Речи

Четвертая речь против Луция Сергия Катилины

[В сенате, в храме Согласия, 5 декабря 63 г. до н. э.]

Дошед­шие до нас речи про­тив Кати­ли­ны пред­став­ля­ют собой резуль­тат про­из­веден­ной Цице­ро­ном в 61—60 гг. лите­ра­тур­ной обра­бот­ки речей, про­из­не­сен­ных им в нояб­ре и декаб­ре 63 г. при подав­ле­нии дви­же­ния, извест­но­го под назва­ни­ем заго­во­ра Кати­ли­ны.

Цице­рон ста­вил себе в боль­шую заслу­гу рас­кры­тие и подав­ле­ние заго­во­ра Кати­ли­ны — «спа­се­ние государ­ства, достиг­ну­тое им труда­ми и ценой опас­но­стей»; он опи­сал свое кон­суль­ство в двух поэ­мах: «О моем кон­суль­стве», 61 г., и «О моем вре­ме­ни», 54 г.

(I, 1) Я вижу, отцы-сена­то­ры, что вы все обер­ну­лись в мою сто­ро­ну и устре­ми­ли на меня свои взо­ры. Вижу, что не толь­ко опас­ность, угро­жаю­щая вам и государ­ству, но — даже если бы уда­лось ее устра­нить — так­же и опас­ность, кото­рая угро­жа­ет мне лич­но, вас тре­во­жит. При­ят­но мне сре­ди бед­ст­вий и доро­го в скор­би видеть ваше доб­рое отно­ше­ние ко мне. Но — во имя бес­смерт­ных богов! — отбрось­те его и, забыв о моем бла­го­по­лу­чии, думай­те о себе и о сво­их детях. Если имен­но мне в тече­ние мое­го кон­суль­ства суж­де­но выне­сти все горь­кие беды, все стра­да­ния и муки, то я пере­не­су их не толь­ко муже­ст­вен­но, но и с радо­стью, лишь бы труды мои доста­ви­ли вам и рим­ско­му наро­ду сла­ву и бла­го­ден­ст­вие.

(2) Я — тот кон­сул, отцы-сена­то­ры, для кото­ро­го и форум, сре­дото­чие все­го пра­во­судия, и поле, освя­щен­ное кон­суль­ски­ми авспи­ци­я­ми, и Курия¹, выс­ший оплот всех наро­дов, и дом, убе­жи­ще для каж­до­го чело­ве­ка, и ложе, пред­на­зна­чен­ное для отдох­но­ве­ния², и, нако­нец, это вот почет­ное место все­гда таи­ли в себе смер­тель­ную опас­ность и коз­ни. Обо мно­гом я мол­чал, мно­гое пре­тер­пел, во мно­гом усту­пил и ценой сво­их тре­вог изба­вил вас от мно­го­го, вну­шав­ше­го вам страх. Но теперь, коль ско­ро бес­смерт­ным богам угод­но, чтобы я завер­шил свое кон­суль­ство спа­се­ни­ем вашим и рим­ско­го наро­да от ужа­сов рез­ни; ваших жен и детей, а так­же и дев-веста­лок — от жесто­чай­ших муче­ний; хра­мов и свя­ти­лищ и этой пре­крас­ной нашей общей отчиз­ны — от губи­тель­но­го пла­ме­ни; всей Ита­лии — от опу­сто­ши­тель­ной вой­ны, то, какая бы участь меня ни ожи­да­ла, я готов один при­нять ее. И в самом деле, если Пуб­лий Лен­тул, осно­вы­ва­ясь на пред­ска­за­ни­ях, решил, что его имя, по веле­нию судь­бы, станет роко­вым для государ­ства³, то поче­му бы мне не радо­вать­ся тому, что мое кон­суль­ство, мож­но ска­зать, по веле­нию рока, ока­за­лось спа­си­тель­ным для наро­да? (II, 3) Поэто­му заботь­тесь о себе, отцы-сена­то­ры; думай­те о буду­щем нашей отчиз­ны; бере­ги­те себя, сво­их жен, детей и досто­я­ние; имя и бла­го­по­лу­чие рим­ско­го наро­да защи­щай­те, но меня щадить и обо мне думать пере­стань­те. Ибо я преж­де все­го дол­жен наде­ять­ся на то, что все боги, покро­ви­те­ли это­го горо­да, воз­на­гра­дят меня в меру моих заслуг; затем, если что-нибудь слу­чит­ся, я готов уме­реть спо­кой­но; ведь смерть не может быть ни позор­ной для храб­ро­го мужа, ни преж­девре­мен­ной для кон­су­ля­ра, ни жал­кой для муд­ро­го чело­ве­ка. Но я не такой уж черст­вый чело­век, чтобы меня не тро­га­ло горе при­сут­ст­ву­ю­ще­го здесь⁴ мое­го доро­го­го и горя­чо любя­ще­го бра­та и сле­зы всех этих вот людей, кото­рые, как види­те, меня окру­жа­ют. Мыс­лен­но я все вре­мя пере­но­шусь в свой дом к уби­той горем жене, к изму­чен­ной стра­хом доче­ри и малют­ке-сыну⁵, кото­ро­го — я ска­зал бы — государ­ство дер­жит в сво­их объ­я­ти­ях как залог моей вер­но­сти обя­зан­но­стям кон­су­ла. Пере­но­шусь мыс­лен­но так­же и к тому чело­ве­ку, кото­рый, как я вижу, стоя вон там, ждет окон­ча­ния нынеш­не­го дня, к сво­е­му зятю⁶. Все это вол­ну­ет меня, но пусть мои род­ные оста­нут­ся невреди­мы вме­сте с вами, а не погиб­нут вме­сте с нами все­ми от одной и той же моро­вой язвы, гро­зя­щей государ­ству уни­что­же­ни­ем.

