Речи

Речь об ответах гаруспиков

[В сенате, май (?) 56 г. до н. э.]

Гаруспи­ци­ной назы­ва­лось сло­жив­ше­е­ся в Этру­рии уче­ние об истол­ко­ва­нии зна­ме­ний и пред­ска­за­нии судь­бы. Гаруспи­ки объ­яс­ня­ли зна­че­ние уда­ра мол­нии, гада­ли по внут­рен­но­стям жерт­вен­но­го живот­но­го (необыч­ное рас­по­ло­же­ние или необыч­ный внеш­ний вид внут­рен­но­стей счи­та­лись дур­ным при­зна­ком) и истол­ко­вы­ва­ли зна­ме­ния. Они ука­зы­ва­ли, какое боже­ство посы­ла­ет зна­ме­ние, за что оно в гне­ве и как его уми­ло­сти­вить. Гаруспи­ки вхо­ди­ли и в состав когор­ты пол­ко­во­д­ца или намест­ни­ка. В горо­де Риме были стран­ст­ву­ю­щие гаруспи­ки, к кото­рым част­ные лица мог­ли обра­щать­ся. Ср. Цице­рон, пись­мо Fam., VI, 6, 3, 9 (CCCCXC).

В нача­ле 56 г. в сена­те было полу­че­но изве­стие о стран­ном шуме, кото­рый буд­то бы слы­ша­ли в неко­то­рых частях Лация. Гаруспи­ки объ­яс­ни­ли это явле­ние гне­вом богов на небреж­ность при обще­ст­вен­ных играх, на осквер­не­ние свя­щен­ных мест, убий­ство послов, кощун­ство при жерт­во­при­но­ше­нии. После того, как сенат при­знал недей­ст­ви­тель­ной кон­сек­ра­цию дома Цице­ро­на (речь 17), Пуб­лий Кло­дий, в 56 г. куруль­ный эдил, заявил, что гаруспи­ки, гово­ря об осквер­не­нии свя­щен­ных мест, име­ют в виду сня­тие рели­ги­оз­но­го запре­та с быв­ше­го вла­де­ния Цице­ро­на. Цице­рон в сво­ей речи дает иное тол­ко­ва­ние отве­тов гаруспи­ков и утвер­жда­ет, что гнев богов вызван дея­тель­но­стью Кло­дия.

(I, 1) Вче­ра, силь­но взвол­но­ван­ный как вашим, отцы-сена­то­ры, поведе­ни­ем, пре­ис­пол­нен­ным досто­ин­ства, так и при­сут­ст­ви­ем мно­гих рим­ских всад­ни­ков, допу­щен­ных в сенат¹, я счел необ­хо­ди­мым пре­сечь бес­со­вест­ное бес­стыд­ство Пуб­лия Кло­дия, кото­рый неле­пей­ши­ми вопро­са­ми пре­пят­ст­во­вал раз­ре­ше­нию дела откуп­щи­ков, ока­зы­вал вся­че­ское содей­ст­вие сирий­цу Пуб­лию Тул­ли­о­ну² и пря­мо на ваших гла­зах про­да­вал­ся тому, кому он уже цели­ком про­дал­ся³. Поэто­му я обуздал бесив­ше­го­ся и выхо­див­ше­го из себя чело­ве­ка и в то же вре­мя при­гро­зил ему судом; едва про­из­не­ся лишь два-три сло­ва, я отра­зил все сви­ре­пое напа­де­ние это­го гла­ди­а­то­ра. (2) А он, не знав­ший, что́ за люди нынеш­ние кон­су­лы⁴, смер­тель­но блед­ный и потря­сен­ный, неожи­дан­но бро­сил­ся вон из Курии, изры­гая бес­силь­ные и пустые угро­зы и стра­щая ужа­са­ми памят­но­го нам вре­ме­ни Писо­на и Габи­ния. Когда я после­до­вал было за ним, я был пол­но­стью воз­на­граж­ден тем, что вы все вста­ли со сво­их мест, а откуп­щи­ки стол­пи­лись вокруг меня. Но он, обе­зу­мев и изме­нив­шись в лице, поблед­нев и лишив­шись голо­са, неожи­дан­но оста­но­вил­ся, затем огля­нул­ся назад и, взгля­нув на кон­су­ла Гнея Лен­ту­ла, упал чуть ли не на поро­ге Курии, быть может, при вос­по­ми­на­нии о дру­ге сво­ем Габи­нии и в тос­ке по Писо­ну. Что ска­зать мне о его необуздан­ном и без­удерж­ном бешен­стве? Могу ли я нане­сти ему рану более суро­вы­ми сло­ва­ми, чем те, каки­ми его здесь же на месте сра­зил достой­ней­ший муж Пуб­лий Сер­ви­лий? Даже если бы я мог срав­нять­ся с Пуб­ли­ем Сер­ви­ли­ем в силе, в исклю­чи­тель­ном и, мож­но ска­зать, даро­ван­ном бога­ми досто­ин­стве, то я все-таки не сомне­ва­юсь, что стре­лы, направ­лен­ные в Кло­дия его недру­гом⁵, ока­за­лись и лег­че, и не ост­рее тех, кото­рые в него послал кол­ле­га его отца⁶.

(II, 3) Но я все-таки хочу объ­яс­нить, чем я руко­во­дил­ся в сво­ем поведе­нии, тем людям, кото­рым вче­ра пока­за­лось, что я вне себя от боли и гне­ва зашел, пожа­луй, даль­ше, чем это­го тре­бо­вал про­ду­ман­ный образ дей­ст­вий муд­ро­го чело­ве­ка. Но я ниче­го не совер­шил в гне­ве, ниче­го — не вла­дея собой, не совер­шил ниче­го тако­го, что не было бы в тече­ние дол­го­го вре­ме­ни взве­ше­но и зара­нее тща­тель­но обду­ма­но; ибо я, отцы-сена­то­ры, все­гда заяв­лял себя недру­гом дво­им людям⁷, кото­рые (хотя долж­ны были защи­щать и мог­ли спа­сти меня и государ­ство и к испол­не­нию дол­га кон­су­лов их при­зы­ва­ли даже зна­ки этой вла­сти, а к защи­те моих граж­дан­ских прав — не толь­ко ваш авто­ри­тет, но и ваши прось­бы) сна­ча­ла меня поки­ну­ли, затем пре­да­ли, нако­нец, на меня напа­ли и, всту­пив — за посу­лы и награ­ды — в пре­ступ­ный сго­вор⁸, захо­те­ли меня, вме­сте с государ­ст­вом, уни­что­жить; они, кто сво­им води­тель­ст­вом, сво­им кро­ва­вым и губи­тель­ным импе­ри­ем⁹ не суме­ли ни отвра­тить гибе­ли от стен наших союз­ни­ков, ни обру­шить ее на вра­же­ские горо­да¹⁰, они, кото­рые пре­да­ли — и с выго­дой для себя — все мои дома и зем­ли раз­ру­ше­нию, под­жо­гам, уни­что­же­нию, разо­ре­нию, опу­сто­ше­нию и даже раз­граб­ле­нию¹¹. (4) Про­тив этих фурий и факе­лов, про­тив этих, гово­рю я, губи­тель­ных чудо­вищ и, мож­но ска­зать, моро­вой язвы, пора­зив­шей нашу дер­жа­ву, нача­та мной, как я утвер­ждаю, непри­ми­ри­мая вой­на, не столь, прав­да, жесто­кая, какой тре­бо­ва­ло бы горе, испы­тан­ное мной и мои­ми близ­ки­ми, но такая, какой потре­бо­ва­ло горе ваше и всех чест­ных людей. (III) А нена­висть моя к Кло­дию ныне не боль­ше, чем была в тот день, когда я узнал, что его, обо­жжен­но­го свя­щен­ней­ши­ми огня­ми, в жен­ском наряде выве­ли из дома вер­хов­но­го пон­ти­фи­ка после совер­шен­но­го им гнус­но­го кощун­ства¹². Тогда, повто­ряю, тогда я понял и задол­го до наступ­ле­ния ее пред­видел, какая силь­ная под­ни­ма­лась гро­за, какая буря угро­жа­ла государ­ству. Я пони­мал, что пре­ступ­но­сти столь наг­лой, столь чудо­вищ­ной дер­зо­сти знат­но­го юно­ши, обе­зу­мев­ше­го и оскорб­лен­но­го, не отра­зить, не нару­шая спо­кой­ст­вия; что зло, если оста­нет­ся без­на­ка­зан­ным, рано или позд­но вырвет­ся на поги­бель граж­да­нам. (5) И нуж­но ска­зать, что впо­след­ст­вии моя нена­висть к нему воз­рос­ла не намно­го. Ибо все то, что он совер­шил во вред мне, он совер­шил не из нена­ви­сти ко мне лич­но, а из нена­ви­сти к стро­гим нра­вам, к досто­ин­ству, к государ­ству. Он оскор­бил меня не боль­ше, чем сенат, чем рим­ских всад­ни­ков, чем всех чест­ных людей, чем всю Ита­лию. Нако­нец, по отно­ше­нию ко мне он ока­зал­ся не бо́льшим пре­ступ­ни­ком, чем по отно­ше­нию к бес­смерт­ным богам; ведь это их он оскор­бил таким пре­ступ­ле­ни­ем, каким их до того не оскорб­лял никто; но ко мне он отнес­ся так же, как отнес­ся бы и его близ­кий при­я­тель Кати­ли­на, если бы победил. Поэто­му я все­гда думал, что он заслу­жи­ва­ет мое­го обви­не­ния не боль­ше, чем чур­бан, о кото­ром мы не зна­ли бы, кто он, если бы он сам не назвал себя лигу­рий­цем¹³. И в самом деле, к чему мне пре­сле­до­вать Пуб­лия Кло­дия, эту ско­ти­ну, это живот­ное, польстив­ше­е­ся на сыт­ный корм и желуди моих недру­гов? Если он понял, каким пре­ступ­ле­ни­ем он свя­зал себя по рукам и по ногам, то он, несо­мнен­но, очень жалок; если же он это­го не видит, то как бы он, пожа­луй, не взду­мал оправ­ды­вать­ся, ссы­ла­ясь на свою несо­об­ра­зи­тель­ность. (6) К тому же эта жерт­ва, как все ожи­да­ют, по-види­мо­му, обре­че­на и пред­на­зна­че­на храб­рей­ше­му и про­слав­лен­но­му мужу Титу Аннию¹⁴; было бы очень неспра­вед­ли­во лишить уже обе­щан­ной ему и надеж­ной сла­вы того, чьи­ми ста­ра­ни­я­ми я вер­нул себе и досто­ин­ство и граж­дан­ские пра­ва.

(IV) Дей­ст­ви­тель­но, подоб­но тому, как зна­ме­ни­тый Пуб­лий Сци­пи­он, види­мо, был рож­ден для уни­что­же­ния и раз­ру­ше­ния Кар­фа­ге­на (ведь город этот оса­жда­ли, под­вер­га­ли напа­де­ни­ям, кру­ши­ли и почти что взя­ли мно­гие импе­ра­то­ры¹⁵, но он один, нако­нец, раз­ру­шил его до осно­ва­ния по сво­ем при­бы­тии, как бы судь­бой назна­чен­ном), так Тит Анний, види­мо, рож­ден для подав­ле­ния, истреб­ле­ния, пол­но­го уни­что­же­ния этой губи­тель­ной язвы и даро­ван государ­ству как бы мило­стью богов. Толь­ко он один и понял, каким обра­зом надо было, не гово­рю уже — победить, нет, ско­вать граж­да­ни­на, взяв­ше­го­ся за ору­жие, кото­рый одних изго­нял кам­ня­ми и мечом, дру­гих не выпус­кал из дому¹⁶, кото­рый рез­ней и под­жо­га­ми дер­жал в стра­хе весь Рим, Курию, форум, все хра­мы. (7) У Тита Анния, мужа, столь выдаю­ще­го­ся и с таки­ми заслу­га­ми пере­до мной и оте­че­ст­вом, я по сво­ей воле нико­гда не ста­ну отни­мать это­го обви­ня­е­мо­го, осо­бен­но после того, как он ради мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах не толь­ко испы­тал на себе враж­ду Пуб­лия Кло­дия, но даже созна­тель­но ее на себя навлек. Но если Пуб­лий Кло­дий, уже попав­ший в опас­ные пет­ли зако­нов, опу­тан­ный сетя­ми нена­ви­сти всех чест­ных людей, пред­чув­ст­вуя уже близ­кую казнь, все-таки, хотя и немно­го поко­ле­бав­шись, рва­нет­ся впе­ред и попы­та­ет­ся, несмот­ря на пре­пят­ст­вия, напасть на меня, то я буду сопро­тив­лять­ся и либо с согла­сия Мило­на, либо даже с его помо­щью дам ему отпор — подоб­но тому, как вче­ра, когда Пуб­лий Кло­дий мол­ча угро­жал мне, сто­яв­ше­му, мне было доста­точ­но толь­ко упо­мя­нуть о зако­нах и о суде; он тот­час же сел; я замол­чал. Но если бы он вызвал меня в суд на опре­де­лен­ный день, как угро­жал, то пре­тор тут же назна­чил бы ему явку в суд через три дня. И пусть он ведет себя смир­но и при­мет в сооб­ра­же­ние вот что: если он огра­ни­чит­ся пре­ступ­ле­ни­я­ми, уже совер­шен­ны­ми им, то он обре­чен в жерт­ву Мило­ну; если же он напра­вит стре­лу в меня, то и я тот­час же при­бег­ну к ору­жию в виде пра­во­судия и зако­нов.

