ее голо­ву диа­де­ма. Рим­ляне запо­до­зри­ли в этом само­го Цеза­ря, усмот­рев в этом сим­вол сво­его раб­ства. Народ­ные три­бу­ны Луций и Гай¹³ при­ка­за­ли одно­му из слуг под­нять­ся, снять диа­де­му и уни­что­жить ее. Когда Цезарь узнал об этом, он, созвав сенат в храм Согла­сия, обви­нил назван­ных три­бу­нов в том, что они сами тай­но воз­ло­жи­ли диа­де­му на голо­ву ста­туи, явно желая его оскор­бить и про­явить свое муже­ство, учи­нив ему бес­че­стие, совер­шен­но не думая ни о сена­те, ни о нем. В этом их поступ­ке, гово­рил он, скры­ва­ют­ся их более важ­ные замыс­лы и коз­ни, а имен­но, они хотят окле­ве­тать его в гла­зах наро­да, как доби­ваю­ще­го­ся неза­кон­ной цар­ской вла­сти, и, совер­шив государ­ст­вен­ный пере­во­рот, убить его. После такой речи он с согла­сия сена­та отпра­вил их в изгна­ние. Эти три­бу­ны были уда­ле­ны, но на их месте появи­лись дру­гие.

(70) Народ же, гром­ко кри­ча, назы­вал его царем и тре­бо­вал, чтобы он, не мед­ля, надел на себя венец, раз уж сама Судь­ба его увен­ча­ла. Он же отве­чал, что все все­гда делал в уго­ду наро­ду за его к нему рас­по­ло­же­ние, но толь­ко это­го нико­гда не сде­ла­ет и про­сил не взыс­ки­вать с него, если он ради сохра­не­ния оте­че­ст­вен­ных обы­ча­ев не выпол­нит эту прось­бу наро­да; ведь он пред­по­чи­та­ет иметь закон­ную кон­суль­скую власть, а не про­ти­во­за­кон­ную цар­скую.

XXI. (71) Так тогда гово­ри­ли. Вско­ре насту­пил в Риме зим­ний празд­ник, назы­вае­мый лупер­ка­ли­я­ми. На этом празд­ни­ке в шест­вии при­ни­ма­ют уча­стие как ста­рые, так и моло­дые, обна­жен­ные, ума­щен­ные и все­го лишь опо­я­сан­ные; всех встреч­ных они зади­ра­ют или бьют козьи­ми шку­ра­ми. На этот раз с наступ­ле­ни­ем празд­ни­ка гла­ва­рем про­цес­сии был избран Марк Анто­ний. Он по обы­чаю шел через форум, за ним сле­до­ва­ла осталь­ная тол­па. Там на так назы­вае­мых рострах сидел на золо­том крес­ле Цезарь, оде­тый в пур­пур­ную тогу; сна­ча­ла к нему при­бли­зил­ся Лици­ний, дер­жа в руках лав­ро­вый венок, сквозь кото­рый вид­не­лась цар­ская диа­де­ма. С помо­щью сво­их кол­лег он под­нял­ся на воз­вы­ше­ние и поло­жил венок к его ногам (место, с кото­ро­го Цезарь обыч­но обра­щал­ся к наро­ду, было воз­вы­шен­ное).

(72) Но так как народ стал кри­чать, он воз­ло­жил диа­де­му на его голо­ву. В ответ на это Цезарь подо­звал к себе началь­ни­ка кон­ни­цы Лепида, но тот не решал­ся подой­ти. Тогда один из заго­вор­щи­ков, Кас­сий Лон­гин, буд­то бы из рас­по­ло­же­ния к Цеза­рю, а на самом деле, чтобы само­му было лег­че скры­вать свой замы­сел, пото­ро­пил­ся снять с него диа­де­му и поло­жить ее ему на коле­ни^[5]. Вме­сте с Кас­си­ем был и Пуб­лий Кас­ка. В то вре­мя как Цезарь отстра­нял диа­де­му, а народ под­нял при­вет­ст­вен­ные кли­ки, быст­ро под­бе­жал Анто­ний, как был в про­цес­сии, обна­жен­ный и ума­щен­ный, и сно­ва воз­ло­жил диа­де­му на голо­ву Цеза­ря. Тогда тот сорвал ее с голо­вы и бро­сил в тол­пу. В ответ на это сто­яв­шие дале­ко ста­ли руко­плес­кать, а сто­яв­шие впе­ре­ди кри­ча­ли, чтобы он при­нял диа­де­му и не отвер­гал дара наро­да. (73) Неко­то­рые же были дру­го­го мне­ния о про­ис­хо­дя­щем: одни были недо­воль­ны, усмат­ри­вая в этом ука­за­ние на бо́льшую, чем допус­ка­ет­ся при демо­кра­тии, власть, дру­гие жела­ли уго­дить ему и при­со­еди­ня­лись к наро­ду; иные в тол­пе гово­ри­ли, что Анто­ний посту­пил так не без ведо­ма само­го Цеза­ря; мно­гим было даже жела­тель­но, чтобы Цезарь без воз­ра­же­ний при­сво­ил себе цар­скую власть. Итак, сре­ди собрав­ших­ся слы­ша­лись раз­лич­ные тол­ки. И вот, когда Анто­ний вто­рич­но воз­ло­жил на него диа­де­му, народ кри­чал на сво­ем язы­ке¹⁴: «Да здрав­ст­ву­ет царь!» Но Цезарь не при­нял диа­де­мы, а велел отне­сти ее на Капи­то­лий в храм Юпи­те­ра, ска­зав, что тому она более под­хо­дит. И народ сно­ва руко­плес­кал, как и рань­ше. (74) Гово­ри­ли и дру­гое, буд­то Анто­ний сде­лал это, желая уго­дить Цеза­рю и рас­счи­ты­вая, что за это Цезарь его усы­но­вит. (75) Под конец он обнял Цеза­ря и пере­дал венец неко­то­рым сто­яв­шим тут же лицам, чтобы они воз­ло­жи­ли его на голо­ву сто­я­щей побли­зо­сти ста­туи Цеза­ря, что они и сде­ла­ли. Это про­ис­ше­ст­вие боль­ше чем что-либо дру­гое заста­ви­ло заго­вор­щи­ков пото­ро­пить­ся с испол­не­ни­ем сво­его замыс­ла, пото­му что они сво­и­ми гла­за­ми убеди­лись в том, о чем толь­ко пред­по­ла­га­ли.

XXII. (76) Несколь­ко поз­же Цин­на¹⁵, будучи пре­то­ром, упро­сив Цеза­ря, изгото­вил декрет о том, чтобы сослан­ным народ­ным три­бу­нам было раз­ре­ше­но воз­вра­тить­ся, как это­го хочет народ, и чтобы им было поз­во­ле­но, сло­жив с себя долж­ность, жить в каче­стве част­ных лиц, не лишен­ных пра­ва уча­стия в управ­ле­нии. Цезарь не вос­про­ти­вил­ся их воз­вра­ще­нию, и они вер­ну­лись. (77) Вско­ре Цеза­рем были про­веде­ны еже­год­но повто­ря­е­мые выбо­ры, соглас­но декре­ту, пре­до­став­ля­ю­ще­му ему это пра­во: на бли­жай­ший год избра­ны были кон­су­ла­ми Г. Вибий Пан­са и Авл Гир­ций, на тре­тий — Децим Брут, один из заго­вор­щи­ков, и Муна­ций Планк.

