Марк Анней Лукан и его поэма о гражданской войне

с.251

I

В пер­вые два века нашей эры три круп­ней­ших рим­ских писа­те­ля — Лукан, Тацит и Юве­нал — были пла­мен­ны­ми вра­га­ми дес­по­тиз­ма рим­ских импе­ра­то­ров.

От всех этих писа­те­лей до нас дошло боль­шое лите­ра­тур­ное наслед­ство. Про­из­веде­ния Таци­та и Юве­на­ла неод­но­крат­но пере­во­ди­лись на рус­ский язык и хоро­шо зна­ко­мы широ­ким кру­гам чита­те­лей. Срав­ни­тель­но мень­ше извест­на рус­ско­му чита­те­лю поэ­ма Лука­на о граж­дан­ской войне меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем, или «Фар­са­лия». Это един­ст­вен­ное дошед­шее до нас про­из­веде­ние Лука­на. На рус­ский язык «Фар­са­лия» пере­веде­на более ста лет тому назад (в 1819 г.) С. Фила­то­вым, при­чем этот пере­вод был сде­лан про­зою и не с латин­ско­го, а с фран­цуз­ско­го язы­ка. Таким обра­зом, пере­вод Л. Е. Ост­ро­умо­ва — пер­вый пол­ный пере­вод поэ­мы Лука­на, сде­лан­ный с латин­ско­го язы­ка и при­том сти­хотвор­ным раз­ме­ром под­лин­ни­ка.

Из древ­них био­гра­фий Лука­на, име­ю­щих­ся в спис­ках его «Фар­са­лии», сохра­ни­лось две, из кото­рых одна, непол­ная, при­пи­сы­ва­ет­ся исто­ри­ку Све­то­нию (70—140 гг.), дру­гая — фило­ло­гу Вак­ке, жив­ше­му, по всей веро­ят­но­сти, в VI в. Кро­ме того, обсто­я­тель­ства, послу­жив­шие при­чи­ною смер­ти Лука­на, и самая его смерть опи­са­ны в «Лето­пи­си» Таци­та (кн. 15, гл. 48—70).

Марк Анней Лукан родил­ся в испан­ском горо­де Кор­ду­бе (тепе­ре­ш­ней Кор­до­ве) в кон­це 39 г. н. э., но вос­пи­ты­вал­ся с.252 в Риме, а затем в Афи­нах. Умер он 30 апре­ля 65 г. Годы рож­де­ния и смер­ти Лука­на — един­ст­вен­ные даты, какие мож­но точ­но уста­но­вить; дру­гие же собы­тия жиз­ни Лука­на точ­ной дати­ров­ке не под­да­ют­ся. Лукан был по сво­е­му про­ис­хож­де­нию про­вин­ци­а­лом и, соглас­но рим­ским поня­ти­ям, не при­над­ле­жал к рим­ской зна­ти, посколь­ку никто из его семьи не был маги­ст­ра­том в Риме, но, тем не менее, он поль­зо­вал­ся все­ми пре­иму­ще­ства­ми, какие мог­ли доста­вить ему богат­ство и свя­зи. Дядя Лука­на — фило­соф Луций Анней Сене­ка — был одним из самых вид­ных людей сво­его вре­ме­ни. Будучи сна­ча­ла вос­пи­та­те­лем моло­до­го Неро­на, а затем сде­лав­шись — вме­сте с началь­ни­ком пре­то­ри­ан­ских когорт Бурром — в сущ­но­сти неглас­ным вла­сти­те­лем Рим­ско­го государ­ства, Сене­ка в 56 г. полу­чил зва­ние кон­су­ла. Лукан рос и вос­пи­ты­вал­ся под руко­вод­ст­вом Сене­ки, един­ст­вен­ный сын кото­ро­го умер еще в дет­стве.

Буду­щий автор поэ­мы о граж­дан­ской войне полу­чил самое тща­тель­ное обра­зо­ва­ние. Пре­по­да­ва­ние в то вре­мя начи­на­лось с изу­че­ния лите­ра­ту­ры и завер­ша­лось в шко­ле «рито­ра» — про­фес­со­ра рито­ри­ки. Соглас­но свиде­тель­ствам, кото­рые сохра­ни­лись в био­гра­фии Лука­на, при­пи­сы­вае­мой Вак­ке, Лукан с само­го нача­ла сво­их заня­тий обна­ру­жил уди­ви­тель­ные спо­соб­но­сти, опе­ре­дил сво­их сото­ва­ри­щей по шко­ле и срав­нял­ся даже со сво­и­ми учи­те­ля­ми. Лукан в совер­шен­стве вла­дел и латин­ской и гре­че­ской речью. Он про­шел и осно­ва­тель­ную фило­соф­скую шко­лу под руко­вод­ст­вом фило­со­фа-сто­и­ка Кор­ну­та, у кото­ро­го обу­чал­ся и сати­рик Пер­сий¹.

В сво­их декла­ра­тив­ных выска­зы­ва­ни­ях сто­и­ки учи­ли о пол­ном равен­стве людей без раз­ли­чия их соци­аль­ной при­над­леж­но­сти — рабов и сво­бод­ных. Одна­ко эти их поло­же­ния были лише­ны какой-либо поли­ти­че­ской заост­рен­но­сти, посколь­ку основ­ные инте­ре­сы сто­и­ков были чисто иде­а­ли­сти­че­ски­ми, и вни­ма­ние их обра­ща­лось исклю­чи­тель­но на внут­рен­ний мир чело­ве­ка. с.253 Соглас­но основ­но­му прин­ци­пу сто­и­ков, рабу ничто не меша­ло чув­ст­во­вать себя «сво­бод­ным», т. е. быть муд­ре­цом; раб не нуж­дал­ся ни в каких внеш­них усло­ви­ях для сво­его бла­жен­ства, богач же часто являл­ся «рабом» сво­их стра­стей.

Во вто­рой поло­вине II в. до н. э. фило­со­фия сто­и­ков про­ни­ка­ет в Рим, где она видо­из­ме­ня­ет­ся, при­спо­соб­ля­ясь к идео­ло­ги­че­ским запро­сам рим­ской зна­ти. Во вре­ме­на Лука­на стои­че­ская фило­со­фия поль­зо­ва­лась исклю­чи­тель­ным успе­хом у пред­ста­ви­те­лей выс­ше­го рим­ско­го сосло­вия, иде­а­ли­зи­ро­вав­ше­го ста­рые рим­ские рес­пуб­ли­кан­ские тра­ди­ции и бла­го­го­вев­ше­го перед сво­и­ми леген­дар­ны­ми пред­ка­ми, жерт­во­вав­ши­ми всем, вплоть до соб­ст­вен­ной жиз­ни, для бла­га род­но­го государ­ства. Эта фило­со­фия, про­по­ве­до­вав­шая настой­чи­вость в испол­не­нии дол­га и под­чи­не­ние лич­но­сти тому, что явля­ет­ся с точ­ки зре­ния стои­че­ской мора­ли долж­ным и необ­хо­ди­мым, пита­ла оппо­зи­ци­он­ные настро­е­ния сена­тор­ско­го сосло­вия, кото­рые в кон­це прав­ле­ния Неро­на (в 65 г.) нашли свое выра­же­ние в заго­во­ре Гая Каль­пур­ния Пизо­на. В этом заго­во­ре при­ни­ма­ли уча­стие вид­ные сена­то­ры и свя­зан­ные с ними началь­ни­ки пре­то­ри­ан­цев.

В поэ­ме Лука­на часто слыш­ны отго­лос­ки стои­че­ско­го уче­ния, соеди­ня­ю­ще­го­ся с рито­ри­кой, кото­рой она, мож­но ска­зать, про­пи­та­на.

Лукан начал писать и опуб­ли­ко­вы­вать свои про­из­веде­ния — и в про­зе и в сти­хах — очень рано; поэто­му вполне понят­но, что в его про­из­веде­ни­ях весь­ма силь­ны были школь­ные навы­ки, кото­рые он посте­пен­но, одна­ко, пре­одоле­вал: его поэ­ма живо и ярко вос­про­из­во­дит исто­ри­че­скую дей­ст­ви­тель­ность и тес­ней­шим обра­зом свя­за­на с жиз­нен­ны­ми инте­ре­са­ми рим­ской оппо­зи­ции Неро­ну.

Из даль­ней­ших фак­тов био­гра­фии Лука­на нам извест­но, что он женил­ся на Пол­ле Арген­та­рии, кото­рая была и моло­да, и кра­си­ва, и доб­ро­де­тель­на, и умна, и бога­та².

Неко­то­рое вре­мя Лука­ну покро­ви­тель­ст­во­вал импе­ра­тор Нерон, быв­ший все­го на два года его стар­ше. Нерон увле­кал­ся с.254 лите­ра­ту­рой и музы­кой и стре­мил­ся про­сла­вить­ся не толь­ко как музы­кант, но и как поэт. По свиде­тель­ству Све­то­ния³, он впер­вые в Риме учредил пери­о­ди­че­ские состя­за­ния, по гре­че­ско­му образ­цу, тро­я­ко­го рода, повто­ря­ю­щи­е­ся через каж­дые пять лет: музы­каль­ные, гим­на­сти­че­ские и кон­ные. Он назвал их «Неро­ни­я­ми». На этих-то состя­за­ни­ях Лукан высту­пил с «Похваль­ным сло­вом» моло­до­му импе­ра­то­ру. Сохра­ни­лось изве­стие, что Лукан был вызван Неро­ном в Рим из Афин, куда он, по всей веро­ят­но­сти, отпра­вил­ся закан­чи­вать свое обра­зо­ва­ние, и, по сво­ем воз­вра­ще­нии, был воз­веден в зва­ние кве­сто­ра (несмот­ря на то, что еще не достиг тре­бу­е­мо­го для это­го воз­рас­та) и был при­нят импе­ра­то­ром в интим­ный круг дру­зей, а так­же полу­чил зва­ние жре­ца кол­ле­гии авгу­ров.

Но бла­го­во­ле­ние Неро­на не было дол­говре­мен­ным и проч­ным. Антич­ные био­гра­фы Лука­на объ­яс­ня­ют раз­рыв Неро­на с Лука­ном чисто лич­ны­ми моти­ва­ми — зави­стью импе­ра­то­ра к лите­ра­тур­ным успе­хам Лука­на и край­ним само­лю­би­ем послед­не­го: моло­дой поэт, как ука­зы­ва­ет­ся в при­пи­сы­вае­мой Све­то­нию био­гра­фии, обидел­ся на Неро­на за то, что импе­ра­тор ушел с пуб­лич­но­го чте­ния, где он декла­ми­ро­вал свое про­из­веде­ние; кро­ме того, гово­рит­ся в той же био­гра­фии, Лукан высме­ял сти­хи Неро­на в совер­шен­но непо­д­хо­дя­щем месте и сочи­нил сти­хотво­ре­ние, где изде­вал­ся и над самим Неро­ном и над вли­я­тель­ней­ши­ми из его дру­зей. Все это очень прав­до­по­доб­но, но, кро­ме того, мож­но с боль­шою веро­ят­но­стью пред­по­ло­жить, что Нерон подо­зри­тель­но отнес­ся к нача­той Лука­ном «Фар­са­лии», в кото­рой, при всей лести импе­ра­то­ру во вступ­ле­нии, сим­па­тии поэта были без­услов­но на сто­роне рес­пуб­ли­кан­цев и про­тив­ни­ков тиран­нии. Само­лю­би­во­му поэту было запре­ще­но не толь­ко опуб­ли­ко­вы­вать свои про­из­веде­ния, но даже читать их дру­зьям. Оскорб­лен­ный Лукан не удо­воль­ст­во­вал­ся рез­ки­ми напад­ка­ми на тиран­нию в сво­ей поэ­ме, где, начи­ная с кни­ги чет­вер­той, мож­но видеть пря­мые выпа­ды про­тив Неро­на, но при­нял еще уча­стие в заго­во­ре Пизо­на, с.255 имев­ше­го целью свер­же­ние и умерщ­вле­ние нена­вист­но­го импе­ра­то­ра. Лукан стал душою это­го заго­во­ра. Но заго­вор был рас­крыт, а заго­вор­щи­ки схва­че­ны. Лукан при­шел в отча­я­нье, ужа­са­ясь пред­сто­я­щей каз­ни, совер­шен­но поте­рял муже­ство и, судя по Све­то­ни­е­вой био­гра­фии, пошел на то, что обви­нил дру­гих лиц, наде­ясь этим спа­сти себя само­го. Но это не спас­ло Лука­на: он был осуж­ден, и ему было толь­ко пре­до­став­ле­но само­му выбрать род смер­ти. Лукан оста­но­вил­ся на само­убий­стве, выбрав обыч­ный в те вре­ме­на спо­соб — вскры­тие вен. Уми­рая, он, судя по нашим источ­ни­кам, про­из­нес соб­ст­вен­ные сти­хи с опи­са­ни­ем смер­ти сол­да­та, исте­каю­ще­го кро­вью. Очень воз­мож­но, что это были сти­хи 635—646 из третьей кни­ги «Фар­са­лии»:

В миг, когда быст­рый крюк нало­жил желез­ную руку, Был им зацеп­лен Ликид: он сра­зу ныр­нул бы в пучи­ну, Но поме­ша­ли дру­зья, удер­жав за тор­ча­щие ноги. Рвет­ся тут надвое он: не тихо кровь застру­и­лась, Но из разо­дран­ных жил заби­ла горя­чим фон­та­ном. Тело живив­ший поток, по чле­нам раз­лич­ным бежав­ший, Пере­хва­ти­ла вода. Нико­гда столь широ­кой доро­гой Не изли­ва­ла­ся жизнь: на ниж­ней конеч­но­сти тела Смерть охва­ти­ла дав­но бес­кров­ные ноги героя; Там же, где печень лежит, где лег­кие дышат, надол­го Гибель пре­по­ну нашла, и смерть едва овла­де­ла После упор­ной борь­бы вто­рой поло­ви­ною тела.

Рас­сказ о смер­ти Лука­на вдох­но­вил Май­ко­ва на иное изо­бра­же­нье послед­них минут Лука­на. Моло­дой, рас­стаю­щий­ся с жиз­нью Лукан так гово­рит уста­ми наше­го поэта:

Уже­ли с даром песен лира Была слу­чай­но мне дана? Нет, в ней была заклю­че­на Одна из сил разум­ных мира! Наро­дов мыс­ли — образ дать, Их чув­ству — сло­во гро­мо­вое, Все­лен­ной душу обни­мать И гово­рить за все живое — Вот мой удел! вот власть моя! с.256 С Неро­ном спо­рить я дер­зал — А кто же спо­рить мог с Неро­ном! Он ног­ти грыз, он дви­гал тро­ном, Когда я вслед за ним читал, И в зале шёпот про­бе­гал… Что ж? не был я его силь­нее, Когда, не власт­вуя собой, Он опро­ки­нул трон ногой И вышел — полот­на белее?

Лукан у Май­ко­ва полон созна­ния зна­чи­тель­но­сти сво­его твор­че­ства, он счи­та­ет себя вдох­но­ви­те­лем наро­да:

Но как без боя все отдать!.. Хотя б к наро­ду мне воз­звать! Певец у Рима уми­ра­ет! Сене­ка гибнет! и народ Мол­чит!.. Но нет, народ не зна­ет! Наро­ду мил и дорог тот, Кто спать в нем мыс­ли не дает!

В живом и поэ­ти­че­ски прав­ди­вом изо­бра­же­нии Май­ко­ва Лукан под­да­ет­ся надеж­де на воз­мож­ность спа­се­ния от смер­ти бег­ст­вом, но, узнав о герой­ской смер­ти Эпи­ха­риды, у кото­рой соби­ра­лись заго­вор­щи­ки, он обре­та­ет муже­ство и вели­ча­вое спо­кой­ст­вие:

Теперь стою я, как вая­тель В сво­ей вели­кой мастер­ской. Пере­до мной — как испо­ли­ны Не довер­шен­ные меч­ты! Как мра­мор, ждут они еди­ной Для жиз­ни твор­че­ской чер­ты… Про­сти­те ж пыш­ные меч­та­нья! Осу­ще­ст­вить я вас не мог!.. О, уми­раю я, как бог Средь нача­то­го миро­зда­нья!4

Такое изо­бра­же­ние смер­ти Лука­на, разу­ме­ет­ся, исто­ри­че­ски не дока­зу­е­мо, но поэ­ти­че­ски оно под­твер­жда­ет­ся всей его поэ­мой.

с.257 Не уце­ле­ли и близ­кие род­ст­вен­ни­ки Лука­на: его отца и дво­их его дядей — Сене­ку и Гал­ли­о­на — при­нуди­ли покон­чить жизнь само­убий­ст­вом. Поща­же­на была вдо­ва поэта, Пол­ла Арген­та­рия, кото­рая впо­след­ст­вии еже­год­но справ­ля­ла день рож­де­ния покой­но­го мужа. До нас дошли и сти­хотво­ре­ния Ста­ция (Силь­вы, II, 7) и Мар­ци­а­ла, писав­ших уже после смер­ти Неро­на, в честь дня рож­де­ния Лука­на. Вот три эпи­грам­мы Мар­ци­а­ла, посвя­щен­ные Лука­ну (VII, 21, 22 и 23):

Слав­ный сего­дняш­ний день, свиде­тель рож­де­нья Лука­на: Дал он наро­ду его, дал его, Пол­ла, тебе. О, нена­вист­ный Нерон! Этой смер­ти ничто не ужас­ней! Если б хоть это­го зла ты не посмел совер­шить!