(8) А недав­но, отцы-сена­то­ры, он на народ­ной сход­ке про­из­нес речь, содер­жа­ние кото­рой мне сооб­щи­ли пол­но­стью. Послу­шай­те сна­ча­ла, каков был общий смысл этой речи и како­во было его пред­ло­же­ние. Когда вы уже посме­е­тесь над его наг­ло­стью, я рас­ска­жу вам обо всей этой народ­ной сход­ке. (V) О свя­щен­но­дей­ст­ви­ях и обрядах, отцы-сена­то­ры, дер­жал речь Кло­дий; Пуб­лий Кло­дий, повто­ряю я, жало­вал­ся на то, что свя­щен­но­дей­ст­вия и обряды в пре­не­бре­же­нии, что их оскорб­ля­ют и осквер­ня­ют. Неуди­ви­тель­но, что вам это кажет­ся смеш­ным. Даже созван­ная им самим народ­ная сход­ка посме­я­лась над тем, что чело­век, заклей­мен­ный — как он сам скло­нен хва­лить­ся — сот­ня­ми поста­нов­ле­ний сена­та, кото­рые все при­ня­ты про­тив него в защи­ту рели­ги­оз­ных обрядов, муж­чи­на, осквер­нив­ший ложа¹⁷ Доб­рой боги­ни и оскор­бив­ший не толь­ко самим сво­им при­сут­ст­ви­ем, но и гнус­но­стью и блудом те свя­щен­но­дей­ст­вия, на кото­рые муж­чи­на не име­ет пра­ва бро­сить взгляд даже неумыш­лен­но, сету­ет на народ­ной сход­ке на пре­не­бре­же­ние к рели­ги­оз­ным запре­там. (9) Поэто­му теперь ждут, что его бли­жай­шая речь на народ­ной сход­ке будет о цело­муд­рии. И в самом деле, какая раз­ни­ца, будет ли чело­век, про­гнан­ный от свя­щен­ней­ших алта­рей, сокру­шать­ся по пово­ду обрядов и рели­ги­оз­ных запре­тов или же чело­век, вышед­ший из спаль­ни сво­их сестер¹⁸, — защи­щать цело­муд­рие и стыд­ли­вость. Он про­чи­тал на народ­ной сход­ке ответ, недав­но дан­ный гаруспи­ка­ми насчет гула; в нем, наряду с мно­гим дру­гим, напи­са­но так­же и то, что вы слы­ша­ли, — свя­щен­ные и нахо­дя­щи­е­ся под рели­ги­оз­ным запре­том места исполь­зу­ют­ся, как несвя­щен­ные. Обсуж­дая этот вопрос, он ска­зал, что кон­сек­ра­ция мое­го дома была совер­ше­на бла­го­че­сти­вей­шим жре­цом, Пуб­ли­ем Кло­ди­ем. (10) Я рад, что у меня появи­лось не толь­ко спра­вед­ли­вое осно­ва­ние, но и необ­хо­ди­мость пого­во­рить обо всем этом чуде, пожа­луй, самом важ­ном из всех тех, о кото­рых на про­тя­же­нии мно­гих лет сооб­ща­лось наше­му сосло­вию. Ведь вы усмот­ри­те из все­го это­го зна­ме­ния и отве­та, что от пре­ступ­но­го бешен­ства Пуб­лия Кло­дия и гро­зя­щих нам вели­чай­ших опас­но­стей уже пре­до­сте­ре­га­ет нас, мож­но ска­зать, глас само­го Юпи­те­ра Все­бла­го­го Вели­чай­ше­го. (11) Но сна­ча­ла я осво­бо­жу от рели­ги­оз­но­го запре­та свой дом, если смо­гу сде­лать это настоль­ко убеди­тель­но, что ни у кого не оста­нет­ся ника­ко­го сомне­ния на этот счет. Если же у кого-нибудь воз­никнет хотя бы малей­шее недо­уме­ние, то я не толь­ко сми­рен­но, но даже охот­но поко­рюсь зна­ме­ни­ям бес­смерт­ных богов и рели­ги­оз­но­му запре­ту.

(VI) Итак, какой, ска­жи­те, дом в этом огром­ном горо­де в такой сте­пе­ни сво­бо­ден и чист¹⁹ от подо­зре­ния насчет рели­ги­оз­но­го запре­та? Хотя ваши дома, отцы-сена­то­ры, и дома дру­гих граж­дан в подав­ля­ю­щем боль­шин­стве слу­ча­ев и сво­бод­ны от рели­ги­оз­но­го запре­та, все же один толь­ко мой дом в нашем горо­де был от него все­ми судеб­ны­ми реше­ни­я­ми осво­бож­ден. При­зы­ваю тебя, Лен­тул, и тебя, Филипп: на осно­ва­нии упо­мя­ну­то­го отве­та гаруспи­ков сенат поста­но­вил, чтобы вы доло­жи­ли наше­му сосло­вию о свя­щен­ных и нахо­дя­щих­ся под рели­ги­оз­ным запре­том местах. Може­те ли вы доло­жить это о моем доме? Как я ска­зал, с него одно­го в нашем горо­де все­ми судеб­ны­ми реше­ни­я­ми был снят какой бы то ни было рели­ги­оз­ный запрет. Во-пер­вых, сам недруг мой, начер­тав в те бур­ные и мрач­ные для государ­ства вре­ме­на сво­им нечи­стым сти­лем, смо­чен­ным во рту Секс­та Кло­дия, спи­сок всех сво­их про­чих зло­де­я­ний²⁰, не напи­сал о моем доме ни еди­ной бук­вы рели­ги­оз­но­го запре­та. Во-вто­рых, рим­ский народ, вла­де­ю­щий всей пол­нотой вла­сти, во вре­мя цен­ту­ри­ат­ских коми­ций поста­но­вил голо­са­ми людей раз­ных воз­рас­тов и сосло­вий, чтобы этот дом остал­ся в том же пра­во­вом поло­же­нии, в каком он нахо­дил­ся и ранее. (12) Впо­след­ст­вии вы, отцы-сена­то­ры, — не пото­му, что дело это каза­лось сомни­тель­ным, но чтобы заста­вить замол­чать эту фурию (если она еще оста­нет­ся в этом горо­де, кото­рый жаж­дет раз­ру­шить), — поста­но­ви­ли, чтобы о рели­ги­оз­ном запре­те, касав­шем­ся мое­го дома, было доло­же­но кол­ле­гии пон­ти­фи­ков. От како­го рели­ги­оз­но­го запре­та, как бы строг он ни был, нас — при всей нашей нере­ши­тель­но­сти и щепе­тиль­но­сти в вопро­сах рели­гии — не мог бы осво­бо­дить один ответ и одно сло­во Пуб­лия Сер­ви­лия или Мар­ка Лукул­ла? Что бы ни реши­ли трое пон­ти­фи­ков насчет обще­ст­вен­ных свя­щен­но­дей­ст­вий, важ­ней­ших игр, обрядов в честь богов-пена­тов²¹ и мате­ри Весты, насчет того само­го жерт­во­при­но­ше­ния, кото­рое совер­ша­ет­ся во имя бла­го­ден­ст­вия рим­ско­го наро­да и впер­вые со вре­ме­ни осно­ва­ния Рима было оскорб­ле­но пре­ступ­ле­ни­ем одно­го это­го непо­роч­но­го защит­ни­ка рели­ги­оз­ных запре­тов, это все­гда каза­лось рим­ско­му наро­ду, сена­ту, самим бес­смерт­ным богам доста­точ­но свя­щен­ным, доста­точ­но почи­тае­мым, доста­точ­но непри­кос­но­вен­ным. Но все же кон­сул и пон­ти­фик Пуб­лий Лен­тул, Пуб­лий Сер­ви­лий, Марк Лукулл, Квинт Метелл, Маний Глаб­ри­он, Марк Мес­сал­ла, фла­мин Мар­са Луций Лен­тул, Пуб­лий Галь­ба, Квинт Метелл Сци­пи­он, Гай Фан­ний, Марк Лепид, царь свя­щен­но­дей­ст­вий²² Луций Клав­дий, Марк Скавр, Марк Красс, Гай Кури­он, фла­мин Кви­ри­на²³ Секст Цезарь, млад­шие пон­ти­фи­ки Квинт Кор­не­лий, Пуб­лий Аль­би­но­ван, Квинт Терен­ций, рас­сле­до­вав дело, заслу­шан­ное два­жды, в при­сут­ст­вии и при вели­чай­шем сте­че­нии вид­ней­ших и муд­рей­ших граж­дан, все еди­но­глас­но осво­бо­ди­ли мой дом от како­го бы то ни было рели­ги­оз­но­го запре­та.

(VII, 13) Я утвер­ждаю, что с тех пор, как уста­нов­ле­ны свя­щен­но­дей­ст­вия, древ­ность кото­рых рав­на древ­но­сти само­го Рима, кол­ле­гия нико­гда не выно­си­ла реше­ния ни по одно­му делу в таком пол­ном соста­ве, даже — о смерт­ной каз­ни для дев-веста­лок. Впро­чем, при­сут­ст­вие воз­мож­но боль­ше­го чис­ла людей важ­но при рас­сле­до­ва­нии пре­ступ­ле­ния; ведь суж­де­ние пон­ти­фи­ков рав­но­силь­но судеб­но­му при­го­во­ру; что каса­ет­ся рели­ги­оз­но­го запре­та, то разъ­яс­не­ние может быть по пра­ви­лам дано даже одним опыт­ным пон­ти­фи­ком, меж­ду тем такой же порядок реше­ния при суде по делу о граж­дан­ских пра­вах был бы жесток и неспра­вед­лив. Но вы все же види­те, что пон­ти­фи­ки для реше­ния насчет мое­го дома собра­лись в более пол­ном соста­ве, чем это быва­ло когда-либо при раз­бо­ре дел о свя­щен­но­дей­ст­ви­ях дев-веста­лок. На сле­дую­щий день, когда ты, Лен­тул²⁴, избран­ный кон­сул, внес пред­ло­же­ние, а кон­су­лы Пуб­лий Лен­тул и Квинт Метелл²⁵ его доло­жи­ли, когда были нали­цо все пон­ти­фи­ки, при­над­ле­жа­щие к сосло­вию сена­то­ров, и когда раз­ные дру­гие лица, кото­рых рим­ский народ удо­сто­ил выс­ших почет­ных долж­но­стей, подроб­но обсудив реше­ние кол­ле­гии, все при­ня­ли уча­стие в запи­си поста­нов­ле­ния²⁶, тогда сенат, собрав­ший­ся в пол­ном соста­ве, поста­но­вил при­знать мой дом, соглас­но реше­нию пон­ти­фи­ков, осво­бож­ден­ным от рели­ги­оз­но­го запре­та. (14) Так неуже­ли же об этом «свя­щен­ном участ­ке» и гово­рят гаруспи­ки, хотя он, един­ст­вен­ный из всех участ­ков част­ных лиц, нахо­дит­ся в осо­бом пра­во­вом поло­же­нии, так что те самые лица, кото­рые веда­ют свя­щен­но­дей­ст­ви­я­ми, свя­щен­ным его не при­зна­ли? Доло­жи­те же все по прав­де; ведь на осно­ва­нии поста­нов­ле­ния сена­та вы долж­ны это сде­лать. Либо рас­сле­до­ва­ние будет пору­че­но вам, кото­рые пер­вы­ми выска­за­ли свое мне­ние о моем доме и сня­ли с него какой бы то ни было рели­ги­оз­ный запрет; либо реше­ние при­мет сам сенат, кото­рый уже ранее, в самом пол­ном соста­ве, при­нял это реше­ние, с кото­рым не согла­сил­ся толь­ко один этот пре­сло­ву­тый жрец по части свя­щен­но­дей­ст­вий; либо (это, несо­мнен­но, и про­изой­дет) дело будет пере­да­но пон­ти­фи­кам, чье­му авто­ри­те­ту, доб­ро­со­вест­но­сти и муд­ро­сти пред­ки наши пору­чи­ли ведать свя­щен­но­дей­ст­ви­я­ми и рели­ги­оз­ны­ми запре­та­ми, как касаю­щи­ми­ся част­ных лиц, так и государ­ст­вен­ны­ми. Итак, что дру­гое могут они решить, как не то, что они уже реши­ли? В горо­де нашем мно­го домов, отцы-сена­то­ры, и, пожа­луй, почти все они нахо­дят­ся в наи­бо­лее бла­го­при­ят­ном пра­во­вом поло­же­нии, но все же на осно­ва­нии пра­ва част­но­го, пра­ва наслед­ст­вен­но­го, пра­ва пору­чи­тель­ства, пра­ва соб­ст­вен­но­сти, пра­ва дол­го­во­го обя­за­тель­ства²⁷. Но я утвер­ждаю, что нет ни одно­го дру­го­го дома, кото­рый был бы так же, как и мой дом, ограж­ден част­ным пра­вом и наи­бо­лее бла­го­при­ят­ным зако­ном; что же каса­ет­ся пуб­лич­но­го пра­ва²⁸, то он тоже ограж­ден все­ми осо­бы­ми пра­ва­ми — и теми, кото­рые уста­нов­ле­ны людь­ми, и теми, кото­рые нис­по­сла­ны бога­ми. (15) Во-пер­вых, он стро­ит­ся, по реше­нию сена­та, на государ­ст­вен­ный счет; во-вто­рых, он мно­ги­ми поста­нов­ле­ни­я­ми сена­та укреп­лен и ограж­ден от пре­ступ­но­го наси­лия это­го гла­ди­а­то­ра. (VIII) Пер­вое пору­че­ние — обес­пе­чить мне воз­мож­ность стро­ить, не стра­дая от наси­лия, — в про­шлом году было воз­ло­же­но на тех же долж­ност­ных лиц, кото­рым обыч­но пору­ча­ет­ся забота обо всем государ­стве во вре­мя вели­чай­ших испы­та­ний; затем, после того как Пуб­лий Кло­дий кам­ня­ми, огнем и мечом разо­рил мое вла­де­ние, сенат поста­но­вил, что на людей, совер­шив­ших это, рас­про­стра­ня­ет­ся закон о насиль­ст­вен­ных дей­ст­ви­ях, кото­рый направ­лен про­тив тех, кто напа­да­ет на все государ­ст­вен­ные уста­нов­ле­ния. И по ваше­му докла­ду, храб­рей­шие и наи­луч­шие кон­су­лы, каких толь­ко пом­нят люди, этот же сенат, собрав­шись в самом пол­ном соста­ве, поста­но­вил, что тот, кто посягнет на мой дом, совер­шит про­ти­во­го­судар­ст­вен­ное дея­ние.

