ПОНТИ́ФИК (PÓNTI­FEX) (ἱερο­διδάσ­κα­λος, ἱερο­νόμος, ἱερο­φύλαξ, ἱερο­φάν­της). Про­ис­хож­де­ние это­го сло­ва объ­яс­ня­ют по-раз­но­му. Кв. Сце­во­ла, кото­рый сам был вер­хов­ным пон­ти­фи­ком, про­из­во­дит его от pos­se (мочь) и fa­ce­re (делать), а Варрон от pons (мост), пото­му что пон­ти­фи­ки, гово­рит он, постро­и­ли Свай­ный мост (Pons Sub­li­cius) и впо­след­ст­вии часто вос­ста­нав­ли­ва­ли его, чтобы мож­но с.940 было совер­шать жерт­во­при­но­ше­ния на обо­их бере­гах Тиб­ра (Var­ro, de Ling. Lat. V. 83, ed. Mül­ler; Dio­nys. II. 73). Одна­ко это­му утвер­жде­нию про­ти­во­ре­чит тра­ди­ция, при­пи­сы­ваю­щая стро­и­тель­ство Свай­но­го моста Анку Мар­цию (Liv. I. 33), когда пон­ти­фи­ки дав­но уже суще­ст­во­ва­ли и носи­ли свое назва­ние. Гёт­линг (Ge­sch. d. Röm. Staatsv. p. 173) пола­га­ет, что pon­ti­fex — это про­сто дру­гая фор­ма сло­ва pom­pi­fex, кото­рое, веро­ят­но, харак­те­ри­зо­ва­ло пон­ти­фи­ков про­сто как руко­во­ди­те­лей и рас­по­ряди­те­лей обще­ст­вен­ных про­цес­сий и тор­жеств. Но пред­став­ля­ет­ся гораздо более веро­ят­ным, что сло­во обра­зо­ва­но из pons и fa­ce­re (в зна­че­нии гре­че­ско­го ῥέ­ζειν, «совер­шать жерт­во­при­но­ше­ние»), и, сле­до­ва­тель­но, озна­ча­ет жре­цов, совер­шав­ших жерт­во­при­но­ше­ния на мосту. Древ­нее жерт­во­при­но­ше­ние, на кото­рое ука­зы­ва­ет дан­ное назва­ние, — это жерт­во­при­но­ше­ние арги­вян на свя­щен­ном или Свай­ном мосту, опи­сан­ное Дио­ни­си­ем (I. 38; ср. ARGEI). Более того, гре­че­ские авто­ры ино­гда пере­во­дят сло­во «пон­ти­фи­ки» как γε­φυρο­ποιοί.

Рим­ские пон­ти­фи­ки состав­ля­ли самую зна­ме­ни­тую из вели­ких жре­че­ских кол­ле­гий. Их учреж­де­ние, как и все важ­ные дела рели­гии, при­пи­сы­ва­лось Нуме (Liv. I. 20; Dio­nys. II. 73). Чис­ло пон­ти­фи­ков, назна­чен­ных этим царем, рав­ня­лось четы­рем (Liv. X. 6), их воз­глав­лял вер­хов­ный пон­ти­фик (pon­ti­fex ma­xi­mus), кото­ро­го обыч­но не вклю­ча­ли, назы­вая общее чис­ло пон­ти­фи­ков. Одна­ко Цице­рон (de Re Publ. II. 14) вклю­ча­ет вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка, когда гово­рит, что Нума назна­чил пять пон­ти­фи­ков. Нибур (Hist. of Ro­me, I. p. 302, &c.; ср. III. p. 410; Liv. X. 6; Cic. de Re Publ. II. 9) с боль­шой веро­ят­но­стью пред­по­ла­га­ет, что пер­во­на­чаль­ное чис­ло пон­ти­фи­ков — четы­ре, не счи­тая вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка, — было свя­за­но с дву­мя древ­ней­ши­ми три­ба­ми рим­ско­го наро­да, рам­на­ми и тици­я­ми, так что каж­дую три­бу пред­став­ля­ли два пон­ти­фи­ка. В 300 г. до н. э. закон Огуль­ния уве­ли­чил чис­ло пон­ти­фи­ков до вось­ми или, вклю­чая вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка, до девя­ти, и чет­ве­ро из них долж­ны были быть пле­бе­я­ми (Liv. X. 6). Одна­ко вер­хов­ный пон­ти­фик оста­вал­ся пат­ри­ци­ем до 254 г. до н. э., когда Тибе­рий Корун­ка­ний стал пер­вым пле­бе­ем, удо­сто­ен­ным это­го зва­ния (Liv. Epit. 18). Это чис­ло пон­ти­фи­ков дол­гое вре­мя оста­ва­лось неиз­мен­ным — пока в 81 г. до н. э. дик­та­тор Сул­ла не уве­ли­чил его до пят­на­дца­ти (Liv. Epit. 89), а Юлий Цезарь — до шест­на­дца­ти (Dion Cass. XLII. 51). В обо­их слу­ча­ях чис­ло вклю­ча­ет вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка. В пери­од импе­рии коли­че­ство пон­ти­фи­ков изме­ня­лось, хотя в целом нор­маль­ным чис­лом, по-види­мо­му, было пят­на­дцать.

