Речи

Речь в защиту Луция Корнелия Бальба

[В суде, июль — август 56 г. до н. э.]

В 72 г. до н. э., в год кон­су­ла­та Л. Гел­лия Попли­ко­лы и Гн. Кор­не­лия Лен­ту­ла Кло­ди­а­на, был издан закон (Гел­ли­ев — Кор­не­ли­ев закон), раз­ре­шав­ший Гнею Пом­пею даро­вать пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства испан­цам, ока­зав­шим Рим­ско­му государ­ству услу­ги во вре­мя про­ис­хо­див­ших в Испа­нии воен­ных дей­ст­вий про­тив Кв. Сер­то­рия. Гн. Пом­пей пре­до­ста­вил пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства одно­му гади­тан­цу, кото­рый при этом полу­чил имя Луция Кор­не­лия Баль­ба. Впо­след­ст­вии Л. Бальб стал дове­рен­ным лицом Цеза­ря и участ­во­вал в его похо­де в Испа­нию в каче­стве началь­ни­ка вой­ско­вых рабо­чих (prae­fec­tus fab­rum).

На осно­ва­нии дого­во­ра, заклю­чен­но­го меж­ду Гаде­сом и Римом в 212 г. до н. э. и под­твер­жден­но­го в 78 г. в кон­су­лат М. Эми­лия Лепида и Кв. Лута­ция Кату­ла Капи­то­лий­ско­го, Гадес стал ci­vi­tas foe­de­ra­ta; соглас­но Юли­е­ву зако­ну 90 г., жите­ли союз­ных с Римом граж­дан­ских общин мог­ли полу­чить пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства толь­ко с согла­сия сво­ей общи­ны; из-за несо­блюде­ния это­го усло­вия Л. Бальб был при­вле­чен к суду по обви­не­нию в неза­кон­ном полу­че­нии прав рим­ско­го граж­дан­ства. Л. Баль­ба защи­ща­ли Гн. Пом­пей, М. Лици­ний Красс и М. Цице­рон, гово­рив­ший послед­ним. Суд оправ­дал обви­ня­е­мо­го.

(I, 1) Если в суде ока­зы­ва­ет дей­ст­вие авто­ри­тет защит­ни­ка, то Луция Кор­не­лия защи­ща­ли извест­ней­шие мужи; если ока­зы­ва­ет дей­ст­вие опыт, то — весь­ма иску­шен­ные; если — даро­ва­ние, то — весь­ма крас­но­ре­чи­вые; если пре­дан­ность, то — луч­шие дру­зья и люди, свя­зан­ные с Луци­ем Кор­не­ли­ем и ока­зан­ны­ми ему мило­стя­ми, и тес­ней­шей при­яз­нью. Како­во, в таком слу­чае, может быть мое уча­стие? Оно воз­мож­но в меру того авто­ри­те­та, какой вы захо­те­ли за мною при­знать, мое­го скром­но­го опы­та и даро­ва­ния, отнюдь не рав­но­го моей доб­рой воле. Ведь я вижу, что перед дру­ги­ми людь­ми, его защи­щав­ши­ми, Луций Кор­не­лий в очень боль­шом дол­гу; в каком дол­гу перед ним я, ска­жу в дру­гом месте¹. В нача­ле сво­ей речи заяв­ляю одно: если всем, кто спо­соб­ст­во­вал мое­му вос­ста­нов­ле­нию в пра­вах и высо­ком поло­же­нии, я не смог вполне отпла­тить рав­ной услу­гой, то поста­ра­юсь воздать им долж­ное моей бла­го­дар­но­стью и хва­лой. (2) О том, сколь убеди­тель­на, судьи, была вче­раш­няя речь Гнея Пом­пея, сколь силь­на, сколь бога­та, свиде­тель­ст­во­ва­ло не мол­ча­ли­вое ваше согла­сие, но откро­вен­ное вос­хи­ще­ние. Нико­гда, кажет­ся, не слы­шал я ниче­го, что гово­ри­лось бы о пра­ве с боль­шей точ­но­стью, о при­ме­рах из про­шло­го с боль­шей пол­нотой, о союз­ных дого­во­рах с бо́льшим зна­ни­ем дела, о вой­нах с бо́льшим блес­ком и авто­ри­те­том, о государ­стве с боль­шей убеди­тель­но­стью, (3) о самом себе с боль­шей скром­но­стью, о судеб­ном деле и обви­не­нии с бо́льшим крас­но­ре­чи­ем. И вот мне уже кажет­ся истин­ным изре­че­ние, кото­рое в устах неко­то­рых люби­те­лей сло­вес­но­сти и фило­со­фии выгляде­ло неправ­до­по­доб­ным и кото­рое гла­сит, что чело­ве­ку, глу­бо­ко про­ник­нув­ше­му­ся все­ми доб­ле­стя­ми, любое дело, за кото­рое бы он ни взял­ся, уда­ет­ся. Мог­ли ли даже у Луция Крас­са² с его ред­кост­ным при­рож­ден­ным даром крас­но­ре­чия, если б он вел это дело, най­тись содер­жа­тель­ность, раз­но­об­ра­зие, изоби­лие, бо́льшие, чем ока­за­лись у чело­ве­ка, кото­рый смог уде­лить это­му заня­тию лишь столь­ко вре­ме­ни, сколь­ко ему уда­лось отды­хать от непре­рыв­ных войн и побед³. (4) Тем труд­нее мне гово­рить послед­ним: и дей­ст­ви­тель­но, моя речь сле­ду­ет за такой, кото­рая не про­шла мимо ваших ушей, но глу­бо­ко запа­ла всем в душу, так что вы, вспо­ми­ная ту речь, може­те полу­чить боль­шее наслаж­де­ние, чем мог­ли бы полу­чить не толь­ко от моей, а вооб­ще от речи любо­го чело­ве­ка. (II) Одна­ко я дол­жен пови­но­вать­ся жела­нию не толь­ко Кор­не­лия, отка­зать кото­ро­му в опас­ное для него вре­мя я никак не могу, но и Гнея Пом­пея, захо­тев­ше­го, чтобы я был про­сла­ви­те­лем и защит­ни­ком его поступ­ка, его реше­ния, его бла­го­де­я­ния, подоб­но тому как я недав­но был тако­вым перед вами, судьи, в дру­гом судеб­ном деле⁴.

(5) И вот что мне, по край­ней мере, кажет­ся достой­ным наше­го государ­ства, вот что — дол­гом исклю­чи­тель­ной сла­ве это­го выдаю­ще­го­ся мужа, вот что — пря­мой вашей обя­зан­но­стью, вот что доста­точ­ным для это­го судеб­но­го дела: все долж­ны согла­сить­ся с тем, что те дей­ст­вия, какие Гней Пом­пей, как извест­но, совер­шил, были ему доз­во­ле­ны. Ведь нет ниче­го более вер­но­го, чем ска­зан­ное вче­ра им самим: Луций Кор­не­лий бьет­ся, защи­щая все свое бла­го­по­лу­чие, а ни в каком пре­ступ­ле­нии не обви­ня­ет­ся. Ведь нет раз­го­во­ра ни о том, что он воров­ски при­сво­ил граж­дан­ские пра­ва, ни о том, что он солгал о сво­ем про­ис­хож­де­нии, ни о том, что он при­крыл­ся каким-то бес­со­вест­ным обма­ном, ни о том, что он про­крал­ся в цен­зор­ский спи­сок. Одним его попре­ка­ют — тем, что он родил­ся в Гаде­се. Это­го и не отри­ца­ет никто. Все осталь­ное обви­ни­тель при­зна­ет: что во вре­мя труд­ней­шей вой­ны в Испа­нии⁵ Луций Кор­не­лий был под нача­лом Квин­та Метел­ла, под нача­лом Гая Мем­мия — и во фло­те, и в вой­сках; что с того вре­ме­ни, как Пом­пей при­был в Испа­нию и назна­чил Гая Мем­мия сво­им кве­сто­ром, Луций Кор­не­лий нико­гда не покидал Гая Мем­мия; что он был оса­жден в Кар­фа­гене, участ­во­вал в жесто­чай­ших и вели­чай­ших сра­же­ни­ях — на Сукроне и на Турии⁶; что он был под нача­лом Пом­пея до само­го кон­ца вой­ны. (6) Вот что отно­сит­ся соб­ст­вен­но к Кор­не­лию: пре­дан­ность наше­му государ­ству, труды, посто­ян­ство, самоот­вер­жен­ность, доб­лесть, кото­рою он ока­зал­ся досто­ин вели­ко­го пол­ко­во­д­ца, надеж­да на награ­ды за пере­не­сен­ные опас­но­сти; само же награж­де­ние не при­над­ле­жит к поступ­кам того, кто удо­сто­ен награ­ды, но — толь­ко того, кто ее даро­вал.

(III) Тако­вы осно­ва­ния, в силу кото­рых Кор­не­лий полу­чил граж­дан­ские пра­ва от Гнея Пом­пея. Это­го обви­ни­тель не отри­ца­ет, но пори­ца­ет. При­том, при­ме­ни­тель­но к Кор­не­лию он осно­ва­ния одоб­ря­ет, но кары тре­бу­ет, при­ме­ни­тель­но же к Пом­пею осно­ва­ния поро­чит, но ни о каком нака­за­нии, кро­ме худой сла­вы, не гово­рит. Так хотят при­го­во­ром погу­бить бла­го­по­лу­чие неви­нов­ней­ше­го чело­ве­ка, осудить дея­ние заме­ча­тель­ней­ше­го пол­ко­во­д­ца. И вот под судом пра­ва Кор­не­лия и дея­ние Пом­пея. Ведь ты⁷ при­зна­ешь, что Кор­не­лий в том горо­де, откуда он родом, родил­ся в весь­ма почтен­ной семье и с ран­ней моло­до­сти, оста­вив все свои дела, участ­во­вал в наших вой­нах под нача­лом наших пол­ко­вод­цев; не было воен­ных трудов, не было оса­ды, не было сра­же­ния, в каких он бы не при­нял уча­стия. Все это весь­ма похваль­но, при­том отно­сит­ся к само­му Кор­не­лию и ника­ко­го осно­ва­ния для обви­не­ния здесь нет. (7) Где же оно? В том, что ему Пом­пей даро­вал пра­ва граж­дан­ства. Это обви­не­ние про­тив Кор­не­лия? Ничуть, если толь­ко почет не счи­тать позор­ным клей­мом. Так про­тив кого же? По прав­де — ни про­тив кого; по смыс­лу речи обви­ни­те­ля — толь­ко про­тив того, кто даро­вал пра­ва граж­дан­ства. Если бы он, дви­жи­мый чув­ст­вом рас­по­ло­же­ния, воз­на­гра­дил менее под­хо­дя­ще­го чело­ве­ка; если бы даже он воз­на­гра­дил мужа чест­но­го, но не столь заслу­жен­но­го; если бы, нако­нец, речь шла о каком-нибудь поступ­ке, про­ти­во­ре­ча­щем не доз­во­лен­но­му, а долж­но­му, то вам, судьи, все-таки сле­до­ва­ло бы отверг­нуть вся­кий такой упрек. (8) Но что гово­рит­ся теперь? Что гово­рит обви­ни­тель? Что Пом­пей совер­шил то, чего ему не было доз­во­ле­но совер­шить, а это более серь­ез­но, чем если бы он ска­зал, что Пом­пей сде­лал то, чего ему делать не сле­до­ва­ло. Ведь есть что-то, чего делать не сле­ду­ет, даже если это доз­во­ле­но. Ну а если что-нибудь не доз­во­ле­но, то это­го, уж конеч­но, делать не сле­ду­ет.

