Речи

Третья речь против Луция Сергия Катилины

[На форуме, вечером 3 декабря 63 г. до н. э.]

Дошед­шие до нас речи про­тив Кати­ли­ны пред­став­ля­ют собой резуль­тат про­из­веден­ной Цице­ро­ном в 61—60 гг. лите­ра­тур­ной обра­бот­ки речей, про­из­не­сен­ных им в нояб­ре и декаб­ре 63 г. при подав­ле­нии дви­же­ния, извест­но­го под назва­ни­ем заго­во­ра Кати­ли­ны.

Цице­рон ста­вил себе в боль­шую заслу­гу рас­кры­тие и подав­ле­ние заго­во­ра Кати­ли­ны — «спа­се­ние государ­ства, достиг­ну­тое им труда­ми и ценой опас­но­стей»; он опи­сал свое кон­суль­ство в двух поэ­мах: «О моем кон­суль­стве», 61 г., и «О моем вре­ме­ни», 54 г.

(I, 1) Государ­ство, ваша жизнь, иму­ще­ство и досто­я­ние, ваши жены и дети, кви­ри­ты, и этот оплот про­слав­лен­ной дер­жа­вы — бога­тей­ший и пре­крас­ный город сего­дня, по вели­ко­му бла­го­во­ле­нию бес­смерт­ных богов, мои­ми труда­ми и разум­ны­ми реше­ни­я­ми, а так­же ценой опас­но­стей, кото­рым я под­вер­гал­ся, у вас на гла­зах, как види­те, спа­се­ны от огня и меча, мож­но ска­зать, вырва­ны из пасти рока, сохра­не­ны и воз­вра­ще­ны вам. (2) И если дни наше­го избав­ле­ния нам не менее при­ят­ны и радост­ны, чем день наше­го рож­де­ния, так как спа­се­ние при­но­сит несо­мнен­ную радость, а рож­де­ние обре­ка­ет нас на неиз­вест­ное буду­щее, так как мы рож­да­ем­ся, не созна­вая это­го, а избав­ля­ясь от опас­но­сти, испы­ты­ва­ем радость, то, коль ско­ро мы с бла­го­го­ве­ни­ем пре­воз­нес­ли того, кто этот город осно­вал, и при­чис­ли­ли его к бес­смерт­ным богам, вы и потом­ки ваши, конеч­но, долж­ны ока­зать почет тому, кто этот же город, уже осно­ван­ный и раз­рос­ший­ся, спас. Ибо факе­лы, гро­зив­шие пожа­ром все­му Риму, его хра­мам, свя­ти­ли­щам, домам и город­ским сте­нам, кото­рые окру­жа­ют его со всех сто­рон, мы поту­ши­ли, уда­ры мечей, обна­жен­ных про­тив государ­ства, отра­зи­ли, а их клин­ки, направ­лен­ные вам в грудь, оттолк­ну­ли.

(3) Так как в сена­те все это мной уже разъ­яс­не­но, рас­кры­то и уста­нов­ле­но, то я изло­жу это вам вкрат­це, дабы вы, нахо­див­ши­е­ся до сего вре­ме­ни в неведе­нии и ожи­да­нии, мог­ли ныне узнать, сколь важ­но и сколь оче­вид­но все про­ис­шед­шее и каким путем я напал на след и все обна­ру­жил.

Итак, как толь­ко Кати­ли­на немно­го дней назад¹ бежал из Рима, оста­вив в горо­де сво­их соучаст­ни­ков в пре­ступ­ле­нии, рья­ных пол­ко­вод­цев в этой нече­сти­вой войне, я непре­стан­но бодр­ст­во­вал и при­ни­мал меры пре­до­сто­рож­но­сти, чтобы вы мог­ли уце­леть, несмот­ря на столь страш­ные и столь глу­бо­ко зата­ен­ные коз­ни. (II) Когда я пытал­ся изгнать Кати­ли­ну из Рима (ведь я уже не боюсь, что это сло­во вызо­вет нена­висть про­тив меня; ско­рее меня могут осудить за то, что он ушел живым), итак, когда я хотел уда­лить его из наше­го горо­да, я думал, что вме­сте с ним уйдет так­же и осталь­ная шай­ка заго­вор­щи­ков или же что остав­ши­е­ся будут без него бес­силь­ны и сла­бы. (4) Но как толь­ко я увидел, что имен­но те люди, кото­рые, по моим сведе­ни­ям, были вос­пла­ме­не­ны пре­ступ­ным безу­ми­ем, оста­лись в Риме сре­ди нас, я стал день и ночь наблюдать за ними, чтобы выследить их и рас­крыть их дей­ст­вия и замыс­лы и чтобы — коль ско­ро вы мог­ли, ввиду неве­ро­ят­ной тяже­сти их пре­ступ­ле­ния, отне­стись к моим сло­вам недо­вер­чи­во — захва­тить пре­ступ­ни­ков с полич­ным; ведь толь­ко когда вы воочию увиди­те самое зло­дей­ство, вы при­ме­те меры в защи­ту сво­ей жиз­ни. И вот, как толь­ко я узнал, что Пуб­лий Лен­тул², желая вызвать вой­ну в зааль­пий­ских стра­нах и взбун­то­вать гал­лов, под­стре­ка­ет послов алло­бро­гов, что их отправ­ля­ют в Гал­лию к их сограж­да­нам, дав им пись­ма и пору­че­ния, по тому же пути, кото­рый ведет к Кати­лине, а их спут­ни­ком будет Тит Воль­тур­ций³, с кото­рым так­же посы­ла­ют пись­ма к Кати­лине, я решил, что мне пред­ста­вил­ся слу­чай выпол­нить труд­ней­шую зада­чу, кото­рую я все­гда про­сил у бес­смерт­ных богов, — рас­крыть все пре­ступ­ле­ние так, чтобы оно ста­ло явным не толь­ко для меня, но так­же для сена­та и для вас.

