Речи

Речь о консульских провинциях

[В сенате, вторая половина мая 56 г. до н. э.]

В мае 56 г., после сове­ща­ния три­ум­ви­ров в Луке, в сена­те обсуж­дал­ся вопрос о назна­че­нии про­вин­ций для кон­су­лов 55 г., чтобы послед­ние всту­пи­ли в управ­ле­ние ими по окон­ча­нии кон­суль­ства (в соот­вет­ст­вии с Сем­п­ро­ни­е­вым зако­ном). В 56 г. про­кон­су­лом Транс­аль­пий­ской Гал­лии и Цис­аль­пий­ской Гал­лии с Илли­ри­ком был Цезарь; срок его пол­но­мо­чий исте­кал в кон­це фев­ра­ля (или допол­ни­тель­но­го меся­ца) 54 г. Про­кон­су­лом Сирии в 56 г. был Авл Габи­ний, про­кон­су­лом Македо­нии — Луций Каль­пур­ний Писон. Выпол­няя свои обя­за­тель­ства перед три­ум­ви­ра­ми, взя­тые им на себя перед сво­им воз­вра­ще­ни­ем из изгна­ния, Цице­рон выска­зал­ся за про­дле­ние сро­ка намест­ни­че­ства Цеза­ря. Одно­вре­мен­но он высту­пил про­тив сво­их вра­гов, кон­су­лов 58 г. Габи­ния и Писо­на, и пред­ло­жил ото­звать их из про­вин­ций. Цеза­рю сенат про­длил пол­но­мо­чия. На сме­ну Писо­ну был назна­чен пре­тор Квинт Анха­рий, тем самым Македо­ния была сде­ла­на пре­тор­ской про­вин­ци­ей. Габи­ний был остав­лен в каче­стве про­кон­су­ла Сирии. На 54 г. про­кон­суль­ство в Сирии было назна­че­но Мар­ку Лици­нию Крас­су. Какая про­вин­ция была сде­ла­на кон­суль­ской вме­сто Македо­нии — неиз­вест­но.

Речь о кон­суль­ских про­вин­ци­ях была впо­след­ст­вии выпу­ще­на Цице­ро­ном в виде пам­фле­та. См. пись­ма Att., IV, 5, 1 (CX); Fam., I, 9, 9 (CLIX).

(I, 1) Если кто-нибудь из вас, отцы-сена­то­ры, жела­ет знать, за назна­че­ние каких про­вин­ций подам я голос¹, то пусть он сам, пораз­мыс­лив, решит, каких людей, по мое­му мне­нию, надо ото­звать из про­вин­ций; и если он пред­ста­вит себе, что я дол­жен чув­ст­во­вать, он, без сомне­ния, пой­мет, как я ста­ну голо­со­вать. Если бы я выска­зал свое мне­ние пер­вым, вы, конеч­но, похва­ли­ли бы меня; если бы его выска­зал толь­ко я один, вы, навер­ное, про­сти­ли бы мне это; и даже если бы мое пред­ло­же­ние пока­за­лось вам не осо­бен­но полез­ным, вы все же, веро­ят­но, отнес­лись бы к нему снис­хо­ди­тель­но, памя­туя о том, как боль­но я был оби­жен². Но теперь, отцы-сена­то­ры, я испы­ты­ваю нема­лое удо­воль­ст­вие — отто­го ли, что назна­че­ние Сирии и Македо­нии³ чрез­вы­чай­но выгод­но для государ­ства, так что мое чув­ство обиды отнюдь не идет враз­рез с сооб­ра­же­ни­я­ми общей поль­зы, или отто­го, что это пред­ло­же­ние еще до меня внес Пуб­лий Сер­ви­лий, муж про­слав­лен­ный и в выс­шей сте­пе­ни пре­дан­ный как государ­ству в целом, так и делу мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах. (2) Ведь если Пуб­лий Сер­ви­лий еще недав­но и вся­кий раз, как ему пред­став­лял­ся слу­чай и воз­мож­ность про­из­не­сти речь, счи­тал нуж­ным заклей­мить Габи­ния и Писо­на, этих двух извер­гов, мож­но ска­зать, могиль­щи­ков государ­ства, — как за раз­ные дру­гие дела, так осо­бен­но за их неслы­хан­ное пре­ступ­ле­ние и нена­сыт­ную жесто­кость ко мне — не толь­ко пода­чей сво­его голо­са, но и сло­ва­ми суро­во­го пори­ца­ния, то как же дол­жен отне­стись к ним я, кото­ро­го они ради удо­вле­тво­ре­ния сво­ей алч­но­сти пре­да­ли? Но я, вно­ся свое пред­ло­же­ние, не ста­ну слу­шать­ся голо­са обиды и гне­ву не под­дам­ся. К Габи­нию и Писо­ну я отне­сусь так, как дол­жен отне­стись каж­дый из вас. То осо­бое чув­ство горь­кой обиды, кото­рое испы­ты­ваю я один (хотя вы все­гда разде­ля­ли его со мной), я остав­лю при себе; сохра­ню его до вре­ме­ни воз­мездия.