(16) Я утвер­ждаю, что ни об одном государ­ст­вен­ном соору­же­нии, ни об одном памят­ни­ке, ни об одном хра­ме не было при­ня­то столь­ко поста­нов­ле­ний, сколь­ко их было при­ня­то о моем доме, со вре­ме­ни осно­ва­ния это­го горо­да един­ст­вен­ном, кото­рый сенат при­знал нуж­ным выстро­ить на сред­ства эра­рия²⁹, при уча­стии пон­ти­фи­ков осво­бо­дить от запре­та, пору­чить охране долж­ност­ных лиц, отдать под защи­ту судьям. Пуб­лию Вале­рию за вели­чай­шие бла­го­де­я­ния, ока­зан­ные им государ­ству, офи­ци­аль­но был пре­до­став­лен дом на Велии³⁰, а для меня на Пала­тине дом был вос­ста­нов­лен; ему было дано место, а мне — сте­ны с кров­лей; ему — дом, кото­рый он сам дол­жен был обе­ре­гать на осно­ва­нии част­но­го пра­ва, мне — дом, пору­чен­ный офи­ци­аль­ной защи­те всех долж­ност­ных лиц. Если бы я был обя­зан этим себе само­му или дру­гим, то я не заяв­лял бы об этом перед вами, дабы не каза­лось, что я слиш­ком хва­люсь. Но все это дали мне вы, а на это пося­га­ет теперь язык того чело­ве­ка, чья рука ранее раз­ру­ши­ла то, что вы сво­и­ми рука­ми вер­ну­ли мне и моим детям; поэто­му не о моих, а о ваших дея­ни­ях гово­рю я и не боюсь, что про­слав­ле­ние ваших мило­стей пока­жет­ся про­яв­ле­ни­ем не столь­ко бла­го­дар­но­сти, сколь­ко само­до­воль­ства. (17) Впро­чем, если бы меня, выпол­нив­ше­го столь вели­кие труды ради обще­го бла­га, чув­ство него­до­ва­ния когда-либо побуди­ло пре­дать­ся само­вос­хва­ле­нию в ответ на зло­ре­чие бес­чест­ных людей, то кто не про­стил бы мне это­го? Ведь я вче­ра заме­тил, что кое-кто вор­чал и, как мне гово­ри­ли, утвер­ждал, что я невы­но­сим, пото­му что на постав­лен­ный тем же омер­зи­тель­ней­шим бра­то­убий­цей вопрос, к како­му государ­ству я при­над­ле­жу, я, при одоб­ре­нии вашем и рим­ских всад­ни­ков, отве­тил: к тому, кото­рое без меня обой­тись не мог­ло. Тут-то, как я пола­гаю, тот чело­век и вздох­нул. Что же мне надо было отве­чать? Спра­ши­ваю того, кому кажусь невы­но­си­мым. Что я — рим­ский граж­да­нин? Это был бы слиш­ком про­стой ответ. Или мне надо было про­мол­чать? Но это зна­чи­ло бы отсту­пить­ся от сво­его дела. Может ли какой-нибудь муж, сво­ей дея­тель­но­стью вызвав­ший к себе нена­висть, отве­тить доста­точ­но вну­ши­тель­но на напад­ки недру­га, не выска­зав похва­лы само­му себе? Ведь сам Пуб­лий Кло­дий, чуть его затро­нут, не толь­ко отве­ча­ет, как при­дет­ся, но даже рад-раде­хо­нек, если его дру­зья под­ска­жут ему ответ.

(IX, 18) Но так как все, что каса­ет­ся меня лич­но, уже разъ­яс­не­но, посмот­рим теперь, что́ гово­рят гаруспи­ки. Ибо я, при­зна­юсь, силь­но взвол­но­ван и зна­чи­тель­но­стью зна­ме­ния, и важ­но­стью отве­та, и непо­ко­ле­би­мым еди­но­гла­си­ем гаруспи­ков. Быть может, кое-кому кажет­ся, что я пре­да­юсь уче­ным заня­ти­ям боль­ше, чем дру­гие люди, кото­рые дела­ют то же; но я все же не из тех, кто наслаж­да­ет­ся или вооб­ще поль­зу­ет­ся таки­ми сочи­не­ни­я­ми, кото­рые нас отвра­ща­ют и отвле­ка­ют от рели­гии. Преж­де все­го, для меня под­лин­ны­ми совет­чи­ка­ми и настав­ни­ка­ми в почи­та­нии свя­щен­но­дей­ст­вий явля­ют­ся наши пред­ки, чья муд­рость, мне кажет­ся, была так вели­ка, что те люди, кото­рые могут, не ска­жу — срав­нять­ся с ними умом, но хотя бы понять, сколь велик был их ум, уже кажут­ся нам доста­точ­но умны­ми. Даже более того, наши пред­ки при­зна­ли, что уста­нов­лен­ны­ми и тор­же­ст­вен­ны­ми свя­щен­но­дей­ст­ви­я­ми веда­ет пон­ти­фи­кат, пред­пи­са­ни­я­ми отно­си­тель­но веде­ния государ­ст­вен­ных дел — кол­ле­гия авгу­ров, что древ­ние пред­ска­за­ния судеб запи­са­ны в кни­гах жре­цов Апол­ло­на, а истол­ко­ва­ние зна­ме­ний осно­ва­но на уче­нии этрус­ков: на нашей памя­ти они напе­ред ясно пред­ска­за­ли нам спер­ва роко­вое нача­ло Ита­лий­ской вой­ны, затем край­нюю опас­ность вре­мен Сул­лы и Цин­ны и этот недав­ний заго­вор³¹, когда Риму гро­зил пожар, а нашей дер­жа­ве — гибель. (19) Затем, как ни мал был мой досуг, я все же узнал, что уче­ные и муд­рые люди мно­гое гово­ри­ли и писа­ли о воле бес­смерт­ных богов; хотя сочи­не­ния эти напи­са­ны, как я вижу, по вну­ше­нию богов, одна­ко они тако­вы, что пред­ки наши кажут­ся учи­те­ля­ми, а не уче­ни­ка­ми этих писа­те­лей³². И в самом деле, кто столь безу­мен, чтобы, бро­сая взгляд на небо, не чув­ст­во­вать, что боги суще­ст­ву­ют, при­пи­сы­вать слу­чай­но­сти тот порядок и зако­но­мер­ность все­го суще­ст­ву­ю­ще­го, кото­рых даже при помо­щи какой-либо нау­ки чело­век постиг­нуть не может, или чтобы, поняв, что боги суще­ст­ву­ют, не пони­мать, что наша столь обшир­ная дер­жа­ва воз­ник­ла, была воз­ве­ли­че­на и сохра­не­на по их воле? Каким бы высо­ким ни было наше мне­ние о себе, отцы-сена­то­ры, мы не пре­взо­шли ни испан­цев сво­ей чис­лен­но­стью, ни гал­лов силой, ни пуний­цев хит­ро­стью³³, ни гре­ков искус­ства­ми, ни, нако­нец, даже ита­лий­цев и лати­нян внут­рен­ним и врож­ден­ным чув­ст­вом люб­ви к родине, свой­ст­вен­ным наше­му пле­ме­ни и стране; но бла­го­че­сти­ем, почи­та­ни­ем богов и муд­рой уве­рен­но­стью в том, что всем руко­во­дит и управ­ля­ет воля богов, мы пре­взо­шли все пле­ме­на и наро­ды.

(X, 20) Поэто­му — чтобы не гово­рить подроб­но о деле, менее все­го вызы­ваю­щем сомне­ния, — напря­ги­те вни­ма­ние и ум (не один толь­ко слух), внем­ли­те голо­су гаруспи­ков: «Так как в Латин­ской обла­сти был слы­шен гул с шумом,…» Не ста­ну гово­рить о гаруспи­ках, о том древ­нем уче­нии, кото­рое, как гла­сит люд­ская мол­ва, пере­да­но Этру­рии сами­ми бес­смерт­ны­ми бога­ми. Раз­ве мы сами не можем быть гаруспи­ка­ми? «Вбли­зи, невда­ле­ке от Рима, был слы­шен отда­лен­ный гул и ужас­ный лязг ору­жия». Кто из тех гиган­тов, кото­рые, по сло­вам поэтов, пошли вой­ной на бес­смерт­ных богов³⁴, как бы нече­стив он ни был, не понял бы, что этим столь необыч­ным и столь силь­ным сотря­се­ни­ем боги пред­ска­зы­ва­ют и пред­ве­ща­ют рим­ско­му наро­ду нечто важ­ное? Об этом напи­са­но: «Это — тре­бо­ва­ние жертв Юпи­те­ру, Сатур­ну, Неп­ту­ну, Зем­ле, богам-небо­жи­те­лям». (21) Я знаю, каким оскорб­лен­ным богам нуж­на уми­ло­сти­ви­тель­ная жерт­ва, но спра­ши­ваю — за какие имен­но пре­ступ­ле­ния людей. «Игры были устро­е­ны недо­ста­точ­но тща­тель­но и осквер­не­ны». Какие игры? При­зы­ваю тебя, Лен­тул, — ведь ты как жрец веда­ешь тен­са­ми, колес­ни­ца­ми, всту­пи­тель­ны­ми пес­но­пе­ни­я­ми³⁵, игра­ми, жерт­вен­ны­ми воз­ли­я­ни­я­ми, пир­ше­ст­вом по слу­чаю игр — и вас, пон­ти­фи­ки, кото­рым в слу­чае, если что-нибудь про­пу­ще­но или упу­ще­но, докла­ды­ва­ют эпу­ло­ны³⁶ Юпи­те­ра Все­бла­го­го Вели­чай­ше­го, на осно­ва­нии мне­ния кото­рых эти самые тор­же­ства ныне устра­и­ва­ют­ся и справ­ля­ют­ся. Какие же игры были устро­е­ны недо­ста­точ­но тща­тель­но? Когда и каким зло­де­я­ни­ем осквер­не­ны они? Ты отве­тишь от име­ни сво­его и сво­их кол­лег, а так­же и от име­ни кол­ле­гии пон­ти­фи­ков, что при этих играх ничем не пре­не­брег­ли вслед­ст­вие чье­го-либо невни­ма­ния; что ничьим зло­де­я­ни­ем ниче­го не осквер­ни­ли; что все уста­нов­лен­ное и поло­жен­ное при играх было соблюде­но с пол­ным бла­го­го­ве­ни­ем и ува­же­ни­ем ко всем пред­пи­са­ни­ям.

(XI, 22) Итак, какие же игры, по сло­вам гаруспи­ков, были устро­е­ны недо­ста­точ­но тща­тель­но и осквер­не­ны? Те игры, зри­те­лем кото­рых хоте­ли видеть тебя — тебя, Гней Лен­тул, — сами бес­смерт­ные боги и Идей­ская Матерь³⁷, кото­рую твой пра­пра­дед при­нял сво­и­ми рука­ми. Если бы ты в тот день не захо­тел при­сут­ст­во­вать при Мега­ле­си­ях, то нас, пожа­луй, уже не было бы в живых и мы теперь уже не мог­ли бы сето­вать на то, что про­изо­шло. Ведь бес­чис­лен­ные тол­пы разъ­ярен­ных рабов, созван­ные со всех кон­цов горо­да этим бла­го­че­сти­вым эди­лом³⁸, вне­зап­но рину­лись из-под всех арок и из всех выхо­дов на сце­ну, впу­щен­ные по дан­но­му им зна­ку. Твоя это была тогда, твоя доб­лесть, Гней Лен­тул, — та же, какой неко­гда обла­дал твой пра­дед, быв­ший част­ным лицом. Тебя, имя твое, твою власть, голос, досто­ин­ство, твою реши­мость, встав со сво­их мест, под­дер­жа­ли и сенат, и рим­ские всад­ни­ки, и все чест­ные люди, когда Кло­дий тол­пе изде­ваю­щих­ся рабов выдал сенат и рим­ский народ как бы ско­ван­ны­ми сво­им при­сут­ст­ви­ем на играх, при­вя­зан­ны­ми к сво­им местам и зажа­ты­ми в дав­ке и тес­но­те. (23) Ведь если пля­сун оста­но­вит­ся, или флей­тист неожи­дан­но умолкнет, или если маль­чик, у кото­ро­го живы и отец, и мать³⁹, не удер­жит тен­сы и выпу­стит повод из рук, или если эдил оши­бет­ся в одном сло­ве или в пода­че жерт­вен­ной чаши, то игры счи­та­ют­ся совер­шен­ны­ми не по пра­ви­лам, эти погреш­но­сти долж­ны быть искуп­ле­ны, а бес­смерт­ных богов уми­ло­стив­ля­ют повто­ре­ни­ем тех же игр. Но если игры с само­го нача­ла пре­вра­ти­лись из источ­ни­ка радо­сти в источ­ник стра­ха, если они не про­сто пре­рва­ны, а нару­ше­ны и пре­кра­ще­ны, если из-за зло­де­я­ния одно­го чело­ве­ка, захо­тев­ше­го пре­вра­тить игры в скорб­ные рыда­ния, дни эти ока­за­лись не празд­нич­ны­ми, а чуть ли не роко­вы­ми для всех граж­дан, то мож­но ли сомне­вать­ся, об осквер­не­нии каких имен­но игр воз­ве­ща­ет этот шум? (24) А если вспом­нить, чему нас учат пре­да­ния о каж­дом из богов, то мы уже пони­ма­ем, что это Вели­кая Матерь, чьи игры были оскорб­ле­ны, осквер­не­ны, мож­но ска­зать, пре­вра­ще­ны в рез­ню и похо­ро­ны государ­ства, что это она, повто­ряю, с гулом и шумом шест­ву­ет по полям и рощам. (XII) Итак, это она воочию пока­за­ла вам, пока­за­ла рим­ско­му наро­ду все ули­ки зло­де­я­ний и рас­кры­ла пред­ве­стие опас­но­стей.