(5) Поэто­му я вче­ра при­звал к себе пре­то­ров Луция Флак­ка⁴ и Гая Помп­ти­на⁵, мужей храб­рей­ших и пре­дан­ней­ших государ­ству. Я изло­жил им все обсто­я­тель­ства и объ­яс­нил им, что́ нам сле­ду­ет делать. Они как чест­ные граж­дане, оду­шев­лен­ные вели­кой любо­вью к государ­ству, без коле­ба­ний и про­мед­ле­ния взя­лись за дело и, когда ста­ло вече­реть, тай­ком подо­шли к Муль­ви­е­ву мосту⁶ и рас­по­ло­жи­лись в бли­жай­ших усадь­бах по обе­им сто­ро­нам Тиб­ра и моста. Туда же и они сами, не вызвав ни у кого подо­зре­ния, при­ве­ли мно­гих храб­рых людей, да и я послал из Реа­тин­ской пре­фек­ту­ры⁷ воору­жен­ный меча­ми отряд отбор­ных моло­дых людей, к помо­щи кото­рых я все­гда при­бе­гаю при защи­те государ­ства. (6) Тем вре­ме­нем, к кон­цу третьей стра­жи⁸, когда послы алло­бро­гов вме­сте с Воль­тур­ци­ем и со сво­ей мно­го­чис­лен­ной сви­той уже всту­пи­ли на Муль­ви­ев мост, на них было совер­ше­но напа­де­ние; обе сто­ро­ны обна­жи­ли мечи. Одни толь­ко пре­то­ры зна­ли, в чем дело; про­чие были в неведе­нии. (III) Затем подо­спе­ли Помп­тин и Флакк и пре­кра­ти­ли схват­ку. Все пись­ма, какие толь­ко ока­за­лись у сви­ты, с непо­вреж­ден­ны­ми печа­тя­ми⁹ были пере­да­ны пре­то­рам; самих послов задер­жа­ли и на рас­све­те при­ве­ли ко мне. Я тот­час же велел позвать само­го бес­чест­но­го зачин­щи­ка всех этих пре­ступ­ле­ний — Ким­вра Габи­ния, еще ниче­го не подо­зре­вав­ше­го; затем был вызван так­же Луций Ста­ти­лий, а после него — Цетег. Поз­же всех при­шел Лен­тул, мне дума­ет­ся, пото­му, что он, заня­тый состав­ле­ни­ем писем, вопре­ки сво­е­му обык­но­ве­нию, не спал всю про­шлую ночь¹⁰.

(7) Хотя вид­ней­шие и про­слав­лен­ные мужи из чис­ла наших сограж­дан, при пер­вом же изве­стии о слу­чив­шем­ся собрав­ши­е­ся в боль­шом чис­ле у меня в доме рано утром, сове­то­ва­ли мне вскрыть пись­ма до того, как я доло­жу о них сена­ту, чтобы — в слу­чае, если в них не будет най­де­но ниче­го суще­ст­вен­но­го, — не ока­за­лось, что я необ­ду­ман­но вызвал такую силь­ную тре­во­гу сре­ди граж­дан, я отве­тил, что не счи­таю воз­мож­ным пред­ста­вить государ­ст­вен­но­му сове­ту ули­ки насчет опас­но­сти, угро­жаю­щей государ­ству, ина­че, как толь­ко в нетро­ну­том виде. И в самом деле, кви­ри­ты, даже если бы то, о чем мне сооб­щи­ли, не было рас­кры­то, все же, по мое­му мне­нию, при такой боль­шой угро­зе суще­ст­во­ва­нию государ­ства, мне не сле­до­ва­ло бы опа­сать­ся, что бди­тель­ность с моей сто­ро­ны пока­жет­ся чрез­мер­ной. Как вы виде­ли, я быст­ро созвал сенат в пол­ном соста­ве. (8) Кро­ме того, по сове­ту алло­бро­гов, я тут же послал пре­то­ра Гая Суль­пи­ция, храб­ро­го мужа, забрать из дома Цете­га ору­жие, если оно там ока­жет­ся; он изъ­ял мно­го кин­жа­лов и мечей.