(IV) Коле­бать­ся ли мне теперь, [судьи, с утвер­жде­ни­ем, что выс­ший закон не поз­во­ля­ет сомне­вать­ся в том, что всем извест­ные дей­ст­вия Гнея Пом­пея ему не толь­ко были доз­во­ле­ны, но и подо­ба­ли?] (9) И дей­ст­ви­тель­но, каких он лишен качеств, нали­чие кото­рых заста­ви­ло бы нас при­знать, что эти пра­ва пре­до­став­ля­ют­ся ему закон­но? Опы­та ли? Но ведь окон­ча­ние его отро­че­ства ста­ло для него нача­лом вели­чай­ших войн и чрез­вы­чай­ных коман­до­ва­ний, и боль­шин­ство его сверст­ни­ков совер­ша­ло похо­ды реже, чем он справ­лял три­ум­фы, а три­ум­фов у него на сче­ту столь­ко, сколь­ко суще­ст­ву­ет кра­ев и стран⁸, столь­ко воен­ных побед, сколь­ко суще­ст­ву­ет родов войн. Или даро­ва­ния? Но ведь даже слу­чай и исход собы­тий были для него не вождя­ми, но спут­ни­ка­ми реше­ний, и в нем одном выс­шая удач­ли­вость состя­за­лась с выс­шей доб­ле­стью, так что общим суж­де­ни­ем чело­ве­ку возда­ва­лось боль­ше, чем богине⁹. Или совест­ли­во­сти, непод­куп­но­сти, бла­го­че­стия, тща­тель­но­сти иска­ли и не нахо­ди­ли у чело­ве­ка, чище, уме­рен­нее, бес­ко­рыст­нее кото­ро­го нико­гда, не гово­рю уж — не виде­ли, но даже в надеж­дах и чая­ни­ях сво­их не пред­став­ля­ли себе наши про­вин­ции, сво­бод­ные наро­ды, цари, самые дале­кие пле­ме­на? (10) Что ска­зать мне о его авто­ри­те­те? Кото­рый так велик, как дол­жен быть велик при его столь боль­ших доб­ле­стях и заслу­гах. О поступ­ке чело­ве­ка, кото­ро­му сенат и рим­ский народ пре­до­ста­ви­ли награ­ды в виде выс­ших поче­стей без его тре­бо­ва­ния, а чрез­вы­чай­ные пол­но­мо­чия — даже несмот­ря на его воз­ра­же­ния¹⁰, вот о чьем поступ­ке, судьи, ведет­ся такое рас­сле­до­ва­ние, что доис­ки­ва­ют­ся, было ли ему доз­во­ле­но совер­шить то, что он совер­шил, или же, не ска­жу «не было доз­во­ле­но», но — «не было ли это нару­ше­ни­ем боже­ско­го зако­на?» (ведь они гово­рят, что Пом­пей сво­им поступ­ком нару­шил союз­ный дого­вор, а зна­чит свя­щен­ное обя­за­тель­ство и чест­ное сло­во рим­ско­го наро­да), — не позор ли это для рим­ско­го наро­да, не позор ли это для вас?

(V, 11) Вот что маль­чи­ком слы­шал я от отца: когда Квинт Метелл, сын Луция¹¹, обви­нен­ный в вымо­га­тель­стве, отве­чал перед судом, — зна­ме­ни­тый чело­век, для кото­ро­го бла­го оте­че­ства было доро­же воз­мож­но­сти его видеть, кото­рый пред­по­чел отка­зать­ся от пре­бы­ва­ния в государ­стве, толь­ко бы не отка­зы­вать­ся от сво­его мне­ния, — итак, когда он отве­чал перед судом и при­сут­ст­во­вав­шим пока­зы­ва­ли его запи­си, пре­до­став­ляя воз­мож­ность про­вер­ки, то сре­ди извест­ных рим­ских всад­ни­ков, достой­ней­ших мужей, не нашлось ни одно­го судьи, кото­рый не отвел бы глаз и не отвер­нул­ся бы, чтобы не пока­за­лось, буд­то он сомне­ва­ет­ся, прав­ди­во ли или лож­но вне­сен­ное Метел­лом в офи­ци­аль­ные запи­си. А мы? Ста­нем ли мы пере­смат­ри­вать указ Гнея Пом­пея, объ­яв­лен­ный на осно­ва­нии реше­ния его сове­та¹², сопо­став­лять его с зако­на­ми, с дого­во­ра­ми, все взве­ши­вать с суро­вей­шей тща­тель­но­стью? (12) По пре­да­нию, одна­жды в Афи­нах, когда некий граж­да­нин без­упреч­но­го и стро­го­го обра­за жиз­ни все­на­род­но давал свиде­тель­ские пока­за­ния и, по обы­чаю гре­ков, напра­вил­ся к алта­рям с наме­ре­ни­ем про­из­не­сти клят­ву, то все судьи в один голос закри­ча­ли ему, чтобы он не клял­ся¹³. Гре­ки не хоте­ли, чтобы дове­рие ко все­ми ува­жае­мо­му чело­ве­ку пока­за­лось осно­ван­ным на рели­ги­оз­ном обряде, а не на его прав­ди­во­сти, а мы усо­мним­ся в пра­виль­но­сти дей­ст­вий Гнея Пом­пея, когда ему надо было сохра­нить саму свя­тость зако­нов и дого­во­ров? (13) Созна­тель­но ли или же по неведе­нию, по ваше­му мне­нию, нару­шил он союз­ные дого­во­ры? Если созна­тель­но, — о имя вашей дер­жа­вы, о вели­кое досто­ин­ство рим­ско­го наро­да, о заслу­ги Гнея Пом­пея, полу­чив­шие такую широ­кую и дале­кую извест­ность, что гра­ни­цы обла­стей, где он сла­вен, сов­па­да­ют с пре­де­ла­ми всей нашей дер­жа­вы; о пле­ме­на, горо­да, наро­ды, цари, тет­рар­хи¹⁴, тира­ны, свиде­те­ли не толь­ко доб­ле­сти Гнея Пом­пея во вре­ме­на вой­ны, но и его совест­ли­во­сти во вре­ме­на мира, вас, нако­нец, умо­ляю я, без­молв­ные края и зем­ли стран, лежа­щих на краю све­та, вас, моря, гава­ни, ост­ро­ва, побе­ре­жья! В какой стране, в каком селе­нии, в каком месте не оста­лось запе­чат­лен­ных сле­дов его храб­ро­сти, а осо­бен­но его чело­веч­но­сти, как его вели­ко­ду­шия, так и муд­ро­сти? Осме­лит­ся ли кто-нибудь ска­зать, что Гней Пом­пей, наде­лен­ный необы­чай­ны­ми и ранее невидан­ны­ми стро­го­стью взглядов, доб­ле­стью, стой­ко­стью, созна­тель­но пре­зрел, нару­шил, разо­рвал союз­ные дого­во­ры?

(VI, 14) Обви­ни­тель дви­же­ни­ем сво­им выра­жа­ет мне свое одоб­ре­ние; по неведе­нию-де сде­лал это Гней Пом­пей — дает он понять. Как буд­то дей­ст­ви­тель­но — для чело­ве­ка, заня­то­го таки­ми важ­ны­ми государ­ст­вен­ны­ми дела­ми и ответ­ст­вен­но­го за важ­ней­шие пору­че­ния, — менее недо­стой­но сде­лать что-либо заве­до­мо недоз­во­лен­ное, чем совсем не знать, что имен­но доз­во­ле­но. И впрямь, мог ли знать тот, кто завер­шил в Испа­нии жесто­чай­шую и вели­чай­шую вой­ну, како­вы пра­ва граж­дан­ской общи­ны гади­тан­цев, или же он, зная пра­ва гадес­ско­го наро­да, не руко­вод­ст­во­вал­ся смыс­лом союз­но­го дого­во­ра? Так осме­лит­ся ли кто-нибудь ска­зать, что Гней Пом­пей не знал того, с чем гото­вы объ­явить себя зна­ко­мы­ми обык­но­вен­ные люди, не обла­даю­щие ни опы­том, ни склон­но­стью к воен­но­му делу, и даже жал­кие пись­мо­во­ди­те­ли? (15) Я, со сво­ей сто­ро­ны, пола­гаю ина­че, судьи! В то вре­мя, как Гней Пом­пей пре­вос­хо­дит дру­гих людей во вся­че­ских и при­том раз­ных нау­ках и даже в таких, изу­чить кото­рые нелег­ко, не рас­по­ла­гая боль­шим досу­гом, его осо­бен­ной заслу­гой явля­ет­ся ред­кост­ная осве­дом­лен­ность в союз­ных дого­во­рах, согла­ше­ни­ях, усло­ви­ях согла­ше­ния для наро­дов, для царей, для чуже­зем­ных пле­мен, — сло­вом, во всем пра­ве вой­ны и мира. Или, быть может, тому, чему нас в тени и на досу­ге учат кни­ги, Гнея Пом­пея не смог­ли научить ни чте­ние, когда он отды­хал, ни сами стра­ны, когда он дей­ст­во­вал.

Итак, по мое­му мне­нию, судьи, дело рас­смот­ре­но. Теперь я буду гово­рить боль­ше о поро­ках наше­го вре­ме­ни, чем о суще­стве судеб­но­го дела. Ведь это какое-то пят­но и позор наше­го вре­ме­ни — зависть к доб­ле­сти, жела­ние над­ло­мить самый цвет досто­ин­ства. (16) И впрямь, если бы пять­сот лет назад жил Пом­пей, муж, кото­ро­го, когда он был еще совсем моло­дым чело­ве­ком и толь­ко рим­ским всад­ни­ком, сенат не раз про­сил помочь делу все­об­ще­го избав­ле­ния, муж, чьи дея­ния, сопро­вож­дав­ши­е­ся бле­стя­щей победой на суше и на море, охва­ти­ли все пле­ме­на и чьи три три­ум­фа свиде­тель­ст­ву­ют о том, что наша дер­жа­ва рас­про­стра­ня­ет­ся на весь мир, муж, кото­ро­го рим­ский народ облек невидан­ны­ми и исклю­чи­тель­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, — то кто стал бы слу­шать, если бы теперь сре­ди нас кто-нибудь ска­зал, что он дей­ст­во­вал в нару­ше­ние союз­но­го дого­во­ра? Никто, конеч­но. Ведь после того как его смерть пога­си­ла бы нена­висть, дея­ния его забли­ста­ли бы сла­вой его бес­смерт­но­го име­ни. Так что ж, его доб­лесть, знай мы о ней с чужих слов, не оста­ви­ла бы места сомне­нию, а увиден­ная и изведан­ная, она будет оскорб­ля­е­ма голо­са­ми хули­те­лей?

(VII, 17) Итак, я не буду уже гово­рить о Пом­пее в остав­шей­ся части моей речи, но вы, судьи, дер­жи­те все в сво­ем серд­це и памя­ти. Что каса­ет­ся зако­на, союз­но­го дого­во­ра, при­ме­ров из про­шло­го, неиз­мен­ных обы­ча­ев наше­го государ­ства, то я повто­рю уже ска­зан­ное мною. Ведь ни Марк Красс¹⁵, тща­тель­но разъ­яс­нив­ший вам все дело в соот­вет­ст­вии со сво­и­ми спо­соб­но­стя­ми и доб­ро­со­вест­но­стью, ни Гней Пом­пей, чья речь изоби­ло­ва­ла вся­че­ски­ми кра­сота­ми, не оста­ви­ли мне ниче­го тако­го, что я смог бы выска­зать как нечто новое и не затро­ну­тое ими. Но, так как им обо­им, несмот­ря на мой отказ, было угод­но, чтобы некий послед­ний труд как бы по отдел­ке про­из­веде­ния был при­ло­жен имен­но мною, то про­шу вас счи­тать, что я взял­ся за него и за выпол­не­ние этой обя­зан­но­сти ско­рее из чув­ства дол­га, чем из склон­но­сти к крас­но­ре­чию. (18) И преж­де чем при­сту­пать к рас­смот­ре­нию пра­во­вой сто­ро­ны дела Кор­не­лия, я нахо­жу нуж­ным для пред­от­вра­ще­ния недоб­ро­же­ла­тель­но­сти корот­ко упо­мя­нуть об усло­ви­ях, общих для всех нас. Если бы каж­дый из нас, судьи, дол­жен был сохра­нить до самой ста­ро­сти то поло­же­ние в жиз­ни, в каком он родил­ся, или ту участь, какая была ему суж­де­на при его появ­ле­нии на свет, и если бы все те, кого либо воз­нес­ла судь­ба, либо про­сла­ви­ли их лич­ный труд и настой­чи­вость, долж­ны были поне­сти нака­за­ние, то для Луция Кор­не­лия, по-види­мо­му, не было бы ни более суро­во­го зако­на, ни более тяже­ло­го поло­же­ния, чем для мно­гих чест­ных и храб­рых людей. Но если доб­лесть, даро­ва­ние и чело­ве­че­ские каче­ства мно­гих людей само­го низ­ко­го про­ис­хож­де­ния и само­го мало­го досто­я­ния при­нес­ли им не толь­ко дру­же­ские свя­зи и огром­ное богат­ство, но и необы­чай­ную хва­лу, поче­сти, сла­ву, обще­ст­вен­ное поло­же­ние, то я не пони­маю, поче­му зависть долж­на пося­гать на доб­лесть Луция Кор­не­лия, а не ваша, судьи, спра­вед­ли­вость — прий­ти на помощь его чест­но­сти. (19) Поэто­му того, о чем сле­ду­ет про­сить боль­ше все­го, я от вас, судьи, не про­шу затем, чтобы не пока­за­лось, буд­то я сомне­ва­юсь в вашей муд­ро­сти и чело­веч­но­сти. Но я дол­жен про­сить вас не отно­сить­ся с нена­ви­стью к даро­ва­нию, не быть недру­га­ми настой­чи­во­сти, не счи­тать нуж­ным нане­сти удар чело­веч­но­сти и пока­рать за доб­лесть. Про­шу об одном: если вы увиди­те, что дело Луция Кор­не­лия само по себе обос­но­ван­но и вер­но, то пред­по­чти­те, чтобы его лич­ные досто­ин­ства помо­га­ли ему, а не были поме­хой.

