ВОСПИТАНИЕ

Edu­ca­tio.

[1] I) Вос­пи­та­ние гре­че­ское. Как во всех отрас­лях обще­ст­вен­ной и част­ной жиз­ни, так и в вос­пи­та­нии у гре­ков ясно обна­ру­жи­ва­ет­ся раз­ли­чие отдель­ных пле­мен. Меж­ду тем как в дори­че­ском пле­ме­ни, а особ­ли­во в Спар­те, где все было направ­ле­но к тому, чтобы всю жизнь отдель­ных лич­но­стей поста­вить в связь с государ­ст­вом, уже в дет­стве каж­дый ребе­нок отчуж­дал­ся от семьи, и все обра­зо­ва­ние было исклю­чи­тель­но направ­ле­но на то, чтобы под­гото­вить из него дель­но­го и год­но­го чле­на государ­ства, — в иони­че­ском пле­ме­ни, пред­ста­ви­те­лем кото­ро­го мож­но счи­тать город Афи­ны, гос­под­ст­во­ва­ло более сво­бод­ное воз­зре­ние на отно­ше­ния отдель­ной лич­но­сти к общине, так что афи­няне, не пре­не­бре­гая государ­ст­вен­ны­ми инте­ре­са­ми (кото­рые для афин­ско­го граж­да­ни­на долж­ны были сто­ять выше все­го), обра­ща­ли вни­ма­ние и на дру­гие сто­ро­ны чело­ве­че­ской при­ро­ды, при­чем не толь­ко допус­ка­лось, но в неко­то­рой сте­пе­ни даже тре­бо­ва­лось такое обра­зо­ва­ние (παι­δεία), кото­рое не нахо­ди­лось в пол­ной зави­си­мо­сти от государ­ства и не слу­жи­ло ему непо­сред­ст­вен­но; отсут­ст­вие тако­го обра­зо­ва­ния счи­та­лось даже недо­стой­ным вся­ко­го сво­бод­но­го граж­да­ни­на. Эта осо­бен­ность афи­нян, о кото­рой уже Фукидид так пре­крас­но и так мет­ко выска­зы­ва­ет­ся (ср. меж­ду про­чим речь Перик­ла 2, 35 слл.), про­ти­во­по­став­ляя афи­нян спар­тан­цам, долж­на была, само собой разу­ме­ет­ся, иметь суще­ст­вен­ное и решаю­щее вли­я­ние на прин­ци­пы вос­пи­та­ния.

[2] A) Источ­ни­ком для сведе­ний о вос­пи­та­нии в геро­и­че­ском веке слу­жит глав­ным обра­зом Гомер (разу­ме­ет­ся, почти исклю­чи­тель­но о вос­пи­та­нии вла­сти­те­лей и кня­зей, βα­σιλεῖς, ἄνακ­τες, так как δῆ­μος сто­ит везде на зад­нем плане и явля­ет­ся как раз­роз­нен­ная, хотя и не бес­прав­ная мас­са). Пер­вое пита­ние и вос­пи­та­ние ребе­нок полу­чал от кор­ми­ли­цы и мате­ри. Един­ст­вен­но­му сыну или един­ст­вен­ной доче­ри при­ис­ки­ва­ли това­ри­ща (как, напр., Фой­ни­ка и Патрок­ла для Ахил­ла; Евмея для Кти­ме­ны). Читать и писать тогда еще не уме­ли. Девуш­ки обу­ча­лись ткать и прясть. Гим­на­сти­че­ские и аго­ни­сти­че­ские упраж­не­ния, навер­но, воз­ник­ли уже рано (ср. Il. 23, 306 слл.). Насто­я­щим пред­ста­ви­те­лем геро­и­че­ско­го вос­пи­та­ния мож­но назвать Хиро­на, вос­пи­та­те­ля Ясо­на, Ахил­лея и дру­гих юных геро­ев. Он обу­ча­ет их охо­те, уме­нью вла­деть ору­жи­ем, вра­че­ва­нию, тра­во­веде­нию, пению и игре на стру­нах (μου­σική), гада­тель­но­му искус­ству (μαν­τι­κή) и, нако­нец, пра­ву и зако­нам (δι­καιοσύ­νη). Он учит их свя­то дер­жать клят­ву, боять­ся богов и в слу­чае гне­ва послед­них уми­ло­стив­лять их.

[3] Пере­хо­дя к вос­пи­та­нию в исто­ри­че­ское вре­мя, мы видим, как оно из этих начал раз­ви­лось раз­лич­но в отдель­ных пле­ме­нах. А имен­но: меж­ду тем как в Спар­те маль­чи­ки и девоч­ки сов­мест­но вос­пи­ты­ва­лись оди­на­ко­вым обра­зом, в Афи­нах девоч­ки пре­до­став­ля­лись вполне домаш­не­му руко­вод­ству и при­смот­ру мате­ри и вслед­ст­вие это­го науча­лись обык­но­вен­но толь­ко неко­то­рым жен­ским руко­де­ли­ям; с дру­гой сто­ро­ны, обра­зо­ва­ние сыно­вей таким же обра­зом было вполне пре­до­став­ле­но заботам част­ных лиц. Государ­ство не забо­ти­лось ни о построй­ке школ, ни о пла­те жало­ва­нья учи­те­лям. Пале­ст­ры и гим­на­зии были пред­на­зна­че­ны исклю­чи­тель­но для юно­ше­ства. Уче­ние рас­па­да­лось на гим­на­сти­ку, музы­ку и грам­ма­ти­ку. Люди с недо­ста­точ­ны­ми сред­ства­ми, веро­ят­но, рано начи­на­ли обу­чать сво­их сыно­вей како­му-нибудь реме­с­лу; в про­тив­ном слу­чае вре­мя уче­ния дохо­ди­ло до воз­рас­та ефе­бов, зна­чит, оно срав­ни­тель­но про­дол­жа­лось долее, неже­ли у нас; когда же ста­ли смот­реть на заня­тия с более науч­ной точ­ки зре­ния, то моло­дые люди ста­ли слу­шать софи­стов и рито­ров, и вре­мя уче­ния ста­ло пере­хо­дить дале­ко за юно­ше­ский воз­раст, ибо гре­ки «были того мне­ния, что для вступ­ле­ния в государ­ст­вен­ную жизнь и для при­ня­тия уча­стия в веде­нии обще­ст­вен­ных дел необ­хо­ди­ма тща­тель­ная под­готов­ка и зре­лость ума. Зани­мать­ся же государ­ст­вен­ны­ми дела­ми в незре­лых годах счи­та­лось непри­стой­ным и бла­го­нрав­ных юно­шей очень ред­ко при­хо­ди­лось встре­чать на рын­ке или в судеб­ных местах».