Памят­ный день насту­пил рож­де­нья пев­ца Апол­ло­на. Бла­гост­но, хор Аонид, жерт­вы ты наши при­ми. Дав­ший тебя, о Лукан, зем­ле — по заслу­гам досто­ин Был свои воды сме­шать Бетис с Касталь­ской водой.

Феб, появись, но таким, как гром­ко пою­ще­му вой­ны Лиры латин­ской вто­рой плектр само­лич­но давал. В день сей о чем я молю? Посто­ян­но, о Пол­ла, супру­га Ты почи­тай, и пусть он чув­ст­ву­ет этот почет5.

II

Пред­ста­ви­те­ли того выс­ше­го обще­ства, к кото­ро­му при­над­ле­жал и Лукан, — рим­ские сена­то­ры — отнюдь не стре­ми­лись к нис­про­вер­же­нию поли­ти­че­ской систе­мы, осно­ван­ной Авгу­стом, пото­му что она гаран­ти­ро­ва­ла им гос­под­ство над раба­ми и созда­ва­ла хоро­шие усло­вия для охра­ны рим­ских гра­ниц, одна­ко идео­ло­гия Сена­та при пре­ем­ни­ках Авгу­ста была оппо­зи­ци­он­ной дес­по­тиз­му рим­ских цеза­рей.

Сенат­ская оппо­зи­ция прин­ци­па­ту была доста­точ­но свое­об­раз­ным явле­ни­ем в исто­рии Рима. Извест­но, что, высту­пая в Сена­те, с.258 сена­то­ры состя­за­лись друг с дру­гом в лести по адре­су импе­ра­то­ра. «Ни одно дело, обсуж­дав­ше­е­ся в Сена­те, не счи­та­лось столь низ­мен­ным и столь ничтож­ным, чтобы тут же не перей­ти к про­слав­ле­нию импе­ра­то­ра, о каких бы дея­ни­ях ни при­шлось гово­рить», — пишет Пли­ний Млад­ший в сво­ем «Пане­ги­ри­ке импе­ра­то­ру Тра­я­ну» (§ 54). И тем не менее Сенат все­гда нахо­дил­ся под подо­зре­ни­ем у импе­ра­то­ров, и жерт­ва­ми их терро­ра явля­лись в первую оче­редь сена­то­ры.

Это объ­яс­ня­ет­ся преж­де все­го тем, что пер­вые импе­ра­то­ры, про­во­дя поли­ти­ку укреп­ле­ния создан­ной Авгу­стом монар­хии, виде­ли в Сена­те посто­ян­ную опас­ность воз­рож­де­ния преж­не­го рес­пуб­ли­кан­ско­го Рима. Фор­маль­но Сенат сохра­нял еще свое преж­нее зна­че­ние вер­хов­но­го государ­ст­вен­но­го орга­на, и внешне импе­ра­то­ры не мог­ли не счи­тать­ся с ним. Тем вни­ма­тель­нее отно­си­лись они ко все­му, что хоть как-то напо­ми­на­ло им о воз­вра­ще­нии былой само­сто­я­тель­но­сти Сена­та. Вто­рой при­чи­ной явля­лось то обсто­я­тель­ство, что боль­шин­ство сена­то­ров было круп­ны­ми земель­ны­ми соб­ст­вен­ни­ка­ми; упор­но и жесто­ко борясь с ними и кон­фис­куя их вла­де­ния, импе­ра­то­ры тем самым уве­ли­чи­ва­ли соб­ст­вен­ный земель­ный фонд и под­ры­ва­ли эко­но­ми­че­скую базу рим­ской зна­ти.

Пред­ше­ст­вен­ни­ки Неро­на — Тибе­рий, Кали­гу­ла, Клав­дий — про­во­ди­ли поли­ти­ку терро­ра по отно­ше­нию к Сена­ту.

Во вре­ме­на Лука­на оппо­зи­ци­он­ные настро­е­ния сена­то­ров уси­ли­ва­ют­ся из-за нестер­пи­мо­го гне­та Неро­на по отно­ше­нию к сена­тор­ско­му сосло­вию. Пер­вые годы его прав­ле­ния, когда Нерон нахо­дил­ся еще под вли­я­ни­ем Сене­ки и Бур­ра, не пред­ве­ща­ли Сена­ту ниче­го пло­хо­го. Явив­шись после похо­рон импе­ра­то­ра Клав­дия в заседа­ние Сена­та, Нерон, как сооб­ща­ет Тацит⁶, «начер­тал про­грам­му буду­ще­го прин­ци­па­та, осо­бен­но устра­няя то, что состав­ля­ло нена­вист­ную сто­ро­ну толь­ко что окон­чив­ше­го­ся. Ибо он не будет судьей во всех делах, чтобы, запер­ши у себя во с.259 двор­це обви­ни­те­лей и под­суди­мых, давать про­стор могу­ще­ству несколь­ких чело­век; ниче­го в его доме не будет про­даж­но­го или доступ­но­го интри­гам; его дво­рец и государ­ство не будут сме­ши­вать­ся; Сенат пусть сохра­ня­ет свои древ­ние обя­зан­но­сти; пусть Ита­лия и про­вин­ции наро­да рим­ско­го обра­ща­ют­ся к три­бу­на­лам кон­су­лов, а они пре­до­став­ля­ют им доступ к Сена­ту; сам же он будет ведать дела про­вин­ций, заня­тых вой­ска­ми». Таким обра­зом, Нерон пуб­лич­но заявил о сво­ем ува­же­нии к пра­вам Сена­та, пре­до­ста­вил ему пра­во решать важ­ней­шие государ­ст­вен­ные дела и оста­вил в руках Сена­та управ­ле­ние Ита­ли­ей и так назы­вае­мы­ми сенат­ски­ми про­вин­ци­я­ми, а в свое веде­ние брал толь­ко импе­ра­тор­ские про­вин­ции, в кото­рых сто­я­ли вой­ска и кото­рые управ­ля­лись намест­ни­ка­ми прин­цеп­са, про­пре­то­ра­ми. Такая декла­ра­ция сем­на­дца­ти­лет­не­го импе­ра­то­ра без­услов­но соот­вет­ст­во­ва­ла инте­ре­сам сена­то­ров и спо­соб­ст­во­ва­ла иде­а­ли­за­ции Неро­на в гла­зах рим­ско­го обще­ства. И с 54 до 62 г. доб­рые отно­ше­ния меж­ду прин­цеп­сом и Сена­том сохра­ня­лись; их дея­тель­но под­дер­жи­ва­ли и Сене­ка и Бурр. Поэто­му нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, что иде­а­ли­за­ция моло­до­го Неро­на нашла свое отра­же­ние во вступ­ле­нии к «Фар­са­лии».

В этом вступ­ле­нии Лукан рас­суж­да­ет о судь­бах Рима и рас­смат­ри­ва­ет исто­ри­че­ский про­цесс как цепь роко­вых испы­та­ний, угро­жав­ших суще­ст­во­ва­нию государ­ства, но счаст­ли­во завер­шив­ших­ся при­хо­дом к вла­сти Неро­на. Из роко­вых собы­тий в исто­рии Рима самы­ми страш­ны­ми Лукан счи­та­ет пери­од три­ум­ви­ра­та⁷ и после­до­вав­шую затем граж­дан­скую вой­ну меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем. Одна­ко хотя бед­ст­вия, постиг­шие рим­скую рес­пуб­ли­ку, ужас­ны,

Но, коль ино­го пути не нашли для при­хо­да Неро­на Судь­бы, и гроз­ной ценой поку­па­ет­ся цар­ство все­выш­них Веч­ное, и небе­са под­чи­нить­ся мог­ли Гро­мо­верж­цу, с.260 Толь­ко когда улег­лось сра­же­нье сви­ре­пых гиган­тов, — Боги, нель­зя нам роп­тать: опла­че­ны этой ценою И пре­ступ­ле­нья, и грех; и пусть на Фар­саль­ской рав­нине Кро­вью зали­ты поля и насы­ти­лись маны Пуний­ца; Пусть и реши­тель­ный бой раз­ра­зил­ся у гибель­ной Мун­ды; Цезарь, к несча­сти­ям тем при­бавь и оса­ду Мути­ны, Голод Перу­сии, флот, у суро­вой Лев­ка­ды погиб­ший, Да и с раба­ми вой­ну под скло­на­ми огнен­ной Этны, — Все же граж­дан­ской войне мы обя­за­ны мно­гим: свер­ша­лось Все это ради тебя!8

Несмот­ря на всю лесть это­го вступ­ле­ния, в кото­ром пред­ска­зы­ва­ет­ся даже буду­щий апо­фе­оз Неро­на, нет осно­ва­ния пред­по­ла­гать в нем иро­нию, кото­рую видит древ­ний схо­ли­аст⁹, или счи­тать веро­ят­ным, что про­слав­ле­ние Неро­на «было вызва­но у Лука­на жела­ни­ем при­крыть сво­бо­до­лю­би­вые идеи, замет­ные уже в нача­ле поэ­мы»¹⁰. Если отбро­сить напы­щен­ность и рито­рич­ность, свой­ст­вен­ные не толь­ко Лука­ну, но и вооб­ще поэ­зии его вре­ме­ни, то его вступ­ле­ние ока­жет­ся не менее искрен­ним, чем сло­ва Таци­та в нача­ле пятой гла­вы XIII кни­ги «Лето­пи­си» отно­си­тель­но декла­ра­тив­но­го выступ­ле­ния Неро­на в Сена­те. Для Лука­на, так же как, оче­вид­но, и для сена­то­ров, были есте­ствен­ны надеж­ды на то, что моло­дой прин­цепс вос­ста­но­вит рим­ское пра­во­вое государ­ство, прин­ци­пы кото­ро­го были нару­ше­ны и три­ум­ви­ра­ми и пред­ше­ст­ву­ю­щи­ми Неро­ну импе­ра­то­ра­ми, что он не будет «вла­ды­кою», или «тиран­ном», а пой­дет по сто­пам Авгу­ста.

Раз­би­рая бли­жай­шие при­чи­ны граж­дан­ской вой­ны, Лукан не отда­ет пред­по­чте­ния ни одно­му из про­тив­ни­ков, борь­ба меж­ду ними, гибель­ная для Рима, вну­ша­ет ему ужас и отвра­ще­ние (I, ст. 121 сл.):

с.261 Ты, о Вели­кий Пом­пей11, боишь­ся, чтоб ста­рых три­ум­фов Новый герой не затмил, и лавр побед над пира­том В галль­ских боях не увял. В тебе же к похо­дам при­выч­ка Дух воз­буж­да­ет, и ты со вто­рым не поми­ришь­ся местом: Цезарь не может при­знать кого бы то ни было пер­вым. Рав­ных не тер­пит Пом­пей. В чьем ору­жии более пра­ва, Ведать греш­но.

Обду­мы­вая ход исто­ри­че­ских собы­тий Рим­ско­го государ­ства, Лукан пола­га­ет (I, ст. 158), что

…в обще­стве так­же таи­лись Брат­ской вой­ны семе­на, все­гда потоп­ляв­шей наро­ды.

Воен­ные успе­хи, обра­тив­шие Рим в миро­вую дер­жа­ву, раз­вра­ти­ли народ (I, ст. 171),

…кото­ро­му мир и сво­бо­да Силы кре­пи­ли, хра­ня в без­дей­ст­вии дол­гом ору­жье.

С одной сто­ро­ны, огром­ная воен­ная добы­ча поро­ди­ла богат­ство и рос­кошь, поро­див­шие, в свою оче­редь, изне­жен­ность (I, ст. 164 сл.):

…едва ли при­лич­ные женам Носят наряды мужья; геро­ев пло­дя­щая бед­ность В пре­не­бре­же­ньи…

С дру­гой сто­ро­ны, рас­ши­ре­ние земель­ных вла­де­ний, сосре­дото­че­ние их в руках отдель­ных бога­чей и то, что

…поля, взбо­ро­нен­ные стро­гим Камил­лом, Взры­тые преж­де кир­кой и моты­кой Кури­ев древ­ней, Ста­ли уде­лом иных, неве­до­мых сель­ских хозя­ев,

при­ве­ло к тому, что зака­ляв­шее рим­лян доволь­ство малым, бла­го­род­ная бед­ность (pau­per­tas, — ст. 165), сме­нив­шись непо­мер­ным богат­ст­вом немно­гих, обра­ти­лось для боль­шин­ства рим­лян в нище­ту и нуж­ду (eges­tas, — ст. 173), и уже (I, ст. 173 сл.):

с.262 …на зло­дей­ства, нуж­ды порож­де­нье, Смот­рят лег­ко; а мечом захва­тить в свои руки отчиз­ну — Это вели­кая честь; и ста­вят мерою пра­ва Силу; в нево­ле закон и реше­нья народ­ных собра­ний, Кон­су­лы пра­ва не чтут, и его попи­ра­ют три­бу­ны.

Выбо­ры долж­ност­ных лиц обра­ща­ют­ся в «торг долж­но­стя­ми», заи­мо­дав­цы берут «хищ­ный про­цент» и назна­ча­ют «бес­по­щад­ные сро­ки упла­ты». Сло­вом, все ста­рин­ные устои рим­ской рес­пуб­ли­ки поко­леб­ле­ны, и «вой­на ста­ла выгод­ной мно­гим» (I, ст. 181).

Таким выво­дом заклю­ча­ет Лукан свое изло­же­ние при­чин, раз­ру­шив­ших государ­ст­вен­ное целое и при­вед­ших к граж­дан­ской войне.

Но поло­жи­тель­ной про­грам­мы у Лука­на нет. В сво­ем вступ­ле­нии он ни сло­ва не гово­рит о мерах, какие мог­ли бы вос­ста­но­вить былой рес­пуб­ли­кан­ский строй Рима в том виде, в каком он был, по тра­ди­ци­он­но­му пред­став­ле­нию, во вре­ме­на Кури­ев и Камил­лов. Лукан счи­та­ет такой воз­врат к про­шло­му невоз­мож­ным и меч­та­ет лишь об одном: о водво­ре­нии мира и спо­кой­ст­вия во всем мире. И вот к это­му водво­ре­нию мира поэт счи­та­ет при­зван­ным Неро­на, кото­рый и после сво­его буду­ще­го апо­фе­о­за дол­жен забо­тить­ся о бла­ге все­лен­ной: «блюди рав­но­ве­сие мира» — обра­ща­ет­ся Лукан к Неро­ну (I, ст. 57),

Став посредине небес; пусть эта эфир­ная область Ясной оста­нет­ся вся, в обла­ках да не скро­ет­ся Цезарь. Пусть чело­ве­че­ский род, ору­жие бро­сив, стре­мит­ся К обще­му бла­гу в люб­ви; и мир, по все­лен­ной раз­лив­шись, Да загра­дит навсе­гда желез­ные Яну­са две­ри.

Вступ­ле­ние к «Фар­са­лии» пока­зы­ва­ет, како­ва была основ­ная мысль и зада­ча Лука­на в его поэ­ме о граж­дан­ской войне¹².

с.263 Эту вой­ну Лукан счи­тал кри­ти­че­ским момен­том рим­ской исто­рии: ею закан­чи­вал­ся весь пери­од древ­ней рес­пуб­ли­ки, выро­див­шей­ся в тиран­нию «трех­го­ло­во­го чудо­ви­ща»¹³. После исто­ри­че­ски неиз­беж­но­го, с точ­ки зре­ния Лука­на, кру­ше­ния сов­мест­но­го само­вла­стия трех, а после смер­ти Крас­са — двух вла­дык Рима (I, ст. 4 и 84—97), долж­на была насту­пить новая эра для рим­ской дер­жа­вы. Лукан счи­та­ет граж­дан­скую вой­ну, кото­рой он посвя­ща­ет свою поэ­му, самым мрач­ным собы­ти­ем в исто­рии Рима, схо­дясь в сво­ем мне­нии с совре­мен­ни­ком и участ­ни­ком борь­бы меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем — Цице­ро­ном, кото­рый через два года после бит­вы при Фар­са­ле писал: «…я скорб­лю, что, высту­пив в жиз­ни как бы в доро­гу с неко­то­рым опозда­ни­ем, я преж­де окон­ча­ния пути застиг­нут был этою ночью государ­ства»¹⁴.

Лукан родил­ся после того, как мино­ва­ла эта «ночь государ­ства», и во введе­нии к сво­ей поэ­ме он наде­ет­ся на наступ­ле­ние ясно­го для Рима дня. Для Лука­на иде­а­лом вер­хов­но­го прав­ле­ния обнов­лен­но­го рим­ско­го государ­ства было прав­ле­ние Сена­та, кото­рый пору­ча­ет власть наме­чен­но­му им лицу. Эта идея выра­же­на Лука­ном в нача­ле пятой кни­ги «Фар­са­лии» (V, ст. 13—14), когда рим­ские сена­то­ры

…воз­ве­ща­ют наро­дам, Что не Сена­том Пом­пей, а Сенат руко­во­дит Пом­пе­ем,

и раз­ви­та в даль­ней­шей речи Лен­ту­ла (V, ст. 17—47).