(VIII) Дело Кор­не­лия, судьи, свя­за­но с зако­ном, кото­рый на осно­ва­нии реше­ния сена­та был про­веден кон­су­ла­ми Луци­ем Гел­ли­ем и Гне­ем Кор­не­ли­ем. Зако­ном этим, как мы видим, уста­нов­ле­но, что те, кому Пом­пей, на осно­ва­нии реше­ния сво­его сове­та, каж­до­му в отдель­но­сти даро­вал граж­дан­ские пра­ва, — рим­ские граж­дане. Что пра­ва эти были даро­ва­ны Луцию Кор­не­лию, гово­рит при­сут­ст­ву­ю­щий здесь Пом­пей, пока­зы­ва­ют офи­ци­аль­ные запи­си, обви­ни­тель при­зна­ет, но утвер­жда­ет, что никто из наро­да, свя­зан­но­го с нами союз­ным дого­во­ром, не может сде­лать­ся рим­ским граж­да­ни­ном, если этот народ не даст сво­его согла­сия¹⁶. (20) О пре­крас­ный истол­ко­ва­тель пра­ва, зна­ток древ­но­сти, мастер исправ­лять и пре­об­ра­зо­вы­вать ваше государ­ст­вен­ное устрой­ство! Ведь он допол­ня­ет союз­ные дого­во­ры ста­тьей о каре, кото­рая долж­на все наши награ­ды и мило­сти сде­лать недо­ступ­ны­ми для союз­ных наро­дов! Да что же мог­ло быть неве­же­ст­вен­нее утвер­жде­ния, буд­то наро­ды, свя­зан­ные с нами союз­ным дого­во­ром, долж­ны [в таких слу­ча­ях] «давать согла­сие»? Ведь это не в боль­шей мере каса­ет­ся наро­дов, свя­зан­ных дого­во­ром, чем всех сво­бод­ных наро­дов. А вооб­ще то, о чем здесь идет речь, все­гда пол­но­стью было осно­ва­но на сле­дую­щем пра­ви­ле и замыс­ле: после того как рим­ский народ при­мет какое-либо поста­нов­ле­ние, если его одоб­рят союз­ные наро­ды и лати­няне, и если тот же самый закон, каким поль­зу­ем­ся мы, утвер­дит­ся, как бы уко­ре­нив­шись, у како­го-либо наро­да, то в таком слу­чае этот народ дол­жен под­па­дать под дей­ст­вие это­го же зако­на — не с тем, чтобы сколь­ко-нибудь огра­ни­чить наше пра­во, но с тем, чтобы эти наро­ды поль­зо­ва­лись либо пра­вом, уста­нов­лен­ным нами, либо какой-нибудь дру­гой выго­дой или мило­стью. (21) В ста­ри­ну Гай Фурий про­вел закон о заве­ща­ни­ях¹⁷, Квинт Воко­ний про­вел закон о наслед­ствах, остав­ля­е­мых жен­щи­нам¹⁸; было изда­но мно­же­ство дру­гих зако­нов, отно­сив­ших­ся к граж­дан­ско­му пра­ву. Лати­няне заим­ст­во­ва­ли из них какие хоте­ли. Нако­нец, соглас­но само­му Юли­е­ву зако­ну, даро­вав­ше­му граж­дан­ские пра­ва союз­ни­кам и лати­ня­нам, наро­ды, кото­рые не ста­ли «дав­ши­ми согла­сие», не долж­ны обла­дать граж­дан­ски­ми пра­ва­ми. При этом воз­ник силь­ный спор сре­ди жите­лей Герак­леи и Неа­по­ля, посколь­ку в этих горо­дах мно­гие пред­по­чи­та­ли рим­ско­му граж­дан­ству сво­бо­ду, пре­до­став­лен­ную им преж­ни­ми дого­во­ра­ми¹⁹. Нако­нец, сила соот­вет­ст­ву­ю­ще­го пра­ва и соот­вет­ст­ву­ю­ще­го выра­же­ния — в том, что наро­ды ста­но­вят­ся «дав­ши­ми согла­сие» в силу нашей мило­сти, а не соб­ст­вен­но­го их пра­ва. (22) Когда рим­ский народ при­мет какое-нибудь поста­нов­ле­ние и оно будет тако­во, что пока­жет­ся нуж­ным поз­во­лить тем или иным наро­дам, либо свя­зан­ным с нами дого­во­ра­ми, либо же сво­бод­ным, чтобы они по пово­ду не наших, а их соб­ст­вен­ных дел реши­ли, каким пра­вом они хотят поль­зо­вать­ся, тогда-то, оче­вид­но, и сле­ду­ет спра­ши­вать, ста­ли ли они «дав­ши­ми согла­сие». Но чтобы наро­ды ста­но­ви­лись «дав­ши­ми согла­сие» по пово­ду наших государ­ст­вен­ных дел, нашей дер­жа­вы, наших войн, нашей победы, наше­го бла­го­по­лу­чия, — это­го пред­ки наши отнюдь не хоте­ли.

(IX) Конеч­но, если нашим пол­ко­во­д­цам, сена­ту и рим­ско­му наро­ду не будет доз­во­ле­но при­вле­кать к себе храб­рей­ших и чест­ней­ших людей из граж­дан­ских общин союз­ни­ков и дру­зей, пред­ла­гая им награ­ды, — с тем, чтобы они ради наше­го бла­го­по­лу­чия согла­ша­лись под­вер­гать­ся опас­но­стям, то мы будем лише­ны вели­чай­ших выгод, а часто и вели­чай­шей под­держ­ки в опас­ные и труд­ные вре­ме­на. (23) Но — во имя бес­смерт­ных богов! — что это за союз­ные отно­ше­ния, что это за друж­ба, что это за союз­ный дого­вор, при кото­рых наше государ­ство, нахо­дясь в опас­ном поло­же­нии, лиша­ет­ся защит­ни­ков в лице мас­си­лий­цев, гади­тан­цев, сагун­тин­цев²⁰, и ни один чело­век из этих наро­дов, если он, с опас­но­стью для себя, помог нашим пол­ко­во­д­цам сво­им трудом, снаб­же­ни­ем, не раз сра­жал­ся с наши­ми вра­га­ми в руко­паш­ном бою, часто гру­дью встре­чал копья вра­гов, бил­ся с ними не на жизнь, а на смерть, под­вер­гал­ся смер­тель­ной опас­но­сти, — ни при каких усло­ви­ях не может быть награж­ден даро­ва­ни­ем ему прав наше­го граж­дан­ства? (24) Ведь дей­ст­ви­тель­но, рим­ско­му наро­ду тяже­ло не иметь воз­мож­но­сти рас­по­ла­гать союз­ни­ка­ми выдаю­щей­ся доб­ле­сти, кото­рые согла­си­лись бы разде­лять с нами опас­но­сти, угро­жаю­щие нам и им самим; что же каса­ет­ся самих союз­ни­ков и тех, о ком идет речь, — наро­дов, свя­зан­ных с нами дого­во­ром, то неспра­вед­ли­во и оскор­би­тель­но, чтобы пре­дан­ней­шие и тес­ней­ше свя­зан­ные с нами союз­ни­ки были лише­ны воз­мож­но­сти полу­чать награ­ды и поче­сти, доступ­ные дан­ни­кам, доступ­ные вра­гам, доступ­ные часто даже рабам. Ведь пра­ва граж­дан­ства, как мы видим, даро­ва­ны мно­гим дан­ни­кам из Афри­ки, Сици­лии, Сар­ди­нии, из дру­гих про­вин­ций; даро­ва­ны, как мы зна­ем, вра­гам, кото­рые пере­бе­жа­ли к нашим пол­ко­во­д­цам и при­нес­ли боль­шую поль­зу наше­му государ­ству; нако­нец, мы видим, что рабам, чьи пра­ва, участь и поло­же­ние самые низ­кие, если у них име­ют­ся суще­ст­вен­ные заслу­ги перед государ­ст­вом, очень часто дару­ют сво­бо­ду, то есть граж­дан­ские пра­ва.

(X, 25) Итак, ты²¹, защит­ник союз­ных дого­во­ров и наро­дов, кото­рые свя­за­ны с нами дого­во­ра­ми, уста­нав­ли­ва­ешь для сво­их сограж­дан гади­тан­цев такое поло­же­ние, чтобы то, что воз­мож­но для тех, кого мы, полу­чив боль­шую помощь от тво­их пред­ков, поко­ри­ли ору­жи­ем и под­чи­ни­ли сво­е­му гос­под­ству, — даро­ва­ние им граж­дан­ских прав с доз­во­ле­ния рим­ско­го наро­да сена­том при посред­стве наших пол­ко­вод­цев, — не было воз­мож­но для самих гади­тан­цев? Если бы они, поста­нов­ле­ни­я­ми или зако­на­ми сво­и­ми, уста­но­ви­ли, чтобы ни один из их сограж­дан не вхо­дил в лагерь пол­ко­во­д­ца рим­ско­го наро­да, чтобы ни один не под­вер­гал­ся опас­но­сти и не рис­ко­вал жиз­нью ради нашей дер­жа­вы, если бы они уста­но­ви­ли, чтобы нам, когда мы это­го захо­тим, не доз­во­ля­лось поль­зо­вать­ся вспо­мо­га­тель­ны­ми вой­ска­ми гади­тан­цев и чтобы ни один чест­ный чело­век, отли­чаю­щий­ся осо­бен­ным при­сут­ст­ви­ем духа и доб­ле­стью, не сра­жал­ся за нашу дер­жа­ву, — то мы по спра­вед­ли­во­сти были бы удру­че­ны тем, что умень­ша­ет­ся чис­лен­ность вспо­мо­га­тель­ных войск рим­ско­го наро­да, что сла­бе­ет дух храб­рей­ших мужей и что мы лиша­ем­ся пре­дан­но­сти ино­пле­мен­ни­ков и доб­ле­сти чуже­зем­цев. (26) И нету раз­ни­цы, судьи, поста­но­вят ли наро­ды, свя­зан­ные с нами дого­во­ром, чтобы нико­му из их горо­дов не доз­во­ля­лось разде­лять с нами опас­но­сти наших войн, или поте­ря­ют закон­ную силу награ­ды, какие мы жалу­ем их граж­да­нам за доб­лесть. Ведь с отме­ной наград за доб­лесть мы смо­жем поль­зо­вать­ся их помо­щью ничуть не боль­ше, чем если бы им вооб­ще не доз­во­ля­лось участ­во­вать в наших вой­нах. И дей­ст­ви­тель­но, коль ско­ро с неза­па­мят­ных вре­мен нахо­ди­лись лишь немно­гие, кото­рые ради соб­ст­вен­но­го оте­че­ства, не рас­счи­ты­вая ни на какие награ­ды, гру­дью встре­ча­ли копья вра­гов, то кто, по ваше­му мне­нию, станет под­вер­гать­ся опас­но­сти ради чужо­го государ­ства, когда воз­на­граж­де­ние не толь­ко не обе­ща­но, но даже запре­ще­но?