[4] B) В Афи­нах ново­рож­ден­ное дитя после пер­во­го купа­нья зави­ва­лось в пелен­ки (σπάρ­γα­να). На 5-й, 7-й, или 10-й день по рож­де­нии сво­ем оно тор­же­ст­вен­ным обра­зом при­ни­ма­лось в семей­ство посред­ст­вом Ἀμφιδ­ρό­μια (см. сло­во). Кор­ми­ли­цы, τίτ­θαι, τι­θῆναι (состо­я­тель­ные мате­ри ред­ко кор­ми­ли сво­их детей сами) были по боль­шей части рабы­ни или бед­ные граж­дан­ки или так­же лако­нян­ки; послед­них очень охот­но бра­ли в кор­ми­ли­цы. Затем дитя пере­хо­ди­ло в руки к няне, τρο­φός, кото­рая уха­жи­ва­ла за ребен­ком и носи­ла его на руках так­же с целью усы­пить его, так как колы­бе­ли, εὐκί­νητα κλι­νίδια, встре­ча­ют­ся лишь позд­нее. Дет­ские гре­муш­ки, cre­pun­dia, πλα­ταγαί, кук­лы, κό­ραι и дру­гие игруш­ки уже были в употреб­ле­нии.

Сред­ства­ми для вос­пи­та­ния были уве­ща­ния, но так­же и побои; чтобы отучить детей от шало­стей, нянь­ки стра­ща­ли их вся­ко­го рода пуга­ла­ми и сказ­ка­ми (μορ­μο­λύκεια, βρί­κελοι), см. Em­pu­sa. Дет­ские сказ­ки, μῦθοι, слу­жи­ли и пер­вой умст­вен­ной пищей при вос­пи­та­нии дитя­ти.

[5] Начи­ная с шесто­го года и вплоть до воз­рас­та ефе­ба дети пору­ча­лись над­зо­ру педа­го­га (παι­δαγω­γός). Тако­вы­ми были обык­но­вен­но рабы, и при­том не все­гда осо­бен­но обра­зо­ван­ные, чего, соб­ст­вен­но, не сле­до­ва­ло бы ожи­дать. Обя­зан­ность педа­го­га состо­я­ла в том, чтобы сопро­вож­дать маль­чи­ков всюду, пре­иму­ще­ст­вен­но в шко­лу (δι­δασ­κα­λεῖον) и в пале­ст­ру. Он не учи­тель, а вос­пи­та­тель — дядь­ка — и обя­зан из вве­рен­но­го ему ребен­ка сде­лать нрав­ст­вен­но­го чело­ве­ка. Пер­вое уче­ние, кото­рое пре­по­да­вал γραμ­μα­τισ­τής, состо­я­ло в чте­нии (осо­бен­ное вни­ма­ние обра­ща­ли на внят­ное и ясное про­из­но­ше­ние) и пись­ме, γράμ­μα­τα μαν­θά­νειν. Шко­лы нахо­ди­лись в част­ных руках, и если государ­ство и име­ло над­зор за пре­по­да­ва­ни­ем, то в крайне огра­ни­чен­ной сте­пе­ни; отто­го-то более бед­ные маль­чи­ки, в про­ти­во­по­лож­ность к ἐλευ­θέρως πε­παιδευ­μένοι, при­ни­ма­лись часто очень рано за какое-нибудь ремес­ло. Веро­ят­но, быва­ли отдель­ные, хотя и ред­кие слу­чаи, что дети оста­ва­лись вовсе не обу­чен­ны­ми. Итак, государ­ство не наблюда­ло за обу­че­ни­ем, оно име­ло ско­рей поли­цей­ский над­зор над шко­ла­ми. Началь­ные учи­те­ля не поль­зо­ва­лись осо­бен­ным ува­же­ни­ем, так как мно­гие из них изби­ра­ли эту про­фес­сию без вся­ко­го при­зва­ния и склон­но­сти к ней, лишь из-за мате­ри­аль­ных выгод, крайне, одна­ко же, огра­ни­чен­ных. Само собой разу­ме­ет­ся, что меж­ду эти­ми учи­те­ля­ми были так­же люди, поль­зо­вав­ши­е­ся поче­том. Дохо­ды учи­те­лей состо­я­ли исклю­чи­тель­но в гоно­ра­ре, кото­рый, веро­ят­но, бывал раз­ли­чен, смот­ря по репу­та­ции учи­те­ля и по при­год­но­сти его. Уче­ние начи­на­лось рано утром и про­дол­жа­лось так­же после полу­дня. (Закон у Ae­schin. in Ti­march. p. 35 гла­сит, что ника­кая шко­ла, будь она пред­на­зна­че­на для чте­ния или для гим­на­сти­ки, не долж­на быть откры­вае­ма до вос­хо­да солн­ца и не долж­на оста­вать­ся откры­той после зака­та солн­ца). К чте­нию и пись­му при­со­еди­ня­лись в δι­δασ­κα­λεῖον так­же основ­ные пра­ви­ла ариф­ме­ти­ки.