Спо­со­бы назна­че­ния пон­ти­фи­ков тоже были раз­лич­ны­ми в раз­ное вре­мя. По-види­мо­му, после учреж­де­ния Нумой кол­ле­гия име­ла пра­во кооп­та­ции, то есть, если член кол­ле­гии уми­рал (ибо все пон­ти­фи­ки зани­ма­ли долж­ность пожиз­нен­но), осталь­ные чле­ны соби­ра­лись и выби­ра­ли его пре­ем­ни­ка, кото­ро­го авгу­ры после избра­ния вво­ди­ли в долж­ность (Dio­nys. II. 22, 73). Это избра­ние ино­гда назы­ва­лось cap­tio (Gel­lius, I. 12). Ливий (XXV. 5) пишет об избра­нии вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка в коми­ци­ях (веро­ят­но, три­бут­ных) в 212 г. до н. э. как об обыч­ном спо­со­бе назна­че­ния это­го пер­во­свя­щен­ни­ка. Но сооб­щая о собы­ти­ях 181 г. до н. э., он вновь утвер­жда­ет, что назна­че­ние вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка совер­ша­лось путем кооп­та­ции кол­ле­ги­ей (Liv. XL. 42). Неяс­но (если толь­ко Ливий не выра­жа­ет­ся небреж­но), как воз­ник­ла эта непо­сле­до­ва­тель­ность (см. Göttling, l. c. p. 375); ибо, насколь­ко нам извест­но, первую попыт­ку лишить кол­ле­гию пра­ва кооп­та­ции и пере­дать пра­во избра­ния наро­ду пред­при­нял толь­ко три­бун Г. Лици­ний Красс в 145 г. до н. э., но это­му поме­шал пре­тор Г. Лелий (Cic. de Am. 25, Brut. 21, de Nat. Deor. III. 2). В 104 г. до н. э. эту попыт­ку успеш­но повто­рил три­бун Гн. Доми­ций Аге­но­барб, и тогда был при­нят закон (Lex Do­mi­tia), пере­дав­ший наро­ду (веро­ят­но, три­бут­ным коми­ци­ям) пра­во избра­ния чле­нов вели­ких жре­че­ских кол­ле­гий; то есть, народ изби­рал кан­дида­та, кото­рый затем ста­но­вил­ся чле­ном кол­ле­гии путем кооп­та­ции сами­ми жре­ца­ми, так что кооп­та­ция была все еще необ­хо­ди­ма, но пре­вра­ти­лась в про­стую фор­маль­ность (Cic. de Leg. Agr. II. 7, Epist. ad Brut. I. 5; Vell. Pat. II. 12; Sue­ton. Ne­ro, 2). Сул­ла отме­нил закон Доми­ция, при­няв закон Кор­не­лия о жре­че­стве (lex Cor­ne­lia de Sa­cer­do­tiis, 81 г. до н. э.), вер­нув­ший вели­ким жре­че­ским кол­ле­ги­ям пол­ное пра­во кооп­та­ции (Liv. Epit. 89; Pseu­do-As­con. in Di­vi­nat. p. 102, ed. Orel­li; Dion Cass. XXXVII. 37). В 63 г. до н. э. закон Сул­лы был отме­нен, но не в пол­ном объ­е­ме, ибо теперь было уста­нов­ле­но, что при воз­ник­но­ве­нии вакан­сии сама кол­ле­гия долж­на назвать двух кан­дида­тов, а народ — избрать одно­го из них. Эта про­цеду­ра пря­мо упо­мя­ну­та отно­си­тель­но кол­ле­гии авгу­ров и, несо­мнен­но, была такой же в кол­ле­гии пон­ти­фи­ков (Cic. Phi­lip. II. 2). Юлий Цезарь не изме­нил этот моди­фи­ци­ро­ван­ный закон Доми­ция, но Марк Анто­ний вновь вос­ста­но­вил пра­во кооп­та­ции в кол­ле­гию (Dion Cass. XLIV. 53).