(78) После это­го про­изо­шло собы­тие, кото­рое очень встре­во­жи­ло заго­вор­щи­ков. Цезарь стал стро­ить боль­шой и рос­кош­ный форум в Риме; созвав масте­ров, он сда­вал им с тор­гов стро­и­тель­ные работы. В это самое вре­мя при­шли туда знат­ней­шие рим­ляне, при­нес­шие поста­нов­ле­ние о поче­стях, при­ня­тое на общем собра­нии сена­та. Впе­ре­ди шел кон­сул¹⁶, кол­ле­га Цеза­ря, дер­жа в руках сенат­ское поста­нов­ле­ние. Лик­то­ры про­дви­га­лись с той и дру­гой сто­ро­ны, сдер­жи­вая тол­пу; вме­сте с кон­су­ла­ми шли пре­то­ры, народ­ные три­бу­ны, кве­сто­ры и все про­чие долж­ност­ные лица. За ними в строй­ном поряд­ке сле­до­вал сенат, потом народ в таком бес­чис­лен­ном мно­же­стве, како­го еще нико­гда не при­хо­ди­лось видеть. Чув­ство бла­го­го­ве­ния вызы­ва­ло высо­кое досто­ин­ство пер­вей­ших граж­дан, обла­дав­ших пол­нотой вла­сти и все же пре­кло­ня­ю­щих­ся перед дру­гим, еще более могу­ще­ст­вен­ным. (79) Когда они при­бли­жа­лись к нему, он сидел и, так как бесе­до­вал с теми, кто сто­ял сбо­ку, не обер­нул­ся и не встал им навстре­чу, но про­дол­жал рас­смат­ри­вать то, что дер­жал в руках до тех пор, пока один из его дру­зей, сто­яв­ших побли­зо­сти, ему не ска­зал: «Посмот­ри на под­хо­дя­щих к тебе с дру­гой сто­ро­ны!» Толь­ко тогда он отло­жил доку­мен­ты, обер­нул­ся к ним и стал слу­шать то, что они гово­ри­ли о при­чине сво­его при­хо­да. Вос­поль­зо­вав­шись этим, при­сут­ст­во­вав­шие здесь заго­вор­щи­ки, пори­цая про­ис­хо­дя­щее, вну­ша­ли чув­ство нена­ви­сти к Цеза­рю тем, кому он тоже был уже в тягость. (80) Воз­не­го­до­ва­ли так­же и такие люди, кото­рые стре­ми­лись нало­жить на него руки ради нис­про­вер­же­ния все­го строя, а не ради борь­бы за сво­бо­ду, и все ста­ли ожи­дать слу­чая рас­пра­вить­ся с тем, кто все­ми счи­тал­ся непо­беди­мым. Ведь под­счи­ты­ва­ли, что за все это вре­мя он участ­во­вал в трех­стах двух сра­же­ни­ях как в Азии, так и в Евро­пе, и ни разу не потер­пел пора­же­ния. Он часто выхо­дил один и пока­зы­вал­ся перед все­ми, и это вну­ша­ло надеж­ду, что он ока­жет­ся когда-нибудь дости­жи­мым для их коз­ней. Они ста­ли обду­мы­вать, как бы отда­лить от него его тело­хра­ни­те­лей; они скло­ня­ли его и на сло­вах к тому, чтобы объ­явить его осо­бу свя­щен­ной для всех и назы­вать его «отцом оте­че­ства». Они соста­ви­ли даже про­ект сенат­ско­го поста­нов­ле­ния, чтобы он, под­дав­шись это­му, на самом деле пове­рил их люб­ви к себе и отпу­стил бы от себя стра­жу, пола­гая себя защи­щен­ным все­об­щим к себе рас­по­ло­же­ни­ем. Если бы это про­изо­шло, это зна­чи­тель­но облег­чи­ло бы им выпол­не­ние их замыс­ла.

XXIII. (81) Откры­то для сове­ща­ний заго­вор­щи­ки не соби­ра­лись, но тай­но схо­ди­лись в неболь­шом чис­ле в домах друг у дру­га; там, — что вполне есте­ствен­но, — они мно­го гово­ри­ли и мно­гое обсуж­да­ли, думая, как им совер­шить такое важ­ное дело и где имен­но. Неко­то­рые пред­ла­га­ли напасть на него, когда он будет про­хо­дить по так назы­вае­мой Свя­щен­ной доро­ге, так как он часто про­хо­дил по ней; дру­гие пред­ла­га­ли убить его во вре­мя коми­ций при выбо­ре долж­ност­ных лиц, когда ему нуж­но будет при­сут­ст­во­вать на поле перед горо­дом, но до это­го прой­ти по одно­му мосту; свои обя­зан­но­сти они рас­пре­де­ли­ли по жре­бию; одни долж­ны были столк­нуть его с моста, дру­гие — под­бе­жать к упав­ше­му и убить его. Иные пред­ла­га­ли убить его во вре­мя гла­ди­а­тор­ских боев, кото­рые при­бли­жа­лись. Тогда из-за воору­жен­ных боев на арене мож­но бы было не заме­тить и ору­жия, под­готов­лен­но­го для его убий­ства. Но боль­шин­ство сове­то­ва­ли убить его во вре­мя заседа­ния сена­та, как толь­ко он оста­нет­ся там один: ведь туда вой­дут толь­ко чле­ны сена­та, а у мно­гих сена­то­ров — участ­ни­ков заго­во­ра — под одеж­дой будут кин­жа­лы. Это мне­ние одер­жа­ло верх. (82) Помог­ла это­му до неко­то­рой сте­пе­ни и судь­ба: Цезарь сам назна­чил день, в кото­рый долж­ны были собрать­ся чле­ны сена­та для обсуж­де­ния дел, кото­рые он думал рас­смот­реть. Когда насту­пил роко­вой день, заго­вор­щи­ки собра­лись в пол­ной готов­но­сти. Заседа­ние про­ис­хо­ди­ло в пор­ти­ке Пом­пея, где ино­гда заседал сенат. (83) И здесь воля боже­ства пока­за­ла, како­вы дела чело­ве­че­ские, как все неустой­чи­во и под­вер­же­но при­хотям судь­бы: она при­ве­ла его в дом^[3] уби­то­го вра­га, в кото­ром ему пред­сто­я­ло тру­пом лежать перед его ста­ту­ей и быть уби­тым перед изо­бра­же­ни­ем того, кто при сво­ей жиз­ни был им побеж­ден. Ведь силь­нее все­гда быва­ет судь­ба, конеч­но, если ее при­зна­ешь. Дру­зья Цеза­ря ста­ра­лись в этот день вос­пре­пят­ст­во­вать ему отпра­вить­ся в сенат, ссы­ла­ясь на какие-то дур­ные пред­зна­ме­но­ва­ния. Вра­чи отго­ва­ри­ва­ли его под пред­ло­гом болез­ни и голо­во­кру­же­ний, кото­рые ино­гда у него быва­ли, что было и на этот раз; боль­ше же всех отго­ва­ри­ва­ла его жена, по име­ни Каль­пур­ния, напу­ган­ная каким-то сно­виде­ни­ем. Она креп­ко обня­ла его и гово­ри­ла, что не поз­во­лит ему в тот день вый­ти из дома. (84) При­сут­ст­во­вав­ший при этом Брут, один из заго­вор­щи­ков, счи­тав­ший­ся в то вре­мя одним из его самых близ­ких дру­зей, ска­зал: «Что ты гово­ришь, Цезарь! неуже­ли ты, столь вели­кий, усту­пив жен­ским сно­виде­ни­ям и уго­во­рам ничтож­ных людей, не вый­дешь из дома и этим оскор­бишь тобою же созван­ный сенат, награ­див­ший тебя столь­ки­ми поче­стя­ми? Конеч­но же, нет! Послу­шай­ся меня и, отбро­сив все тол­ко­ва­ния снов, иди со мною! Уже с утра собрал­ся сенат и ожи­да­ет тебя!» Эти сло­ва его убеди­ли, и он пошел.