(II, 3) Как я пони­маю, отцы-сена­то­ры, про­вин­ций, о кото­рых до сего вре­ме­ни вне­се­ны пред­ло­же­ния, четы­ре: две Гал­лии, кото­рые, как мы видим, в насто­я­щее вре­мя нахо­дят­ся под еди­ным импе­ри­ем⁴, и Сирия и Македо­ния; их про­тив вашей воли, пода­вив ваше сопро­тив­ле­ние, захва­ти­ли эти кон­су­лы-губи­те­ли⁵ себе в награ­ду за то, что уни­что­жи­ли государ­ство. На осно­ва­нии Сем­п­ро­ни­е­ва зако­на, мы долж­ны назна­чить две про­вин­ции. Какие же у нас при­чи­ны коле­бать­ся насчет Сирии и Македо­нии? Не гово­рю уже, что те, кто ими веда­ет ныне, полу­чи­ли их с усло­ви­ем, что всту­пят в управ­ле­ние ими толь­ко после того, как выне­сут при­го­вор наше­му сосло­вию, изго­нят из государ­ства ваш авто­ри­тет⁶, под­лей­шим и жесто­чай­шим обра­зом посяг­нут на непри­кос­но­вен­ность, гаран­ти­ро­ван­ную государ­ст­вом, на проч­ное бла­го­ден­ст­вие рим­ско­го наро­да, истер­за­ют меня и всех моих род­ных. (4) Умал­чи­ваю обо всех внут­рен­них бед­ст­ви­ях, постиг­ших город Рим, кото­рые столь тяж­ки, что сам Ган­ни­бал не поже­лал бы наше­му горо­ду столь­ко зла⁷, сколь­ко при­чи­ни­ли они. Пере­хо­жу к вопро­су о самих про­вин­ци­ях; Македо­нию, кото­рая ранее была ограж­де­на не баш­ня­ми, а тро­фе­я­ми мно­гих импе­ра­то­ров⁸, где уже дав­но, после мно­го­чис­лен­ных побед и три­ум­фов, был обес­пе­чен мир, ныне вар­ва­ры, мир с кото­ры­ми был нару­шен в уго­ду алч­но­сти, разо­ря­ют так, что жите­ли Фес­са­ло­ни­ки, рас­по­ло­жен­ной в серд­це нашей дер­жа­вы, были вынуж­де­ны поки­нуть город и постро­ить кре­пость; что наша доро­га через Македо­нию, кото­рая вплоть до само­го Гел­лес­пон­та слу­жит воен­ным надоб­но­стям, не толь­ко опас­на вслед­ст­вие набе­гов вар­ва­ров, но и усе­я­на и отме­че­на лаге­ря­ми фра­кий­цев. Таким обра­зом, те наро­ды, кото­рые, чтобы поль­зо­вать­ся бла­га­ми мира, дали наше­му про­слав­лен­но­му импе­ра­то­ру огром­ное коли­че­ство сереб­ра, теперь, чтобы полу­чить воз­мож­ность сно­ва напол­нить свои опу­сто­шен­ные дома, за куп­лен­ный ими мир пошли на нас, мож­но ска­зать, спра­вед­ли­вой вой­ной.

(5) Далее, вой­ско наше, собран­ное путем само­го тща­тель­но­го набо­ра и самых суро­вых мер, погиб­ло цели­ком⁹. (III) Гово­рю это с глу­бо­кой болью. Самым недо­стой­ным обра­зом сол­да­ты рим­ско­го наро­да были взя­ты в плен, истреб­ле­ны, бро­ше­ны на про­из­вол судь­бы, раз­би­ты, рас­се­я­ны из-за нера­ди­во­сти, голо­да, болез­ней, опу­сто­ше­ния стра­ны, так что — и это самое позор­ное — за пре­ступ­ле­ние импе­ра­то­ра, как вид­но, кару понес­ло вой­ско. А ведь Македо­нию эту, мир­ную и спо­кой­ную, мы, уже поко­рив гра­ни­ча­щие с нами наро­ды и заво­е­вав вар­вар­ские стра­ны, охра­ня­ли при помо­щи сла­бо­го гар­ни­зо­на и неболь­шо­го отряда, даже без импе­рия, при посред­стве лега­тов¹⁰, одним толь­ко име­нем рим­ско­го наро­да. А теперь Македо­ния до того разо­ре­на кон­суль­ским импе­ри­ем и вой­ском, что даже в усло­ви­ях дли­тель­но­го мира едва ли смо­жет ожить. Меж­ду тем, кто из вас не слы­хал, кто не зна­ет, что ахе­яне из года в год пла­тят Луцию Писо­ну огром­ные день­ги, что дань и пошли­ны с Дирра­хия пол­но­стью обра­ще­ны в его лич­ный доход, что глу­бо­ко пре­дан­ный вам и нашей дер­жа­ве город Визан­тий разо­рен, как буд­то он — город вра­же­ский? После того как ниче­го не уда­лось выжать из нищих и вырвать у несчаст­ных, этот чело­век послал туда когор­ты на зим­ние квар­ти­ры; началь­ни­ка­ми над ними он назна­чил таких людей, кото­рые, по его мне­нию, мог­ли сде­лать­ся самы­ми усерд­ны­ми его сообщ­ни­ка­ми в зло­де­я­ни­ях, слу­га­ми его жад­но­сти. (6) Умал­чи­ваю о суде, кото­рый он вер­шил в неза­ви­си­мом горо­де вопре­ки зако­нам и поста­нов­ле­ни­ям сена­та; убий­ства остав­ляю в сто­роне; опус­каю и упо­ми­на­ние о его раз­вра­те; ведь страш­ным дока­за­тель­ст­вом, уве­ко­ве­чив­шим позор и вызвав­шим, мож­но ска­зать, спра­вед­ли­вую нена­висть к нашей дер­жа­ве, явля­ет­ся тот уста­нов­лен­ный факт, что знат­ней­шие девуш­ки бро­са­лись в колод­цы и, сами обре­кая себя на смерть, спа­са­лись от неми­ну­е­мо­го над­ру­га­тель­ства. Обо всем этом я умал­чи­ваю не пото­му, что пре­ступ­ле­ния эти недо­ста­точ­но тяж­ки, а пото­му, что высту­паю теперь, не рас­по­ла­гая свиде­те­ля­ми.