(IV) Я велел вве­сти Воль­тур­ция без гал­лов. По реше­нию сена­та я заве­рил его в непри­кос­но­вен­но­сти¹¹ и пред­ло­жил ему дать без вся­ко­го стра­ха пока­за­ния обо всем, что зна­ет. С трудом победив свой силь­ный страх, он ска­зал, что полу­чил от Пуб­лия Лен­ту­ла пись­ма и пору­че­ния к Кати­лине: Кати­ли­на дол­жен при­бег­нуть к помо­щи рабов и воз­мож­но ско­рее дви­нуть­ся с вой­ском на Рим; послед­нее — с тем, чтобы, после того как они подо­жгут город со всех сто­рон, как это было зара­нее ука­за­но каж­до­му, и пере­бьют бес­чис­лен­ное мно­же­ство граж­дан, он ока­зал­ся на месте и мог пере­хва­ты­вать бег­ле­цов и соеди­нить­ся с вожа­ка­ми, остав­ши­ми­ся в горо­де. (9) Гал­лы, когда их вве­ли, ска­за­ли, что Пуб­лий Лен­тул, Цетег и Ста­ти­лий дали им клят­вен­ное обе­ща­ние и пись­ма к их пле­ме­ни, при­чем сами они и Луций Кас­сий веле­ли гал­лам послать кон­ни­цу в Ита­лию воз­мож­но ско­рее; пехоты у них самих хва­тит. Лен­тул, по сло­вам гал­лов, утвер­ждал, что на осно­ва­нии пред­ска­за­ний Сивил­лы¹² и отве­тов гаруспи­ков¹³ он — тот тре­тий Кор­не­лий, кото­ро­му долж­ны достать­ся цар­ская власть и импе­рий в этом горо­де: до него ими обла­да­ли Цин­на и Сул­ла. При этом он ска­зал, что нынеш­ний год — роко­вой и при­не­сет гибель наше­му горо­ду и дер­жа­ве, так как это деся­тый год после оправ­да­ния дев-веста­лок¹⁴, а после пожа­ра Капи­то­лия — два­дца­тый¹⁵. (10) Нако­нец, они сооб­щи­ли о раз­но­гла­си­ях меж­ду Цете­гом и про­чи­ми заго­вор­щи­ка­ми: Лен­тул и дру­гие счи­та­ли нуж­ным устро­ить рез­ню и под­жечь город в Сатур­на­лии¹⁶, Цете­гу же этот срок казал­ся слиш­ком дол­гим.

(V) Буду кра­ток, кви­ри­ты: я велел подать дощеч­ки с пись­ма­ми, кото­рые, как гово­ри­ли гал­лы, были им вру­че­ны каж­дым из заго­вор­щи­ков. Сна­ча­ла я пока­зал Цете­гу печать; он ее при­знал за свою. Я раз­ре­зал нить и про­чи­тал пись­мо: он соб­ст­вен­но­руч­но писал сена­ту алло­бро­гов и наро­ду, что сде­ла­ет то, в чем он ранее заве­рил их послов; он про­сит, чтобы и они выпол­ни­ли обя­за­тель­ства, дан­ные ему их посла­ми. Тогда Цетег, кото­рый неза­дол­го до того все-таки пытал­ся дать какие-то объ­яс­не­ния насчет мечей и кин­жа­лов, най­ден­ных у него в доме, и гово­рил, что все­гда был люби­те­лем хоро­ших клин­ков, после про­чте­ния писем сму­тил­ся и, мучи­мый сове­стью, вдруг замол­чал. Ста­ти­лий, когда его вве­ли, при­знал свою печать и свою руку. Было про­чи­та­но его пись­мо почти тако­го же содер­жа­ния, как и пись­мо Цете­га; он сознал­ся. Затем я пока­зал пись­мо Лен­ту­лу и спро­сил его, узна­ет ли он печать; он под­твер­дил это кив­ком голо­вы. «Это, — гово­рю я, — несо­мнен­но, всем хоро­шо зна­ко­мая печать, изо­бра­же­ние тво­е­го деда¹⁷, про­слав­лен­но­го мужа, горя­чо любив­ше­го оте­че­ство и сво­их сограж­дан; уже одно оно, хотя и немое, долж­но было бы удер­жать тебя от тако­го пре­ступ­ле­ния». (11) Было про­чи­та­но его пись­мо к сена­ту алло­бро­гов, тако­го же содер­жа­ния. Я дал ему воз­мож­ность ска­зать по это­му пово­ду, что́ он най­дет нуж­ным. Спер­ва он отка­зал­ся; но через неко­то­рое вре­мя, когда все пока­за­ния были изло­же­ны и про­чи­та­ны, он встал и спро­сил гал­лов, какие же дела мог­ли быть у него с ними и зачем они при­хо­ди­ли к нему на дом. Об этом же он спро­сил и Воль­тур­ция. Когда же они корот­ко и твер­до отве­ти­ли, кто их к нему при­во­дил и сколь­ко раз, и спро­си­ли его, не гово­рил ли он им о пред­ска­за­ни­ях Сивил­лы, то он вне­зап­но, обе­зу­мев в пре­ступ­ном неистов­стве, дока­зал нам, как могу­ще­ст­вен­на совесть; ибо, хотя он и мог это отри­цать, он вне­зап­но, вопре­ки все­об­ще­му ожи­да­нию, сознал­ся. Таким обра­зом, ему изме­ни­ли не толь­ко его спо­соб­но­сти и наход­чи­вость в речах, в чем он все­гда был силен; нет, его ужас­ное пре­ступ­ле­ние было столь явно и оче­вид­но, что ему изме­ни­ло даже его бес­стыд­ство, кото­рым он пре­вос­хо­дил всех, даже его бес­чест­ность. (12) Воль­тур­ций же вдруг велел при­не­сти и вскрыть пись­мо, кото­рое, по его сло­вам, Лен­тул дал ему к Кати­лине. Тут уже Лен­тул окон­ча­тель­но рас­те­рял­ся, но все-таки при­знал и печать и свою руку. Пись­мо было безы­мян­ное, но гла­си­ло: «Кто я, узна­ешь от чело­ве­ка, кото­ро­го я к тебе посы­лаю; будь мужем и обду­май, как дале­ко ты зашел; решай, что́ тебе теперь делать; обес­печь себе все­об­щую под­держ­ку, даже со сто­ро­ны людей само­го низ­ко­го поло­же­ния»¹⁸. Затем вве­ли Габи­ния; вна­ча­ле он отве­чал наг­ло, но под конец не стал уже ниче­го отри­цать из того, в чем его обви­ня­ли гал­лы. (13) Что каса­ет­ся меня лич­но, кви­ри­ты, то, сколь ни убеди­тель­ны были все ули­ки и дока­за­тель­ства совер­шен­но­го пре­ступ­ле­ния — пись­ма, печа­ти, почерк, нако­нец, при­зна­ние каж­до­го из заго­вор­щи­ков, мне пока­за­лись еще более убеди­тель­ны­ми их блед­ность, выра­же­ние их глаз и лиц, их мол­ча­ние. Ведь они так остол­бе­не­ли, так упор­но смот­ре­ли в зем­лю, такие взгляды вре­мя от вре­ме­ни украд­кой бро­са­ли друг на дру­га, что каза­лось, буд­то не дру­гие пока­зы­ва­ли про­тив них, а они сами — про­тив себя.