(4) Поэто­му, отцы-сена­то­ры, напря­ги­те все свои силы ради спа­се­ния государ­ства; поду­май­те обо всех бурях, с кото­ры­ми мы столк­нем­ся, если вы не при­ме­те мер пре­до­сто­рож­но­сти. Не Тибе­рий Гракх за свое жела­ние быть избран­ным в народ­ные три­бу­ны во вто­рой раз⁷, не Гай Гракх за свою попыт­ку при­звать сто­рон­ни­ков земель­ных зако­нов к вос­ста­нию, не Луций Сатур­нин за убий­ство Гая Мем­мия⁸ при­вле­че­ны к ответ­ст­вен­но­сти и отда­ны на ваш стро­гий суд. Схва­че­ны те, кто остал­ся в Риме, чтобы под­жечь город, истре­бить всех вас, при­нять Кати­ли­ну; у нас в руках их пись­ма с печа­тя­ми и соб­ст­вен­но­руч­ны­ми под­пи­ся­ми; нако­нец, все они созна­лись; они под­стре­ка­ли алло­бро­гов, рабов при­зы­ва­ли к мяте­жу, Кати­ли­ну при­зы­ва­ли в Рим; корот­ко гово­ря, вот что они заду­ма­ли; истре­бив всех, не оста­вить нико­го, кто бы мог хотя бы опла­ки­вать рим­ский народ и сокру­шать­ся о гибе­ли такой вели­кой дер­жа­вы. (III, 5) Все это сооб­щи­ли донос­чи­ки, в этом созна­лись винов­ные, вы сами уже при­зна­ли это мно­ги­ми сво­и­ми реше­ни­я­ми; преж­де все­го — тем, что в самых лест­ных выра­же­ни­ях выска­за­ли мне бла­го­дар­ность и уста­но­ви­ли, что я сво­им муже­ст­вом и бди­тель­но­стью рас­крыл заго­вор пре­ступ­ни­ков; далее тем, что вы заста­ви­ли Пуб­лия Лен­ту­ла отка­зать­ся от пре­ту­ры; тем, что вы сочли нуж­ным его и дру­гих, о кото­рых вы вынес­ли реше­ния, взять под стра­жу; но осо­бен­но тем, что вы назна­чи­ли от мое­го име­ни молеб­ст­вие, а этот почет ни одно­му долж­ност­но­му лицу, нося­ще­му тогу⁹, до меня ока­зан не был; нако­нец, вы вче­ра щед­ро награ­ди­ли послов алло­бро­гов и Тита Воль­тур­ция. Все эти реше­ния свиде­тель­ст­ву­ют о том, что люди, поимен­но взя­тые под стра­жу¹⁰, без вся­ко­го сомне­ния, вами осуж­де­ны.

(6) Но я решил доло­жить вам, отцы-сена­то­ры, обо всем деле так, слов­но оно еще не нача­то, и про­сить вас выне­сти реше­ние о про­ис­шед­шем и назна­чить кару. Нач­ну с того, что́ подо­ба­ет ска­зать кон­су­лу. Да, я уже дав­но увидел, что в государ­стве нарас­та­ет какое-то страш­ное безу­мие, и понял что зате­ва­ет­ся и назре­ва­ет какое-то зло, неве­до­мое досе­ле, но я нико­гда не думал, что этот столь зна­чи­тель­ный, столь губи­тель­ный заго­вор устро­и­ли граж­дане. Теперь во что бы то ни ста­ло, к чему бы вы ни скло­ня­лись в сво­их мне­ни­ях и пред­ло­же­ни­ях, вы долж­ны выне­сти поста­нов­ле­ние еще до наступ­ле­ния ночи¹¹. Сколь тяж­ко дея­ние, пере­дан­ное на ваше рас­смот­ре­ние, вы види­те. Если вы пола­га­е­те, что в нем заме­ша­ны лишь немно­гие люди, то вы глу­бо­ко заблуж­да­е­тесь. Мно­го шире, чем дума­ют, рас­про­стра­ни­лось это зло; оно охва­ти­ло не толь­ко Ита­лию, оно пере­шло через Аль­пы и, рас­пол­за­ясь в потем­ках, уже пора­зи­ло мно­гие про­вин­ции¹². Уни­что­жить его отсроч­ка­ми и оттяж­ка­ми совер­шен­но невоз­мож­но. Какой бы спо­соб нака­за­ния вы ни избра­ли, вы долж­ны быст­ро пока­рать пре­ступ­ни­ков.

