Сравнительные жизнеописания

Солон

1. Грам­ма­тик Дидим в сво­ем воз­ра­же­нии Аскле­пи­а­ду отно­си­тель­но таб­лиц Соло­на¹, цити­ру­ет како­го-то Филок­ла, кото­рый, вопре­ки мне­нию всех писа­те­лей, упо­ми­наю­щих о Солоне, назы­ва­ет его сыном Эвфо­ри­о­на. Все еди­но­глас­но утвер­жда­ют, что отцом его был Эксе­кестид, чело­век, как они гово­рят, по состо­я­нию и поло­же­нию отно­сив­ший­ся к сред­ним граж­да­нам, но по про­ис­хож­де­нию при­над­ле­жав­ший к пер­во­му по знат­но­сти дому: отда­лен­ным его пред­ком был Кодр. О мате­ри Соло­на Герак­лид Пон­тий­ский рас­ска­зы­ва­ет, что она была двою­род­ной сест­рой мате­ри Писи­стра­та. Пер­во­на­чаль­но меж­ду ними была друж­ба, как вслед­ст­вие род­ства, так и вслед­ст­вие даро­ви­то­сти и кра­соты Писи­стра­та, в кото­ро­го, как неко­то­рые утвер­жда­ют, Солон был влюб­лен. Поэто­му, дума­ет­ся мне, когда меж­ду ними про­изо­шел раз­рыв на поли­ти­че­ской поч­ве, их враж­да не дошла до жесто­кой, дикой стра­сти; меж­ду ними сохра­ни­лось преж­нее чув­ство вза­им­ных обя­зан­но­стей, кото­рое под­дер­жи­ва­ло память и неж­ность люб­ви: оно

Что Солон не был рав­но­ду­шен к кра­сав­цам и не имел муже­ства всту­пить в борь­бу с любо­вью, «как борец в пале­ст­ре»³, это мож­но видеть из его сти­хотво­ре­ний; кро­ме того, он издал закон, вос­пре­щаю­щий рабу нати­рать­ся мас­лом для гим­на­сти­че­ских упраж­не­ний и любить маль­чи­ков. Он ста­вил это в чис­ло бла­го­род­ных, почтен­ных заня­тий, и неко­то­рым обра­зом при­зы­вал людей достой­ных к тому, от чего отстра­нял недо­стой­ных. Гово­рят, что и Писи­страт был влюб­лен в Хар­ма и поста­вил ста­тую Эрота в Ака­де­мии — на том месте, где зажи­га­ют огонь при беге со свя­щен­ны­ми факе­ла­ми⁴.

2. Отец Соло­на, как гово­рит Гер­мипп, истра­тил часть состо­я­ния на дела бла­готво­ри­тель­но­сти раз­но­го рода. Хотя у Соло­на не ока­за­лось бы недо­стат­ка в людях, гото­вых ему помочь, он счи­тал позор­ным брать у дру­гих, когда сам про­ис­хо­дил из семьи, при­вык­шей помо­гать дру­гим. Поэто­му еще в моло­до­сти он занял­ся тор­гов­лей. Впро­чем, неко­то­рые писа­те­ли утвер­жда­ют, что Солон стран­ст­во­вал ско­рее для при­об­ре­те­ния боль­ше­го опы­та и позна­ний, чем ради обо­га­ще­ния. Все соглас­ны в том, что он был люби­те­лем нау­ки, пото­му что и в ста­ро­сти гово­рил:

К богат­ству Солон не имел стра­сти; напро­тив, он гово­рит, что рав­но богат как тот,

А в дру­гом месте он гово­рит:

Одна­ко вполне воз­мож­но, что чест­ный государ­ст­вен­ный дея­тель не стре­мит­ся к при­об­ре­те­нию излиш­не­го, но в то же вре­мя не пре­не­бре­га­ет и заботой о пред­ме­тах необ­хо­ди­мых. А в те вре­ме­на, по выра­же­нию Геси­о­да⁷, «ника­кая работа не была позо­ром», ремес­ло не вно­си­ло раз­ли­чия меж­ду людь­ми, а тор­гов­ля была даже в поче­те, пото­му что она зна­ко­ми­ла элли­нов с миром вар­ва­ров, достав­ля­ла друж­бу с царя­ми и дава­ла раз­но­сто­рон­ний опыт. Неко­то­рые куп­цы ста­но­ви­лись даже осно­ва­те­ля­ми боль­ших горо­дов, как, напри­мер, Про­тид, при­об­ре­тя рас­по­ло­же­ние кель­тов, живу­щих у Рода­на, осно­вал Мас­са­лию. О Фале­се и о мате­ма­ти­ке Гип­по­кра­те так­же рас­ска­зы­ва­ют, что они зани­ма­лись тор­гов­лей; а Пла­то­ну про­да­жа мас­ла в Егип­те доста­ви­ла день­ги на его загра­нич­ное путе­ше­ст­вие.

3. Рас­то­чи­тель­ность Соло­на, его склон­ность к изне­жен­но­сти и несколь­ко лег­ко­мыс­лен­ный, отнюдь не фило­соф­ский харак­тер его сти­хов, в кото­рых он рас­суж­да­ет о наслаж­де­ни­ях, — все это, как пола­га­ют, было след­ст­ви­ем его заня­тия тор­гов­лей: жизнь куп­ца часто под­вер­га­ет чело­ве­ка боль­шим опас­но­стям, и за это он жела­ет воз­на­гра­дить себя каки­ми-нибудь радо­стя­ми и наслаж­де­ни­я­ми. Но Солон при­чис­лял себя ско­рее к бед­ным, чем к бога­тым, как вид­но из сле­дую­щих сти­хов:

К поэ­зии он сна­ча­ла, по-види­мо­му, не отно­сил­ся серь­ез­но: она была для него игрой и досу­жим раз­вле­че­ни­ем; но впо­след­ст­вии он обле­кал в сти­хотвор­ную фор­му и фило­соф­ские мыс­ли и часто изла­гал в сти­хах государ­ст­вен­ные дела — не с целью уве­ко­ве­чить их в памя­ти исто­рии, но для оправ­да­ния сво­их дей­ст­вий, ино­гда для уве­ща­ния, или настав­ле­ния, или пори­ца­ния афи­нян. По неко­то­рым изве­сти­ям, он попро­бо­вал было даже зако­ны издать в виде поэ­мы; по пре­да­нию, нача­ло ее было сле­дую­щее:

Из нрав­ст­вен­ной фило­со­фии он все­го более любил граж­дан­скую часть ее, как и боль­шин­ство тогдаш­них муд­ре­цов. В нау­ке о при­ро­де его позна­ния слиш­ком уж про­сты и при­ми­тив­ны, как вид­но из сле­дую­щих сти­хов:

Вооб­ще, по-види­мо­му, Фалес был тогда един­ст­вен­ным уче­ным, кото­рый в сво­их иссле­до­ва­ни­ях пошел даль­ше того, что нуж­но было для житей­ских потреб­но­стей; все осталь­ные⁸ полу­чи­ли назва­ние муд­ре­цов за свое искус­ство в государ­ст­вен­ных делах.

4. Рас­ска­зы­ва­ют, что муд­ре­цы эти сошлись одна­жды в Дель­фах, а потом в Корин­фе, где Пери­андр устро­ил какое-то пир­ше­ство. Но еще боль­ше ува­же­ния и сла­вы доста­ви­ла им исто­рия с тре­нож­ни­ком, кото­рый обо­шел их всех, как по кру­гу, и кото­рый они усту­па­ли друг дру­гу с бла­го­же­ла­тель­ным сорев­но­ва­ни­ем. Кос­ские рыба­ки (так гла­сит мол­ва) закиды­ва­ли сеть, и при­ез­жие из Миле­та купи­ли улов, еще не зная, каков он будет. Ока­за­лось, что они выта­щи­ли тре­нож­ник, кото­рый, по пре­да­нию, Еле­на, плы­вя из Трои, бро­си­ла тут, вспом­нив какое-то ста­рин­ное пред­ска­за­ние ора­ку­ла. Из-за тре­нож­ни­ка спер­ва начал­ся спор меж­ду при­ез­жи­ми и рыба­ка­ми; потом горо­да вме­ша­лись в эту ссо­ру, дошед­шую до вой­ны; нако­нец, пифия пове­ле­ла обе­им сто­ро­нам отдать тре­нож­ник муд­рей­ше­му. Спер­ва его посла­ли к Фале­су в Милет: жите­ли Коса доб­ро­воль­но дари­ли ему одно­му то, из-за чего они вели вой­ну со все­ми миле­тя­на­ми. Фалес объ­явил, что Биант уче­нее его, и тре­нож­ник при­шел к нему; от него он был послан еще к дру­го­му, как к более муд­ро­му. Потом, совер­шая круг и пере­сы­лае­мый от одно­го к дру­го­му, тре­нож­ник вто­рич­но при­шел к Фале­су. В кон­це кон­цов он был при­ве­зен из Миле­та в Фивы и посвя­щен Апол­ло­ну Исмен­ско­му. Но Фео­фраст гово­рит, что тре­нож­ник спер­ва посла­ли в При­е­ну к Биан­ту, а потом Биант ото­слал его в Милет к Фале­су; так обой­дя всех, он вер­нул­ся к Биан­ту и, нако­нец, уже был отправ­лен в Дель­фы. Послед­няя вер­сия более рас­про­стра­не­на; толь­ко одни гово­рят, что пода­рок этот был не тре­нож­ник, а чаша, послан­ная Кре­зом, а дру­гие, — что кубок, остав­ший­ся после Бафик­ла.

5. Есть рас­сказ о лич­ном свида­нии и раз­го­во­ре Соло­на с Ана­хар­си­сом, а так­же с Фале­сом.

Гово­рят, Ана­хар­сис при­шел к Соло­но­ву дому в Афи­нах, посту­чал и ска­зал, что он ино­зе­мец, при­шел заклю­чить с ним союз друж­бы и вза­им­но­го госте­при­им­ства⁹. Солон отве­чал, что луч­ше заво­дить друж­бу у себя дома. «Так вот, — отве­чал Ана­хар­сис, — ты сам-то дома, так и заклю­чи с нами союз друж­бы и госте­при­им­ства». Солон при­шел в вос­торг от его наход­чи­во­сти; он при­нял его радуш­но, и неко­то­рое вре­мя дер­жал у себя, когда сам он уже зани­мал­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми и состав­лял зако­ны. Узнав об этом, Ана­хар­сис стал сме­ять­ся над его работой: он меч­та­ет удер­жать граж­дан от пре­ступ­ле­ний и коры­сто­лю­бия писа­ны­ми зако­на­ми, кото­рые ничем не отли­ча­ют­ся от пау­ти­ны: как пау­ти­на, так и зако­ны, — когда попа­да­ют­ся сла­бые и бед­ные, их удер­жат, а силь­ные и бога­тые вырвут­ся. На это Солон, гово­рят, воз­ра­зил, что и дого­во­ры люди соблюда­ют, когда нару­шать их невы­год­но ни той ни дру­гой сто­роне; и зако­ны он так при­но­рав­ли­ва­ет к инте­ре­сам граж­дан, что пока­жет всем, насколь­ко луч­ше посту­пать чест­но, чем нару­шать зако­ны. Одна­ко резуль­тат полу­чил­ся ско­рее тот, какой пред­по­ла­гал Ана­хар­сис, чем тот, на кото­рый наде­ял­ся Солон. И Ана­хар­сис, посе­тив Народ­ное собра­ние, выра­жал удив­ле­ние, что у элли­нов гово­рят муд­ре­цы, а дела реша­ют невеж­ды.