[6] По окон­ча­нии эле­мен­тар­но­го кур­са насту­пал у γραμ­μα­τικός выс­ший курс, заклю­чав­ший­ся глав­ным обра­зом в чте­нии, выучи­ва­нии наизусть и декла­ма­ции поэ­ти­че­ских отрыв­ков. Осно­вой все­го это­го пре­по­да­ва­ния, кро­ме нра­во­учи­тель­ных сти­хов и басен, были так­же пес­ни Гоме­ра, зна­че­ние и гос­под­ство кото­ро­го в шко­ле не мог­ли рас­ша­тать неодоб­ри­тель­ные воз­зре­ния неко­то­рых фило­со­фов, кото­рые жела­ли его уда­лить из шко­лы, по при­чине его лег­ко­мыс­лен­ных отзы­вов о богах. Гомер оста­вал­ся источ­ни­ком и цен­тром еллин­ско­го обра­зо­ва­ния. Маль­чи­ки, не быв­шие в состо­я­нии при­об­ре­сти себе кни­ги, выучи­ва­ли его наизусть пона­слыш­ке и при­том в боль­шом объ­е­ме. От Гоме­ра пере­хо­ди­ли к дру­гим поэтам.

К это­му грам­ма­ти­че­ско­му пре­по­да­ва­нию, при­бли­зи­тель­но на три­на­дца­том году, при­со­еди­ня­лось музы­каль­ное, кото­рым зани­ма­лись не ради удо­воль­ст­вия толь­ко, но ради того, чтобы празд­ные часы досу­га, по выра­же­нию Ари­сто­те­ля, про­во­дить при­лич­ным обра­зом, для того, чтобы κα­λῶς σχο­λάζειν, так что музы­ка не была без­услов­но необ­хо­ди­ма для παι­δεία, но как бла­го­род­ней­шее заня­тие во вре­мя досу­га наи­бо­лее при­ли­че­ст­во­ва­ло чело­ве­ку сво­бод­но­му. Вели­кое нрав­ст­вен­ное зна­че­ние музы­ки гре­ки рас­по­зна­ли тонь­ше, чем наши совре­мен­ни­ки. Глав­ны­ми инстру­мен­та­ми в Афи­нах были κι­θάρα и λύ­ρα; флей­та не все­гда поль­зо­ва­лась оди­на­ко­вым зна­че­ни­ем, так как при ее игре нель­зя было петь и так как игра на флей­те как бы рас­стра­и­ва­ла, каза­лось, спо­кой­ное состо­я­ние души. Рисо­ва­ние же сде­ла­лось в шко­лах все­об­щим учеб­ным пред­ме­том лишь с поло­ви­ны 4-го сто­ле­тия. Боль­ше обра­ща­ли вни­ма­ния на мате­ма­ти­че­ские пред­ме­ты, так как уже с само­го нача­ла они изла­га­лись софи­ста­ми и фило­со­фа­ми зре­лым мужам и юно­шам, а в 5-м сто­ле­тии сде­ла­лись все­об­щим пред­ме­том обу­че­ния и для маль­чи­ков.

[7] Суще­ст­вен­ной частью вос­пи­та­ния была далее гим­на­сти­ка в пале­ст­ре и в гим­на­зии, кото­рая, без сомне­ния, начи­на­лась не ранее 7-го года, и при­том с лег­ких, дет­ским силам соот­вет­ст­ву­ю­щих упраж­не­ний (игра в мяч, бега­нье, ска­ка­нье) и пере­хо­ди­ла посте­пен­но к более труд­ным (борь­ба, кулач­ный бой, пан­кра­тий). С этим были свя­за­ны упраж­не­ния в пла­ва­нии и в орхе­сти­ке. В воз­расте ефе­бов, в виде под­готов­ки к воен­ной служ­бе, начи­на­лись упраж­не­ния в уме­нии вла­деть ору­жи­ем и в вер­хо­вой езде. Обу­че­ни­ем гим­на­сти­ки руко­во­ди­ли педо­три­бы, софро­ни­сты наблюда­ли за бла­го­нра­ви­ем и поряд­ком, алип­ты име­ли диэте­ти­че­ский над­зор и нати­ра­ли тело бой­цов мас­лом. Порядок был стро­гий и осо­бен­ное вни­ма­ние обра­ща­ли на бла­го­вос­пи­тан­ность, на уме­ние дер­жать себя (εὐκοσ­μία) и нрав­ст­вен­ность (αἰδώς).