(IV, 7) Я вижу, что до сего вре­ме­ни вне­се­но два пред­ло­же­ния: одно — Деци­мом Сила­ном, кото­рый пола­га­ет, что людей, пытав­ших­ся уни­что­жить наше государ­ство, сле­ду­ет пока­рать смер­тью; дру­гое — Гаем Цеза­рем, кото­рый отвер­га­ет смерт­ную казнь, но пред­ла­га­ет любое из дру­гих тяг­чай­ших нака­за­ний. И тот, и дру­гой в соот­вет­ст­вии со сво­им досто­ин­ст­вом и с важ­но­стью дела про­яв­ля­ют вели­чай­шую суро­вость. Пер­вый счи­та­ет, что люди, сде­лав­шие попыт­ку всех нас лишить жиз­ни, раз­ру­шить нашу дер­жа­ву, уни­что­жить имя рим­ско­го наро­да, не долж­ны боль­ше ни мгно­ве­ния наслаж­дать­ся жиз­нью и дышать этим возду­хом, нашим общим досто­я­ни­ем; он напо­ми­на­ет нам, что бес­чест­ных граж­дан в нашем государ­стве не раз под­вер­га­ли каре это­го рода¹³. Вто­рой пола­га­ет, что бес­смерт­ные боги опре­де­ли­ли, чтобы смерть была не каз­нью, а либо зако­ном при­ро­ды, либо отдох­но­ве­ни­ем от трудов и несча­стий¹⁴. Поэто­му муд­рые люди все­гда встре­ча­ли ее спо­кой­но, а храб­рые часто даже с радо­стью. Но тюрем­ное заклю­че­ние и при­том на веч­ные вре­ме­на, несо­мнен­но, при­ду­ма­но как выс­шая кара за нече­сти­вое пре­ступ­ле­ние. Цезарь пред­ла­га­ет рас­пре­де­лить пре­ступ­ни­ков по муни­ци­пи­ям, но пред­ло­же­ние это неспра­вед­ли­во, если муни­ци­пи­ям при­ка­жут, и труд­но выпол­ни­мо, если к ним обра­тят­ся с прось­бой. Впро­чем, если угод­но, пусть будет при­ня­то такое реше­ние. (8) Я поищу и, наде­юсь, най­ду людей, кото­рые сочтут несов­ме­сти­мым со сво­им досто­ин­ст­вом отка­зать­ся от того, что вы поста­но­ви­те ради все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия. Далее Цезарь пред­ла­га­ет допол­ни­тель­но назна­чить тяж­кое нака­за­ние жите­лям муни­ци­пи­ев, если кто-нибудь из них ока­жет содей­ст­вие побе­гу пре­ступ­ни­ков. Он пред­у­смат­ри­ва­ет стро­жай­шее заклю­че­ние, достой­ную кару за пре­ступ­ле­ние, совер­шен­ное про­па­щи­ми людь­ми; он уста­нав­ли­ва­ет, что никто — ни по поста­нов­ле­нию сена­та, ни по реше­нию наро­да — не впра­ве облег­чить кару, назна­чен­ную тем, кого он пред­ла­га­ет осудить, он даже отни­ма­ет у них надеж­ду, кото­рая толь­ко одна и уте­ша­ет чело­ве­ка в его несча­стьях. Кро­ме того, он пред­ла­га­ет про­дать их иму­ще­ство в поль­зу каз­ны; одну толь­ко жизнь сохра­ня­ет он нече­стив­цам; если бы он отнял у них так­же и ее, он сра­зу изба­вил бы их от мно­гих стра­да­ний души и тела и от всех нака­за­ний за зло­дей­ства. Поэто­му люди древ­но­сти, желая, чтобы бес­чест­ные люди хотя бы чего-нибудь боя­лись при жиз­ни, утвер­жда­ли, что нече­стив­цам назна­че­ны в под­зем­ном цар­стве какие-то ужас­ные муче­ния, так как они, по-види­мо­му, пони­ма­ли, что без угро­зы в виде таких нака­за­ний смерть сама по себе не страш­на.

