Легенда о близнецах Ромуле и Реме.
Историко-литературное исследование.

с.94

Дра­ма­ти­че­ский коло­рит рас­ска­за о Рому­ле и Реме обра­щал на себя вни­ма­ние еще в древ­но­сти. Дио­ни­сий ука­зы­ва­ет в част­но­сти на исто­рию мла­ден­цев, кото­рую кри­ти­ки при­зна­ва­ли более соот­вет­ст­ву­ю­щею усло­ви­ям дра­мы, чем похо­жею на исто­ри­че­ское с.95 про­ис­ше­ст­вие¹. А Плу­тарх², доведя свой рас­сказ до смер­ти Аму­лия, выска­зы­ва­ет­ся про­тив тех кри­ти­ков, кото­рые счи­та­ли этот рас­сказ подо­зри­тель­ным в виду его дра­ма­ти­че­ско­го харак­те­ра. В виде про­ти­во­ве­са Плу­тарх ука­зы­ва­ет на то, что этот рас­сказ чита­ет­ся почти совер­шен­но оди­на­ко­во как у Фабия, так и у Диок­ла. Таким обра­зом Плу­тарх отно­сит ко всей леген­де то, что Дио­ни­сий при­уро­чи­ва­ет толь­ко к одной ее части. И дей­ст­ви­тель­но, если дет­ство Рому­ла и Рема изо­бра­жа­ет­ся при­ме­ни­тель­но к моти­ву о выбра­сы­ва­нии детей, обстав­лен­ном чудес­ны­ми эле­мен­та­ми (боже­ст­вен­ное про­ис­хож­де­ние и корм­ле­ние вол­чи­цею), то исто­рия юно­ше­ско­го воз­рас­та близ­не­цов постро­е­на на моти­ве узна­ва­ния, имев­шем такое круп­ное зна­че­ние в гре­че­ской дра­ме. При этом любо­пыт­но, что про­цесс узна­ва­ния в леген­де о рим­ских близ­не­цах совер­ша­ет­ся не при помо­щи одной лишь веще­ст­вен­ной при­ме­ты (коры­та), како­вой при­ем при­знан у Ари­сто­те­ля³ наи­ме­нее удо­вле­тво­ри­тель­ным из всех пяти при­во­ди­мых им при­е­мов, но вме­сте с тем, и глав­ным обра­зом, на пси­хо­ло­ги­че­ской под­клад­ке, выте­каю­щей из хода самих собы­тий. Так как послед­ний при­ем Ари­сто­те­лем при­знан выше всех осталь­ных, то нель­зя не усмат­ри­вать в этом вли­я­ния поэ­ти­ки ста­гир­ско­го фило­со­фа.

Еще Ран­ке⁴ заме­тил, что леген­да о рим­ских близ­не­цах обна­ру­жи­ва­ет боль­шое сход­ство с сюже­том тра­гедии Еври­пида «Ион». Одна­ко, дале­ко более бли­зок сюжет Софо­кло­вых тра­гедий о Тиро, как пока­зал Три­бер⁵. Но, так как дра­мы Софок­ла извест­ны толь­ко по раз­роз­нен­ным сведе­ни­ям, то не лишне будет при­ве­сти для срав­не­ния содер­жа­ние «Иона», тем более что это един­ст­вен­ное, уцелев­шее пол­но­стью, про­из­веде­ние гре­че­ских тра­ги­ков, с.96 постро­ен­ное на выше­из­ло­жен­ных моти­вах⁶, при­су­щих и леген­де о Рому­ле и Реме.

Сюжет «Иона» так­же рас­па­да­ет­ся на две части, из кото­рых пер­вая каса­ет­ся дет­ства, а вто­рая — юно­ше­ско­го воз­рас­та героя пье­сы⁷.