(IV) Что каса­ет­ся само­го горо­да Визан­тия, то кто не зна­ет, что он был чрез­вы­чай­но богат и вели­ко­леп­но укра­шен ста­ту­я­ми? Визан­тий­цы, разо­рен­ные вели­чай­ши­ми воен­ны­ми рас­хо­да­ми в те вре­ме­на, когда они сдер­жи­ва­ли все напа­де­ния Мит­ри­да­та и весь Понт, взяв­ший­ся за ору­жие, кипев­ший и рвав­ший­ся в Азию, кото­ро­му они пре­гра­ди­ли путь сво­и­ми тела­ми, повто­ряю, в те вре­ме­на и впо­след­ст­вии визан­тий­цы самым бла­го­го­вей­ным обра­зом сохра­ня­ли эти ста­туи и осталь­ные укра­ше­ния сво­его горо­да (7) А вот когда ты, Цезо­нин Каль­вен­ций¹¹, был импе­ра­то­ром, — самым неудач­ли­вым и самым мерз­ким — город этот, неза­ви­си­мый и, в возда­я­ние за его исклю­чи­тель­ные заслу­ги¹², осво­бож­ден­ный сена­том и рим­ским наро­дом¹³, был так ограб­лен и обо­бран, что — не вме­шай­ся легат Гай Вер­ги­лий, храб­рый и непод­куп­ный муж, — у визан­тий­цев из огром­но­го чис­ла ста­туй не оста­лось бы ни одной. Какое свя­ти­ли­ще в Ахайе, какая мест­ность или свя­щен­ная роща во всей Гре­ции были непри­кос­но­вен­ны настоль­ко, чтобы в них уце­ле­ло какое-нибудь укра­ше­ние? У под­лей­ше­го народ­но­го три­бу­на¹⁴ ты купил тогда — при памят­ном нам кру­ше­нии государ­ст­вен­но­го кораб­ля, погу­бив­шем наш город, кото­рый ты же, при­зван­ный им управ­лять, разо­рил, — тогда, повто­ряю, ты купил за боль­шие день­ги поз­во­ле­ние, вопре­ки поста­нов­ле­нию сена­та и зако­ну сво­его зятя¹⁵, про­из­во­дить суд по искам к неза­ви­си­мым горо­дам о дан­ных им зай­мах. Купив это пра­во, ты его про­дал, так что тебе при­шлось либо не про­из­во­дить суда, либо лишать рим­ских граж­дан их иму­ще­ства. (8) Все это, отцы-сена­то­ры, я теперь гово­рю, высту­пая не про­тив само­го Писо­на; речь идет о про­вин­ции. Поэто­му я опус­каю все то, что вы часто слы­ша­ли и что хра­ни­те в памя­ти, хотя и не слы­ши­те об этом. Не ста­ну гово­рить и о про­яв­лен­ной им здесь, в Риме, наг­ло­сти, кото­рую, во вре­мя его при­сут­ст­вия здесь, вы все виде­ли и запом­ни­ли. Не каса­юсь вопро­са о его над­мен­но­сти, упрям­стве, жесто­ко­сти. Пусть оста­нут­ся неиз­вест­ны­ми совер­шен­ные им под покро­вом тьмы раз­врат­ные поступ­ки, кото­рые он пытал­ся скры­вать, хму­ря лоб и бро­ви, но чуж­да­ясь стыд­ли­во­сти и воз­держ­но­сти. Дело идет о про­вин­ции; о ней я и гово­рю. И вы не сме­ни­те его? Поте́рпи­те, чтобы он и впредь оста­вал­ся в про­вин­ции? Ведь как толь­ко он туда при­был, его злая судь­ба всту­пи­ла в спор с его бес­чест­но­стью, так что никто не мог бы решить, был ли он более нагл или же более неудач­лив.

(9) А в Сирии нам и впредь дер­жать эту Семи­ра­миду¹⁶, чей путь в про­вин­цию был таким, что, каза­лось, царь Арио­бар­зан¹⁷ нанял ваше­го кон­су­ла для убийств, слов­но како­го-то фра­кий­ца?¹⁸ Затем, после его при­езда в Сирию, сна­ча­ла погиб­ла кон­ни­ца, а потом были пере­би­ты луч­шие когор­ты. Итак, в быт­ность его импе­ра­то­ром, в Сирии не было совер­ше­но ниче­го, кро­ме денеж­ных сде­лок с тиран­на­ми¹⁹, согла­ше­ний, гра­бе­жей, рез­ни; на гла­зах у всех импе­ра­тор рим­ско­го наро­да, постро­ив вой­ско, про­сти­рая руку, не убеж­дал сол­дат доби­вать­ся сла­вы, а вос­кли­цал, что он все купил и может все купить. (V, 10) Далее, несчаст­ных откуп­щи­ков (я и сам несча­стен, видя несча­стья и скорбь этих людей, ока­зав­ших мне такие услу­ги!) он отдал в раб­ство иуде­ям и сирий­цам — наро­дам, рож­ден­ным для раб­ско­го состо­я­ния. С само­го нача­ла он при­нял за пра­ви­ло (и упор­но при­дер­жи­вал­ся его) не выно­сить судеб­но­го реше­ния в поль­зу откуп­щи­ка; согла­ше­ния, заклю­чен­ные вполне закон­но, он рас­торг, пра­во содер­жать под стра­жей²⁰ отме­нил, мно­гих дан­ни­ков и обло­жен­ных пода­тя­ми осво­бо­дил от повин­но­стей; в горо­де, где он нахо­дил­ся сам или куда дол­жен был при­ехать, запре­щал пре­бы­ва­ние откуп­щи­ка или раба откуп­щи­ка. К чему мно­го слов? Его счи­та­ли бы жесто­ким, если бы он к вра­гам отно­сил­ся так, как отнес­ся к рим­ским граж­да­нам, а тем более к лицам, при­над­ле­жав­шим к сосло­вию, кото­рое, в соот­вет­ст­вии со сво­им досто­ин­ст­вом, все­гда нахо­ди­ло под­держ­ку и бла­го­во­ле­ние долж­ност­ных лиц²¹. (11) Итак, вы види­те, отцы-сена­то­ры, что откуп­щи­ки угне­те­ны и, мож­но ска­зать, уже окон­ча­тель­но разо­ре­ны не из-за сво­ей опро­мет­чи­во­сти при полу­че­нии отку­пов²² и не по неопыт­но­сти в делах, а из-за алч­но­сти, над­мен­но­сти и жесто­ко­сти Габи­ния. Несмот­ря на недо­ста­ток средств в эра­рии, вы все же долж­ны им помочь; впро­чем, мно­гим из них вы уже помочь не може­те — тем, кото­рые из-за это­го вра­га сена­та, злей­ше­го недру­га всад­ни­че­ско­го сосло­вия и всех чест­ных людей, в сво­ем несча­стье поте­ря­ли не толь­ко иму­ще­ство, но и досто­ин­ство; тем, кото­рых ни береж­ли­вость, ни уме­рен­ность, ни доб­лесть, ни труд, ни почет­ное поло­же­ние не смог­ли защи­тить от дер­зо­сти это­го кути­лы и раз­бой­ни­ка. (12) Что же? Неуже­ли мы потер­пим, чтобы погиб­ли эти люди, кото­рые даже теперь ста­ра­ют­ся дер­жать­ся либо на соб­ст­вен­ные сред­ства, либо бла­го­да­ря щед­ро­сти дру­зей? Или если тот, кому вра­ги не дали полу­чить доход от отку­па, защи­щен цен­зор­ским поста­нов­ле­ни­ем²³, то неуже­ли тот, кому не поз­во­ля­ет полу­чать доход чело­век, кото­рый на деле явля­ет­ся вра­гом, хотя его вра­гом не назы­ва­ют, не тре­бу­ет помо­щи? Пожа­луй, дер­жи́те и впредь в про­вин­ции чело­ве­ка, кото­рый о союз­ни­ках заклю­ча­ет согла­ше­ния с вра­га­ми, о граж­да­нах — с союз­ни­ка­ми, кото­рый дума­ет, что он луч­ше сво­его кол­ле­ги хотя бы тем, что Писон обма­ны­вал вас сво­им суро­вым выра­же­ни­ем лица²⁴, меж­ду тем сам он нико­гда не при­киды­вал­ся мень­шим него­дя­ем, чем был. Впро­чем, Писон хва­лит­ся дру­ги­ми успе­ха­ми: он в тече­ние корот­ко­го вре­ме­ни добил­ся того, что Габи­ний уже не счи­та­ет­ся самым худ­шим из всех него­дя­ев.