6. Когда Солон при­шел к Фале­су в Милет, он удив­лял­ся пол­но­му его рав­но­ду­шию к бра­ку и рож­де­нию детей. Фалес на этот раз про­мол­чал, а спу­стя несколь­ко дней под­го­во­рил одно­го при­ез­же­го рас­ска­зать, буд­то он недав­но, десять дней назад, при­ехал из Афин. Солон спро­сил его, нет ли чего ново­го в Афи­нах. При­ез­жий, подучен­ный Фале­сом, ска­зал: «Ниче­го, толь­ко кля­нусь Зев­сом, были похо­ро­ны одно­го моло­до­го чело­ве­ка, и про­во­жал его весь город. Это был, как гово­ри­ли, сын чело­ве­ка извест­но­го, пер­во­го в горо­де по сво­им нрав­ст­вен­ным каче­ствам. Его само­го не было; гово­ри­ли, что он уже дав­но нахо­дит­ся за гра­ни­цей». — «Какой несчаст­ный!.. — вос­клик­нул Солон. — А как его назы­ва­ли?» «Я слы­шал его имя, — отве­чал тот, — да не пом­ню; толь­ко мно­го было раз­го­во­ров об его уме и спра­вед­ли­во­сти». Так при каж­дом отве­те страх у Соло­на все воз­рас­тал; нако­нец, уже в пол­ной тре­во­ге он под­ска­зал при­ез­же­му имя и спро­сил, не назы­ва­ли ли умер­ше­го сыном Соло­на. Тот отве­тил утвер­ди­тель­но. Тогда Солон стал бить себя по голо­ве, делать и гово­рить все то, что дела­ют и гово­рят люди в глу­бо­ком несча­стии. Фалес, дотро­нув­шись до него и засме­яв­шись, ска­зал: «Вот это, Солон, и удер­жи­ва­ет меня от бра­ка и рож­де­ния детей, что валит с ног и тебя, тако­го силь­но­го чело­ве­ка. Что же каса­ет­ся это­го рас­ска­за, не бой­ся: это неправ­да». По свиде­тель­ству Гер­мип­па, так рас­ска­зы­ва­ет Патек, утвер­ждав­ший, что в нем душа Эзопа.

7. Одна­ко без­рас­суден и мало­ду­шен тот, кто не реша­ет­ся при­об­ре­тать нуж­ное из бояз­ни поте­рять его. Ведь в таком слу­чае никто не стал бы любить ни богат­ства, ни сла­вы, ни зна­ния, если бы они ему доста­лись, из стра­ха их лишить­ся. Даже высо­кая доб­лесть, — самое вели­кое и при­ят­ное бла­го, — как мы видим, исче­за­ют от болез­ней и отрав. Да и сам Фалес, избе­гая бра­ка, нисколь­ко не обес­пе­чил себя от стра­ха; ина­че при­шлось бы ему не иметь так­же дру­зей, род­ных, оте­че­ства. Мало того, гово­рят, что он усы­но­вил сына сест­ры сво­ей, Кибис­фа. Так как в душе чело­ве­ка есть склон­ность к люб­ви и ей от при­ро­ды при­су­ща потреб­ность любить, совер­шен­но так же, как в ней есть спо­соб­ность чув­ст­во­вать, мыс­лить и пом­нить, к тем, у кого нет пред­ме­та люб­ви, закра­ды­ва­ет­ся в душу и там укреп­ля­ет­ся что-нибудь посто­рон­нее. Как домом или зем­лей, не име­ю­щи­ми закон­ных наслед­ни­ков, так и этой потреб­но­стью любить овла­де­ва­ют все­ля­ю­щи­е­ся в нее чужие, неза­кон­ные дети, слу­ги; они внед­ря­ют в чело­ве­ка не толь­ко любовь к ним, но так­же и заботу и страх за них. Посмот­ришь ино­гда, — чело­век не в меру суро­во рас­суж­да­ет о бра­ке и рож­де­нии детей, а потом он же тер­за­ет­ся горем, когда боле­ют или уми­ра­ют дети от рабынь или налож­ниц, и у него выры­ва­ют­ся мало­душ­ные вопли. Даже при смер­ти собак и лоша­дей неко­то­рые от печа­ли дохо­дят до тако­го позор­но­го мало­ду­шия, что жизнь ста­но­вит­ся им не мила. Напро­тив, дру­гие при поте­ре хоро­ших людей не испы­ты­ва­ют ниче­го страш­но­го и не дела­ют ниче­го недо­стой­но­го, но и потом во всей осталь­ной жиз­ни сохра­ня­ют бла­го­ра­зу­мие. Да, сла­бость, а не любовь, про­из­во­дит без­гра­нич­ные печа­ли и стра­хи у людей, не укреп­лен­ных разу­мом про­тив уда­ров судь­бы; у них нет даже спо­соб­но­сти наслаж­дать­ся, когда им дает­ся в руки пред­мет их жела­ний, пото­му что мысль о воз­мож­но­сти лишить­ся его в буду­щем, застав­ля­ет их веч­но мучить­ся, тре­пе­тать, опа­сать­ся. Нет, не сле­ду­ет мирить­ся с бед­но­стью из-за того, что можешь лишить­ся денег, с отсут­ст­ви­ем дру­зей — из-за того, что можешь поте­рять их, с без­дет­но­стью — из-за того, что дети могут уме­реть, а надо воору­жить­ся рас­суд­ком, чтобы быть гото­вым ко все­му. Ска­зан­но­го более чем доста­точ­но для дан­но­го слу­чая.

8. Афи­няне, утом­лен­ные дол­гой и тяж­кой вой­ной с мега­ря­на­ми из-за Сала­ми­на, запре­ти­ли зако­ном, под стра­хом смерт­ной каз­ни, вновь в пись­мен­ной или уст­ной фор­ме пред­ла­гать граж­да­нам про­дол­жать борь­бу за Сала­мин. Соло­на огор­ча­ло это позор­ное поло­же­ние. Он видел, что мно­гие моло­дые люди ждут толь­ко пово­да, чтобы начать вой­ну, не реша­ясь сами начать ее из-за это­го зако­на. Поэто­му он при­тво­рил­ся сума­сшед­шим; из его дома по горо­ду рас­пу­сти­ли слух, что он выка­зы­ва­ет при­зна­ки умо­по­ме­ша­тель­ства. Меж­ду тем, он тай­но сочи­нил сти­хи, выучил их, чтобы гово­рить их наизусть, и вдруг бро­сил­ся на пло­щадь с шапоч­кой на голо­ве¹⁰. Сбе­жа­лась мас­са наро­да, Солон, вско­чив на камень, с кото­ро­го гово­ри­ли гла­ша­таи, про­пел сти­хотво­ре­ние, кото­рое начи­на­ет­ся так:

Это сти­хотво­ре­ние носит загла­вие «Сала­мин» и состо­ит из ста сти­хов; оно очень изящ­но. Когда Солон про­пел его, дру­зья его нача­ли хва­лить сти­хи, осо­бен­но же настой­чи­во Писи­страт сове­то­вал послу­шать­ся Соло­на. Тогда афи­няне отме­ни­ли закон и опять нача­ли вой­ну, а вое­на­чаль­ни­ком поста­ви­ли Соло­на.

Наи­бо­лее рас­про­стра­нен­ное пре­да­ние об этом собы­тии такое. Солон поехал морем вме­сте с Писи­стра­том на Коли­а­ду¹¹. Там он застал всех жен­щин при­но­ся­щи­ми жерт­ву Демет­ре по древ­не­му обы­чаю. Он послал на Сала­мин вер­но­го чело­ве­ка, кото­рый дол­жен был выдать себя за пере­беж­чи­ка и посо­ве­то­вать мега­ря­нам, если они хотят захва­тить афин­ских жен­щин из луч­ших домов, как мож­но ско­рее ехать с ним на Коли­а­ду. Мега­ряне пове­ри­ли ему и посла­ли отряд на кораб­ле. Когда Солон увидал, что корабль отча­ли­ва­ет от ост­ро­ва, он велел жен­щи­нам уйти прочь, а юно­шам, еще не име­ю­щим боро­ды, при­ка­зал надеть их пла­тья, голов­ные убо­ры и обувь, спря­тать под пла­тьем кин­жа­лы, играть и пля­сать у моря, пока непри­я­те­ли не вый­дут на берег и пока афи­няне не завла­де­ют кораб­лем. Меж­ду тем, обма­ну­тые их видом мега­ряне, при­став к бере­гу, напе­ре­бой ста­ли выска­ки­вать из кораб­ля, при­няв их за жен­щин. Ни один из них не спас­ся; все погиб­ли. А афи­няне поплы­ли на Сала­мин и овла­де­ли им.

9. По дру­гой вер­сии, заво­е­ва­ние Сала­ми­на про­изо­шло не так. Сна­ча­ла Соло­ну дель­фий­ский бог дал сле­дую­щий ора­кул:

Солон пере­плыл ночью на ост­ров и заклал жерт­вы геро­ям Пери­фе­му и Ких­рею. Потом он взял с собою из Афин пять­сот доб­ро­воль­цев; перед этим было при­ня­то поста­нов­ле­ние, что, если они зай­мут ост­ров, то будут сто­ять во гла­ве управ­ле­ния им. Солон выехал с ними на мно­же­стве рыба­чьих лодок в сопро­вож­де­нии трид­ца­ти­ве­сель­но­го суд­на и при­стал к Сала­ми­ну под­ле мыса, обра­щен­но­го к Эвбее¹³. До мега­рян на Сала­мине дошел слух об этом, но очень неопре­де­лен­ный. Они в смя­те­нии бро­си­лись к ору­жию и отпра­ви­ли корабль для наблюде­ния за непри­я­те­ля­ми. Когда он подо­шел близ­ко, Солон овла­дел им и взял мега­рян в плен. Затем он велел самым храб­рым афи­ня­нам сесть на этот корабль и плыть к горо­ду как мож­но более неза­мет­но. Одно­вре­мен­но он взял с собою осталь­ных афи­нян и на суше всту­пил в сра­же­ние с мега­ря­на­ми. Бой еще про­дол­жал­ся, когда быв­шие на кораб­ле уже успе­ли овла­деть горо­дом.

В поль­зу этой вер­сии, по-види­мо­му, гово­рит и сле­дую­щий обряд. Афин­ский корабль под­плы­вал к ост­ро­ву спер­ва в тишине; потом быв­шие на нем мча­лись с гром­ким воен­ным кри­ком; один чело­век, воору­жен­ный, выска­ки­вал на берег и с кри­ком бежал к мысу Ски­ра­дию… [В тек­сте про­пуск] навстре­чу тем, кто бежал с суши. Побли­зо­сти нахо­дит­ся храм Эни­а­лия, постро­ен­ный Соло­ном в честь его победы над мега­ря­на­ми. Всех, кто не был убит в этом сра­же­нии, он отпу­стил по дого­во­ру.

10. Одна­ко мега­ряне упор­ст­во­ва­ли в наме­ре­нии вер­нуть себе Сала­мин; мно­го вреда при­чи­ня­ли они во вре­мя этой вой­ны афи­ня­нам, и сами тер­пе­ли от них. Нако­нец, обе сто­ро­ны при­гла­си­ли спар­тан­цев в посред­ни­ки и судьи. По свиде­тель­ству боль­шей части авто­ров, Соло­ну помог в этом спо­ре авто­ри­тет Гоме­ра: гово­рят, Солон вста­вил в «Спи­сок кораб­лей» стих и про­чел его на суде:

Сами афи­няне, впро­чем, дума­ют, что это вздор: Солон, гово­рят они, дока­зал судьям, что сыно­вья Аяк­са, Филей и Эври­сак, полу­чи­ли у афи­нян пра­во граж­дан­ства, пере­да­ли ост­ров им и посе­ли­лись в Атти­ке: один в Брав­роне, дру­гой в Мели­те; в Атти­ке есть дем, назван­ный по име­ни Филея, — дем Фила­иды, из кото­ро­го про­ис­хо­дил Писи­страт.

Желая еще убеди­тель­нее опро­верг­нуть мне­ние мега­рян, Солон ссы­лал­ся на то, что умер­шие похо­ро­не­ны на Сала­мине не по обы­чаю мега­рян, а так, как хоро­нят афи­няне: мега­ряне обра­ща­ют тела умер­ших к восто­ку, а афи­няне — к запа­ду. Одна­ко мега­ря­нин Герей на это воз­ра­жа­ет, что и мега­ряне кла­дут тела мерт­вых, обра­щая их к запа­ду, и, что еще важ­нее, у каж­до­го афи­ня­ни­на есть своя отдель­ная моги­ла, а у мега­рян по трое или чет­ве­ро лежат в одной. Но Соло­ну, гово­рят, помог­ли и какие-то пифий­ские ора­ку­лы, в кото­рых бог назвал Сала­мин «Иони­ей»¹⁵. Дело это раз­би­ра­ли пять спар­тан­ских судей: Кри­то­ла­ид, Амо­мфа­рет, Гипси­хид, Ана­к­си­лай и Клео­мен.