Ибо к чему мне гово­рить о тех играх, кото­рые пред­ки наши пове­ле­ли устра­и­вать в дни Мега­ле­сий на Пала­тине, перед хра­мом, пря­мо перед лицом Вели­кой Мате­ри? Об играх, кото­рые, соглас­но обы­чаю и пра­ви­лам, наи­бо­лее чисты, тор­же­ст­вен­ны, непри­кос­но­вен­ны; об играх, во вре­мя кото­рых Пуб­лий Афри­кан­ский Стар­ший, в быт­ность свою кон­су­лом во вто­рой раз, пре­до­ста­вил сена­ту пер­вое место перед места­ми, пред­на­зна­чен­ны­ми для наро­да?⁴⁰ И такие игры осквер­нил этот мерз­кий губи­тель! А теперь, если кто-нибудь из сво­бод­ных граж­дан хотел вой­ти туда или как зри­тель или даже с бла­го­го­ве­ни­ем, его вытал­ки­ва­ли; туда не яви­лась ни одна мат­ро­на, боясь наси­лия от собрав­ших­ся рабов. Таким обра­зом, те игры, свя­щен­ное зна­че­ние кото­рых так вели­ко, что они, будучи заим­ст­во­ва­ны нами из отда­лен­ней­ших стран, утвер­ди­лись в нашем горо­де, един­ст­вен­ные игры, име­ю­щие даже нела­тин­ское назва­ние, кото­рое свиде­тель­ст­ву­ет о том, что они заим­ст­во­ва­ны из ино­зем­ных рели­ги­оз­ных обрядов и вос­при­ня­ты во имя Вели­кой Мате­ри, игры эти устро­и­ли рабы, их зри­те­ля­ми были рабы; сло­вом, при этом эди­ле они ста­ли Мега­ле­си­я­ми рабов. (25) О, бес­смерт­ные боги! Как мог­ли бы вы более ясно выра­зить нам вашу волю, даже если бы вы сами нахо­ди­лись сре­ди нас? Что игры осквер­не­ны, на это вы сво­и­ми зна­ме­ни­я­ми ука­за­ли, об этом вы ясно гово­ри­те. Какой мож­но при­ве­сти более рази­тель­ный при­мер осквер­не­ния, иска­же­ния, извра­ще­ния и нару­ше­ния обы­ча­ев, чем этот слу­чай, когда все рабы, спу­щен­ные с цепи с поз­во­ле­ния долж­ност­но­го лица, заня­ли одну часть сце­ны и мог­ли угро­жать дру­гой, так что одна часть зри­те­лей была отда­на во власть рабам, а дру­гая состо­я­ла из одних толь­ко рабов? Если бы во вре­мя игр на сце­ну или на места для зри­те­лей при­ле­тел рой пчел, мы сочли бы нуж­ным при­звать гаруспи­ков из Этру­рии; а теперь все мы видим, что неожи­дан­но такие боль­шие рои рабов все были выпу­ще­ны на рим­ский народ, окру­жен­ный и запер­тый, и не долж­ны вол­но­вать­ся? Меж­ду тем, если бы при­ле­тел рой пчел, то гаруспи­ки, на осно­ва­нии уче­ния этрус­ков, пожа­луй, посо­ве­то­ва­ли бы нам осте­ре­гать­ся рабов. (26) Зна­чит, если бы нам было дано ука­за­ние в виде како­го-нибудь весь­ма дале­ко­го по смыс­лу зло­ве­ще­го зна­ме­ния, мы при­ня­ли бы меры пре­до­сто­рож­но­сти, а когда то, что само по себе явля­ет­ся зло­ве­щим зна­ме­ни­ем, уже нали­цо и когда опас­ность таит­ся в том самом, что и пред­ве­ща­ет опас­ность, нам боять­ся нече­го? Такие ли Мега­ле­сии устра­и­вал твой отец, такие ли — твой дядя?⁴¹ И Кло­дий еще напо­ми­на­ет мне о сво­ем про­ис­хож­де­нии, он, кото­рый пред­по­чел устро­ить игры по при­ме­ру Афи­ни­о­на и Спар­та­ка⁴², а не по при­ме­ру Гая или Аппия Клав­ди­ев? Они, устра­и­вая игры, при­ка­зы­ва­ли рабам ухо­дить с мест для зри­те­лей, а ты на одни места пустил рабов, с дру­гих согнал сво­бод­ных, и те, кого ранее голос гла­ша­тая отде­лял от сво­бод­ных людей, во вре­мя тво­их игр уда­ля­ли от себя людей сво­бод­ных, но не голо­сом, а силой.

(XIII) Заду­мы­вал­ся ли ты, жрец Сивил­лы⁴³, хотя бы о том, что пред­ки наши заим­ст­во­ва­ли эти свя­щен­но­дей­ст­вия из ваших книг, если толь­ко те кни­ги, кото­рые ты разыс­ки­ва­ешь с нече­сти­вы­ми наме­ре­ни­я­ми, чита­ешь осквер­нен­ны­ми гла­за­ми, хва­та­ешь опо­га­нен­ны­ми рука­ми, дей­ст­ви­тель­но при­над­ле­жат вам? (27) Имен­но по сове­ту этой про­ри­ца­тель­ни­цы, когда вся Ита­лия была изну­ре­на пуний­ской вой­ной, Ган­ни­ба­лом истер­за­на, наши пред­ки при­вез­ли эти свя­щен­но­дей­ст­вия из Фри­гии и вве­ли их в Рим. Их при­нял муж, при­знан­ный в ту пору наи­луч­шим во всем рим­ском наро­де, — Пуб­лий Сци­пи­он, и жен­щи­на, счи­тав­ша­я­ся самой непо­роч­ной из мат­рон, — Квин­та Клав­дия; ее про­слав­лен­ной древ­ней стро­го­сти нра­вов твоя сест­ра⁴⁴, по все­об­ще­му мне­нию, и под­ра­жа­ла всем на удив­ле­ние. Итак, ни твои пред­ки, имя кото­рых свя­за­но с эти­ми рели­ги­оз­ны­ми обряда­ми, ни при­над­леж­ность к той жре­че­ской кол­ле­гии, кото­рая все эти обряды учреди­ла, ни долж­ность куруль­но­го эди­ла, кото­ро­му сле­ду­ет осо­бо тща­тель­но блю­сти порядок этих свя­щен­но­дей­ст­вий, — ничто не поме­ша­ло тебе осквер­нить свя­щен­ней­шие игры вся­че­ски­ми гнус­но­стя­ми, запят­нать позо­ром, отме­тить зло­де­я­ни­я­ми? (28) Но сто­ит ли мне удив­лять­ся все­му это­му, когда ты, полу­чив день­ги, опу­сто­шил даже самый Пес­си­нунт, место пре­бы­ва­ния и оби­тель Мате­ри богов, про­дал все это место и свя­ти­ли­ще гал­ло­гре­ку Бро­ги­та­ру⁴⁵, чело­ве­ку мерз­ко­му и нече­сти­во­му, послан­цы кото­ро­го, в быт­ность твою три­бу­ном, обыч­но разда­ва­ли в хра­ме Касто­ра день­ги тво­им шай­кам; когда ты отта­щил жре­ца даже от алта­рей и лож богов; когда ты нис­про­верг все то, что все­гда с вели­чай­шим бла­го­го­ве­ни­ем почи­та­ла древ­ность, почи­та­ли пер­сы, сирий­цы, все цари, пра­вив­шие Евро­пой и Ази­ей? Ведь пред­ки наши при­зна­ва­ли все это столь свя­щен­ным, что наши импе­ра­то­ры, хотя и в Риме и в Ита­лии есть мно­же­ство свя­ти­лищ, все же во вре­мя вели­чай­ших и опас­ней­ших войн дава­ли обе­ты имен­но этой богине и испол­ня­ли их в само́м Пес­си­нун­те, перед самым про­слав­лен­ным глав­ным алта­рем, там на месте и в само́м свя­ти­ли­ще. (29) И свя­ти­ли­ще это, кото­рое Дейотар, вер­ней­ший во всем мире друг нашей дер­жа­вы, все­це­ло нам пре­дан­ный, с вели­чай­шим бла­го­го­ве­ни­ем хра­нил в чисто­те, ты, как я уже гово­рил, за день­ги при­судил и отдал Бро­ги­та­ру. А само­му Дейота­ру, кото­ро­го сенат не раз при­зна­вал достой­ным цар­ско­го титу­ла и отли­ча­ли сво­и­ми похваль­ны­ми отзы­ва­ми про­слав­лен­ные импе­ра­то­ры, ты даже имя царя велишь делить с Бро­ги­та­ром. Но пер­вый из них был объ­яв­лен царем на осно­ва­нии реше­ния сена­та, при нашем посред­стве, Бро­ги­тар — за день­ги, при тво­ем посред­стве; […] я буду его счи­тать царем, если у него будет чем упла­тить тебе то, что ты дове­рил ему по пись­мен­но­му обя­за­тель­ству. Ведь в Дейота­ре мно­го цар­ст­вен­но­го, но луч­ше все­го это вид­но из того, что он не дал тебе ни гро­ша; из того, что он не отверг той части пред­ло­жен­но­го тобой зако­на, кото­рая сов­па­да­ла с реше­ни­ем сена­та о пре­до­став­ле­нии ему титу­ла царя; из того, что он вер­нул в свое вла­де­ние пре­ступ­но тобой осквер­нен­ный, лишен­ный жре­ца и свя­щен­но­дей­ст­вий Пес­си­нунт, дабы сохра­нять его в пол­ной непри­кос­но­вен­но­сти; из того, что он не поз­во­ля­ет Бро­ги­та­ру осквер­нять свя­щен­но­дей­ст­вия, заве­щан­ные нам всей ста­ри­ной, и пред­по­чи­та­ет, чтобы зять его лишил­ся тво­е­го подар­ка, но чтобы это свя­ти­ли­ще не лиши­лось сво­их древ­них обы­ча­ев. Но я воз­вра­щусь к отве­там гаруспи­ков, пер­вый из кото­рых каса­ет­ся игр. Кто не согла­сит­ся, что имен­но такой ответ пред­ве­ща­ли игры, устро­ен­ные Кло­ди­ем?

(XIV, 30) Сле­дую­щий вопрос — о свя­щен­ных, запрет­ных местах. Что за неве­ро­ят­ное бес­стыд­ство! О доме моем сме­ешь ты гово­рить? Луч­ше пре­до­ставь кон­су­лам, или сена­ту, или кол­ле­гии пон­ти­фи­ков свой дом. Мой, во вся­ком слу­чае, реше­ни­я­ми этих трех кол­ле­гий, как я уже ска­зал, осво­бож­ден от рели­ги­оз­но­го запре­та. Но в том доме, кото­рый зани­ма­ешь ты, после того как чест­ней­ший муж, рим­ский всад­ник Квинт Сей был умерщ­влен при тво­ем совер­шен­но откры­том посред­стве, были, утвер­ждаю я, свя­ти­ли­ще и алта­ри. Я неопро­вер­жи­мо дока­жу это на осно­ва­нии цен­зор­ских запи­сей и вос­по­ми­на­ний мно­гих лиц. (31) Толь­ко бы обсуж­да­лось это дело, а у меня есть что ска­зать о запрет­ных местах, так как на осно­ва­нии недав­но при­ня­то­го поста­нов­ле­ния сена­та вопрос этот дол­жен быть вам доло­жен. Вот когда я выска­жусь о тво­ем доме (в нем свя­ти­ли­ще, прав­да, есть, но устро­ен­ное дру­гим чело­ве­ком, так что тот его осно­вал, а тебе оста­ет­ся раз­ве толь­ко раз­ру­шить его), тогда я и уви­жу, непре­мен­но ли мне надо гово­рить и о дру­гих домах. Ведь кое-кто дума­ет, что я отве­чаю за откры­тие свя­ти­ли­ща в хра­ме Зем­ли; оно, гово­рят (да и я при­по­ми­наю), рас­кры­ло свои две­ри недав­но; теперь же самая непри­кос­но­вен­ная, самая свя­щен­ная часть его, гово­рят, нахо­дит­ся в вести­бу­ле⁴⁶ дома част­но­го лица. Мно­гое меня тре­во­жит: и то, что храм Зем­ли нахо­дит­ся в моем веде­нии, и то, что чело­век, уни­что­жив­ший это свя­ти­ли­ще⁴⁷, гово­рил, что мой дом, осво­бож­ден­ный от запре­та реше­ни­ем пон­ти­фи­ков, был при­суж­ден его бра­ту; тре­во­жит меня — при нынеш­ней доро­го­визне хле­ба, бес­пло­дии полей, скудо­сти уро­жая — свя­щен­ный долг наш к Зем­ле, тем более что зна­ме­ние, о кото­ром идет речь, тре­бу­ет от нас, гово­рят, уми­ло­сти­ви­тель­ной жерт­вы Зем­ле.