1. Обсто­я­тель­ства, сопро­вож­дав­шие рож­де­ние Иона, сооб­ща­ет Гер­мес в роли про­ло­га⁸. Апол­лон лишил невин­но­сти дочь Эрех­фея, Кре­усу. Пока Кре­уса была бере­мен­на, отец, по воле бога, ниче­го не подо­зре­вал. Когда при­шло вре­мя родить, она раз­ре­ши­лась во двор­це от бре­ме­ни сыном и отнес­ла малют­ку в тот самый грот, где разде­ли­ла с богом свою любовь. Она поло­жи­ла дитя в глу­бо­кую кор­зи­ну и, при­вя­зав на шею сво­е­му ребен­ку все свои дра­го­цен­но­сти, оста­ви­ла его, как бы обре­кая на смерть. По прось­бе Апол­ло­на, Гер­мес взял малют­ку с кор­зи­ной и пелен­ка­ми и отнес в Дель­фы и там поло­жил на поро­ге хра­ма. Чтобы ребен­ка было вид­но, Гер­мес открыл крыш­ку пле­те­ной кор­зи­ны. Вхо­дя ран­ним утром в храм бога, Пифия слу­чай­но взгля­ну­ла на малют­ку. В душу ее запа­ло подо­зре­ние, что какая-нибудь из дель­фий­ских деву­шек дерз­ну­ла под­бро­сить в храм бога плод сво­ей тай­ной люб­ви. Она хоте­ла отне­сти его подаль­ше от хра­ма. Но Апол­лон спас сво­его сына, не поз­во­лив выбро­сить его из хра­ма. Пифия взя­ла его на вос­пи­та­ние, а когда он вырос, дель­фий­ские жре­цы сде­ла­ли его хра­ни­те­лем хра­мо­вых сокро­вищ. Мать его, Кре­уса, тем вре­ме­нем вышла замуж за Ксуфа, кото­рый, конеч­но, не подо­зре­вал о гре­хе Кре­усы. Их про­дол­жи­тель­ный брак остал­ся без­дет­ным.

2. В тот момент, с кото­ро­го начи­на­ет­ся пье­са, Кре­уса с Ксуф­ом при­еха­ли в Дель­фы, чтобы выпро­сить себе детей у Апол­ло­на. При этом ни Ион не осве­дом­лен о сво­ем про­ис­хож­де­нии, ни мать его не зна­ет, что слу­чи­лось с бро­шен­ным ею мла­ден­цем и жив ли он. На сцене появ­ля­ет­ся Ион, заня­тый хло­пота­ми око­ло хра­ма. Затем при­хо­дит Кре­уса и всту­па­ет в раз­го­вор со сво­им сыном, кото­ро­го, конеч­но, не узна­ет. Далее при­хо­дит Ксуф и, вой­дя в храм, полу­ча­ет от Апол­ло­на сле­дую­щий ответ: кого он встре­тит пер­вым после выхо­да из храм, того он дол­жен при­знать сыном. И вот, выхо­дя из хра­ма, он с.97 встре­ча­ет Иона и немед­лен­но при­вет­ст­ву­ет его, как сво­его сына, пола­гая, что это дей­ст­ви­тель­но его сын от преж­ней любов­ной свя­зи с одной дель­фий­ской девуш­кой. Ксуф объ­яс­ня­ет все это Иону, кото­рый со сво­ей сто­ро­ны, узнав об отве­те Апол­ло­на, не смел не верить сло­вам бога. Кре­уса так­же тол­ко­ва­ла сло­ва ора­ку­ла в том смыс­ле, как сам Ксуф, и, мучи­мая чув­ст­вом рев­но­сти, реши­ла отра­вить сво­его мужа, с како­вою целью и под­сы­ла­ет к нему како­го-то ста­ри­ка. Но дело откры­лось и вла­сти горо­да реши­ли каз­нить отра­ви­тель­ни­цу Кре­усу. Она ищет убе­жи­ща у алта­ря перед хра­мом. Вхо­дит Ион во гла­ве пого­ни, но Пифия оста­нав­ли­ва­ет его в его поры­ве убить Кре­усу. Она сове­ту­ет ему уйти с Ксуф­ом и на про­ща­ние пере­да­ет ему кор­зи­ну с пелен­ка­ми, в кото­рых она его нашла. Кре­уса, увидя кор­зи­ну, бро­са­ет­ся к Иону, назы­вая его сво­им. Тот счи­та­ет ее спер­ва пора­жен­ною безу­ми­ем, но когда она изло­жи­ла ему при­ме­ты нахо­див­ших­ся в кор­зине пеле­нок, выши­тых ею неко­гда вме­сте со сво­и­ми слу­жан­ка­ми, Ион, убедив­шись в истине ее слов, при­зна­ет ее сво­ею мате­рью. Кре­уса бла­жен­ст­ву­ет, но, вспом­нив про мужа, кото­ро­го хоте­ла отра­вить, она при­хо­дит в ужас. Она рас­ска­зы­ва­ет Иону всю исто­рию его рож­де­ния, а когда тот не дове­ря­ет ее рас­ска­зу, появ­ля­ет­ся Афи­на и под­твер­жда­ет исти­ну ее слов, но сове­ту­ет Кре­усе не назы­вать Иона сво­им сыном, а оста­вить Ксуфа при его мне­нии.