[8] Закан­чи­ва­лось умст­вен­ное обра­зо­ва­ние уче­ни­ем у софи­стов (как, напр., у Гор­гия, Про­та­го­ра) и рито­ров (как то у Исо­кра­та), уче­ни­ем, обни­мав­шим глав­ным обра­зом рито­ри­ку, фило­со­фию и искус­ство управ­лять государ­ст­вом. Но этим выс­шим обра­зо­ва­ни­ем мог­ли, впро­чем, поль­зо­вать­ся толь­ко бога­тые люди, так как пла­та за это пре­по­да­ва­ние была очень высо­ка. Так, напр., Исо­крат и Ари­стипп полу­ча­ли по тыся­че драхм за свое пре­по­да­ва­ние. При­том надо заме­тить, что пла­та тре­бо­ва­лась с боль­шой настой­чи­во­стью и взыс­ки­ва­лась без вся­ко­го снис­хож­де­ния. Впро­чем, шко­лы софи­стов осо­бен­но про­цве­та­ли после пело­пон­нес­ской вой­ны, когда с упад­ком ста­рин­ных нра­вов испор­ти­лась совер­шен­но и стро­гая нрав­ст­вен­ность юно­ше­ства и место преж­ней скром­но­сти и ува­же­ния к ста­ро­сти засту­пи­ла раз­нуздан­ность, а отча­сти и бес­стыд­ство, упа­док, кото­рый, меж­ду про­чим, горь­ко опла­ки­ва­ет­ся так­же Ари­сто­фа­ном. Потреб­ность в этом выс­шем обра­зо­ва­нии про­яви­лась тогда, когда ста­рая, про­стая обста­нов­ка была рас­ша­та­на и ста­ла мало-пома­лу рас­па­дать­ся, когда умст­вен­ная дея­тель­ность ста­ла раз­ветв­лять­ся и рас­ши­рять­ся, так что той спо­соб­но­сти, кото­рая при­об­ре­та­лась из прак­ти­че­ской жиз­ни и из посто­ян­но­го вра­ще­ния меж­ду людь­ми, рав­но как и из бес­пре­рыв­но­го уча­стия отдель­ных лич­но­стей в жиз­ни государ­ства, уже более не было доста­точ­но для того, чтобы без тео­ре­ти­че­ско­го обра­зо­ва­ния вполне обнять раз­но­об­раз­ные инте­ре­сы обще­ст­вен­ной жиз­ни и рас­ши­рен­ный круг умст­вен­ной дея­тель­но­сти.

[9] Жен­ское обра­зо­ва­ние огра­ни­чи­ва­лось исклю­чи­тель­но домом и нахо­ди­лось, веро­ят­но, толь­ко в веде­нии мате­рей и нянек; поэто­му выс­шее обра­зо­ва­ние жен­ско­го пола (и это есть одна из очень невы­год­ных сто­рон гре­че­ской жиз­ни) было почти все­гда нераз­рыв­но свя­за­но с упад­ком нрав­ст­вен­но­сти, т. е. с лег­ко­мыс­ли­ем и необуздан­но­стью, и встре­ча­ет­ся почти толь­ко у одних гетер. Семья было местом и цен­тром вос­пи­та­ния, но не обра­зо­ва­ния, что и повли­я­ло в неко­то­ром отно­ше­нии так раз­ру­ши­тель­но на гре­че­скую жизнь.

[10] b) В Спар­те, кото­рую мы счи­та­ем и пред­ста­ви­тель­ни­цей дори­че­ско­го пле­ме­ни, вос­пи­та­ние, как уже выше было ска­за­но, име­ло целью вполне под­чи­нять каж­дую отдель­ную лич­ность государ­ству и ото­жествлять с ним. Семей­ной жиз­ни не было. Немед­лен­но вслед за рож­де­ни­ем ребен­ка реша­лась стар­ши­на­ми филы его участь, и в слу­чае бла­го­при­ят­но­го реше­ния ребе­нок оста­вал­ся в кру­гу семьи до семи­лет­не­го воз­рас­та. Если ребе­нок ока­зы­вал­ся сла­бым или некра­си­вым, то его выно­си­ли на Таи­гет и бро­са­ли в уще­лье (ἀπο­θέται). И так с семи­лет­не­го воз­рас­та маль­чик при­над­ле­жал вполне государ­ству и пору­чал­ся обще­ст­вен­но­му вос­пи­та­нию. Меж­ду пред­ме­та­ми пре­по­да­ва­ния на пер­вом плане сто­я­ла гим­на­сти­ка, имев­шая целью глав­ным обра­зом укреп­ле­ние и зака­ли­ва­ние тела, и лишь на вто­ром плане — все то, что отно­си­лось к умст­вен­но­му обра­зо­ва­нию, как то чте­ние, пись­мо (и то и дру­гое изу­ча­лось дале­ко не все­ми), чте­ние Гоме­ра, кото­рый не был чужд и спар­тан­цам, а так­же и музы­ка; все это пре­по­да­ва­лось совер­шен­но про­сто, без вся­ких ново­введе­ний. Такое вос­пи­та­ние (ἀγω­γή) полу­ча­ли пол­но­прав­ные граж­дане и мофа­ки (см. He­lo­tes), да пожа­луй, с неко­то­ры­ми огра­ни­че­ни­я­ми и νό­θοι. [11] С семи­лет­не­го воз­рас­та маль­чи­ки назы­ва­лись μί­τυλ­λα. С дости­же­ни­ем две­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та начи­на­лось более суро­вое обра­ще­ние и более суро­вый образ жиз­ни. Маль­чи­ки обя­за­ны были круг­лый год ходить в одном пла­ще, без хито­на, без обу­ви и при­нуж­де­ны были отка­зы­вать­ся от самых обык­но­вен­ных жиз­нен­ных удобств. Они вхо­ди­ли в состав βοῦα παίδων отряда, кото­рый вклю­чал несколь­ко ἴλας (рот). Око­ло шест­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та они назы­ва­лись σι­δεῦναι, стар­шие же меж­ду ними носи­ли назва­ние μελ­λεί­ρενες. Моло­дые люди, достиг­шие восем­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та, полу­ча­ли назва­ние εἴρε­νες; из них выби­ра­лись над­зи­ра­те­ли для маль­чи­ков, нахо­див­ших­ся в илах. Руко­во­ди­ли вос­пи­та­ни­ем παι­δονό­μος (для при­веде­ния в испол­не­ние нака­за­ний он имел в сво­ем рас­по­ря­же­нии масти­го­фо­ров) и пять βί­δυοι, руко­во­див­ших гим­на­сти­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми и состя­за­ни­я­ми. Искус­ство в орхе­сти­ке обна­ру­жи­ва­лось наи­бо­лее на гим­но­пе­ди­ях. К мерам, имев­шим целью раз­вить лов­ко­сти и зака­лить тело, при­над­ле­жа­ло так­же еще доз­во­ле­ние красть неза­мет­ным обра­зом жиз­нен­ные при­па­сы, рав­но как и κρυπ­τεία (см. это сло­во). В упраж­не­ни­ях маль­чи­ков при­ни­ма­ли уча­стие и деви­цы, что состав­ля­ло пря­мую про­ти­во­по­лож­ность с Афи­на­ми. Вот при­чи­на того, что в спар­тан­ских жен­щи­нах встре­ча­ют­ся почти муж­ские харак­те­ры и неко­то­ро­го рода гру­бость.