(VI) Когда пока­за­ния были изло­же­ны и про­чи­та­ны, кви­ри­ты, я спро­сил сенат, какие меры счи­та­ет он нуж­ным при­нять в защи­ту без­опас­но­сти государ­ства. Пер­во­при­сут­ст­ву­ю­щие сена­то­ры выска­за­лись в выс­шей сте­пе­ни суро­во и реши­тель­но, и сенат без вся­ких коле­ба­ний при­мкнул к ним. Так как поста­нов­ле­ние сена­та еще не состав­ле­но, я по памя­ти изло­жу вам, кви­ри­ты, что́ сенат решил. (14) Преж­де все­го в самых лест­ных выра­же­ни­ях возда­ет­ся бла­го­дар­ность мне за то, что моей доб­ле­стью, муд­ро­стью и пред­у­смот­ри­тель­но­стью государ­ство избав­ле­но от вели­чай­ших опас­но­стей. Затем пре­то­рам Луцию Флак­ку и Гаю Помп­ти­ну за то, что они сво­ей храб­ро­стью и пре­дан­но­стью ока­за­ли мне помощь, выска­зы­ва­ет­ся заслу­жен­ная и спра­вед­ли­вая хва­ла. Кро­ме того, храб­рый муж, мой кол­ле­га¹⁹, удо­сто­ил­ся похва­лы за то, что он порвал с участ­ни­ка­ми это­го заго­во­ра вся­кие лич­ные и офи­ци­аль­ные отно­ше­ния. Кро­ме того, было реше­но, чтобы Пуб­лий Лен­тул, сло­жив с себя обя­зан­но­сти пре­то­ра, был взят под стра­жу, а так­же чтобы Гай Цетег, Луций Ста­ти­лий и Пуб­лий Габи­ний, кото­рые все нахо­ди­лись нали­цо, были взя­ты под стра­жу²⁰; то же было реше­но насчет Луция Кас­сия, выпро­сив­ше­го для себя пору­че­ние под­жечь город; насчет Мар­ка Цепа­рия, кото­ро­му, соглас­но пока­за­ни­ям, была назна­че­на Апу­лия с тем, чтобы он под­стре­кал пас­ту­хов²¹ к мяте­жу; насчет Пуб­лия Фурия, при­над­ле­жав­ше­го к чис­лу тех коло­нов, кото­рых Луций Сул­ла вывел в Фезу­лы; насчет Квин­та Анния Хило­на, кото­рый вме­сте с этим Фури­ем все вре­мя скло­нял алло­бро­гов к уча­стию в заго­во­ре; насчет воль­ноот­пу­щен­ни­ка Пуб­лия Умбре­на, кото­рый, как было уста­нов­ле­но, пер­вый при­вел гал­лов к Габи­нию. При этом сенат про­явил вели­чай­шее мяг­ко­сер­де­чие, кви­ри­ты, и, несмот­ря на столь зна­чи­тель­ный заго­вор и такое мно­же­ство внут­рен­них вра­гов все же при­зна­вал, что, коль ско­ро государ­ство спа­се­но, то кара, кото­рая постигнет девя­те­рых пре­ступ­ней­ших чело­век, осталь­ных смо­жет изле­чить от безу­мия. (15) Кро­ме того, бес­смерт­ным богам за их исклю­чи­тель­ную милость было назна­че­но молеб­ст­вие²² от мое­го име­ни, при­чем, со вре­ме­ни осно­ва­ния Рима, из людей, носив­ших тогу²³, это­го впер­вые удо­сто­ил­ся я; молеб­ст­вие было назна­че­но в сле­дую­щих выра­же­ни­ях: «Так как я изба­вил Рим от под­жо­гов, от рез­ни — граж­дан, Ита­лию — от вой­ны…» Если срав­нить это молеб­ст­вие с дру­ги­ми, то вид­но, в чем их раз­ли­чие: те были назна­че­ны за ока­зан­ные государ­ству услу­ги и одно лишь это — за его спа­се­ние. Затем было совер­ше­но и доведе­но до кон­ца то, что надо было сде­лать преж­де все­го. Пуб­лий Лен­тул, хотя он на осно­ва­нии неопро­вер­жи­мых пока­за­ний, сво­его соб­ст­вен­но­го при­зна­ния и реше­ния сена­та утра­тил пра­ва не толь­ко пре­то­ра, но и граж­да­ни­на, все же от сво­ей долж­но­сти отка­зал­ся сам; таким обра­зом, рели­ги­оз­ный запрет, кото­рый, прав­да, не поме­шал Гаю Марию, про­слав­лен­но­му мужу, убить пре­то­ра Гая Глав­цию, чье имя в поста­нов­ле­нии сена­та даже не было назва­но, — этот запрет не будет нам пре­пят­ст­во­вать пока­рать Пуб­лия Лен­ту­ла, отныне част­ное лицо.