(V, 9) Я теперь хоро­шо пони­маю, отцы-сена­то­ры, какое из реше­ний выгод­но мне. Если вы после­ду­е­те пред­ло­же­нию Гая Цеза­ря, избрав­ше­го в сво­ей государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти путь, счи­таю­щий­ся защи­той инте­ре­сов наро­да, то мне, пожа­луй, — при том, что это пред­ло­же­ние вно­сит и защи­ща­ет имен­но он, — в мень­шей сте­пе­ни при­дет­ся стра­шить­ся напа­док сто­рон­ни­ков наро­да. Если же вы после­ду­е­те дру­го­му пред­ло­же­нию, то у меня могут воз­ник­нуть зна­чи­тель­но бо́льшие затруд­не­ния. Но все же пусть бла­го государ­ства будет выше сооб­ра­же­ний о моей лич­ной без­опас­но­сти. Ведь Цезарь, как это­го тре­бо­ва­ли его лич­ное досто­ин­ство и сла­ва его пред­ков, внес пред­ло­же­ние, явля­ю­ще­е­ся как бы зало­гом его неиз­мен­ной пре­дан­но­сти государ­ству. Ста­ло понят­ным все раз­ли­чие меж­ду ничтож­но­стью кри­ку­нов на народ­ных сход­ках и под­лин­ной пре­дан­но­стью наро­ду и заботой о его бла­ге. (10) Я вижу, что кое-кто из тех, кото­рые хотят счи­тать­ся сто­рон­ни­ка­ми наро­да, не явил­ся сюда, види­мо, чтобы не выно­сить смерт­но­го при­го­во­ра рим­ским граж­да­нам, а меж­ду тем те же лица отда­ли третье­го дня рим­ских граж­дан под стра­жу и голо­со­ва­ли за молеб­ст­вие от мое­го име­ни, а вче­ра щед­ро награ­ди­ли донос­чи­ков; но ведь если чело­век голо­со­вал за содер­жа­ние заго­вор­щи­ков под стра­жей, за выне­се­ние бла­го­дар­но­сти долж­ност­но­му лицу, про­из­во­див­ше­му след­ст­вие, за награж­де­ние донос­чи­ков, то уже едва ли мож­но сомне­вать­ся насчет его при­го­во­ра по пово­ду всех собы­тий раз­би­рае­мо­го дела. Гай Цезарь, ска­жут мне, хоро­шо пони­ма­ет, что Сем­п­ро­ни­ев закон¹⁵ каса­ет­ся рим­ских граж­дан, но тот, кто явля­ет­ся вра­гом государ­ства, быть граж­да­ни­ном никак не может; нако­нец, сам автор Сем­п­ро­ни­е­ва зако­на понес — без пове­ле­ния наро­да — кару за свое пре­ступ­ле­ние про­тив государ­ства. Далее Цезарь пола­га­ет, что Лен­тул, несмот­ря на всю щед­рость и рас­то­чи­тель­ность, не может уже быть назван сто­рон­ни­ком наро­да, коль ско­ро он с такой жесто­ко­стью, с такой бес­по­щад­но­стью заду­мал истре­бить рим­ский народ и уни­что­жить этот город. Поэто­му Цезарь, при всем сво­ем мяг­ко­сер­де­чии и бла­го­же­ла­тель­но­сти, без вся­ких коле­ба­ний обре­ка­ет Пуб­лия Лен­ту­ла на пожиз­нен­ное заклю­че­ние в мрач­ной тюрь­ме и закреп­ля­ет эту кару так­же и на буду­щее вре­мя с тем, чтобы никто не мог впредь хва­лить­ся, что облег­чил это мучи­тель­ное нака­за­ние, и рим­ско­му наро­ду на поги­бель впо­след­ст­вии выстав­лять себя сто­рон­ни­ком наро­да. Кро­ме того, Цезарь пред­ла­га­ет про­дать иму­ще­ство заго­вор­щи­ков в поль­зу каз­ны, дабы все муче­ния их души и тела сопро­вож­да­лись так­же бед­но­стью и нище­той.