[12] За гим­на­сти­че­ским обра­зо­ва­ни­ем сле­до­ва­ло музы­каль­ное: везде, одна­ко, гос­под­ст­во­вал закон про­стоты и реши­тель­ное нерас­по­ло­же­ние ко всем ново­введе­ни­ям. Четы­рех­струн­ная φόρ­μιγξ была самым люби­мым инстру­мен­том, с помо­щью кото­ро­го акком­па­ни­ро­ва­лись у них хоры и пеа­ны. Хотя, впро­чем, пре­по­да­ва­ние огра­ни­чи­ва­лось гра­мот­но­стью, тем не менее спар­тан­цев не сле­ду­ет себе пред­став­лять наро­дом необ­ра­зо­ван­ным. Сов­мест­ная жизнь, под­дер­жи­вае­мая вели­кой государ­ст­вен­ной иде­ей, раз­ви­ва­ла ост­рый ум и лов­кость, обна­ру­жив­ши­е­ся в зна­ме­ни­тых крат­ких, но мет­ких отве­тах (βρα­χυλο­γία). Что выдаю­щи­е­ся в Спар­те мужи уме­ли ясно и с умом пони­мать или пости­гать поли­ти­че­ские дела, дока­зы­ва­ет не толь­ко ход самой исто­рии, но и речи, кото­рые Фукидид вла­га­ет в уста вождей их поли­ти­ки и пред­во­ди­те­лей их войск.

[13] Упа­док поли­ти­че­ской жиз­ни в Гре­ции неоди­на­ко­во повли­ял на гре­че­ское обра­зо­ва­ние. Оно хотя и поте­ря­ло отча­сти свою све­жесть и ожив­лен­ность, зато оно выиг­ра­ло объ­е­мом и систе­ма­тич­но­стью. Нау­ки ста­ли делить­ся на пред­ме­ты, и в глав­ных цен­трах обра­зо­ва­ния и уче­но­сти, в Афи­нах, Алек­сан­дрии, Родо­се и Тар­се, раз­ви­лись те нау­ки, кото­рые под­ра­зу­ме­ва­лись под общим назва­ни­ем ἐγκύκ­λιος παι­δεία: грам­ма­ти­ка, рито­ри­ка, фило­со­фия или диа­лек­ти­ка, ариф­ме­ти­ка, музы­ка, гео­мет­рия и аст­ро­но­мия. Таким обра­зом, гре­че­ское обра­зо­ва­ние ока­зы­ва­ло непо­сред­ст­вен­ное и силь­ное вли­я­ние даже тогда, когда гре­че­ская жизнь дав­но уже вымер­ла и победо­нос­ные рим­ляне при­нуж­де­ны были, хотя и про­тив жела­ния, заим­ст­во­вать как обра­зо­ва­ние, так и нау­ку у побеж­ден­ной и как наруж­но, так и внут­ренне рас­пав­шей­ся Елла­ды. Ср. Becker Cha­rik­les, II, 1 сл. Bernhar­dy, Griech. Lit., I, 60 сл.

[14] II. Рим­ское вос­пи­та­ние. Сооб­раз­но с харак­те­ром наро­да и вос­пи­та­ние у рим­лян долж­но было суще­ст­вен­но раз­ли­чать­ся от гре­че­ско­го. Если вся энер­гия это­го наро­да была направ­ле­на к веде­нию войн и уста­нов­ле­нию пра­ва, то и в вос­пи­та­нии моло­до­го поко­ле­ния долж­ны были иметь­ся в виду глав­ным обра­зом прак­ти­че­ские цели. Но при этом не сле­ду­ет забы­вать 1) того, что осно­ва­ни­ем для рим­ской народ­ной жиз­ни слу­жи­ло зем­леде­лие, зна­чит — вла­де­ние и при­об­ре­те­ние, и 2) того, что жен­ский пол имел более прав и что семей­ная жизнь игра­ла у них боль­шую роль, чем у гре­ков. Не для обще­че­ло­ве­че­ской дея­тель­но­сти, а для дея­тель­но­сти прак­ти­че­ской граж­дан­ской дол­жен был быть под­готов­ля­ем моло­дой рим­ля­нин. Обра­зо­ва­ние и нау­ка более уда­ля­ют­ся от жиз­ни, и из наро­да посте­пен­но выде­ля­ет­ся осо­бое сосло­вие обра­зо­ван­ных и уче­ных людей. Впро­чем, и с этой сто­ро­ны так­же нель­зя назвать рим­скую жизнь вполне само­сто­я­тель­ной, она во мно­гом схо­жа с етрус­скою; в ней так­же пре­об­ла­да­ет ари­сто­кра­ти­че­ский эле­мент, замет­ный и в вос­пи­та­нии, в про­ти­во­по­лож­ность демо­кра­ти­че­ско­му направ­ле­нию у афи­нян; она схо­жа с етрус­скою так­же и в спе­ци­аль­ном обу­че­нии бого­слу­же­нию, как свя­тыне, состав­ляв­шей соб­ст­вен­ность отдель­но­го клас­са наро­да. Осо­бен­но­стью рим­ской жиз­ни мож­но, без сомне­ния, счи­тать гораздо боль­шие, чем у гре­ков, ува­же­ние и почесть, ока­зы­вае­мые женам (ma­ter fa­mi­lias), кото­рые высту­па­ют преж­де все­го в каче­стве вос­пи­та­тель­ниц сыно­вей и доче­рей, а ино­гда ока­зы­ва­ют и гро­мад­ное вли­я­ние на сво­их сыно­вей, что дока­зы­ва­ет­ся бле­стя­щи­ми при­ме­ра­ми мате­рей Корио­ла­на, Грак­хов и др.