(VII, 16) Но теперь, кви­ри­ты, коль ско­ро нече­сти­вые зачин­щи­ки пре­ступ­ней­шей и опас­ней­шей вой­ны схва­че­ны и нахо­дят­ся в ваших руках, вы може­те быть уве­ре­ны, что, с устра­не­ни­ем этих опас­но­стей, угро­жав­ших Риму, все воен­ные силы Кати­ли­ны уни­что­же­ны, и все его надеж­ды и сред­ства погиб­ли. Пра­во, изго­няя его из Рима, я пред­видел, кви­ри­ты, что после уда­ле­ния Кати­ли­ны мне не при­дет­ся стра­шить­ся ни сон­ли­во­го Пуб­лия Лен­ту­ла, ни туч­но­го Луция Кас­сия, ни беше­но без­рас­суд­но­го Гая Цете­га. Из всех этих людей сто­и­ло боять­ся одно­го толь­ко Кати­ли­ны, но и его — лишь пока он нахо­дил­ся в сте­нах Рима. Он знал все, умел подой­ти к любо­му чело­ве­ку; он мог, он осме­ли­вал­ся при­вле­кать к себе людей, выведы­вать их мыс­ли, под­стре­кать их; он обла­дал спо­соб­но­стью заду­мать пре­ступ­ное дея­ние, и этой спо­соб­но­сти вер­но слу­жи­ли и его язык и его руки. Для выпол­не­ния опре­де­лен­ных задач он рас­по­ла­гал опре­де­лен­ны­ми людь­ми, ото­бран­ны­ми и назна­чен­ны­ми им, при­чем он, дав им какое-нибудь пору­че­ние, не счи­тал его уже выпол­нен­ным; реши­тель­но во все он вхо­дил сам, за все брал­ся сам; был бди­те­лен и рьян; холод, жаж­да и голод были ему нипо­чем. (17) Если бы это­го чело­ве­ка, столь дея­тель­но­го, столь отваж­но­го, столь пред­при­им­чи­во­го, столь хит­ро­го, столь осто­рож­но­го при совер­ше­нии им зло­действ, столь неуто­ми­мо­го в пре­ступ­ле­ни­ях, я не заста­вил отка­зать­ся от коз­ней в сте­нах Рима и всту­пить на путь раз­бой­ни­чьей вой­ны (гово­рю то, что думаю, кви­ри­ты!), мне не лег­ко было бы отвра­тить страш­ную беду, навис­шую над ваши­ми голо­ва­ми. Уж он, конеч­но, не назна­чил бы наше­го истреб­ле­ния на день Сатур­на­лий, не объ­явил бы государ­ству за столь­ко вре­ме­ни впе­ред о роко­вом дне его уни­что­же­ния и, нако­нец, не допу­стил бы, чтобы были захва­че­ны его печать и пись­ма, эти неопро­вер­жи­мые свиде­тель­ства его пре­ступ­ле­ния. Теперь же в его отсут­ст­вие все дело пове­ли так, что кра­жу в част­ном доме, пожа­луй, нико­гда не уда­ва­лось рас­крыть с такой оче­вид­но­стью, с какой был обна­ру­жен и рас­крыт этот страш­ный заго­вор, угро­жав­ший государ­ству. И если бы Кати­ли­на оста­вал­ся в государ­стве и по сей день, то, хотя я, пока он был здесь, ока­зы­вал ему сопро­тив­ле­ние и борол­ся со все­ми его замыс­ла­ми, все же (выра­жусь очень мяг­ко) нам при­шлось бы сра­зить­ся с ним, при­чем мы нико­гда — если бы этот враг все еще нахо­дил­ся в Риме — не изба­ви­ли бы государ­ства от таких боль­ших опас­но­стей, сохра­нив при этом мир, спо­кой­ст­вие и тиши­ну.