Таким обра­зом, Лукан и его еди­но­мыш­лен­ни­ки стре­ми­лись к ари­сто­кра­ти­че­ской («сенат­ской») с.264 рес­пуб­ли­ке, воз­глав­ля­е­мой зави­си­мым от сена­та «вождем» (V, ст. 47). Тако­му «закон­но­му» обра­зу прав­ле­ния, кото­рое было уста­нов­ле­но в раз­гар граж­дан­ской вой­ны, Лукан про­ти­во­по­ла­га­ет дес­по­тию Юлия Цеза­ря, само­власт­но рас­по­ря­жаю­ще­го­ся в Риме: неза­кон­но созы­ваю­ще­го Сенат и пред­пи­сы­ваю­ще­го ему реше­ния (III, ст. 103—111), изде­ва­тель­ски отно­ся­ще­го­ся к народ­ным собра­ни­ям (V, ст. 385—402), дерз­ко заяв­ля­ю­ще­го о сво­ей неогра­ни­чен­ной вла­сти (V, ст. 660—664).

Сенат для Лука­на — оли­це­тво­ре­ние сво­бо­ды, Цезарь — цар­ской вла­сти (VII, ст. 694—697).

Поли­ти­че­ские взгляды Лука­на не нахо­дят­ся в про­ти­во­ре­чии с его льсти­вым вос­хва­ле­ни­ем Неро­на в нача­ле «Фар­са­лии»: поэт меч­та­ет, что моло­дой прин­цепс ока­жет­ся тем «вождем», кото­рый будет пра­вить рим­ской дер­жа­вой в согла­сии с Сена­том. Иде­а­ли­за­ция Неро­на нахо­дит­ся в соот­вет­ст­вии с надеж­да­ми, кото­рые, как было уже ука­за­но, про­буди­лись в сена­тор­ских кру­гах рим­ско­го обще­ства в свя­зи с декла­ра­ци­ей моло­до­го импе­ра­то­ра; но при чте­нии даль­ней­ше­го тек­ста «Фар­са­лии» сра­зу бро­са­ет­ся в гла­за, что вос­хва­ле­ние Неро­на совер­шен­но не свя­за­но ни с общей тема­ти­кой, ни с отдель­ны­ми эпи­зо­да­ми поэ­мы. Лукан как буд­то совер­шен­но забы­ва­ет о Нероне, и вни­ма­ние поэта все­це­ло при­ко­вы­ва­ет­ся к кар­ти­нам борь­бы меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем и к даль­ней­шим, уже после гибе­ли Пом­пея, эпи­зо­дам граж­дан­ской вой­ны, глав­ным геро­ем кото­рой ста­но­вит­ся для Лука­на Катон Млад­ший.

К сожа­ле­нию, у нас нет ника­ких сведе­ний отно­си­тель­но того, в какое вре­мя напи­са­ны отдель­ные части «Фар­са­лии», но мож­но счи­тать несо­мнен­ным, по дан­ным био­гра­фии Лука­на, что по край­ней мере вто­рая часть поэ­мы напи­са­на после окон­ча­тель­но­го пере­хо­да поэта на сто­ро­ну про­тив­ни­ков тиран­нии Неро­на. По ука­за­нию био­гра­фии Лука­на, кото­рую при­пи­сы­ва­ют Вак­ке (см. стр. 251), нам извест­но толь­ко то, что сам Лукан издал три пер­вые кни­ги сво­ей поэ­мы, после чего, оче­вид­но, Нерон и запре­тил ему даль­ней­шую пуб­ли­ка­цию его про­из­веде­ний.

с.265 Будучи в нача­ле сво­ей лите­ра­тур­ной дея­тель­но­сти в самых луч­ших отно­ше­ни­ях с Неро­ном, Лукан в пер­вых кни­гах «Фар­са­лии», по всей веро­ят­но­сти, и не думал как-нибудь заде­вать моло­до­го импе­ра­то­ра, не наме­ре­вал­ся наме­кать на то, что он дес­пот и враг сво­бо­ды (в пони­ма­нии это­го сло­ва Лука­ном). Но Нерон, осо­бен­но после смер­ти Бур­ра и уда­ле­ния от импе­ра­тор­ско­го дво­ра Сене­ки (в 62 г.), решил, пре­не­бре­гая сво­ей пер­во­на­чаль­ной декла­ра­ци­ей, быть пол­но­власт­ным и само­дер­жав­ным вла­сти­те­лем Рима и начал пре­сле­до­ва­ния граж­дан по зако­ну об оскорб­ле­нии вели­че­ства. Он стал вся­че­ски при­тес­нять сена­то­ров, меж­ду про­чим широ­ко кон­фис­куя их иму­ще­ство. Совер­шен­но есте­ствен­но, Нерон дол­жен был запо­до­зрить в авто­ре «Фар­са­лии» сво­его если не откры­то­го, то тай­но­го идей­но­го вра­га — яро­го сто­рон­ни­ка вла­сти Сена­та, вра­га, кото­рый, к тому же, ока­зал­ся и силь­ным его сопер­ни­ком на лите­ра­тур­ном попри­ще.

Вполне понят­но, что во вто­рой части «Фар­са­лии» (начи­ная с кни­ги чет­вер­той) отно­ше­ние Лука­на к Неро­ну рез­ко меня­ет­ся как по лич­ным моти­вам, так и бла­го­да­ря тому разо­ча­ро­ва­нию, какое овла­де­ло Лука­ном и его еди­но­мыш­лен­ни­ка­ми, когда они увиде­ли истин­ное лицо сво­его вла­сти­те­ля. Вос­тор­жен­но-льсти­вое отно­ше­ние к Неро­ну сме­ня­ет­ся нена­ви­стью к это­му тиран­ну-цеза­рю, сбро­сив­ше­му мас­ку рес­пуб­ли­кан­ской лояль­но­сти и обра­тив­ше­му­ся в насто­я­ще­го «царя», счи­тав­ше­го, по сло­вам авто­ра «Окта­вии», что

Пред­ме­том стра­ха дол­жен цезарь быть15.

Явные и скры­тые наме­ки на тиран­нию Неро­на вид­ны во мно­гих местах послед­них книг «Фар­са­лии», и для совре­мен­ни­ков поэта эти наме­ки (какие мог­ли они усмот­реть и в пер­вых кни­гах) были совер­шен­но оче­вид­ны.

с.266 Так, напри­мер, изо­бра­же­ние Юлия Цеза­ря, само­власт­но рас­по­ря­жаю­ще­го­ся в Риме (V, ст. 381 сл.), долж­но было лег­ко напом­нить о само­вла­стии Неро­на, а тот стих (V, ст. 385), где осуж­да­ет­ся

Лжи­вая речь, кото­рою мы вла­дык обо­льща­ем,

сво­дил на нет все про­слав­ле­ние Неро­на во вступ­ле­нии к поэ­ме (I, ст. 33—66).

Поль­зу­ясь сло­вом «Цезарь», кото­рое было фамиль­ным име­нем в роде Юли­ев, а со вре­мен Окта­ви­а­на-Авгу­ста обра­ти­лось в титул рим­ских импе­ра­то­ров (откуда и рус­ское царь), Лукан мог в ряде слу­ча­ев иметь в виду Неро­на. Намек на Неро­на ясен в сти­хе 696 кни­ги VII, где про­ти­во­по­став­ля­ют­ся Сво­бо­да и Цезарь — Li­ber­tas et Cae­sar¹⁶.

Закан­чи­вая опи­са­ние Фар­саль­ской бит­вы, Лукан вос­кли­ца­ет (VII, ст. 640—646):

…нис­про­вер­же­ны мы на сто­ле­тья! Нас одо­ле­ли мечи, чтобы в раб­стве мы ввек пре­бы­ва­ли. Чем заслу­жил наш внук иль дале­кое вну­ков потом­ство Свет увидать при царях!17 Раз­ве бились тогда мы трус­ли­во? Иль закры­ва­ли мы грудь? Нака­за­нье за робость чужую18 Нашу гла­ву тяго­тит. Рож­ден­ным после той бит­вы Дай же и сил для борь­бы, коль дала гос­по­ди­на, Фор­ту­на!

Так как Лукан счи­та­ет выра­зи­те­лем и хра­ни­те­лем рим­ской «сво­бо­ды» Сенат, то на про­тя­же­нии всей поэ­мы Сенат посто­ян­но про­ти­во­по­ла­га­ет­ся Цеза­рю. Это вид­но уже с пер­вых книг «Фар­са­лии». Так, в кни­ге I Кури­он, «ора­тор про­даж­ный и дерз­кий», с.267 кото­рый «когда-то сто­ял за сво­бо­ду» (I, ст. 269 сл.), бежав­ший из Рима к Цеза­рю, пере­шед­ше­му Руби­кон, гово­рит ему (ст. 274);

Я убеж­дал про­длить твою власть про­тив воли Сена­та.

Пер­вый цен­ту­ри­он в вой­ске Цеза­ря Лелий убеж­да­ет его пре­не­бречь волею Сена­та и рим­ских граж­дан, при­рав­ни­вая власть Сена­та к неогра­ни­чен­ной цар­ской вла­сти, то есть аргу­мен­ти­руя так же, как аргу­мен­ти­ро­ва­ли про­тив­ни­ки Цеза­ря, счи­тав­шие его царем, или тиран­ном. Лелий гово­рит Цеза­рю (I, ст. 365):

Граж­дан ничтож­ных тер­петь и цар­ство Сена­та — тебе ли?

В этой же пер­вой кни­ге Лукан осуж­да­ет Сенат за про­яв­лен­ную им сла­бость и страх, вну­шен­ный похо­дом Цеза­ря (ст. 486—493):

…Не толь­ко народ потря­сен­ный Стра­хом встре­во­жен пустым, но курия так­же — и с места Все повска­ка­ли отцы, — и Сенат, обра­тив­ший­ся в бег­ство, Кон­су­лам вмиг о войне декрет нена­вист­ный вру­ча­ет. Где-то защи­ты ища, не зная, где скры­та опас­ность, В ужа­се мчит­ся Сенат, куда его бег­ство уно­сит, И про­ры­ва­ет, стре­мясь, бес­ко­неч­ные толп вере­ни­цы, Заго­ро­див­шие путь.

Совер­шен­но дру­гую пози­цию по отно­ше­нию к Сена­ту зани­ма­ет Пом­пей: в кни­ге вто­рой (ст. 531 сл.) Пом­пей, обра­ща­ясь к сво­е­му вой­ску, ука­зы­ва­ет, что оно «пра­во­го дела оплот», так как полу­чи­ло «бра­ни закон­ный доспех» от Сена­та. Сенат, в гла­зах Лука­на, не толь­ко закон­ный орган вер­хов­ной вла­сти, но он дол­жен сто­ять даже выше Судь­бы (Фор­ту­ны), измен­чи­вой и лжи­вой. Вос­кли­цая (ст. 566 сл.)

…Неуже­ли Цезарь суме­ет Целый Сенат победить?

Пом­пей добав­ля­ет:

Не так-то ты сле­по несешь­ся, Вовсе не зная сты­да, о Фор­ту­на!

с.268 Лукан с пре­зре­ни­ем отно­сит­ся к этой богине, кото­рая выго­ра­жи­ва­ет Цеза­ря.

…Сенат из смя­тен­но­го Рима Буй­ных три­бу­нов изгнал, угро­жая им уча­стью Грак­хов.

Сенат для авто­ра «Фар­са­лии» выше и кон­су­лов, и народ­ных три­бу­нов, и народ­ных собра­ний: во всту­пи­тель­ной части кни­ги пер­вой (ст. 176 сл.) Лукан ука­зы­ва­ет, как одну из основ­ных при­чин граж­дан­ской вой­ны, то, что

…в нево­ле закон и реше­нья народ­ных собра­ний, Кон­су­лы пра­ва не чтут и его попи­ра­ют три­бу­ны.

С чув­ст­вом горь­ко­го пре­зре­ния гово­рит Лукан о тех сена­то­рах, какие оста­лись в Риме, не пой­дя за Пом­пе­ем, и о том непра­во­моч­ном, с точ­ки зре­ния поэта, Сена­те, кото­рый соби­ра­ет в Риме Юлий Цезарь (III, ст. 103 сл.) и кото­рый все­це­ло и рабо­леп­но готов под­чи­нять­ся его про­из­во­лу. Это­му про­ти­во­за­кон­но­му Сена­ту Лукан про­ти­во­по­став­ля­ет Сенат, заседаю­щий вда­ли от Рима, в Эпи­ре. Закон­ность и пол­но­моч­ность это­го Сена­та Лукан дока­зы­ва­ет в речи Лен­ту­ла (V, ст. 7—47). Хотя выс­шие маги­ст­ра­ты и при­сут­ст­ву­ют здесь в сопро­вож­де­нии лик­то­ров, со встав­лен­ны­ми в их фас­ции секи­ра­ми, кото­рые долж­ны были выни­мать­ся в Риме (закон­ном месте собра­ний Сена­та), в знак отсут­ст­вия у выс­ших долж­ност­ных лиц воен­ных пол­но­мо­чий в сте­нах сто­ли­цы, — хотя вся обста­нов­ка здесь чисто воен­ная, а отнюдь не граж­дан­ская, тем не менее Лукан наста­и­ва­ет на том, что собра­ние в Эпи­ре отнюдь не лагерь Пом­пея, а истин­ный рим­ский Сенат, чле­ны кото­ро­го

…воз­ве­ща­ют наро­дам, Что не Сена­том Пом­пей, а Сенат руко­во­дит Пом­пе­ем.

Такое же ука­за­ние на гла­вен­ство Сена­та, оли­це­тво­ря­ю­ще­го рим­скую рес­пуб­ли­ку, вид­но и в речи Пом­пе­е­ва лега­та Пет­рея (IV, ст. 212—235), где про­ти­во­по­ла­га­ют­ся Цезарь и Сенат, за дело послед­не­го Пет­рей при­зы­ва­ет сол­дат «доб­лест­но пасть».

с.269 Вполне понят­но поэто­му, что Лукан счи­та­ет позор­ным бег­ство Пом­пея в Еги­пет и пори­ца­ет побеж­ден­но­го пол­ко­во­д­ца сло­ва­ми при­спеш­ни­ка Пто­ле­мея, Поти­на, с пре­зре­ни­ем гово­ря­ще­го о Пом­пее (VIII, ст. 483 сл.), что

Он не от тестя бежит: бежит от взо­ров Сена­та, Кое­го бо́льшая часть фес­са­лий­ских птиц накор­ми­ла.

Свое отно­ше­ние к Сена­ту и скорбь о поте­ре им было­го могу­ще­ства Лукан окон­ча­тель­но рас­кры­ва­ет в речи Като­на, посвя­щен­ной уби­то­му Пом­пею (IX, ст. 190—214):

Умер у нас граж­да­нин, кото­рый был, прав­да, нера­вен Пред­кам в блюде­нии прав, но все же полез­ный в том веке, Что совер­шен­но забыл ува­же­ние к пра­ву; могу­чим Был он, сво­бо­ду хра­ня; хоть народ к нему в раб­ство скло­нял­ся, Част­ным остал­ся лицом, и хоть взял руко­вод­ство Сена­том, — Тот неиз­мен­но царил. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Мария, Сул­лы при­ход загу­бил когда-то сво­бо­ды Истин­ный облик; теперь, со смер­тью Пом­пея, исчезнет Даже и при­зрак ее: уж цар­ская власть не зазор­на, — И поте­ря­ет Сенат даже вся­кую види­мость вла­сти.

Поли­ти­че­ски­ми воз­зре­ни­я­ми Лука­на опре­де­ля­ет­ся и его отно­ше­ние к дей­ст­ву­ю­щим лицам его поэ­мы о граж­дан­ской войне.

В пер­вой кни­ге «Фар­са­лии» Лукан ста­ра­ет­ся дать бес­при­страст­ную харак­те­ри­сти­ку обо­их сопер­ни­ков — Юлия Цеза­ря и Пом­пея Вели­ко­го:

…В чьем ору­жии более пра­ва, Ведать греш­но —

гово­рит он в 126 сл. сти­хах сво­ей поэ­мы. Харак­те­ри­сти­ка обо­их вождей дает­ся путем сопо­став­ле­ния одно­го с дру­гим (ст. 121—157):

Ты, о Вели­кий Пом­пей, боишь­ся, чтоб ста­рых три­ум­фов Новый герой не затмил… …В тебе же к похо­дам при­выч­ка, —

с.270 обра­ща­ет­ся Лукан к Юлию Цеза­рю, —

Дух воз­буж­да­ет, и ты со вто­рым не поми­ришь­ся местом: Цезарь не может при­знать кого бы то ни было пер­вым. Рав­ных не тер­пит Пом­пей…

Пом­пей,

Тогой граж­дан­ской сво­ей дав­но уже тело покоя, Быть разу­чил­ся вождем от дол­го­го мира…

и жела­ет лишь наслаж­дать­ся сво­ею былою сла­вой, а у Цеза­ря

…был един­ст­вен­ный стыд — не выиг­ры­вать бит­ву.

Пом­пея Лукан срав­ни­ва­ет со ста­рым дубом, кото­рый,

Хоть и гро­зит он упасть, пошат­нув­шись от пер­во­го вет­ра,

все-таки про­дол­жа­ет вели­ча­во сто­ять сре­ди моло­дых, пол­ных силы лесов. А Цезарь подо­бен свер­каю­щей мол­нии, кото­рая,

Бур­но падая вниз и бур­но ввысь воз­вра­ща­ясь. Гибель сеет кру­гом и раз­ме­тан­ный огнь соби­ра­ет.