Кол­ле­гия пон­ти­фи­ков осу­ществля­ла вер­хов­ный кон­троль над все­ми рели­ги­оз­ны­ми вопро­са­ми и все­ми пред­ме­та­ми и лица­ми, свя­зан­ны­ми с част­ным и обще­ст­вен­ным куль­том. Общая схе­ма их прав и функ­ций пред­став­ле­на у Ливия (I. 20) и Дио­ни­сия (II. 73). Сооб­ща­ет­ся, что эту власть даро­вал пон­ти­фи­кам Нума; он так­же вве­рил им на хра­не­ние кни­ги, содер­жав­шие риту­аль­ные пред­пи­са­ния, и обя­зал пре­до­став­лять инфор­ма­цию каж­до­му, кто будет сове­то­вать­ся с ними по дела­ми рели­гии. Пон­ти­фи­ки долж­ны были пред­от­вра­щать любые погреш­но­сти в соблюде­нии рели­ги­оз­ных риту­а­лов, кото­рые мог­ли воз­ник­нуть из-за пре­не­бре­же­ния древни­ми обы­ча­я­ми или из-за введе­ния ино­зем­ных риту­а­лов. Пон­ти­фи­ки долж­ны были опре­де­лять не толь­ко то, каким обра­зом сле­ду­ет молить­ся небес­ным бога­ми, но и како­ва над­ле­жа­щая цере­мо­ния похо­рон, как уми­ротво­рить души усоп­ших (ma­nes), а так­же какие зна­ме­ния — мол­нии или дру­гие явле­ния — сле­ду­ет при­нять и пови­но­вать­ся им. Пон­ти­фи­ки име­ли судеб­ную власть во всех рели­ги­оз­ных вопро­сах, касав­ших­ся как част­ных лиц, так и маги­ст­ра­тов и жре­цов, а в слу­ча­ях, когда суще­ст­во­вав­шие зако­ны и обы­чаи ока­зы­ва­лись недо­ста­точ­ны­ми или неудо­вле­тво­ри­тель­ны­ми, они уста­нав­ли­ва­ли новые зако­ны и поло­же­ния (dec­re­ta pon­ti­fi­cum), в кото­рых все­гда сле­до­ва­ли соб­ст­вен­но­му суж­де­нию о том, что соот­вет­ст­ву­ет суще­ст­ву­ю­щим обы­ча­ям и тра­ди­ци­ям (Gell. II. 28, X. 15). Пон­ти­фи­ки следи­ли за поведе­ни­ем всех лиц, имев­ших отно­ше­ние к жерт­во­при­но­ше­ни­ям или куль­ту богов, то есть, всех жре­цов и их слу­жи­те­лей. Пон­ти­фи­ки опре­де­ля­ли цере­мо­нии куль­та и жерт­во­при­но­ше­ний и нака­зы­ва­ли тех, кто отка­зы­вал­ся пови­но­вать­ся их пред­пи­са­ни­ям, ибо они были «судья­ми и защит­ни­ка­ми дел, отно­ся­щих­ся к свя­щен­но­дей­ст­ви­ям и бого­слу­же­нию» («re­rum quae ad sac­ra et re­li­gio­nes per­ti­nent, judi­ces et vin­di­ces»; Fest., s. v. Ma­xi­mus pon­ti­fex; ср. с.941 Cic. de Leg. II. 8, 12). Сами пон­ти­фи­ки не под­ле­жа­ли ника­ко­му суду или нака­за­нию и не были ответ­ст­вен­ны ни перед сена­том, ни перед наро­дом. Подроб­но­сти этих