(VIII, 18) Впро­чем, все это, кви­ри­ты, было сде­ла­но мной так, что кажет­ся свер­шив­шим­ся по реше­нию, по воле и про­мыс­лу бес­смерт­ных богов. Мы пото­му можем прий­ти к тако­му заклю­че­нию, что чело­ве­че­ско­му разу­му едва ли мог­ло быть доступ­но управ­ле­ние таки­ми важ­ны­ми собы­ти­я­ми; кро­ме того, боги в то вре­мя сво­им непо­сред­ст­вен­ным при­сут­ст­ви­ем ока­за­ли нам такое содей­ст­вие и помощь, что мы, мож­но ска­зать, мог­ли видеть их воочию. Если не гово­рить о том, что в ноч­ное вре­мя на запа­де были вид­ны вспыш­ки све­та и заре­во на небе; если уда­ры мол­нии и зем­ле­тря­се­ния оста­вить без вни­ма­ния; если не упо­ми­нать о дру­гих, столь мно­го­чис­лен­ных зна­ме­ни­ях, наблюдав­ших­ся в мое кон­суль­ство, когда бес­смерт­ные боги, каза­лось, пред­ве­ща­ли нынеш­ние собы­тия, то, конеч­но, нель­зя ни про­пу­стить, ни оста­вить без вни­ма­ния, кви­ри­ты, того, о чем я сей­час буду гово­рить. (19) Вы, конеч­но, помни­те, что в кон­суль­ство Кот­ты и Торк­ва­та²⁴ в Капи­то­лии мно­го пред­ме­тов было пора­же­но мол­нией, при­чем изо­бра­же­ния богов сбро­ше­ны с их осно­ва­ний, ста­туи жив­ших в ста­ри­ну людей низ­верг­ну­ты, а мед­ные дос­ки с запи­сью зако­нов рас­плав­ле­ны. Это кос­ну­лось даже осно­ва­те­ля наше­го горо­да, Рому­ла, чья позо­ло­чен­ная ста­туя, где он изо­бра­жен в виде груд­но­го ребен­ка, тяну­ще­го­ся к сос­цам вол­чи­цы, как вы помни­те, сто­я­ла в Капи­то­лии. Гаруспи­ки, собрав­ши­е­ся в те вре­ме­на из всей Этру­рии, пред­ска­за­ли, что надви­га­ют­ся рез­ня, пожа­ры, уни­что­же­ние зако­нов, граж­дан­ская и меж­до­усоб­ная вой­на, паде­ние Рима и всей нашей дер­жа­вы, если толь­ко бес­смерт­ные боги, кото­рых надо уми­ло­сти­вить всем, чем толь­ко воз­мож­но, волей сво­ей не откло­нят этих судеб. (20) Поэто­му тогда, на осно­ва­нии их отве­тов, были устро­е­ны игры в тече­ние деся­ти дней и не было упу­ще­но ниче­го тако­го, что мог­ло бы уми­ло­сти­вить богов. Кро­ме того, гаруспи­ки веле­ли изва­ять изо­бра­же­ние Юпи­те­ра бо́льших раз­ме­ров, уста­но­вить его на более высо­ком под­но­жии и, не в при­мер про­шло­му, обра­тить его лицом к восто­ку; они, по их сло­вам, наде­я­лись, что если эта ста­туя, кото­рую вы види­те, будет смот­реть на вос­хо­дя­щее солн­це, на форум и на курию, то замыс­лы, тай­но состав­лен­ные во вред бла­го­по­лу­чию Рима и нашей дер­жа­вы, будут настоль­ко раз­об­ла­че­ны, что ста­нут вполне ясны сена­ту и рим­ско­му наро­ду. На соору­же­ние этой ста­туи кон­су­лы в ту пору сда­ли под­ряд, но работы про­из­во­ди­лись так мед­лен­но, что ни в кон­суль­ство моих пред­ше­ст­вен­ни­ков, ни в мое ста­туя так и не была воз­двиг­ну­та.

(IX, 21) Кто может быть столь враж­де­бен истине, кви­ри­ты, столь без­рас­суден, столь безу­мен, чтобы отри­цать, что все нахо­дя­ще­е­ся перед наши­ми гла­за­ми, а осо­бен­но этот вот город управ­ля­ет­ся волей и вла­стью бес­смерт­ных богов? И в самом деле, тогда нам был дан ответ, что под­готов­ля­ют­ся — и при­том наши­ми же граж­да­на­ми — рез­ня, под­жо­ги и уни­что­же­ние государ­ства, но кое-кому из вас все это в ту пору каза­лось слиш­ком тяж­ким зло­де­я­ни­ем и поэто­му чем-то неве­ро­ят­ным; теперь же вы воочию увиде­ли, что нече­сти­вые граж­дане не толь­ко заду­ма­ли все это, но и при­сту­пи­ли к выпол­не­нию. А раз­ве не явным дока­за­тель­ст­вом воли Юпи­те­ра Все­бла­го­го Вели­чай­ше­го слу­жит то, что, когда сего­дня рано утром, по мое­му при­ка­за­нию, заго­вор­щи­ков и донос­чи­ков вели через форум в храм Согла­сия²⁵, имен­но в это вре­мя воз­дви­га­ли ста­тую? Как толь­ко она была уста­нов­ле­на и обра­ще­на лицом к вам и к сена­ту, все замыс­лы про­тив все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия, как вы убеди­лись, были раз­об­ла­че­ны и рас­кры­ты. (22) Тем боль­шей нена­ви­сти и тем более мучи­тель­ной каз­ни достой­ны те люди, кото­рые не толь­ко ваши жили­ща и дома, но хра­мы и свя­ти­ли­ща богов пыта­лись пре­дать губи­тель­но­му и нече­сти­во­му пла­ме­ни.