11. Уже эти­ми сво­и­ми дея­ни­я­ми Солон при­об­рел сла­ву и зна­че­ние. Но еще боль­ше ува­же­ния и извест­но­сти в Элла­де доста­ви­ла ему речь, в кото­рой он выска­зал мне­ние о необ­хо­ди­мо­сти охра­нять дель­фий­ский храм, не доз­во­лять жите­лям Кир­ры изде­вать­ся над ора­ку­лом, о необ­хо­ди­мо­сти во имя бога ока­зать помощь дель­фий­цам. По сове­ту Соло­на, амфи­к­ти­о­ны нача­ли вой­ну, как свиде­тель­ст­ву­ет, кро­ме дру­гих авто­ров, и Ари­сто­тель в сво­ем «Спис­ке победи­те­лей на Пифий­ских играх», где он при­пи­сы­ва­ет ини­ци­а­ти­ву Соло­ну. Одна­ко он не был избран глав­но­ко­ман­дую­щим в этой войне, как, по свиде­тель­ству Гер­мип­па, утвер­жда­ет Эванф Самос­ский: об этом не упо­ми­на­ет ора­тор Эсхин¹⁶, да и в дель­фий­ских доку­мен­тах афин­ским глав­но­ко­ман­дую­щим назван Алк­ме­он, а не Солон.

12. Кощун­ство при подав­ле­нии Кило­но­ва мяте­жа¹⁷ уже с дав­них пор вол­но­ва­ло афин­ское обще­ство. Участ­ни­ков заго­во­ра Кило­на, искав­ших с моль­бой защи­ты у боги­ни, архонт Мегакл уго­во­рил сой­ти с Акро­по­ля и пре­до­ста­вить дело реше­нию суда. Они при­вя­за­ли к ста­туе боги­ни нит­ку и дер­жа­лись за нее. Но, когда они, схо­дя с акро­по­ля, порав­ня­лись с хра­мом Почтен­ных Богинь, нит­ка сама собой обо­рва­лась. Мегакл и дру­гие архон­ты бро­си­лись хва­тать заго­вор­щи­ков под тем пред­ло­гом, что боги­ня отвер­га­ет их моль­бу. Кто был вне хра­ма, тех поби­ли кам­ня­ми, а кто искал при­бе­жи­ща у алта­рей, тех зако­ло­ли; они отпу­сти­ли лишь тех, кто обра­щал­ся с моль­бой к их женам. С той поры этих убийц ста­ли назы­вать «про­кля­ты­ми»; их все нена­виде­ли. Остав­ши­е­ся в живых сообщ­ни­ки Кило­на опять вошли в силу и посто­ян­но враж­до­ва­ли с пар­ти­ей Мегак­ла. В опи­сы­вае­мое вре­мя этот раздор достиг выс­шей точ­ки, и народ разде­лил­ся на два лаге­ря. Солон, уже поль­зо­вав­ший­ся тогда боль­шой извест­но­стью, вме­сте с знат­ней­ши­ми граж­да­на­ми высту­пил посред­ни­ком меж­ду ними; прось­ба­ми и убеж­де­ни­я­ми он уго­во­рил так назы­вае­мых «про­кля­тых» под­верг­нуть­ся суду трех­сот знат­ней­ших граж­дан. Обви­ни­те­лем высту­пил Мирон из Флии. Они были осуж­де­ны; оста­вав­ши­е­ся в живых были изгна­ны, а тру­пы умер­ших были выры­ты и выбро­ше­ны за пре­де­лы стра­ны.

Вслед­ст­вие этих смут и одно­вре­мен­но­го напа­де­ния мега­рян афи­няне поте­ря­ли Нисею и опять были вытес­не­ны из Сала­ми­на. Насе­ле­ни­ем овла­дел суе­вер­ный страх; явля­лись при­виде­ния; по заяв­ле­нию гада­те­лей, жерт­вы ука­зы­ва­ли, что кощун­ства и осквер­не­ния тре­бу­ют очи­ще­ния. Ввиду это­го по при­гла­ше­нию афи­нян при­ехал с Кри­та Эпи­ме­нид из Феста, кото­ро­го те, кто не вклю­ча­ет в чис­ло семи муд­ре­цов Пери­андра, счи­та­ют седь­мым из них. Его счи­та­ли любим­цем богов, зна­то­ком нау­ки о боже­стве, вос­при­ни­мае­мой путем вдох­но­ве­ния и таинств; поэто­му совре­мен­ни­ки назы­ва­ли его сыном ним­фы Бла­сты и новым куре­том¹⁸. По при­бы­тии в Афи­ны он подру­жил­ся с Соло­ном, во мно­гом ему тай­но помо­гал и про­ло­жил путь для его зако­но­да­тель­ства. Он упро­стил рели­ги­оз­ные обряды, смяг­чил выра­же­ние скор­би по умер­шим, введя жерт­во­при­но­ше­ния непо­сред­ст­вен­но при похо­ро­нах и отме­нив гру­бые, вар­вар­ские обы­чаи, кото­рые соблюда­лись боль­шин­ст­вом жен­щин. Но самое глав­ное, уми­ло­сти­ви­тель­ны­ми жерт­ва­ми, очи­ще­ни­я­ми, соору­же­ни­ем свя­тынь он очи­стил и освя­тил город и тем самым сде­лал граж­дан послуш­ны­ми голо­су спра­вед­ли­во­сти и более склон­ны­ми к еди­но­ду­шию. Гово­рят, одна­жды, увидав Муни­хию¹⁹, он дол­го смот­рел на нее и ска­зал при­сут­ст­во­вав­шим: «Как слеп чело­век по отно­ше­нию к буду­ще­му! Если бы афи­няне пред­виде­ли, сколь­ко горя при­чи­нит это место государ­ству, они сво­и­ми соб­ст­вен­ны­ми зуба­ми выели бы его!» Подоб­ную догад­ку, гово­рят, выска­зал так­же Фалес. Он велел похо­ро­нить себя в забро­шен­ном месте Милет­ской обла­сти и пред­ска­зал, что неко­гда здесь будет форум миле­тян. Эпи­ме­нид при­вел в вос­торг всех афи­нян: ему пред­ла­га­ли мно­го денег и вели­кие поче­сти; но он ниче­го не при­нял, — попро­сил толь­ко вет­ку от свя­щен­ной мас­ли­ны²⁰ и с нею уехал.

13. Когда Кило­но­ва сму­та кон­чи­лась и «про­кля­тые», как ска­за­но выше, уже ушли из Атти­ки, у афи­нян воз­об­но­вил­ся ста­рый спор о государ­ст­вен­ном строе: насе­ле­ние разде­ли­лось на несколь­ко пар­тий по чис­лу раз­лич­ных терри­то­рий в Атти­ке. Диа­крии более всех были сто­рон­ни­ка­ми демо­кра­тии; глав­ны­ми сто­рон­ни­ка­ми оли­гар­хии были педи­эи; третьи, пара­лы²¹, жела­ли како­го-то сред­не­го, сме­шан­но­го государ­ст­вен­но­го строя, и не дава­ли ни той ни дру­гой пар­тии взять верх. Посколь­ку нера­вен­ство меж­ду бед­ны­ми и бога­ты­ми дошло тогда, так ска­зать, до выс­шей точ­ки, государ­ство нахо­ди­лось в чрез­вы­чай­но опас­ном поло­же­нии: каза­лось, оно смо­жет усто­ять, а сму­ты пре­кра­тят­ся толь­ко в том слу­чае, если воз­никнет тиран­ния. Весь про­стой народ был в дол­гу у бога­тых: одни обра­ба­ты­ва­ли зем­лю, пла­тя бога­тым шестую часть уро­жая; их назы­ва­ли «гек­те­мо­ра­ми» и «фета­ми»²²; дру­гие бра­ли у бога­тых в долг день­ги под залог тела; их заи­мо­дав­цы име­ли пра­во обра­тить в раб­ство; при этом одни оста­ва­лись раба­ми на родине, дру­гих про­да­ва­ли на чуж­би­ну. Мно­гие вынуж­де­ны были про­да­вать даже соб­ст­вен­ных детей (ника­кой закон не вос­пре­щал это­го) и бежать из оте­че­ства из-за жесто­ко­сти заи­мо­дав­цев. Но огром­ное боль­шин­ство, и к тому же люди боль­шой физи­че­ской силы, соби­ра­лись и уго­ва­ри­ва­ли друг дру­га не оста­вать­ся рав­но­душ­ны­ми зри­те­ля­ми, а выбрать себе одно­го вожа­ка, надеж­но­го чело­ве­ка и осво­бо­дить долж­ни­ков, про­пу­стив­ших срок упла­ты, а зем­лю пере­де­лить и совер­шен­но изме­нить государ­ст­вен­ный строй.

14. Тогда наи­бо­лее рас­суди­тель­ные люди в Афи­нах, видя, что Солон, — пожа­луй, един­ст­вен­ный чело­век, за кото­рым нет ника­кой вины, кото­рый не соучаст­ву­ет в пре­ступ­ле­ни­ях бога­тых и в то же вре­мя не угне­тен нуж­дою, как бед­ные, ста­ли про­сить его взять в свои руки государ­ст­вен­ные дела и поло­жить конец раздо­рам. Впро­чем, Фаний Лес­бос­ский рас­ска­зы­ва­ет, что сам Солон для спа­се­ния оте­че­ства при­бег­нул к обма­ну обе­их сто­рон: неиму­щим он по сек­ре­ту обе­щал раздел зем­ли, а людям бога­тым — обес­пе­че­ние дол­го­вых обя­за­тельств. Но, по сло­вам само­го Соло­на, спер­ва он взял на себя управ­ле­ние государ­ст­вен­ны­ми дела­ми с неко­то­рым коле­ба­ни­ем: боял­ся коры­сто­лю­бия одних и наг­ло­сти дру­гих. После Филом­брота его выбра­ли архон­том, а вме­сте с тем посред­ни­ком и зако­но­да­те­лем. Все при­ня­ли его с удо­воль­ст­ви­ем: бога­тые — как чело­ве­ка зажи­точ­но­го, а бед­ные — как чест­но­го. Гово­рят, еще до это­го в наро­де ходи­ло его кры­ла­тое сло­во, что рав­но­пра­вие вой­ны не про­из­во­дит, а оно нра­ви­лось как состо­я­тель­ным людям, так и неиму­щим: пер­вые ожи­да­ли рав­но­пра­вия в меру знат­но­сти и доб­ле­сти, вто­рые — рав­но­пра­вия по мере и чис­лу.

Ввиду это­го обе сто­ро­ны были оду­шев­ле­ны боль­ши­ми надеж­да­ми; руко­во­ди­те­ли их пред­ла­га­ли Соло­ну уста­но­вить тиран­нию²³, убеж­да­ли его взять­ся за государ­ст­вен­ные дела с боль­шей реши­тель­но­стью, когда власть будет у него в руках. Рав­ным обра­зом, мно­гие не при­мы­кав­шие ни к одной из сто­рон граж­дане, видя непре­одо­ли­мую труд­ность про­веде­ния реформ на осно­ве толь­ко здра­во­го рас­суд­ка и зако­на, не воз­ра­жа­ли про­тив вру­че­ния вер­хов­ной вла­сти одно­му лицу, отли­чаю­ще­му­ся чест­но­стью и рас­суди­тель­но­стью. По свиде­тель­ству неко­то­рых авто­ров, Соло­ну был дан в Дель­фах ора­кул тако­го содер­жа­ния:

Осо­бен­но осуж­да­ли Соло­на дру­зья его за то, что он боит­ся «еди­но­вла­стия» толь­ко из-за его назва­ния, как буд­то оно при высо­ких нрав­ст­вен­ных каче­ствах лица, полу­чив­ше­го его, не мог­ло в ско­ром вре­ме­ни пре­вра­тить­ся во власть басилев­са, как буд­то не быва­ло рань­ше еди­но­вла­стия, когда в преж­нее вре­мя эвбей­цы выбра­ли тиран­ном Тин­нон­да, а теперь мити­лен­цы — Пит­та­ка.