обя­зан­но­стей и функ­ций содер­жа­лись в кни­гах, назы­вав­ших­ся lib­ri pon­ti­fi­cii или pon­ti­fi­ca­les, com­men­ta­rii sac­ro­rum или sac­ro­rum pon­ti­fi­ca­lium (Fest. s. v. Aliu­ta и Oc­ci­sum), кото­рые, как сооб­ща­ет­ся, были полу­че­ны пон­ти­фи­ка­ми у Нумы и одоб­ре­ны Анком Мар­ци­ем. Сооб­ща­ет­ся, что этот царь обна­ро­до­вал ту часть дан­ных поло­же­ний, кото­рая отно­си­лась к обще­ст­вен­ным свя­щен­но­дей­ст­ви­ям (sac­ra pub­li­ca, Liv. I. 32); и когда в нача­ле рес­пуб­ли­ки обвет­ша­ли дере­вян­ные таб­ли­цы, на кото­рых были запи­са­ны обна­ро­до­ван­ные поло­же­ния, их вос­ста­но­вил вер­хов­ный пон­ти­фик Г. Папи­рий (Dio­nys. III. 36). Одна из частей этих пон­ти­фи­каль­ных книг назы­ва­лась In­di­gi­ta­men­ta и содер­жа­ла име­на богов и пра­ви­ла их употреб­ле­ния в обще­ст­вен­ном бого­слу­же­нии (Serv. ad Virg. Georg. I. 21). Вто­рая часть долж­на была содер­жать фор­му­лы пон­ти­фи­каль­но­го пра­ва (Cic. de Re Publ. II. 31). Пер­во­на­чаль­ные зако­ны и пред­пи­са­ния, содер­жав­ши­е­ся в кни­гах, со вре­ме­нем, конеч­но, были рас­ши­ре­ны и более точ­но опре­де­ле­ны поста­нов­ле­ни­я­ми пон­ти­фи­ков; веро­ят­но, отсюда их назва­ние com­men­ta­rii (Plin. H. N. XVIII. 3; Liv. IV. 3; Cic. Brut. 14). Дру­гое пре­да­ние об этих кни­гах гла­си­ло, что Нума толь­ко уст­но сооб­щил пон­ти­фи­кам их обя­зан­но­сти и пра­ва, а кни­ги в камен­ном сун­ду­ке зарыл в зем­лю на Яни­ку­ле (Plut. Num. 22; Plin. H. N. XIII. 27; Val. Max. I. 1. 12; August. de Ci­vit. Dei, VII. 34). В 181 г. до н. э. эти кни­ги были най­де­ны, и поло­ви­на из них содер­жа­ла риту­аль­ные пред­пи­са­ния и пон­ти­фи­каль­ное пра­во, а вто­рая поло­ви­на — фило­соф­ские иссле­до­ва­ния этих же вопро­сов; они были напи­са­ны на гре­че­ском язы­ке. Кни­ги доста­ви­ли город­ско­му пре­то­ру Кв. Пети­лию, и сенат поста­но­вил сжечь вто­рую поло­ви­ну, тогда как первую тща­тель­но сохра­ни­ли. О харак­те­ре и досто­вер­но­сти этой исто­рии см. Har­tung, Die Re­lig. d. Röm. I. p. 214. Вели­кие анна­лы (an­na­les ma­xi­mi) — это запи­си собы­тий каж­до­го года, кото­рые вел вер­хов­ный пон­ти­фик с осно­ва­ния государ­ства до вре­ме­ни вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка П. Муция Сце­во­лы, 133 г. до н. э.