(VI, 11) Итак, если вы при­ме­те пред­ло­же­ние Цеза­ря, то вы дади­те мне для выступ­ле­ния на народ­ной сход­ке спут­ни­ка, люби­мо­го наро­дом и угод­но­го ему. Если же вы пред­по­чте­те после­до­вать пред­ло­же­нию Сила­на, то рим­ский народ едва ли станет упре­кать меня и вас в жесто­ко­сти, а я дока­жу, что сама эта жесто­кость была про­яв­ле­ни­ем мяг­ко­сер­де­чия. Впро­чем, мож­но ли гово­рить о жесто­ко­сти, отцы-сена­то­ры, когда речь идет о нака­за­нии за такое страш­ное пре­ступ­ле­ние? Я лич­но сужу на осно­ва­нии того, что́ чув­ст­вую сам. Да будет мне доз­во­ле­но вме­сте с вами наслаж­дать­ся бла­го­ден­ст­ви­ем наше­го государ­ства в такой же мере, в какой я про­яв­ляю непри­ми­ри­мость в этом деле, руко­вод­ст­ву­ясь отнюдь не чув­ст­вом жесто­ко­сти (пра­во, кто более мяг­кий чело­век, чем я?), но, напро­тив, исклю­чи­тель­ной, так ска­зать, доб­ротой и состра­да­ни­ем. Мне кажет­ся, я вижу, как наш город, све­точ все­го мира и оплот всех наро­дов, вне­зап­но уни­что­жа­ет­ся огром­ным пожа­ром; я вооб­ра­жаю себе лежа­щие в погре­бен­ной отчизне груды жал­ких тел непо­гре­бен­ных граж­дан; перед мои­ми гла­за­ми вста­ет исступ­лен­ное лицо Цете­га, лику­ю­ще­го при виде того, как вас уби­ва­ют. (12) А когда я пред­став­ляю себе, что Лен­тул цар­ст­ву­ет¹⁶, на что он, по его соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, наде­ял­ся, ссы­ла­ясь на волю судь­бы, что Габи­ний в пур­пур­ном оде­я­нии нахо­дит­ся при нем, что Кати­ли­на при­вел сюда свое вой­ско, то я содро­га­юсь при мыс­ли о сте­на­ни­ях мате­рей, о бег­стве деву­шек и детей, о над­ру­га­тель­стве над дева­ми-вестал­ка­ми. И так как все эти несча­стья потря­са­ют меня и вну­ша­ют мне чув­ство состра­да­ния, то к людям, доби­вав­шим­ся это­го, я буду суров и непре­кло­нен. И в самом деле, ска­жи­те мне: если отец, гла­ва семьи, най­дя сво­их детей уби­ты­ми рабом, жену заре­зан­ной, а дом сожжен­ным, не под­вергнет сво­их рабов жесто­чай­шей каз­ни, то кем сочтем мы его — мило­серд­ным ли и состра­да­тель­ным или же бес­чув­ст­вен­ным и жесто­ким? Мне лич­но кажет­ся отвра­ти­тель­ным и бес­сер­деч­ным тот, кто не облег­чит сво­их стра­да­ний и мук, пока­рав пре­ступ­ни­ка. Тако­во и наше поло­же­ние по отно­ше­нию к этим людям, кото­рые хоте­ли убить нас, наших жен и детей, пыта­лись раз­ру­шить наши дома и это государ­ство, наше общее оби­та­ли­ще, ста­ра­лись посе­лить на раз­ва­ли­нах наше­го горо­да и на пепе­ли­ще сожжен­ной ими дер­жа­вы пле­мя алло­бро­гов: если мы будем бес­по­щад­ны к ним, то нас сочтут людь­ми состра­да­тель­ны­ми; если же мы захо­тим ока­зать им снис­хож­де­ние, то мол­ва осудит нас за вели­чай­шую жесто­кость к нашей отчизне и сограж­да­нам, кото­рым гро­зи­ла гибель. (13) Или, быть может, Луций Цезарь¹⁷, храб­рей­ший и глу­бо­ко пре­дан­ный государ­ству муж, третье­го дня пока­зал­ся кому-либо черес­чур жесто­ким, когда при­знал, что муж его сест­ры, достой­ней­шей жен­щи­ны, дол­жен быть каз­нен, и заявил это в его при­сут­ст­вии, и так­же, когда он назвал закон­ным совер­шен­ное по при­ка­за­нию кон­су­ла убий­ство сво­его деда¹⁸ и смерть его юно­го сына, при­слан­но­го отцом для пере­го­во­ров и каз­нен­но­го в тюрь­ме? А меж­ду тем раз­ве их поступ­ки мож­но срав­нить с виной этих людей? Раз­ве у них было наме­ре­ние уни­что­жить государ­ство? Тогда в стране было стрем­ле­ние про­из­ве­сти разда­чу зем­ли и про­ис­хо­ди­ла, так ска­зать, борь­ба сто­рон. Но в то же вре­мя дед наше­го Лен­ту­ла¹⁹, про­слав­лен­ный муж, с ору­жи­ем в руках пре­сле­до­вал Грак­ха. Он тогда даже был тяже­ло ранен, защи­щая государ­ст­вен­ный строй. А вот внук его, желая раз­ру­шить устои государ­ства, при­зы­ва­ет гал­лов, под­стре­ка­ет рабов, зовет Кати­ли­ну, Цете­гу пору­ча­ет истре­бить нас, Габи­нию — пере­ре­зать дру­гих граж­дан, Кас­сию — сжечь город, Кати­лине — опу­сто­шить и раз­гра­бить всю Ита­лию. Да, уж дей­ст­ви­тель­но вам сле­ду­ет опа­сать­ся, что ваше поста­нов­ле­ние о таком ужас­ном и нече­сти­вом пре­ступ­ле­нии может кому-то пока­зать­ся черес­чур суро­вым! Нет, гораздо боль­ше нам сле­ду­ет опа­сать­ся, как бы нам, если мы смяг­чим нака­за­ние, не ока­зать­ся жесто­ки­ми по отно­ше­нию к оте­че­ству, а вовсе не того, что мы, про­явив суро­вость при выбо­ре нами кары для них, ока­жем­ся слиш­ком бес­по­щад­ны к сво­им закля­тым вра­гам.