Из это­го обо­зре­ния содер­жа­ния «Иона» вид­но, что эта пье­са Еври­пида постро­е­на на том же моти­ве о бро­шен­ных, а потом вновь узнан­ных детей, как и леген­да о рим­ских близ­не­цах. Кро­ме того, здесь име­ет­ся и мотив о боже­ст­вен­ном про­ис­хож­де­нии бро­шен­но­го ребен­ка, но отсут­ст­ву­ет мотив о чудес­ном корм­ле­нии. Так­же и про­чие дета­ли силь­но отли­ча­ют­ся от дета­лей рим­ской леген­ды, но тип фабу­лы в обо­их слу­ча­ях один и тот же. Так­же и рас­пре­де­ле­ние мате­ри­а­ла вполне ана­ло­гич­но.

Подоб­но сюже­ту «Иона», так­же леген­да о рим­ских близ­не­цах рез­ко рас­па­да­ет­ся на две части, из кото­рых одна каса­ет­ся обсто­я­тельств, сопро­вож­дав­ших рож­де­ние Рому­ла и Рема, а дру­гая — обсто­я­тельств, отно­ся­щих­ся к момен­ту раз­об­ла­че­ния их про­ис­хож­де­ния в юно­ше­ском уже воз­расте, в то вре­мя как весь про­ме­жу­ток запол­нен лишь общим ука­за­ни­ем на то, что они жили сре­ди пас­ту­хов, при­ни­мая уча­стие в их делах и заботах. В этом отно­ше­нии рим­ская леген­да, под­хо­дя с одной сто­ро­ны к с.98 усло­ви­ям дра­ма­ти­че­ско­го сюже­та, отли­ча­ет­ся с дру­гой сто­ро­ны от исто­ри­че­ской фор­мы рас­ска­за о Кире у Геро­до­та, в кото­ром собы­тия рас­пре­де­ле­ны более рав­но­мер­но, не груп­пи­ру­ясь толь­ко око­ло началь­но­го и конеч­но­го момен­та, рож­де­ния и узна­ва­ния.

Так­же и в про­чих отно­ше­ни­ях леген­де о рим­ских близ­не­цах при­су­щи все при­зна­ки дра­ма­ти­че­ско­го сюже­та. При­том изло­же­ние леген­ды у Дио­ни­сия и Плу­тар­ха столь подроб­но⁹, что пред­став­ля­ет­ся даже воз­мож­ность рас­пре­де­ле­ния мате­ри­а­ла по актам, соот­вет­ст­вен­но после-ари­сто­телев­ским усло­ви­ям дра­ма­ти­че­ско­го искус­ства¹⁰.