[15] Как ско­ро появ­ля­лось на свет дитя, то его кла­ли к ногам отца, для того чтобы он или при­нял, или отверг его. Если отец под­ни­мал ребен­ка, то его ста­ви­ли пря­мо, так что он касал­ся нога­ми зем­ли — сим­во­ли­че­ский знак его сохра­не­ния; этим самым отец при­ни­мал на себя и обя­за­тель­ство вос­пи­ты­вать дитя (tol­le­re; in­fan­tes, sus­ci­pe­re li­be­ros). Маль­чи­ки посред­ст­вом жерт­вы (dies lustri­cus, домаш­ний празд­ник, Suet. Ner. 6) очи­ща­лись на девя­тый день, а девоч­ки на вось­мой день (nun­di­nae) по рож­де­нии. При этом празд­не­стве детям дава­лось имя (dies no­mi­num) и дари­лись раз­лич­ные игруш­ки (cre­pun­dia) даже раба­ми; эти игруш­ки носи­лись на шее и от про­из­во­ди­мо­го ими шума (cre­pa­re) они и име­ли свое назва­ние. Затем, веро­ят­но, вно­си­ли имя ребен­ка в спи­сок граж­дан в хра­ме Луци­ны, при­чем пла­ти­ли неболь­шую моне­ту (за маль­чи­ков quad­rans, за дево­чек sex­tans). [16] Те мужи, кото­рые име­ли детей, поль­зо­ва­лись без­услов­ным пре­иму­ще­ст­вом и даже боль­ши­ми государ­ст­вен­ны­ми пра­ва­ми; это обна­ру­жи­ва­лось, напр., при разда­че земель вей­ской обла­сти, пред­по­чте­ни­ем, отдан­ным тем лицам, у коих было мно­го детей, льготою ius tri­um li­be­ro­rum со вре­мен Авгу­ста и т. п.; с этим нахо­ди­лось в свя­зи и то, что отцы име­ли боль­шую власть над сво­и­ми сыно­вья­ми, так что до той поры, пока послед­ние не были эман­ци­пи­ро­ва­ны, отцы име­ли пра­во их про­да­вать и даже, по край­ней мере с согла­сия семей­ства, име­ли власть над их жиз­нью и смер­тью, даже и тогда, когда сыно­вья достиг­ли уже зре­ло­го воз­рас­та и зани­ма­ли уже государ­ст­вен­ные долж­но­сти; отцов­ская власть (pat­ria po­tes­tas) счи­та­лась выше государ­ст­вен­но­го досто­ин­ства сыно­вей. Это, разу­ме­ет­ся, есть вме­сте с тем дока­за­тель­ство стро­го­сти рим­ско­го харак­те­ра и склон­но­сти к само­сто­я­тель­но­му власт­во­ва­нию, меж­ду тем как у гре­ков более ран­не­му про­яв­ле­нию само­сто­я­тель­но­сти детей спо­соб­ст­во­ва­ла гуман­ность и вер­ный такт.

Бро­са­ли детей толь­ко урод­ли­вых или увеч­ных; обыч­ным местом для это­го был рынок, пред­на­зна­чен­ный для тор­гов­ли ово­ща­ми, нахо­див­ший­ся в 11-м город­ском рай­оне, рядом с co­lum­na lac­ta­ria; дети бро­са­лись там для того, чтобы мило­серд­ные люди кор­ми­ли их моло­ком — сво­его рода пер­вый вос­пи­та­тель­ный дом. Ср. Ex­po­si­tio in­fan­tum.