(VI, 13) Если бы их не при­шлось рано или позд­но ото­звать из про­вин­ций, то неуже­ли вы не при­зна­ли бы нуж­ным вырвать их оттуда и ста­ли бы сохра­нять в непри­кос­но­вен­но­сти это дву­ли­кое зло для союз­ни­ков, губи­те­лей наших сол­дат, разо­ри­те­лей откуп­щи­ков, опу­сто­ши­те­лей про­вин­ций, позор­ное пят­но на нашем импе­рии? Ведь вы сами в про­шлом году пыта­лись ото­звать этих же самых людей, едва толь­ко они при­бы­ли в про­вин­ции²⁵. Если бы вы в то вре­мя мог­ли сво­бод­но выно­сить реше­ния и если бы дело не откла­ды­ва­лось столь­ко раз и под конец не было вырва­но из ваших рук, то вы (как вы это­го и жела­ли) вос­ста­но­ви­ли бы свой авто­ри­тет, ото­звав тех людей, по чьей вине он был утра­чен, и отняв у них те самые награ­ды, кото­рые они полу­чи­ли за свое зло­де­я­ние и разо­ре­ние оте­че­ства. (14) Если они, несмот­ря на все ваши ста­ра­ния, ускольз­ну­ли тогда от этой кары, — при­том не сво­и­ми заслу­га­ми, а при помо­щи дру­гих людей — то они все же понес­ли дру­гую кару, гораздо более тяж­кую. В самом деле, какая более тяж­кая кара мог­ла постиг­нуть чело­ве­ка, если не сты­див­ше­го­ся мол­вы, то все же бояв­ше­го­ся каз­ни, чем недо­ве­рие к его пись­му об успеш­ном веде­нии им воен­ных дей­ст­вий? Сенат, собрав­ший­ся в пол­ном соста­ве, отка­зал Габи­нию в молеб­ст­ви­ях²⁶ по сле­дую­щим сооб­ра­же­ни­ям: во-пер­вых, чело­ве­ку, запят­нан­но­му гнус­ней­ши­ми пре­ступ­ле­ни­я­ми и зло­де­я­ни­я­ми, верить не сле­ду­ет ни в чем; во-вто­рых, чело­век, при­знан­ный пре­да­те­лем и вра­гом государ­ства, не мог успеш­но выпол­нить государ­ст­вен­ное пору­че­ние; нако­нец, даже бес­смерт­ные боги не хотят, чтобы их хра­мы откры­ли и им воз­но­си­ли моль­бы от име­ни гряз­ней­ше­го и под­лей­ше­го чело­ве­ка. Как вид­но, тот дру­гой²⁷, либо сам поум­нее, либо полу­чил более тон­кое обра­зо­ва­ние у сво­их гре­ков, с кото­ры­ми он теперь кутит у всех на виду, а рань­ше обыч­но кутил тай­но, либо у него дру­зья похит­рее, чем у Габи­ния, так как от него мы ника­ких доне­се­ний не полу­ча­ем.

(VII, 15) И что же, неуже­ли эти вот люди будут у нас импе­ра­то­ра­ми? Один из них не осме­ли­ва­ет­ся вам сооб­щить, поче­му его назы­ва­ют импе­ра­то­ром, дру­гой — если толь­ко пись­мо­нос­цы не замеш­ка­ют­ся — через несколь­ко дней неми­ну­е­мо будет рас­ка­и­вать­ся в том, что он на это осме­лил­ся. Дру­зья его (если толь­ко они вооб­ще име­ют­ся или если у тако­го сви­ре­по­го и отвра­ти­тель­но­го зве­ря могут быть какие-то дру­зья) уте­ша­ют его тем, что наше сосло­вие отка­за­ло в молеб­ст­ви­ях даже Титу Аль­бу­цию²⁸. Во-пер­вых, это раз­ные вещи — дей­ст­вия в Сар­ди­нии про­тив жал­ких раз­бой­ни­ков в овчи­нах, осу­щест­влен­ные про­пре­то­ром при уча­стии одной когор­ты вспо­мо­га­тель­ных войск, и вой­на с круп­ней­ши­ми наро­да­ми Сирии и тиран­на­ми, завер­шен­ная вой­ском и импе­ри­ем кон­су­ла. Во-вто­рых, Аль­бу­ций сам назна­чил себе в Сар­ди­нии то, чего доби­вал­ся от сена­та. Ведь было извест­но, что этот «грек» и чело­век лег­ко­мыс­лен­ный как бы спра­вил свой три­умф в самой про­вин­ции; поэто­му сенат и осудил это его без­рас­суд­ство, отка­зав ему в молеб­ст­ви­ях. (16) Но пусть Габи­ний наслаж­да­ет­ся этим уте­ше­ни­ем и свой вели­кий позор счи­та­ет менее тяж­ким пото­му, что такое же клей­мо было выжже­но на лице еще у одно­го чело­ве­ка; одна­ко пусть он дожи­да­ет­ся и тако­го же кон­ца, какой выпал на долю тому, чьим при­ме­ром он уте­ша­ет­ся, тем более что Аль­бу­ций не отли­чал­ся ни раз­вра­щен­но­стью Писо­на, ни дер­зо­стью Габи­ния и все-таки пал от одно­го уда­ра — от бес­че­стия, кото­ро­му его под­верг сенат.

