Издательство Академии Наук СССР, Москва—Ленинград, 1950.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна.
412. Титу Помпонию Аттику, в Рим
Брундисий, 27 ноября 48 г.
Цицерон шлет привет Аттику.
1. Понимаю, что ты встревожен как из-за своей и общей участи, так особенно из-за меня и моей скорби. Эта моя скорбь не только не уменьшается, когда она присоединяет к себе в виде союзника твою скорбь, но даже увеличивается. Вообще ты, при своей проницательности, понимаешь, какое утешение может облегчить меня более всего; ведь ты одобряешь мое решение и говоришь, что в такое время мне не следовало делать ничего другого. Ты также прибавляешь, — хотя это для меня и менее важно, чем твое суждение, но все-таки не маловажно, — что прочие, то есть те, кто имеет вес, одобряют мой поступок. Если бы я так считал, моя скорбь была бы легче.
2. «Верь, — говоришь ты, — мне». — Право, верю, но знаю, как ты жаждешь, чтобы моя скорбь уменьшилась. В том, что я отошел от войны, я никогда не раскаивался: столь сильна была в тех1 жестокость, столь силен союз с варварскими племенами2, что проскрипция была составлена не поименно, а по родам, что по общему суждению было решено, имущество, принадлежащее всем вам, сделать его3 добычей после победы. «Вам», ясно говорю я, ибо именно о тебе всегда помышляли с особенной жестокостью. Поэтому в своем желании я никогда не буду раскаиваться; в решении4 — раскаиваюсь. Я предпочел бы поселиться в каком-нибудь городе, пока меня не призовут: я подавал бы меньше поводов к толкам, испытывал бы меньше скорби; это самое не угнетало бы меня. Быть в пренебрежении в Брундисии — тягостно во всех отношениях; что касается переезда ближе, как ты советуешь, то как могу я без ликторов, которых мне дал народ, которые не могут быть отняты у меня, пока я невредим?5 Их я совсем недавно, дав им палки, смешал с толпой, подъезжая к городу, во избежание нападения солдат. В течение остального времени я не выходил из дому.
3. Оппию и Бальбу я написал, чтобы они обсудили, каким именно образом мне, по их мнению, подъехать ближе. Верю, что они возьмут на себя почин; ведь они обещают, что для Цезаря будет предметом заботы не только сохранение, но и увеличение моего достоинства, и советуют мне, чтобы я был тверд духом, чтобы я надеялся на все высшее6; за это они ручаются, подтверждают; это было бы для меня более верным, если бы я остался. Но я возвращаюсь к прошлому. Итак, прошу тебя, имей в виду то, что предстоит, и выясни вместе с ними и, если ты сочтешь нужным и если они согласятся на то, чтобы Цезарь более одобрил мой поступок, как бы совершенный по предложению его сторонников, то пусть будут привлечены Требоний, Панса и, если есть, другие, и пусть напишут Цезарю, что все, что я только ни делал, я сделал по их предложению.
4. Болезнь и слабость моей Туллии убивают меня; ты, как я понимаю, очень заботишься о ней, что мне чрезвычайно приятно.
5. Конец Помпея7 никогда не внушал мне сомнений; ведь все цари и народы пришли к убеждению о полной безнадежности его дела, так что я считал, что это произойдет, куда бы он ни прибыл. Не могу не горевать о его судьбе; ведь я знал его, как человека неподкупного, бескорыстного и строгих правил.
6. Утешать ли тебя насчет Фанния?8 В связи с тем, что ты остался, он высказался в опасном духе; а Луций Лентул выговорил себе дом Гортенсия, сады Цезаря и Байи. Вообще с этой стороны9 это происходит в такой же мере; впрочем с той стороны10 оно было беспредельным: ведь всех, кто остался в Италии, относили к числу врагов. Но об этом хотелось бы когда-нибудь в более спокойном настроении.
7. Брат Квинт, по слухам, выехал в Азию, чтобы вымолить прощение11. О сыне я ничего не слыхал. Спроси у Диохара, вольноотпущенника Цезаря; я его не видел, он доставил то письмо из Александрии. Он, говорят, видел Квинта в пути или, может быть, уже в Азии. Насколько требуют обстоятельства, жду твоего письма; пожалуйста, постарайся прислать его мне при первой возможности. За три дня до декабрьских календ.
ПРИМЕЧАНИЯ