XXIV. (85) Меж­ду тем убий­цы уже при­гото­ви­лись: одни ста­ли рядом с его креслом, дру­гие напро­тив, третьи поза­ди. (86) Жре­цы под­ве­ли ко вхо­ду в сенат жерт­вен­ных живот­ных для послед­не­го его жерт­во­при­но­ше­ния. Ока­за­лось, что жерт­ва его небла­го­при­ят­на. Оза­бо­чен­ные этим жре­цы под­во­ди­ли одно за дру­гим все новых жерт­вен­ных живот­ных в надеж­де, что пред­зна­ме­но­ва­ния ока­жут­ся луч­ше, чем преды­ду­щие. Нако­нец, они объ­яви­ли, что ука­за­ния богов нехо­ро­ши и что во внут­рен­но­стях живот­ных вид­но при­сут­ст­вие како­го-то скры­то­го зло­го духа. Тогда Цезарь, рас­стро­ен­ный этим, отвер­нул­ся к уже скло­ня­ю­ще­му­ся к запа­ду солн­цу, но про­ри­ца­те­ли дали это­му еще худ­шее тол­ко­ва­ние. При­сут­ст­во­вав­шие при этом убий­цы, наобо­рот, тор­же­ст­во­ва­ли. Цезарь, усту­пая чрез­вы­чай­но настой­чи­вым прось­бам дру­зей отло­жить назна­чен­ное на этот день заседа­ние, ввиду сооб­ще­ний жре­цов, уже рас­по­рядил­ся это сде­лать. (87) Но тут к нему подо­шли слу­жи­те­ли, при­гла­шаю­щие его вой­ти, сооб­щая, что сенат пол­но­стью собрал­ся. Цезарь оки­нул взо­ром сво­их дру­зей. Тогда опять пред­стал перед ним Брут. «Иди, — ска­зал он, — доро­гой Цезарь, не при­да­вай зна­че­ния их пустой бол­товне и не откла­ды­вай испол­не­ния того, что подо­ба­ет Цеза­рю и столь вели­ко­му государ­ству; счи­тай доста­точ­ным пред­зна­ме­но­ва­ни­ем свою соб­ст­вен­ную доб­лесть». Убеж­дая его таки­ми сло­ва­ми, Брут в то же вре­мя взял его за пра­вую руку и ввел в зда­ние сена­та, вбли­зи кото­ро­го они нахо­ди­лись. И Цезарь мол­ча после­до­вал за ним. (88) При его вхо­де весь сенат встал в мол­ча­нии в знак ува­же­ния к нему. А при­гото­вив­ши­е­ся нане­сти ему удар уже сто­я­ли вокруг него. Пер­вым к нему подо­шел Тул­лий Цимбр, брат кото­ро­го был сослан Цеза­рем. Под пред­ло­гом усерд­ной прось­бы за это­го бра­та он близ­ко подо­шел к нему, ухва­тил­ся за его тогу, и каза­лось, что он про­из­во­дит дви­же­ния более дерз­кие, чем какие пола­га­ет­ся сми­рен­но про­ся­ще­му чело­ве­ку; при этом он мешал Цеза­рю под­нять­ся, если бы он это­го хотел, и дей­ст­во­вать рука­ми. Когда же Цезарь с раз­дра­же­ни­ем выявил свое неудо­воль­ст­вие, заго­вор­щи­ки при­сту­пи­ли к дей­ст­ви­ям. Быст­ро обна­жив свои кин­жа­лы, они все бро­си­лись на него.

(89) Сер­ви­лий Кас­ка пер­вым нано­сит ему удар мечом¹⁷ в левое пле­чо, чуть выше клю­чи­цы; он наце­лил­ся на нее, но от вол­не­ния про­мах­нул­ся. Цезарь вско­чил, чтобы оттолк­нуть его, но он, пере­кры­вая шум, гром­ко, на гре­че­ском язы­ке, зовет на помощь сво­его бра­та, кото­рый, услы­шав его, вон­за­ет свой меч Цеза­рю в бок. Кас­сий, несколь­ко опе­ре­див его, нано­сит Цеза­рю удар попе­рек лица. Децим же Брут — глу­бо­кую рану в пах. Кас­сий Лон­гин, спе­ша нане­сти еще один удар, про­мах­нул­ся и задел руку Мар­ка Бру­та. Мину­ций, тоже замах­нув­шись на Цеза­ря, пора­нил Руб­рия. Было похо­же, что они сра­жа­ют­ся за него.

(90) Нако­нец, полу­чив мно­же­ство ран, Цезарь пада­ет перед ста­ту­ей Пом­пея. Не оста­лось нико­го, кто бы не нанес уда­ра лежа­ще­му тру­пу, желая пока­зать, что и он при­ни­мал уча­стие в этом убий­стве. Полу­чив трид­цать пять ран, Цезарь, нако­нец, испу­стил дух.

XXV. (91) Под­нял­ся неве­ро­ят­ный крик: кри­ча­ли не толь­ко выбе­гав­шие из сена­та и не участ­во­вав­шие в заго­во­ре, кото­рые боя­лись, что и на них сей­час про­изой­дет напа­де­ние, но и остав­ши­е­ся сна­ру­жи люди, сопро­вож­дав­шие Цеза­ря: они дума­ли, что весь сенат заме­шан в заго­во­ре и что имен­но для это­го собра­лось так мно­го сол­дат. Нако­нец, кри­ча­ли и те, кото­рые не зна­ли при­чи­ну вне­зап­но под­няв­ше­го­ся шума, но, видя сво­и­ми гла­за­ми убийц, бегу­щих с окро­вав­лен­ны­ми меча­ми в руках, сами под­да­лись стра­ху и бро­си­лись бежать. Все ули­цы запол­ни­лись бегу­щи­ми и кри­ча­щи­ми людь­ми.

(92) При­со­еди­нил­ся к ним и народ, бес­по­рядоч­ной тол­пой выбе­гав­ший из теат­ра, где он смот­рел гла­ди­а­тор­ские бои. Не зная в точ­но­сти, что про­изо­шло, народ был при­веден в смя­те­ние ото­всюду разда­вав­ши­ми­ся кри­ка­ми. Одни гово­ри­ли, что сенат изби­ва­ет­ся гла­ди­а­то­ра­ми, дру­гие, что Цезарь убит, а вой­ско бро­си­лось гра­бить город. Одни вери­ли одно­му, дру­гие дру­го­му. Узнать что-нибудь в точ­но­сти было невоз­мож­но. Смя­те­ние оста­ва­лось пол­ным до тех пор, пока все не увиде­ли убийц и сре­ди них Бру­та, успо­ка­и­ваю­ще­го народ и вну­шав­ше­го всем бод­рость: ведь не про­изо­шло ниче­го пло­хо­го. Общий же смысл все­го, что гово­ри­ли в сво­их речах убий­цы, был тот, что они уби­ли тира­на.

(93) Но в их среде разда­ва­лись речи и о том, что надо уни­что­жить так­же и осталь­ных, кото­рые будут им про­ти­во­дей­ст­во­вать и сно­ва доби­вать­ся вла­сти. Пере­да­ют, что Марк Брут сдер­жи­вал их, гово­ря, что неспра­вед­ли­во уби­вать по одним толь­ко неяс­ным подо­зре­ни­ям людей, про­тив кото­рых явных улик не име­ет­ся. Это мне­ние одер­жа­ло верх.

(94) Стре­ми­тель­но выбе­жав из курии^[4] и про­мчав­шись с обна­жен­ны­ми меча­ми в руках через форум, убий­цы устре­ми­лись на Капи­то­лий и при этом кри­ча­ли, что они сде­ла­ли свое дело ради все­об­щей сво­бо­ды. За ними после­до­ва­ла боль­шая тол­па гла­ди­а­то­ров и рабов, нароч­но под­готов­лен­ных для это­го. По мере того как рас­про­стра­ня­лась мол­ва, что Цезарь убит, на всех ули­цах и на фору­ме воз­ни­ка­ло все боль­шее смя­те­ние. Рим стал похож на город, захва­чен­ный непри­я­те­лем. Под­няв­ши­е­ся же на Капи­то­лий, разде­ли­лись на отряды и со всех сто­рон охра­ня­ли это место, опа­са­ясь, что вой­ска Цеза­ря будут на них насту­пать.

XXVI. (95) А тело Цеза­ря лежа­ло там, где он упал. Бес­слав­но было обаг­ре­но кро­вью тело чело­ве­ка, дохо­див­ше­го на запад до Бри­та­нии и оке­а­на, замыш­ляв­ше­го поход на восток про­тив Пар­фян­ско­го и Индий­ско­го царств с тем, чтобы, поко­рив так­же и их, объ­еди­нить в одной дер­жа­ве всю власть над зем­лей и морем. Теперь он лежал, и никто не решал­ся остать­ся при нем или уне­сти его труп. Дру­зья, при­сут­ст­во­вав­шие при убий­стве, раз­бе­жа­лись. Дру­гие пря­та­лись в сво­их домах или выез­жа­ли пере­оде­ты­ми в поме­стья или при­го­род­ные места.