(32) Я, быть может, гово­рю о ста­рине; одна­ко, если и не запи­са­но в граж­дан­ском пра­ве, то все же есте­ствен­ным пра­вом и обыч­ным пра­вом наро­дов свя­то уста­нов­ле­но, что смерт­ные ниче­го не могут полу­чать в соб­ст­вен­ность от бес­смерт­ных богов на осно­ва­нии дав­но­сти⁴⁸. (XV) Так вот, древ­но­стью мы пре­не­бре­га­ем. Неуже­ли же мы ста­нем пре­не­бре­гать и тем, что про­ис­хо­дит повсюду, тем, что мы видим? Кто не зна­ет, что в это самое вре­мя Луций Писон упразд­нил име­ю­щий вели­чай­шее зна­че­ние и свя­щен­ней­ший хра­мик Диа­ны на Цели­ку­ле?⁴⁹ Здесь при­сут­ст­ву­ют люди, живу­щие близ того места; более того, в наше сосло­вие вхо­дят мно­гие, кто совер­шал еже­год­ные жерт­во­при­но­ше­ния от име­ни рода в этом самом свя­ти­ли­ще, пред­на­зна­чен­ном для этой цели. И мы еще спра­ши­ва­ем, какие места отня­ты у бес­смерт­ных богов, на что́ боги ука­зы­ва­ют, о чем они гово­рят! А раз­ве мы не зна­ем, что Секст Серран⁵⁰ под­рыл свя­щен­ней­шие хра­мы, окру­жил их стро­е­ни­я­ми, раз­ру­шил, нако­нец, осквер­нил их вели­чай­шей гнус­но­стью? (33) И это ты смог нало­жить на мой дом рели­ги­оз­ный запрет? Сво­им умом? Каким? Тем, кото­рый ты поте­рял. Сво­ей рукой? Какой? Той, кото­рой ты этот дом раз­ру­шил. Сво­им голо­сом? Каким? Тем, кото­рый ты велел его под­жечь. Сво­им зако­ном? Каким? Тем, кото­ро­го ты даже во вре­ме­на сво­ей памят­ной нам без­на­ка­зан­но­сти не состав­лял. Перед каким ложем? Перед тем, кото­рое ты осквер­нил. Перед каким изва­я­ни­ем? Перед изва­я­ни­ем, похи­щен­ным с моги­лы рас­пут­ни­цы и поме­щен­ным тобой на памят­ни­ке, соору­жен­ном импе­ра­то­ром⁵¹. Что же есть в моем доме запрет­но­го, кро­ме того, что он сопри­ка­са­ет­ся со сте­ной дома гряз­но­го свя­тотат­ца? Так вот, чтобы никто из моих род­ных не мог по неосто­рож­но­сти загля­нуть внутрь тво­е­го дома и увидеть, как ты совер­ша­ешь там свои пре­сло­ву­тые свя­щен­но­дей­ст­вия, я под­ни­му кров­лю выше — не для того, чтобы смот­реть на тебя с выши­ны, но чтобы закрыть тебе вид на тот город, кото­рый ты хотел раз­ру­шить.

(XVI, 34) А теперь рас­смот­рим осталь­ные отве­ты гаруспи­ков. «В нару­ше­ние зако­на писа­но­го и непи­са­но­го были уби­ты послы». Что это зна­чит? Речь идет, как я пони­маю, об алек­сан­дрий­цах⁵²; согла­сен. Мое мне­ние сле­дую­щее: пра­ва послов, нахо­дясь под защи­той людей, ограж­де­ны так­же и зако­ном, уста­нов­лен­ным бога­ми. А вот того чело­ве­ка, кото­рый, в быт­ность свою народ­ным три­бу­ном, навод­нил форум все­ми донос­чи­ка­ми, выпу­щен­ны­ми им из тюрь­мы, чело­ве­ка, по ука­за­нию кото­ро­го теперь пуще­ны в ход кин­жа­лы и яды, кото­рый заклю­чал пись­мен­ные согла­ше­ния с хиос­цем Гер­мар­хом, я хочу спро­сить, неуже­ли он не зна­ет, что Фео­до­сий, самый ярый про­тив­ник Гер­мар­ха, отправ­лен­ный неза­ви­си­мой город­ской общи­ной к сена­ту в каче­стве посла, был пора­жен кин­жа­лом⁵³. В том, что бес­смерт­ные боги при­зна­ли это не менее пре­ступ­ным, чем слу­чай с алек­сан­дрий­ца­ми, я совер­шен­но уве­рен. (35) Но я теперь вовсе не при­пи­сы­ваю все­го это­го тебе одно­му. Надеж­да на спа­се­ние была бы боль­шей, если бы ты один был бес­че­стен, но таких мно­го; пото­му-то ты и вполне само­на­де­ян, а мы, пожа­луй, не без при­чи­ны менее само­на­де­ян­ны. Кто не зна­ет, что Пла­тор, чело­век, извест­ный у себя на родине и знат­ный, при­был из Оре­сти­ды, неза­ви­си­мой части Македо­нии, в каче­стве посла в Фес­са­ло­ни­ку, к наше­му «импе­ра­то­ру», как он себя назы­вал?⁵⁴ А этот, не сумев из него выжать денег, нало­жил на него око­вы и подо­слал сво­его вра­ча, чтобы тот послу, союз­ни­ку, дру­гу, сво­бод­но­му чело­ве­ку под­лей­шим и жесто­чай­шим обра­зом вскрыл вены. Секи­ры свои⁵⁵ обаг­рить зло­дей­ски про­ли­той кро­вью он не захо­тел, но имя рим­ско­го наро­да запят­нал таким страш­ным зло­де­я­ни­ем, какое может быть искуп­ле­но толь­ко каз­нью. Како­вы же у него, надо думать, пала­чи, когда он даже сво­их вра­чей исполь­зу­ет не для спа­се­ния людей, а для убий­ства?

(XVII, 36) Но про­чи­та­ем даль­ше: «Клят­вой в вер­но­сти пре­не­брег­ли». Что́ это зна­чит само по себе, затруд­ня­юсь объ­яс­нить, но, на осно­ва­нии того, что гово­рит­ся даль­ше, подо­зре­ваю, что речь идет о явном клят­во­пре­ступ­ле­нии тех судей, кото­рые суди­ли тебя и у кото­рых в ту пору были бы отня­ты полу­чен­ные ими день­ги, если бы они не потре­бо­ва­ли от сена­та охра­ны⁵⁶. И вот поче­му я подо­зре­ваю, что гово­рит­ся имен­но о них: как раз это клят­во­пре­ступ­ле­ние (я в этом уве­рен) самое выдаю­ще­е­ся, самое необы­чай­ное в нашем государ­стве, меж­ду тем как те, с кото­ры­ми ты всту­пил в сго­вор, дав им клят­ву, тебя к суду за клят­во­пре­ступ­ле­ние не при­вле­ка­ют⁵⁷.

(37) Далее, к отве­ту гаруспи­ков, как вижу, добав­ле­но сле­дую­щее: «Древ­ние и тай­ные жерт­во­при­но­ше­ния совер­ше­ны недо­ста­точ­но тща­тель­но и осквер­не­ны». Гаруспи­ки ли гово­рят это или же боги отцов и боги-пена­ты? Конеч­но, мно­го есть таких, на кого может пасть подо­зре­ние в этом про­ступ­ке. На кого же, как не на одно­го Пуб­лия Кло­дия? Раз­ве не ясно ска­за­но, какие имен­но свя­щен­но­дей­ст­вия осквер­не­ны? Что может быть ска­за­но более понят­но, более бла­го­го­вей­но, более вну­ши­тель­но? «Древ­ние и тай­ные». Я утвер­ждаю, что Лен­тул, ора­тор стро­гий и крас­но­ре­чи­вый, высту­пая обви­ни­те­лем про­тив тебя, чаще все­го поль­зо­вал­ся имен­но эти­ми сло­ва­ми, кото­рые, как гово­рят, взя­ты из этрус­ских книг и теперь обра­ще­ны и истол­ко­ва­ны про­тив тебя. И в самом деле, какое жерт­во­при­но­ше­ние явля­ет­ся столь же древним, как это, полу­чен­ное нами от царей, и столь же ста­рин­ным, как наш город? А какое жерт­во­при­но­ше­ние хра­нит­ся в такой глу­бо­кой тайне, как это? Ведь оно ограж­де­но не толь­ко от любо­пыт­ных, но и от неча­ян­но бро­шен­ных взглядов; уже не гово­рю — зло­на­ме­рен­ный, но даже неосто­рож­ный не сме­ет при­бли­зить­ся к нему. Никто не при­пом­нит слу­чая, чтобы до Пуб­лия Кло­дия кто-нибудь оскор­бил это свя­щен­но­дей­ст­вие, чтобы кто-нибудь попы­тал­ся вой­ти, чтобы кто-нибудь к нему отнес­ся с пре­не­бре­же­ни­ем; не было муж­чи­ны, кото­ро­го бы не охва­ты­вал ужас при мыс­ли о нем. Жерт­во­при­но­ше­ние это совер­ша­ют девы-вестал­ки за рим­ский народ в доме лица, обле­чен­но­го импе­ри­ем, совер­ша­ют с необы­чай­но стро­ги­ми обряда­ми, посвя­щен­ны­ми той богине, чье имя муж­чи­нам даже нель­зя знать, кото­рую Кло­дий пото­му и назы­ва­ет Доб­рой, что она про­сти­ла ему столь тяж­кое зло­де­я­ние.

(XVIII) Нет, она не про­сти­ла, поверь мне. Или ты, быть может, дума­ешь, что ты про­щен, так как судьи отпу­сти­ли тебя обо­бран­ным, оправ­дан­ным по их при­го­во­ру и осуж­ден­ным по все­об­ще­му при­го­во­ру, или так как ты не лишил­ся зре­ния, чем, как при­ня­то думать, кара­ет­ся нару­ше­ние это­го запре­та? (38) Но какой муж­чи­на до тебя пред­на­ме­рен­но при­сут­ст­во­вал при совер­ше­нии этих свя­щен­но­дей­ст­вий? Поэто­му раз­ве кто-нибудь может знать о нака­за­нии, какое после­ду­ет за этим пре­ступ­ле­ни­ем? Или сле­пота глаз повреди­ла бы тебе боль­ше, чем сле­пота раз­вра­та? Ты не пони­ма­ешь даже того, что ты дол­жен ско­рее желать незря­чих глаз сво­его пра­пра­деда⁵⁸, чем горя­щих глаз сво­ей сест­ры? Вду­май­ся в это и ты, пра­во, пой­мешь, что тебя до сего вре­ме­ни мину­ет кара со сто­ро­ны людей, а не богов. Ведь это люди защи­ти­ли тебя, совер­шив­ше­го гнус­ней­шее дело; это люди тебя, под­лей­ше­го и зло­вред­ней­ше­го чело­ве­ка, вос­хва­ли­ли; это люди оправ­да­ли тебя, уже почти сознав­ше­го­ся в сво­ем пре­ступ­ле­нии; это у людей не вызва­ла скор­би без­за­кон­ность тво­е­го блудо­де­я­ния, кото­рым ты их оскор­бил⁵⁹; это люди дали тебе ору­жие, одни — про­тив меня, дру­гие впо­след­ст­вии — про­тив зна­ме­ни­то­го непо­беди­мо­го граж­да­ни­на⁶⁰; от людей тебе уже нече­го доби­вать­ся бо́льших мило­стей — это я при­знаю. (39) Что каса­ет­ся бес­смерт­ных богов, то какое более тяж­кое нака­за­ние, чем бешен­ство или безу­мие, могут они послать чело­ве­ку? Неуже­ли ты дума­ешь, что те, кото­рых ты видишь в тра­геди­ях и кото­рые муча­ют­ся и поги­ба­ют от раны и от боли в теле, боль­ше про­гне­ви­ли бес­смерт­ных богов, чем те, кого изо­бра­жа­ют в состо­я­нии безу­мия? Хоро­шо извест­ные нам вопли и сто­ны Фил­ок­те­та⁶¹, как они ни страш­ны, все же не столь жал­ки, как сума­сше­ст­вие Афа­ман­та⁶² и муки мате­ре­убийц, дожив­ших до ста­ро­сти⁶³. Когда ты на народ­ных сход­ках испус­ка­ешь кри­ки, подоб­ные кри­кам фурий, когда ты сно­сишь дома граж­дан, когда ты кам­ня­ми про­го­ня­ешь с фору­ма чест­ней­ших мужей, когда ты швы­ря­ешь пылаю­щие факе­лы в дома соседей, когда ты пре­да­ешь пла­ме­ни свя­щен­ные зда­ния⁶⁴, когда ты под­стре­ка­ешь рабов, когда ты пре­ры­ва­ешь свя­щен­но­дей­ст­вия и игры, когда ты не отли­ча­ешь жены от сест­ры, когда ты не пони­ма­ешь, в чью спаль­ню ты вхо­дишь, — вот тогда ты впа­да­ешь в исступ­ле­ние, тогда ты бес­ну­ешь­ся, тогда ты и несешь кару, кото­рая толь­ко одна бес­смерт­ны­ми бога­ми и назна­че­на людям за пре­ступ­ле­ние. Ведь тело наше, по сла­бо­сти сво­ей, само по себе под­вер­же­но мно­гим слу­чай­но­стям; да и само оно часто от малей­шей при­чи­ны раз­ру­ша­ет­ся; но стре­лы богов вон­за­ют­ся в умы нече­сти­вых. Поэто­му, когда гла­за твои тебя увле­ка­ют на путь вся­че­ско­го пре­ступ­ле­ния, ты более жалок, чем был бы, будь ты вовсе лишен глаз.