Что каса­ет­ся прав и обя­зан­но­стей пон­ти­фи­ков — преж­де все­го сле­ду­ет иметь в виду, что пон­ти­фи­ки были не жре­ца­ми како­го-то опре­де­лен­но­го боже­ства, а кол­ле­ги­ей, сто­яв­шей над все­ми осталь­ны­ми жре­ца­ми и кон­тро­ли­ро­вав­шей все внеш­нее бого­слу­же­ние (Cic. de Leg. II. 8). Одной из их глав­ных обя­зан­но­стей было регу­ли­ро­ва­ние как обще­ст­вен­ных, так и част­ных свя­щен­но­дей­ст­вий и кон­троль за тем, чтобы они соблюда­лись в над­ле­жа­щее вре­мя (с этой целью на пон­ти­фи­ков пер­во­на­чаль­но было воз­ло­же­но все регу­ли­ро­ва­ние кален­да­ря, см. CALEN­DA­RIUM, p. 230, &c.) и в над­ле­жа­щей фор­ме. В после­дую­щее вре­мя в управ­ле­нии обще­ст­вен­ны­ми свя­щен­но­дей­ст­ви­я­ми пон­ти­фи­кам на неко­то­рых цере­мо­ни­ях помо­га­ли три­ум­ви­ры эпу­ло­ны [EPU­LO­NES]; пон­ти­фи­ки дер­жа­ли на хра­не­нии фон­ды для опла­ты рас­хо­дов на обще­ст­вен­ные свя­щен­но­дей­ст­вия [SAC­RA].

Пон­ти­фи­ки созы­ва­ли собра­ние курий (co­mi­tia ca­la­ta или cu­ria­ta), в слу­ча­ях, когда тре­бо­ва­лось назна­чить жре­цов или вве­сти в долж­ность фла­ми­нов или царя свя­щен­но­дей­ст­вий, а так­же когда нуж­но было засвиде­тель­ст­во­вать заве­ща­ния или когда про­ис­хо­ди­ло отре­че­ние от свя­щен­но­дей­ст­вий (de­tes­ta­tio sac­ro­rum) и усы­нов­ле­ние путем адро­га­ции (Gell. V. 19, XV. 27; ADOP­TIO). Недо­ста­точ­но ясно, тре­бо­ва­лось ли, как счи­та­ет Нибур (I. p. 342, II. p. 223), при­сут­ст­вие пон­ти­фи­ков вме­сте с авгу­ра­ми и дву­мя фла­ми­на­ми в кури­ат­ных коми­ци­ях в слу­ча­ях, когда они реша­ли дру­гие вопро­сы. Любо­пыт­ный слу­чай, когда сенат при­ка­зал вер­хов­но­му пон­ти­фи­ку руко­во­дить выбо­ра­ми народ­ных три­бу­нов, объ­яс­нен Нибу­ром (II. p. 359, &c.).

Что каса­ет­ся юрис­дик­ции пон­ти­фи­ков, то маги­ст­ра­ты и жре­цы, так же, как част­ные лица, обя­за­ны были под­чи­нять­ся их при­го­во­ру, если он полу­чил одоб­ре­ние трех чле­нов кол­ле­гии (Cic. de Ha­rusp. Resp. 6). В боль­шин­стве слу­ча­ев при­го­вор пон­ти­фи­ков толь­ко нала­гал штраф на нару­ши­те­лей (Cic. Phi­lip. XI. 8; Liv. XXXVII. 