(VII, 14) Но я не могу скрыть, отцы-сена­то­ры, того, что мне при­хо­дит­ся слы­шать. До мое­го слу­ха доно­сят­ся голо­са тех, кто, види­мо, сомне­ва­ет­ся, доста­точ­но ли у меня воен­ной силы, чтобы при­ве­сти в испол­не­ние те реше­ния, кото­рые вам сего­дня пред­сто­ит при­нять. Все пред­у­смот­ре­но, под­готов­ле­но и устро­е­но, отцы-сена­то­ры, бла­го­да­ря моей вели­чай­шей забот­ли­во­сти и бди­тель­но­сти и осо­бен­но бла­го­да­ря твер­дой реши­тель­но­сти рим­ско­го наро­да, желаю­ще­го сохра­нить в сво­их руках выс­ший импе­рий и спа­сти досто­я­ние всех граж­дан. Все они нахо­дят­ся здесь: это люди из всех сосло­вий, всех сло­ев насе­ле­ния, нако­нец, люди любо­го воз­рас­та; ими полон форум, пол­ны все хра­мы вокруг фору­ма, пол­ны все пути, веду­щие к это­му хра­му и к это­му месту. Со вре­ме­ни осно­ва­ния Рима это — един­ст­вен­ное дело, в кото­ром все вполне еди­но­душ­ны, за исклю­че­ни­ем тех людей, кото­рые, видя, что они обре­че­ны на гибель, пред­по­чли поги­бать вме­сте со все­ми граж­да­на­ми, а не в оди­но­че­стве. (15) Их я охот­но исклю­чаю и отде­ляю от всех про­чих людей и думаю, что их сле­ду­ет отно­сить даже не к чис­лу бес­чест­ных граж­дан, а к чис­лу закля­тых вра­гов. Но дру­гие! Бес­смерт­ные боги! — как мно­го их, с какой пре­дан­но­стью, с каким муже­ст­вом еди­но­душ­но высту­па­ют они в защи­ту все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия и досто­ин­ства! Упо­ми­нать ли мне здесь о рим­ских всад­ни­ках? Ведь они, если и усту­па­ют вам в сослов­ных пра­вах, сопер­ни­ча­ют с вами в пре­дан­но­сти государ­ству. После их мно­го­лет­них раздо­ров с сена­тор­ским сосло­ви­ем, нынеш­ний день и это дело воз­вра­ти­ли их к сою­зу и согла­сию с вами²⁰; если это еди­не­ние, закреп­лен­ное во вре­мя мое­го кон­суль­ства мы сохра­ним в государ­стве навсе­гда, то впредь — заве­ряю вас — ника­кие внут­рен­ние граж­дан­ские рас­при ничем не будут угро­жать государ­ству. С таким же рев­ност­ным стрем­ле­ни­ем защи­щать государ­ство, вижу я, сошлись сюда эрар­ные три­бу­ны²¹, храб­рей­шие мужи; так­же и все пис­цы, имен­но сего­дня собрав­ши­е­ся по осо­бо­му слу­чаю око­ло эра­рия²², вижу я, не ста­ли дожи­дать­ся исхо­да жере­бьев­ки и бро­си­лись на защи­ту все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия. (16) Здесь при­сут­ст­ву­ют все мно­го­чис­лен­ные сво­бод­но­рож­ден­ные люди, даже бед­ней­шие. В самом деле, най­дет­ся ли чело­век, кото­ро­му бы эти вот хра­мы, вид Рима, пра­ва сво­бо­ды, нако­нец, сам сол­неч­ный свет и поч­ва наше­го обще­го оте­че­ства не были доро­ги, более того — не каза­лись сла­дост­ны­ми и вос­хи­ти­тель­ны­ми? (VIII) Сто­ит обра­тить вни­ма­ние, отцы-сена­то­ры, и на рве­ние, про­яв­лен­ное воль­ноот­пу­щен­ни­ка­ми, кото­рые, бла­го­да­ря сво­им заслу­гам при­об­щив­шись к судь­бе наше­го государ­ства, счи­та­ют его сво­ей под­лин­ной отчиз­ной, меж­ду тем как неко­то­рые люди, рож­ден­ные здесь и при­том про­ис­хо­дя­щие из знат­ней­ших родов, сочли его не сво­ей отчиз­ной, а вра­же­ским горо­дом. Но зачем я гово­рю об этих сосло­ви­ях и об этих людях, кото­рых к защи­те оте­че­стве побуди­ли забота об их лич­ном бла­го­по­лу­чии, поль­за государ­ства и, нако­нец, сво­бо­да, самое цен­ное наше досто­я­ние? Раба не най­дет­ся, кото­рый — если толь­ко его поло­же­ние как раба тер­пи­мо — не испы­ты­вал бы чув­ства ужа­са перед пре­ступ­но­стью граж­дан, не желал бы сохра­не­ния нынеш­не­го поло­же­ния и, насколь­ко сме­ет и насколь­ко может, не спо­соб­ст­во­вал бы успе­ху дела все­об­ще­го спа­се­ния. (17) Поэто­му, если кого-нибудь из вас силь­но бес­по­ко­ят слу­хи о том, что какой-то свод­ник, сто­рон­ник Лен­ту­ла бро­дит вокруг тор­го­вых рядов в надеж­де, что ему удаст­ся путем под­ку­па вызвать вол­не­ния сре­ди неиму­щих и неис­ку­шен­ных людей, то нуж­но ска­зать, что такая попыт­ка дей­ст­ви­тель­но была сде­ла­на²³, но не нашлось ни одно­го бед­ня­ка, ни одно­го про­па­ще­го чело­ве­ка, кото­рый бы не желал сохра­нить в цело­сти место, где он трудит­ся, сидя на сво­ей ска­мье, и изо дня в день зара­ба­ты­ва­ет себе на хлеб, сохра­нить свое жили­ще и свою постель, сло­вом, свою спо­кой­ную жизнь. И дей­ст­ви­тель­но, огром­ное боль­шин­ство тех, кто вла­де­ет лав­ка­ми, вер­нее, все они (ибо это более пра­виль­но) горя­чо сто­ят за спо­кой­ст­вие. Ведь вся­кий источ­ник суще­ст­во­ва­ния, вся­кий труд и зара­боток под­дер­жи­ва­ют­ся спро­сом и про­цве­та­ют в усло­ви­ях мира. Если дохо­ды этих людей умень­ша­ют­ся, когда их лав­ки на запо­ре, то что, ска­жи­те мне, будет, если эти лав­ки сожгут?