(XI, 27) Но крайне неве­же­ст­вен­но не толь­ко то, что ска­за­но обви­ни­те­лем о наро­дах, «дав­ших согла­сие», и что отно­сит­ся так­же к сво­бод­ным наро­дам, а не толь­ко к наро­дам, свя­зан­ным с нами союз­ным дого­во­ром, откуда неми­ну­е­мо сле­ду­ет, либо что из чис­ла союз­ни­ков никто не может сде­лать­ся рим­ским граж­да­ни­ном, либо что им может сде­лать­ся даже чело­век из наро­да, свя­зан­но­го с нами дого­во­ром; нет, этот наш настав­ник по части пере­ме­ны граж­дан­ства поис­ти­не незна­ком со всем нашим пра­вом, осно­ван­ным не толь­ко на зако­нах государ­ства, судьи, но так­же и на воле част­ных людей. Ведь по нашим зако­нам никто не может пере­ме­нить граж­дан­ство про­тив сво­ей воли, но, если захо­чет, может его пере­ме­нить толь­ко, если он будет при­нят тем государ­ст­вом, граж­да­ни­ном кото­ро­го хочет быть. Так, если гади­тан­цы поста­но­вят о каком-нибудь рим­ском граж­да­нине, назвав его по име­ни, чтобы он был граж­да­ни­ном Гаде­са, то у наше­го граж­да­ни­на будет пол­ная воз­мож­ность пере­ме­нить граж­дан­ство, а союз­ный дого­вор не будет пре­пят­ст­во­вать рим­ско­му граж­да­ни­ну сде­лать­ся гади­тан­ским. (28) Быть граж­да­ни­ном двух общин наш граж­да­нин, по наше­му граж­дан­ско­му пра­ву, не может. Не может быть нашим граж­да­ни­ном тот, кто сде­ла­ет­ся граж­да­ни­ном дру­го­го государ­ства. Пере­ме­на граж­дан­ства воз­мож­на не толь­ко в резуль­та­те прось­бы о пред­став­ле­нии пра­ва граж­дан­ства, — что, как мы виде­ли, слу­чи­лось с ока­зав­ши­ми­ся в бед­ст­вен­ном поло­же­нии про­слав­лен­ны­ми мужа­ми Квин­том Мак­си­мом, Гаем Лена­том, Квин­том Филип­пом в Нуце­рии²², Гаем Като­ном в Тарра­коне²³, Квин­том Цепи­о­ном²⁴, Пуб­ли­ем Рути­ли­ем в Смирне²⁵ (они ста­ли граж­да­на­ми этих общин, хотя не мог­ли утра­тить пра­ва наше­го граж­дан­ства, преж­де чем ушли в изгна­ние), — но так­же и по пра­ву воз­вра­ще­ния на роди­ну²⁶. Ведь не без при­чи­ны о воль­ноот­пу­щен­ни­ке Гнее Пуб­ли­ции Менан­дре, кото­рый неко­гда по жела­нию наших послов, отпра­вив­ших­ся в Гре­цию, был при них пере­вод­чи­ком, наро­ду было пред­ло­же­но при­нять поста­нов­ле­ние, гла­сив­шее, что этот Пуб­ли­ций не утра­тит сво­их граж­дан­ских прав, если воз­вра­тит­ся на роди­ну, а оттуда вер­нет­ся в Рим. Так­же и в более отда­лен­ные вре­ме­на мно­гие рим­ские граж­дане доб­ро­воль­но, не будучи ни осуж­де­ны, ни огра­ни­че­ны в пра­вах, отка­зав­шись от наше­го граж­дан­ства, пере­се­ля­лись в дру­гие государ­ства.

(XII, 29) Но если рим­ско­му граж­да­ни­ну доз­во­ля­ет­ся стать гади­тан­цем либо ввиду изгна­ния, либо по пра­ву воз­вра­ще­ния на роди­ну, либо ввиду его отка­за от наше­го граж­дан­ства (обра­тим­ся к вопро­су о союз­ном дого­во­ре, что не име­ет отно­ше­ния к рас­смат­ри­вае­мо­му делу, ведь мы рас­суж­да­ем о пра­ве граж­дан­ства, а не о союз­ных дого­во­рах), то поче­му граж­да­ни­ну Гаде­са не доз­во­ле­но полу­че­ние прав наше­го граж­дан­ства? Я-то, конеч­но, дер­жусь совер­шен­но про­ти­во­по­лож­но­го мне­ния. Ведь коль ско­ро в наше государ­ство путь ведет из всех граж­дан­ских общин, а нашим граж­да­нам открыт путь в дру­гие граж­дан­ские общи­ны, то, разу­ме­ет­ся, чем тес­нее каж­дая из них свя­за­на с нами сою­зом, друж­бой, тор­же­ст­вен­ным обя­за­тель­ст­вом, согла­ше­ни­ем, союз­ным дого­во­ром, тем силь­нее, мне кажет­ся, она при­вя­зы­ва­ет­ся к нам общ­но­стью выгод, наград, граж­дан­ских прав. Дру­гие граж­дан­ские общи­ны, конеч­но, без коле­ба­ний пре­до­ста­ви­ли бы граж­дан­ские пра­ва нашим сооте­че­ст­вен­ни­кам, будь у нас те же зако­ны, что и у дру­гих. Но мы не можем быть граж­да­на­ми наше­го государ­ства и, сверх того, еще како­го-нибудь; дру­гим это не запре­ще­но. (30) Поэто­му в гре­че­ских горо­дах, напри­мер в Афи­нах, как мы видим, к граж­дан­ским общи­нам при­пи­сы­ва­ют­ся родо­с­цы, лакеде­мо­няне и про­чие, при­быв­шие ото­всюду, и одни и те же люди при­над­ле­жат мно­гим граж­дан­ским общи­нам. Я сам видел, как неко­то­рые неис­ку­шен­ные люди, наши сограж­дане, пре­бы­вая из-за это­го в заблуж­де­нии, испол­ня­ли в Афи­нах офи­ци­аль­ные долж­но­сти судей и аре­о­па­ги­тов в опре­де­лен­ной три­бе и в опре­де­лен­ном раз­ряде, не зная, что они, полу­чив пра­ва тамош­не­го граж­дан­ства, утра­ти­ли пра­ва наше­го, — если толь­ко не вер­нут себе их по пра­ву воз­вра­ще­ния на роди­ну; но ни один чело­век, све­ду­щий в наших обы­ча­ях и зако­нах, кото­рый хотел сохра­нить за собой пра­ва наше­го граж­дан­ства, нико­гда не объ­яв­лял себя граж­да­ни­ном дру­гой общи­ны.

(XIII) Вся эта часть мое­го рас­суж­де­ния и моей речи, судьи, отно­сит­ся к все­об­ще­му пра­ву пере­ме­ны граж­дан­ства; в ней нет ниче­го тако­го, что каса­лось бы имен­но свя­то­сти союз­ных дого­во­ров. Ведь я отста­и­ваю общее поло­же­ние: на всей зем­ле нет ни одно­го пле­ме­ни, ни чуж­до­го рим­ско­му наро­ду из-за нена­ви­сти и раздо­ров, ни свя­зан­но­го с ним вер­но­стью и вза­им­ным рас­по­ло­же­ни­ем, чело­ве­ка из кото­ро­го нам было бы запре­ще­но при­знать сво­им граж­да­ни­ном или даро­вать ему пра­ва граж­дан­ства. (31) О пре­вос­ход­ные зако­ны, по вну­ше­нию богов уста­нов­лен­ные наши­ми пред­ка­ми уже при появ­ле­нии име­ни рим­лян и гла­ся­щие, что ни один из нас не может при­над­ле­жать более чем к одной граж­дан­ской общине (ведь несход­ство меж­ду граж­дан­ски­ми общи­на­ми непре­мен­но долж­но сопро­вож­дать­ся раз­ли­чи­я­ми в пра­ве), что никто не дол­жен про­тив сво­ей воли менять граж­дан­ство и не дол­жен оста­вать­ся граж­да­ни­ном про­тив сво­ей воли! Вот како­вы проч­ней­шие осно­вы нашей сво­бо­ды: каж­дый волен и сохра­нять свое пра­во, и отка­зать­ся от него. Уже одно, вне вся­ких сомне­ний, укре­пи­ло нашу дер­жа­ву и воз­ве­ли­чи­ло имя рим­ско­го наро­да: пер­вый созда­тель это­го горо­да, Ромул, дока­зал сво­им дого­во­ром с саби­ня­на­ми²⁷, что наше государ­ство надо уве­ли­чи­вать, при­ни­мая в него даже вра­гов. На осно­ва­нии его убеди­тель­но­го при­ме­ра пред­ки наши нико­гда не упус­ка­ли слу­чая даро­вать и рас­про­стра­нить пра­ва граж­дан­ства²⁸. Поэто­му мно­гие жите­ли Лация, как туску­лан­цы, как лану­вий­цы, а так­же целые пле­ме­на из дру­гих обла­стей, как пле­ме­на саби­нян, воль­сков, гер­ни­ков, были при­ня­ты в чис­ло наших граж­дан; ника­ких людей из этих граж­дан­ских общин не заста­ви­ли бы пере­ме­нить граж­дан­ство, если бы они того не жела­ли, а если бы кто-нибудь и полу­чил пра­ва наше­го граж­дан­ства по мило­сти наше­го наро­да, то ника­кой союз­ный дого­вор не казал­ся бы нару­шен­ным.

(XIV, 32) Но ведь суще­ст­ву­ют дого­во­ры, такие, как дого­вор с цено­ма­на­ми, с инсуб­ра­ми, с гель­ве­та­ми, с япида­ми и с неко­то­ры­ми вар­ва­ра­ми опять-таки из Гал­лии²⁹; в этих дого­во­рах при­ем лиц из этих наро­дов в чис­ло наших граж­дан исклю­чен. Но если ого­вор­ка это запре­ща­ет, то в слу­ча­ях, когда ого­вор­ки нет, это без­услов­но доз­во­ля­ет­ся. Где же в союз­ном дого­во­ре с гади­тан­ца­ми гово­рит­ся, что рим­ский народ не дол­жен даро­вать пра­ва рим­ско­го граж­дан­ства ни одно­му гади­тан­цу? Нигде. А если бы это где-нибудь и гово­ри­лось, то это было бы отме­не­но Гел­ли­е­вым и Кор­не­ли­е­вым зако­ном, кото­рый с опре­де­лен­но­стью пре­до­ста­вил Пом­пею власть даро­вать пра­ва граж­дан­ства. «Это исклю­че­но, — утвер­жда­ет обви­ни­тель, — так как дого­вор — неру­ши­мый». Изви­няю тебя, если ты не иску­шен в зако­нах пуний­цев³⁰ (ведь ты поки­нул свою граж­дан­скую общи­ну) и не смог разо­брать­ся в наших зако­нах, кото­рые осуж­де­ни­ем по уго­лов­но­му делу³¹ сами отстра­ни­ли тебя от даль­ней­ше­го зна­ком­ства с ними. (33) Какая ого­вор­ка, в кото­рой мож­но было бы усмот­реть исклю­че­ние для чего-то неру­ши­мо­го, содер­жит­ся в запро­се, подан­ном кон­су­ла­ми Гел­ли­ем и Кор­не­ли­ем насчет Пом­пея? Во-пер­вых, неру­ши­мым может быть толь­ко то, что рим­ский народ или плебс³² объ­явит свя­щен­ным; во-вто­рых, поста­нов­ле­ния долж­ны объ­яв­лять­ся неру­ши­мы­ми или в свя­зи с самим родом зако­на или же путем при­зы­ва­ния богов и кон­сек­ра­ции зако­на, когда граж­дан­ские пра­ва нару­ши­те­ля обре­ка­ют­ся богам. Итак, что смо­жешь ты, в свя­зи с этим, ска­зать о дого­во­ре с гади­тан­ца­ми? Кон­сек­ра­ци­ей ли граж­дан­ских прав объ­яв­ле­но это неру­ши­мым или же при­зы­ва­ни­ем богов в тек­сте зако­на? Это ты утвер­жда­ешь? Я заяв­ляю, что насчет это­го дого­во­ра вооб­ще нико­гда не вно­си­ли пред­ло­же­ния ни на рас­смот­ре­ние наро­да, ни на рас­смот­ре­ние плеб­са, и что ни закон, ни кара не были при­зна­ны свя­щен­ны­ми. И вот, так как рим­ский народ нико­гда и ниче­го не поста­нов­лял о гади­тан­цах, насчет кото­рых (даже если бы был издан закон, запре­щаю­щий пре­до­став­лять пра­ва граж­дан­ства кому бы то ни было) все же оста­ва­лось бы в силе то, что поста­но­вил народ, и так как, по-види­мо­му, не было сде­ла­но ого­вор­ки в извест­ных выра­же­ни­ях: «Если что-нибудь при­зна­но неру­ши­мым», — то осме­лишь­ся ли ты о чем-то утвер­ждать, что это было при­зна­но неру­ши­мым?