51, XL. 42), но оштра­фо­ван­ные лица име­ли пра­во апел­ли­ро­вать к наро­ду, кото­рый мог осво­бо­дить их от штра­фа. В отно­ше­нии веста­лок и лиц, совер­шив­ших с ними инцест, пон­ти­фи­ки име­ли уго­лов­ную юрис­дик­цию и мог­ли выне­сти смерт­ный при­го­вор (Dio­nys. IX. 40; Liv. XXII. 57; Fest. s. v. Prob­rum). Соглас­но древ­не­му зако­ну, вер­хов­ный пон­ти­фик насмерть засе­кал в коми­ци­ях чело­ве­ка, осквер­нив­ше­го вестал­ку, и, по-види­мо­му, пер­во­на­чаль­но в таких слу­ча­ях ни вестал­ка, ни муж­чи­на-пре­ступ­ник не име­ли пра­ва на апел­ля­цию. Гёт­линг (p. 185) пола­га­ет, что они име­ли пра­во на апел­ля­цию, но текст Цице­ро­на (de Re Publ. II. 31), на кото­рый он ссы­ла­ет­ся, не под­твер­жда­ет его мне­ния. В более позд­ние вре­ме­на мы видим, что уже после того, как пон­ти­фи­ки вынес­ли при­го­вор вестал­кам, вме­шал­ся народ­ный три­бун и побудил народ назна­чить кве­сто­ра для про­веде­ния ново­го рас­сле­до­ва­ния это­го дела; и ино­гда слу­ча­лось так, что после это­го ново­го суда при­го­вор пон­ти­фи­ков был изме­нен или анну­ли­ро­ван (As­con. ad Mi­lon. p. 46, ed. Orel­li). Одна­ко такие слу­чаи, види­мо, были про­сто нару­ше­ни­я­ми нор­мы, осно­ван­ны­ми на зло­употреб­ле­нии три­бун­ской вла­стью. В ран­ние вре­ме­на пон­ти­фи­ки име­ли в исклю­чи­тель­ном вла­де­нии граж­дан­ское пра­во, так же, как и рели­ги­оз­ное, до тех пор, пока пер­вое не было обна­ро­до­ва­но Г. Фла­ви­ем [ACTIO]. Пред­пи­са­ния, слу­жив­шие пон­ти­фи­кам руко­вод­ст­вом в юриди­че­ских про­цеду­рах, состав­ля­ли боль­шое собра­ние зако­нов, назы­вав­ше­е­ся пон­ти­фи­каль­ным пра­вом, и явля­лись частью пон­ти­фи­каль­ных книг (Cic. de Orat. I. 43, III. 33, pro Do­mo, 13; ср. JUS, pp. 656, 657). Новые поста­нов­ле­ния, при­ни­мае­мые пон­ти­фи­ка­ми либо по пред­ло­же­нию сена­та, либо в слу­ча­ях, отно­ся­щих­ся к част­ным свя­щен­но­дей­ст­ви­ям, либо по делам част­ных лиц, были, по сло­вам Ливия (XXXIX. 16), бес­чис­лен­ны (Ср. Cic. de Leg. II. 23; Mac­rob. Sat. III. 3; Dio­nys. II. 73).

Собра­ния кол­ле­гии пон­ти­фи­ков, на кото­рые в неко­то­рых слу­ча­ях при­гла­ша­ли фла­ми­нов и царя свя­щен­но­дей­ст­вий (Cic. de Ha­rusp. Resp. 6) про­во­ди­лись в цар­ской курии (cu­ria re­gia) на Свя­щен­ной доро­ге, смеж­ны­ми с кото­рой были рези­ден­ции вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка и царя свя­щен­но­дей­ст­вий (Suet. Caes. 46; Serv. ad Aen. VIII. 363; Plin. Epist. IV. 11). Посколь­ку вер­хов­ный пон­ти­фик обя­зан был жить в обще­ст­вен­ном доме (do­mus pub­li­ca), Август, при­няв этот сан, пре­вра­тил часть сво­его соб­ст­вен­но­го дома в do­mus pub­li­ca (Dion Cass. LIV. 27). Все пон­ти­фи­ки име­ли такие внеш­ние зна­ки отли­чия, как кони­че­ская шап­ка с.942 с апек­сом, назы­вав­ша­я­ся tu­tu­lus или ga­le­rus, и тога-пре­тек­ста.