[17] Пер­вое вос­пи­та­ние в пери­од рес­пуб­ли­ки дава­лось в роди­тель­ском доме на гла­зах и под руко­вод­ст­вом мате­ри, попе­че­ния кото­рой про­сти­ра­лись не толь­ко на серь­ез­ные заня­тия, но так­же на заба­вы и игры. Осо­бен­но осмот­ри­тель­ны быва­ли в выбо­ре рабов, тре­бо­вав­ших­ся для при­слу­жи­ва­ния и при­смот­ра за детьми, дабы послед­ние не усво­и­ли дур­но­го раз­го­вор­но­го язы­ка и непри­лич­ных выра­же­ний. Порядок и стро­го­сти долж­ны были пред­о­хра­нить бес­по­роч­ность серд­ца и спо­соб­ст­во­вать ран­не­му раз­ви­тию люб­ви ко всем бла­го­род­ным искус­ствам (bo­nae ar­tes). Это про­дол­жа­лось обык­но­вен­но до пят­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та (в более древ­нее вре­мя, может быть, до кон­ца шест­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та, но навряд срок пре­до­став­лен был бла­го­усмот­ре­нию отца; по осо­бен­ным при­чи­нам домаш­нее вос­пи­та­ние кон­ча­лось ино­гда и поз­же) или же до при­ня­тия муж­ской тоги, кото­рую юно­ша полу­чал перед судей­ским креслом пре­то­ра во вре­мя либе­ра­лий (17 мар­та); затем имя его вно­си­лось в lib­ri iunio­rum в хра­ме боги­ни Iuven­tus, и нако­нец в сопро­вож­де­нии това­ри­щей сво­ей юно­сти он при­но­сил в Капи­то­лии тор­же­ст­вен­ную жерт­ву богам. До это­го сро­ка юно­ши носи­ли длин­ные воло­сы (кро­ме детей воль­ноот­пу­щен­ни­ков), to­ga prae­tex­ta и золотую bul­la (см. это сло­во); послед­няя поме­ща­лась в золо­той кап­су­ле на цепоч­ке. [18] При­сут­ст­вие этих prae­tex­ta­ti во вре­мя заседа­ний сове­та пре­кра­ти­лось со вре­мен Папи­рия (про­зван­но­го prae­tex­ta­tus вслед­ст­вие похваль­но­го поведе­ния отно­си­тель­но сво­ей любо­пыт­ной мате­ри). Глав­ным обра­зом обра­ща­лось вни­ма­ние на уме­рен­ность и воз­дер­жан­ность (юно­ши до трид­ца­ти­лет­не­го воз­рас­та не сме­ли употреб­лять вина), затем на при­су­щее рим­ля­нам почи­та­ние ста­ро­сти, не усту­паю­щее, впро­чем, в силе почи­та­нию и юно­ше­ства и уве­ли­чи­вав­ше­е­ся на общих играх и празд­ни­ках вос­пе­ва­ни­ем под звук флей­ты дея­ний пред­ков. Вос­пи­та­ние и обу­че­ние были тес­но свя­за­ны меж­ду собою; Цице­рон и отец Атти­ка не пре­не­бре­га­ли уже с ран­не­го воз­рас­та сами настав­лять сво­их сыно­вей. Так, напр., Катон Стар­ший пре­по­да­вал сам не толь­ко пер­во­на­чаль­ные зна­ния сво­е­му сыну, но так­же зако­ны и обы­чаи сво­его наро­да и сам обу­чал его так­же гим­на­сти­ке.