(XIX, 40) Но так как обо всем том, в чем, по сло­вам гаруспи­ков, были допу­ще­ны погреш­но­сти, ска­за­но доста­точ­но, посмот­рим, от чего, по сло­вам тех же гаруспи­ков, бес­смерт­ные боги уже пре­до­сте­ре­га­ют: «Из-за раздо­ров и раз­но­гла­сий сре­ди опти­ма­тов не долж­но воз­ни­кать рез­ни и опас­но­стей для отцов-сена­то­ров и пер­во­при­сут­ст­ву­ю­щих, и они, по реше­нию богов, не долж­ны лишать­ся помо­щи; поэто­му про­вин­ции и вой­ско не долж­ны быть отда­ны во власть одно­му, и да не будет огра­ни­че­ния…»⁶⁵. Все это — сло­ва гаруспи­ков; от себя я не добав­ляю ниче­го. Итак, кто же разду­ва­ет раздо­ры сре­ди опти­ма­тов? Все тот же один чело­век и при­том вовсе не по какой-то осо­бой сво­ей ода­рен­но­сти или глу­бине ума, но вслед­ст­вие, так ска­зать, наших про­ма­хов, кото­рые ему было лег­ко заме­тить, так как они вполне ясно вид­ны. Ведь ущерб, кото­рый тер­пит государ­ство, еще более позо­рен отто­го, что потря­се­ния в государ­стве вызы­ва­ют­ся чело­ве­ком незна­чи­тель­ным; ина­че оно, подоб­но храб­ро­му мужу, ранен­но­му в бою в грудь храб­рым про­тив­ни­ком, пало бы с честью. (41) Тибе­рий Гракх потряс государ­ст­вен­ный строй. Но каких стро­гих пра­вил, како­го крас­но­ре­чия, како­го досто­ин­ства был этот муж! Он ни в чем не изме­нил выдаю­щей­ся и заме­ча­тель­ной доб­ле­сти сво­его отца и сво­его деда, Пуб­лия Афри­кан­ско­го⁶⁶, если не гово­рить о том, что он отпал от сена­та. За ним после­до­вал Гай Гракх; каким умом, каким крас­но­ре­чи­ем, какой силой, какой убеди­тель­но­стью слов отли­чал­ся он! Прав­да, чест­ные люди огор­ча­лись тем, что эти столь вели­кие досто­ин­ства не были направ­ле­ны на осу­щест­вле­ние луч­ших наме­ре­ний и стрем­ле­ний. Сам Луций Сатур­нин⁶⁷ был таким необуздан­ным и едва ли не одер­жи­мым чело­ве­ком, что стал выдаю­щим­ся дея­те­лем, умев­шим взвол­но­вать и вос­пла­ме­нить людей неопыт­ных. Сто­ит ли мне гово­рить о Суль­пи­ции?⁶⁸ Он высту­пал так убеди­тель­но, так при­ят­но, так крат­ко, что мог дости­гать сво­ей речью и того, что бла­го­ра­зум­ные люди впа­да­ли в заблуж­де­ние, и того, что у чест­ных людей появ­ля­лись менее чест­ные взгляды. Спо­рить и изо дня в день сра­жать­ся с эти­ми людь­ми за бла­го оте­че­ства было, прав­да, труд­но для тех, кто тогда управ­лял государ­ст­вом, но труд­но­сти эти все же были в какой-то мере достой­ны­ми.

(XX, 42) Бес­смерт­ные боги! А этот чело­век, о кото­ром я и сам теперь гово­рю так мно­го? Что он такое? Чего он сто́ит? Есть ли в нем хоть что-нибудь такое, чтобы наше огром­ное государ­ство, если бы оно пало (да сохра­нят нас боги от это­го!), мог­ло чув­ст­во­вать, что оно сра­же­но рукой мужа? После смер­ти отца он пре­до­ста­вил свою ран­нюю юность похо­ти бога­тых фиг­ля­ров; удо­вле­тво­рив их рас­пу­щен­ность, он дома погряз в блуде и кро­во­сме­ше­нии; затем, уже воз­му­жав, он отпра­вил­ся в про­вин­цию и посту­пил на воен­ную служ­бу, а там, пре­тер­пев над­ру­га­тель­ства от пира­тов, удо­вле­тво­рил похоть даже кили­кий­цев и вар­ва­ров; потом, гнус­ным пре­ступ­ле­ни­ем вызвав бес­по­ряд­ки в вой­ске Луция Лукул­ла, бежал оттуда⁶⁹ и в Риме, вско­ре после сво­его при­езда всту­пил в сго­вор со сво­и­ми роди­ча­ми о том, что не станет при­вле­кать их к суду, а у Кати­ли­ны взял день­ги за позор­ней­шую пре­ва­ри­ка­цию⁷⁰. Затем он отпра­вил­ся с Муре­ной в про­вин­цию Гал­лию, где состав­лял заве­ща­ния от име­ни умер­ших, уби­вал мало­лет­них, всту­пал в мно­го­чис­лен­ные про­ти­во­за­кон­ные согла­ше­ния и пре­ступ­ные сооб­ще­ства. Как толь­ко он воз­вра­тил­ся оттуда, он собрал в свою поль­зу все необы­чай­но бога­тые и обиль­ные дохо­ды с поля⁷¹, при­чем он — сто­рон­ник наро­да! — бес­чест­ней­шим обра­зом обма­нул народ, и он же — мило­серд­ный чело­век! — в сво­ем доме сам пре­дал мучи­тель­ней­шей смер­ти раздат­чи­ков из всех триб. (43) Нача­лась памят­ная нам кве­сту­ра⁷², роко­вая для государ­ства, для свя­щен­но­дей­ст­вий, для рели­ги­оз­ных запре­тов, для ваше­го авто­ри­те­та, для уго­лов­но­го суда; за вре­мя ее он оскор­бил богов и людей, совесть, стыд­ли­вость, авто­ри­тет сена­та, пра­во писа­ное и непи­са­ное, зако­ны, пра­во­судие. И все это было для него сту­пе­нью, — о, зло­счаст­ные вре­ме­на и наши неле­пые раздо­ры! — имен­но это было для Пуб­лия Кло­дия пер­вой сту­пе­нью к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти; это поз­во­ли­ло ему кичить­ся бла­го­во­ле­ни­ем наро­да и откры­ло путь к воз­вы­ше­нию.

Ведь у Тибе­рия Грак­ха все­об­щее недо­воль­ство Нуман­тин­ским дого­во­ром⁷³, в заклю­че­нии кото­ро­го он участ­во­вал как кве­стор кон­су­ла Гая Ман­ци­на, и суро­вость, про­яв­лен­ная сена­том при рас­тор­же­нии это­го дого­во­ра, вызва­ли раз­дра­же­ние и страх, что и заста­ви­ло это­го храб­ро­го и слав­но­го мужа изме­нить стро­гим воз­зре­ни­ям сво­их отцов. А Гай Гракх? Смерть бра­та, чув­ство дол­га, скорбь и вели­ко­ду­шие подвиг­ли его на мще­ние за род­ную кровь. Сатур­нин, как мы зна­ем, сде­лал­ся сто­рон­ни­ком наро­да, оскорб­лен­ный тем, что во вре­мя доро­го­виз­ны хле­ба сенат отстра­нил его, кве­сто­ра, от дела снаб­же­ния зер­ном⁷⁴, кото­рым он тогда ведал, и пору­чил это дело Мар­ку Скав­ру. Суль­пи­ция, из наи­луч­ших побуж­де­ний про­ти­во­дей­ст­во­вав­ше­го Гаю Юлию, кото­рый неза­кон­но домо­гал­ся кон­суль­ства⁷⁵, вея­ние бла­го­склон­но­сти наро­да увлек­ло даль­ше, чем сам Суль­пи­ций хотел. (XXI, 44) У всех этих людей было осно­ва­ние, поче­му они так посту­па­ли, неспра­вед­ли­вое (ибо ни у кого не может быть спра­вед­ли­во­го осно­ва­ния вредить государ­ству), но все же важ­ное и свя­зан­ное с неко­то­рым чув­ст­вом обиды, при­ли­че­ст­ву­ю­щим мужу. Что же каса­ет­ся Пуб­лия Кло­дия, то он, носив­ший рань­ше пла­тья шафран­но­го цве­та, мит­ру, жен­ские сан­да­лии, пур­пур­ные повя­зоч­ки и нагруд­ник, от псал­те­рия⁷⁶, от гнус­но­сти, от раз­вра­та неожи­дан­но сде­лал­ся сто­рон­ни­ком наро­да. Если бы жен­щи­ны не заста­ли его в таком наряде, если бы рабы­ни из мило­сти не выпу­сти­ли его оттуда, куда ему нель­зя было вхо­дить, то сто­рон­ни­ка наро­да был бы лишен рим­ский народ, государ­ство было бы лише­но тако­го граж­да­ни­на. Из-за наших бес­смыс­лен­ных раздо­ров, от кото­рых бес­смерт­ные боги и пре­до­сте­ре­га­ют нас недав­ни­ми зна­ме­ни­я­ми, из чис­ла пат­ри­ци­ев был выхва­чен один чело­век, кото­ро­му нель­зя было стать народ­ным три­бу­ном⁷⁷. (45) Годом ранее это­му весь­ма рез­ко и еди­но­душ­но вос­про­ти­ви­лись и брат это­го чело­ве­ка, Метелл⁷⁸, и весь сенат, в кото­ром даже в ту пору (при пер­во­при­сут­ст­ву­ю­щем Гнее Пом­пее, так­же выска­зав­шем свое мне­ние) еще гос­под­ст­во­ва­ло согла­сие. Но когда в среде опти­ма­тов нача­лись раздо­ры, от кото­рых нас теперь пре­до­сте­ре­га­ют, все изме­ни­лось и при­шло в смя­те­ние; тогда и про­изо­шло то, чего, будучи кон­су­лом, не допу­стил брат Кло­дия, чему вос­пре­пят­ст­во­вал его сво­як и сото­ва­рищ⁷⁹, зна­ме­ни­тей­ший муж, в свое вре­мя огра­див­ший его от судеб­но­го пре­сле­до­ва­ния^[1]. Во вре­мя рас­при меж­ду пер­вы­ми людь­ми государ­ства это сде­лал тот кон­сул⁸⁰, кото­ро­му сле­до­ва­ло быть злей­шим недру­гом Кло­дия, но кото­рый оправ­ды­вал свой посту­пок жела­ни­ем того чело­ве­ка, чье вли­я­ние ни у кого не мог­ло вызы­вать недо­воль­ства⁸¹. В государ­ство был бро­шен факел, мерз­кий и несу­щий несча­стье; мети­ли в ваш авто­ри­тет, в досто­ин­ство важ­ней­ших сосло­вий, в согла­сие меж­ду все­ми чест­ны­ми людь­ми, сло­вом, в весь государ­ст­вен­ный строй; несо­мнен­но, мети­ли имен­но в это, когда страш­ный пожар этих памят­ных нам вре­мен направ­ля­ли про­тив меня, рас­крыв­ше­го все эти дела. Я при­нял огонь на себя, один я вспых­нул, защи­щая оте­че­ство, но так, что вы, тоже окру­жен­ные пла­ме­нем, виде­ли, что я, ради ваше­го спа­се­ния, пер­вый постра­дал и был оку­тан дымом.

(XXII, 46) Все еще не успо­ка­и­ва­лись раздо­ры, а нена­висть к тем, кто, по обще­му мне­нию, меня защи­щал, даже воз­рас­та­ла. Тогда по пред­ло­же­нию этих людей, по почи­ну Пом­пея, кото­рый не толь­ко сво­им вли­я­ни­ем, но и прось­ба­ми побудил Ита­лию, жаж­дав­шую видеть меня, побудил вас, тре­бо­вав­ших меня, и рим­ский народ, тос­ко­вав­ший по мне, доби­вать­ся мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах, и вот я воз­вра­щен из изгна­ния. Пусть, нако­нец, пре­кра­тят­ся раздо­ры! Успо­ко­им­ся после про­дол­жи­тель­ных раз­но­гла­сий! Но нет — это­го нам не поз­во­ля­ет все тот же губи­тель: он сзы­ва­ет народ­ные сход­ки, мутит и вол­ну­ет, про­да­ет­ся то той, то этой сто­роне; одна­ко люди, если Кло­дий их похва­лит, не слиш­ком ценят эти похва­лы; они раду­ют­ся, ско­рее, тому, что Кло­дий пори­ца­ет тех, кого они не любят. Впро­чем, Кло­дий меня ничуть не удив­ля­ет (на что дру­гое он спо­со­бен?); я удив­ля­юсь поведе­нию муд­рей­ших и достой­ней­ших людей⁸²: во-пер­вых, тому, что они тер­пят, чтобы каж­до­го про­слав­лен­но­го чело­ве­ка с мно­го­чис­лен­ны­ми вели­чай­ши­ми заслу­га­ми перед государ­ст­вом сво­и­ми выкри­ка­ми оскорб­лял гнус­ней­ший чело­век; во-вто­рых, их мне­нию, буд­то чья-либо сла­ва и досто­ин­ство могут быть уни­же­ны зло­ре­чи­ем со сто­ро­ны отъ­яв­лен­но­го него­дяя (имен­но это менее все­го слу­жит им к чести); нако­нец, тому, что они не чув­ст­ву­ют (прав­да, они это, как все-таки кажет­ся, уже подо­зре­ва­ют), что беше­ные и бур­ные напад­ки Пуб­лия Кло­дия могут обра­тить­ся про­тив них самих. (47) А из-за это­го уж очень силь­но­го раз­ла­да меж­ду теми и дру­ги­ми в тело государ­ства вон­зи­лись копья, кото­рые я, пока они вон­за­лись толь­ко в мое тело, еще мог тер­петь, хотя и с трудом. Если бы Кло­дий не пре­до­ста­вил себя сна­ча­ла в рас­по­ря­же­ние тех людей, кото­рых счи­тал порвав­ши­ми с вами⁸³, если бы он — пре­крас­ный совет­чик! — не пре­воз­но­сил их до небес сво­и­ми похва­ла­ми, если бы он не угро­жал вве­сти вой­ско Гая Цеза­ря (насчет него он пытал­ся нас обма­нуть⁸⁴, но его никто не опро­вер­гал), если бы он, повто­ряю, не угро­жал вве­сти в Курию это вой­ско с враж­деб­ны­ми целя­ми, если бы он не вопил, что дей­ст­ву­ет с помо­щью Гнея Пом­пея, по сове­ту Мар­ка Крас­са, если бы он не утвер­ждал, что кон­су­лы с ним объ­еди­ни­лись (в одном этом он не лгал), то раз­ве он мог бы столь жесто­ко мучить меня, столь пре­ступ­но тер­зать государ­ство?