(18) При этих обсто­я­тель­ствах, отцы-сена­то­ры, рим­ский народ вас без под­держ­ки не остав­ля­ет; но вам сле­ду­ет при­нять меры, дабы рим­ский народ не остал­ся без вашей под­держ­ки. (IX) У вас есть кон­сул, уцелев­ший сре­ди мно­го­чис­лен­ных опас­но­стей и коз­ней, гро­зив­ших ему, вер­нее, спас­ший­ся от угро­жав­шей ему смер­ти не для того, чтобы само­му остать­ся в живых, а чтобы спа­сти вас. Для спа­се­ния государ­ства объ­еди­ни­лись все сосло­вия сво­и­ми помыс­ла­ми, волей, выска­зы­ва­ни­я­ми. Наша общая отчиз­на, кото­рой угро­жа­ют факе­лы и ору­жие нече­сти­во­го заго­во­ра, с моль­бой про­сти­ра­ет к вам свои руки; вам пре­по­ру­ча­ет она себя, вам — жизнь всех граж­дан, вам — кре­пость и Капи­то­лий²⁴, вам — алта­ри Пена­тов, вам — вон тот неуга­си­мый огонь Весты, вам — хра­мы и свя­ти­ли­ща всех богов, вам — город­ские сте­ны и дома. Нако­нец, вам сего­дня пред­сто­ит выне­сти при­го­вор, от кото­ро­го будет зави­сеть ваша жизнь, суще­ст­во­ва­ние ваших жен и детей, досто­я­ние всех граж­дан, целость ваших жилищ и домаш­них оча­гов. (19) У вас есть руко­во­ди­тель, пом­ня­щий о вас и забы­ваю­щий о себе, — слу­чай, кото­рый не все­гда быва­ет. Перед вами все сосло­вия, все люди, весь рим­ский народ и все они вполне еди­но­душ­ны, что в пору граж­дан­ской сму­ты сего­дня про­изо­шло впер­вые. Поду­май­те, каки­ми труда­ми была осно­ва­на наша дер­жа­ва, какой доб­ле­стью была укреп­ле­на сво­бо­да, сколь вели­ка милость богов, бла­го­да­ря кото­рой были созда­ны и накоп­ле­ны эти богат­ства, — и все­го это­го едва не уни­что­жи­ла одна ночь²⁵. Чтобы граж­дане впредь не мог­ли, не гово­рю уже — совер­шить подоб­ную попыт­ку, но даже помыс­лить о ней, вот о чем долж­ны вы поза­бо­тить­ся сего­дня. И я это ска­зал не с целью воз­будить ваше рве­ние, — вы, пожа­луй, в этом отно­ше­нии даже пре­вос­хо­ди­те меня — но для того, чтобы мой голос, кото­рый дол­жен зву­чать как пер­вый в государ­стве, соот­вет­ст­во­вал мое­му зва­нию кон­су­ла.