Такая срав­ни­тель­ная харак­те­ри­сти­ка Пом­пея и Цеза­ря раз­ви­та на про­тя­же­нии всей поэ­мы и под­твер­жда­ет­ся и рас­ска­зом о дей­ст­ви­ях, и кар­тин­ны­ми опи­са­ни­я­ми, и срав­не­ни­я­ми, и рито­ри­че­ски­ми отступ­ле­ни­я­ми, кото­рые Лукан встав­ля­ет в свою поэ­му. Всюду Цезарь отва­жен, смел, но вме­сте с тем и рас­суди­те­лен, Пом­пей же посто­ян­но про­яв­ля­ет нере­ши­тель­ность и неуме­нье поль­зо­вать­ся сво­и­ми успе­ха­ми, хотя и объ­яс­ня­ет свои дей­ст­вия выс­ши­ми государ­ст­вен­ны­ми сооб­ра­же­ни­я­ми. Так, напри­мер, Пом­пей не реша­ет­ся исполь­зо­вать свой успех при Дирра­хии, несмот­ря на начав­шу­ю­ся в вой­ске Цеза­ря пани­ку (VI, ст. 290 сл.). Пом­пей мог бы, по сло­вам Лука­на, пре­кра­тить граж­дан­скую вой­ну истреб­ле­ни­ем вой­ска Цеза­ря, но удер­жи­ва­ет «ярость мечей» сво­их вои­нов. И это вызы­ва­ет горест­ные сло­ва Лука­на (VI, ст. 301—313):

…От царей сво­бо­ден и счаст­лив Был бы ты, Рим, и прав не лишен, когда б на том поле Сул­ла тогда победил. О горе, о веч­ное горе! с.271 . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . День этот стал бы, о Рим, послед­ним днем тво­их бед­ст­вий: С ним из судь­би­ны тво­ей мог­ла бы Фар­са­лия выпасть!

Совер­шен­но ина­че, чем Пом­пей, посту­па­ет Цезарь в кон­це Фар­саль­ско­го сра­же­ния: щадя лишь народ, он при­ка­зы­ва­ет истреб­лять сена­то­ров и всю знать (VII, ст. 574—585):

Вои­ну сам он меч пода­ет, копье направ­ля­ет, Повеле­ва­ет разить желе­зом лицо супо­ста­та, Сам про­дви­га­ет вой­ска, под­го­ня­ет в тылу отстаю­щих И оро­бе­лых бой­цов обо­д­ря­ет уда­ра­ми древ­ка. Он запре­тил народ истреб­лять, на Сенат ука­зуя: Зна­ет, где кровь стра­ны, кто явля­ет­ся серд­цем отчиз­ны. Как ему Рим захва­тить, где сво­бо­ду послед­нюю мира Лег­че все­го уяз­вить. Со вто­рым сосло­вьем меша­ясь, Пада­ет знать; и людей, достой­ных поче­та, сра­жа­ет Меч: уми­ра­ют кру­гом Кор­ви­ны и гиб­нут Метел­лы, Лепиды гиб­нут в бою и Торк­ва­ты, кото­рые часто Были вождя­ми стра­ны — все слав­ней­шие после Пом­пея19.

Оба — и Цезарь и Пом­пей — выстав­ля­ют себя в поэ­ме Лука­на пат­риота­ми, но Цезарь сме­ло идет похо­дом на Рим, лишь на миг задер­жи­ва­ясь у Руби­ко­на в тре­пе­те перед явив­шим­ся ему в сумра­ке ночи при­зра­ком «Роди­ны смут­ной» (I, ст. 185 сл.)²⁰, и, объ­яв­ляя себя побор­ни­ком наро­да и про­тив­ни­ком «вла­дык», т. е. сена­то­ров и зна­ти, так закан­чи­ва­ет свое обра­ще­ние к вой­ску (I, ст. 350 сл.):

Ведь не ищу я себе ни добы­чи, ни цар­ско­го тро­на: Мы изго­ня­ем вла­дык из Рима, гото­во­го к раб­ству.

с.272 А Пом­пей отка­зы­ва­ет­ся воз­вра­щать­ся в сво­бод­ный от непри­я­те­ля Рим во гла­ве вой­ска, гово­ря (VI, ст. 319 сл.):

…Рим меня встре­тит, Толь­ко когда я сол­дат рас­пу­щу по домам после боя,

и, стоя фор­маль­но на стра­же зако­нов государ­ства, упус­ка­ет воз­мож­ность овла­деть Ита­ли­ей и вос­ста­но­вить нару­шен­ный Цеза­рем государ­ст­вен­ный строй Рима.

Цезарь не теря­ет при­сут­ст­вия духа и рас­суди­тель­но­сти, поняв, что его хотят убить во двор­це Пто­ле­мея, и одоле­ва­ет сво­их вра­гов (X, ст. 434—513 и сл.). А Пом­пей бес­по­мощ­но отда­ет­ся в руки егип­тян и, когда его уби­ва­ют, забо­тит­ся лишь о том, чтобы уме­реть достой­но и не поте­ряв чести (VIII, ст. 561—636).

Но если Юлия Цеза­ря, несмот­ря на все его сме­лые и реши­тель­ные дей­ст­вия, кото­рые Лукан опи­сы­ва­ет часто с бес­при­стра­сти­ем и даже, порою, с вос­хи­ще­ни­ем, никак нель­зя назвать геро­ем Лука­на, то и Пом­пей, как мы видим, отнюдь не явля­ет­ся пред­ме­том его покло­не­ния: Лукан посто­ян­но его осуж­да­ет и подо­зре­ва­ет в одно и то же вре­мя и в неспо­соб­но­сти к воен­но­му делу и в често­лю­бии во вред рим­ской рес­пуб­ли­ке, кото­рую дол­жен блю­сти неза­ви­си­мый и закон­ный Сенат. В этом отно­ше­нии пока­за­тель­на речь Цице­ро­на, обра­щен­ная к Пом­пею перед Фар­саль­ской бит­вой (VII, ст. 68—85). Цице­рон назы­ва­ет Пом­пея «непро­вор­ным в победе», спра­ши­ва­ет его, поче­му он колеб­лет­ся вве­рить с.273 богам защи­ту Сена­та, и закан­чи­ва­ет свою речь такой зна­ме­на­тель­ной фра­зой:

Знать жела­ет Сенат, — он вой­ско твое или толь­ко Сви­та, Вели­кий?

Истин­ным геро­ем для Лука­на был непре­клон­ный про­тив­ник тиран­нии Марк Пор­ций Катон Млад­ший (пра­внук Като­на Стар­ше­го), не поже­лав­ший под­чи­нить­ся мило­сти Цеза­ря и окон­чив­ший жизнь само­убий­ст­вом в 46 г. до н. э. в афри­кан­ском горо­де Ути­ке (отче­го и назван был «Ути­че­ским»). Вос­тор­жен­ное пре­кло­не­ние перед этим хра­ни­те­лем тра­ди­ций рим­ской рес­пуб­ли­ки, воз­глав­ля­е­мой Сена­том, вид­но уже в самом нача­ле пер­вой кни­ги «Фар­са­лии», где Лукан, сопо­став­ляя сопер­ни­ков в граж­дан­ской войне — Цеза­ря и Пом­пея, гово­рит (ст. 128):

Мил победи­тель богам, побеж­ден­ный любе­зен Като­ну.

Отно­ше­ние Като­на к граж­дан­ской войне и к борю­щим­ся друг с дру­гом «тестю» и «зятю», т. е. к Цеза­рю и Пом­пею, выяс­ня­ет­ся пер­вый раз в кни­ге вто­рой поэ­мы Лука­на (ст. 234—391). Пле­мян­ник Като­на, буду­щий убий­ца Юлия Цеза­ря, Марк Юний Брут при­хо­дит к Като­ну спро­сить его сове­та и мне­ния о граж­дан­ской войне, гово­ря, что

Бру­ту един­ст­вен­ный вождь — Катон.

Раз­го­вор Бру­та с Като­ном очень важен для пони­ма­ния идео­ло­гии само­го Лука­на и его воз­зре­ний не толь­ко на исто­ри­че­ское про­шлое, но и на совре­мен­ный ему государ­ст­вен­ный строй Рима. Брут и Катон — оба убеж­ден­ные сто­рон­ни­ки ари­сто­кра­ти­че­ской рес­пуб­ли­ки, вопло­щаю­щей, по их мне­нию, да и по мне­нию Лука­на, идею сво­бо­ды; оба — после­до­ва­те­ли стои­че­ской фило­со­фии, в прин­ци­пах кото­рой был вос­пи­тан Лукан. Но Лукан отнюдь не соеди­ня­ет Бру­та и Като­на в один отвле­чен­ный и без­жиз­нен­ный образ иде­аль­но­го пред­ста­ви­те­ля и стра­жа рес­пуб­ли­кан­ских тра­ди­ций. Оба они — живые и живо обри­со­ван­ные люди, несмот­ря на всю рито­рич­ность харак­те­ри­сти­ки их авто­ром «Фар­са­лии».

с.274 При­дя к Като­ну, Брут сра­зу заяв­ля­ет, что он не сто­ит ни на сто­роне Пом­пея, ни на сто­роне Цеза­ря (ст. 246), но тут же, как мы виде­ли, гово­рит, что во всем после­ду­ет за Като­ном. Пер­вый вопрос, кото­рый зада­ет Брут Като­ну, это — оста­нет­ся ли Катон в граж­дан­ской войне ней­траль­ным или же при­мет в ней уча­стие, при­знав ее тем самым не под­ле­жа­щей осуж­де­нию (ст. 247—250):

…Пре­будешь ли в мире, Шест­вуя твер­дой сто­пой сквозь сму­ты тре­вож­ной все­лен­ной? Иль, в пре­ступ­ле­нья вождей и в раздо­ры наро­да вме­шав­шись, Меж­до­усоб­ную брань ты решил оправ­дать соуча­стьем?

Но Брут тут же отвер­га­ет воз­мож­ность уча­стия Като­на в «меж­до­усоб­ной бра­ни», так как Катон, чуж­дый вся­ких корыст­ных целей, не может

Бой ради боя любить,

и сове­ту­ет Като­ну (уве­рен­ный в его согла­сии) оста­вать­ся в сто­роне от граж­дан­ской вой­ны (ст. 265 сл.):

…Вла­чи на покое Свой без­оруж­ный досуг: так звезды небес­ные веч­но Без потря­се­ний текут сво­ей чере­дой посто­ян­ной, — Воздух же, близ­кий к зем­ле, пыла­ет свер­ка­ни­ем мол­ний. В долах бушу­ют вет­ра и дождя огне­во­го пото­ки, — Но пове­ле­ньем богов Олимп над туча­ми бле­щет: Рас­при ведет лишь то, что ничтож­но; то, что вели­ко — Свой сохра­ня­ет покой.

Брут дока­зы­ва­ет правоту сво­ей мыс­ли тем, что, если Катон при­мет уча­стие в борь­бе меж­ду Пом­пе­ем и Цеза­рем, он отсту­пит от истин­ных рес­пуб­ли­кан­ских прин­ци­пов, от кото­рых отсту­пи­ли мно­гие сена­то­ры, долж­ност­ные лица и дру­гие пред­ста­ви­те­ли зна­ти. Если же и Катон при­мет иго Пом­пея (о воз­мож­но­сти под­чи­не­ния Като­на Цеза­рю Брут, разу­ме­ет­ся, и помыс­лить не может),

…тогда во все­лен­ной сво­бод­ным Будет лишь Цезарь один.

с.275 Этим аргу­мен­том раз­го­ря­чив­ший­ся Брут хочет окон­ча­тель­но убедить Като­на остать­ся вне борь­бы меж­ду Пом­пе­ем и Цеза­рем и добав­ля­ет, что если Катон решит встать на защи­ту зако­нов роди­ны и на охра­ну сво­бо­ды, то (ст. 283 сл.):

Брут ни Пом­пею вра­гом, ни Цеза­рю ныне не станет: Будет он после вой­ны вра­гом победи­те­лю.

Но Катон вовсе не «Дон-Кихот ари­сто­кра­тии», как назы­ва­ет его Момм­зен²¹, а гораздо более реаль­ный поли­тик, чем его пле­мян­ник. Он опро­вер­га­ет дово­ды Бру­та, сове­ту­ю­ще­го быть в сто­роне от граж­дан­ской вой­ны, и заяв­ля­ет о необ­хо­ди­мо­сти для чест­но­го чело­ве­ка при­нять лич­ное уча­стие в защи­те роди­ны. Он при­зна­ет пре­ступ­ность граж­дан­ской вой­ны, но счи­та­ет ее роко­вою необ­хо­ди­мо­стью, пере­но­ся ответ­ст­вен­ность за нее на богов (ст. 286—288). Хотя Катон и смот­рит доволь­но мрач­но на исход граж­дан­ской вой­ны и опа­са­ет­ся, что в нее будут вовле­че­ны ино­зем­ные наро­ды и Рим может пасть «под натис­ком дагов и гетов» (ст. 296), но он счи­та­ет, что дол­жен будет посту­пить в таком слу­чае как сын, про­во­жаю­щий тело умер­ше­го отца до моги­лы и соб­ст­вен­но­руч­но зажи­гаю­щий погре­баль­ный костер (ст. 297—301), и вос­кли­ца­ет (ст. 300—303):

…Ото­рвать меня смо­гут не рань­ше, Чем обни­му я, о Рим, твой труп; и твою, о Сво­бо­да, Нево­пло­щен­ную тень про­во­жать я буду до гро­ба!

Срав­ни­вая себя с леген­дар­ным Деци­ем, пожерт­во­вав­шим собою за оте­че­ство, Катон готов на то, чтобы его пора­зи­ли оба лаге­ря — и Цеза­ря и Пом­пея (ст. 309). Он счи­та­ет себя послед­ним рес­пуб­ли­кан­цем, после гибе­ли кото­ро­го неко­му будет защи­щать сво­бо­ду, а победи­те­лю, желаю­ще­му цар­ской вла­сти, не при­дет­ся боль­ше вое­вать со сво­и­ми под­дан­ны­ми (ст. 315—319):

…Меня лишь мечом пора­зи­те — Вои­на при­зрач­ных прав и напрас­но­го стра­жа зако­нов! с.276 Смерть эта мир при­не­сет, конец трудам и стра­да­ньям Всех гес­пе­рий­ских пле­мен: вла­сти­те­лю после Като­на Неза­чем будет вой­на.

Поэто­му Катон счи­та­ет сво­им дол­гом встать на защи­ту роди­ны под зна­ме­на­ми рес­пуб­ли­ки и под пред­во­ди­тель­ст­вом Пом­пея (ст. 319—323).

При­ведя речь Като­на, Лукан в несколь­ких сло­вах опи­сы­ва­ет впе­чат­ле­ние, какое она про­из­ве­ла на Бру­та, завер­шая этим его харак­те­ри­сти­ку (ст. 323—325): Катон

…ска­зал; и ост­рым стре­ка­лом Гнев он тогда воз­будил и юно­ши пыл без­рас­суд­ный, В серд­це его заро­див к усо­би­це страст­ную жаж­ду.

Крат­кая, но очень выра­зи­тель­ная харак­те­ри­сти­ка дает­ся Лука­ном и Като­ну в кон­це опи­са­ния встре­чи с Бру­том и ново­го бра­ка Като­на с Мар­ци­ей (ст. 372—391). Катон счи­та­ет сво­им пред­на­зна­че­ньем слу­жить оте­че­ству на бла­го всей все­лен­ной (ст. 380—383):

…Тако­вы и нрав, и уче­нье Като­на: Меру хра­нить, пре­дел соблюдать, идти за при­ро­дой, Родине жизнь отда­вать; себя неуклон­но счи­тал он Не для себя одно­го, но для цело­го мира рож­ден­ным.

В даль­ней­шем мы встре­ча­ем­ся с Бру­том и Като­ном лишь во вто­рой части «Фар­са­лии». Но Брут мало инте­ре­су­ет Лука­на, и он не дела­ет его одним из геро­ев поэ­мы. Кро­ме про­стых упо­ми­на­ний о Бру­те как о буду­щем убий­це Цеза­ря (VIII, ст. 610; IX, ст. 17; X, ст. 342), Лукан посвя­ща­ет ему все­го несколь­ко строк в опи­са­нии сра­же­ния при Фар­са­ле, в кото­ром Брут участ­ву­ет и ста­ра­ет­ся убить Цеза­ря, пере­одев­шись, чтобы не быть узнан­ным вра­га­ми, в доспе­хи рядо­во­го вои­на (VII, ст. 586—596).

Зато Катон ста­но­вит­ся истин­ным геро­ем кни­ги девя­той, боль­шая часть кото­рой (ст. 186—949) посвя­ще­на опи­са­нию его дей­ст­вий в Афри­ке и его изну­ри­тель­но­му и страш­но­му похо­ду по Ливий­ской пустыне.

с.277 Выяс­няя выше взгляды Лука­на на Сенат, мы уже виде­ли (стр. 269), как Лукан оце­ни­ва­ет уста­ми Като­на роль Пом­пея в рим­ской рес­пуб­ли­ке: Пом­пей хотя и не может быть при­рав­нен к истин­ным древним поли­ти­че­ски-бес­ко­рыст­ным рес­пуб­ли­кан­цам, но все же он был поле­зен государ­ству сво­его вре­ме­ни. В сво­ем могу­ще­стве он не нару­шил идеи сво­бо­ды. Руко­во­дя Сена­том, он не поку­сил­ся на его суве­рен­ные пра­ва.