(96) Хотя у него было мно­го дру­зей, но нико­го из них не было при нем ни в момент убий­ства, ни после, кро­ме Саби­на Каль­ви­зия и Цен­зо­ри­на. Но и они, когда ворва­лись сообщ­ни­ки Бру­та и Кас­сия, сопро­тив­ля­лись недол­го, а потом из-за мно­го­чис­лен­но­сти заго­вор­щи­ков тоже обра­ти­лись в бег­ство. Осталь­ные дума­ли толь­ко о сво­ей без­опас­но­сти, и сре­ди них были даже одоб­ряв­шие про­ис­шед­шее. Гово­рят, что кто-то из них про­из­нес над уби­тым такие сло­ва: «Хва­тит уже угож­дать тира­нам». (97) Лишь три раба, нахо­див­ши­е­ся побли­зо­сти, несколь­ко поз­же поло­жи­ли тело на носил­ки и отнес­ли его домой через форум на виду у всех: зана­вес­ки носи­лок с обе­их сто­рон были при­под­ня­ты и вид­ны были сви­саю­щие руки и раны на лице. Никто тогда не мог удер­жать­ся от слез при виде того, кого толь­ко что почи­та­ли, как бога. Со всех сто­рон разда­ва­лись вопли и рыда­ния опла­ки­вав­ших его: на кры­шах, на ули­цах, у две­рей, мимо кото­рых его нес­ли. По мере при­бли­же­ния к его дому жалоб­ный плач ста­но­вил­ся все гром­че. Навстре­чу ему выбе­жа­ла жена с боль­шой тол­пой жен­щин и рабов, при­зы­вая мужа и горь­ко сокру­ша­ясь, что не смог­ла удер­жать его в тот день дома. Но над ним уже тяго­тел рок, гораздо более неумо­ли­мый, чем она на это наде­я­лась.

XXVIa. (98) И они ста­ли гото­вить­ся к похо­ро­нам. Убий­цы же, зара­нее подо­брав для сво­ей цели мно­го гла­ди­а­то­ров, поста­ви­ли их в гале­рее Пом­пея меж­ду теат­ром и зда­ни­ем курии. Гото­вил их Децим Брут как буд­то бы для чего-то дру­го­го. В то вре­мя он соби­рал­ся давать игры и, делая вид, что сопер­ни­ча­ет с тогдаш­ним устро­и­те­лем состя­за­ний, гово­рил, что хочет похи­тить одно­го из высту­паю­щих в теат­ре гла­ди­а­то­ров, кото­ро­го он уже рань­ше нанял для себя за пла­ту. На самом же деле это была под­готов­ка к убий­ству, чтобы у заго­вор­щи­ков были помощ­ни­ки на слу­чай, если что-нибудь будет пред­при­ня­то защит­ни­ка­ми Цеза­ря. (99) С гла­ди­а­то­ра­ми и с тол­пой рабов Брут спу­стил­ся с Капи­то­лия. Созвав народ, заго­вор­щи­ки реши­ли про­ве­рить его настро­е­ние, а так­же настро­е­ние долж­ност­ных лиц, узнать их мне­ние о себе, а имен­но, при­ни­ма­ют ли они их за осво­бо­ди­те­лей от тира­нии или за убийц. От это­го может сде­лать­ся боль­шое зло¹⁸. Ведь это про­изо­шло не из-за малых раз­но­гла­сий; к это­му хоро­шо под­гото­ви­лись и совер­шив­шие убий­ство, и те, про­тив кого оно было заду­ма­но. Ведь вой­ско Цеза­ря вели­ко, и вели­кие оста­лись пол­ко­вод­цы, про­дол­жа­те­ли его замыс­лов. Все в душев­ном смя­те­нии от необыч­но­сти обсто­я­тельств хра­ни­ли глу­бо­кое мол­ча­ние, и каж­дый обду­мы­вал, на что при таком пово­ро­те вещей они преж­де все­го могут отва­жить­ся и с чего нач­нет­ся их пере­во­рот.

(100) Тогда-то при пол­ном мол­ча­нии наро­да, ожи­дав­ше­го раз­ви­тия собы­тий, высту­пил Марк Брут, весь­ма почи­тае­мый за скром­ность сво­ей жиз­ни, за сла­ву сво­их пред­ков, а так­же за свою всем извест­ную чест­ность. Он ска­зал сле­дую­щее (смот­ри «О речах перед вой­ском»).

XXVII. (101) После выступ­ле­ния убий­цы опять уда­ли­лись на Капи­то­лий и сове­ща­лись о создав­шем­ся поло­же­нии и о том, что им делать. Они реши­ли напра­вить послов к Лепиду и Анто­нию и убедить их прий­ти к ним в храм, чтобы посо­ве­то­вать­ся о том, как помочь государ­ству; они обе­ща­ли, что все полу­чен­ное ими от Цеза­ря будет при­зна­но за ними в каче­стве его дара для того, чтобы это не вызы­ва­ло боль­ше меж­ду ними раз­но­гла­сий. Анто­ний и Лепид ска­за­ли послан­ным, что ответ они дадут на сле­дую­щий день.

(102) Так как эти пере­го­во­ры про­ис­хо­ди­ли позд­но вече­ром, в горо­де еще боль­ше уси­ли­лось бес­по­кой­ство. Каж­дый забо­тил­ся толь­ко о себе, пре­не­бре­гая обще­ст­вен­ны­ми инте­ре­са­ми, опа­са­ясь тай­ных коз­ней и неожи­дан­ных напа­де­ний, посколь­ку пер­вей­шие в государ­стве люди оста­ва­лись под ору­жи­ем, про­ти­во­стоя друг дру­гу; и нико­му не было ясно, кто имен­но станет во гла­ве упро­чив­ше­го­ся поряд­ка. С наступ­ле­ни­ем ночи они разо­шлись.

(103) На сле­дую­щий день воору­жен­ным ока­зал­ся уже кон­сул Анто­ний, а Лепид, собрав­ший нема­лое вой­ско из вспо­мо­га­тель­ных частей, про­хо­дил по фору­му, решив мстить за убий­ство Цеза­ря. Увидев это, те, кото­рые сна­ча­ла коле­ба­лись, ста­ли, воору­жив­шись, сте­кать­ся к ним¹⁹ отдель­ны­ми отряда­ми. Собра­лось боль­шое вой­ско. Были сре­ди них и такие, кото­рые дела­ли это из стра­ха, не желая пока­зать, что они рады убий­ству Цеза­ря. Сво­им уча­сти­ем в их дви­же­нии они скры­ва­ли свои надеж­ды на буду­щее.

Мно­гие были посла­ны к людям, обла­го­де­тель­ст­во­ван­ным Цеза­рем как рас­се­ле­ни­ем по горо­дам, так и наде­ле­ни­ем зем­лей или день­га­ми, чтобы вну­шить им, что все это ока­жет­ся непроч­ным, если с их сто­ро­ны не будет про­яв­ле­на сила. Мно­го жалоб и просьб было направ­ле­но так­же к дру­зьям Цеза­ря, осо­бен­но к участ­ни­кам его преж­них похо­дов, с при­зы­вом вспом­нить, какой он был чело­век и как он постра­дал из-за того, что дру­зья его поки­ну­ли. (104) Мно­гие при­со­еди­ни­лись к ним из чув­ства жало­сти и люб­ви к Цеза­рю. При­со­еди­ни­лись так­же и ожи­дав­шие от пере­во­рота лич­ных выгод, осо­бен­но, когда дей­ст­вия про­тив­ни­ков ста­ли казать­ся более вялы­ми, чем тогда, когда пред­по­ла­га­лось, что силы их зна­чи­тель­ны. Уже откры­то гово­ри­лось, что нуж­но ото­мстить за Цеза­ря, ни о чем дру­гом не забо­тить­ся и не допу­стить, чтобы убий­ство оста­лось без­на­ка­зан­ным. Одни, соби­ра­ясь груп­па­ми, гово­ри­ли одно, дру­гие дру­гое; одни высту­па­ли за одних, дру­гие за дру­гих. (105) Те, кто стре­мил­ся к пере­мене поли­ти­че­ско­го строя, радо­ва­лись совер­шив­ше­му­ся пере­во­роту, но обви­ня­ли убийц Цеза­ря в том, что они не убра­ли с пути боль­ше подо­зри­тель­ных лиц и не упро­чи­ли для себя сво­бо­ду; ведь остав­ши­е­ся в живых доста­вят им еще нема­ло бес­по­кой­ства. Были люди, казав­ши­е­ся осо­бен­но муд­ры­ми и на соб­ст­вен­ном опы­те знаю­щи­ми то, что было когда-то рань­ше при Сул­ле; они при­зы­ва­ли занять сред­нее поло­же­ние, не при­мы­кая ни к тем, ни к дру­гим: ведь и тогда люди, казав­ши­е­ся близ­ки­ми к гибе­ли, сно­ва вос­пря­ну­ли духом и погна­ли победи­те­лей; мно­го затруд­не­ний доста­вит убий­цам и их шай­ке даже мерт­вый Цезарь, посколь­ку собра­лось гро­мад­ное вой­ско и во гла­ве его сто­ят дея­тель­ные пол­ко­вод­цы.