(XV, 34) Моя речь, уве­ряю вас, судьи, направ­ле­на не на то, чтобы объ­явить недей­ст­ви­тель­ным союз­ный дого­вор с гади­тан­ца­ми, да я и не хочу выска­зы­вать­ся про­тив прав столь заслу­жен­ной граж­дан­ской общи­ны, про­тив мне­ния, осно­ван­но­го на дав­но­сти, про­тив авто­ри­те­та сена­та. Неко­гда, в тяже­лые вре­ме­на для наше­го государ­ства, когда гос­под­ст­во­вав­ший на суше и на море Кар­фа­ген, под­дер­жи­вае­мый обе­и­ми Испа­ни­я­ми, угро­жал нашей дер­жа­ве, и когда Гней и Пуб­лий Сци­пи­о­ны, две мол­нии нашей дер­жа­вы, погас­нув, вдруг пали в Испа­нии³³, цен­ту­ри­он-при­ми­пил Луций Мар­ций, как гово­рят, заклю­чил дого­вор с гади­тан­ца­ми. Так как этот дого­вор опи­рал­ся на чест­ность это­го наро­да, на нашу вер­ность сло­ву, нако­нец, на дав­ность в боль­шей сте­пе­ни, чем на какое-то офи­ци­аль­ное обя­за­тель­ство, то гади­тан­цы, люди разум­ные и иску­шен­ные в государ­ст­вен­ном пра­ве, в кон­су­лат Мар­ка Лепида и Квин­та Кату­ла обра­ти­лись к сена­ту с запро­сом о дого­во­ре. Вот тогда-то и был воз­об­нов­лен или заклю­чен дого­вор с гади­тан­ца­ми; насчет это­го дого­во­ра рим­ский народ поста­нов­ле­ния не выно­сил, а без это­го он никак не мог взять на себя свя­щен­ное обя­за­тель­ство.

(35) Таким обра­зом гади­тан­ская граж­дан­ская общи­на достиг­ла того, чего она мог­ла достичь услу­га­ми, ока­зан­ны­ми ею наше­му государ­ству, бла­го­да­ря свиде­тель­ству вое­на­чаль­ни­ков, в силу дав­но­сти, бла­го­да­ря авто­ри­те­ту выдаю­ще­го­ся мужа Квин­та Кату­ла, на осно­ва­нии реше­ния сена­та, в силу дого­во­ра; что мог­ло быть пуб­лич­но скреп­ле­но свя­щен­ным обя­за­тель­ст­вом, того нет; ведь народ не брал на себя ника­ких обя­за­тельств. И по этой при­чине поло­же­ние гади­тан­цев не ста­ло хуже: ведь их дело под­креп­ле­но важ­ней­ши­ми и очень мно­ги­ми обсто­я­тель­ства­ми. Но здесь речь идет, конеч­но, о дру­гом. А неру­ши­мым может быть толь­ко то, что народ или плебс при­зна­ли свя­щен­ным. (XVI) И если бы этот дого­вор, кото­рый рим­ский народ одоб­ря­ет по пред­ло­же­нию сена­та, на осно­ва­нии заве­тов и суж­де­ния древ­но­сти, по сво­ей воле и выра­же­ни­ем сво­его мне­ния, он же одоб­рил сво­им голо­со­ва­ни­ем, то поче­му, в силу само­го дого­во­ра, не было бы доз­во­ле­но при­нять гади­тан­ца в нашу граж­дан­скую общи­ну? Ведь в дого­во­ре речь идет лишь о том, чтобы был «спра­вед­ли­вый и веч­ный мир». Какое отно­ше­ние име­ет это к граж­дан­ским пра­вам? При­бав­ле­но так­же и то, чего нет ни в одном дого­во­ре: «Пусть они бла­го­же­ла­тель­но чтут вели­чие рим­ско­го наро­да». Это зна­чит, что в дого­вор­ных отно­ше­ни­ях они в под­чи­нен­ном поло­же­нии. (36) Преж­де все­го, выра­же­ние «пусть чтут», кото­рым мы обык­но­вен­но поль­зу­ем­ся в зако­нах чаще, чем в дого­во­рах, есть при­ка­за­ние, а не прось­ба. Затем, когда велят чтить вели­чие одно­го наро­да, а о дру­гом наро­де мол­чат, то в более высо­кое поло­же­ние и усло­вия, несо­мнен­но, ста­вят тот народ, чье вели­чие защи­ща­ет­ся заклю­чи­тель­ной ста­тьей дого­во­ра. Тол­ко­ва­ние, дан­ное обви­ни­те­лем по это­му пово­ду, не заслу­жи­ва­ло отве­та; он гово­рил, что «бла­го­же­ла­тель­но» озна­ча­ет «сооб­ща»³⁴, как буд­то объ­яс­ня­лось зна­че­ние како­го-то древ­не­го или необыч­но­го сло­ва. Бла­го­же­ла­тель­ны­ми назы­ва­ют доб­ро­сер­деч­ных, доступ­ных, при­ят­ных людей; «кто бла­го­же­ла­тель­но пока­зы­ва­ет доро­гу заблудив­ше­му­ся»³⁵ — с доб­ро­сер­де­чи­ем, не тяготясь; сло­во «сооб­ща», оче­вид­но, здесь не под­хо­дит. (37) Вме­сте с тем не име­ет смыс­ла осо­бо ого­ва­ри­вать, чтобы вели­чие рим­ско­го наро­да обе­ре­га­лось «сооб­ща», то есть чтобы рим­ский народ хотел, чтобы его вели­чие было невреди­мо. Но если бы поло­же­ние и было таким, каким оно быть не может, то все же обес­пе­чи­ва­лось бы наше, но не их вели­чие. Итак, могут ли гади­тан­цы бла­го­же­ла­тель­но чтить наше вели­чие, если мы для сохра­не­ния его не может при­вле­кать гади­тан­цев награ­да­ми? Нако­нец, может ли вооб­ще суще­ст­во­вать какое-либо вели­чие, если нам пре­пят­ст­ву­ют пре­до­став­лять при посред­стве рим­ско­го наро­да нашим пол­ко­во­д­цам пра­во ока­зы­вать мило­сти в награ­ду за доб­лесть?

(XVII, 38) Но к чему обсуж­даю я то, о чем, пожа­луй, дей­ст­ви­тель­но сто­и­ло бы гово­рить, если бы гади­тан­цы высту­па­ли про­тив меня? Ведь если бы они тре­бо­ва­ли назад Луция Кор­не­лия, то я отве­тил бы, что рим­ский народ издал закон о даро­ва­нии прав граж­дан­ства; что на изда­ние тако­го рода зако­нов наро­ды не «дают сво­его согла­сия»; что Гней Пом­пей на осно­ва­нии мне­ния сво­его сове­та даро­вал Луцию Кор­не­лию пра­ва граж­дан­ства; что гади­тан­цы не рас­по­ла­га­ют поста­нов­ле­ни­ем наше­го наро­да и, таким обра­зом, нет ниче­го неру­ши­мо­го, что пред­став­ля­лось бы исклю­чен­ным по зако­ну, а если бы оно и было, то в дого­во­ре все же не пред­у­смот­ре­но ниче­го, кро­ме мира; что при­бав­ле­но и поло­же­ние об их обя­за­тель­стве чтить наше вели­чие, а оно, несо­мнен­но, было бы ума­ле­но, если бы нам нель­зя было поль­зо­вать­ся помо­щью их граж­дан во вре­мя войн или если бы мы не име­ли воз­мож­но­сти их воз­на­граж­дать. (39) Но зачем мне имен­но теперь высту­пать про­тив гади­тан­цев, когда то, что я защи­щаю, они одоб­ри­ли доб­ро­воль­но, сво­им авто­ри­те­том и даже при­сыл­кой посоль­ства?³⁶ Ведь они с пер­вых дней сво­его суще­ст­во­ва­ния как государ­ства, забыв всю свою пре­дан­ность и сочув­ст­вие пуний­цам, обра­ти­ли свои помыс­лы к нашей дер­жа­ве и пере­шли на нашу сто­ро­ну: когда кар­фа­ге­няне объ­яв­ля­ли нам вели­чай­шие вой­ны, [лаку­на] то гади­тан­цы не впус­ка­ли их в свои горо­да, пре­сле­до­ва­ли их сво­и­ми флота­ми, отбра­сы­ва­ли гру­дью, сред­ства­ми, воору­жен­ны­ми сила­ми; они все­гда счи­та­ли види­мость ста­ро­го Мар­ци­е­ва дого­во­ра более неру­ши­мой, чем кре­пость, и реши­ли, что дого­во­ром, кото­рый заклю­чил Катул, и пору­чи­тель­ст­вом сена­та они свя­за­ны с нами тес­ней­шим обра­зом. Как Гер­ку­лес поже­лал, чтобы сте­ны, хра­мы и поля гади­тан­цев были пре­де­ла­ми для его стран­ст­вий и трудов, так пред­ки наши пове­ле­ли, чтобы они были пре­де­ла­ми нашей дер­жа­вы и вла­сти рим­ско­го наро­да. (40) Наших умер­ших пол­ко­вод­цев, чья бес­смерт­ная память и сла­ва жива, — Сци­пи­о­нов, Бру­тов, Гора­ци­ев, Кас­си­ев, Метел­лов и при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь Гнея Пом­пея, кото­ро­му гади­тан­цы, когда он вел труд­ную и боль­шую вой­ну вда­ли от их стен, помог­ли снаб­же­ни­ем и день­га­ми, а ныне и сам рим­ский народ, чье поло­же­ние при доро­го­визне хле­ба они облег­чи­ли, доста­вив ему зер­но, как они не раз посту­па­ли и ранее, — гади­тан­цы при­зы­ва­ют в свиде­те­ли того, что они хотят сле­дую­щих прав: пусть для них самих и для их детей, если кто-нибудь из них про­явит исклю­чи­тель­ную доб­лесть, най­дет­ся место в наших воен­ных лаге­рях, в став­ках наших пол­ко­вод­цев, нако­нец, место под наши­ми зна­ме­на­ми и в строю, и пусть они по этим сту­пе­ням под­ни­мут­ся даже к пра­вам граж­дан­ства.