1. Обсто­я­тель­ства, сопро­вож­дав­шие рож­де­ние близ­не­цов Рому­ла и Рема, в виду пол­ноты и подроб­но­сти рас­ска­за, мог­ли быть изло­же­ны в цель­ном виде в нача­ле пье­сы уста­ми осо­бо­го про­ло­га, напо­до­бие тра­гедий Еври­пида. Но неза­ви­си­мо от это­го, как и в «Ионе», отдель­ные дей­ст­ву­ю­щие лица в свя­зи с ходом собы­тий сооб­ща­ли то те, то дру­гие дан­ные из про­шло­го обо­их бра­тьев. Так напри­мер, Рем рас­ска­зы­ва­ет Нуми­то­ру все то, что ему само­му было извест­но через Фаусту­ла. Подоб­ным обра­зом и страж­ник, задер­жав­ший пас­ту­ха, когда он явил­ся в город с коры­том, рас­ска­зы­ва­ет сво­им това­ри­щам, како­во зна­че­ние это­го пред­ме­та.

2. Как в «Ионе» все собы­тия этой тра­гедии совер­ша­ют­ся перед хра­мом Апол­ло­на, так и собы­тия, груп­пи­ру­ю­щи­е­ся вокруг момен­та при­зна­ния Рому­ла и Рема вну­ка­ми Нуми­то­ра. могут быть при­уро­че­ны, при­ме­ни­тель­но к обыч­ным при­е­мам древ­ней дра­мы, к про­стран­ству перед дома­ми Аму­лия и Нуми­то­ра, нахо­див­ши­ми­ся рядом¹¹, подоб­но домам Эди­па и Кре­он­та у Софок­ла. Устрой­ство сце­ны с дву­мя дверь­ми двух смеж­ных домов встре­ча­ет­ся вооб­ще часто (напри­мер в «Heau­ton­ti­mo­ru­me­nos» Терен­ция).

В «Ионе», после про­ло­га, пер­вым появ­ля­ет­ся на сцене глав­ный герой дра­мы, сам Ион. Подоб­ным обра­зом и пье­са о рим­ских близ­не­цах, по вер­но­му наблюде­нию Три­бе­ра¹², долж­на была начи­нать­ся с того, как пас­ту­хи Нуми­то­ра при­во­дят свя­зан­но­го Рема к дому сво­его хозя­и­на¹³. Послед­ний, вый­дя к ним на с.99 про­стран­ство перед домом, пред­став­ляв­шее собою базар­ную пло­щадь с цар­ским три­бу­на­лом, выслу­ши­ва­ет при­чи­ну их при­хо­да с узни­ком. Но узнав, что это цар­ский пас­тух, он не реша­ет­ся сам лич­но при­нять какие-либо меры про­тив него, а пото­му направ­ля­ет­ся, вме­сте со сво­и­ми пас­ту­ха­ми и их узни­ком, к царю¹⁴, кото­рый как раз выхо­дит из сво­его дома, чтобы вос­сесть на три­бу­на­ле и раз­би­рать тяж­бы собрав­ше­го­ся на пло­ща­ди наро­да. Это­му наро­ду так­же при­над­ле­жит вполне опре­де­лен­ная роль в пье­се¹⁵. Из слов Дио­ни­сия мы узна­ем, что этот народ состо­ял из χω­ρῖται, т. е., из дере­вен­ских людей, собрав­ших­ся в горо­де, а затем, как из Дио­ни­сия, так из Плу­тар­ха вид­но, что эти люди сочув­ст­во­ва­ли Рему. Ниже мы еще вер­нем­ся к вопро­су, какой это был народ и поче­му он дер­жал сто­ро­ну Рема. Царь, выслу­шав Нуми­то­ра и его пас­ту­хов¹⁶ и при­няв во вни­ма­ние изъ­яв­ле­ние сочув­ст­вия Рему со сто­ро­ны окру­жав­ше­го цар­ский три­бу­нал наро­да, пре­до­став­ля­ет само­му Нуми­то­ру посту­пить с плен­ни­ком, как ему забла­го­рас­судит­ся. Поста­но­вив такой при­го­вор, царь со сво­ей сви­той покида­ет три­бу­нал и пло­щадь и воз­вра­ща­ет­ся в свой дом. Подоб­ным обра­зом и Нуми­тор направ­ля­ет­ся к себе домой, после того как пас­ту­хи уве­ли туда же свя­зан­но­го Рема и после того как Нуми­тор про­де­кла­ми­ро­вал свои мыс­ли о том, как он пора­жен цар­ст­вен­ной осан­кой плен­но­го юно­ши. По ухо­де Нуми­то­ра на сцене не оста­ет­ся ни одно­го дей­ст­ву­ю­ще­го лица: кон­ча­ет­ся 1-й акт.