Рад был он вла­сти вождя, но был рад эту власть и сло­жить он.

Отно­ше­ни­ем к Пом­пею объ­яс­ня­ет­ся и вся дея­тель­ность Като­на как участ­ни­ка граж­дан­ской вой­ны. Одна­ко, если судить толь­ко по речи, про­из­не­сен­ной Като­ном в память уби­то­го Пом­пея, мож­но поду­мать, что непре­клон­ный рес­пуб­ли­ка­нец и страж «сво­бо­ды» все­це­ло оправ­ды­ва­ет покой­но­го вое­на­чаль­ни­ка. Но ведь τὸν τεθ­νη­κότα μὴ κα­κολο­γεῖν — нель­зя поно­сить мерт­во­го, — и вот, если обра­тить­ся к тому, как отно­сит­ся Катон к живо­му Пом­пею, кар­ти­на изме­ня­ет­ся.

По нача­лу кни­ги девя­той (ст. 19—30) совер­шен­но ясно, как оце­ни­ва­ет Лукан Като­на и его отно­ше­ние к граж­дан­ской войне и Пом­пею. Катон, — гово­рит Лукан, —

…пока коле­ба­лась судь­ба и было неяс­но, Кто из граж­дан­ской вой­ны все­мир­ным вла­сти­те­лем вый­дет, Хоть за Пом­пе­ем и шел, но так­же его нена­видел: Роди­ны участь влек­ла и веду­щая воля Сена­та. Но фес­са­лий­ский раз­гром скло­нил его серд­це к Пом­пею. Роди­ну он под­дер­жал, лишен­ную ныне защи­ты, Мощью опять ожи­вил раз­мяк­шие мыш­цы наро­да, Выпав­ший меч воз­вра­тил руке, обес­си­лен­ной стра­хом. Но не за вла­стью гонясь, он вел граж­дан­скую рас­прю, И не пред раб­ст­вом дро­жа: ниче­го для себя не искал он В этих боях: с той поры, как умер Пом­пей, его целью Толь­ко сво­бо­да была.

Таким обра­зом ста­но­вят­ся вполне понят­ны сло­ва 128-го сти­ха кни­ги пер­вой —

Мил победи­тель богам, побеж­ден­ный любе­зен Като­ну.

с.278 Катон счи­тал, что граж­дан­ская вой­на, если не суж­де­но погиб­нуть обо­им ее вождям — и Цеза­рю и Пом­пею, — долж­на завер­шить­ся уста­нов­ле­ни­ем тиран­ни­че­ской, цар­ской вла­сти над миром. Поэто­му он «нена­видел» не толь­ко Цеза­ря, но и Пом­пея и шел за ним, толь­ко из пат­рио­тиз­ма под­чи­ня­ясь воле Сена­та, оста­вав­ше­го­ся, хотя бы фор­маль­но, вер­хов­ным рим­ским учреж­де­ни­ем²².

В той же девя­той кни­ге име­ет­ся еще очень инте­рес­ное «заве­ща­ние» Пом­пея, кото­рое пере­да­ет его сыну Секс­ту вдо­ва Пом­пея Кор­не­лия (ст. 87—97):

«Еже­ли час роко­вой, сыно­вья, обре­чет меня смер­ти, Вы про­дол­жай­те вой­ну граж­дан­скую, чтобы вове­ки, Коль еще жив на зем­ле пото­мок наше­го рода, Цеза­рям цар­ства не дать. Могу­чие креп­кой сво­бо­дой Вы горо­да и царей под­ни­май­те име­нем нашим: Эту обя­зан­ность вам и ору­жие я остав­ляю. Каж­дый Пом­пей най­дет себе флот, если пустит­ся в море. В мире ведь пле­ме­ни нет, кото­рое в бой не пошло бы Вслед за потом­ком моим: хра­ни­те же дух непо­кор­ный, Помни­те отчую власть. Одно­го толь­ко слу­шать­ся мож­но, Если он будет сто­ять за сво­бо­ду, — толь­ко Като­на».

Таким обра­зом Пом­пей заве­ща­ет сво­им сыно­вьям и все­му сво­е­му роду: 1) про­дол­жать граж­дан­скую вой­ну, чтобы не мог­ли воца­рить­ся Цеза­ри; 2) под­ни­мать на эту вой­ну и сво­бод­ные горо­да, и даже царей — име­нем Пом­пея, — памя­туя о закон­но­сти его вла­сти; 3) под­чи­нять­ся в борь­бе за сво­бо­ду одно­му толь­ко Като­ну.

Такая про­грам­ма дей­ст­вий в одно и то же вре­мя и мсти­тель­но-без­рас­суд­на и отвле­чен­на; в ней, кро­ме того, явно про­све­чи­ва­ют сквозь внеш­ние государ­ст­вен­ные инте­ре­сы (защи­та Сена­та и «сво­бо­ды») лич­ные инте­ре­сы Пом­пея. Надо во что бы то ни ста­ло бороть­ся с Цеза­ря­ми; для это­го при­год­ны вся­кие сред­ства, лишь бы не допу­стить Рим до монар­хии, — даже союз с с.279 восточ­ны­ми дес­пота­ми! Не так думал Катон — хра­ни­тель древ­них рес­пуб­ли­кан­ских заве­тов, опа­сав­ший­ся (II, ст. 293 сл.), что

…к рим­ским зна­ме­нам при­ста­нут Даль­не­го моря цари, под звездою рож­ден­ные чуж­дой.

Катон не мог при­нять такой про­грам­мы дей­ст­вий: для него дина­сти­че­ская власть Пом­пея и его потом­ков, хотя бы и при­кры­тая фор­маль­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми от Сена­та, и неле­па и отвра­ти­тель­на.

Пом­пей ста­но­вит­ся для Като­на геро­ем толь­ко после сво­ей смер­ти, когда Пом­пей окру­жа­ет­ся орео­лом тра­ги­че­ской сла­вы как про­тив­ник тиран­нии; но до это­го он — толь­ко наи­бо­лее при­ем­ле­мое орудие для борь­бы с вра­гом Сена­та и сво­бо­ды — Цеза­рем. После смер­ти Пом­пея борь­ба эта теря­ет свою дву­смыс­лен­ность: никто уже не запо­до­зрит Като­на, что он борет­ся в инте­ре­сах одно­го из сопер­ни­ков, и Цезарь, гово­ря сло­ва­ми Бру­та (II, ст. 273 сл.), уже не станет лико­вать при мыс­ли о том, что такой граж­да­нин, каков Катон, при­ни­ма­ет уча­стие в меж­до­усоб­ной войне. Пом­пей погиб, а Катон не сда­ет­ся на милость победи­те­ля и, наобо­рот, с удво­ен­ною силой начи­на­ет новую борь­бу с Цеза­рем, борь­бу, в кото­рой он — пред­ста­ви­тель Сена­та, защит­ник сво­бо­ды, не руко­во­ди­мый ника­ки­ми свое­ко­рыст­ны­ми побуж­де­ни­я­ми.

Катон в пред­став­ле­нии Лука­на — иде­аль­ный вождь, дея­тель­ный и гото­вый на любое само­по­жерт­во­ва­ние. В похо­де по страш­ной, пол­ной вся­ких ужа­сов Афри­ке он пере­но­сит все бед­ст­вия наравне с про­сты­ми вои­на­ми, он обо­д­ря­ет вой­ско не толь­ко вдох­но­вен­ны­ми пат­рио­ти­че­ски­ми реча­ми, но и лич­ным при­ме­ром вынос­ли­во­сти и твер­до­сти духа. Для него нет и не может быть ника­ких ком­про­мис­сов. И образ Като­на у Лука­на все вре­мя оста­ет­ся не отвле­чен­ным, а живым обра­зом: это во всем — чело­век, чело­век иде­аль­ных стрем­ле­ний, но нико­гда не отры­ваю­щий­ся от дей­ст­ви­тель­ной жиз­ни и дея­тель­но­сти.

Вот, в пред­став­ле­нии сена­тор­ских кру­гов эпо­хи Неро­на, истин­ный хра­ни­тель «сво­бо­ды» и борец за Рим, кото­ро­му он отда­ет с.280 все свои силы. Такой чело­век для Лука­на истин­но пре­кра­сен, и он, толь­ко он, а не боже­ства, сто­я­щие за Цеза­ря, и к кото­рым Лукан в сво­ей поэ­ме отно­сит­ся с нескры­вае­мым пре­зре­ни­ем, дол­жен стать истин­ным богом рим­лян (IX, ст. 601—604):

Вот он — отчиз­ны отец, насто­я­щий, о Рим, и достой­ный Веч­ных тво­их алта­рей! Без сты­да мог бы им ты поклясть­ся! И, если ныне иль впредь вос­ста­нешь ты, сбро­сив­ши иго, Станет он богом тво­им!

У нас нет ника­ких доку­мен­таль­ных дан­ных для того, чтобы опре­де­лен­но судить о пер­во­на­чаль­ном замыс­ле «Фар­са­лии», с ее обра­ще­ни­ем к Неро­ну, кото­ро­му Лукан адре­су­ет моль­бу как к буду­ще­му богу, «блю­сти рав­но­ве­сие мира» (I, ст. 57); но совер­шен­но оче­вид­но, что, по мере того как Лукан писал свою поэ­му, он корен­ным обра­зом изме­нил тот замы­сел, какой мож­но пред­по­ла­гать в ней, судя по ее нача­лу, и обра­тил ее в про­из­веде­ние, все­це­ло направ­лен­ное не толь­ко про­тив Неро­на, но и про­тив дес­по­тиз­ма вся­ких «Цеза­рей». Мсти­тель­ные сло­ва Пом­пея — «Цеза­рям цар­ства не дать» (IX, ст. 90) — при­об­ре­та­ют в поэ­ме зна­че­ние основ­ной про­грам­мы Лука­на и его еди­но­мыш­лен­ни­ков. Поня­тен поэто­му и тот оре­ол, каким окру­жа­ет Лукан Като­на, и его обо­жест­вле­ние, как геро­и­че­ско­го вождя Сена­та и идео­ло­га «сво­бо­ды» в пред­став­ле­нии ари­сто­кра­ти­че­ских сена­тор­ских кру­гов вре­мен рим­ской импе­рии.

III

Из круп­ных лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний вре­мен Неро­на у нас сохра­ни­лась часть огром­но­го сати­ри­че­ско­го рома­на, напи­сан­но­го Пет­ро­ни­ем Арбит­ром²³, кото­ро­го в насто­я­щее вре­мя с пол­ным осно­ва­ни­ем ото­жествля­ют с Пет­ро­ни­ем, быв­шим одно вре­мя с.281 любим­цем Неро­на и играв­шим при его дво­ре роль «судьи изящ­но­го вку­са» (ele­gan­tiae ar­bi­ter)²⁴.

Так же, как и Лукан, но уже после заго­во­ра Пизо­на, Пет­ро­ний пал жерт­вой жесто­ко­сти Неро­на, окле­ве­тан­ный вре­мен­щи­ком Тигел­ли­ном²⁵.

Роман Пет­ро­ния — его «Сати­ры», или, как обыч­но, но непра­виль­но его назы­ва­ют, «Сати­ри­кон», — чрез­вы­чай­но инте­ре­сен для суж­де­ния о том, как отно­си­лись бли­жай­шие совре­мен­ни­ки Лука­на к его исто­ри­че­ской поэ­ме.

Поэт Эвмолп в романе Пет­ро­ния гово­рит:

«Вот, напри­мер, опи­са­ние граж­дан­ской вой­ны: кто бы ни взял­ся за этот сюжет без доста­точ­ных лите­ра­тур­ных позна­ний, будет подав­лен труд­но­стя­ми. Ведь дело совсем не в том, чтобы в сти­хах изло­жить фак­ты, — это исто­ри­ки дела­ют куда луч­ше; нет, сво­бод­ный дух дол­жен устрем­лять­ся в пото­ке ска­зоч­ных вымыс­лов по таин­ст­вен­ным пере­хо­дам, мимо свя­ти­лищ богов, чтобы песнь каза­лась ско­рее вдох­но­вен­ным про­ро­че­ст­вом исступ­лен­ной души, чем досто­вер­ным пока­за­ни­ем, под­твер­жден­ным свиде­те­ля­ми» (гл. 118).

Эвмолп декла­ми­ру­ет неболь­шую поэ­му о граж­дан­ской войне, в кото­рой все иссле­до­ва­те­ли видят про­тест про­тив худо­же­ст­вен­ных прин­ци­пов, при­ня­тых Лука­ном.

По сво­е­му содер­жа­нию поэ­ма Эвмол­па соот­вет­ст­ву­ет пер­вым кни­гам поэ­мы Лука­на и, несо­мнен­но, под­ра­жа­ет отдель­ным ее местам.

Несмот­ря на сход­ство отдель­ных частей и даже сти­хов поэ­мы Лука­на и поэ­мы Эвмол­па, два эти про­из­веде­ния пока­зы­ва­ют с пол­ной ясно­стью корен­ную раз­ни­цу как идей­ных уста­но­вок, так и поэ­ти­че­ских при­е­мов, при­ме­ня­е­мых Эвмол­пом и Лука­ном. Обыч­но счи­та­ет­ся, что вло­жен­ная Пет­ро­ни­ем в уста Эвмол­па поэ­ма о граж­дан­ской войне «воз­ник­ла в виде реак­ции про­тив с.282 сухо­го изло­же­ния, про­пи­тан­но­го одно­сто­рон­ней поли­ти­че­ской тен­ден­ци­ей»²⁶; что Лукан — нова­тор в обла­сти эпи­че­ской поэ­зии, счи­таю­щий, «что до поэ­зии мож­но добрать­ся и поми­мо путей, ука­зан­ных Гоме­ром, что ее сме­ло мож­но искать в прав­де и в исто­рии»²⁷ и что Пет­ро­ний сво­ей поэ­мой о граж­дан­ской войне хотел «про­учить Лука­на» и дока­зать, что его «Фар­са­лия» «была бы несрав­нен­но луч­ше, будь она напи­са­на по пра­ви­лам ста­рой шко­лы», с непре­мен­ным введе­ни­ем в исто­ри­че­ский эпос богов, мифо­ло­ги­че­ских подроб­но­стей и эле­мен­та чудес­но­го, от кото­ро­го отка­зал­ся Лукан²⁸.

Таким обра­зом, выхо­дит, что Пет­ро­ний — лите­ра­тур­ный про­тив­ник Лука­на, что поэ­ма Эвмол­па выра­жа­ет мне­ние само­го авто­ра «Сатир», и что Лукан открыл новые пути исто­ри­че­ско­му эпо­су и порвал с уко­ре­нив­ши­ми­ся в антич­ной лите­ра­ту­ре тра­ди­ци­я­ми. Такое пред­став­ле­ние о Лукане и об отно­ше­нии Пет­ро­ния к его поэ­ме вызва­но, без­услов­но, про­грамм­ным заяв­ле­ни­ем Эвмол­па в гла­ве 118-й и, в осо­бен­но­сти, сло­ва­ми, что «дело совсем не в том, чтобы в сти­хах изло­жить фак­ты». Мно­гие из совре­мен­ни­ков Лука­на и позд­ней­ших рим­ских кри­ти­ков не счи­та­ли его поэ­му поэ­ти­че­ским про­из­веде­ни­ем и не при­чис­ля­ли его к поэтам: «Лукан, — гово­рит ком­мен­та­тор Вер­ги­лия Сер­вий (IV в. н. э.), — пото­му не досто­ин быть в чис­ле поэтов, что, оче­вид­но, сочи­нял исто­рию, а не поэ­му»; а схо­ли­аст в ком­мен­та­рии к пер­во­му сти­ху «Фар­са­лии» заме­ча­ет: «Лукан пото­му не счи­та­ет­ся боль­шин­ст­вом в чис­ле поэтов, что сле­ду­ет толь­ко исто­ри­кам, что не соот­вет­ст­ву­ет поэ­ти­че­ско­му искус­ству»²⁹. Но не тако­во было мне­ние боль­шин­ства чита­те­лей «Фар­са­лии», кото­рую, по с.283 свиде­тель­ству совре­мен­ни­ка Лука­на — поэта Мар­ци­а­ла, рас­ку­па­ли нарас­хват:

Прав­да, иные меня совсем не счи­та­ют поэтом, Кни­го­про­да­вец же мой видит поэта во мне30.