(XVIII, 41) И если насе­ле­нию Афри­ки, Сар­ди­нии, Испа­нии, нака­зан­но­му лише­ни­ем земель и нало­же­ни­ем дани, доз­во­ле­но при­об­ре­тать сво­ей доб­ле­стью пра­ва граж­дан­ства, а гади­тан­цам, свя­зан­ным с нами услу­га­ми, дав­но­стью отно­ше­ний, вер­но­стью, опас­но­стя­ми, союз­ным дого­во­ром, это­го же не будет доз­во­ле­но, то они сочтут, что у них с нами не дого­вор, а навя­зан­ные им нами неспра­вед­ли­вые зако­ны. А что я не при­ду­мы­ваю содер­жа­ния сво­ей речи, но выра­жаю мыс­ли гади­тан­цев, пока­зы­ва­ет сама дей­ст­ви­тель­ность. Я утвер­ждаю, что мно­го лет назад гади­тан­цы от име­ни общи­ны уста­но­ви­ли с Луци­ем Кор­не­ли­ем отно­ше­ния госте­при­им­ства; предъ­яв­ляю таб­лич­ку³⁷ про­шу послан­цев встать; вы види­те пред­ста­ви­те­лей — выдаю­щих­ся и знат­ней­ших людей, при­слан­ных на этот суд, чтобы отвра­тить опас­ность, гро­зя­щую Луцию Кор­не­лию; нако­нец, дав­но, когда в Гаде­се узна­ли о судеб­ном деле, о том, что Луцию Кор­не­лию угро­жа­ет опас­ность со сто­ро­ны это­го чело­ве­ка, — то гади­тан­цы поста­нов­ле­ни­я­ми в сво­ем сена­те осуди­ли сво­его сограж­да­ни­на, упо­мя­ну­то­го мною. (42) Если народ ста­но­вит­ся «дав­шим согла­сие» тогда, когда он сво­им реше­ни­ем одоб­ря­ет поста­нов­ле­ния наше­го плеб­са и наро­да, то мог­ли ли гади­тан­цы стать «дав­ши­ми согла­сие» (ведь это сло­во достав­ля­ет тебе осо­бен­ное удо­воль­ст­вие) в боль­шей мере, чем тогда, когда они уста­но­ви­ли отно­ше­ния госте­при­им­ства, при­знав тем самым, что Луций Кор­не­лий пере­ме­нил граж­дан­ство, что он досто­ин чести быть нашим граж­да­ни­ном? Мог­ли ли они вме­шать­ся, выра­зив свой при­го­вор и свою волю с боль­шей опре­де­лен­но­стью, чем сде­ла­ли это тогда, когда они даже нало­жи­ли пеню на его обви­ни­те­ля и нака­за­ли его? Мог­ли ли они выне­сти по это­му делу более ясное реше­ние, чем реше­ние при­слать сво­их вид­ней­ших граж­дан для уча­стия в вашем суде как свиде­те­лей прав Луция Кор­не­лия, с хва­леб­ным отзы­вом о его жиз­ни, пред­ста­те­лей для отвра­ще­ния опас­но­сти? (43) И впрямь, кто столь без­рас­суден, чтобы не пони­мать, что гади­тан­цы долж­ны сохра­нять за собой такое пра­во, дабы путь к этой наи­выс­шей награ­де — пра­вам граж­дан­ства — не ока­зал­ся для них навсе­гда пре­граж­ден­ным, и что они долж­ны осо­бен­но радо­вать­ся тому, что рас­по­ло­же­ние при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь Луция Кор­не­лия к сво­им сограж­да­нам оста­ет­ся в Гаде­се, а его вли­я­ние и воз­мож­ность защи­щать их инте­ре­сы нахо­дят при­ме­не­ние в нашем государ­стве? И дей­ст­ви­тель­но, кому из нас не ста­ли доро­же инте­ре­сы этой граж­дан­ской общи­ны бла­го­да­ря его рве­нию, дея­тель­но­сти и заботам?

(XIX) Не гово­рю о том, сколь вели­ки­ми награ­да­ми Гай Цезарь, будучи в Испа­нии пре­то­ром³⁸, отли­чил этот народ, как он успо­ко­ил раздо­ры, как он, с согла­сия гади­тан­цев, опре­де­лил их пра­ва, устра­нил чер­ты заста­ре­ло­го вар­вар­ства в их нра­вах и уста­нов­ле­ни­ях, с каким необы­чай­ным вни­ма­ни­ем он, по прось­бе Луция Кор­не­лия, отнес­ся к этой граж­дан­ской общине и какие мило­сти он ей ока­зал. Про­хо­жу мимо мно­го­го тако­го, что бла­го­да­ря тру­ду и усер­дию Луция Кор­не­лия изо дня в день дости­га­ет­ся либо пол­но­стью, либо, во вся­ком слу­чае, более лег­ко. Поэто­му пер­вые люди сре­ди их граж­дан при­сут­ст­ву­ют здесь и защи­ща­ют Луция Кор­не­лия из чув­ства при­яз­ни как сво­его граж­да­ни­на, свиде­тель­ски­ми пока­за­ни­я­ми — как наше­го; из чув­ства дол­га — как непри­кос­но­вен­но­го гостя, в про­шлом сво­его знат­ней­ше­го граж­да­ни­на; из чув­ства пре­дан­но­сти — как забот­ли­вей­ше­го защит­ни­ка их бла­го­по­лу­чия. (44) А чтобы сами гади­тан­цы, хотя им и не нано­сят ущер­ба, если их сограж­да­нам, в ува­же­ние к их доб­ле­сти, доз­во­ле­но пере­хо­дить в наше граж­дан­ство, все же не дума­ли, что имен­но поэто­му заклю­чен­ный ими дого­вор менее поче­тен, чем дого­во­ры с дру­ги­ми граж­дан­ски­ми общи­на­ми, я уте­шу и этих вот при­сут­ст­ву­ю­щих здесь чест­ней­ших людей, и ту дале­кую вер­ную и дру­же­ст­вен­ную нам граж­дан­скую общи­ну, а заод­но дока­жу вам, судьи, — хотя вы и сами хоро­шо осве­дом­ле­ны, — что в пра­ве, по пово­ду кото­ро­го назна­чен этот суд, вооб­ще нико­гда не было сомне­ний.

(45) Итак, кого при­зна­ем мы муд­рей­ши­ми истол­ко­ва­те­ля­ми дого­во­ров, кого — опыт­ней­ши­ми людь­ми в пра­ве вой­ны, кого — вни­ма­тель­ней­ши­ми в изу­че­нии пра­во­во­го поло­же­ния граж­дан­ских общин и их инте­ре­сов? Конеч­но, тех, кто уже был обле­чен воен­ной вла­стью и вел вой­ны. (XX) И дей­ст­ви­тель­но, если зна­ме­ни­тый авгур Квинт Сце­во­ла³⁹, когда с ним сове­то­ва­лись о пра­ве зало­га земель, ино­гда отсы­лал спра­ши­вав­ших к скуп­щи­кам земель Фурию и Кас­цел­лию, хотя и сам был весь­ма опы­тен в вопро­сах пра­ва; если я насчет сво­его водо­про­во­да в Туску­ле сове­то­вал­ся с Мар­ком Туги­о­ном, а не с Гаем Акви­ли­ем⁴⁰, так как посто­ян­ная дея­тель­ность, направ­лен­ная на один пред­мет, часто име­ет боль­шее зна­че­ние, чем даро­ва­ние и зна­ния, — то кто, когда дело каса­ет­ся дого­во­ров и все­го пра­ва мира и вой­ны, поко­леб­лет­ся пред­по­честь наших вое­на­чаль­ни­ков всем опыт­ней­шим пра­во­ведам? (46) Итак, не можем ли мы пред­ста­вить тебе как пору­чи­те­ля в зако­но­мер­но­сти это­го при­ме­ра и это­го дей­ст­вия, кото­рые ты осуж­да­ешь, само­го Гая Мария? Най­дешь ты чело­ве­ка, кото­рый был бы более строг во взглядах, более сто­ек, отли­чал­ся бы более выдаю­щей­ся доб­ле­стью, про­ни­ца­тель­но­стью, доб­ро­со­вест­но­стью? И вот, он даро­вал пра­ва граж­дан­ства игу­вий­цу Мар­ку Аннию Аппию, храб­рей­ше­му мужу, наде­лен­но­му вели­чай­шей доб­ле­стью; он же даро­вал пра­ва граж­дан­ства пого­лов­но двум когор­там каме­рин­цев, зная, что дого­вор с Каме­ри­ном⁴¹ — свя­щен­ней­ший и спра­вед­ли­вей­ший из всех дого­во­ров. Так воз­мож­но ли, судьи, осудить Луция Кор­не­лия без того, чтобы не осудить поступ­ка Гая Мария? (47) Да появит­ся же на корот­кое вре­мя этот зна­ме­ни­тый муж в вашем вооб­ра­же­нии (так как появить­ся в дей­ст­ви­тель­но­сти он не может), дабы вы взгля­ну­ли на него мыс­лен­но (так как увидеть его воочию вы не може­те); пусть он ска­жет, что он не был лишен опы­та в вопро­сах союз­но­го дого­во­ра, что он был хоро­шо зна­ком с при­ме­ра­ми из про­шло­го, иску­шен в воен­ном деле, что он уче­ник и сол­дат Пуб­лия Сци­пи­о­на; что он про­шел обу­че­ние на воен­ной служ­бе и на воен­ных долж­но­стях лега­та; что он — веди он столь боль­шие вой­ны, какие он завер­шил, и слу­жи он под нача­лом столь­ких кон­су­лов, сколь­ко раз он сам был кон­су­лом, — смог бы тща­тель­но изу­чить и узнать все пра­ва вой­ны; что для него не было сомне­ния в том, что ни один дого­вор не пре­пят­ст­ву­ет чест­но­му выпол­не­нию государ­ст­вен­ных дел; что он выбрал всех храб­рей­ших людей из тес­ней­ше свя­зан­ной с нами и весь­ма дру­же­ст­вен­ной нам граж­дан­ской общи­ны; что ни дого­во­ром с Игу­ви­ем, ни дого­во­ром с Каме­ри­ном не было исклю­че­но пра­во рим­ско­го наро­да награж­дать их граж­дан за доб­лесть.

(XXI, 48) Поэто­му, когда на осно­ва­нии Лици­ни­е­ва и Муци­е­ва зако­на⁴², было — через несколь­ко лет после это­го даро­ва­ния граж­дан­ских прав — назна­че­но стро­жай­шее след­ст­вие по делу о граж­дан­стве, то раз­ве кто-нибудь из тех, кто, про­ис­хо­дя из союз­ных граж­дан­ских общин, полу­чил пра­ва граж­дан­ства, был при­вле­чен к суду? Прав­да, Тит Мат­ри­ний из Спо­ле­тия, един­ст­вен­ный из тех, кому Гай Марий даро­вал граж­дан­ские пра­ва, отве­чал перед судом; он про­ис­хо­дил из латин­ской коло­нии, весь­ма надеж­ной и извест­ной⁴³. Когда его обви­нял крас­но­ре­чи­вей­ший Луций Анти­стий, он не гово­рил, что спо­ле­тин­цы не сде­ла­лись «дав­ши­ми согла­сие» (он пони­мал, что наро­ды обык­но­вен­но ста­но­вят­ся «дав­ши­ми согла­сие», когда речь идет об их пра­вах, но не о наших), но, так как коло­нии не были выведе­ны на осно­ва­нии Апу­ле­е­ва зако­на, в силу кото­ро­го Сатур­нин пре­до­ста­вил Гаю Марию воз­мож­ность делать рим­ски­ми граж­да­на­ми тро­их чело­век в каж­дой коло­нии⁴⁴, он утвер­ждал, что эта милость не долж­на иметь силы, раз упразд­не­но осно­ва­ние для нее. Твое обви­не­ние не содер­жит ниче­го сход­но­го с тем, о чем я упо­мя­нул; (49) одна­ко все же Гай Марий обла­дал таким авто­ри­те­том, что отсто­ял и полу­чил одоб­ре­ние сво­им дей­ст­ви­ям не при посред­стве сво­его свой­ст­вен­ни­ка Луция Крас­са, необы­чай­но крас­но­ре­чи­во­го чело­ве­ка, но сам, без лиш­них слов, бла­го­да­ря сво­е­му вли­я­нию. И дей­ст­ви­тель­но, судьи, кто захо­чет, чтобы наших пол­ко­вод­цев лиша­ли воз­мож­но­сти отли­чать доб­лесть, про­яв­лен­ную на войне, в сра­же­нии, в вой­ске, чтобы у союз­ни­ков, у союз­ных граж­дан­ских общин отни­ма­ли надеж­ду на награ­ды, заслу­жен­ные ими при защи­те наше­го государ­ства? Но если подей­ст­во­ва­ло выра­же­ние лица Гая Мария, его голос, свой­ст­вен­ный пол­ко­вод­цу огонь в его гла­зах, его недав­ние три­ум­фы, его при­сут­ст­вие, то пусть подей­ст­ву­ет его авто­ри­тет, пусть подей­ст­ву­ют его подви­ги, память о нем, пусть подей­ст­ву­ет веч­ное имя это­го храб­рей­ше­го и про­слав­лен­но­го мужа! Пусть меж­ду вли­я­тель­ны­ми и храб­ры­ми граж­да­на­ми будет сле­дую­щее раз­ли­чие: да наслаж­да­ют­ся пер­вые сво­им могу­ще­ст­вом при жиз­ни; что каса­ет­ся вто­рых, то пусть даже после их смер­ти — если защит­ник нашей дер­жа­вы вооб­ще может уме­реть — живет их бес­смерт­ный авто­ри­тет!