(17) Но тот, кто пода­ет голос за назна­че­ние дво­им новым кон­су­лам двух Гал­лий²⁹, остав­ля­ет Писо­на и Габи­ния на их местах; тот, кто пода­ет свой голос за назна­че­ние кон­су­лам одной из Гал­лий и либо Сирии, либо Македо­нии, все-таки остав­ля­ет на месте одно­го из этих людей, совер­шив­ших оди­на­ко­вые зло­де­я­ния, ста­вя их в нерав­ные усло­вия. «Я сде­лаю, — гово­рит такой чело­век, — Сирию и Македо­нию пре­тор­ски­ми про­вин­ци­я­ми, чтобы Писо­ну и Габи­нию назна­чи­ли пре­ем­ни­ков немед­лен­но». Да, если вот он поз­во­лит!³⁰ Ведь в таком слу­чае народ­ный три­бун смо­жет совер­шить интер­цес­сию; теперь он это­го сде­лать не может. Поэто­му я же, кото­рый теперь подаю голос за назна­че­ние Сирии и Македо­нии тем кон­су­лам, кото­рые будут избра­ны, подам свой голос так­же и за то, чтобы эти же про­вин­ции были назна­че­ны как пре­тор­ские — и для того, чтобы у пре­то­ров были про­вин­ции на годич­ный срок, и для того, чтобы мы воз­мож­но ско­рее увида­ли тех людей, кото­рых мы не можем видеть рав­но­душ­но. (VIII) Но, поверь­те мне, их нико­гда не сме­нят, раз­ве толь­ко тогда, когда будет вне­се­но пред­ло­же­ние на осно­ва­нии зако­на, кото­рый вос­пре­тит интер­цес­сию по вопро­су о намест­ни­че­стве вооб­ще. Итак, если этот слу­чай будет упу­щен, вам при­дет­ся ждать целый год, в тече­ние кото­ро­го граж­дане будут бед­ст­во­вать, союз­ни­ки — мучить­ся, а пре­ступ­ни­ки и него­дяи оста­нут­ся без­на­ка­зан­ны­ми.

(18) Если бы они даже были чест­ней­ши­ми мужа­ми, то я, пода­вая свой голос, все же еще не при­знал бы нуж­ным дать пре­ем­ни­ка Гаю Цеза­рю. Я ска­жу об этом, отцы-сена­то­ры, то, что думаю, не побо­юсь того заме­ча­ния мое­го само­го близ­ко­го дру­га, кото­рым он толь­ко что пре­рвал мою речь³¹. Этот чест­ней­ший муж утвер­жда­ет, что мне бы не сле­до­ва­ло отно­сить­ся к Габи­нию более враж­деб­но, чем к Цеза­рю; по его сло­вам, вся та буря, перед кото­рой я отсту­пил, была вызва­на по нау­ще­нию и при пособ­ни­че­стве Цеза­ря. Ну, а если бы я преж­де все­го отве­тил ему, что при­даю общим инте­ре­сам боль­ше зна­че­ния, чем сво­ей лич­ной обиде? Неуже­ли мне не удаст­ся убедить его в сво­ей право­те, если я ска­жу, что делаю то, что могу делать, сле­дуя при­ме­ру храб­рей­ших и про­слав­лен­ных граж­дан? Раз­ве не достиг Тибе­рий Гракх (гово­рю об отце³²; о, если бы его сыно­вья не изме­ни­ли досто­ин­ству отца!) столь боль­шой сла­вы отто­го, что он, в быт­ность свою народ­ным три­бу­ном, един­ст­вен­ный из всей сво­ей кол­ле­гии ока­зал помощь Луцию Сци­пи­о­ну, хотя и был злей­шим недру­гом и его само­го, и его бра­та, Пуб­лия Афри­кан­ско­го³³, раз­ве он не поклял­ся на народ­ной сход­ке, что он, прав­да, с ним не поми­рил­ся, но все же счи­та­ет недо­стой­ным нашей дер­жа­вы, чтобы туда же, куда отве­ли вра­же­ских вое­на­чаль­ни­ков во вре­мя три­ум­фа Сци­пи­о­на, пове­ли того, кто спра­вил три­умф?³⁴ (19) У кого было боль­ше недру­гов, чем у Гая Мария? Луций Красс и Марк Скавр³⁵ его чуж­да­лись, его недру­га­ми были все Метел­лы³⁶. И они, вно­ся свое пред­ло­же­ние, не толь­ко не пыта­лись ото­звать сво­его недру­га из Гал­лии, но из-за вой­ны с гал­ла­ми³⁷ пода­ли голос за пре­до­став­ле­ние ему пол­но­мо­чий в чрез­вы­чай­ном поряд­ке. И теперь вой­на в Гал­лии идет вели­чай­шая. Цеза­рем поко­ре­ны наро­ды огром­ной чис­лен­но­сти, но они еще не свя­за­ны ни зако­на­ми, ни опре­де­лен­ны­ми пра­во­вы­ми обя­за­тель­ства­ми и у нас нет с ними доста­точ­но проч­но­го мира. Мы видим, что конец вой­ны бли­зок, — ска­зать прав­ду, вой­на почти закон­че­на, — но если дело доведет до кон­ца тот же чело­век, кото­рый начи­нал его, мы вско­ре увидим, что все завер­ше­но, а если его сме­нят, то как бы не при­шлось нам услы­шать, что эта вели­кая вой­на вспых­ну­ла вновь. Поэто­му-то я как сена­тор — если вам так угод­но — Гаю Цеза­рю недруг, но государ­ству я дол­жен быть дру­гом, каким я все­гда и был. (20) Ну, а если я во имя инте­ре­сов государ­ства даже совсем забу­ду свою непри­язнь к нему, то кто, по спра­вед­ли­во­сти, смо­жет меня упрек­нуть — тем более что я все­гда счи­тал необ­хо­ди­мым в сво­их реше­ни­ях и поступ­ках ста­вить себе в при­мер дея­ния людей выдаю­щих­ся? (IX) Раз­ве не был зна­ме­ни­тый Марк Лепид³⁸, два­жды быв­ший кон­су­лом и вер­хов­ным пон­ти­фи­ком, поис­ти­не про­слав­лен не толь­ко пре­да­ни­я­ми, но лето­пи­ся­ми и голо­сом вели­чай­ше­го поэта³⁹ за то, что в день сво­его избра­ния в цен­зо­ры он тот­час же, на поле, поми­рил­ся со сво­им кол­ле­гой и закля­тым вра­гом, Мар­ком Фуль­ви­ем⁴⁰, так что они испол­ня­ли общие обя­зан­но­сти по цен­зу­ре в еди­но­ду­шии и согла­сии? (21) Да раз­ве твой отец, Филипп⁴¹, — при­ме­ров из про­шло­го, кото­рым нет чис­ла, при­во­дить не ста­ну, — ни на миг не заду­мав­шись, не вос­ста­но­вил доб­рых отно­ше­ний со сво­и­ми злей­ши­ми недру­га­ми, раз­ве его с ними все­ми не поми­ри­ло вновь то же самое слу­же­ние государ­ству, кото­рое ранее поро­ди­ло меж­ду ними рознь? (22) Обхо­жу мол­ча­ни­ем мно­гое дру­гое, видя перед собой эти вот све­ти­ла и укра­ше­ния государ­ства — Пуб­лия Сер­ви­лия и Мар­ка Лукул­ла. О, если бы и Луций Лукулл при­сут­ст­во­вал здесь!⁴² Была ли непри­язнь меж­ду каки­ми-либо граж­да­на­ми силь­нее, чем меж­ду Лукул­ла­ми и Сер­ви­ли­ем? Но государ­ст­вен­ная дея­тель­ность и соб­ст­вен­ное досто­ин­ство этих храб­рей­ших мужей не толь­ко поту­ши­ли ее в их серд­цах, но даже пре­вра­ти­ли в близ­кую друж­бу. А кон­сул Квинт Метелл Непот? Раз­ве он, ува­жая ваш авто­ри­тет и пора­жен­ный необы­чай­но силь­ной речью Пуб­лия Сер­ви­лия, в хра­ме Юпи­те­ра Все­бла­го­го Вели­чай­ше­го не вер­нул мне, в мое отсут­ст­вие, сво­его рас­по­ло­же­ния, что было вели­чай­шей заслу­гой с его сто­ро­ны?⁴³ Так неуже­ли я могу быть недру­гом тому, чьи доне­се­ния, чья сла­ва, чьи послан­цы изо дня в день раду­ют мой слух новы­ми назва­ни­я­ми пле­мен, наро­дов, мест­но­стей? (23) Поверь­те мне, отцы-сена­то­ры, — ведь вы сами дер­жи­тесь тако­го мне­ния обо мне, да и сами посту­па­е­те так же — я горю неимо­вер­ной любо­вью к оте­че­ству; в ту пору, когда ему угро­жа­ли вели­чай­шие опас­но­сти, любовь эта побуди­ла меня прий­ти ему на помощь и бороть­ся не на жизнь, а на смерть и в дру­гой раз, когда я видел, что на оте­че­ство со всех сто­рон направ­ле­ны копья, одно­му за всех при­нять удар⁴⁴. Это мое искон­ное и неиз­мен­ное отно­ше­ние к государ­ству мирит и сно­ва соеди­ня­ет меня с Гаем Цеза­рем и вос­ста­нав­ли­ва­ет доб­рые отно­ше­ния меж­ду нами.