Одна­ко ника­кие уго­во­ры не мог­ли поко­ле­бать его убеж­де­ний; дру­зьям он ска­зал, как гово­рят, что тиран­ния — пре­крас­ное местеч­ко, толь­ко выхо­да из него нет; а Фоку он пишет в сти­хах:

Как вид­но из это­го, Солон еще и до нача­ла сво­ей зако­но­да­тель­ной дея­тель­но­сти поль­зо­вал­ся боль­шой сла­вой. По пово­ду мно­го­чис­лен­ных насме­шек на его счет за то, что он укло­нил­ся от тиран­нии, Солон пишет:

15. Так, по его изо­бра­же­нию, гово­рит о нем неве­же­ст­вен­ная тол­па. Хотя он отка­зал­ся от тиран­нии, одна­ко во вре­мя сво­его прав­ле­ния не про­яв­лял осо­бен­ной мяг­ко­сти и сла­бо­сти, не делал усту­пок лицам вли­я­тель­ным и в зако­но­да­тель­ной дея­тель­но­сти не ста­рал­ся уго­дить тем, кто его избрал. Там, где дело обсто­я­ло вполне хоро­шо, он не при­ме­нял вра­че­ва­ния и не вво­дил ниче­го ново­го, из опа­се­ния, что «если в государ­стве пере­вер­нуть все вверх дном, то у него не хва­тит сил поста­вить все на место» и упо­рядо­чить наи­луч­шим обра­зом. Он при­ме­нял лишь такие меры, кото­рые, по его рас­че­ту, мож­но было про­ве­сти путем убеж­де­ния, или такие, кото­рые при про­веде­нии их в при­нуди­тель­ном поряд­ке не долж­ны были встре­тить сопро­тив­ле­ния. По это­му пово­ду он и сам гово­рит:

Вот поче­му впо­след­ст­вии, когда его спро­си­ли, самые ли луч­шие зако­ны он дал афи­ня­нам, он отве­тил: «Да, самые луч­шие из тех, какие они мог­ли при­нять».

По заме­ча­нию новых писа­те­лей, афи­няне веж­ли­во назы­ва­ют при­стой­ны­ми, смяг­чаю­щи­ми смысл име­на­ми неко­то­рые пред­ме­ты, чтобы при­крыть их неже­ла­тель­ный харак­тер: напри­мер, рас­пут­ных жен­щин назы­ва­ют при­я­тель­ни­ца­ми, нало­ги — взно­са­ми, гар­ни­зо­ны в горо­дах — охра­ною, тюрь­му — жили­щем. Солон, дума­ет­ся мне, был пер­вый, кото­рый употре­бил эту улов­ку, назвав уни­что­же­ние дол­гов «сиса­хфи­ей»²⁴.

Пер­вым актом его государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти был закон, в силу кото­ро­го суще­ст­во­вав­шие дол­ги были про­ще­ны и на буду­щее вре­мя запре­ща­лось давать день­ги в долг «под залог тела». Впро­чем, по свиде­тель­ству неко­то­рых авто­ров, в том чис­ле Анд­ро­ти­о­на, бед­ные удо­воль­ст­во­ва­лись тем, что Солон облег­чил их поло­же­ние не уни­что­же­ни­ем дол­гов, а умень­ше­ни­ем про­цен­тов, и сиса­хфи­ей назы­ва­ли этот бла­го­де­тель­ный закон и одно­вре­мен­ное с ним уве­ли­че­ние мер и воз­вы­ше­ние цен­но­сти денег. Так, из мины, содер­жав­шей преж­де семь­де­сят три драх­мы, он сде­лал сто драхм; таким обра­зом, долж­ни­ки упла­чи­ва­ли²⁵ по чис­лу ту же сум­му, но по сто­и­мо­сти мень­шую; через это пла­тив­шие полу­ча­ли боль­шую поль­зу, а полу­чав­шие не тер­пе­ли ника­ко­го убыт­ка.

Но боль­шин­ство авто­ров утвер­жда­ют, что сиса­хфия состо­я­ла в уни­что­же­нии всех дол­го­вых обя­за­тельств, и сти­хотво­ре­ния Соло­на нахо­дят­ся в боль­шем согла­сии с этим свиде­тель­ст­вом. Солон с гор­до­стью гово­рит в них, что с зало­жен­ной рань­ше зем­ли он

и что из чис­ла зака­ба­лен­ных за дол­ги граж­дан одних он вер­нул с чуж­би­ны,

он сде­лал сво­бод­ны­ми.

Гово­рят, при изда­нии это­го зако­на, с ним про­изо­шел в выс­шей сте­пе­ни непри­ят­ный слу­чай. Когда он при­нял реше­ние об уни­что­же­нии дол­гов и искал соот­вет­ст­ву­ю­ще­го спо­со­ба выра­же­ния и под­хо­дя­ще­го пред­и­сло­вия, он сооб­щил сво­им бли­жай­шим дру­зьям — Коно­ну, Кли­нию и Гип­по­ни­ку, кото­рым осо­бен­но дове­рял, что тро­гать земель­ные вла­де­ния он не дума­ет, но дол­ги решил уни­что­жить. Они тот­час же вос­поль­зо­ва­лись эти­ми сведе­ни­я­ми: до изда­ния зако­на заня­ли у бога­тых людей боль­шие сум­мы и ску­пи­ли мно­го зем­ли. Потом, по обна­ро­до­ва­нии зако­на куп­лен­ную зем­лю они исполь­зо­ва­ли, а день­ги креди­то­рам не отда­ли. Этим они навлек­ли на Соло­на тяже­лые обви­не­ния и наре­ка­ния: гово­ри­ли, что он не жерт­ва, а участ­ник обма­на. Одна­ко это обви­не­ние ско­ро было рас­се­я­но: ока­за­лось, что он дал взай­мы пять талан­тов и пер­вый отка­зал­ся от них на осно­ва­нии сво­его зако­на. Неко­то­рые авто­ры, в том чис­ле Поли­зел Родос­ский, гово­рят о пят­на­дца­ти талан­тах. А этих дру­зей Соло­на посто­ян­но назы­ва­ли «хрео­ко­пида­ми»²⁶.

16. Солон не уго­дил ни той ни дру­гой сто­роне: бога­тых он озло­бил уни­что­же­ни­ем дол­го­вых обя­за­тельств, а бед­ных — еще боль­ше — тем, что не про­из­вел пере­де­ла зем­ли, на кото­рый они наде­я­лись, и, по при­ме­ру Ликур­га, не уста­но­вил пол­но­го равен­ства жиз­нен­ных усло­вий. Но Ликург был потом­ком Герак­ла в один­на­дца­том колене, был царем в Спар­те мно­го лет, поль­зо­вал­ся боль­шим ува­же­ни­ем, имел дру­зей и власть, кото­рая отлич­но слу­жи­ла ему в испол­не­нии заду­ман­ных им пере­мен в государ­ст­вен­ном строе; он дей­ст­во­вал боль­ше насиль­ст­вен­ны­ми мера­ми, чем убеж­де­ни­ем, так что ему даже выби­ли глаз. Таким путем он осу­ще­ст­вил рефор­му, самую важ­ную для бла­га оте­че­ства и еди­но­ду­шия граж­дан, — чтобы в государ­стве не было ни бед­ных, ни бога­тых. Солон сво­им государ­ст­вен­ным устрой­ст­вом не мог достиг­нуть этой цели, пото­му что он был чело­ве­ком из наро­да и сред­не­го состо­я­ния. Одна­ко он сде­лал все, что мог, в пре­де­лах быв­шей у него вла­сти, руко­во­дясь толь­ко жела­ни­ем иметь так­же и дове­рие сограж­дан.

Итак, он навлек на себя нена­висть боль­шин­ства граж­дан, кото­рые ожи­да­ли от него дру­го­го; он сам гово­рит, что они

А меж­ду тем, гово­рит он, если бы кто дру­гой забрал ту же власть, тот

Впро­чем, афи­няне ско­ро поня­ли поль­зу этой меры и, оста­вив свой ропот, устро­и­ли общее жерт­во­при­но­ше­ние, кото­рое назва­ли сиса­хфи­ей, а Соло­на назна­чи­ли испра­ви­те­лем государ­ст­вен­но­го строя и зако­но­да­те­лем. Они пре­до­ста­ви­ли ему на усмот­ре­ние все без исклю­че­ния, — государ­ст­вен­ные долж­но­сти, народ­ные собра­ния, суды, сове­ты, опре­де­ле­ние цен­за для каж­до­го из этих учреж­де­ний, чис­ла чле­нов и сро­ка их дея­тель­но­сти; дали ему пра­во отме­нять или сохра­нять все, что он най­дет нуж­ным, из суще­ст­ву­ю­щих, сло­жив­ших­ся поряд­ков.

17. Итак, Солон преж­де все­го отме­нил все зако­ны Дра­кон­та, кро­ме зако­нов об убий­стве; он сде­лал это ввиду жест­ко­сти их и стро­го­сти нака­за­ний: почти за все пре­ступ­ле­ния было назна­че­но одно нака­за­ние — смерт­ная казнь; таким обра­зом, и осуж­ден­ные за празд­ность под­вер­га­лись смерт­ной каз­ни, и украв­шие ово­щи или пло­ды нес­ли то же нака­за­ние, как и свя­тотат­цы и чело­ве­ко­убий­цы. Поэто­му впо­след­ст­вии сла­ви­лось выра­же­ние Дема­да, что Дра­конт напи­сал зако­ны не чер­ни­ла­ми, а кро­вью. Когда Дра­кон­та спро­си­ли, поче­му он за бо́льшую часть пре­ступ­ле­ний назна­чил смерт­ную казнь, он, как гово­рят, отве­чал, что мел­кие пре­ступ­ле­ния, по его мне­нию, заслу­жи­ва­ют это­го нака­за­ния, а для круп­ных он не нашел боль­ше­го.

18. Во-вто­рых, желая оста­вить все выс­шие долж­но­сти за бога­ты­ми, как было и преж­де, а к про­чим долж­но­стям, в испол­не­нии кото­рых про­стой народ рань­ше не участ­во­вал, допу­стить и его, Солон ввел оцен­ку иму­ще­ства граж­дан. Так, тех, кто про­из­во­дил в сово­куп­но­сти пять­сот мер про­дук­тов, как сухих, так и жид­ких, он поста­вил пер­вы­ми и назвал их «пен­та­ко­сио­медим­на­ми»²⁸, вто­ры­ми поста­вил тех, кто мог содер­жать лошадь или про­из­во­дить три­ста мер; этих назы­ва­ли «при­над­ле­жа­щи­ми к всад­ни­кам»; «зев­ги­та­ми» были назва­ны люди третье­го цен­за, у кото­рых было две­сти мер и тех и дру­гих про­дук­тов вме­сте. Все осталь­ные назы­ва­лись «фета­ми»; им он не поз­во­лил испол­нять ника­кой долж­но­сти; они участ­во­ва­ли в управ­ле­нии лишь тем, что мог­ли при­сут­ст­во­вать в народ­ном собра­нии и быть судья­ми. Послед­нее каза­лось в нача­ле ниче­го не зна­ча­щим пра­вом, но впо­след­ст­вии ста­ло в выс­шей сте­пе­ни важ­ным, пото­му что бо́льшая часть важ­ных дел попа­да­ла к судьям. Даже на при­го­во­ры по тем делам, реше­ние кото­рых Солон пре­до­ста­вил долж­ност­ным лицам, он поз­во­лил так­же апел­ли­ро­вать в суд. Гово­рят, даже неко­то­рой неяс­но­стью и мно­го­чис­лен­ны­ми про­ти­во­ре­чи­я­ми в тек­сте зако­нов Солон воз­вы­сил зна­че­ние судов: бла­го­да­ря это­му, когда пред­мет спо­ра не мог быть решен на осно­ва­нии зако­нов, при­хо­ди­лось все­гда иметь надоб­ность в судьях и вся­кое спор­ное дело вести перед ними, так как они были неко­то­рым обра­зом гос­по­да­ми над зако­на­ми. Об этом их авто­ри­те­те Солон сам гово­рит в похва­лу себе:

Счи­тая нуж­ным, одна­ко, еще боль­ше помочь про­сто­му наро­ду, он поз­во­лил вся­ко­му граж­да­ни­ну высту­пать в защи­ту потер­пев­ше­го и тре­бо­вать нака­за­ния пре­ступ­ни­ка. Если кого-нибудь били, про­из­во­ди­ли над ним наси­лие, при­чи­ня­ли ему вред, вся­кий, кто мог или хотел, имел пра­во жало­вать­ся на пре­ступ­ни­ка и пре­сле­до­вать его судом: зако­но­да­тель пра­виль­но посту­пал, при­учая граж­дан сочув­ст­во­вать и собо­лез­но­вать друг дру­гу и быть как бы чле­на­ми еди­но­го тела. Есть упо­ми­на­ние об одном отве­те Соло­на, име­ю­щем смысл, оди­на­ко­вый с этим зако­ном. Когда его, по-види­мо­му, кто-то спро­сил, какое государ­ство самое бла­го­устро­ен­ное, он отве­чал: «То, в кото­ром не потер­пев­шие обиды пре­сле­ду­ют судом и нака­зы­ва­ют обид­чи­ков не менее, чем потер­пев­шие».