Если я ска­жу, что это я пога­сил его, я при­пи­шу себе черес­чур мно­го и при­тя­за­ния мои будут нестер­пи­мы. Это он, это Юпи­тер пога­сил пла­мя; это он хотел, чтобы Капи­то­лий, эти хра­мы, весь город, все вы были спа­се­ны. Я же, под води­тель­ст­вом бес­смерт­ных богов, поста­вил себе эту цель, при­нял это реше­ние и добыл эти столь важ­ные ули­ки. Пра­во, ни Лен­тул, ни дру­гие внут­рен­ние вра­ги не ста­ли бы с таким без­рас­суд­ст­вом под­стре­кать алло­бро­гов и, конеч­но, нико­гда не дове­ри­ли бы тако­го важ­но­го дела неиз­вест­ным им людям и при­том вар­ва­рам и не вру­чи­ли бы им писем, если бы бес­смерт­ные боги не отня­ли разу­ма у них, пол­ных столь пре­ступ­ной отва­ги. Как? Неуже­ли мож­но допу­стить, что гал­лы, при­том про­ис­хо­дя­щие из не вполне поко­рен­ной общи­ны (ведь это — един­ст­вен­ное пле­мя, кото­рое может и вовсе не прочь начать вой­ну про­тив рим­ско­го наро­да), пре­не­брег­ли надеж­дой на неза­ви­си­мость и на огром­ные выго­ды, кото­рую им доб­ро­воль­но пода­ли пат­ри­ции, и пред­по­чли ваше спа­се­ние сво­ей поль­зе, если не пред­по­ло­жить, что все это про­изо­шло по про­мыс­лу богов, тем более, что гал­лы мог­ли нас победить, не сра­жа­ясь с нами, а лишь хра­ня мол­ча­ние?

(X, 23) Вот поче­му, коль ско­ро молеб­ст­вие назна­че­но перед ложа­ми всех богов, отпразд­нуй­те, кви­ри­ты, эти дни вме­сте со сво­и­ми жена­ми и детьми; ибо мно­го раз бес­смерт­ным богам ока­зы­ва­ли вполне заслу­жен­ные ими и долж­ные поче­сти, но более заслу­жен­ных, конеч­но, им не было ока­за­но нико­гда; ибо вы избав­ле­ны от самой мучи­тель­ной и самой жал­кой гибе­ли, избав­ле­ны без рез­ни, без кро­во­про­ли­тия, без уча­стия вой­ска, без боев; вы, нося­щие тогу, с нося­щим тогу импе­ра­то­ром во гла­ве, одер­жа­ли победу. (24) И в самом деле, при­пом­ни­те, кви­ри­ты, все раздо­ры меж­ду наши­ми граж­да­на­ми — не толь­ко те, о кото­рых вы слы­ха­ли, но так­же те, кото­рые вы сами помни­те и виде­ли. Луций Сул­ла Пуб­лия Суль­пи­ция уни­что­жил²⁶; Гая Мария, стра­жа это­го горо­да, и мно­гих храб­рых мужей — одних изгнал, дру­гих каз­нил. Кон­сул Гней Окта­вий, при­ме­нив ору­жие, изгнал из Рима сво­его кол­ле­гу²⁷; все это место было покры­то груда­ми тел и поли­то кро­вью граж­дан. Потом победи­ли Цин­на и Марий²⁸; и вот тогда уби­ты были зна­ме­ни­тей­шие мужи, и этим пога­ше­ны све­ти­ла государ­ства²⁹. За жесто­кость этой победы в даль­ней­шем ото­мстил Сул­ла; не сто­ит даже гово­рить, сколь­ко граж­дан погиб­ло при этом и как вели­ки были бед­ст­вия государ­ства. Марк Лепид³⁰ всту­пил в борь­бу с про­слав­лен­ным и храб­рей­шим мужем, Квин­том Кату­лом; не столь­ко гибель само­го Лепида, сколь­ко гибель мно­гих дру­гих людей при­чи­ни­ла горе государ­ству. (25) Но все-таки все эти раздо­ры име­ли сво­ей целью не уни­что­же­ние государ­ства, а изме­не­ние государ­ст­вен­но­го строя; все те люди не хоте­ли пол­но­го уни­что­же­ния государ­ства, но хоте­ли гла­вен­ст­во­вать в том государ­стве, кото­рое суще­ст­во­ва­ло. И не пре­дать этот город огню хоте­ли они, а наслаж­дать­ся вла­стью в нем. (И все же всем этим сму­там, из кото­рых ни одна не име­ла целью уни­что­жить государ­ство, был поло­жен конец не путем вос­ста­нов­ле­ния согла­сия, а ценой истреб­ле­ния граж­дан). Напро­тив, во вре­мя этой вой­ны, вели­чай­шей и жесто­чай­шей из всех войн, про­ис­хо­див­ших на памя­ти людей, во вре­мя бес­при­мер­ной вой­ны, какой даже вар­ва­ры нико­гда не вели со сво­им наро­дом, во вре­мя вой­ны, когда Лен­тул, Кати­ли­на, Цетег и Кас­сий уста­но­ви­ли пра­ви­лом счи­тать вра­гом вся­ко­го, кто мог бы остать­ся невреди­мым, если невреди­мым сохра­нит­ся Рим, я пред­при­нял, кви­ри­ты, все, чтобы спа­се­ны были все вы, и, хотя ваши вра­ги и дума­ли, что уце­ле­ет лишь столь­ко граж­дан, сколь­ко их спа­сет­ся от бес­по­щад­ной рез­ни, а Рим уце­ле­ет лишь настоль­ко, насколь­ко его не удаст­ся уни­что­жить огнем, я сохра­нил и город, и граж­дан целы­ми и невреди­мы­ми.