(24) Сло­вом, — пусть люди дума­ют, что хотят, — не могу я не быть дру­гом вся­ко­му чело­ве­ку с заслу­га­ми перед государ­ст­вом. (X) В самом деле, если тем людям, кото­рые захо­те­ли огнем и мечом уни­что­жить всю нашу дер­жа­ву, я не толь­ко ока­зал­ся недру­гом, но и объ­явил вой­ну и напал на них, хотя одни из них были мне близ­ки, а дру­гие даже бла­го­да­ря моей защи­те были оправ­да­ны в суде, угро­жав­шем их граж­дан­ским пра­вам, то поче­му инте­ре­сы государ­ства, кото­рые смог­ли меня вос­пла­ме­нить про­тив дру­зей, не мог­ли бы заста­вить меня быть мяг­че к недру­гам? Что дру­гое заста­ви­ло меня воз­не­на­видеть Пуб­лия Кло­дия, как не то, что он, по мое­му мне­нию, дол­жен был сде­лать­ся опас­ным для оте­че­ства граж­да­ни­ном, пото­му что он, заго­рев­шись позор­ней­шей похо­тью, одним пре­ступ­ле­ни­ем осквер­нил две свя­щен­ные вещи — рели­гию и цело­муд­рие?⁴⁵ Раз­ве после того, что он совер­шил и изо дня в день совер­ша­ет, мож­но сомне­вать­ся в том, что я, напа­дая на него, забо­тил­ся боль­ше о государ­стве, чем о соб­ст­вен­ном бла­го­по­лу­чии, а неко­то­рые люди, его же защи­щая, забо­ти­лись боль­ше о сво­ем бла­го­по­лу­чии, неже­ли о все­об­щем? (25) При­знаю — я рас­хо­дил­ся с Гаем Цеза­рем в вопро­сах государ­ст­вен­ных и согла­шал­ся с вами; но и теперь я согла­сен опять-таки с вами, с кото­ры­ми я согла­шал­ся и преж­де. Ведь вы, кото­рым Луций Писон не реша­ет­ся при­слать доне­се­ние о сво­их дей­ст­ви­ях, вы, кото­рые, выра­зив Габи­нию рез­кое пори­ца­ние и под­верг­нув его необыч­но­му посрам­ле­нию, осуди­ли его доне­се­ние⁴⁶, вы от име­ни Гая Цеза­ря назна­чи­ли про­дол­жи­тель­ные молеб­ст­вия, каких не назна­ча­ли ни от чье­го име­ни по завер­ше­нии одной толь­ко вой­ны, и с таким поче­том для него, с каким их вооб­ще не назна­ча­ли ни от чье­го име­ни. Так зачем же мне ждать кого-то, кто бы поми­рил меня с ним? Нас поми­ри­ло слав­ней­шее сосло­вие, то сосло­вие, кото­рое явля­ет­ся вдох­но­ви­те­лем и глав­ным руко­во­ди­те­лем государ­ст­вен­ной муд­ро­сти и всех моих замыс­лов. За вами, отцы-сена­то­ры, сле­дую я, вам пови­ну­юсь, с вами согла­ша­юсь; ведь в тече­ние все­го того вре­ме­ни, когда вы сами не осо­бен­но одоб­ря­ли замыс­лы Гая Цеза­ря, касав­ши­е­ся государ­ст­вен­ных дел, вы виде­ли, что и я не так тес­но был свя­зан с ним; потом, после того как ваши взгляды и настро­е­ния, ввиду про­ис­шед­ших собы­тий, изме­ни­лись, вы увиде­ли в моем лице не толь­ко сво­его еди­но­мыш­лен­ни­ка, но и чело­ве­ка, воздаю­ще­го вам хва­лу.