19. Солон соста­вил совет Аре­о­па­га из еже­год­но сме­ня­ю­щих­ся архон­тов²⁹, он и сам был чле­ном его как быв­ший архонт. Но, видя в наро­де дерз­кие замыс­лы и занос­чи­вость, порож­ден­ные уни­что­же­ни­ем дол­гов, он учредил вто­рой совет, выбрав в него по сто чело­век от каж­дой из четы­рех фил. Им он пору­чил пред­ва­ри­тель­но, рань­ше наро­да, обсуж­дать дела и не допус­кать вне­се­ния ни одно­го дела в Народ­ное собра­ние без пред­ва­ри­тель­но­го обсуж­де­ния. А «верх­не­му сове­ту» он пре­до­ста­вил над­зор за всем и охра­ну зако­нов: он рас­счи­ты­вал, что государ­ство, сто­я­щее на двух сове­тах, как на яко­рях, мень­ше под­вер­же­но кач­ке и доста­вит боль­ше спо­кой­ст­вия наро­ду. По свиде­тель­ству боль­шей части писа­те­лей, Аре­о­паг, как ска­за­но выше, учредил Солон; в поль­зу их мне­ния гово­рит, по-види­мо­му, осо­бен­но то, что Дра­конт нигде не упо­ми­на­ет об аре­о­па­ги­тах, и даже сло­ва это­го у него нет; гово­ря о делах, касаю­щих­ся убий­ства, он все­гда обра­ща­ет­ся к «эфе­там»³⁰. Одна­ко на три­на­дца­той таб­ли­це Соло­на в вось­мом законе ска­за­но бук­валь­но сле­дую­щее: «Из чис­ла лиц, лишен­ных граж­дан­ских прав, все те, кто был лишен их рань­ше, чем Солон стал архон­том, долж­ны быть вос­ста­нов­ле­ны в пра­вах, за исклю­че­ни­ем тех, кото­рые, будучи осуж­де­ны царя­ми³¹ в аре­о­па­ге, или у эфе­тов, или в при­та­нее³² за убий­ство отдель­ных лиц, или за мас­со­вые убий­ства во вре­мя сму­ты, или за стрем­ле­ние к тиран­нии, нахо­ди­лись в изгна­нии во вре­мя обна­ро­до­ва­ния это­го зако­на». Этот закон, наобо­рот, пока­зы­ва­ет, что Аре­о­паг суще­ст­во­вал до Соло­но­ва архонт­ства и зако­но­да­тель­ства. В самом деле, кто же были эти осуж­ден­ные в Аре­о­па­ге до Соло­на, если Солон пер­вый дал Аре­о­па­гу пра­во судить? Прав­да, может быть, в тек­сте есть какая-то неяс­ность или про­пуск, так что по смыс­лу зако­на, лица, уже осуж­ден­ные во вре­мя опуб­ли­ко­ва­ния это­го зако­на за пре­ступ­ле­ния, под­суд­ные теперь аре­о­па­ги­там, эфе­там и при­та­нам, оста­ва­лись лишен­ны­ми граж­дан­ских прав, тогда как все осталь­ные вос­ста­нав­ли­ва­лись в пра­вах. Над этим вопро­сом ты поду­май сам.

20. Из осталь­ных зако­нов Соло­на осо­бен­но харак­те­рен и стра­нен закон, тре­бу­ю­щий отня­тия граж­дан­ских прав у граж­да­ни­на, во вре­мя меж­до­усо­бия не при­мкнув­ше­го ни к той, ни к дру­гой пар­тии. Но Солон, по-види­мо­му, хочет, чтобы граж­да­нин не отно­сил­ся рав­но­душ­но и без­участ­но к обще­му делу, огра­див от опас­но­сти свое состо­я­ние и хва­ста­ясь тем, что он не участ­во­вал в горе и бед­ст­ви­ях оте­че­ства; он, напро­тив, хочет, чтобы вся­кий граж­да­нин сей­час же стал на сто­ро­ну пар­тии, защи­щаю­щей доб­рое, пра­вое дело, делил с нею опас­но­сти, помо­гал ей, а не дожи­дал­ся без вся­ко­го рис­ка, кто победит.

Неле­пым и смеш­ным кажет­ся закон, поз­во­ля­ю­щий бога­той сиро­те, в слу­чае неспо­соб­но­сти ее мужа, (кото­рый в силу зако­на высту­па­ет ее опе­ку­ном) к брач­но­му сожи­тель­ству, всту­пить в связь с кем-либо из бли­жай­ших род­ст­вен­ни­ков мужа. Неко­то­рые нахо­дят, что и этот закон уста­нов­лен пра­виль­но: а имен­но, про­тив муж­чин, не спо­соб­ных к брач­но­му сожи­тель­ству, но женя­щих­ся на бога­тых сиротах из-за денег и на осно­ва­нии зако­на про­из­во­дя­щих наси­лие над при­ро­дой. Муж­чи­на, видя, что такая жена отда­ет­ся, кому хочет, или отка­жет­ся от бра­ка с нею, или, оста­ва­ясь в бра­ке, будет тер­петь позор, неся нака­за­ние за свою жад­ность и наг­лость. Хоро­шо еще и то, что бога­той сиро­те было дано пра­во выби­рать себе любов­ни­ком не вся­ко­го, а толь­ко одно­го из род­ст­вен­ни­ков мужа, чтобы ребе­нок был бли­зок по кро­ви ее мужу и про­ис­хо­дил из одно­го с ним рода³³.

Сюда же отно­сит­ся и закон, по кото­ро­му неве­сте перед тем, как запе­реть ее с жени­хом, дава­ли поесть айвы, а так­же и тот, что муж бога­той сироты дол­жен иметь свида­ние с нею по край­ней мере три раза в месяц. Если даже и не родят­ся от это­го дети, то все-таки это со сто­ро­ны мужа по отно­ше­нию к цело­муд­рен­ной жене есть знак ува­же­ния и люб­ви; это рас­се­и­ва­ет мно­гие неудо­воль­ст­вия, посто­ян­но накоп­ля­ю­щи­е­ся, и не дает ей совер­шен­но охла­деть к мужу из-за ссор с ним.

Что каса­ет­ся дру­гих бра­ков, то Солон уни­что­жил обы­чай давать при­да­ное и раз­ре­шил неве­сте при­но­сить с собою толь­ко три гима­тия и вещи из домаш­ней обста­нов­ки неболь­шой цен­но­сти — боль­ше ниче­го. По его мыс­ли, брак не дол­жен быть каким-то доход­ным пред­при­я­ти­ем или куп­лей-про­да­жей; сожи­тель­ство мужа с женой долж­но иметь целью рож­де­ние детей, радость, любовь.

Когда мать Дио­ни­сия³⁴ про­си­ла его выдать ее замуж за одно­го граж­да­ни­на, он отве­тил ей, что зако­ны государ­ства он нис­про­верг­нул как тиранн, но зако­ны при­ро­ды наси­ло­вать не может, устра­и­вая бра­ки, несоот­вет­ст­ву­ю­щие воз­рас­ту. А в сво­бод­ных государ­ствах такое без­обра­зие нетер­пи­мо: нель­зя допус­кать сою­зов запозда­лых, без­ра­дост­ных, не выпол­ня­ю­щих дела и цели бра­ка. Нет, ста­ри­ку, кото­рый женит­ся на моло­дой, разум­ный пра­ви­тель или зако­но­да­тель ска­зал бы то, что ска­за­но Фил­ок­те­ту: «Как раз вре­мя тебе женить­ся, несчаст­ный!»³⁵ Точ­но так же, най­дя юно­шу в спальне бога­той ста­ру­хи, кото­рый от любов­ных отно­ше­ний с нею жире­ет, как куро­пат­ка, он заста­вит его перей­ти к девуш­ке, нуж­даю­щей­ся в муже. Но доволь­но об этом!

21. Хва­лят так­же Соло­нов закон, запре­щаю­щий дур­но гово­рить об умер­шем. И дей­ст­ви­тель­но, бла­го­че­стие тре­бу­ет счи­тать умер­ших свя­щен­ны­ми, спра­вед­ли­вость — не касать­ся тех, кого уже нет, граж­дан­ская уме­рен­ность — не враж­до­вать веч­но. Бра­нить живо­го Солон запре­тил в хра­мах, судеб­ных и пра­ви­тель­ст­вен­ных зда­ни­ях, рав­но как и во вре­мя зре­лищ; за нару­ше­ние это­го зако­на он назна­чил штраф в три драх­мы в поль­зу оскорб­лен­но­го лица и еще два в поль­зу каз­ны. Нигде не сдер­жи­вать гнев — это при­знак чело­ве­ка невос­пи­тан­но­го и необуздан­но­го; везде сдер­жи­вать — труд­но, а для неко­то­рых и невоз­мож­но. Поэто­му зако­но­да­тель при состав­ле­нии зако­на дол­жен иметь в виду то, что воз­мож­но для чело­ве­ка, если он хочет нака­зы­вать малое чис­ло винов­ных с поль­зой, а не мно­гих — без поль­зы.

Солон про­сла­вил­ся так­же зако­ном о заве­ща­ни­ях. До него не было поз­во­ле­но делать заве­ща­ния; день­ги и дом умер­ше­го долж­ны были оста­вать­ся в его роде; а Солон раз­ре­шил тем, кто не имел детей, отка­зы­вать свое состо­я­ние, кому кто хочет, отда­вая пре­иму­ще­ство друж­бе перед род­ст­вом, люб­ви перед при­нуж­де­ни­ем, и сде­лал иму­ще­ство дей­ст­ви­тель­ной соб­ст­вен­но­стью вла­дель­ца. Но, с дру­гой сто­ро­ны, он допу­стил заве­ща­ния не во всех слу­ча­ях, а лишь в тех, когда заве­ща­тель не нахо­дил­ся под вли­я­ни­ем болез­ни или вол­шеб­но­го зелья, не был в заклю­че­нии и вооб­ще не был вынуж­ден какой-либо необ­хо­ди­мо­стью или, нако­нец, не под­пал под вли­я­ние какой-либо жен­щи­ны. Солон вполне пра­виль­но счи­тал, что меж­ду убеж­де­ни­ем, веду­щим ко вреду, и при­нуж­де­ни­ем нет ника­кой раз­ни­цы, и ста­вил наравне обман и наси­лие, удо­воль­ст­вие и стра­да­ние, пото­му что все это оди­на­ко­во может лишить чело­ве­ка рас­суд­ка.

Так­же и отно­си­тель­но выезда жен­щин из горо­да, их тра­ур­ных одежд, их празд­ни­ков Солон издал закон, запре­щаю­щий бес­по­рядок и неуме­рен­ность. Он раз­ре­шил жен­щи­нам при выезде из горо­да брать с собою не боль­ше трех гима­ти­ев, пищи или питья не боль­ше, чем на обол, иметь кор­зин­ку не боль­ше лок­тя, отправ­лять­ся ночью в доро­гу толь­ко в повоз­ке с фона­рем впе­ре­ди.

Далее, он запре­тил жен­щи­нам цара­пать себе лицо, бить себя в грудь, употреб­лять сочи­нен­ные при­чи­та­ния, про­во­жать с воп­ля­ми посто­рон­не­го им покой­ни­ка. Он не поз­во­лил при­но­сить вола в жерт­ву покой­ни­ку, класть с ним боль­ше трех гима­ти­ев, ходить на чужие моги­лы, кро­ме как в день похо­рон. Бо́льшая часть таких запре­ще­ний есть и в наших зако­нах³⁶, в них при­бав­ле­на еще ста­тья о том, чтобы нару­ши­те­лей таких поста­нов­ле­ний нака­зы­ва­ли гине­ко­но­мы³⁷ как людей, упо­доб­ля­ю­щих­ся жен­щи­нам и под­даю­щих­ся страст­но­му чув­ству скор­би, недо­стой­но­му муж­чи­ны и заслу­жи­ваю­ще­му пори­ца­ния.