Вер­хов­ный пон­ти­фик был гла­вой кол­ле­гии и дей­ст­во­вал от ее име­ни, поэто­му часто упо­ми­на­ет­ся он один в слу­ча­ях, где его сле­ду­ет счи­тать лишь гла­сом кол­ле­гии. Обыч­но его выби­ра­ли из чис­ла самых выдаю­щих­ся людей, уже зани­мав­ших куруль­ную маги­ст­ра­ту­ру или являв­ших­ся чле­на­ми кол­ле­гии (Liv. XXXV. 5, XL. 42). Дву­мя его исклю­чи­тель­ны­ми обя­зан­но­стя­ми было назна­че­ние (ca­pe­re) веста­лок и фла­ми­нов [VES­TA­LES; FLA­MEN] и при­сут­ст­вие на всех бра­ко­со­че­та­ни­ях по обряду кон­фарре­а­ции. Когда кто-либо при­но­сил обет о празд­нич­ных играх или совер­шал посвя­ще­ние, вер­хов­ный пон­ти­фик дол­жен был повто­рить ему фор­му­лу, в соот­вет­ст­вии с кото­рой это дела­лось (praei­re ver­ba, Liv. V. 40, IX. 46, IV. 27). В пери­од рес­пуб­ли­ки, когда народ обла­дал суве­рен­ной вла­стью во всех вопро­сах, мы видим, что если пон­ти­фик по поли­ти­че­ским или рели­ги­оз­ным моти­вам отка­зы­вал­ся совер­шить эту цере­мо­нию, то народ мог его при­нудить.

Как и все чле­ны вели­ких жре­че­ских кол­ле­гий, пон­ти­фик мог зани­мать любую воен­ную, граж­дан­скую или жре­че­скую долж­ность, если раз­ные долж­но­сти не были поме­хой друг дру­гу. Так, мы видим, что одно и то же лицо было пон­ти­фи­ком, авгу­ром и децем­ви­ром свя­щен­но­дей­ст­вий (Liv. XL. 42); при­ме­ры вер­хов­ных пон­ти­фи­ков, зани­мав­ших долж­ность кон­су­ла, очень мно­го­чис­лен­ны (XXVIII. 38; Cic. de Ha­rusp. Resp. 6; ср. Ambro­sch, Stu­dien und An­deu­tun­gen, p. 229, no­te 105). Но какую бы граж­дан­скую или воен­ную долж­ность ни зани­мал вер­хов­ный пон­ти­фик поми­мо сво­его пон­ти­фи­ка­та, ему не было поз­во­ле­но покидать Ита­лию. Пер­вым нару­шил дан­ный закон П. Лици­ний Красс в 131 г. до н. э. (Liv. Epit. 59; Val. Max. VIII. 7. 6; Oros. V. 10)^[1]; но после это­го пре­цеден­та пон­ти­фи­ки, види­мо, часто нару­ша­ли закон, и Цезарь отпра­вил­ся в про­вин­цию Гал­лию, хотя и был вер­хов­ным пон­ти­фи­ком.

Кол­ле­гия пон­ти­фи­ков про­дол­жа­ла суще­ст­во­вать до паде­ния язы­че­ства (Ar­nob. IV. 35; Sym­mach. Epit. IX. 128, 129); но ее власть и вли­я­ние зна­чи­тель­но ослаб­ли, пото­му что импе­ра­то­ры, сле­дуя при­ме­ру Цеза­ря, име­ли пра­во назна­чать столь­ко чле­нов вели­ких жре­че­ских кол­ле­гий, сколь­ко жела­ли (Dion Cass. XLII. 51, XLIII. 51, LI. 20, LIII. 17; Suet. Caes. 31). Кро­ме того, сами импе­ра­то­ры все­гда были вер­хов­ны­ми пон­ти­фи­ка­ми и, сле­до­ва­тель­но, руко­во­ди­те­ля­ми кол­ле­гии; поэто­му титул вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка (P. M. или PON. M.) встре­ча­ет­ся на неко­то­рых моне­тах импе­ра­то­ров. Если одно­вре­мен­но было несколь­ко импе­ра­то­ров, то толь­ко один имел титул вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка, но в 238 г. н. э. мы видим, что этот сан при­ня­ли оба импе­ра­то­ра — Мак­сим и Баль­бин (Ca­pi­tol. Ma­xim. et Balb. 8). Послед­ние свиде­тель­ства об импе­ра­то­рах, одно­вре­мен­но явля­ю­щих­ся вер­хов­ны­ми пон­ти­фи­ка­ми, встре­ча­ют­ся в над­пи­сях Вален­ти­ни­а­на, Вален­та и Гра­ци­а­на (Orel­li, Inscript. n. 1117, 1118). Со вре­ме­ни Фео­до­сия импе­ра­то­ры боль­ше не име­ют сана пон­ти­фи­ка, но в кон­це кон­цов этот титул был при­нят хри­сти­ан­ским епи­ско­пом Рима.