(106) Сто­рон­ни­ки Анто­ния, одна­ко, преж­де чем при­сту­пить к дей­ст­ви­ям, отпра­ви­ли вест­ни­ков к засев­шим на Капи­то­лии и всту­пи­ли с ними в пере­го­во­ры. Ведь при­вер­жен­цы Цеза­ря, полу­чив мно­го ору­жия и вой­ска, почув­ст­во­ва­ли себя уве­рен­нее и при­зна­ли нуж­ным занять­ся обще­ст­вен­ны­ми дела­ми и поло­жить конец сму­те в горо­де. Преж­де все­го, созвав сво­их дру­зей, они ста­ли с ними сове­то­вать­ся, как посту­пить по отно­ше­нию к убий­цам. При этом Лепид выска­зал мне­ние, что надо с ними вое­вать и ото­мстить за Цеза­ря. Гир­ций же пред­ло­жил всту­пить с ними в пере­го­во­ры и заклю­чить мир. Бальб, при­со­еди­ня­ясь к мне­нию Лепида, ска­зал, что небла­го­че­сти­во остав­лять без вни­ма­ния убий­ство Цеза­ря, да это и небез­опас­но для них самих, быв­ших его дру­зья­ми: ведь если убий­цы в дан­ное вре­мя дер­жат­ся спо­кой­но, то, собрав­ши с сила­ми, они решат­ся на еще боль­шее. Анто­ний при­мкнул к мне­нию Гир­ция и при­знал нуж­ным сохра­нить им жизнь. Были и такие, кото­рые пред­ла­га­ли, заклю­чив с ними согла­ше­ние, выслать их из горо­да.

XXVIII. (107) После смер­ти и погре­бе­ния Цеза­ря дру­зья моло­до­го Цеза­ря посо­ве­то­ва­ли ему добить­ся друж­бы с Анто­ни­ем и пору­чить ему заботу о сво­их делах…²⁰

(108) Хотя мно­го было и дру­гих при­чин для рас­хож­де­ния меж­ду ними, они реши­ли еще боль­ше углу­бить свою враж­ду, посколь­ку он²¹ был несо­гла­сен с Цеза­рем и под­дер­жи­вал Анто­ния. Цезарь же, по сво­е­му бла­го­род­ству ниче­го не опа­са­ясь, про­во­дил игры в свя­зи с при­бли­жаю­щим­ся празд­не­ством, кото­рое отец его учредил во сла­ву Афро­ди­ты. Сно­ва при­дя к Анто­нию с еще боль­шим чис­лом сопро­вож­даю­щих и дру­зей, он про­сил раз­ре­ше­ния поста­вить в честь Вели­ко­го Цеза­ря его крес­ло с вен­ком, но Анто­ний по-преж­не­му угро­жал ему, если он не успо­ко­ит­ся и не отка­жет­ся от это­го замыс­ла. И он ушел, ниче­го не пред­при­няв про­тив пре­пят­ст­ву­ю­ще­го ему кон­су­ла. Когда же юный Цезарь вошел в театр, народ встре­тил его гром­ки­ми руко­плес­ка­ни­я­ми. Так же встре­ти­ли его и вете­ра­ны его отца, недо­воль­ные тем, что ему меша­ют почтить память роди­те­ля. В тече­ние все­го зре­ли­ща то те, то дру­гие руко­плес­ка­ни­я­ми выра­жа­ли ему свое сочув­ст­вие. (109) Он же роздал наро­ду свое сереб­ро, чем вызвал к себе боль­шое рас­по­ло­же­ние.

(110) С это­го дня яснее обна­ру­жи­лась непри­язнь Анто­ния к Цеза­рю, посколь­ку имен­но он был при­чи­ной того, что народ не выска­зы­вал сво­его рас­по­ло­же­ния к Анто­нию. Цезарь, как это ста­ло ему ясно из про­ис­хо­дя­ще­го, убедил­ся, что ему нуж­на обще­ст­вен­ная под­держ­ка; убедил­ся он так­же и в том, что кон­су­лы, откры­то ему про­ти­во­дей­ст­вуя, обла­да­ют боль­шой силой и доби­ва­ют­ся еще боль­шей. Ведь государ­ст­вен­ное каз­на­чей­ство, кото­рое отец его попол­нил боль­ши­ми богат­ства­ми, они, в тече­ние двух меся­цев со дня убий­ства Цеза­ря, совер­шен­но опу­сто­ши­ли, рас­тра­чи­вая под любым пред­ло­гом и в столь неспо­кой­ное вре­мя собран­ные там день­ги; кро­ме того, они были в друж­бе с убий­ца­ми. Мсти­те­лем за отца оста­вал­ся толь­ко Цезарь, в то вре­мя как Анто­ний совер­шен­но отка­зал­ся от это­го и был скло­нен про­стить убий­цам. Итак, мно­гие при­мы­ка­ли к Цеза­рю, но нема­ло было при­вер­жен­цев так­же у Анто­ния и Дола­бел­лы. (111) Были и такие, кото­рые зани­ма­ли сред­нее поло­же­ние и еще боль­ше раз­жи­га­ли враж­ду. Глав­ны­ми сре­ди них были Пуб­лий, Вибий, Луций и осо­бен­но Цице­рон. Хотя Цезарь хоро­шо знал, по каким побуж­де­ни­ям соби­ра­ют­ся у него люди, вос­ста­нав­ли­ваю­щие его про­тив Анто­ния, он все же не упу­стил и того, чтобы исполь­зо­вать их под­держ­ку и окру­жить себя более силь­ной охра­ной. Ведь он знал, что каж­дый из них мень­ше все­го забо­тит­ся о государ­ст­вен­ных делах, но боль­ше все­го доби­ва­ет­ся вла­сти и могу­ще­ства. И так как уже не было в живых чело­ве­ка, кото­рый рань­ше обла­дал вели­чай­шей вла­стью, а он сам был еще совер­шен­но юн и, есте­ствен­но, не мог про­ти­во­дей­ст­во­вать таким мятеж­ным силам, они, в ожи­да­нии того или дру­го­го исхо­да, при­сва­и­ва­ли себе все, что толь­ко мог­ли. Вслед­ст­вие того, что не было реши­тель­но ника­кой заботы об общем бла­ге, а вли­я­тель­ней­шие люди разде­ли­лись на мно­же­ство пар­тий, при­чем каж­дый домо­гал­ся для себя или пол­ной вла­сти, или той ее части, кото­рую он мог от нее урвать, сму­та была мно­го­ли­кая и необыч­ная.