22. Солон заме­тил, что Афи­ны напол­ня­ют­ся людь­ми, посто­ян­но со всех сто­рон сте­каю­щи­ми­ся в Атти­ку, ввиду без­опас­но­сти жиз­ни в ней, а меж­ду тем бо́льшая часть ее терри­то­рии бед­на и непло­до­род­на, и куп­цы, веду­щие мор­скую тор­гов­лю, ниче­го не при­во­зят тем, кото­рые ниче­го не могут дать в обмен. Поэто­му Солон напра­вил сограж­дан к заня­тию ремес­ла­ми и издал закон, по кото­ро­му сын не обя­зан был содер­жать отца, не отдав­ше­го его в уче­ние реме­с­лу.

Что каса­ет­ся Ликур­га, то он пра­вил горо­дом, очи­щен­ным от тол­пы ино­стран­цев, и вла­дел зем­лею, кото­рой, по выра­же­нию Эври­пида³⁸, «для мно­гих было мно­го, да и для вдвое боль­ше­го чис­ла слиш­ком мно­го». Но, что все­го важ­нее, Спар­та была окру­же­на мас­сой ило­тов, кото­рых луч­ше было не остав­лять в празд­но­сти, а угне­тать и сми­рять посто­ян­ной работой. Поэто­му Ликур­гу было лег­ко изба­вить граж­дан от трудо­вых ремес­лен­ных заня­тий и дер­жать их посто­ян­но под ору­жи­ем, чтобы они изу­ча­ли толь­ко это искус­ство и упраж­ня­лись в нем. Меж­ду тем, Солон при­но­рав­ли­вал зако­ны к окру­жаю­щим обсто­я­тель­ствам, а не обсто­я­тель­ства к зако­нам, и, видя, что стра­на по сво­им есте­ствен­ным свой­ствам едва-едва удо­вле­тво­ря­ет потреб­но­стям зем­ледель­че­ско­го насе­ле­ния, а ниче­го не делаю­щую празд­ную тол­пу не в состо­я­нии кор­мить, вну­шил ува­же­ние к ремес­лам и вме­нил в обя­зан­ность Аре­о­па­гу наблюдать, на какие сред­ства живет каж­дый граж­да­нин, и нака­зы­вать празд­ных.

Еще стро­же закон, по кото­ро­му дети, рож­ден­ные от гете­ры, тоже не обя­за­ны были содер­жать отцов, как свиде­тель­ст­ву­ет Герак­лид Пон­тий­ский. И дей­ст­ви­тель­но, кто не обра­ща­ет вни­ма­ния на нрав­ст­вен­ную сто­ро­ну в сою­зе с жен­щи­ной, тот берет себе жен­щи­ну не ради детей, а ради наслаж­де­ния; поэто­му он уже полу­ча­ет в этом награ­ду и теря­ет пра­во на хоро­шие отно­ше­ния с детьми, для кото­рых самый факт рож­де­ния слу­жит по его вине позо­ром.

23. Соло­но­вы зако­ны о жен­щи­нах вооб­ще гово­ря кажут­ся во мно­гом неле­пы­ми. Тому, кто застанет любов­ни­ка сво­ей жены на месте пре­ступ­ле­ния, он дал пра­во его убить; а тот, кто похи­тит сво­бод­ную жен­щи­ну и изна­си­лу­ет ее, кара­ет­ся штра­фом в сто драхм. Если кто зани­ма­ет­ся свод­ни­че­ст­вом, — штраф в два­дцать драхм; исклю­че­ние он сде­лал толь­ко для жен­щин, кото­рые «ходят откры­то», — Солон разу­ме­ет гетер, пото­му что они откры­то ходят к тем, кто пла­тит день­ги. Далее, он запре­ща­ет про­да­вать и доче­рей, и сестер, если толь­ко девуш­ку не ули­чат в пре­ступ­ной свя­зи с муж­чи­ной. Нака­зы­вать за один и тот же посту­пок то с неумо­ли­мой стро­го­стью, то с бла­го­душ­ной шут­кой, назна­чая какой попа­ло денеж­ный штраф, нера­зум­но; впро­чем, ввиду тогдаш­ней ред­ко­сти моне­ты в Афи­нах, труд­ность доста­вать день­ги дела­ла денеж­ный штраф тяже­лым. Так, напри­мер, при оцен­ке жерт­во­при­но­ше­ний Солон счи­та­ет овцу и драх­му рав­но­цен­ны­ми с медим­ном хле­ба. Победи­те­лю на Ист­мий­ских играх он назна­чил в награ­ду сто драхм, а победи­те­лю на Олим­пий­ских — пять­сот. Кто при­не­сет вол­ка, тому он назна­чил пять драхм, а кто вол­чон­ка, — тому одну; из этих сумм, по сло­вам Демет­рия Фалер­ско­го, пер­вая есть цена вола, а вто­рая — овцы. Цены, уста­нов­лен­ные им на шест­на­дца­той таб­ли­це за отбор­ных жерт­вен­ных живот­ных, есте­ствен­но, во мно­го раз выше, чем за обык­но­вен­ных, но все-таки и они, по срав­не­нию с тепе­реш­ни­ми, неве­ли­ки. А борь­ба с вол­ка­ми — ста­рин­ный обы­чай у афи­нян, пото­му что их стра­на более при­год­на для ското­вод­ства, чем для зем­леде­лия.

По свиде­тель­ству неко­то­рых писа­те­лей, и филы полу­чи­ли назва­ния³⁹ не по име­нам сыно­вей Иона, но в зави­си­мо­сти от раз­лич­но­го обра­за жиз­ни, кото­рый люди вели пер­во­на­чаль­но: вои­ны назы­ва­лись Гопли­та­ми, ремес­лен­ни­ки — Эрга­да­ми; из двух осталь­ных фил Геле­он­ты были зем­ледель­цы, а Эги­ко­реи — те, что пас­ли и раз­во­ди­ли мел­кий скот.

Что каса­ет­ся воды, стра­на недо­ста­точ­но бога­та ни посто­ян­но теку­щи­ми река­ми, ни каки­ми-либо озе­ра­ми, ни обиль­ны­ми источ­ни­ка­ми; бо́льшая часть насе­ле­ния поль­зо­ва­лась выры­ты­ми коло­д­ца­ми. Ввиду это­го Солон издал закон, по кото­ро­му мож­но было поль­зо­вать­ся обще­ст­вен­ным колод­цем, если он нахо­дил­ся на рас­сто­я­нии не более гип­пи­ка (гип­пик рав­нял­ся четы­рем ста­ди­ям); а где коло­дец нахо­дил­ся даль­ше, там надо было искать соб­ст­вен­ную воду. Если на глу­бине деся­ти сажен в сво­ем вла­де­нии не нахо­ди­ли воды, то раз­ре­ша­лось брать воду у соседа два раза в день по одно­му сосу­ду в шесть хоев: по мне­нию Соло­на, сле­до­ва­ло при­хо­дить на помощь в нуж­де, но не пота­кать лено­сти.

Солон опре­де­лил, с боль­шим зна­ни­ем дела, так­же рас­сто­я­ние, кото­рое сле­до­ва­ло соблюдать при посад­ке рас­те­ний. При посад­ке раз­лич­ных дере­вьев на поле он при­ка­зал отсту­пать от вла­де­ния соседа на пять футов, а при посад­ке смо­ков­ни­цы или мас­ли­ны — на девять, пото­му что эти дере­вья пус­ка­ют кор­ни даль­ше дру­гих, и не для всех рас­те­ний сосед­ство с ними без­вред­но: они отни­ма­ют у них пита­ние и испус­ка­ют испа­ре­ния, вред­ные для неко­то­рых рас­те­ний. Тем, кто хотел копать ямы и кана­вы, Солон при­ка­зал отсту­пать от сосед­не­го вла­де­ния на рас­сто­я­ние, рав­ное их глу­бине. А ста­вить пчель­ни­ки по зако­ну пола­га­лось на рас­сто­я­нии трех­сот футов от пчель­ни­ков, уже постав­лен­ных дру­гим.

24. Из про­дук­тов, про­из­во­ди­мых в стране, Солон раз­ре­шил про­да­вать за гра­ни­цу толь­ко олив­ко­вое мас­ло, а дру­гие выво­зить не поз­во­лил. Кто выво­зил их, того по зако­ну Соло­на архонт дол­жен был под­вер­гать про­кля­тию, под угро­зой в про­тив­ном слу­чае само­му пла­тить сто драхм в каз­ну. Этот закон напи­сан на пер­вой таб­ли­це. Поэто­му не сле­ду­ет счи­тать совер­шен­но неосно­ва­тель­ным мне­ние, что в ста­ри­ну был запре­щен и вывоз смокв, и что «фай­нейн» в доно­се на выво­зя­щих смок­вы и озна­ча­ло «сико­фан­тейн»⁴⁰.

Солон издал так­же закон о вреде, при­чи­ня­е­мом живот­ны­ми; в нем он при­ка­зы­ва­ет, меж­ду про­чим, соба­ку, уку­сив­шую кого-нибудь, выда­вать постра­дав­ше­му при­вя­зан­ной на цепь дли­ною в три лок­тя, — сред­ство, ост­ро­ум­ное и обес­пе­чи­ваю­щее без­опас­ность.

Закон Соло­на, касаю­щий­ся «вновь пожа­ло­ван­ных граж­дан», вызы­ва­ет недо­уме­ние: он пре­до­став­ля­ет пра­ва граж­дан­ства толь­ко тем, кто изгнан навсе­гда из род­но­го горо­да или пере­се­лил­ся в Афи­ны со всем домом для заня­тия ремеслом. Гово­рят, при этом Солон имел в виду не столь­ко недо­пу­ще­ние в Афи­ны дру­гих ино­стран­цев, сколь­ко при­вле­че­ние этих двух клас­сов надеж­дою на полу­че­ние граж­дан­ских прав; вме­сте с тем он рас­счи­ты­вал, что они будут вер­ны­ми граж­да­на­ми, — пер­вые пото­му, что поте­ря­ли оте­че­ство по необ­хо­ди­мо­сти, вто­рые пото­му, что оста­ви­ли его по сво­е­му убеж­де­нию.

Харак­тер­но для Соло­на так­же поста­нов­ле­ние о пита­нии в обще­ст­вен­ном месте, что сам он обо­зна­ча­ет сло­вом «пара­си­тейн»⁴¹. Одно­му и тому же лицу он не доз­во­ля­ет часто поль­зо­вать­ся обще­ст­вен­ным сто­лом; с дру­гой сто­ро­ны, если лицо, кото­ро­му это пола­га­ет­ся, не хочет поль­зо­вать­ся сво­им пра­вом, он его нака­зы­ва­ет: в пер­вом слу­чае он усмат­ри­ва­ет жад­ность, во вто­ром пре­зре­ние к обще­ству.

25. Солон уста­но­вил, чтобы все его зако­ны оста­ва­лись в силе в тече­ние ста лет. Они были напи­са­ны на дере­вян­ных таб­ли­цах, кото­рые были заклю­че­ны в четы­рех­уголь­ни­ки⁴² и мог­ли пово­ра­чи­вать­ся; неболь­шие остат­ки их хра­ни­лись еще в наше вре­мя в при­та­нее. По сло­вам Ари­сто­те­ля⁴³, они назы­ва­лись «кир­бы». Комик Кра­тин тоже гово­рит об этом:

Неко­то­рые гово­рят, что кир­ба­ми назы­ва­ют­ся толь­ко те таб­ли­цы, кото­рые содер­жат поста­нов­ле­ния о свя­щен­но­дей­ст­ви­ях и жерт­во­при­но­ше­ни­ях, а осталь­ные име­ну­ют­ся «аксо­на­ми».

Совет давал при­ся­гу общую — твер­до соблюдать Соло­но­вы зако­ны, а каж­дый из фесмо­фе­тов⁴⁴ при­ся­гал осо­бо на пло­ща­ди у кам­ня, заяв­ляя, что, если он нару­шит что-либо в этих зако­нах, то посвя­тит богу в Дель­фах золотую ста­тую, рав­ную сво­е­му росту.