В Риме суще­ст­во­ва­ли дру­гие пон­ти­фи­ки, носив­шие отли­чи­тель­ный эпи­тет «млад­шие» (mi­no­res). Выска­зы­ва­лись раз­лич­ные мне­ния о том, что пред­став­ля­ли собой эти млад­шие пон­ти­фи­ки. Нибур (I. p. 302 n. 775) счи­та­ет, что пер­во­на­чаль­но они были пон­ти­фи­ка­ми луце­ров, что они так же соот­но­си­лись с осталь­ны­ми пон­ти­фи­ка­ми, как отцы стар­ших родов с отца­ми млад­ших родов; и что впо­след­ст­вии, когда зна­че­ние это­го назва­ния было забы­то, его ста­ли при­ме­нять к пис­цам вели­кой кол­ле­гии пон­ти­фи­ков. В дру­гом месте (III. p. 411) сам Нибур пока­зы­ва­ет, что луце­ры нико­гда не были пред­став­ле­ны в кол­ле­гии пон­ти­фи­ков, и его пер­вое пред­по­ло­же­ние нахо­дит­ся в про­ти­во­ре­чии со все­ми утвер­жде­ни­я­ми древ­них авто­ров, упо­ми­нав­ших млад­ших пон­ти­фи­ков. Ливий (XXII. 57; ср. Jul. Ca­pi­tol. Opil. Mac­rin. 7), гово­ря о пис­цах кол­ле­гии пон­ти­фи­ков, добав­ля­ет: «сей­час таких пис­цов назы­ва­ют млад­ши­ми пон­ти­фи­ка­ми» (quos nunc mi­no­res pon­ti­fi­ces ap­pel­lant); отсюда ясно, что назва­ние «млад­шие пон­ти­фи­ки» появи­лось позд­нее и было дано лицам, пер­во­на­чаль­но не при­тя­зав­шим на него, то есть, пис­цам пон­ти­фи­ков. Пред­став­ля­ет­ся, что един­ст­вен­ное есте­ствен­ное реше­ние это­го вопро­са тако­во. В то вре­мя, когда насто­я­щие пон­ти­фи­ки нача­ли пре­не­бре­гать сво­и­ми обя­зан­но­стя­ми и остав­лять глав­ные дела пис­цам, воз­ник обы­чай назы­вать этих пис­цов млад­ши­ми пон­ти­фи­ка­ми. Мак­ро­бий (Sat. I. 15), гово­ря о млад­ших пон­ти­фи­ках ранее вре­ме­ни Гнея Фла­вия, допус­ка­ет ана­хро­низм, ибо пере­но­сит при­выч­ное для сво­их дней назва­ние в эпо­ху, когда оно, веро­ят­но, не мог­ло суще­ст­во­вать. Чис­ло этих пис­цов точ­но не извест­но; Цице­рон (de Ha­rusp. Resp. 6) назы­ва­ет име­на трех млад­ших пон­ти­фи­ков. Это назва­ние не мог­ло вой­ти в употреб­ле­ние задол­го до кон­ца рес­пуб­ли­ки, когда даже вер­хов­ные пон­ти­фи­ки нача­ли пре­не­бре­гать сво­и­ми свя­щен­ны­ми обя­зан­но­стя­ми, как в слу­чае П. Лици­ния Крас­са и Юлия Цеза­ря. Еще одно дока­за­тель­ство их упад­ка по срав­не­нию с преж­ни­ми дня­ми состо­ит в том, что при­мер­но в это же вре­мя при­ят­ный и рос­кош­ный образ жиз­ни пон­ти­фи­ков вошел в пого­вор­ку в Риме (Ho­rat. Carm. II. 14. 26, &c.; Mart. XII. 48. 12; Mac­rob. Sat. II. 9).