(112) Лепид, захва­тив часть вой­ска Цеза­ря, сам креп­ко дер­жал­ся за власть, зани­мая Ближ­нюю Ибе­рию и зем­ли кель­тов, при­мы­каю­щие к оке­а­ну. Кос­ма­тую Гал­лию захва­тил Луций Муна­ций Планк и при под­держ­ке дру­го­го вой­ска был избран в кон­су­лы. Гай Аси­ний, сто­я­щий во гла­ве еще одно­го вой­ска, захва­тил Даль­нюю Ибе­рию. Децим Брут с помо­щью двух леги­о­нов захва­тил Циз­аль­пин­скую Гал­лию; про­тив них собрал­ся высту­пить Анто­ний. Македо­нию закре­пил за собою Гай Брут²², но он еще не пере­пра­вил­ся в нее из Илли­рии. Кас­сий Лон­гин, назна­чен­ный пре­то­ром Илли­рии, захва­тил Сирию. (113) Столь­ко было набра­но в то вре­мя армий, столь­ко было пол­ко­вод­цев, из кото­рых каж­дый счи­тал, что имен­но ему долж­на при­над­ле­жать пол­ная власть над все­ми, при­чем зако­ны и пра­во­судие были совер­шен­но попра­ны и все дела вер­ши­лись соот­вет­ст­вен­но силе, при­су­щей каж­до­му из этих пол­ко­вод­цев. Один толь­ко Цезарь, кото­ро­му по пра­ву при­над­ле­жа­ла пол­нота вла­сти соглас­но воле обла­дав­ше­го ею рань­ше и в силу род­ства, оста­вал­ся лишен­ным вся­кой силы, ски­тал­ся, тес­ни­мый зави­стью, коры­сто­лю­би­ем людей, угро­жав­ших ему и все­му поло­же­нию дел. Лишь впо­след­ст­вии это было пре­одо­ле­но боже­ст­вом и судь­бой.

(114) Итак Цезарь, опа­сав­ший­ся уже за свою жизнь и не имев­ший ника­кой воз­мож­но­сти пере­убедить Анто­ния, сидел дома, выжидая под­хо­дя­ще­го вре­ме­ни для дей­ст­вий.

XXIX. (115) Дви­же­ние нача­лось сна­ча­ла в рядах вете­ра­нов его отца, недо­воль­ных пре­не­бре­жи­тель­ным отно­ше­ни­ем Анто­ния. Сна­ча­ла они пере­го­ва­ри­ва­лись меж­ду собой, гово­ря, что они забы­ли Вели­ко­го Цеза­ря, если допус­ка­ют, чтобы так уни­жа­ли его сына, кото­ро­го, если сле­до­вать спра­вед­ли­во­сти и бла­го­че­стию, всем им над­ле­жа­ло опе­кать. Потом, соби­ра­ясь вме­сте, они силь­но себя упре­ка­ли и, схо­дясь у дома Анто­ния, — он тоже им дове­рял, — откры­то гово­ри­ли, что ему сле­до­ва­ло бы с боль­шим вни­ма­ни­ем отно­сить­ся к моло­до­му Цеза­рю и пом­нить о том, что заве­щал его отец. Ведь и для них дело бла­го­че­стия — соблюдать все, что толь­ко отно­сит­ся к доб­рой памя­ти Юлия Цеза­ря, и во вся­ком слу­чае не забы­вать о его сыне и наслед­ни­ке. Кро­ме того, и для них самих²³ весь­ма полез­но в дан­ных усло­ви­ях соблюдать стро­гое еди­не­ние ввиду угро­жаю­щих со всех сто­рон вра­гов.

(116) Анто­ний, посколь­ку он сам нуж­дал­ся в них и боял­ся, как бы не пока­за­лось, что он про­ти­вит­ся жела­нию сол­дат, отве­тил, что он готов их под­дер­жать, если и юный Цезарь со сво­ей сто­ро­ны будет более сдер­жан и будет ока­зы­вать пола­гаю­щу­ю­ся ему честь. Он даже готов всту­пить с ним в пере­го­во­ры, при кото­рых они могут при­сут­ст­во­вать. Сол­да­ты похва­ли­ли его за это и уго­во­ри­лись, что отве­дут его в Капи­то­лий, а если он захо­чет, будут посред­ни­ка­ми в пере­го­во­рах. Он согла­сил­ся с ними и, сей­час же под­няв­шись, напра­вил­ся в храм Юпи­те­ра, а их²⁴ послал к Цеза­рю.

(117) Охот­но собрав­шись, они пошли боль­шой тол­пой, так что напу­га­ли Цеза­ря, пото­му что кто-то ска­зал ему, что к две­рям дома подо­шло мно­же­ство сол­дат и неко­то­рые, спра­ши­ваю­щие его, вошли уже внутрь дома. Цезарь, пере­пу­гав­шись, преж­де все­го уда­лил­ся вме­сте с ока­зав­ши­ми­ся при нем дру­зья­ми в верх­ний этаж дома и, выгляды­вая оттуда, стал спра­ши­вать людей, ради чего они к нему при­шли, и при этом он узнал зна­ко­мых ему сол­дат. Они отве­ти­ли, что при­шли на бла­го ему само­му и всей его пар­тии, если он толь­ко согла­сит­ся про­стить все то зло, кото­рое сде­лал Анто­ний; все это, гово­ри­ли они, им непри­ят­но. Сле­ду­ет, отбро­сив вся­кую зло­бу, чтобы Анто­ний и Цезарь откро­вен­но и бес­хит­рост­но при­ми­ри­лись. Один из сол­дат более гром­ко крик­нул, чтобы Цезарь мужал­ся и пом­нил, что все они вхо­дят в состав его наслед­ства. Они вспо­ми­на­ют его покой­но­го отца, как бога, и ради его наслед­ни­ка гото­вы все пере­не­сти и сде­лать.

(118) Дру­гой еще гром­че кри­чал, что соб­ст­вен­но­руч­но рас­пра­вит­ся с Анто­ни­ем, если тот не будет соблюдать заве­ща­ние Цеза­ря и поста­нов­ле­ние сена­та. Тогда обо­д­рив­шись, Цезарь спу­стил­ся к ним, дру­же­люб­но их при­нял и радо­вал­ся тако­му их рас­по­ло­же­нию и пре­дан­но­сти. Те, окру­жив его, тор­же­ст­вен­но пове­ли через форум на Капи­то­лий, сорев­ну­ясь друг с дру­гом в усер­дии ему услу­жить. Одни из них были раз­дра­же­ны про­тив Анто­ния за его власт­ность, дру­гие были дви­жи­мы чув­ст­вом пре­дан­но­сти к Вели­ко­му Цеза­рю и его пре­ем­ни­ку. Иные спра­вед­ли­во наде­я­лись полу­чить от него боль­шие награ­ды, а иные стре­ми­лись ото­мстить зло­де­ям за убий­ство Цеза­ря, пола­гая, что это­го ско­рее все­го удаст­ся достиг­нуть через его сына, если при этом помощ­ни­ком будет и кон­сул. Все, при­шед­шие к нему из рас­по­ло­же­ния, убеж­да­ли его не упор­ст­во­вать, но думать о сво­ей без­опас­но­сти и набрать себе как мож­но боль­ше сто­рон­ни­ков, пом­ня о пре­да­тель­ской смер­ти Цеза­ря.

(119) Слы­ша это и видя вполне искрен­нее рас­по­ло­же­ние к себе сол­дат, юный Цезарь отпра­вил­ся на Капи­то­лий, где увидел еще боль­ше сол­дат сво­его отца, на кото­рых пола­гал­ся Анто­ний, но кото­рые ока­за­лись бы более пре­дан­ны­ми Цеза­рю, если бы со сто­ро­ны Анто­ния была сде­ла­на попыт­ка его обидеть. После это­го боль­шин­ство людей разо­шлось, а оба вождя, каж­дый со сво­и­ми дру­зья­ми, оста­лись там и всту­пи­ли в пере­го­во­ры.

XXX. (120) Когда Цезарь после при­ми­ре­ния с Анто­ни­ем воз­вра­тил­ся домой, Анто­ний, остав­шись один, опять при­шел в раз­дра­же­ние, увидя, что вой­ско зна­чи­тель­но боль­ше рас­по­ло­же­но к Цеза­рю: ведь боль­шое зна­че­ние име­ло то обсто­я­тель­ство, что он — сын Вели­ко­го Цеза­ря и объ­яв­лен­ный в заве­ща­нии пре­ем­ник, нося­щий то же имя; вслед­ст­вие сво­ей при­рож­ден­ной энер­гии, он пода­вал огром­ные надеж­ды. При­да­вая этим каче­ствам не мень­ше зна­че­ния, чем род­ст­вен­ным свя­зям, Вели­кий Цезарь имен­но его и объ­явил сво­им сыном и наслед­ни­ком, спо­соб­ным надеж­но хра­нить един­ство дер­жа­вы и досто­ин­ство дома.