Солон заме­тил ано­ма­лии меся­ца⁴⁵ и видел, что дви­же­ние луны не сов­па­да­ет вполне ни с захо­дом солн­ца, ни с вос­хо­дом, но часто в один и тот же день дого­ня­ет солн­це и опе­ре­жа­ет его. Такой день он при­ка­зал назы­вать «ста­рым и моло­дым», ввиду того, что часть дня, пред­ше­ст­ву­ю­щая конъ­юнк­ции, отно­сит­ся к кон­чаю­ще­му­ся меся­цу, а осталь­ная — к уже начи­наю­ще­му­ся. По-види­мо­му, Солон пер­вый пра­виль­но понял сло­ва Гоме­ра, кото­рый гово­рит, что когда

Сле­дую­щий день он назвал ново­лу­ни­ем. Дни от два­дца­то­го до трид­ца­то­го он счи­тал от кон­ца меся­ца, назы­вая их убы­ваю­щи­ми чис­ла­ми и сво­дя на нет соот­вет­ст­вен­но ущер­бу луны.

После введе­ния зако­нов к Соло­ну каж­дый день при­хо­ди­ли люди: то хва­ли­ли, то бра­ни­ли, то сове­то­ва­ли вста­вить что-либо в текст или выбро­сить. Но боль­ше все­го было таких, кото­рые обра­ща­лись с вопро­са­ми, осве­дом­ля­лись о чем-нибудь, про­си­ли допол­ни­тель­ных объ­яс­не­ний о смыс­ле каж­дой ста­тьи и об ее назна­че­нии. Солон нашел, что испол­нять эти жела­ния нет смыс­ла, а не испол­нять зна­чит воз­буж­дать нена­висть к себе, и вооб­ще хотел вый­ти из это­го затруд­ни­тель­но­го поло­же­ния и избе­жать недо­воль­ства и стра­сти сограж­дан к кри­ти­ке. По его соб­ст­вен­но­му выра­же­нию,

Поэто­му под тем пред­ло­гом, что ему как вла­дель­цу кораб­ля надо стран­ст­во­вать по све­ту, он попро­сил у афи­нян поз­во­ле­ния уехать за гра­ни­цу на десять лет, и отплыл из Афин: он наде­ял­ся, что за это вре­мя они и к зако­нам при­вык­нут.

26. Преж­де все­го он при­ехал в Еги­пет и жил там, по его соб­ст­вен­но­му выра­же­нию,

Неко­то­рое вре­мя он зани­мал­ся фило­соф­ски­ми беседа­ми так­же с Псе­но­фи­сом из Гелио­по­ля и Сон­хи­сом из Саи­са, самы­ми уче­ны­ми жре­ца­ми. От них, как гово­рит Пла­тон, узнал он и ска­за­ние об Атлан­ти­де⁴⁷ и попро­бо­вал изло­жить его в сти­хах, чтобы позна­ко­мить с ним элли­нов.

Потом он поехал на Кипр, где его чрез­вы­чай­но полю­бил один из тамош­них царей, Фило­кипр. Он вла­дел неболь­шим горо­дом, кото­рый был осно­ван сыном Тесея, Демо­фон­том. Город лежал на реке Кла­рии в месте хотя и непри­ступ­ном, но во всех отно­ше­ни­ях неудоб­ном. Меж­ду тем, под горо­дом про­сти­ра­лась пре­крас­ная рав­ни­на. Солон уго­во­рил его пере­не­сти город туда, уве­ли­чив его и укра­сив. Солон лич­но смот­рел за строй­кой и помо­гал царю сде­лать все воз­мож­но луч­ше для при­ят­ной и без­опас­ной жиз­ни в нем. Бла­го­да­ря это­му к Фило­ки­пру при­шло мно­го новых жите­лей, и дру­гие цари завидо­ва­ли ему. Поэто­му он, желая почтить Соло­на, назвал этот город по его име­ни Сола­ми, а преж­де он назы­вал­ся Эпе­ей. Солон и сам упо­ми­на­ет об осно­ва­нии это­го горо­да: обра­ща­ясь в сво­их эле­ги­ях к Фило­ки­пру, он гово­рит:

27. Что каса­ет­ся свида­ния Соло­на с Кре­зом, то неко­то­рые авто­ры на осно­ве хро­но­ло­ги­че­ских сооб­ра­же­ний⁴⁸ счи­та­ют дока­зан­ным, что это вымы­сел. Одна­ко это пре­да­ние, как извест­но, засвиде­тель­ст­во­ва­но столь­ки­ми лица­ми и, что еще важ­нее, так соот­вет­ст­ву­ет харак­те­ру Соло­на, так достой­но его высо­ко­го обра­за мыс­лей и муд­ро­сти, что я не реша­юсь отверг­нуть его из-за каких-то «хро­но­ло­ги­че­ских сво­дов», кото­рые уже тыся­чи уче­ных исправ­ля­ли, но встре­чаю­щих­ся в них про­ти­во­ре­чий до сих пор не могут согла­со­вать.

Так вот, гово­рят, что Солон по прось­бе Кре­за при­ехал в Сар­ды. С ним слу­чи­лось нечто подоб­ное тому, что быва­ет с жите­лем кон­ти­нен­таль­ной стра­ны, кото­рый в пер­вый раз идет к морю. Как тот каж­дую реку при­ни­ма­ет за море, так и Солон, про­хо­дя по двор­цу и видя мно­же­ство при­двор­ных в бога­тых нарядах, важ­но рас­ха­жи­вав­ших в тол­пе слуг и тело­хра­ни­те­лей, каж­до­го при­ни­мал за Кре­за, пока, нако­нец, его не при­ве­ли к само­му Кре­зу. На нем было наде­то все, что из сво­их дра­го­цен­ных кам­ней, цвет­ных одежд, золотых вещей худо­же­ст­вен­ной работы он счи­тал выдаю­щим­ся по кра­со­те, изыс­кан­ным, завид­ным, — конеч­но, для того, чтобы гла­зам пред­ста­ви­лось зре­ли­ще как мож­но более пыш­ное и пест­рое. Но Солон, став перед ним, при этом виде ни дей­ст­ви­ем, ни сло­вом не выра­зил ниче­го тако­го, чего ожи­дал Крез; всем здра­во­мыс­ля­щим людям было ясно, что он с пре­зре­ни­ем смот­рит на отсут­ст­вие у него духов­ных инте­ре­сов и мелоч­ное тще­сла­вие. Крез велел открыть ему свои сокро­вищ­ни­цы, потом пове­сти его и пока­зать всю рос­кош­ную обста­нов­ку. Но Соло­ну не было ника­кой надоб­но­сти в этом: сам Крез соб­ст­вен­ной осо­бой дал ему доста­точ­но ясное поня­тие о сво­ем внут­рен­нем содер­жа­нии. Когда Солон все осмот­рел и его опять при­ве­ли к Кре­зу, Крез спро­сил его, зна­ет ли он чело­ве­ка, счаст­ли­вее его. Солон отве­чал, что зна­ет тако­го чело­ве­ка: это его сограж­да­нин Телл. Затем он рас­ска­зал, что Телл был чело­век высо­кой нрав­ст­вен­но­сти, оста­вил по себе детей, поль­зу­ю­щих­ся доб­рым име­нем, иму­ще­ство, в кото­ром есть все необ­хо­ди­мое, погиб со сла­вой, храб­ро сра­жа­ясь за оте­че­ство. Солон пока­зал­ся Кре­зу чуда­ком и дере­вен­щи­ной, раз он не изме­ря­ет сча­стье оби­ли­ем сереб­ра и золота, а жизнь и смерть про­сто­го чело­ве­ка ста­вит выше его гро­мад­но­го могу­ще­ства и вла­сти. Несмот­ря на это, он опять спро­сил Соло­на, зна­ет ли он кого дру­го­го после Тел­ла, более счаст­ли­во­го, чем он. Солон опять ска­зал, что зна­ет: это Кле­обис и Битон, два бра­та, весь­ма любив­шие друг дру­га и свою мать. Когда одна­жды волы дол­го не при­хо­ди­ли с паст­би­ща, они сами запряг­лись в повоз­ку и повез­ли мать в храм Геры; все граж­дане назы­ва­ли ее счаст­ли­вой, и она радо­ва­лась; а они при­нес­ли жерт­ву, напи­лись воды, но на сле­дую­щий день уже не вста­ли; их нашли мерт­вы­ми; они, стя­жав такую сла­ву, без боли и печа­ли узре­ли смерть. «А нас, — вос­клик­нул Крез уже с гне­вом, — ты не ста­вишь совсем в чис­ло людей счаст­ли­вых?». Тогда Солон, не желая ему льстить, но и не желая раз­дра­жать еще боль­ше, ска­зал: «Царь Лидий­ский! Нам, элли­нам, бог дал спо­соб­ность соблюдать во всем меру; а вслед­ст­вие тако­го чув­ства меры и ум нам свой­ст­вен какой-то роб­кий, по-види­мо­му, про­сто­на­род­ный, а не цар­ский, бле­стя­щий. Такой ум, видя, что в жиз­ни все­гда быва­ют вся­кие пре­врат­но­сти судь­бы, не поз­во­ля­ет нам гор­дить­ся сча­стьем дан­ной мину­ты и изум­лять­ся бла­го­ден­ст­вию чело­ве­ка, если еще не про­шло вре­мя, когда оно может пере­ме­нить­ся. К каж­до­му неза­мет­но под­хо­дит буду­щее, пол­ное вся­ких слу­чай­но­стей; кому бог пошлет сча­стье до кон­ца жиз­ни, того мы счи­та­ем счаст­ли­вым. А назы­вать счаст­ли­вым чело­ве­ка при жиз­ни, пока он еще под­вер­жен опас­но­стям, — это все рав­но, что про­воз­гла­шать победи­те­лем и вен­чать вен­ком атле­та, еще не кон­чив­ше­го состя­за­ния: это дело невер­ное, лишен­ное вся­ко­го зна­че­ния». После этих слов Солон уда­лил­ся; Кре­за он обидел, но не обра­зу­мил.

28. Бас­но­пи­сец Эзоп, быв­ший тогда в Сар­дах по при­гла­ше­нию Кре­за и поль­зо­вав­ший­ся у него ува­же­ни­ем, огор­чил­ся за Соло­на, кото­ро­му был ока­зан такой нелю­без­ный при­ем. Желая дать ему совет, он ска­зал: «С царя­ми, Солон, надо гово­рить или как мож­но мень­ше, или как мож­но сла­ще». «Нет, кля­нусь Зев­сом, — воз­ра­зил Солон, — или как мож­но мень­ше, или как мож­но луч­ше».

Так пре­не­бре­жи­тель­но в то вре­мя Крез отнес­ся к Соло­ну. После пора­же­ния в бит­ве с Киром он поте­рял свою сто­ли­цу, сам был взят в плен живым, и ему пред­сто­я­ла печаль­ная участь быть сожжен­ным на кост­ре. Костер был уже готов; его свя­зан­но­го воз­ве­ли на него; все пер­сы смот­ре­ли на это зре­ли­ще, и Кир был тут. Тогда Крез, насколь­ко у него хва­ти­ло голо­са, три­жды вос­клик­нул: «О Солон!» Кир уди­вил­ся и послал спро­сить, что за чело­век или бог Солон, к кото­ро­му одно­му он взы­ва­ет в таком безыс­ход­ном несча­стии. Крез, ниче­го не скры­вая, ска­зал: «Это был один из эллин­ских муд­ре­цов, кото­ро­го я при­гла­сил, но не за тем, чтобы его послу­шать и научить­ся чему-нибудь тако­му, что мне было нуж­но, а для того, чтобы он полю­бо­вал­ся на мои богат­ства и, вер­нув­шись на роди­ну, рас­ска­зал о том бла­го­по­лу­чии, поте­ря кото­ро­го, как ока­за­лось, доста­ви­ла боль­ше горя, чем его при­об­ре­те­ние — сча­стья. Пока оно суще­ст­во­ва­ло, хоро­ше­го от него толь­ко и было, что пустые раз­го­во­ры да сла­ва; а поте­ря его при­ве­ла меня к тяж­ким стра­да­ни­ям и бед­ст­ви­ям, от кото­рых нет спа­се­ния. Так вот он, глядя на мое тогдаш­нее поло­же­ние, пред­у­га­ды­вал то, что теперь слу­чи­лось, и сове­то­вал иметь в виду конец жиз­ни, а не гор­дить­ся и вели­чать­ся непроч­ным досто­я­ни­ем». Этот ответ пере­да­ли Киру; он ока­зал­ся умнее Кре­за и, видя под­твер­жде­ние слов Соло­на на этом при­ме­ре, не толь­ко осво­бо­дил Кре­за, но и отно­сил­ся к нему с ува­же­ни­ем в тече­ние всей его жиз­ни. Так про­сла­вил­ся Солон: одним сло­вом сво­им одно­го царя спас, дру­го­го вра­зу­мил.