(XXIII, 48) Увидев, что вы сно­ва вздох­ну­ли сво­бод­но, изба­вив­шись от стра­ха рез­ни, что ваш авто­ри­тет сно­ва всплы­ва­ет из пучи­ны раб­ства, что ожи­ва­ют память и тос­ка по мне, он вдруг начал лжи­вей­шим обра­зом про­да­вать­ся вам; тогда он стал утвер­ждать — и здесь, и на народ­ных сход­ках, — что Юли­е­вы зако­ны⁸⁵ изда­ны вопре­ки авспи­ци­ям. В чис­ле этих зако­нов был и тот кури­ат­ский закон, кото­рый послу­жил осно­ва­ни­ем для все­го его три­бу­на­та⁸⁶; это­го он не видел, ослеп­лен­ный сво­им безу­ми­ем; на сход­ках он пре­до­став­лял сло­во храб­рей­ше­му мужу Мар­ку Бибу­лу; он спра­ши­вал его, все­гда ли наблюдал тот за небес­ны­ми зна­ме­ни­я­ми в то вре­мя, когда Гай Цезарь пред­ла­гал зако­ны. Бибул отве­чал, что он за небес­ны­ми зна­ме­ни­я­ми наблюдал⁸⁷. Он спра­ши­вал авгу­ров, пра­виль­но ли было про­веде­но то, что было про­веде­но таким обра­зом. Они отве­ча­ли, что непра­виль­но. К нему необы­чай­но бла­го­во­ли­ли неко­то­рые чест­ные мужи, ока­зав­шие мне вели­чай­шие услу­ги, но, пола­гаю, не знав­шие о его бешен­стве. Он пошел даль­ше: начал напа­дать даже на Гнея Пом­пея, вдох­но­ви­те­ля его замыс­лов, как он обыч­но заяв­лял; кое с кем он пытал­ся завя­зать хоро­шие отно­ше­ния. (49) Этот чело­век был тогда, оче­вид­но, увле­чен надеж­дой на то, что он, путем неслы­хан­но­го пре­ступ­ле­ния опо­ро­чив­ший усми­ри­те­ля меж­до­усоб­ной вой­ны, носив­ше­го тогу⁸⁸, смо­жет нане­сти удар даже зна­ме­ни­тей­ше­му мужу, победи­те­лю в вой­нах с внеш­ни­ми вра­га­ми; тогда-то в хра­ме Касто­ра и был захва­чен тот пре­ступ­ный кин­жал, едва не погу­бив­ший нашей дер­жа­вы⁸⁹. Тогда тот чело­век, для кото­ро­го ни один вра­же­ский город не оста­вал­ся запер­тым в тече­ние про­дол­жи­тель­но­го вре­ме­ни, кото­рый силой и доб­ле­стью все­гда пре­одоле­вал все тес­ни­ны, встре­чав­ши­е­ся на его пути, все город­ские сте­ны, как бы высо­ки они ни были, сам ока­зал­ся оса­жден­ным в сво­ем доме, и реше­ни­ем и поведе­ни­ем сво­им изба­вив меня от обви­не­ний в тру­со­сти, кото­рой попре­ка­ют меня неко­то­рые неис­ку­шен­ные люди⁹⁰. Ибо если для Гнея Пом­пея, мужа храб­рей­ше­го из всех, когда-либо суще­ст­во­вав­ших, было ско­рее несча­стьем, чем позо­ром, не видеть све­та, пока Пуб­лий Кло­дий был народ­ным три­бу­ном, не появ­лять­ся на людях, тер­петь его угро­зы, когда Кло­дий гово­рил на сход­ках о сво­ем наме­ре­нии постро­ить в Кари­нах дру­гой пор­тик, кото­рый соот­вет­ст­во­вал бы пор­ти­ку на Пала­тине⁹¹, то для меня поки­нуть свой дом, чтобы пре­да­вать­ся скор­би на поло­же­нии част­но­го лица, несо­мнен­но, было тяж­ко, но поки­нуть его ради бла­га государ­ства было поступ­ком слав­ным.

(XXIV, 50) Итак, вы види­те, что губи­тель­ные раздо­ры сре­ди опти­ма­тов воз­вра­ща­ют силы чело­ве­ку, дав­но уже (и по его соб­ст­вен­ной вине) повер­жен­но­му и рас­про­стер­то­му на зем­ле, чело­ве­ку, чье бешен­ство в его нача­ле было под­дер­жа­но несо­гла­си­я­ми тех, кото­рые, как тогда каза­лось, отвер­ну­лись от вас⁹². А даль­ней­шие дей­ст­вия Кло­дия — уже к кон­цу его три­бу­на­та и даже после него — нашли себе защит­ни­ков в лице хули­те­лей и про­тив­ни­ков⁹³ тех людей; они вос­про­ти­ви­лись тому, чтобы губи­тель государ­ства был из него уда­лен, даже тому, чтобы он был при­вле­чен к суду, и даже тому, чтобы он ока­зал­ся част­ным лицом⁹⁴. Неуже­ли кто-нибудь из чест­ней­ших мужей мог согре­вать на сво­ей груди и леле­ять эту ядо­ви­тую и зло­вред­ную змею? Каким его одол­же­ни­ем были они обма­ну­ты? «Мы хотим, — гово­рят они, — чтобы был чело­век, кото­рый мог бы на народ­ной сход­ке умень­шить вли­я­ние Пом­пея». Чтобы его вли­я­ние ума­лил сво­им пори­ца­ни­ем Кло­дий? Я хотел бы, чтобы тот выдаю­щий­ся чело­век, кото­рый ока­зал мне вели­чай­шую услу­гу при моем вос­ста­нов­ле­нии в пра­вах, пра­виль­но понял то, что я ска­жу, а ска­жу я, во вся­ком слу­чае, то, что чув­ст­вую. Мне каза­лось, кля­нусь богом вер­но­сти, что Пуб­лий Кло­дий ума­лял вели­чай­шее досто­ин­ство Гнея Пом­пея имен­но тогда, когда без­мер­ны­ми похва­ла­ми его пре­воз­но­сил. (51) Когда, ска­жи­те, была более гром­кой сла­ва Гая Мария: тогда ли, когда Гай Глав­ция⁹⁵ его про­слав­лял, или тогда, когда он впо­след­ст­вии, раз­дра­жен­ный про­тив него, его пори­цал? А Пуб­лий Кло­дий? Был ли он, обе­зу­мев­ший и уже дав­но вле­ко­мый навстре­чу каре и гибе­ли, более отвра­ти­те­лен или более запят­нан тогда, когда обви­нял Гнея Пом­пея, или тогда, когда он поно­сил весь сенат? Я удив­ля­юсь одно­му: меж­ду тем как пер­вое по серд­цу людям раз­гне­ван­ным, вто­рое так мало огор­ча­ет столь чест­ных граж­дан. Но дабы это впредь не достав­ля­ло удо­воль­ст­вия чест­ней­шим мужам, пусть они про­чи­та­ют ту речь Пуб­лия Кло­дия на народ­ной сход­ке, о кото­рой я гово­рю: воз­ве­ли­чи­ва­ет ли он в ней Пом­пея или же, ско­рее, поро­чит? Бес­спор­но, он его вос­хва­ля­ет, гово­рит, что сре­ди наших граж­дан — это един­ст­вен­ный чело­век, достой­ный нашей про­слав­лен­ной дер­жа­вы, и заяв­ля­ет, что сам он Пом­пею луч­ший друг и что они поми­ри­лись. (52) Хотя я и не знаю, что это озна­ча­ет, все же, по мое­му мне­нию, у Кло­дия, будь он дру­гом Пом­пею, не появи­лось бы наме­ре­ния вос­хва­лять его. В самом деле, мог ли он боль­ше ума­лить заслу­ги Пом­пея, будь он ему даже злей­шим недру­гом? Пусть те, кото­рые радо­ва­лись его непри­яз­ни к Пом­пею и по этой при­чине смот­ре­ли сквозь паль­цы на его столь мно­го­чис­лен­ные и столь тяж­кие зло­де­я­ния, а ино­гда даже руко­плес­ка­ли его неудер­жи­мо­му и раз­нуздан­но­му бешен­ству, обра­тят вни­ма­ние на то, как быст­ро он пере­ме­нил­ся. Ведь теперь он уже вос­хва­ля­ет Пом­пея, напа­да­ет на тех, кому ранее про­да­вал­ся. Что, по ваше­му мне­нию, сде­ла­ет он, если для него откро­ет­ся путь к под­лин­но­му при­ми­ре­нию, когда он так хочет создать види­мость при­ми­ре­ния?⁹⁶

(XXV, 53) На какие же дру­гие раздо­ры меж­ду опти­ма­та­ми могут ука­зы­вать бес­смерт­ные боги? Ведь под этим выра­же­ни­ем нель­зя под­ра­зу­ме­вать ни Пуб­лия Кло­дия, ни кого-либо из его сто­рон­ни­ков или совет­чи­ков. Этрус­ские кни­ги содер­жат опре­де­лен­ные назва­ния, кото­рые могут отно­сить­ся к таким граж­да­нам, как они. Как вы сей­час узна­е­те, тех людей, чьи наме­ре­ния и поступ­ки без­за­кон­ны и совер­шен­но несов­ме­сти­мы с общим бла­гом, они назы­ва­ют дур­ны­ми, отверг­ну­ты­ми. Поэто­му, когда бес­смерт­ные боги пре­до­сте­ре­га­ют от раздо­ров сре­ди опти­ма­тов, то гово­рят они о раз­но­гла­сии сре­ди про­слав­лен­ных и высо­ко заслу­жен­ных граж­дан. Когда они пред­ве­ща­ют опас­ность и рез­ню людям, гла­вен­ст­ву­ю­щим в государ­стве, они исклю­ча­ют Кло­дия, кото­рый так же далек от гла­вен­ст­ву­ю­щих, как от чистых, как от бла­го­че­сти­вых. (54) Это вам, о горя­чо люби­мые и чест­ней­шие граж­дане, боги велят забо­тить­ся о вашем бла­го­по­лу­чии и быть пред­у­смот­ри­тель­ны­ми; они пред­ве­ща­ют вам рез­ню сре­ди пер­вых людей государ­ства, а затем — то, что неми­ну­е­мо сле­ду­ет за гибе­лью опти­ма­тов; нам сове­ту­ют при­нять меры, чтобы государ­ство не ока­за­лось во вла­сти одно­го чело­ве­ка. Но даже если бы боги не вну­ши­ли нам это­го стра­ха сво­и­ми пре­до­сте­ре­же­ни­я­ми, мы все же дей­ст­во­ва­ли бы по сво­е­му соб­ст­вен­но­му разу­ме­нию и на осно­ва­нии дога­док. Ведь раздо­ры меж­ду слав­ны­ми и могу­ще­ст­вен­ны­ми мужа­ми обыч­но кон­ча­ют­ся не чем иным, как все­об­щей гибе­лью, или гос­под­ст­вом победи­те­ля, или уста­нов­ле­ни­ем цар­ской вла­сти. Нача­лись раздо­ры меж­ду Луци­ем Сул­лой, знат­ней­шим и храб­рей­шим кон­су­лом, и про­слав­лен­ным граж­да­ни­ном Мари­ем; и тому и дру­го­му при­шлось поне­сти пора­же­ние, при­нес­шее победи­те­лю цар­скую власть. С Окта­ви­ем стал враж­до­вать его кол­ле­га Цин­на; каж­до­му из них уда­ча при­нес­ла цар­скую власть, неуда­ча — смерть⁹⁷. Тот же Сул­ла одер­жал верх вто­рич­но; на этот раз он, без сомне­ния, обла­дал цар­ской вла­стью, хотя и вос­ста­но­вил преж­ний государ­ст­вен­ный строй. (55) И ныне явная нена­висть глу­бо­ко запа­ла в серд­ца вид­ней­ших людей и уко­ре­ни­лась в них; пер­вые люди государ­ства враж­ду­ют меж­ду собой, а кое-кто поль­зу­ет­ся этим. Кто не осо­бен­но силен сам, тот все же рас­счи­ты­ва­ет на какую-то уда­чу и бла­го­при­ят­ные обсто­я­тель­ства, а кто, бес­спор­но, более могу­ще­ст­вен, тот ино­гда, пожа­луй, поба­и­ва­ет­ся замыс­лов и реше­ний сво­их недру­гов. Покон­чим же с эти­ми раздо­ра­ми в государ­стве! Все те опа­се­ния, какие пред­ска­за­ны нам, будут вско­ре устра­не­ны; та под­лая змея, кото­рая то скро­ет­ся в одном месте, то выпол­зет и про­кра­дет­ся в дру­гое, вско­ре издохнет, уни­что­жен­ная и раздав­лен­ная.