(XI, 26) За эти столь вели­кие дея­ния, кви­ри­ты, ни награ­ды за муже­ство, ни зна­ков поче­та, ни памят­ни­ка в честь моих заслуг не тре­бую я от вас. Нет, пусть этот день будет для вас памят­ным наве­ки. Я хочу, чтобы в серд­цах ваших были запе­чат­ле­ны и сохра­ни­лись все мои три­ум­фы, все мои почет­ные награ­ды, памят­ни­ки сла­вы и зна­ки моих заслуг. Ника­кой немой, ника­кой без­молв­ный памят­ник не пора­ду­ет меня и ничто из того, чего могут добить­ся даже люди, менее достой­ные. В памя­ти вашей, кви­ри­ты, будут жить мои дея­ния, в речах ваших рас­ти, в памят­ни­ках сло́ва при­об­ре­тут дол­го­веч­ную сла­ву. Я думаю, судь­бой назна­чен один и тот же срок, кото­рый, наде­юсь, про­длит­ся веч­но, — и для бла­го­ден­ст­вия Рима и для памя­ти о моем кон­суль­стве, когда в нашем государ­стве одно­вре­мен­но ока­за­лось двое граж­дан, один из кото­рых про­вел гра­ни­цы нашей дер­жа­вы не по зем­ле, а по небу³¹, а дру­гой спас оплот и сре­дото­чие этой дер­жа­вы.

(XII, 27) Совер­шив эти подви­ги, я нахо­жусь, одна­ко, в иных усло­ви­ях и в ином поло­же­нии по срав­не­нию с пол­ко­во­д­ца­ми, кото­рые вое­ва­ли с внеш­ни­ми вра­га­ми, так как мне при­дет­ся жить сре­ди людей, кото­рых я победил и сми­рил, меж­ду тем как их вра­ги либо истреб­ле­ны, либо поко­ре­ны. Поэто­му, кви­ри­ты, от вас зави­сит, чтобы — в то вре­мя как дру­гие полу­ча­ют заслу­жен­ную награ­ду за свои подви­ги — мои дея­ния рано или позд­но не ока­за­лись пагуб­ны­ми для меня. При­нять меры, чтобы зло­дей­ские и нече­сти­вые замыс­лы пре­ступ­ней­ших людей не мог­ли повредить вам, было моим делом; при­нять меры, чтобы они не повреди­ли мне, — дело ваше. Впро­чем, кви­ри­ты, мне повредить они уже не могут; ибо силь­на охра­на со сто­ро­ны чест­ных людей, навсе­гда обес­пе­чен­ная мне; велик авто­ри­тет государ­ства, кото­рый все­гда будет мол­ча защи­щать меня; вели­ка сила сове­сти — и те, кото­рые ею пре­не­бре­гут, когда захотят посяг­нуть на меня, сами высту­пят про­тив себя. (28) Я обла­даю доста­точ­ным муже­ст­вом, кви­ри­ты, чтобы не толь­ко не отсту­пать ни перед чьей дерз­кой отва­гой, но, по соб­ст­вен­но­му побуж­де­нию, все­гда так­же и напа­дать на всех бес­чест­ных людей. И если весь натиск внут­рен­них вра­гов, отра­жен­ный мной от вас, обра­тит­ся про­тив меня одно­го, то вам, кви­ри­ты, при­дет­ся решать, в каком поло­же­нии впредь ока­жут­ся те люди, кото­рые, защи­щая ваше бла­го­по­лу­чие, навле­кут на себя нена­висть и под­верг­нут­ся вся­че­ским опас­но­стям. Что каса­ет­ся меня лич­но, то каких радо­стей в жиз­ни мог бы я еще поже­лать? Ведь не оста­лось ника­кой более высо­кой цели, кото­рой сто­и­ло бы доби­вать­ся, после того как я стя­жал от вас почет и сла­ву за свою доб­лесть. (29) Я, конеч­но, и далее буду дей­ст­во­вать так, кви­ри­ты, чтобы все то, что я совер­шил во вре­мя сво­его кон­суль­ства, я про­дол­жал защи­щать и укреп­лять как част­ное лицо — с тем, чтобы нена­висть, кото­рую я, быть может, на себя навлек, спа­сая государ­ство, обра­ти­лась про­тив самих нена­вист­ни­ков, а моей сла­ве спо­соб­ст­во­ва­ла. Сло­вом, в сво­ей государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти я все­гда буду памя­то­вать о том, что́ я совер­шил, и ста­рать­ся, чтобы это пред­став­ля­лось совер­шен­ным мной бла­го­да­ря моей доб­ле­сти, а не по мило­сти слу­чая.

Вы же, кви­ри­ты, так как уже насту­пи­ла ночь, с чув­ст­вом бла­го­го­ве­ния к Юпи­те­ру, хра­ни­те­лю это­го горо­да и ваше­му, рас­хо­ди­тесь по домам и, хотя опас­ность уже устра­не­на, все же, как и в про­шлую ночь, защи­ти­те их стра­жей и ноч­ны­ми дозо­ра­ми. Чтобы вам не при­шлось дол­го так посту­пать и чтобы вы мог­ли наслаж­дать­ся ничем не нару­шае­мым миром, — об этом поза­бо­чусь я, кви­ри­ты!