29. Меж­ду тем, во вре­мя отсут­ст­вия Соло­на, в Афи­нах про­ис­хо­ди­ли сму­ты. Во гла­ве педи­эев сто­ял Ликург, во гла­ве пара­лов — Мегакл, сын Алк­мео­на, а Писи­страт — во гла­ве диа­кри­ев, к чис­лу кото­рых при­над­ле­жа­ла мас­са фетов, осо­бен­но враж­деб­но настро­ен­ная про­тив бога­тых. Таким обра­зом, хотя в Афи­нах еще дей­ст­во­ва­ли зако­ны Соло­на, но все ожи­да­ли пере­во­рота и жела­ли дру­го­го государ­ст­вен­но­го строя. При этом все хоте­ли не рав­но­пра­вия, а наде­я­лись при пере­во­ро­те одер­жать верх и совер­шен­но одо­леть про­тив­ную пар­тию. Вот како­во было поло­же­ние дел, когда Солон вер­нул­ся в Афи­ны. К нему все отно­си­лись с ува­же­ни­ем и почте­ни­ем; но по ста­ро­сти он не имел уже ни силы, ни охоты по-преж­не­му гово­рить или дей­ст­во­вать пуб­лич­но; толь­ко при встре­чах с руко­во­ди­те­ля­ми обе­их сто­рон он в част­ных беседах с ними ста­рал­ся уни­что­жить раздор и при­ми­рить их меж­ду собою. Осо­бен­но, каза­лось, при­слу­ши­вал­ся к его речам Писи­страт. В его раз­го­во­ре была вкрад­чи­вость и любез­ность; бед­ным он готов был помо­гать, во враж­де был мягок и уме­рен. Если у него не было каких-то при­род­ных качеств, он умел так хоро­шо при­тво­рять­ся, что ему вери­ли боль­ше, чем тем людям, кото­рые их дей­ст­ви­тель­но име­ли: вери­ли, что он чело­век осмот­ри­тель­ный, друг поряд­ка, сто­рон­ник равен­ства, враг людей, колеб­лю­щих государ­ст­вен­ный строй и стре­мя­щих­ся к пере­во­роту. Так он обма­ны­вал народ. Но Солон ско­ро про­ник в его душу и пер­вый раз­га­дал его злые замыс­лы. Одна­ко он не воз­не­на­видел его, а ста­рал­ся уми­ротво­рить и обра­зу­мить: он гово­рил и ему само­му и дру­гим, что, если у Писи­стра­та из души изъ­ять любовь к пер­вен­ству и исце­лить его от стра­сти к тиран­нии, то не будет чело­ве­ка более склон­но­го к доб­ру и луч­ше­го граж­да­ни­на.

В это вре­мя Фес­пид со сво­ею труп­пой начал вво­дить пре­об­ра­зо­ва­ния в тра­гедию⁴⁹ и новиз­ной увле­кал народ, но состя­за­ния меж­ду тра­ги­ка­ми еще не были введе­ны, Солон по сво­е­му харак­те­ру любил слу­шать и учить­ся, а в ста­ро­сти у него еще боль­ше раз­вил­ся вкус к досу­жим заба­вам и, кля­нусь Зев­сом, даже к попой­кам и к музы­ке. Он пошел смот­реть Фес­пида, кото­рый, по обы­чаю древ­них, сам был акте­ром. После пред­став­ле­ния Солон обра­тил­ся к нему с вопро­сом, как не стыд­но ему так бес­со­вест­но лгать при таком мно­же­стве наро­да. Фес­пид отве­чал, что ниче­го нет пре­до­суди­тель­но­го в том, чтобы так гово­рить и посту­пать в шут­ку. Тогда Солон силь­но уда­рил пал­кой по зем­ле и ска­зал: «Да, теперь мы так хва­лим эту заба­ву, она у нас в поче­те, но ско­ро мы най­дем ее и в дого­во­рах».

30. Писи­страт, изра­нив себя, при­ехал в повоз­ке на пло­щадь и стал воз­му­щать народ, гово­ря, что вра­ги замыш­ля­ют его убить за его поли­ти­че­ские убеж­де­ния. Под­ня­лись него­дую­щие кри­ки. Солон подо­шел к Писи­стра­ту и ска­зал: «Нехо­ро­шо, сын Гип­по­кра­та, ты игра­ешь роль гоме­ров­ско­го Одис­сея⁵⁰: он обез­обра­зил себя, чтобы обма­нуть вра­гов, а ты это дела­ешь, чтобы вве­сти в заблуж­де­ние сограж­дан».

После это­го тол­па была гото­ва защи­щать Писи­стра­та. Было устро­е­но народ­ное собра­ние. Ари­стон внес пред­ло­же­ние о том, чтобы дать Писи­стра­ту для охра­ны пять­де­сят чело­век, воору­жен­ных дуби­на­ми. Солон встал и воз­ра­зил про­тив это­го пред­ло­же­ния; при этом он выска­зал мно­го мыс­лей, похо­жих на те, кото­рые есть в его сти­хотво­ре­ни­ях:

Видя, что бед­ные гото­вы испол­нить жела­ние Писи­стра­та и шумят, а бога­тые робе­ют и бегут, Солон ушел, гово­ря, что он умнее одних и храб­рее дру­гих, — умнее тех, кто не пони­ма­ет, что дела­ет­ся, а храб­рее тех, кто пони­ма­ет, но боит­ся про­ти­вить­ся тиран­нии.

Пред­ло­же­ние Ари­сто­на народ при­нял и даже не стал уже всту­пать в пре­ре­ка­ния с Писи­стра­том по пово­ду таких мело­чей, как чис­ло стра­жей, воору­жен­ных дуби­на­ми; Писи­страт откры­то наби­рал и содер­жал их, сколь­ко хотел, а народ спо­кой­но смот­рел на это, пока нако­нец он не занял Акро­поль.

После это­го в горо­де под­нял­ся пере­по­лох. Мегакл со все­ми алк­мео­нида­ми сей­час же бежал, а Солон, несмот­ря на свою глу­бо­кую ста­рость и отсут­ст­вие помощ­ни­ков, все-таки явил­ся на пло­щадь и обра­тил­ся к граж­да­нам с воз­зва­ни­ем: то бра­нил их за нера­зу­мие и мало­ду­шие, то обо­д­рял еще и убеж­дал не пре­да­вать свою сво­бо­ду. Тут он и ска­зал зна­ме­ни­тые сло­ва, что несколь­ко дней назад было лег­че поме­шать воз­ник­но­ве­нию тиран­нии в самом ее заро­ды­ше, но зато теперь пред­сто­ит более слав­ный подвиг — иско­ре­нить ее и уни­что­жить, когда она уже воз­ник­ла и вырос­ла. Но никто не слу­шал его; все были в стра­хе. Тогда Солон вер­нул­ся домой, взял ору­жие и встал воору­жен­ный перед дверь­ми на ули­це. «Я по мере сил сво­их, — ска­зал он, — защи­щал оте­че­ство и зако­ны». Во все после­дую­щее вре­мя он ниче­го не пред­при­ни­мал, не слу­шал дру­зей, сове­то­вав­ших ему бежать, а писал сти­хи, в кото­рых упре­кал афи­нян:

31. После это­го мно­гие пре­до­сте­ре­га­ли Соло­на, что тиранн его погу­бит и спра­ши­ва­ли, на что он рас­счи­ты­ва­ет, посту­пая с такой отча­ян­ной сме­ло­стью. «На ста­рость», — отве­чал Солон.

Несмот­ря на это, Писи­страт, захва­тив власть, сумел при­влечь к себе Соло­на ува­же­ни­ем, любез­но­стью, при­гла­ше­ни­я­ми, так что Солон стал его совет­ни­ком и одоб­рял мно­гие его меро­при­я­тия. И дей­ст­ви­тель­но, Писи­страт сохра­нял бо́льшую часть Соло­но­вых зако­нов, сам пер­вый испол­нял их и дру­зей сво­их застав­лял испол­нять. Уже став тиран­ном, он был одна­жды при­зван на суд Аре­о­па­га по обви­не­нию в убий­стве. Он скром­но пред­стал перед судом для сво­ей защи­ты, но обви­ни­тель не явил­ся.

Писи­страт сам издал несколь­ко дру­гих зако­нов, в том чис­ле закон о содер­жа­нии на счет государ­ства сол­дат, изу­ве­чен­ных на войне. Впро­чем, по сло­вам Герак­лида, еще преж­де Солон сде­лал такое поста­нов­ле­ние в поль­зу изу­ве­чен­но­го Фер­сип­па, а Писи­страт толь­ко под­ра­жал ему.

По свиде­тель­ству Фео­ф­ра­с­та и авто­ром зако­на о празд­но­сти был не Солон, а Писи­страт; бла­го­да­ря это­му зако­ну в стране улуч­ши­лось зем­леде­лие, а в горо­де ста­ло спо­кой­нее.

Солон начал обшир­ный труд, темой кото­ро­го была исто­рия или ска­за­ние об Атлан­ти­де, кото­рое он слы­шал от уче­ных в Саи­се и кото­рое име­ло отно­ше­ние к афи­ня­нам. Но у Соло­на не хва­ти­ло сил дове­сти его до кон­ца — не по недо­стат­ку вре­ме­ни, как гово­рит Пла­тон⁵¹, а ско­рее от ста­ро­сти: его испу­га­ла такая гро­мад­ная работа. Сво­бод­но­го вре­ме­ни у него было очень мно­го, как пока­зы­ва­ют его соб­ст­вен­ные сло­ва, как напри­мер сле­дую­щие:

и еще:

32. Пла­тон рев­ност­но ста­рал­ся раз­ра­ботать до кон­ца и разу­кра­сить рас­сказ об Атлан­ти­де, слов­но поч­ву пре­крас­но­го поля, запу­щен­но­го, но при­над­ле­жа­ще­го ему по пра­ву род­ства⁵². Он воз­двиг вокруг нача­ла обшир­ное пред­две­рие, огра­ды, дво­ры, — такие, каких нико­гда не быва­ло ни у одно­го исто­ри­че­ско­го рас­ска­за, мифи­че­ско­го ска­за­ния, поэ­ти­че­ско­го про­из­веде­ния. Но, так как он начал его слиш­ком позд­но, то окон­чил жизнь рань­ше, чем это сочи­не­ние; чем боль­ше чару­ет чита­те­ля то, что он успел напи­сать, тем более огор­ча­ет его, что оно оста­лось неокон­чен­ным. Как в Афи­нах есть толь­ко один недо­стро­ен­ный храм, храм Зев­са Олим­пий­ско­го⁵³, подоб­но это­му и гений Пла­то­на сре­ди мно­гих пре­крас­ных про­из­веде­ний оста­вил толь­ко одно сочи­не­ние об Атлан­ти­де не доведен­ным до кон­ца.

После нача­ла тиран­нии Писи­стра­та Солон про­жил, по Герак­лиду Пон­тий­ско­му, еще мно­го вре­ме­ни, а, по Фанию Эдес­ско­му, мень­ше двух лет. Писи­страт стал тиран­ном при архон­те Комии, а Солон умер по свиде­тель­ству Фания, при архон­те Геге­стра­те, сле­дую­щем после Комия.

Рас­сказ о том, буд­то пепел сожжен­но­го Соло­на был рас­се­ян по ост­ро­ву Сала­ми­ну, по сво­ей неле­по­сти, совер­шен­но неве­ро­я­тен и бас­но­сло­вен. Тем не менее его пере­да­ют мно­гие авто­ры, заслу­жи­ваю­щие вни­ма­ния, меж­ду про­чим, и фило­соф Ари­сто­тель.