(121) Обду­мы­вая это, Анто­ний изме­нил свое мне­ние и отка­зал­ся от при­ня­то­го реше­ния, осо­бен­но когда сво­и­ми гла­за­ми увидел, что сол­да­ты поки­ну­ли его и боль­шой тол­пой про­во­жа­ли Цеза­ря, воз­вра­щав­ше­го­ся из хра­ма к себе домой. Неко­то­рым же каза­лось, что он не сдер­жал­ся бы, если б не боял­ся, что сол­да­ты бро­сят­ся на него, рас­пра­вят­ся с ним и, таким обра­зом, без труда раз­ру­шат всю его пар­тию. Итак, у каж­до­го оста­лось его вой­ско, и они выжида­ли исхо­да собы­тий. Анто­ний мед­лил и коле­бал­ся, хотя и пере­ме­нил свое мне­ние. (122) Цезарь же, пола­гая, что при­ми­ре­ние у них искрен­нее, каж­дый день посе­щал дом Анто­ния, как и пола­га­лось, посколь­ку тот был кон­су­лом, был стар­ше его и был дру­гом его отца. Он ока­зы­вал Анто­нию почет и во всем дру­гом, как сам обе­щал. Так про­дол­жа­лось до тех пор, пока Анто­ний не совер­шил сле­дую­щую новую неспра­вед­ли­вость. Обме­няв управ­ле­ние про­вин­ци­ей Гал­ли­ей на управ­ле­ние Македо­ни­ей, Анто­ний пере­вел нахо­дя­ще­е­ся в ней вой­ско в Ита­лию и сам, выехав из Рима, отпра­вил­ся ему навстре­чу до Брун­ди­зия. (123) Пола­гая, что наста­ло удоб­ное вре­мя для испол­не­ния заду­ман­но­го, он пустил слух, что ему сно­ва угро­жа­ет злой умы­сел. Он схва­тил несколь­ких сол­дат и зако­вал их, буд­то бы подо­слан­ных к нему, чтобы его убить; он наме­кал при этом на Цеза­ря, не назы­вая его, одна­ко, откры­то. В ско­ром вре­ме­ни по горо­ду рас­про­стра­нил­ся слух, что кон­сул под­верг­ся напа­де­нию и схва­тил подо­слан­ных к нему зло­умыш­лен­ни­ков. В доме его ста­ли соби­рать­ся дру­зья. Были вызва­ны воору­жен­ные сол­да­ты. (124) Позд­ним вече­ром дошел и до Цеза­ря слух, что Анто­ний чуть было не был убит и что на бли­жай­шую ночь он вызвал к себе тело­хра­ни­те­лей. Цезарь сей­час же послал к нему ска­зать, что он сам готов со сво­ей стра­жей при­быть к его посте­ли и обес­пе­чить ему без­опас­ность: он пред­по­ла­гал, что коз­ни про­тив Анто­ния стро­ят сто­рон­ни­ки Кас­сия и Бру­та. (125) Хоро­шо отно­сясь к людям, он и не подо­зре­вал о том, какие слу­хи рас­про­стра­ня­ет Анто­ний и что́ он замыш­ля­ет. Анто­ний же, не поже­лав даже впу­стить вест­ни­ка к себе в дом, с бес­че­стьем ото­слал его обрат­но. Тот, вер­нув­шись, рас­ска­зал Цеза­рю подроб­но все, что слы­шал: он ска­зал, что сре­ди людей Анто­ния, сто­я­щих у его дома, даже не скры­ва­ет­ся имя Цеза­ря как подо­слав­ше­го к Анто­нию убийц, кото­рые уже схва­че­ны.

(126) Цезарь, услы­хав это, от неожи­дан­но­сти сна­ча­ла не пове­рил, но потом, сооб­ра­зив, что весь этот замы­сел направ­лен про­тив него, стал сове­щать­ся со сво­и­ми дру­зья­ми о том, что им пред­при­нять. При­шли к Цеза­рю мать его Атия и Филипп, пора­жен­ные таким непред­виден­ным обсто­я­тель­ст­вом, и ста­ли рас­спра­ши­вать о том, что гово­рят и како­вы наме­ре­ния это­го чело­ве­ка. Они сове­то­ва­ли ему уда­лить­ся из Рима на бли­жай­шие дни, пока поло­же­ние не рас­сле­ду­ет­ся и не про­яс­нит­ся. Он же, не зная за собой ника­кой вины, счи­тал для себя опас­ным скры­вать­ся и этим как бы осудить само­го себя; кро­ме того, уехав, он не достиг бы боль­шей без­опас­но­сти, наобо­рот, ото­рвав­шись ото всех, он тем более под­верг­ся бы опас­но­сти быть уби­тым тай­ком. Тогда он дер­жал­ся тако­го мне­ния.

(127) На дру­гой день с ран­не­го утра юный Цезарь нахо­дил­ся, как обыч­но, сре­ди дру­зей и, при­ка­зав открыть две­ри сво­его дома для всех, кто обыч­но к нему при­хо­дит с при­вет­ст­ви­ем, при­ни­мал горо­жан, чуже­стран­цев и сол­дат, бесе­дуя со все­ми, как при­вык это делать в дру­гое вре­мя, нисколь­ко не меняя сво­их при­вы­чек.

(128) Анто­ний же, созвав на сове­ща­ние сво­их дру­зей, гово­рил им, буд­то ему хоро­шо извест­но, что и рань­ше он под­вер­гал­ся напад­кам Цеза­ря и что, когда он соби­рал­ся выехать из горо­да навстре­чу к при­быв­ше­му вой­ску, он создал этим удоб­ный слу­чай для поку­ше­ния на него. Он гово­рил, что один из подо­слан­ных к нему убийц при­шел к нему, чтобы за боль­шие день­ги сооб­щить о заго­во­ре. На этом осно­ва­нии он схва­тил осталь­ных убийц, а дру­зей сво­их созвал на это сове­ща­ние, чтобы выслу­шать их мне­ние о том, что теперь делать. После того как Анто­ний ска­зал это, чле­ны собра­ния спро­си­ли его, где нахо­дят­ся схва­чен­ные им люди, чтобы им самим узнать от них о про­ис­шед­шем. Анто­ний воз­ра­зил, что это не отно­сит­ся к насто­я­ще­му поло­же­нию, тем более что тот, подо­слан­ный убить его, сознал­ся, и пере­вел речь на дру­гое, уси­лен­но доби­ва­ясь, чтобы кто-нибудь ска­зал, что нель­зя оста­вать­ся в без­дей­ст­вии и не дать отпор Цеза­рю. Когда водво­ри­лось все­об­щее мол­ча­ние и все при­за­ду­ма­лись, пото­му что не вид­но было ника­ких явных улик, кто-то ска­зал, что самым пра­виль­ным было бы рас­пу­стить это собра­ние, так как Анто­нию как кон­су­лу боль­ше все­го при­ста­ло разо­брать это дело и при­нять реше­ние, не поды­мая шума.

(129) Анто­ний, выска­зав­ший свое мне­ние и выслу­шав мне­ние дру­гих, рас­пу­стил сове­ща­ние. На тре­тий или чет­вер­тый день он выехал в Брун­ди­зий встре­тить при­быв­шее туда вой­ско. О поку­ше­нии не было ска­за­но ни одно­го сло­ва, но, когда он уехал, остав­ши­е­ся его дру­зья пре­кра­ти­ли все это дело, а заго­вор­щи­ков, про кото­рых гово­ри­ли, что они схва­че­ны, так никто и не видел.