(XI, 26) Но поче­му же осо­бен­но удив­ля­ют­ся моей точ­ке зре­ния имен­но в этом вопро­се и пори­ца­ют ее? Ведь я уже и ранее пода­вал свой голос за мно­гое, что име­ло зна­че­ние ско­рее для высо­ко­го поло­же­ния Цеза­ря, чем для нужд государ­ства? В сво­ем пред­ло­же­нии я выска­зал­ся за пят­на­дца­ти­днев­ные молеб­ст­вия; для государ­ства было доста­точ­но молеб­ст­вий такой про­дол­жи­тель­но­сти, какие были назна­че­ны от име­ни Гая Мария⁴⁷; бес­смерт­ные боги удо­вле­тво­ри­лись бы таки­ми бла­годар­ст­вен­ны­ми молеб­ст­ви­я­ми, какие назна­ча­ют­ся после вели­чай­ших войн; сле­до­ва­тель­но, изли­шек дней сверх это­го сро­ка был данью досто­ин­ству Цеза­ря. (27) Тут я, по чье­му докла­ду как кон­су­ла впер­вые от име­ни Гнея Пом­пея были назна­че­ны деся­ти­днев­ные молеб­ст­вия после гибе­ли Мит­ри­да­та и завер­ше­ния Мит­ри­да­то­вой вой­ны и по чье­му пред­ло­же­нию впер­вые была удво­е­на про­дол­жи­тель­ность молеб­ст­вий от име­ни кон­су­ла (ведь вы согла­си­лись со мной, когда, по про­чте­нии доне­се­ния того же Пом­пея, по завер­ше­нии всех войн на море и на суше, назна­чи­ли деся­ти­днев­ные молеб­ст­вия), был вос­хи­щен доб­ле­стью и вели­чи­ем духа Гнея Пом­пея — тем, что он, стя­жав­ший боль­ший почет, чем кто бы то ни было, ныне возда­вал дру­го­му еще бо́льшие поче­сти, чем те, каких достиг сам⁴⁸. Сле­до­ва­тель­но, те молеб­ст­вия, за кото­рые я подал голос, сами по себе были данью бес­смерт­ным богам и заве­там пред­ков и слу­жи­ли поль­зе государ­ства, но тор­же­ст­вен­ность выра­же­ний, необыч­ная фор­ма поче­та и про­дол­жи­тель­ность молеб­ст­вий были данью заслу­гам и сла­ве само­го Цеза­ря. (28) Нам недав­но докла­ды­ва­ли о жало­ва­нии для его вой­ска. Я не толь­ко подал голос за это пред­ло­же­ние, но и поста­рал­ся, чтобы пода­ли свой голос и вы; я отвел мно­го воз­ра­же­ний, участ­во­вал в состав­ле­нии реше­ния. Это было сде­ла­но мной ско­рее в уго­ду само­му Цеза­рю, чем в силу необ­хо­ди­мо­сти, ибо я пола­гал, что он даже без этой денеж­ной помо­щи может, исполь­зуя ранее захва­чен­ную им добы­чу, сохра­нить свое вой­ско и закон­чить вой­ну; но я счел недо­пу­сти­мым нашей береж­ли­во­стью нано­сить ущерб пыш­но­сти и вели­ко­ле­пию три­ум­фа. Было при­ня­то реше­ние насчет деся­ти лега­тов, при­чем одни вооб­ще не дава­ли на это сво­его согла­сия, дру­гие спра­ши­ва­ли, были ли уже подоб­ные при­ме­ры, третьи оття­ги­ва­ли вре­мя, чет­вер­тые согла­ша­лись, но не счи­та­ли нуж­ным добав­лять осо­бо лест­ные выра­же­ния; я же и по это­му делу выска­зал­ся так, что все поня­ли одно: в том пред­ло­же­нии, кото­рое я внес, заботясь о бла­ге государ­ства, я еще более щедр ввиду досто­ин­ства само­го Цеза­ря.

(XII, 29) Одна­ко во вре­мя моих выступ­ле­ний по упо­мя­ну­тым вопро­сам гос­под­ст­во­ва­ло общее мол­ча­ние; теперь, когда речь идет о назна­че­нии про­вин­ций, меня пре­ры­ва­ют, хотя ранее дело шло об ока­за­нии поче­та лич­но Цеза­рю, а в этом вопро­се я руко­вод­ст­ву­юсь толь­ко сооб­ра­же­ни­я­ми насчет вой­ны, толь­ко выс­ши­ми инте­ре­са­ми государ­ства. Ибо для чего еще сам Цезарь может желать остать­ся в про­вин­ции, если не для того, чтобы завер­шить и пере­дать государ­ству нача­тое им дело? Уж не удер­жи­ва­ют ли его там при­вле­ка­тель­ность этой мест­но­сти, вели­ко­ле­пие горо­дов, обра­зо­ван­ность и изя­ще­ство живу­щих там людей и пле­мен, жаж­да победы, стрем­ле­ние рас­ши­рить гра­ни­цы дер­жа­вы? Что может быть суро­вее тех стран, бед­нее тех горо­дов, сви­ре­пее тех пле­мен; но что может быть луч­ше столь­ких побед, длин­нее, чем Оке­ан?⁴⁹ Или его воз­вра­ще­ние в оте­че­ство может навлечь на него какую-либо непри­ят­ность? Но с какой сто­ро­ны? Со сто­ро­ны ли наро­да, кото­рым он был послан, или сена­та, кото­рым он был воз­ве­ли­чен? Раз­ве отсроч­ка уси­ли­ва­ет тос­ку по нему? Раз­ве она не спо­соб­ст­ву­ет ско­рее забве­нию, раз­ве не теря­ют, за длин­ный про­ме­жу­ток вре­ме­ни, сво­ей све­же­сти лав­ры, при­об­ре­тен­ные ценой вели­ких опас­но­стей? Поэто­му, если кто-нибудь недо­люб­ли­ва­ет Цеза­ря, то у таких людей нет осно­ва­ний отзы­вать его из про­вин­ции; они отзы­ва­ют его для сла­вы, три­ум­фа, бла­годар­ст­вен­ных молеб­ст­вий, выс­ших поче­стей от сена­та, бла­го­дар­но­сти всад­ни­че­ско­го сосло­вия, вос­хи­ще­ния наро­да. (30) Но если он, слу­жа поль­зе государ­ства, спе­шит насла­дить­ся этим столь исклю­чи­тель­ным сча­стьем, желая завер­шить все нача­тое им, то что дол­жен я делать как сена­тор, кото­ро­му надо забо­тить­ся о бла­ге государ­ства, даже если бы Цезарь хотел ино­го?