(XXII, 50) Далее, не даро­вал ли Гней Пом­пей-отец⁴⁵, совер­шив вели­чай­шие подви­ги в Ита­лий­скую вой­ну, пра­ва граж­дан­ства чест­но­му мужу, рим­ско­му всад­ни­ку Пуб­лию Цесию, здрав­ст­ву­ю­ще­му и ныне, выход­цу из союз­ной граж­дан­ской общи­ны Равен­ны? Далее, не даро­вал ли их Гай Марий пого­лов­но двум когор­там каме­рин­цев? Далее, не даро­вал ли их Пуб­лий Красс, име­ни­тей­ший муж, Алек­са­су из Герак­леи, с кото­рой во вре­ме­на Пир­ра, в кон­су­лат Гая Фаб­ри­ция⁴⁶, как счи­та­ют, был заклю­чен, пожа­луй, един­ст­вен­ный в сво­ем роде дого­вор? Далее, не даро­вал ли их Луций Сул­ла Ари­сто­ну из Мас­си­лии? Далее, — коль ско­ро гово­рим о гади­тан­цах, — то не пожа­ло­вал ли Луций Сул­ла…⁴⁷ Далее, не даро­вал ли их без­упреч­ней­ший в выс­шей сте­пе­ни совест­ли­вый и осто­рож­ный чело­век, Квинт Метелл Пий⁴⁸, Квин­ту Фабию из Сагун­та? Далее, этот вот при­сут­ст­ву­ю­щий здесь Марк Красс, подроб­ней­ше рас­смот­рев­ший все эти при­ме­ры из про­шло­го, кото­рые я теперь пере­чис­ляю, не даро­вал ли пра­ва граж­дан­ства жите­лю союз­ной общи­ны Авен­ни­о­на? А ведь это — чело­век ред­кост­ной стро­го­сти взглядов и бла­го­ра­зу­мия и даже черес­чур ску­пой на даро­ва­ние прав граж­дан­ства. (51) Здесь ты пыта­ешь­ся ума­лить милость или, ско­рее, реше­ние и посту­пок Гнея Пом­пея, сде­лав­ше­го то, что, как он слы­хал, сде­ла­ли Гай Марий, Пуб­лий Красс, Луций Сул­ла, Квинт Метелл, Марк Красс, что, нако­нец, как он видел, делал его пря­мой настав­ник — его отец. И он сде­лал это не по отно­ше­нию к одно­му толь­ко Кор­не­лию; ведь он даро­вал пра­ва граж­дан­ства и гади­тан­цу Гасдру­ба­лу после памят­ной нам вой­ны в Афри­ке⁴⁹, и мамер­тин­цам Ови­ям, и неко­то­рым жите­лям Ути­ки, и сагун­тин­цам Фаби­ям. И дей­ст­ви­тель­но, если те, кто защи­ща­ет наше государ­ство ценой лише­ний и опас­но­стей, достой­ны дру­гих наград, то они, несо­мнен­но, вполне достой­ны даро­ва­ния им прав того граж­дан­ства, за кото­рое они гру­дью встре­ти­ли опас­но­сти и копья. О, если бы бой­цы за нашу дер­жа­ву, где бы они ни были, мог­ли полу­чать пра­ва наше­го граж­дан­ства и, наобо­рот, людей, на государ­ство пошед­ших вой­ной, было поз­во­ле­но изго­нять из граж­дан­ской общи­ны! Ведь наш вели­чай­ший поэт вовсе не хотел, чтобы зна­ме­ни­тое обра­ще­ние Ган­ни­ба­ла к сол­да­там харак­те­ри­зо­ва­ло это­го пол­ко­во­д­ца боль­ше, чем любо­го дру­го­го:

Послед­не­му обсто­я­тель­ству пол­ко­вод­цы не при­да­ют и нико­гда не при­да­ва­ли зна­че­ния. Поэто­му они и дела­ли сограж­да­на­ми мужей, храб­рых во всех отно­ше­ни­ях, и очень часто доб­лесть незнат­ных пред­по­чи­та­ли без­де­я­тель­но­сти зна­ти.

(XXIII, 52) Вот как вели­кие пол­ко­вод­цы и муд­рей­шие люди, про­слав­лен­ные мужи тол­ко­ва­ли пра­во и дого­во­ры. При­ве­ду и суж­де­ние судей, рас­смат­ри­вав­ших тако­го рода дела; при­ве­ду суж­де­ние все­го рим­ско­го наро­да; при­ве­ду и доб­ро­со­вест­ней­шее и муд­рей­шее суж­де­ние сена­та. Когда судьи не скры­ва­ли и откры­то гово­ри­ли, какой при­го­вор они, на осно­ва­нии Папи­е­ва зако­на⁵¹, наме­ре­ва­лись выне­сти Мар­ку Кас­сию, чье­го воз­вра­ще­ния в их граж­дан­ство тре­бо­ва­ли мамер­тин­цы, то мамер­тин­цы отка­за­лись от дела, нача­то­го ими офи­ци­аль­но. Мно­гие лица из сво­бод­ных и свя­зан­ных с нами дого­во­ром неза­ви­си­мых и союз­ных наро­дов были при­ня­ты в чис­ло наших граж­дан, но никто из них нико­гда не был обви­нен по пово­ду прав граж­дан­ства — ни на осно­ва­нии того, что народ не «давал согла­сия», ни на осно­ва­нии того, что пра­ву пере­ме­ны граж­дан­ства пре­пят­ст­во­вал союз­ный дого­вор. Осме­люсь так­же утвер­ждать, что еще нико­гда не был осуж­ден чело­век, о кото­ром было извест­но, что он полу­чил граж­дан­ство от наше­го пол­ко­во­д­ца.

(53) Озна­комь­тесь теперь с суж­де­ни­ем рим­ско­го наро­да, выне­сен­ным им во мно­гих слу­ча­ях и под­твер­жден­ным в важ­ней­ших судеб­ных делах. Кто не зна­ет, что в кон­су­лат Спу­рия Кас­сия и Посту­ма Коми­ния был заклю­чен союз­ный дого­вор со все­ми лати­ня­на­ми?⁵² И даже недав­но над­пись с его тек­стом, как мы пом­ним, выре­за­на на брон­зо­вой колонне поза­ди ростр. Каким обра­зом, в таком слу­чае, после осуж­де­ния Тита Целия стал рим­ским граж­да­ни­ном⁵³ Луций Кос­си­ний из Тибу­ра⁵⁴, отец это­го вот рим­ско­го всад­ни­ка, чест­ней­ше­го и вид­ней­ше­го чело­ве­ка; каким обра­зом, после осуж­де­ния Гая Масо­на, стал рим­ским граж­да­ни­ном про­ис­хо­див­ший из той же общи­ны Тит Копо­ний, опять-таки граж­да­нин выс­шей доб­ле­сти и досто­ин­ства? Его вну­ков — Тита и Гая Копо­ни­ев — вы зна­е­те. (54) Или язык и ум мог­ли открыть доступ к пра­вам граж­дан­ства, а твер­дость руки и доб­лесть это­го не мог­ли? Или союз­ным наро­дам доз­во­ля­лось совле­кать с нас доспе­хи, а с вра­гов не доз­во­ля­лось? Или того, что они мог­ли добы­вать себе, про­из­но­ся речи, им дости­гать, сра­жа­ясь, не доз­во­ля­лось? Или пред­ки наши пове­ле­ли, чтобы награ­ды обви­ни­те­лю были боль­ше наград вои­те­лю? (XXIV) Но если и при суро­вей­шем Сер­ви­ли­е­вом законе⁵⁵ пер­вен­ст­во­вав­шие мужи и стро­жай­шие и муд­рей­шие граж­дане согла­си­лись на то, чтобы такой путь к рим­ско­му граж­дан­ству был, по пове­ле­нию рим­ско­го наро­да, открыт лати­ня­нам, то есть наро­дам, свя­зан­ным с нами дого­во­ром, и если пра­во это не было отме­не­но зако­ном Лици­ния и Муция, да еще и сам род обви­не­ния, и назва­ние его, и награ­да, нераз­рыв­ная с несча­стьем [обви­ня­е­мо­го] сена­то­ра, не мог­ли доста­вать удо­воль­ст­вия ника­ко­му сена­то­ру, ника­ко­му бла­го­мыс­ля­ще­му, — [если все это так], то сле­до­ва­ло ли сомне­вать­ся, что там, где вопрос о награ­дах мог счи­тать­ся решен­ным судья­ми, там и суж­де­ния пол­ко­вод­цев [тем более] были дей­ст­ви­тель­ны­ми? Раз­ве мы можем думать, что наро­ды Лация «дали согла­сие» с Сер­ви­ли­е­вым зако­ном или с дру­ги­ми зако­на­ми, в силу кото­рых для отдель­ных лати­нян за то или дру­гое была уста­нов­ле­на награ­да в виде рим­ско­го граж­дан­ства?

(55) Озна­комь­тесь теперь с реше­ни­ем сена­та, кото­рое все­гда под­твер­жда­лось реше­ни­ем наро­да. Пред­ки наши, судьи, пове­ле­ли, чтобы свя­щен­но­дей­ст­вия в честь Цере­ры совер­ша­лись с вели­чай­ши­ми бла­го­го­ве­ни­ем и тор­же­ст­вен­но­стью. Так как они были заим­ст­во­ва­ны из Гре­ции, то их все­гда совер­ша­ли жри­цы-гре­чан­ки, и все назы­ва­лось по-гре­че­ски. Но хотя ту, кото­рая мог­ла пока­зать и совер­шить это гре­че­ское свя­щен­но­дей­ст­вие, изби­ра­ли в Гре­ции, все-таки пред­ки наши пове­ле­ли, чтобы свя­щен­но­дей­ст­вие о бла­го­по­лу­чии граж­дан совер­ша­ла граж­дан­ка, чтобы она моли­ла бес­смерт­ных богов, хотя и по ино­зем­но­му и чужо­му обряду, но с обра­зом мыс­лей рим­лян­ки и граж­дан­ки. Эти жри­цы, как я знаю, были почти все из Неа­по­ля или из Велии⁵⁶, несо­мнен­но, союз­ных граж­дан­ских общин. О дав­них вре­ме­нах я умал­чи­ваю; утвер­ждаю, что недав­но, до даро­ва­ния прав граж­дан­ства жите­лям Велии, город­ской пре­тор Гай Вале­рий Флакк, на осно­ва­нии реше­ния сена­та пред­ло­жил наро­ду сде­лать рим­ской граж­дан­кой Кал­ли­фа­ну. Так сле­ду­ет ли думать, либо что жите­ли Велии ста­ли «дав­ши­ми согла­сие», либо что эта жри­ца не сде­ла­лась рим­ской граж­дан­кой, либо что сенат и рим­ский народ нару­ши­ли союз­ный дого­вор?

(XXV, 56) Я пони­маю, судьи, что при слу­ша­нии ясно­го и отнюдь не вызы­ваю­ще­го сомне­ний дела ска­за­но и боль­ше, и боль­шим чис­лом опыт­ней­ших людей, чем тре­бо­ва­ла его суть. Но это было сде­ла­но не для того, чтобы реча­ми дока­зы­вать вам столь оче­вид­ное, но чтобы сло­мить само­уве­рен­ность всех недоб­ро­же­ла­те­лей, неспра­вед­ли­вых людей, нена­вист­ни­ков. Обви­ни­тель, чтобы рас­па­лить какие-нибудь тол­ки людей, огор­чен­ных чужим бла­го­по­лу­чи­ем, дости­га­ли и ваших ушей и рас­про­стра­ня­лась даже сре­ди судей, в каж­дую часть сво­ей речи, как вы виде­ли, с боль­шим искус­ст­вом встав­лял что-нибудь такое — то об иму­ще­стве Луция Кор­не­лия, кото­рое и неза­вид­ное, и, како­во бы оно ни было, кажет­ся нам ско­рее сохра­нен­ным, чем награб­лен­ным; то о его рос­ко­ше­ствах, кото­рые он клей­мил не каким-либо обви­не­ни­ем в раз­вра­те, а пош­лым зло­сло­ви­ем; то о тускуль­ской усадь­бе, кото­рая-де при­над­ле­жа­ла ранее Квин­ту Метел­лу и Луцию Крас­су⁵⁷, это обви­ни­тель пом­нил; но в его памя­ти не удер­жа­лось, что Красс ее купил у воль­ноот­пу­щен­ни­ка Соте­ри­ка Мар­ция, что к Метел­лу она пере­шла из иму­ще­ства Вен­но­ния Вин­ди­ция⁵⁸. Вме­сте с тем обви­ни­тель не знал и того, что име­ния сами по себе родо­ви­ты­ми не быва­ют, что в силу покуп­ки они обыч­но пере­хо­дят к людям чужим и часто низ­ко­род­ным — в силу зако­нов, как пра­ва опе­ки. (57) Не избе­жал Луций Кор­не­лий и упре­ка в том, что он всту­пил в Клу­сту­мин­скую три­бу⁵⁹; он достиг это­го как награ­ды на осно­ва­нии зако­на о домо­га­тель­стве; награ­да эта мень­ше воз­буж­да­ет недоб­ро­же­ла­тель­ность, чем пре­до­став­ля­е­мая зако­на­ми награ­да в виде пра­ва выска­зы­вать мне­ние вме­сте с пре­то­ри­я­ми и наде­вать тогу-пре­тек­сту⁶⁰. Напад­кам под­верг­лось и его усы­нов­ле­ние Тео­фа­ном⁶¹; бла­го­да­ря это­му усы­нов­ле­нию Кор­не­лий не полу­чил ниче­го, кро­ме пра­ва насле­до­вать сво­им близ­ким.