Но на каком осно­ва­нии мож­но счи­тать, что сло­ва­ми Эвмол­па Пет­ро­ний выска­зы­ва­ет соб­ст­вен­ные свои мыс­ли? То, что гово­рит этот бро­дя­га, мошен­ник и раз­врат­ник, кото­ро­го все бьют и поно­сят за его надо­ед­ли­вые декла­ма­ции, вряд ли может быть мне­ни­ем само­го Пет­ро­ния. Напы­щен­ная и про­ник­ну­тая кон­сер­ва­тиз­мом тира­да в гла­ве 118 гораздо боль­ше похо­дит на изде­ва­тель­ство Пет­ро­ния над совре­мен­ны­ми ему поклон­ни­ка­ми ста­ри­ны, чем на его соб­ст­вен­ное воз­зре­ние на поэ­зию и ее зада­чи. Сама же поэ­ма Эвмол­па о граж­дан­ской войне, пере­на­сы­щен­ная «уче­ной» мифо­ло­ги­ей, с ее Плу­то­ном, у кото­ро­го «раз­вер­за­ет­ся зев, пере­сы­пан­ный пеп­лом» (Эвмолп, ст. 77), с Тиси­фо­ной, к кото­рой обра­ща­ет­ся Фор­ту­на, гово­ря ей (ст. 119 сл.) —

…А ты насы­щай­ся смер­тя­ми без сче­та, О Тиси­фо­на, и жуй, блед­но­ли­цая, све­жие раны,

с Рому­лом, «бря­цаю­щим дротом огром­ным» (ст. 268), с Раздо­ром, кото­рый (ст. 271 сл.),

…Рас­тре­пав свои кос­мы, Тянет навстре­чу все­выш­ним личи­ну, достой­ную ада,

и со вся­че­ски­ми нагро­мож­де­ни­я­ми мифо­ло­ги­че­ских ужа­сов и чудес, каки­ми запол­не­но это про­из­веде­ние, со все­ми собы­ти­я­ми, какие, в про­ти­во­по­лож­ность изло­же­нию Лука­на, совер­ша­ют­ся не по внут­рен­ней необ­хо­ди­мо­сти и не в силу есте­ствен­но­го хода исто­ри­че­ских собы­тий, а лишь «по при­ка­зу Раздо­ра» (ст. 295), — вся эта поэ­ма — про­тест не про­тив Лука­на, а про­тив без­дар­ных его совре­мен­ни­ков, мнив­ших себя хра­ни­те­ля­ми заве­тов Гоме­ра и с.284 Вер­ги­лия. Эвмолп, несо­мнен­но, один из таких невы­но­си­мых поэтов, впи­тав­ших в себя без вся­ко­го тол­ка нахва­тан­ную алек­сан­дрий­скую мифо­ло­ги­че­скую уче­ность и счи­тав­ших себя впра­ве не толь­ко учить Лука­на, но и пере­де­лы­вать на пош­лей­ший лад само­го Вер­ги­лия, при­мер чего дан Пет­ро­ни­ем в гла­ве 89.

Что же каса­ет­ся того, насколь­ко Лукан явля­ет­ся нова­то­ром в обла­сти исто­ри­че­ско­го эпо­са, то, за недо­стат­ком мате­ри­а­ла для срав­не­ния его поэ­мы с дру­ги­ми, более ран­ни­ми про­из­веде­ни­я­ми, посвя­щен­ны­ми исто­ри­че­ским (а не леген­дар­ным, как в «Эне­иде») собы­ти­ям рим­ской рес­пуб­ли­ки, мы не в состо­я­нии пол­но­стью оце­нить «Фар­са­лию» в исто­ри­ко-лите­ра­тур­ном отно­ше­нии. Извест­но, одна­ко, что Лукан отнюдь не был пио­не­ром это­го лите­ра­тур­но­го рода. Собы­тия жиз­ни рим­ско­го государ­ства уже с древ­ней­ших вре­мен, когда еще толь­ко начи­на­лась латин­ская пись­мен­ная лите­ра­ту­ра, послу­жи­ли темою двух круп­ных эпи­че­ских про­из­веде­ний: поэт III в. до н. э., стар­ший совре­мен­ник дра­ма­тур­га Плав­та, Гней Невий (274—204 гг. до н. э.) напи­сал боль­шую поэ­му о Пер­вой Пуни­че­ской войне, а поэт сле­дую­ще­го за ним поко­ле­ния, Квинт Энний (239—169 гг. до н. э.) сочи­нил в восем­на­дца­ти кни­гах рим­скую исто­ри­че­скую «Лето­пись», в кото­рой, впер­вые введя в рим­скую лите­ра­ту­ру дак­ти­ли­че­ский гекза­метр, изло­жил всю рим­скую исто­рию, начи­ная с леген­дар­но­го про­шло­го и кон­чая совре­мен­ны­ми поэту собы­ти­я­ми (опу­стив лишь исто­рию пер­вой вой­ны Рима с Кар­фа­ге­ном, посколь­ку она уже была напи­са­на Неви­ем). Про­из­веде­ние Энния изла­га­ло, как и «Пуни­че­ская вой­на» Невия, воен­ную исто­рию Рима. Об эпо­се Невия мож­но судить теперь лишь по свиде­тель­ствам о нем и по чрез­вы­чай­но скуд­ным отрыв­кам; поэ­ма Энния извест­на несколь­ко луч­ше, но и от нее дошло все­го сотен шесть сти­хов, боль­шею частью раз­роз­нен­ных. Об исто­ри­че­ских поэ­мах, более близ­ких по вре­ме­ни к Лука­ну, мы тоже не можем судить сколь­ко-нибудь осно­ва­тель­но, пото­му что они не сохра­ни­лись; но что такие поэ­мы суще­ст­во­ва­ли, это досто­вер­но извест­но: на одном гер­ку­лан­ском папи­ру­се был обна­ру­жен даже неболь­шой отры­вок, напи­сан­ный во вре­ме­на Авгу­ста и посвя­щен­ный бит­ве при Акции. с.285 Един­ст­вен­ная же, кро­ме «Фар­са­лии», дошед­шая до нас исто­ри­че­ская поэ­ма I в. н. э. — это поэ­ма о Вто­рой Пуни­че­ской войне в сем­на­дца­ти кни­гах, напи­сан­ная Сили­ем Ита­ли­ком, о сти­хах кото­ро­го Пли­ний Млад­ший не без осно­ва­ния гово­рит, что в них вид­но боль­ше ста­ра­ния, неже­ли даро­ва­ния³¹. Это рас­тя­ну­тое и до край­но­сти рито­ри­че­ское про­из­веде­ние, напи­сан­ное по мате­ри­а­лу Тита Ливия, обна­ру­жи­ва­ет несо­мнен­ную зави­си­мость от Лука­на, но лише­но его поэ­ти­че­ской силы и обиль­но усна­ще­но мифо­ло­ги­ей, соглас­но тре­бо­ва­ни­ям Эвмол­па; боги в этой поэ­ме при­ни­ма­ют, в про­ти­во­по­лож­ность «Фар­са­лии», дея­тель­ное уча­стие в собы­ти­ях.

Таким обра­зом, поэ­ма Лука­на о граж­дан­ской войне оста­ет­ся для нас пер­вым, хоро­шо сохра­нив­шим­ся, памят­ни­ком рим­ско­го исто­ри­че­ско­го эпо­са за пери­од от нача­ла рим­ской лите­ра­ту­ры до вре­мен Доми­ци­а­на, когда была опуб­ли­ко­ва­на поэ­ма Силия Ита­ли­ка.

Несмот­ря, одна­ко, на невоз­мож­ность уста­но­вить деталь­но пре­ем­ст­вен­ную связь «Фар­са­лии» с более ран­ним рим­ским исто­ри­че­ским эпо­сом, мож­но с пол­ною уве­рен­но­стью ска­зать, что моло­дой поэт исполь­зо­вал в сво­ей поэ­ме про­из­веде­ния сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков. Если рас­смат­ри­вать его поэ­му в целом, то она, несо­мнен­но, про­дол­жа­ет луч­шие тра­ди­ции рим­ской эпи­че­ской и дидак­ти­че­ской поэ­зии. Исполь­зо­ва­ние про­из­веде­ний пред­ше­ст­вен­ни­ков (вплоть до пря­мых заим­ст­во­ва­ний), про­дол­же­ние и раз­ви­тие их дела — одна из отли­чи­тель­ных осо­бен­но­стей антич­ной поэ­зии.

Лукан, при­дер­жи­ва­ясь во мно­гом тра­ди­ций, уста­нов­лен­ных его пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми, но отнюдь не сле­по им под­ра­жая, дела­ет даль­ней­ший круп­ный шаг в раз­ви­тии рим­ско­го исто­ри­че­ско­го эпо­са. Он берет у сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков то, что ему пред­став­ля­ет­ся необ­хо­ди­мым и полез­ным для раз­ра­бот­ки сво­ей, уже чисто исто­ри­че­ской темы, реши­тель­но отка­зы­ва­ясь при этом от того, что не под­хо­дит и меша­ет раз­ви­тию его основ­ной идеи, с.286 кото­рую он изла­га­ет в нача­ле сво­ей поэ­мы (I, ст. 1—97). Отказ Лука­на, в силу стрем­ле­ния к исто­ри­че­ской прав­де, от введе­ния богов как дей­ст­ву­ю­щих лиц в борь­бу меж­ду Цеза­рем и Пом­пе­ем, борь­бу, со вре­ме­ни кото­рой до рож­де­ния Лука­на не про­шло и сот­ни лет, пока­зы­ва­ет его созна­тель­ный отход от уста­рев­ших поэ­ти­че­ских тра­ди­ций; а с дру­гой сто­ро­ны, широ­кое при­ме­не­ние рито­ри­ки, соче­таю­щей­ся с искрен­нею страст­но­стью (близ­кой к страст­но­сти Лукре­ция), обиль­ное введе­ние ясно и рез­ко выра­жен­ных сен­тен­ций, сбли­жаю­щих его про­из­веде­ние с фило­соф­ско-дидак­ти­че­ским эпо­сом, — все это гово­рит о том, что Лукан ищет новых путей для исто­ри­че­ской поэ­мы, путей, кото­рые еще толь­ко наме­ча­лись у его пред­ше­ст­вен­ни­ков. В ту эпо­ху, когда жил Лукан, в эпо­ху, когда было рас­про­стра­не­но сле­пое покло­не­ние вычур­ной и без­жиз­нен­ной поэ­ти­че­ской фор­ме, когда уже пере­ста­ва­ли пони­мать истин­ную живую сущ­ность древ­ней рим­ской поэ­зии и стре­ми­лись к чисто внеш­не­му ей под­ра­жа­нию, автор «Фар­са­лии» дол­жен был про­из­во­дить на тогдаш­них «зна­то­ков» по мень­шей мере стран­ное впе­чат­ле­ние; и не толь­ко такие тупые рути­не­ры, каков Пет­ро­ни­ев Эвмолп, нахо­ди­ли про­из­веде­ние Лука­на непо­э­ти­че­ским, но даже такой тон­кий и умный кри­тик, каким был Квин­ти­ли­ан, ясно видев­ший талант Лука­на, счи­тал его поэ­му о граж­дан­ской войне ско­рее образ­цом для ора­то­ров, чем для поэтов³².

Отзыв Квин­ти­ли­а­на, при всей его крат­ко­сти, дает, может быть, луч­шую из всех харак­те­ри­стик Лука­на. В авто­ре «Фар­са­лии», сво­ем совре­мен­ни­ке³³, Квин­ти­ли­ан видит талант­ли­во­го чело­ве­ка, ода­рен­но­го и пыл­кою искрен­но­стью и умом, но вме­сте с тем счи­та­ет, что мастер­ство Лука­на ско­рее под­хо­дит для ора­то­ра, чем для поэта. И, как это ни стран­но может пока­зать­ся на пер­вый взгляд, этот отзыв не нахо­дит­ся в про­ти­во­ре­чии с при­веден­ным выше дву­сти­ши­ем Мар­ци­а­ла. Назы­вая Лука­на с.287 поэтом, Мар­ци­ал совсем не име­ет в виду суще­ства его твор­че­ства, а толь­ко ука­зы­ва­ет на успех «Фар­са­лии» у чита­те­лей: пусть счи­та­ют, что я не поэт, — гово­рит в этой над­пи­си на кни­ге Лукан, — но мои сти­хи про­да­ют­ся нарас­хват. Вот истин­ный смысл слов Мар­ци­а­ла. Поэ­ма Лука­на име­ла исклю­чи­тель­ный успех в кру­гах рим­ской обра­зо­ван­ной пуб­ли­ки.

IV

Изла­гая в сво­ей поэ­ме собы­тия граж­дан­ской вой­ны, Лукан соблюда­ет ту хро­но­ло­ги­че­скую их после­до­ва­тель­ность, какую мы нахо­дим и в запис­ках Юлия Цеза­ря о граж­дан­ской войне и в дру­гих исто­ри­че­ских сочи­не­ни­ях, дошед­ших до нас от древ­но­сти. Основ­ным исто­ри­че­ским источ­ни­ком для Лука­на было, по всей веро­ят­но­сти, сочи­не­ние Тита Ливия, напи­сан­ное во вре­ме­на Авгу­ста. «Рим­ская исто­рия» Тита Ливия охва­ты­ва­ла огром­ный пери­од: от древ­ней­ших вре­мен до 9 г. до н. э. Из 142 книг это­го труда до нас дошли толь­ко 35, при­чем кни­ги, посвя­щен­ные граж­дан­ской войне, не сохра­ни­лись, а извест­ны нам лишь по крат­ко­му изло­же­нию их содер­жа­ния, сде­лан­но­му еще в древ­но­сти неиз­вест­ным авто­ром, соста­вив­шим такие изло­же­ния так­же и дру­гих книг Ливия.

Содер­жа­ние поэ­мы Лука­на о граж­дан­ской войне в общем соот­вет­ст­ву­ет содер­жа­нию книг 109—112 «Исто­рии» Тита Ливия. Но Лукан оста­вил нам свою поэ­му неза­кон­чен­ной: она обры­ва­ет­ся на изло­же­нии дей­ст­вий Юлия Цеза­ря в Алек­сан­дрии, т. е. при­бли­зи­тель­но на тех же собы­ти­ях, какие изло­же­ны Цеза­рем в третьей, и послед­ней, кни­ге его «Запи­сок о граж­дан­ской войне».

Одна­ко доку­мен­таль­ное и подроб­ное изло­же­ние после­до­ва­тель­ных собы­тий граж­дан­ской вой­ны не вхо­дит в зада­чу Лука­на. Исто­ри­че­ские фак­ты слу­жат ему лишь основ­ным фоном, на кото­ром Лукан, как истин­ный худож­ник, изо­бра­жа­ет и пол­ные жиз­ни кар­ти­ны (ср. кар­ти­ну пани­ки в Риме в кн. I, изо­бра­же­ние леса у Мас­си­лии в кн. III, пере­пра­ву Цеза­ря в лод­ке в кн. V, с.288 опи­са­ние похо­да Като­на в кн. IX, пир Клео­пат­ры и Цеза­ря в кн. X, и др.), и обра­зы дей­ст­ву­ю­щих лиц (ср. все харак­те­ри­сти­ки Цеза­ря и Пом­пея, Като­на и Бру­та в кн. II, Сце­вы в кн. VI, лодоч­ни­ка Амик­ла в кн. V, и др.). Лукан посто­ян­но поль­зу­ет­ся слу­ча­ем, чтобы дать свою оцен­ку исто­ри­че­ским собы­ти­ям и вве­сти в изло­же­ние свои соб­ст­вен­ные, порой доволь­но отвле­чен­ные рас­суж­де­ния, исполь­зу­ет вся­кий удоб­ный слу­чай, чтобы вве­сти в свой рас­сказ речи; дает волю сво­ей уче­но­сти и рас­суж­да­ет на есте­ствен­но-исто­ри­че­ские, аст­ро­но­ми­че­ские и дру­гие науч­ные темы (ср. опи­са­ние афри­кан­ских змей в кн. IX, аст­ро­но­ми­че­ские ука­за­ния в кн. III и дру­гих, рас­суж­де­ния жре­ца Ахо­рея о Ниле в кн. X, и т. д.); вво­дит в поэ­му ряд мифов и т. п.

Лукан горя­чо отста­и­ва­ет пра­во поэта не при­дер­жи­вать­ся толь­ко «исти­ны» и опре­де­лен­но заяв­ля­ет об этом, когда гово­рит о мифи­че­ском саде Гес­пе­рид (IX, ст. 357—367), вос­кли­цая (ст. 359):

О, как завист­лив тот, кто века лиша­ет их сла­вы, К прав­де поэтов зовет!

И вме­сте с тем Лукан совер­шен­но поры­ва­ет с обвет­ша­лым при­е­мом введе­ния в исто­ри­че­ский эпос богов как дей­ст­ву­ю­щих лиц, кото­рые не толь­ко руко­во­дят дей­ст­ви­я­ми людей, а и сами дей­ст­ву­ют, подоб­но гоме­ров­ским небо­жи­те­лям³⁴. То, что было есте­ствен­но и обыч­но для поэтов за несколь­ко веков до Лука­на, в его вре­ме­на, разу­ме­ет­ся, ста­ло неле­по­стью, хотя и под­дер­жи­ва­лось кос­ною тра­ди­ци­ей.

Исто­ри­че­ские собы­тия граж­дан­ской вой­ны изла­га­ют­ся в поэ­ме Лука­на дале­ко не рав­но­мер­но. Подроб­но оста­нав­ли­ва­ясь на тех из них, кото­рые дают мате­ри­ал для раз­ви­тия идей, зало­жен­ных в «Фар­са­лии», и кар­тин, воз­ни­каю­щих в его твор­че­ском вооб­ра­же­нии, Лукан лишь вскользь оста­нав­ли­ва­ет­ся на тех фак­тах, какие для него несу­ще­ст­вен­ны. Так, напри­мер, подроб­но опи­сы­вая дей­ст­вия под Мас­си­ли­ей (кн. III) или поход Като­на, кото­ро­му посвя­ще­на почти вся кни­га IX, Лукан чрез­вы­чай­но с.289 крат­ко пере­да­ет собы­тия, начи­ная от пере­пра­вы Цеза­ря с вой­ском в Эпир и до дей­ст­вий обо­их про­тив­ни­ков у Дирра­хия (кн. V). Но от исто­ри­че­ской поэ­мы, разу­ме­ет­ся, нель­зя тре­бо­вать того, что тре­бу­ет­ся от исто­ри­ка. Зато пси­хо­ло­ги­че­ские подроб­но­сти — пере­жи­ва­ния дей­ст­ву­ю­щих лиц, их стра­хи, надеж­ды и т. п. — изо­бра­жа­ют­ся подроб­но, живо и во мно­гих слу­ча­ях очень глу­бо­ко и тон­ко.