При­дя домой, Нуми­тор при­ка­зы­ва­ет раз­вя­зать Рема и, желая пого­во­рить с ним наедине, выхо­дит с ним на никем не заня­тую сце­ну. Из про­ис­шед­шей здесь меж­ду ними беседы¹⁷ Нуми­тор узна­ет исто­рию дет­ства обо­их бра­тьев, насколь­ко она была извест­на Рему через Фаусту­ла, при­чем Рем, упо­ми­ная о коры­те, пере­да­ет и при­ме­ты его¹⁸. Нуми­тор, сооб­ра­зу­ясь с воз­рас­том с.100 юно­шей, дога­ды­ва­ет­ся уже исти­ны, но, чтобы окон­ча­тель­но убедить­ся, пред­ла­га­ет Рему послать гон­ца к Рому­лу и вызвать его в город, а пока сам ищет слу­чая повидать­ся тай­ком со сво­ей доче­рью, кото­рую царь дер­жал под стра­жей в сво­ем двор­це¹⁹: [Эта замет­ка Плу­тар­ха дает воз­мож­ность думать, что попыт­ка Нуми­то­ра повидать­ся с доче­рью выра­зи­лась в беседе с доче­рью Аму­лия Ἀνθώ. Тут же был бы и под­хо­дя­щий момент для выхо­да на сце­ну мате­ри вестал­ки и жены Нуми­то­ра, в то вре­мя как сама вестал­ка появ­ля­ет­ся на сцене толь­ко уже в заклю­чи­тель­ном явле­нии]. Вско­ре при­хо­дит и Ромул с гон­цом, послан­ным со сто­ро­ны Рема. Этот гонец встре­тил Рому­ла око­ло само­го горо­да, так как Ромул знал уже всю исти­ну от Фаусту­ла и теперь спе­шил сам к Нуми­то­ру, чтобы объ­яс­нить ему, кто такой его плен­ник. Про­ис­хо­дит сце­на свида­ния Рому­ла с Ремом и Нуми­то­ром и при­зна­ние обо­их бра­тьев со сто­ро­ны послед­не­го сво­и­ми вну­ка­ми. Усло­вив­шись отно­си­тель­но даль­ней­ших дей­ст­вий и рас­пре­де­лив меж­ду собою роли, все трое ухо­дят, чтобы при­гото­вить­ся, а имен­но Ромул воз­вра­ща­ет­ся к сво­им това­ри­щам²⁰, в то вре­мя как Рем оста­ет­ся у Нуми­то­ра. Сце­на пусте­ет: кон­ча­ет­ся 2-ой акт.