XXXI. (130) Хотя с Цеза­ря и было сня­то вся­кое подо­зре­ние, он тем не менее был раз­дра­жен ходив­ши­ми о нем слу­ха­ми, ибо они свиде­тель­ст­во­ва­ли о суще­ст­во­ва­нии про­тив него боль­шо­го заго­во­ра. Он был убеж­ден, что если у Анто­ния появит­ся щед­ро опла­чен­ная армия, то он не станет боль­ше коле­бать­ся и напа­дет на него, не пото­му что он был им оби­жен, но пото­му, что имел более дале­ко иду­щие пла­ны. Ясно было, что он, заду­мав­ший такое дело, на достиг­ну­том не оста­но­вит­ся; он уже дав­но пошел бы на это, если бы в его домо­га­тель­ствах ему была обес­пе­че­на без­опас­ность со сто­ро­ны вой­ска.

(131) Цезарь был полон спра­вед­ли­во­го гне­ва на Анто­ния и в то же вре­мя был пред­у­смот­ри­те­лен в отно­ше­нии само­го себя. Посколь­ку замыс­лы Анто­ния ста­ли явны­ми, Цезарь, взве­ши­вая все обсто­я­тель­ства, при­знал, что ему не сле­ду­ет оста­вать­ся без­де­я­тель­ным (это было свя­за­но с опас­но­стью для него), но надо искать себе какую-нибудь под­держ­ку для про­ти­во­дей­ст­вия силой злым умыс­лам Анто­ния. Раз­мыш­ляя так, он при­шел к реше­нию уехать из Рима в коло­нии отца, кото­рым тот дал земель­ные наде­лы и для кото­рых осно­вал горо­да. Сво­ей скор­бью о том, что пере­нес его отец и что пре­тер­пе­ва­ет он сам, он хотел напом­нить людям о бла­го­де­я­ни­ях отца и при­влечь их на свою сто­ро­ну, раздав им так­же и день­ги. Толь­ко это обес­пе­чит ему без­опас­ность, при­не­сет боль­шую сла­ву и сохра­нит власть за его домом; это гораздо луч­ше и спра­вед­ли­вей, неже­ли быть лишен­ным чужи­ми людь­ми чести, уна­сле­до­ван­ной от отца, и даже без­на­ка­зан­но и неспра­вед­ли­во быть уби­тым таким же обра­зом, как его отец.

(132) Обсудив это со сво­и­ми дру­зья­ми, он при­нес жерт­вы богам, чтобы они были ему помощ­ни­ка­ми в осу­щест­вле­нии его слав­ных и спра­вед­ли­вых надежд, и отпра­вил­ся, взяв с собой нема­лую сум­му денег, преж­де все­го в Кам­па­нию (имен­но там нахо­ди­лись седь­мой и вось­мой леги­о­ны, — так ведь рим­ляне назы­ва­ют свои воен­ные части)²⁵. Он решил, что ему сле­ду­ет сна­ча­ла испы­тать настро­е­ние седь­мо­го леги­о­на как поль­зу­ю­ще­го­ся боль­шим поче­том²⁶. Если этот леги­он при­мкнет к нему, то и дру­гие пой­дут вслед за ним²⁷.

(133) Так он решил. С ним согла­си­лись и его дру­зья, участ­во­вав­шие в этом похо­де, а так­же и в после­дую­щих его дея­ни­ях. Это были Марк Агрип­па, Луций Меце­нат, Квинт Ювен­тий, Марк Моди­а­лий и Луций²⁸. После­до­ва­ли за ним и дру­гие пол­ко­вод­цы, сол­да­ты, цен­ту­ри­о­ны и мно­же­ство рабов, вез­ших на вьюч­ных живот­ных день­ги и дру­гое иму­ще­ство.

(134) Мате­ри же он решил не откры­вать сво­его наме­ре­ния, чтобы она из-за люб­ви к нему и по сво­ей сла­бо­сти — как жен­щи­на и к тому же мать — не ста­ла созда­вать ему пре­пят­ст­вий. Поэто­му он ска­зал ей, буд­то отправ­ля­ет­ся в Кам­па­нию ради отцов­ско­го иму­ще­ства, чтобы, про­дав его, собрать день­ги и исполь­зо­вать их на заве­щан­ные отцом дела. Но он уехал, не очень-то ее убедив.

(135) Марк Брут и Гай Кас­сий нахо­ди­лись в то вре­мя в Дике­ар­хии; когда они узна­ли о том, какое мно­же­ство людей выеха­ло вме­сте с Цеза­рем из Рима, а слу­хи, как это обыч­но быва­ет, пре­уве­ли­чи­ли их чис­ло, они встре­во­жи­лись и очень испу­га­лись, думая, что этот поход направ­лен про­тив них. И они бежа­ли через Адри­а­ти­че­ское море: Брут — в Ахайю, Кас­сий — в Сирию.

(136) Цезарь же, когда при­был в город Кам­па­нии Кол­ла­тий, был при­нят там как сын бла­го­де­те­ля и окру­жен вели­чай­шим поче­том. На сле­дую­щий день он изло­жил кол­ла­тин­цам свое дело и напом­нил сол­да­там, как неспра­вед­ли­во был убит его отец и какие коз­ни стро­ят­ся про­тив него само­го. Когда он им это гово­рил, чле­ны город­ско­го сове­та не очень-то вслу­ши­ва­лись, но народ с боль­шим усер­ди­ем и бла­го­рас­по­ло­же­ни­ем жалел Юлия Цеза­ря и, несколь­ко раз пре­ры­вая воз­гла­са­ми речь его сына, вну­шал ему сме­лость, гово­ря, что они будут во всем его под­дер­жи­вать и не успо­ко­ят­ся до тех пор, пока не вос­ста­но­вят его в таком поче­те, в каком был его отец. При­гла­сив их к себе в дом, он дает каж­до­му по пять­сот драхм. На сле­дую­щий день он созвал к себе чле­нов сове­та и убеж­дал их быть ему пре­дан­ны­ми не мень­ше, чем ему пре­дан народ, и не забы­вать Цеза­ря, кото­рый дал им коло­нию и пра­ва граж­дан­ства; от него, гово­рил он, они полу­чат не мень­ше благ. Поэто­му не Анто­нию, а ему долж­но вос­поль­зо­вать­ся их под­держ­кой и исполь­зо­вать их воен­ные силы. После это­го они с боль­шим вооду­шев­ле­ни­ем обе­ща­ли под­дер­жать его и при­нять на себя все труды и опас­но­сти, какие будет нуж­но. (137) И Цезарь, похва­лив их за рас­по­ло­же­ние, про­сил про­во­дить его до сосед­ней коло­нии и пре­до­ста­вить отряд тело­хра­ни­те­лей. Народ охот­но и с боль­шой радо­стью испол­нил его прось­бу и воору­жен­ным отрядом про­во­дил его до сле­дую­щей коло­нии, где он собрал насе­ле­ние на сход­ку и ска­зал им то же самое. (138) Он про­сит, чтобы оба леги­о­на про­во­ди­ли его через осталь­ные коло­нии до Рима и дали реши­тель­ный отпор воен­ным силам Анто­ния, если бы они нача­ли как-нибудь дей­ст­во­вать. Кро­ме того, он нанял за боль­шие день­ги еще и дру­гих сол­дат и по доро­ге обу­чал вновь набран­ных, каж­до­го в отдель­но­сти и всех вме­сте, объ­яв­ляя им, что идет про­тив Анто­ния. (139) Неко­то­рых из чис­ла после­до­вав­ших за ним, отли­чав­ших­ся разу­мом и сме­ло­стью, он послал так­же в Брун­ди­зий, чтобы они попы­та­лись напо­ми­на­ни­ем о вели­ком Цеза­ре убедить недав­но при­быв­ших из Македо­нии сол­дат при­мкнуть к его пар­тии и ни в коем слу­чае не пре­да­вать его сына. Им было ука­за­но, что если они не смо­гут гово­рить об этом откры­то, то пусть они это напи­шут и раз­бро­са­ют во мно­гих местах, чтобы люди мог­ли най­ти эти гра­моты и читать их. Дру­гих он при­влек к тому, чтобы они пере­хо­ди­ли на его сто­ро­ну, боль­ши­ми обе­ща­ни­я­ми, кото­рые мог бы испол­нить, толь­ко когда к нему перей­дет власть. И они отпра­ви­лись.

Конец жиз­не­опи­са­ния Цеза­ря и сочи­не­ния Нико­лая Дамас­ско­го