Осо­бен­но инте­ре­су­ют Лука­на те собы­тия граж­дан­ской вой­ны, какие могут дать ему воз­мож­ность дра­ма­ти­зи­ро­вать изло­же­ние и вве­сти в него живую чело­ве­че­скую речь. О чем бы ни повест­во­вал Лукан, он всюду, где толь­ко воз­мож­но, застав­ля­ет сво­их дей­ст­ву­ю­щих лиц гово­рить. Само собою разу­ме­ет­ся, что ни речи глав­ных участ­ни­ков вой­ны, ни тем более таких вто­ро­сте­пен­ных фигур, как Сце­ва, Ахо­рей, Брут, Амикл и жите­ли ост­ро­ва Лес­боса, не могут пре­тен­до­вать на под­лин­ность. Но ведь и антич­ные исто­ри­ки, не толь­ко подоб­ные Титу Ливию, но и такие, как Фукидид, ста­рав­ший­ся быть как мож­но более точ­ным и кри­ти­че­ски под­хо­див­ший к сво­им источ­ни­кам³⁵, вво­ди­ли в свое изло­же­ние речи, нисколь­ко не скры­вая, что эти речи никак не могут быть точ­ною запи­сью того, что в дей­ст­ви­тель­но­сти было ска­за­но³⁶. «Запис­ки» Юлия Цеза­ря так­же пере­пол­не­ны реча­ми. Это вполне понят­но, пото­му что и в Гре­ции и в Риме исто­ри­че­ские сочи­не­ния счи­та­лись лите­ра­тур­ным жан­ром, близ­ким к ора­тор­ско­му искус­ству.

И вот, Лукан сле­ду­ет это­му обы­чаю и настоль­ко широ­ко поль­зу­ет­ся реча­ми в сво­ем исто­ри­че­ском эпо­се, что Квин­ти­ли­ан имел пол­ное пра­во назвать его про­из­веде­ние более под­хо­дя­щим для изу­че­ния ора­то­ру, чем сти­хотвор­цу. Лукан настоль­ко увле­ка­ет­ся реча­ми, что идет и на неко­то­рые откло­не­ния от с.290 исто­ри­че­ских фак­тов, вво­дя, напри­мер, в свою поэ­му Цице­ро­на, обра­щаю­ще­го­ся с речью к Пом­пею перед нача­лом Фар­саль­ской бит­вы, тогда как Цице­ро­на на фар­саль­ском поле не было. Ради рито­ри­че­ско­го эффек­та вво­дит Лукан и речи Бру­та и Като­на в кни­ге вто­рой, несмот­ря на то, что свида­ние Като­на с Бру­том в Риме при нача­ле граж­дан­ской вой­ны более чем неве­ро­ят­но. Но на такие откло­не­ния от фак­тов древ­ние мало обра­ща­ли вни­ма­ния даже в спе­ци­аль­но исто­ри­че­ских про­из­веде­ни­ях, како­вы, напри­мер, сочи­не­ния Сал­лю­стия или Тита Ливия и «Запис­ки» Юлия Цеза­ря. Веро­ят­ное или прав­до­по­доб­ное лег­ко заме­ня­ло собой доку­мен­таль­ное изло­же­ние. У Тита Ливия, да и у дру­гих древ­них исто­ри­ков, счи­тав­ших свои про­из­веде­ния отнюдь не лето­пис­ны­ми сво­да­ми, а про­из­веде­ни­я­ми худо­же­ст­вен­ной лите­ра­ту­ры, мы най­дем сколь­ко угод­но подоб­ных откло­не­ний³⁷.

Одна­ко Лукан дела­ет мало исто­ри­че­ских оши­бок и ход граж­дан­ской вой­ны, как мы уже ука­зы­ва­ли, пере­да­ет с доста­точ­ною точ­но­стью, вво­дя, впро­чем, ино­гда эпи­зо­ды или опи­са­ния, не име­ю­щие пря­мо­го отно­ше­ния к основ­но­му содер­жа­нию его поэ­мы. Бла­го­да­ря таким отступ­ле­ни­ям мы можем позна­ко­мить­ся из тек­ста «Фар­са­лии» с очень инте­рес­ны­ми и недо­ста­точ­но извест­ны­ми по дру­гим источ­ни­кам подроб­но­стя­ми рим­ско­го быта, древ­ней гео­гра­фии и этно­гра­фии, с рели­ги­оз­ны­ми веро­ва­ни­я­ми и т. п. Подроб­ный рас­сказ Ахо­рея о Ниле (кн. X), длин­ное опи­са­ние посе­ще­ния Аппи­ем умолк­нув­ше­го Дель­фий­ско­го ора­ку­ла (кн. V) и тому подоб­ные отступ­ле­ния дают нам весь­ма важ­ный мате­ри­ал для исто­рии антич­ной куль­ту­ры.

Что каса­ет­ся при­стра­стия Лука­на ко вся­ким «ужа­сам», а не про­сто толь­ко к «уди­ви­тель­но­му», при­стра­стия, кото­рое сра­зу бро­са­ет­ся в гла­за при чте­нии «Фар­са­лии», то оно вполне гар­мо­ни­ру­ет с зада­чей его поэ­мы: пока­зать ужас граж­дан­ской вой­ны и все бед­ст­вия, какие обру­ши­ва­ют­ся на государ­ство, когда с.291 люди, сто­я­щие во гла­ве его, а за ними и рядо­вые граж­дане, забы­вая о сво­ей родине и сво­ем дол­ге перед ней, пре­сле­ду­ют лич­ные, свое­ко­рыст­ные инте­ре­сы.

V

В согла­сии с уче­ни­ем сто­и­ков, Лукан счи­та­ет, что все в мире опре­де­ле­но судь­бой, или роком (fa­tum), зако­нов кото­ро­го не в силах изме­нить даже сами боги. При таком миро­воз­зре­нии богам в его поэ­ме, дей­ст­ви­тель­но, не может быть места. Но, отверг­нув боже­ства как дей­ст­ву­ю­щие силы, Лукан не хочет совер­шен­но порвать с таин­ст­вен­ным и чудес­ным, кото­рое зани­ма­ет такое важ­ное место в геро­и­че­ском эпо­се. В «Фар­са­лии» мы встре­ча­ем и вещие сны, и про­ро­че­ства, и гада­ния, и такие кар­ти­ны, как заме­ча­тель­ное опи­са­ние свя­щен­но­го леса (III, ст. 399—425), кото­рый при­ка­зы­ва­ет выру­бить Цезарь. И хотя Лукан и при­зна­ет допу­сти­мость узна­вать (VI, ст. 428—430)

Судь­бы по жилам зве­рей, по пти­цам, по мол­ни­ям неба Иль по све­ти­лам гадать, подоб­но жре­цам асси­рий­ским, Или дру­гим ведов­ст­вом — негре­хов­ным,

но сам он про­тив стрем­ле­ния людей рас­кры­вать пред­опре­де­ле­ния судь­бы, осуж­дая (в нача­ле кн. II) «пра­ви­те­ля Олим­па» за то, что он тре­во­жит и сму­ща­ет людей,

В гроз­ных про­ро­че­ствах им откры­вая гряду­щую гибель,

и с пол­ною опре­де­лен­но­стью выска­зы­ва­ет уста­ми Като­на свое отри­ца­тель­ное отно­ше­ние к ора­ку­лам (в кн. IX). Катон отка­зы­ва­ет­ся узнать о судь­бе посред­ст­вом обра­ще­ния к про­ри­ца­ли­щу Юпи­те­ра-Аммо­на (IX, ст. 566—584); осо­бен­но же рез­ко пори­ца­ет Лукан «про­тив­ные выш­ним таин­ства магов» (VI, ст. 430), к кото­рым при­бе­га­ет Секст, «сын недо­стой­ный» Пом­пея (VI, ст. 420).

Осо­бое место зани­ма­ют в «Фар­са­лии» леген­ды и мифы, кото­рые Лукан очень любит встав­лять в свое повест­во­ва­ние, с.292 стре­мясь укра­сить и ожи­вить ими изло­же­ние исто­ри­че­ских собы­тий. Так, Лукан поль­зу­ет­ся мифа­ми, напри­мер, для срав­не­ния бес­по­кой­но­го сна вои­нов Цеза­ря после Фар­саль­ской бит­вы с мука­ми Оре­ста, пре­сле­ду­е­мо­го Эвме­нида­ми, с безу­ми­ем Пен­фея и с отча­я­ни­ем Ага­вы (VII, ст. 777—780); для сопо­став­ле­ния уча­сти кораб­лей Пом­пея с кораб­лем Арго­нав­тов, про­хо­див­шем меж­ду Сим­пле­га­да­ми (II, ст. 711—718), а так­же и для того, чтобы рас­цве­тить подроб­ные гео­гра­фи­че­ские опи­са­ния, зани­маю­щие в его поэ­ме зна­чи­тель­ное место. Так, напри­мер, гово­ря о посе­ще­нии Аппи­ем Дель­фов, Лукан начи­на­ет свой рас­сказ мифом о созда­нии дель­фий­ско­го про­ри­ца­ли­ща Апол­ло­ном (V, ст. 79—85); при опи­са­нии Фес­са­лии (VI, ст. 333—412) поэт про­яв­ля­ет в пол­ной мере свою мифо­ло­ги­че­скую уче­ность и усна­ща­ет это опи­са­ние все­воз­мож­ны­ми мифа­ми, свя­зан­ны­ми с этою обла­стью: тут и Гер­ку­лес, и Ахилл, и Ага­ва с голо­вою Пен­фея, и кен­тав­ры, и Пифон и т. д. и т. д.

Но наи­боль­ший инте­рес пред­став­ля­ют для нас у Лука­на те мифы, кото­рые он изла­га­ет обсто­я­тель­но и подроб­но. К таким мифам отно­сят­ся миф об Антее и Гер­ку­ле­се (IV, ст. 581—660), миф о Пал­ла­де-Три­то­ниде и саде Гес­пе­рид (IX, ст. 348—367) и миф о Меду­зе и Пер­сее (IX, ст. 619—699).

Чрез­вы­чай­но любо­пыт­ны раз­лич­ные моти­ви­ров­ки введе­ния в текст поэ­мы мифа о саде Гес­пе­рид и мифа о Меду­зе и Пер­сее. В пер­вом слу­чае Лукан оправ­ды­ва­ет себя пра­вом поэта укло­нять­ся от исти­ны³⁸, а во вто­ром, при­зна­вая невоз­мож­ность уяс­нить истин­ные при­чи­ны про­ис­хож­де­ния зараз­ных испа­ре­ний и ядов в ливий­ской зем­ле, он ука­зы­ва­ет на вздор­ность мифи­че­ско­го объ­яс­не­ния:

Столь­ко смер­тей поче­му исто­ча­ет Ливии воздух, Вся­кой зара­зой богат? Какие тай­ные яды В этой сме­ша­ла зем­ле при­ро­да? Трудом и усер­дьем Мы не узна­ем того; а ска­за­нье, извест­ное в мире, Все обма­ну­ло века, за исти­ну выдав неправ­ду.

с.293 И как бы в дока­за­тель­ство неле­по­сти ска­зоч­но­го тол­ко­ва­ния Лукан пре­вос­ход­но изла­га­ет самый миф с непод­дель­ным увле­че­ни­ем.

Очень обсто­я­тель­но и ярко рас­ска­зан и миф об Антее и Гер­ку­ле­се, кон­чаю­щий­ся про­слав­ле­ни­ем победи­те­ля кар­фа­ге­нян Сци­пи­о­на. Этот миф осо­бен­но инте­ре­сен тем, что глу­бо­кий смысл его для нас про­ник­но­вен­но рас­крыт И. В. Ста­ли­ным в его заклю­чи­тель­ном сло­ве на пле­ну­ме ЦК ВКП(б) 3—5 мар­та 1937 г.³⁹

Поэ­ма Лука­на име­ла огром­ный успех и в древ­но­сти, и в новое вре­мя. Осо­бен­но попу­ля­рен был Лукан во вре­ме­на фран­цуз­ской рево­лю­ции, когда даже один стих из «Фар­са­лии» —

Зна­ет ли кто, что мечи нам даны, чтобы не было раб­ства40,

был выгра­ви­ро­ван на саб­лях нацио­наль­ной гвар­дии.

Древ­ней­шие и луч­шие спис­ки «Фар­са­лии» отно­сят­ся к IX и X вв. Со вре­ме­ни выхо­да пер­во­го печат­но­го изда­ния поэ­мы в 1469 г. и до наших дней появи­лось зна­чи­тель­но более сот­ни пол­ных изда­ний ее тек­ста. Пере­во­ды «Фар­са­лии» на раз­ные евро­пей­ские язы­ки так­же очень мно­го­чис­лен­ны.

Для нас поэ­ма Лука­на име­ет очень важ­ное зна­че­ние, так как не толь­ко осве­ща­ет исто­рию поли­ти­че­ской мыс­ли вре­мен рим­ской импе­рии, но и дает бога­тый мате­ри­ал для изу­че­ния антич­ной лите­ра­ту­ры, явля­ясь заме­ча­тель­ным памят­ни­ком рим­ско­го исто­ри­че­ско­го эпо­са.

VI

Содер­жа­ние «Фар­са­лии»

Кни­га пер­вая. Ука­за­ние на тему поэ­мы (1—7)⁴¹. — Безу­мие рим­лян, забыв­ших о внеш­них вра­гах из-за граж­дан­ской вой­ны (8—32). — Если, одна­ко, граж­дан­ская вой­на с.294 вызва­на роко­вой необ­хо­ди­мо­стью и при­ве­ла к появ­ле­нию Неро­на, то нель­зя роп­тать за нее на судь­бу. Лесть Неро­ну (33—66). — При­чи­ны граж­дан­ской вой­ны (67—182. См. стр. 262 сл. при­меч. 1 [прим. 12 в эл. публ.]). — Нача­ло похо­да Цеза­ря на Рим и пере­ход через Руби­кон (183—230); заня­тие Ари­ми­на (231—261). — При­бы­тие к Цеза­рю народ­ных три­бу­нов, изгнан­ных из Рима Сена­том; Кури­он убеж­да­ет Цеза­ря немед­лен­но начать вой­ну с Пом­пе­ем (261—291); речь Цеза­ря к сол­да­там (291—351). — Речь цен­ту­ри­о­на Лелия (352—391). — Цезарь вызы­ва­ет к себе когор­ты, нахо­дя­щи­е­ся в Гал­лии; пере­чис­ле­ние этих войск (392—465). — Цезарь зани­ма­ет Ита­лию сво­и­ми вой­ска­ми и наво­дит этим такой ужас на рим­лян, что сена­то­ры и Пом­пей остав­ля­ют Рим (466—522). — Страш­ные зна­ме­ния пред­сто­я­щих бед­ст­вий (522—583). — Гада­ния о судь­бе Рима (584—638). — Аст­ро­ло­ги­че­ские пред­ска­за­ния Нигидия Фигу­ла (639—672). Про­ро­че­ство исступ­лен­ной рим­ской мат­ро­ны о гряду­щей войне (673—695).

Кни­га вто­рая начи­на­ет­ся с рас­суж­де­ния в духе фило­со­фии сто­и­ков о зако­нах миро­зда­ния и о роли судь­бы и слу­чая (1—15). — Скорбь в Риме. Опи­са­ние жалоб жен­щин, вои­нов и ста­ри­ков, кото­рые вспо­ми­на­ют вре­ме­на Мария и Сул­лы (16—233). — Свида­ние Бру­та с Като­ном и речи их о граж­дан­ской войне (234—325). — Вто­рич­ная женить­ба Като­на на Мар­ции (326—371). — Харак­тер и образ мыс­лей Като­на (372—391). — Пом­пей отсту­па­ет в Капую, где пыта­ет­ся орга­ни­зо­вать сопро­тив­ле­ние Цеза­рю (392—398); опи­са­ние Апен­нин (399—438). — Харак­те­ри­сти­ка дей­ст­вий Цеза­ря и коле­ба­ния жите­лей ита­лий­ских горо­дов, не знаю­щих, на чью сто­ро­ну стать (439—461). — Бег­ство вое­на­чаль­ни­ков Пом­пея — Либо­на, Тер­ма, Сул­лы, Вара, Лен­ту­ла и Сци­пи­о­на (462—477). — Доми­ций пыта­ет­ся защи­щать город Кор­фи­ний, но Цезарь берет город и при­ка­зы­ва­ет осво­бо­дить плен­но­го Доми­ция (478—525). — Речь Пом­пея к вой­ску (526—595). — Видя, что вой­ско его нена­деж­но, Пом­пей отсту­па­ет в Брун­ди­сий (596—609). — Опи­са­ние Брун­ди­сия (610—627). — Пом­пей отправ­ля­ет сво­его с.295 стар­ше­го сына на Восток и в Еги­пет, а кон­су­лов — в Эпир за воен­ною помо­щью (628—649). — Тем вре­ме­нем Цезарь ста­ра­ет­ся захва­тить Пом­пея в Брун­ди­сии, бло­ки­руя порт (650—679). — Пом­пей про­ры­ва­ет­ся из Брун­ди­сия на кораб­лях. Город сда­ет­ся Цеза­рю (650—736).