Тре­тий акт начи­на­ет­ся подоб­ным обра­зом, как и пер­вый. На сцене появ­ля­ет­ся Фаустул, при­во­ди­мый цар­ски­ми страж­ни­ка­ми, сто­яв­ши­ми на стра­же у город­ских ворот²¹ и оста­но­вив­ши­ми там Фаусту­ла, когда он про­би­рал­ся в город с коры­том под пла­щом. В чис­ле страж­ни­ков нахо­дит­ся и один из слуг, кото­рым неко­гда пору­че­но было выбро­сить детей. При появ­ле­нии коры­та на сцене зри­те­ли, конеч­но, сей­час узна­ли его по тому опи­са­нию, кото­рое пред­ста­вил перед тем Рем Нуми­то­ру. Когда при­шли ко двор­цу страж­ни­ки с Фаусту­лом, к ним выхо­дит царь Аму­лий и, выслу­шав рас­сказ страж­ни­ков, под­вер­га­ет допро­су Фаусту­ла. Аму­лий, пола­га­ясь на вер­ность сво­его слу­ги, отсы­ла­ет страж­ни­ков обрат­но, а Фаусту­лу дает пору­че­ние выведать у Нуми­то­ра что-нибудь отно­си­тель­но близ­не­цов. [Во вре­мя допро­са Фаустул, объ­яс­няя Аму­лию при­чи­ны сво­его при­хо­да с коры­том, упо­ми­на­ет о цар­ской доче­ри с.101 Ἀνθώ, из чего мож­но заклю­чить, что и она появ­ля­лась на сцене, быть может с согла­сия само­го царя, кото­рый, воз­вра­тив­шись во дво­рец, высы­ла­ет ее к Фаусту­лу²². После раз­го­во­ра с Фаусту­лом, Анфо воз­вра­ща­ет­ся во дво­рец, быть может с коры­том²³, а Фаустул отправ­ля­ет­ся в дом Нуми­то­ра: кон­ча­ет­ся тре­тий акт].

Испол­нив яко­бы пору­че­ние Аму­лия, Фаустул выхо­дит из дома Нуми­то­ра и, в фор­ме моно­ло­га, сооб­ща­ет зри­те­лям, что́ он там видел и как он к сво­е­му удив­ле­нию застал Рема в объ­я­ти­ях Нуми­то­ра, знав­ше­го уже почти все, так что Фаусту­лу оста­ва­лось толь­ко под­твер­дить это. В это вре­мя выхо­дит Аму­лий и, выслу­шав доклад Фаусту­ла о мни­мом испол­не­нии дан­но­го ему пору­че­ния, согла­ша­ет­ся на прось­бу Фаусту­ла отпу­стить его домой в сопро­вож­де­нии цар­ских слуг, кото­рым он мог бы пока­зать Рому­ла и Рема в удо­сто­ве­ре­ние сво­их слов²⁴. Фаустул со спут­ни­ка­ми ухо­дит, а Аму­лий воз­вра­ща­ет­ся во дво­рец, отдав преж­де одно­му из сво­их слуг при­ка­за­ние при­гла­сить Нуми­то­ра. Но этот слу­га ока­зы­ва­ет­ся при­вер­жен­цем Нуми­то­ра, а пото­му, когда послед­ний выхо­дит на сце­ну, он ему не толь­ко пере­да­ет при­гла­ше­ние царя, но вме­сте с тем сооб­ща­ет ему и свои опа­се­ния насчет истин­ной цели это­го при­гла­ше­ния. [Нуми­тор вме­сто того, чтобы идти к царю, воз­вра­ща­ет­ся в свой дом и вме­сте с ним, быть может, туда же идет и изме­нив­ший Аму­лию слу­га с тем, чтобы вой­ти в состав соби­рае­мо­го там Ремом отряда людей: кон­ча­ет­ся чет­вер­тый акт].