(X, 20) Теперь, преж­де чем пере­хо­дить к голо­со­ва­нию, ска­жу несколь­ко слов о себе самом. Я вижу, что чис­лен­ность недру­гов, кото­рых я при­об­рел, рав­на чис­лен­но­сти шай­ки заго­вор­щи­ков, а она, как види­те, очень вели­ка; но недру­гов сво­их я счи­таю людь­ми пре­зрен­ны­ми, сла­бы­ми и отвер­жен­ны­ми. Но даже если эта шай­ка при под­стре­ка­тель­стве со сто­ро­ны како­го-нибудь беше­но­го и пре­ступ­но­го чело­ве­ка когда-либо ока­жет­ся силь­нее ваше­го авто­ри­те­та и досто­ин­ства государ­ства, то все же я, отцы-сена­то­ры, нико­гда не ста­ну рас­ка­и­вать­ся в сво­их реше­ни­ях. И в самом деле, смерть, кото­рой они, быть может, мне угро­жа­ют, ожи­да­ет нас всех, меж­ду тем таких высо­ких похвал, каких вы сво­и­ми поста­нов­ле­ни­я­ми удо­сто­и­ли меня при жиз­ни, не дости­гал никто; ведь дру­гим вы сво­им поста­нов­ле­ни­ем возда­ва­ли бла­го­дар­ность за подви­ги, совер­шен­ные во сла­ву государ­ства, и толь­ко мне — за его спа­се­ние. (21) Да будет сла­вен Сци­пи­он, бла­го­да­ря муд­ро­му руко­вод­ству и доб­ле­сти кото­ро­го Ган­ни­бал был вынуж­ден поки­нуть Ита­лию и воз­вра­тить­ся в Афри­ку; пусть возда­ют высо­кую хва­лу вто­ро­му Афри­кан­ско­му²⁶, раз­ру­шив­ше­му два горо­да, кото­рые были злей­ши­ми вра­га­ми нашей дер­жа­вы, — Кар­фа­ген и Нуман­цию; пусть пре­воз­но­сят Пав­ла, за чьей колес­ни­цей шел один из неко­гда самых могу­ще­ст­вен­ных и самых зна­ме­ни­тых царей — Пер­сей²⁷; веч­ная сла­ва Марию, два­жды изба­вив­ше­му Ита­лию от вра­гов и от угро­зы пора­бо­ще­ния²⁸; выше всех пусть воз­но­сят Пом­пея, чьи подви­ги и чья доб­лесть охва­ты­ва­ют все стра­ны и все пре­де­лы, какие посе­ща­ет солн­це²⁹. Сре­ди похвал, возда­вае­мых этим людям, конеч­но, най­дет­ся место и для моей сла­вы, если толь­ко заво­е­вы­вать для нас про­вин­ции, где мы можем рас­се­лять­ся, бо́льшая заслу­га, чем поза­бо­тить­ся о том, чтобы у отсут­ст­ву­ю­щих было куда воз­вра­тить­ся после побед. (22) Впро­чем, в этом отно­ше­нии победа над внеш­ним вра­гом выгод­нее победы над внут­рен­ним: чуже­зем­ные вра­ги в слу­чае сво­его пора­же­ния либо ста­но­вят­ся раба­ми, либо, встре­тив мило­сти­вое отно­ше­ние к себе, чув­ст­ву­ют себя обя­зан­ны­ми нам; что же каса­ет­ся граж­дан, кото­рые в сво­ем без­рас­суд­стве одна­жды ока­за­лись вра­га­ми отчиз­ны, то их — если им не дали погу­бить государ­ство — невоз­мож­но ни при­нудить силой³⁰, ни смяг­чить мило­сер­ди­ем. Поэто­му я, как вижу, всту­пил с дур­ны­ми граж­да­на­ми в веч­ную вой­ну. Но помощь ваша и всех чест­ных людей и вос­по­ми­на­ние об огром­ных опас­но­стях, кото­рое все­гда будет хра­нить­ся в пре­да­ни­ях и в памя­ти не толь­ко наше­го наро­да, спа­сен­но­го мной, но и всех пле­мен, могут — я в этом уве­рен — с лег­ко­стью отра­зить угро­зу этой вой­ны от меня и от моих род­ных. И, конеч­но, не най­дет­ся столь вели­кой силы, кото­рая мог­ла бы разо­рвать и поко­ле­бать ваше еди­не­ние с рим­ски­ми всад­ни­ка­ми и тес­ный союз меж­ду все­ми чест­ны­ми людь­ми.

(XI, 23) Коль ско­ро это так, вза­мен импе­рия, вза­мен вой­ска, вза­мен про­вин­ции, от кото­рой я отка­зал­ся, вза­мен три­ум­фа и дру­гих зна­ков сла­вы, отверг­ну­тых мной из жела­ния быть на стра­же бла­го­по­лу­чия Рима и ваше­го, вза­мен отно­ше­ний кли­ен­те­лы³¹ и уз госте­при­им­ства³², кото­рые я мог бы завя­зать в про­вин­ци­ях и кото­рые я все же сред­ства­ми, нахо­дя­щи­ми­ся в моем рас­по­ря­же­нии в Риме, обе­ре­гаю с таким же ста­ра­ни­ем, с каким их создаю, сло­вом, вза­мен все­го это­го, в возда­я­ние за мое исклю­чи­тель­ное рве­ние, за мою всем вам ведо­мую бди­тель­ность, направ­лен­ную на спа­се­ние государ­ства, я ниче­го от вас не тре­бую, кро­ме того, чтобы вы пом­ни­ли об этом дне и обо всем моем кон­суль­стве; пока вы буде­те твер­до хра­нить в сво­их серд­цах память об этом, я буду счи­тать себя за креп­чай­шей сте­ной; но если надеж­да меня обманет, а сила бес­чест­ных людей вос­тор­же­ст­ву­ет, то пору­чаю вам сво­его мало­лет­не­го сына; поис­ти­не, если вы буде­те пом­нить, что он — сын того, кто спас наше государ­ство, под­вер­гая опас­но­сти одно­го себя, то это не толь­ко охра­нит его от гибе­ли, но и откро­ет ему путь к поче­стям. (24) Итак обду­ман­но и сме­ло, как вы вели себя с само­го нача­ла, выно­си­те поста­нов­ле­ние о самом суще­ст­во­ва­нии сво­ем и рим­ско­го наро­да, о сво­их женах и детях, об алта­рях и домаш­них оча­гах, о свя­ти­ли­щах и хра­мах, о домах и зда­ни­ях все­го Рима, о нашей дер­жа­ве и сво­бо­де, о бла­го­по­лу­чии Ита­лии, о государ­стве в целом. У вас есть кон­сул, кото­рый без коле­ба­ний под­чи­нит­ся вашим поста­нов­ле­ни­ям и, пока будет жив, смо­жет их защи­тить и сам за них посто­ять.