[19] Пер­вое вре­мя боль­шей лич­ной само­сто­я­тель­но­сти, достиг­ну­той полу­че­ни­ем to­gae vi­ri­lis, счи­та­лось проб­ным годом поведе­ния; с дости­же­ни­ем сем­на­дца­ти­лет­не­го воз­рас­та моло­дой рим­ля­нин посту­пал, обык­но­вен­но, в вой­ско. К это­му само­му вре­ме­ни пре­кра­ща­лось так­же сопро­вож­де­ние моло­дых рим­лян (в древ­ние вре­ме­на вовсе не быв­шее в ходу и лишь впо­след­ст­вии пере­ня­тое от гре­ков) взя­ты­ми из рабов педа­го­га­ми, кото­рые, прав­да, име­лись толь­ко в более бога­тых домах, но нико­гда не име­ли веса или зна­че­ния и на кото­рых смот­ре­ли все­гда с боль­шим недо­ве­ри­ем, несмот­ря на то, что им пре­по­ру­ча­ли ино­гда часть обу­че­ния; во вре­ме­на импе­ра­то­ров каж­дый маль­чик имел дома сво­его соб­ст­вен­но­го педа­го­га. Эти послед­ние сопро­вож­да­ли сво­их питом­цев в шко­лу, в театр, где импе­ра­тор Август отдал даже педа­го­гам осо­бые места рядом со сво­и­ми уче­ни­ка­ми, и в дру­гие обще­ст­вен­ные места. Пер­вый lu­dus lit­te­ra­rius был, гово­рят, соору­жен в Риме воль­ноот­пу­щен­ным Сп. Кар­ви­ли­ем, в про­ме­жу­ток вре­ме­ни меж­ду 1-й и 2-й пуни­че­ски­ми вой­на­ми, но и до него, веро­ят­но, суще­ст­во­ва­ли шко­лы. Началь­ный учи­тель (lit­te­ra­tor, позд­нее назы­вав­ший­ся gra­ma­tis­ta или вооб­ще lu­di­ma­gis­ter) полу­чал пла­ту за уче­ние поме­сяч­но во вре­мя ид; в тече­ние же вре­ме­ни от июля до октяб­ря пре­по­да­ва­ние пре­кра­ща­лось, а вме­сте с тем пре­кра­ща­лась так­же и пла­та. Обу­ча­ли чте­нию, пись­му и счис­ле­нию, для кото­ро­го в позд­ней­шее вре­мя под­рос­шие уже маль­чи­ки поль­зо­ва­лись пре­по­да­ва­ни­ем cal­cu­la­tor’а. Во вре­мя 2-й пуни­че­ской вой­ны в состав обу­че­ния вошло так­же пре­по­да­ва­ние «грам­ма­ти­ки», кото­рая зна­ко­ми­ла уче­ни­ков с гре­че­ской лите­ра­ту­рой. Чита­ли и объ­яс­ня­ли гре­че­ских и латин­ских поэтов, рав­но как и про­за­и­ков; сочи­не­ния поэтов авгу­стов­ско­го вре­ме­ни рано вошли в состав учеб­ных пред­ме­тов. [20] Суще­ст­вен­ную пере­ме­ну вызва­ло, нако­нец, в послед­нем веке рес­пуб­ли­ки откры­тие школ рито­ров, при­чем вос­пи­та­ние и обу­че­ние все более и более отде­ля­лось от домаш­ней жиз­ни, так что вслед­ст­вие это­го вос­пи­та­ние уже сто­я­ло почти совсем на зад­нем плане и обра­зо­ва­ние сде­ла­лось глав­ною или даже един­ст­вен­ною целью. Меж­ду тем как недо­ста­ток в поло­жи­тель­ных зна­ни­ях делал­ся все чув­ст­ви­тель­нее, место зна­ния засту­пи­ло пусто­сло­вие и назван­ные шко­лы сде­ла­лись заведе­ни­я­ми бес­стыд­ства и раз­нуздан­но­сти, что долж­но было силь­но воору­жить про­тив них более бла­го­род­ные умы. Кра­тес Мал­лос­кий был пер­вым учи­те­лем грам­ма­ти­ки в Риме, изла­гав­шим свой пред­мет на гре­че­ском язы­ке; за ним после­до­вал ско­ро Л. Пло­тий Галл, изла­гав­ший рито­ри­ку на латин­ском язы­ке и имев­ший мно­го слу­ша­те­лей, несмот­ря на то, что неко­то­рые отда­ва­ли еще пред­по­чте­ние упраж­не­ни­ям на гре­че­ском язы­ке. [21] Тес­ная же связь, суще­ст­во­вав­шая меж­ду грам­ма­ти­кой и рито­ри­кой, а так­же меж­ду рито­ри­кой и фило­со­фи­ей объ­яс­ня­ет нам то обсто­я­тель­ство, что все­му вос­пи­та­нию наро­да угро­жа­ло втор­же­ние софи­сти­ки, кото­рая, будучи свя­за­на с неко­то­ро­го рода вред­ным для народ­но­го духа вли­я­ни­ем, мог­ла даже послу­жить пово­дом к при­ня­тию стро­гих мер со сто­ро­ны пра­ви­тель­ства. Поэто­му в 161 г. до Р. Х. фило­со­фам и рито­рам было запре­ще­но пре­бы­ва­ние в Риме; но так как извест­но, что вско­ре затем Кар­не­ад, Кри­то­лай и Дио­ген не без успе­ха высту­пи­ли в каче­стве учи­те­лей раз­ных фило­соф­ских систем, то из это­го мы можем сде­лать заклю­че­ние, что умы рим­лян не отвра­ти­лись все-таки же от серь­ез­ных заня­тий фило­со­фи­ей. Катон нахо­дил это, прав­да, очень опас­ным и поэто­му сове­то­вал по воз­мож­но­сти ско­ро уда­лять от них рим­ских юно­шей, обя­зан­ных пови­но­вать­ся зако­ну и началь­ству. Вско­ре затем латин­ские рито­ры ста­ли вновь бес­чин­ст­во­вать с осо­бен­ной дер­зо­стью. Вслед­ст­вие это­го про­тив них было изда­но неодоб­ри­тель­ное поста­нов­ле­ние цен­зо­ра­ми Гн. Доми­ци­ем Аге­но­бар­бом и Л. Лици­ни­ем Крас­сом в 92 г. до Р. Х. [22] Но в Юлии Цеза­ре они опять нашли покро­ви­те­ля, пре­до­ста­вив­ше­го как им, так и вра­чам (до того вре­ме­ни — рабам) и учи­те­лям сво­бод­ных искусств пра­во граж­дан­ства, так что с той поры пре­кра­ти­лись пре­сле­до­ва­ния их, тогда как про­тив фило­со­фов неред­ко еще (напр., при Вес­па­си­ане в 74 г. и Доми­ци­ане в 94 г. после Р. Х.) изда­ва­лись поста­нов­ле­ния. Август пору­чил сво­их вну­ков одно­му воль­ноот­пу­щен­но­му грам­ма­ти­ку Веррию Флак­ку, кото­рый допус­кал сорев­но­ва­ние меж­ду сво­и­ми уче­ни­ка­ми и разда­вал победи­те­лям награ­ды, заклю­чав­ши­е­ся в хоро­ших и ред­ких кни­гах (нача­ло школь­ных пре­мий). Август пре­до­ста­вил для него и для его шко­лы дом Кати­ли­ны на Пала­ции и назна­чил ему годо­вой доход в 100000 сестер­ций (5800 руб­лей золо­том при­бли­зи­тель­но). Для рим­лян новым и полез­ным обра­зо­ва­тель­ным сред­ст­вом послу­жи­ло то обсто­я­тель­ство, что Цице­рон впер­вые решил­ся науч­ным обра­зом обсуж­дать фило­соф­ские вопро­сы на латин­ском язы­ке. Чем занят­нее и зани­ма­тель­нее была фор­ма его изло­же­ния для стре­мив­ших­ся к совер­шен­ст­во­ва­нию рим­лян, тем силь­нее работа­ли умы всех обра­зо­ван­ных людей над раз­ре­ше­ни­ем серь­ез­ных и глу­бо­ких вопро­сов жиз­ни, хотя это и не мог­ло уто­лить жаж­ду ищу­щих удо­вле­тво­ри­тель­но­го позна­ния. Ср.: Becker, Gal­lus II, 57 слл., Bernhar­dy, Röm. Litt. 34 слл. и в общем Krau­se, Ge­sch. der Er­zie­hund, des Un­ter­richts und Rö­mern (1851). Us­sing, Darstel­lung des Er­zie­hungs- und Un­ter­richtswe­sens bei den Grie­chen und Rö­mern перев. на нем. яз. Fried­rich­sen (1870). Все осталь­ное, касаю­ще­е­ся того, что соб­ст­вен­но отно­сит­ся к пре­по­да­ва­нию, см. Scho­la.