(XXVI) Впро­чем, успо­ко­ить тех, кто озлоб­лен на само­го Кор­не­лия, — не самая труд­ная зада­ча. Они злы на него, как это быва­ет с людь­ми: они тер­за­ют его на пирах, жалят в собра­ни­ях, куса­ют не столь­ко зубом непри­яз­ни, сколь­ко зубом зло­сло­вия. (58) А вот тех, кто либо недруг его дру­зьям⁶², либо озлоб­лен на них, Луций Кор­не­лий дол­жен стра­шить­ся гораздо боль­ше. И в самом деле, кто когда-либо ока­зал­ся недру­гом само­му Кор­не­лию или кто, по спра­вед­ли­во­сти, мог им быть? Како­го чест­но­го чело­ве­ка он не ува­жал, чьей уда­че и чье­му высо­ко­му поло­же­нию он не делал усту­пок? Нахо­дясь в тес­ных дру­же­ских отно­ше­ни­ях с могу­ще­ст­вен­ней­шим чело­ве­ком⁶³, он сре­ди вели­чай­ших несча­стий и раз­но­гла­сий нико­гда — ни делом, ни сло­вом, ни, нако­нец, взглядом — не оскор­бил ни одно­го чело­ве­ка про­ти­во­по­лож­но­го обра­за мыс­лей и нахо­див­ше­го­ся на про­тив­ной сто­роне. Таков был рок, — мой ли или государ­ства, — чтобы вся та пере­ме­на обще­го поло­же­ния отра­зи­лась на мне одном⁶⁴. (59) Кор­не­лий не толь­ко не лико­вал при моих несча­стьях, но вся­че­ски­ми услу­га­ми, сво­им пла­чем, содей­ст­ви­ем, уте­ше­ни­ем под­дер­жи­вал в мое отсут­ст­вие всех моих род­ных. Сле­дуя их заве­ре­ни­ям и прось­бам, воздаю ему по заслу­гам и, как я ска­зал вна­ча­ле, выра­жаю спра­вед­ли­вую и долж­ную бла­го­дар­ность, и наде­юсь, судьи, что подоб­но тому, как вы почи­та­е­те и отно­си­тесь с при­яз­нью к тем, кто был зачи­на­те­лем в деле охра­ны мое­го бла­го­по­лу­чия и высо­ко­го поло­же­ния, так вам по серд­цу и угод­но то, что было сде­ла­но Луци­ем Кор­не­ли­ем в меру его воз­мож­но­стей и поло­же­ния. Итак, его не остав­ля­ют в покое не его лич­ные недру­ги, кото­рых у него нет, а недру­ги его дру­зей⁶⁵, мно­го­чис­лен­ных и могу­ще­ст­вен­ных; имен­но им Гней Пом­пей вче­ра в сво­ей бога­той дово­да­ми и убеди­тель­ной речи пред­ло­жил, если они захотят, бороть­ся с ним самим, а от нынеш­не­го нерав­но­го состя­за­ния и непра­во­го спо­ра их отго­ва­ри­вал. (XXVII, 60) Это будет и спра­вед­ли­вое, и чрез­вы­чай­но полез­ное пра­ви­ло — и для нас, судьи, и для тех, кто завя­зы­ва­ет дру­же­ские отно­ше­ния с нами: враж­до­вать толь­ко меж­ду собою, а дру­зей наших недру­гов щадить. И если бы мой авто­ри­тет в этом отно­ше­нии был у них доста­точ­но вес­ким (тем более что я, как они пони­ма­ют, очень хоро­шо научен пере­мен­чи­во­стью обсто­я­тельств и самим опы­том), то я отвлек бы их от тех более серь­ез­ных рас­прей. И дей­ст­ви­тель­но, я все­гда пола­гал, что бороть­ся из-за государ­ст­вен­ных дел, защи­щая то, что при­зна­ешь луч­шим, — дело храб­рых мужей и вели­ких людей, и я ни разу не укло­нил­ся от это­го труда, дол­га, бре­ме­ни. Но борь­ба разум­на толь­ко до тех пор, пока она либо при­но­сит какую-то поль­зу, либо, если и не полез­на, то не при­но­сит вреда государ­ству. (61) Мы поста­ви­ли себе некую цель, всту­пи­ли в борь­бу, поме­ря­лись сила­ми, успе­ха не достиг­ли. Скорбь испы­та­ли дру­гие, нашим уде­лом были сте­на­ния и горе. Поче­му то, что изме­нить мы не можем, мы пред­по­чи­та­ем раз­ру­шать, а не обе­ре­гать? Сенат почтил Гая Цеза­ря тор­же­ст­вен­ны­ми и необыч­но для нас про­дол­жи­тель­ны­ми молеб­ст­ви­я­ми⁶⁶. Несмот­ря на скудость денеж­ных средств, сенат выдал жало­ва­нье победо­нос­но­му вой­ску, назна­чил пол­ко­вод­цу деся­те­рых лега­тов, поста­но­вил не назна­чать ему пре­ем­ни­ка в соот­вет­ст­вии с Сем­п­ро­ни­е­вым зако­ном. Я внес эти пред­ло­же­ния и отста­и­вал их, счи­тая нуж­ным руко­вод­ст­во­вать­ся не сво­и­ми преж­ни­ми рас­хож­де­ни­я­ми с ним во взглядах, а нынеш­ним поло­же­ни­ем в государ­стве и нали­чи­ем согла­сия. Дру­гие дума­ют по-ино­му. Они, пожа­луй, более твер­ды в сво­ем мне­нии. Нико­го не пори­цаю, но согла­ша­юсь не со все­ми и не счи­таю про­яв­ле­ни­ем нестой­ко­сти, если люди сооб­ра­зу­ют свое мне­ние с обсто­я­тель­ства­ми в государ­стве, как путь кораб­ля — с пого­дой. (62) Но если суще­ст­ву­ют люди, чья нена­висть к тем, к кому они ее одна­жды почув­ст­во­ва­ли, без­гра­нич­на (а таких, вижу я, нема­ло), то пусть они сра­жа­ют­ся с сами­ми пол­ко­во­д­ца­ми, а не с их спут­ни­ка­ми и сто­рон­ни­ка­ми. Ведь неко­то­рые, пожа­луй, назо­вут такую нена­висть упор­ст­вом, дру­гие — доб­ле­стью, а эту неспра­вед­ли­вость все сочтут сопря­жен­ной с какой-то жесто­ко­стью. Но если мы не можем ника­ки­ми дово­да­ми уми­ротво­рить опре­де­лен­ных людей, то я уве­рен, что вы, судьи, во вся­ком слу­чае, уми­ротво­ре­ны не моей речью, а соб­ст­вен­ной чело­веч­но­стью.

(XXVIII, 63) И в самом деле, раз­ве дру­же­ские отно­ше­ния с Цеза­рем не долж­ны были бы слу­жить Луцию Кор­не­лию ско­рей к похва­ле, даже самой боль­шой, чем ко вреду, хоть само­му мало­му? Он встре­тил­ся с Цеза­рем юно­шей, он понра­вил­ся про­ни­ца­тель­ней­ше­му чело­ве­ку, хотя у Цеза­ря было очень мно­го дру­зей, Луций Кор­не­лий срав­нял­ся с самы­ми близ­ки­ми ему людь­ми. В свою пре­ту­ру, в год сво­его кон­су­ла­та Цезарь сде­лал его началь­ни­ком вой­ско­вых рабо­чих. Цеза­рю понра­ви­лась его сооб­ра­зи­тель­ность, его при­влек­ла чест­ность Луция Кор­не­лия, он полю­бил его за доб­ро­со­вест­ность и почти­тель­ность. Когда-то Луций Кор­не­лий разде­лял мно­гие труды Цеза­ря; теперь на его долю, быть может, выпа­ли неко­то­рые бла­га. Если все это повреди­ло ему в ваших гла­зах, то что чест­ное, ска­жи­те мне, при­не­сет кому-нибудь поль­зу в мне­нии таких людей, как вы?

(64) Но так как Гай Цезарь очень дале­ко и ныне нахо­дит­ся в мест­но­стях, кото­рые, по место­по­ло­же­нию сво­е­му, состав­ля­ют гра­ни­цы мира, а бла­го­да­ря его подви­гам — гра­ни­цы дер­жа­вы рим­ско­го наро­да, то — во имя бес­смерт­ных богов, судьи! — не допус­кай­те, чтобы ему доста­ви­ли это горь­кое изве­стие и чтобы он узнал, что его началь­ник вой­ско­вых рабо­чих, столь доро­гой и близ­кий ему чело­век, не за какой-то соб­ст­вен­ный его про­сту­пок, а за дру­же­ские отно­ше­ния с ним уни­что­жен подан­ны­ми вами голо­са­ми. Пожа­лей­те того, кто в суде спо­рит не о сво­ей про­вин­но­сти, а о дея­нии при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь вели­ко­го и про­слав­лен­но­го мужа; не о каком-то пре­ступ­ле­нии, а — с опас­но­стью для себя — о пуб­лич­ном пра­ве. Если пра­ва это­го не зна­ли ни Гней Пом­пей, ни Марк Красс, ни Квинт Метелл, ни Гней Пом­пей-отец, ни Луций Сул­ла, ни Пуб­лий Красс, ни Гай Марий, ни сенат, ни рим­ский народ, ни те, кто выно­сил при­го­вор о подоб­ных делах, ни наро­ды, свя­зан­ные с нами дого­во­ра­ми, ни союз­ни­ки, ни древ­ние лати­няне, то поду­май­те, не полез­нее ли и не боль­ше ли будет для вас чести заблуж­дать­ся, сле­дуя таким при­ме­рам, неже­ли про­све­щать­ся, обу­ча­ясь у тако­го настав­ни­ка. Но если вы пони­ма­е­те, что вам надо выне­сти соот­вет­ст­ву­ю­щее зако­ну поста­нов­ле­ние об извест­ном, оче­вид­ном, полез­ном, одоб­рен­ном, решен­ном, то осте­ре­гай­тесь непри­выч­но­го в при­го­во­ре о том, что уже настоль­ко уко­ре­ни­лось. (65) Вме­сте с тем, судьи, пред­ставь­те себе и такое: преж­де все­го обви­ня­е­мы­ми, да еще и посмерт­но, ока­жут­ся все те про­слав­лен­ные мужи, кото­рые даро­ва­ли пра­ва граж­дан­ства лицам из наро­дов, свя­зан­ных с нами дого­во­ром, затем — сенат, кото­рый поста­но­вил такое, народ, кото­рый это пове­лел, судьи, кото­рые это одоб­ри­ли. Поду­май­те о том, что Кор­не­лий живет и жил так, что, хотя суще­ст­ву­ют суды для рас­смот­ре­ния всех и вся­ких про­вин­но­стей, его при­вле­ка­ют к суду не с тем, чтобы он понес кару за свои дур­ные дея­ния, а с тем, чтобы он оправ­ды­вал­ся в полу­че­нии награ­ды за свою доб­лесть. Кро­ме того, при­го­во­ром сво­им вы опре­де­ли­те, что, по ваше­му мне­нию, впредь долж­на при­но­сить людям друж­ба про­слав­лен­ных мужей: несча­стье или сла­ву? Нако­нец, судьи, вы долж­ны твер­до пом­нить, что в этом деле вам пред­сто­ит выне­сти при­го­вор не о зло­де­я­нии Луция Кор­не­лия а о бла­го­де­я­нии Гнея Пом­пея.