В нача­ле 5-го акта по доро­ге, веду­щей из-за горо­да (ἔξω­θεν), на сце­ну вры­ва­ет­ся Ромул во гла­ве отряда, состо­я­ще­го из пас­ту­хов, а так­же и горо­жан, вышед­ших к нему навстре­чу (ἐξέ­θεον)²⁵. В это же вре­мя с дру­гой сто­ро­ны, от дома Нуми­то­ра, появ­ля­ет­ся с.102 отряд, состав­лен­ный Ремом в горо­де (ἐντός). К этим двум отрядам при­со­еди­ня­ет­ся еще отдель­но тре­тий отряд, состо­я­щий из пуб­ли­ки, собрав­шей­ся на база­ре; а были это все пас­ту­хи Рому­ла, кото­рым он, как ока­зы­ва­ет­ся, еще в самом нача­ле при­ка­зал собрать­ся в горо­де, пооди­ноч­ке, по раз­ным доро­гам, с ору­жи­ем, спря­тан­ным под одеж­дою²⁶. Про­ис­хо­дит напа­де­ние на дво­рец Аму­лия. Напа­даю­щие взло­ма­ли дверь и, про­ник­нув во дво­рец, уби­ли там Аму­лия и, отыс­кав тем­ни­цу, осво­бо­ди­ли вестал­ку. Затем победи­те­ли, Ромул и Рем, выхо­дят из двор­ца Аму­лия и вме­сте с ними выхо­дит и мать их, кото­рую они толь­ко что осво­бо­ди­ли²⁷. В это вре­мя при­хо­дит и Нуми­тор во гла­ве части отряда²⁸, с кото­рым он занял кремль, пока вну­ки про­из­во­ди­ли напа­де­ние на дво­рец Аму­лия. Ромул и Рем заяв­ля­ют ему, что Аму­лий убит, и про­воз­гла­ша­ют его царем. Этим про­воз­гла­ше­ни­ем Нуми­то­ра закан­чи­ва­ет­ся пье­са.

Таким обра­зом все собы­тия леген­ды, начи­ная с момен­та напа­де­ния пас­ту­хов Нуми­то­ра на Рема и кон­чая смер­тью Аму­лия, укла­ды­ва­ют­ся в рам­ках одно­го дня, чем и опре­де­ля­ет­ся един­ство вре­ме­ни. Подоб­ным обра­зом и един­ство места не пред­став­ля­ет ника­ких затруд­не­ний с точ­ки зре­ния тех при­е­мов, кото­рые прак­ти­ко­ва­лись в гре­че­ской дра­ме по отно­ше­нию к выхо­ду на сце­ну дей­ст­ву­ю­щих лиц пье­сы.

Если дочь царя Аму­лия, не име­ю­щая ника­ко­го зна­че­ния для леген­ды, полу­ча­ет опре­де­лен­ное имя (Ἀνθώ), в то вре­мя как гораздо более важ­ная фигу­ра леген­ды, мать близ­не­цов, оста­лась без вся­ко­го име­ни, то это объ­яс­ня­ет­ся вполне удо­вле­тво­ри­тель­но тем, что Анфо высту­па­ла в пье­се в каче­стве дей­ст­ву­ю­ще­го лица, в то вре­мя как мать близ­не­цов появ­ля­ет­ся толь­ко в финаль­ном апо­фе­о­зе, да и то лишь в виде без­молв­ной фигу­ры. Для жены же Фаусту­ла, назван­ной потом Ac­ca La­ren­tia, в пье­се не было вооб­ще с.103 ника­ко­го места, так как о ней упо­ми­на­лось толь­ко вскользь в рас­ска­зе про­ло­га и Рема о дет­стве близ­не­цов.

При таких обсто­я­тель­ствах в спи­сок дей­ст­ву­ю­щих лиц вхо­дят сле­дую­щие фигу­ры леген­ды:

Из кого состо­я­ла эта базар­ная пуб­ли­ка, ясно вид­но из изло­же­ния Дио­ни­сия²⁹. Рас­ска­зав о том, что Ромул пред­ло­жил сель­ча­нам (κω­μήταις) отпра­вить­ся в город как мож­но ско­рее, но не сра­зу, а пооди­ноч­ке, раз­ны­ми доро­га­ми, и ждать его там на база­ре, Дио­ни­сий вслед за этим пере­хо­дит к суду над Ремом и ука­зы­ва­ет, что око­ло три­бу­на­ла царя собра­лось мно­го дере­вен­ских жите­лей (χω­ρῖται), кото­рые и выка­зы­ва­ли такое сочув­ст­вие к Рему, что Аму­лий при­знал нуж­ным выдать его Нуми­то­ру для нака­за­ния. Ясно, что κώ­μῆται и χω­ρῖται одно и то же. Если же эта, сочув­ст­ву­ю­щая Рему, базар­ная тол­па состо­ит из соумыш­лен­ни­ков Рому­ла, то она, конеч­но, при­ни­ма­ет уча­стие так­же и в окон­ча­тель­ной раз­вяз­ке и, вынув спря­тан­ное дото­ле под одеж­дой ору­жие, при­со­еди­ня­ет­ся к обо­им отрядам Рому­ла и Рема. Этим объ­яс­ня­ет­ся, поче­му Дио­ни­сий упо­ми­на­ет об этом отряде в самом нача­ле дела, в то вре­мя как Ливий³⁰ гово­рит об этих людях толь­ко уже в кон­це, сме­ши­вая их с отрядом, во гла­ве кото­ро­го сам Ромул всту­пил в город, соглас­но Плу­тар­ху³¹. При­ни­мая во с.104 вни­ма­ние, что таким обра­зом полу­ча­ют­ся два отряда Рому­ла, что, конеч­но, долж­но обу­слов­ли­вать­ся какою-либо осо­бою при­чи­ной, и далее, имея в виду, что люди, собрав­ши­е­ся пооди­ноч­ке на базар­ной пло­ща­ди, ока­зы­ва­ют­ся здесь с пер­во­го и до послед­не­го момен­та, при­ни­мая дея­тель­ное уча­стие в совер­шаю­щих­ся дей­ст­ви­ях, мож­но выве­сти из все­го это­го заклю­че­ние, что эти люди, собрав­ши­е­ся пооди­ноч­ке на базар­ной пло­ща­ди, в плане пье­сы пред­став­ля­ли собою хор, дол­жен­ст­во­вав­ший, соглас­но тео­рии³², сочув­ст­во­вать Нуми­то­ру как пред­ста­ви­те­лю оскорб­лен­ной доб­ро­де­те­ли.

Итак, все при­зна­ки гово­рят в поль­зу того, что леген­да о рим­ских близ­не­цах не что иное, как доволь­но про­зрач­ный сюжет гре­че­ской дра­мы, заим­ст­во­ван­ный Фаби­ем Пик­то­ром у Диок­ла, а Дио­к­лом, по-види­мо­му, непо­сред­ст­вен­но из сочи­не­ния неиз­вест­но­го дра­ма­ти­че­ско­го писа­те­ля. В речи Рема у Плу­тар­ха³³, пере­дан­ной послед­ним пря­мо со слов Диок­ла, сохра­ни­лись даже еще неко­то­рые следы основ­ной сти­хотвор­ной фор­мы диа­ло­га дра­мы. Ср. напр.

	…γο­ναί μὲν ἡμῶν…
	…ἀπόρ­ρη­ται λέ­γον­ται…
или:	οἷς ἐῤῥί­φημεν <ὀρνέοις> καὶ θη­ρίοις
или:	μαστῷ λυ­καίνης ἐν σκάφῃ τινὶ  —
или:	— ἔστι δ’ ἡ σκά­φη καί σώ­ζεται.

Такие следы диа­ло­ги­че­ской сти­хотвор­ной фор­мы вполне понят­ны в том слу­чае, если Диокл заим­ст­во­вал эту речь Рома непо­сред­ст­вен­но из дра­ма­тич­ной пье­сы, напи­сан­ной на гре­че­ском язы­ке, что́ в свою оче­редь вполне под­хо­дит к выше полу­чив­шим­ся выво­дам о том, что автор леген­ды о рим­ских близ­не­цах был грек, мало зна­ко­мый с латин­ским язы­ком, с обще­ст­вен­ным бытом рим­ско­го наро­да и даже с топо­гра­фи­ей Лация.