Кни­га третья. Явле­ние спя­ще­му на кораб­ле Пом­пею при­зра­ка его покой­ной жены Юлии, кото­рая пред­ска­зы­ва­ет ему гибель в граж­дан­ской войне. Проснув­шись, Пом­пей про­дол­жа­ет путь и дости­га­ет Дирра­хия (1—45). — Даль­ней­шая часть кни­ги посвя­ще­на дей­ст­ви­ям Цеза­ря. Цезарь отправ­ля­ет Кури­о­на в Сици­лию и Сар­ди­нию за про­до­воль­ст­ви­ем, а сам направ­ля­ет­ся в Рим, где неза­кон­но созы­ва­ет Сенат (46—107); захват Цеза­рем государ­ст­вен­ных денег, несмот­ря на про­ти­во­дей­ст­вие народ­но­го три­бу­на Метел­ла (108—168). — Отступ­ле­ние: опи­са­ние вспо­мо­га­тель­ных сил Пом­пея (169—297). — Оста­вив Рим, Цезарь пере­хо­дит Аль­пы и направ­ля­ет­ся к Мас­си­лии. Речь мас­си­лий­цев и ответ Цеза­ря. Нача­ло оса­ды Мас­си­лии (298—398). — Опи­са­ние свя­щен­но­го леса под Мас­си­ли­ей, кото­рый выру­ба­ют по при­ка­зу и почи­ну Цеза­ря (399—452). — Цезарь пору­ча­ет оса­ду сво­им вое­на­чаль­ни­кам (453—496), мас­си­лий­цы дела­ют вылаз­ку и сжи­га­ют осад­ные укреп­ле­ния рим­лян (497—508). — Рим­ляне пере­но­сят воен­ные дей­ст­вия на море; опи­са­ние флота рим­лян и мас­си­лий­цев (509—538). — Начи­на­ет­ся мор­ское сра­же­ние, в кото­ром побеж­да­ют рим­ляне (539—762).

Кни­га чет­вер­тая. Опи­са­ние лаге­ря, раз­би­то­го лега­та­ми Пом­пея в Испа­нии под Илер­дой напро­тив лаге­ря Цеза­ря (1—23). — Нача­ло воен­ных дей­ст­вий под Илер­дой и опи­са­ние про­лив­ных дождей и навод­не­ния, зали­ваю­ще­го лагерь Цеза­ря (24—120). — По окон­ча­нии навод­не­ния Цезарь пере­хо­дит через реку Сикор, постро­ив мост. Пет­рей сни­ма­ет­ся с лаге­ря и направ­ля­ет­ся в Кельт­ибе­рию (121—147). — Цезарь насти­га­ет Пет­рея, и оба враж­деб­ные лаге­ря рас­по­ла­га­ют­ся вбли­зи друг от дру­га. Рим­ские вои­ны обе­их сто­рон узна­ют зна­ко­мых и род­ных и мир­но схо­дят­ся вме­сте, но Пет­рей обра­ща­ет­ся к сво­им сол­да­там с речью и побуж­да­ет их к сра­же­нью (148—253). — Воен­ные с.296 дей­ст­вия Цеза­ря и пом­пе­ян­цев, кон­чаю­щи­е­ся победою Цеза­ря. (254—401). — Неуда­чи вое­на­чаль­ни­ков Цеза­ря. Легат его, Анто­ний, заперт пом­пе­ян­ца­ми в Салоне (в Илли­рии) (402—464); опи­са­ние подви­га Вул­тея и его вои­нов (465—581). — Дей­ст­вия Кури­о­на в Ливии. Миф об Антее (581—660). — Вой­ска пом­пе­ян­цев под началь­ст­вом Вара и Юбы в Афри­ке. Отно­ше­ние Юбы к Кури­о­ну (661—693). — Вре­мен­ный успех Кури­о­на в сра­же­нии с Варом (694—714). — Пора­же­ние вой­ска Кури­о­на и его смерть (715—798). — Рас­суж­де­ние Лука­на о Кури­оне (799—824).

Кни­га пятая. Заседа­ние Сена­та в Эпи­ре для обсуж­де­ния дей­ст­вий про­тив Цеза­ря (1—14). — Речь кон­су­ла Лен­ту­ла, пред­ла­гаю­ще­го избрать Пом­пея вождем от име­ни Сена­та для веде­ния вой­ны про­тив Цеза­ря (15—47); Сенат пере­да­ет вер­хов­ное коман­до­ва­ние Пом­пею, возда­ет почет «союз­ным царям и наро­дам», пере­да­ет власть над Ливи­ей Юбе, а над Егип­том — Пто­ле­мею (47—65); Аппий отправ­ля­ет­ся к Дель­фий­ско­му ора­ку­лу для полу­че­ния пред­ска­за­ний (65—70). — Опи­са­ние Дель­фий­ско­го ора­ку­ла, жри­цу кото­ро­го Аппий при­нуж­да­ет дать пред­ска­за­ния (71—236). — Мятеж в вой­ске Цеза­ря (237—299). — Цезарь бес­страш­но явля­ет­ся к мятеж­ни­кам, обра­ща­ет­ся к ним с речью и усми­ря­ет мятеж (300—373). — Цезарь посы­ла­ет вой­ско в Брун­ди­сий, а сам без армии отправ­ля­ет­ся в Рим, где полу­ча­ет кон­суль­ство (374—402). — После это­го Цезарь при­ез­жа­ет в Брун­ди­сий, сна­ря­жа­ет флот и пере­прав­ля­ет­ся с частью войск в Эпир (403—460). — Вой­ска Цеза­ря и Пом­пея при­хо­дят в сопри­кос­но­ве­ние (461—475). — Ввиду того, что Анто­ний не при­сы­ла­ет из Брун­ди­сия осталь­ных войск, несмот­ря на тре­бо­ва­ния Цеза­ря, он реша­ет сам отпра­вить­ся за ними (476—503). — Опи­са­ние попыт­ки Цеза­ря пере­плыть через море в про­стой лод­ке. Буря меша­ет пере­пра­ве, и лод­ку выбра­сы­ва­ет обрат­но на берег Эпи­ра (504—677). — Встре­ча Цеза­ря его сол­да­та­ми и при­бы­тие Анто­ния с фло­том (678—721). — Ввиду пред­сто­я­ще­го сра­же­ния Пом­пей реша­ет отпра­вить жену свою Кор­не­лию на ост­ров Лес­бос. Опи­са­ние их раз­лу­ки (722—815).

с.297 Кни­га шестая. Дей­ст­вия Пом­пея и Цеза­ря у Дирра­хия (1—63). — Недо­ста­ток под­нож­но­го кор­ма и болез­ни угро­жа­ют вой­ску Пом­пея, а вой­ско Цеза­ря тер­пит жесто­кий голод (64—117). — Пом­пей реша­ет про­рвать окру­же­ние Цеза­ря. Опи­са­ние подви­га цен­ту­ри­о­на Цеза­ря — Сце­вы (118—262). — Воен­ные дей­ст­вия окан­чи­ва­ют­ся пора­же­ни­ем Цеза­ря, но Пом­пей не исполь­зу­ет свою победу и дает Цеза­рю уйти в Фес­са­лию (263—315). — При­бли­жен­ные Пом­пея убеж­да­ют его вер­нуть­ся с вой­ском в Ита­лию, но Пом­пей отка­зы­ва­ет­ся и сам едет в Фес­са­лию (316—332). — Опи­са­ние Фес­са­лии (333—412). — Бес­по­кой­ство вои­нов перед пред­сто­я­щим сра­же­ни­ем. Сын Пом­пея Секст реша­ет узнать о пред­сто­я­щей судь­бе при помо­щи магии (413—437). — Опи­са­ние фес­са­лий­ских кол­ду­ний и их вол­шеб­ства (438—569). — Секст при­хо­дит к кол­ду­нье Эрих­то. Раз­го­вор его с кол­ду­ньей и подроб­ное опи­са­ние закли­на­ний и маги­че­ских дей­ст­вий с пред­ска­за­ни­ем о гряду­щем (570—830).

Кни­га седь­мая. Сно­виде­ние Пом­пея и горест­ные раз­мыш­ле­ния Лука­на (1—44). — Сол­да­ты ждут сиг­на­ла к бою. Речь Цице­ро­на, побуж­даю­ще­го Пом­пея начать сра­же­ние, и ответ Пом­пея (45—130). — Выступ­ле­ние вой­ска Пом­пея и опи­са­ние гроз­ных зна­ме­ний (131—234). — Мыс­ли Цеза­ря перед боем, его речь к вой­ску и бод­рость его вои­нов (235—336). — Мрач­ные пред­чув­ст­вия Пом­пея, кото­рые он ста­ра­ет­ся пре­одо­леть, и его обра­ще­ние к вой­ску (337—384). — Лукан опла­ки­ва­ет пред­сто­я­щий резуль­тат Фар­саль­ско­го сра­же­ния. Пер­во­на­чаль­ная нере­ши­тель­ность сол­дат, видя­щих в про­тив­ни­ках сво­их род­ных (385—469). — Вете­ран Цеза­ря Кра­стин начи­на­ет бит­ву. Опи­са­ние нача­ла боя (470—505). — Кон­ни­ца Пом­пея начи­на­ет окру­жать вой­ско Цеза­ря, но обра­ще­на в бег­ство когор­та­ми (506—544). — Цезарь одер­жи­ва­ет верх и при­ка­зы­ва­ет вой­скам, щадя народ, бес­по­щад­но истреб­лять сена­то­ров и знать (545—585). — Брут в доспе­хе про­сто­го вои­на стре­мит­ся убить Цеза­ря (586—596). — Смерть Доми­ция (597—616). — Опи­са­ние пора­же­ния армии Пом­пея (617—646). — Бег­ство побеж­ден­но­го Пом­пея (647—727). — Цезарь зани­ма­ет лагерь Пом­пея. Поле сра­же­ния наут­ро с.298 сле­дую­ще­го дня. Цезарь запре­ща­ет погре­бать тру­пы вра­гов, и они ста­но­вят­ся добы­чей диких зве­рей и птиц (728—846). — Поэт про­кли­на­ет Фес­са­лию (847—872).

Кни­га вось­мая. Пом­пей направ­ля­ет­ся на ост­ров Лес­бос, где нахо­дит­ся Кор­не­лия. Встре­ча ее с Пом­пе­ем (1—108). — Несмот­ря на при­гла­ше­ние лес­бос­цев, Пом­пей с женой уез­жа­ют с ост­ро­ва. Раз­мыш­ле­ния Пом­пея на кораб­ле и его беседы с корм­чим (109—201). — Встре­ча с Дейота­ром, кото­ро­го Пом­пей направ­ля­ет за помо­щью к дале­ким наро­дам (202—240). — Опи­са­ние путе­ше­ст­вия Пом­пея (241—455). — По сове­ту Лен­ту­ла Пом­пей плы­вет в Еги­пет (456—471). — При­бли­жен­ные Пто­ле­мея обсуж­да­ют, как посту­пить с Пом­пе­ем; Потин пред­ла­га­ет его убить (472—535). — Все согла­ша­ют­ся. Скорбь и него­до­ва­ние Лука­на (536—560). — Пом­пей при­ста­ет к бере­гу. Опи­са­ние его убий­ства. Мыс­ли уми­раю­ще­го Пом­пея (561—636). — Горест­ная речь Кор­не­лии (637—662). — Голо­ву Пом­пея отно­сят к Пто­ле­мею, кото­рый при­ка­зы­ва­ет ее набаль­за­ми­ро­вать и сохра­нить для Цеза­ря (663—691). — Лукан опла­ки­ва­ет участь Пом­пея (692—711). — Погре­бе­ние тела Пом­пея Кор­дом (712—780). — Обра­ще­ние Лука­на к Кор­ду и заклю­чи­тель­ные раз­мыш­ле­ния поэта (781—872).

Кни­га девя­тая. Катон соби­ра­ет на Кор­ки­ре остат­ки армии Пом­пея, раз­би­той при Фар­са­ле; с Кор­ки­ры вой­ско пере­прав­ля­ет­ся на судах в Афри­ку и встре­ча­ет­ся с кораб­ля­ми Секс­та Пом­пея и Кор­не­лии (1—50). — Скорбь Кор­не­лии, пере­да­ча ею заве­ща­ния Пом­пея сыно­вьям и плач ее (51—116). — Встре­ча сыно­вей Пом­пея — Гнея и Секс­та (117—166). — Кор­не­лия и все пом­пе­ян­цы опла­ки­ва­ют Пом­пея. Речь Като­на в его честь (167—214). — Сол­да­ты не хотят про­дол­жать вой­ну и по нау­ще­нию Тар­кон­ди­мота бро­са­ют­ся на кораб­ли, чтобы поки­нуть Като­на (215—252). — Речь Като­на, пре­кра­щаю­щая мятеж (253—293). — Катон зани­ма­ет Кире­ну и идет через Сир­ты к Юбе. Опи­са­ние Сир­тов (294—318). — Часть флота поте­ря­на, а осталь­ная при­ста­ет к бере­гу у озе­ра Три­то­на (319—347). — Опи­са­ние этой мест­но­сти и сада Гес­пе­рид (348—367). — Катон с.299 реша­ет идти через пусты­ню (368—410). Опи­са­ние Ливии и тяже­ло­го похо­да по ней (411—510). — Опи­са­ние хра­ма Юпи­те­ра-Аммо­на в оази­се (511—543). — Лаби­ен и дру­гие спут­ни­ки Като­на убеж­да­ют его вопро­сить ора­кул Аммо­на (544—563). — Ответ Като­на (564—586). — Вос­хва­ле­ние тер­пе­ли­во­сти, скром­но­сти и муже­ства Като­на (587—618). — Леген­да о про­ис­хож­де­нии ливий­ских змей и миф о Меду­зе и Пер­сее (619—699). — Опи­са­ние раз­ных видов змей (700—733). — Вои­ны Като­на поги­ба­ют от уку­сов змей (734—838). — Стра­да­ния и жало­бы вои­нов, кото­рых под­дер­жи­ва­ет толь­ко доб­лесть Като­на (839—889). — Рим­ско­му вой­ску помо­га­ют псил­лы — закли­на­те­ли змей, вра­чу­ю­щие раны от их уку­сов (890—937). — Вой­ско при­хо­дит на зимов­ку в Леп­тис (938—949). — При­бы­тие Цеза­ря в Трою (950—999). — Цезарь идет с фло­том в Еги­пет и на седь­мой день дости­га­ет Фаро­са. Его встре­ча­ет тело­хра­ни­тель Пто­ле­мея с голо­вою Пом­пея. Речь тело­хра­ни­те­ля и плач Цеза­ря, кото­рый Лукан счи­та­ет при­твор­ным (1000—1063). — Речь Цеза­ря к тело­хра­ни­те­лю (1064—1108).

Кни­га деся­тая. При­бы­тие Цеза­ря в Еги­пет, где он посе­ща­ет хра­мы богов и склеп Алек­сандра Македон­ско­го. Рас­суж­де­ния Лука­на об Алек­сан­дре (1—52). — Цезарь во двор­це Пто­ле­мея и свида­ние его с Клео­патрой, кото­рая про­сит его о вос­ста­нов­ле­нии ее цар­ских прав (53—103). — Цезарь при­ми­ря­ет Клео­пат­ру и Пто­ле­мея. Опи­са­ние пира, дан­но­го Клео­патрою (104—171). — По окон­ча­нии пир­ше­ства Цезарь рас­спра­ши­ва­ет вер­хов­но­го жре­ца Ахо­рея о Егип­те и, в част­но­сти, об исто­ке и тече­нии Нила (172—192). — Ахо­рей опро­вер­га­ет ста­рин­ные леген­ды о Ниле и выска­зы­ва­ет свое мне­ние (193—261). — Потин обду­мы­ва­ет убий­ство Цеза­ря, при­вле­кая к себе в сообщ­ни­ки Ахил­ла (262—398). — Вои­ны Ахил­ла, часть кото­рых состав­ля­ли латин­ские сол­да­ты, окру­жа­ют дво­рец; но убий­ство Цеза­ря откла­ды­ва­ет­ся на сле­дую­щий день из бояз­ни, как бы в сума­то­хе напа­де­ния не был убит Пто­ле­мей (398—433). — Цезарь укры­ва­ет­ся во двор­це, но все вре­мя дер­жит при себе Пто­ле­мея. Послан­ный от име­ни Пто­ле­мея к бун­тов­щи­кам тело­хра­ни­тель ими с.300 убит. Дво­рец оста­ет­ся пока непри­ступ­ным (434—485). — Начи­на­ет­ся напа­де­ние на дво­рец с моря, в кото­рое выда­ет­ся часть двор­ца, но Цезарь при­ка­зы­ва­ет под­жечь вра­же­ский флот, вме­сте с кото­рым заго­ра­ют­ся и при­мор­ские дома (486—503). — Поль­зу­ясь смя­те­ни­ем, Цезарь глу­бо­кою ночью садит­ся на корабль и захва­ты­ва­ет ост­ров Фарос. Цезарь при­ка­зы­ва­ет каз­нить Поти­на, а сест­ра Пто­ле­мея Арси­ноя соб­ст­вен­но­руч­но уби­ва­ет Ахил­ла (504—524). — Новый еги­пет­ский вое­на­чаль­ник начи­на­ет тес­нить Цеза­ря (525—546).

На этом поэ­ма Лука­на обры­ва­ет­ся.