(XXVI) Ведь те же кни­ги пре­до­сте­ре­га­ют нас: «Тай­ные замыс­лы не долж­ны нано­сить государ­ству ущер­ба». Какие же замыс­лы могут быть более тай­ны­ми, неже­ли замыс­лы того чело­ве­ка, кото­рый осме­лил­ся ска­зать на народ­ной сход­ке, что надо издать эдикт о при­оста­нов­ке судо­про­из­вод­ства, пре­рвать слу­ша­ние дел в суде, запе­реть эра­рий, упразд­нить суды? Или вы, быть может, пола­га­е­те, что мысль об этом огром­ном пото­пе, об этом кру­ше­нии государ­ства мог­ла прий­ти Пуб­лию Кло­дию на ум вне­зап­но, когда он сто­ял на рострах⁹⁸, без того, чтобы он зара­нее это обду­мал? Ведь его жизнь — в пьян­стве, в раз­вра­те, в сне, в без­рас­суд­ней­шей и безум­ней­шей наг­ло­сти. Так вот имен­но в эти бес­сон­ные ночи — и при­том в сооб­ще­стве с дру­ги­ми людь­ми — и был состря­пан и обду­ман этот замы­сел пре­кра­тить судо­про­из­вод­ство. Запом­ни­те, отцы-сена­то­ры: эти пре­ступ­ные речи уже не раз каса­лись наше­го слу­ха, а путь к поги­бе­ли вымо­щен при­выч­кой слы­шать одно и то же.

(56) Даль­ше сле­ду­ет совет: «Не ока­зы­вать слиш­ком боль­шо­го поче­та низ­ким и отверг­ну­тым людям». Рас­смот­рим сло­во «отверг­ну­тые»; кто такие «низ­кие», я выяс­ню потом. Но все-таки надо при­знать, что это сло­во боль­ше все­го под­хо­дит к тому чело­ве­ку, кото­рый, без вся­ко­го сомне­ния, явля­ет­ся самым низ­ким из всех людей. Кто же такие «отверг­ну­тые»? Я пола­гаю, что это не те, кото­рым когда-то было отка­за­но в почет­ной долж­но­сти из-за ошиб­ки сограж­дан, а не ввиду каких-либо их соб­ст­вен­ных недо­стат­ков; ибо это, дей­ст­ви­тель­но, не раз слу­ча­лось с мно­ги­ми чест­ней­ши­ми граж­да­на­ми и весь­ма ува­жае­мы­ми мужа­ми. «Отверг­ну­тые» — это те, кото­рых, несмот­ря на то, что они во всем пре­успе­ва­ли, вопре­ки зако­нам устра­и­ва­ли бои гла­ди­а­то­ров⁹⁹, совер­шен­но откры­то зани­ма­лись под­ку­пом, отверг­ли не толь­ко посто­рон­ние люди, но даже их соб­ст­вен­ные соседи, чле­ны триб город­ских и сель­ских. Нам сове­ту­ют не ока­зы­вать этим людям «слиш­ком боль­шо­го поче­та». Это ука­за­ние долж­но быть нам по серд­цу; одна­ко рим­ский народ сам, без вся­ко­го пре­до­сте­ре­же­ния гаруспи­ков, по соб­ст­вен­но­му почи­ну при­нял меры про­тив это­го зла. (57) Осте­ре­гай­тесь «низ­ких»; людей это­го рода очень мно­го, но вот их пред­во­ди­тель и гла­варь. И в самом деле, если бы какой-нибудь выдаю­щий­ся поэт захо­тел изо­бра­зить само­го низ­ко­го чело­ве­ка, какой толь­ко может быть, пре­ис­пол­нен­но­го любых поро­ков, какие толь­ко мож­но вооб­ра­зить и собрать, наблюдая раз­ных людей, то он, конеч­но, не смог бы най­ти ни одно­го позор­но­го каче­ства, кото­ро­го был бы лишен Пуб­лий Кло­дий, и даже не заме­тил бы мно­гих, глу­бо­ко уко­ре­нив­ших­ся в нем и от него неот­де­ли­мых.

(XXVII) С роди­те­ля­ми, с бес­смерт­ны­ми бога­ми и с отчиз­ной нас преж­де все­го свя­зы­ва­ет при­ро­да: в одно и то же вре­мя нас берут на руки¹⁰⁰, на днев­ной свет, наде­ля­ют нас дыха­ни­ем, нис­по­слан­ным с неба, и пре­до­став­ля­ют нам опре­де­лен­ные пра­ва сво­бод­но­го граж­дан­ства. Кло­дий, при­няв родо­вое имя «Фон­тей», пре­зрел имя роди­те­лей, их свя­щен­ные обряды, вос­по­ми­на­ния о них, а огни богов, пре­сто­лы, сто­лы¹⁰¹, завет­ные и нахо­дя­щи­е­ся внут­ри дома оча­ги, сокро­вен­ные свя­щен­но­дей­ст­вия, недо­ступ­ные, уже не гово­рю — взо­ру, даже слу­ху муж­чи­ны, он уни­что­жил пре­ступ­ле­ни­ем, не под­даю­щим­ся искуп­ле­нию, и сам пре­дал пла­ме­ни храм тех богинь, к чьей помо­щи обра­ща­ют­ся при дру­гих пожа­рах. (58) К чему гово­рить мне об оте­че­стве? Пуб­лий Кло­дий наси­ли­ем, мечом, угро­за­ми изгнал из Рима того граж­да­ни­на, кото­ро­го вы так мно­го раз при­зна­ва­ли спа­си­те­лем отчиз­ны, лишив его сна­ча­ла всех видов защи­ты со сто­ро­ны оте­че­ства. Затем, добив­шись паде­ния «спут­ни­ка» сена­та — как я все­гда его назы­вал, — его вождя, как он гово­рил сам, этот чело­век посред­ст­вом наси­лия, рез­ни и под­жо­гов низ­ло­жил самый сенат, осно­ву обще­ст­вен­но­го бла­го­ден­ст­вия и мне­ния; он отме­нил два зако­на — Эли­ев и Фуфи­ев, — чрез­вы­чай­но полез­ные для государ­ства, упразд­нил цен­зу­ру, исклю­чил воз­мож­ность интер­цес­сии, уни­что­жил авспи­ции; кон­су­лам, сво­им соучаст­ни­кам в пре­ступ­ле­нии, он пре­до­ста­вил эра­рий, намест­ни­че­ства, вой­ско; тех, кто был царя­ми, он про­дал; тех, кто царя­ми не был, при­знал; Гнея Пом­пея мечом загнал в его соб­ст­вен­ный дом; памят­ни­ки, соору­жен­ные импе­ра­то­ра­ми, нис­про­верг; дома сво­их недру­гов раз­ру­шил; на ваших памят­ни­ках напи­сал свое имя¹⁰². Нет кон­ца его зло­де­я­ни­ям про­тив оте­че­ства. А сколь­ко он совер­шил их про­тив отдель­ных граж­дан, кото­рых он умерт­вил? Про­тив союз­ни­ков, кото­рых он огра­бил, про­тив импе­ра­то­ров, кото­рых он пре­дал, про­тив войск, кото­рые он под­стре­кал к мяте­жу? (59) И далее, как вели­ки его пре­ступ­ле­ния про­тив себя само­го, про­тив род­ных! Най­дет­ся ли чело­век, кото­рый бы когда-либо мень­ше щадил вра­же­ский лагерь, чем он все части сво­его тела? Какой корабль на реке, при­над­ле­жа­щий всем людям, был когда-либо так досту­пен всем, как его юность? Какой кути­ла когда-либо так раз­врат­ни­чал с рас­пут­ни­ца­ми, как он с сест­ра­ми? Нако­нец, мог­ло ли вооб­ра­же­ние поэтов изо­бра­зить столь ужас­ную Харибду¹⁰³, кото­рая бы погло­ща­ла огром­ные пото­ки воды, рав­ные про­гло­чен­ной им добы­че у визан­тий­цев и Бро­ги­та­ров? Или Сцил­лу с жад­ны­ми и столь про­жор­ли­вы­ми пса­ми, как те Гел­лии, Кло­дии, Тиции, с чьей помо­щью он, как види­те, гло­жет даже рост­ры?¹⁰⁴

(60) Итак, — и это послед­нее в отве­тах гаруспи­ков — при­ми­те меры, «чтобы не про­изо­шло изме­не­ния государ­ст­вен­но­го строя». И в самом деле, государ­ст­вен­ный строй, когда он уже потря­сен, едва ли может быть про­чен, даже если мы ста­нем его под­пи­рать со всех сто­рон; он, повто­ряю, едва ли будет про­чен, даже если мы все будем под­дер­жи­вать его сво­и­ми пле­ча­ми. (XXVIII) Государ­ство наше неко­гда было таким креп­ким и силь­ным, что мог­ло выдер­жи­вать нера­ди­вость сена­та и даже неза­кон­ные поступ­ки граж­дан; теперь это невоз­мож­но. Эра­рий пуст; те, кто взял на откуп нало­ги и пода­ти¹⁰⁵, ниче­го не полу­ча­ют; вли­я­ние гла­вен­ст­ву­ю­щих людей пало; согла­сие меж­ду сосло­ви­я­ми нару­ше­но; пра­во­судие уни­что­же­но; голо­са рас­пре­де­ле­ны и их креп­ко дер­жит в руках куч­ка людей; чест­ные люди уже не будут послуш­ны воле наше­го сосло­вия; граж­да­ни­на, кото­рый ради бла­га оте­че­ства согла­сит­ся под­верг­нуть­ся злоб­ным напад­кам, вы буде­те искать тщет­но.

(61) Сле­до­ва­тель­но, этот государ­ст­вен­ный строй, кото­рый теперь суще­ст­ву­ет, каков бы он ни был, мы можем сохра­нить толь­ко при усло­вии согла­сия меж­ду нами; ведь улуч­шить наше поло­же­ние, пока Кло­дий оста­ет­ся без­на­ка­зан­ным, нам и думать нече­го; но для того, чтобы попасть в еще худ­шее поло­же­ние, нам оста­ет­ся опу­стить­ся толь­ко на одну сту­пень, веду­щую к гибе­ли или к раб­ству. И дабы нас туда не столк­ну­ли, бес­смерт­ные боги и посы­ла­ют нам пред­у­преж­де­ние, так как чело­ве­че­ские уве­ща­ния дав­но уже утра­ти­ли силу. Что каса­ет­ся меня, отцы-сена­то­ры, то я нико­гда не решил­ся бы про­из­не­сти эту речь, такую печаль­ную, такую суро­вую (не пото­му, чтобы эта роль и уча­стие в этом вопро­се не были моим дол­гом и не соот­вет­ст­во­ва­ли моим силам — ведь рим­ский народ пре­до­ста­вил мне почет­ные долж­но­сти, а вы мно­го раз отли­ча­ли меня зна­ка­ми досто­ин­ства, — одна­ко я, пожа­луй, все же про­мол­чал бы, раз мол­чат все), но во всей этой речи я высту­пал не от сво­его име­ни, а от име­ни государ­ст­вен­ной рели­гии. Мои­ми были сло­ва — пожа­луй, их было слиш­ком мно­го, — мне­ния же все при­над­ле­жа­ли гаруспи­кам; либо им о воз­ве­щен­ных нам зна­ме­ни­ях не сле­до­ва­ло сооб­щать, либо их отве­та­ми нам необ­хо­ди­мо руко­вод­ст­во­вать­ся.

(62) Но если на нас часто про­из­во­ди­ли впе­чат­ле­ние более обыч­ные и менее важ­ные зна­ме­ния, то неуже­ли голос самих бес­смерт­ных богов не подей­ст­ву­ет на умы всех людей? Не думай­те, что может слу­чить­ся то, что вы часто види­те в тра­геди­ях: как какой-нибудь бог, спу­стив­шись с неба, всту­па­ет в обще­ние с людь­ми, нахо­дит­ся на зем­ле, с людь­ми бесе­ду­ет. Поду­май­те об осо­бен­но­стях тех зву­ков, о кото­рых сооб­щи­ли лати­няне. Вспом­ни­те и о том, о чем еще не было доло­же­но: почти в то же вре­мя в Пицен­ской обла­сти, в Потен­ции, как сооб­ща­ют, про­изо­шло ужас­ное зем­ле­тря­се­ние, сопро­вож­дав­ше­е­ся неки­ми зна­ме­ни­я­ми и страш­ны­ми явле­ни­я­ми. Вы, конеч­но, испу­га­е­тесь все­го того, что, как мы можем пред­видеть, нам пред­сто­ит. (63) И в самом деле, когда даже весь мир, моря и зем­ли содро­га­ют­ся, при­хо­дят в какое-то необыч­ное дви­же­ние и что-то пред­ска­зы­ва­ют стран­ны­ми и непри­выч­ны­ми для нас зву­ка­ми, то это надо при­знать голо­сом бес­смерт­ных богов, надо при­знать почти ясной речью. При этих обсто­я­тель­ствах мы долж­ны совер­шить иску­пи­тель­ные обряды и уми­ло­сти­вить богов в соот­вет­ст­вии с пре­до­сте­ре­же­ни­я­ми, какие мы полу­чи­ли. Те, кото­рые и сами пока­зы­ва­ют нам путь к спа­се­нию, моль­бам доступ­ны; мы же долж­ны отка­зать­ся от зло­бы и раздо­ров.