Я лич­но, отцы-сена­то­ры, пола­гаю так: в насто­я­щее вре­мя нам при назна­че­нии про­вин­ций надо при­ни­мать во вни­ма­ние инте­ре­сы дли­тель­но­го мира. Ибо кто не зна­ет, что нам боль­ше нигде не угро­жа­ет ника­кая вой­на, что нель­зя даже пред­по­ло­жить это? (31) Мы видим, что необъ­ят­ное море, кото­рое сво­и­ми буря­ми тре­во­жи­ло, не гово­рю уже — наши мор­ские пути, но даже горо­да и воен­ные доро­ги⁵⁰, бла­го­да­ря доб­ле­сти Гнея Пом­пея уже дав­но во вла­сти рим­ско­го наро­да и пред­став­ля­ет собой, от Оке­а­на и до край­них пре­де­лов Пон­та⁵¹, как бы еди­ную без­опас­ную и закры­тую гавань; мы видим, что те наро­ды, кото­рые ввиду сво­ей огром­ной чис­лен­но­сти мог­ли навод­нить наши про­вин­ции, Пом­пей частью истре­бил, частью поко­рил, так что вокруг Азии, кото­рая ранее состав­ля­ла гра­ни­цу нашей дер­жа­вы, теперь рас­по­ло­же­ны три новые про­вин­ции⁵². То же самое могу ска­зать о любой стране, о любом вра­ге. Нет пле­ме­ни, кото­рое не было бы подав­ле­но настоль­ко, что едва дышит, или укро­ще­но настоль­ко, что ведет себя смир­но, или же уми­ротво­ре­но настоль­ко, что раду­ет­ся нашей победе и вла­ды­че­ству.

(XIII, 32) С гал­ла­ми же, отцы-сена­то­ры, насто­я­щую вой­ну мы нача­ли вести толь­ко тогда, когда Гай Цезарь стал импе­ра­то­ром; до это­го мы лишь обо­ро­ня­лись. Импе­ра­то­ры наши все­гда счи­та­ли нуж­ным воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми оттес­нять эти наро­ды, а не напа­дать на них. Даже зна­ме­ни­тый Гай Марий, чья нис­по­слан­ная бога­ми исклю­чи­тель­ная доб­лесть при­шла на помощь рим­ско­му наро­ду в скорб­ное и поги­бель­ное для него вре­мя, уни­что­жил вторг­ши­е­ся в Ита­лию пол­чи­ща гал­лов, но сам не дошел до их горо­дов и селе­ний. Толь­ко чело­век, разде­ляв­ший со мной труды, опас­но­сти и замыс­лы, Гай Помп­тин⁵³, храб­рей­ший муж, закон­чил в несколь­ко сра­же­ний вне­зап­но вспых­нув­шую вой­ну с алло­бро­га­ми, вызван­ную пре­ступ­ным заго­во­ром, поко­рил тех, кто ее начал, и, удо­вле­тво­рен­ный этой победой, изба­вив государ­ство от стра­ха, ушел на отдых. Замы­сел Гая Цеза­ря, как я вижу, был совер­шен­но иным: он при­знал нуж­ным не толь­ко вое­вать с теми, кто, как он видел, уже взял­ся за ору­жие про­тив рим­ско­го наро­да, но и под­чи­нить нашей вла­сти всю Гал­лию. (33) Он добил­ся пол­но­го успе­ха в реши­тель­ных сра­же­ни­ях про­тив силь­ней­ших и мно­го­чис­лен­ных наро­дов Гер­ма­нии и Гель­ве­ции; на дру­гие наро­ды он навел страх, пода­вил их, поко­рил, при­учил пови­но­вать­ся дер­жа­ве рим­ско­го наро­да; наш импе­ра­тор, наше вой­ско, ору­жие рим­ско­го наро­да про­ник­ли в такие стра­ны и к таким пле­ме­нам, о кото­рых мы дото­ле не зна­ли ниче­го — ни из писем, ни из уст­ных рас­ска­зов, ни по слу­хам. Лишь узкую тро­пу в Гал­лии⁵⁴ до сего вре­ме­ни удер­жи­ва­ли мы, отцы-сена­то­ры! Про­чи­ми частя­ми ее вла­де­ли пле­ме­на, либо враж­деб­ные нашей дер­жа­ве, либо нена­деж­ные, либо неве­до­мые нам, но, во вся­ком слу­чае, дикие, вар­вар­ские и воин­ст­вен­ные; не было нико­го, кто бы не желал, чтобы наро­ды эти были слом­ле­ны и поко­ре­ны. Уже с нача­ла суще­ст­во­ва­ния нашей дер­жа­вы не было нико­го, кто бы, раз­мыш­ляя здра­во об инте­ре­сах наше­го государ­ства, не счи­тал, что наша дер­жа­ва более все­го долж­на боять­ся Гал­лии. Но ранее, ввиду силы и мно­го­чис­лен­но­сти этих пле­мен, мы нико­гда не сра­жа­лись с ними все­ми сра­зу; мы все­гда дава­ли отпор, будучи вызва­ны на это. Толь­ко теперь достиг­ну­то поло­же­ние, когда край­ние пре­де­лы нашей дер­жа­вы сов­па­да­ют с пре­де­ла­ми этих стран.

(XIV, 34) Не без про­мыс­ла богов при­ро­да неко­гда огра­ди­ла Ита­лию Аль­па­ми; ибо если бы доступ в нее был открыт для пол­чищ диких гал­лов, наш город нико­гда не стал бы оби­та­ли­щем и опло­том вели­кой дер­жа­вы. А ныне Аль­пам мож­но опу­стить­ся: по ту сто­ро­ну этих высо­ких гор, вплоть до Оке­а­на, уже не суще­ст­ву­ет ниче­го тако­го, что мог­ло бы гро­зить Ита­лии. И все же свя­зать уза­ми всю Гал­лию наве­ки могут лишь один-два лет­них похо­да с тем, чтобы мы либо запу­га­ли ее, либо пода­ли ей надеж­ду, либо при­гро­зи­ли ей карой, либо пре­льсти­ли ее награ­да­ми, либо дей­ст­во­ва­ли ору­жи­ем, либо вве­ли зако­ны. Если же столь труд­ное дело будет остав­ле­но неза­кон­чен­ным и неза­вер­шен­ным, то оно, хотя и под­се­чен­ное под корень, все же рано или позд­но может набрать сил, раз­рас­тись и при­ве­сти к новой войне. (35) Поэто­му пусть Гал­лия пре­бы­ва­ет на попе­че­нии того, чьей чест­но­сти, доб­ле­сти и удач­ли­во­сти она пору­че­на. Даже если бы Гай Цезарь, укра­шен­ный вели­чай­ши­ми дара­ми Фор­ту­ны, не хотел лиш­ний раз иску­шать эту боги­ню, если бы он торо­пил­ся с воз­вра­ще­ни­ем в оте­че­ство, к богам-пена­там⁵⁵, к тому высо­ко­му поло­же­нию, какое, как он видит, его ожи­да­ет в государ­стве, к доро­гим его серд­цу детям⁵⁶, к про­слав­лен­но­му зятю, если бы он жаж­дал въезда в Капи­то­лий в каче­стве победи­те­ля, име­ю­ще­го необы­чай­ные заслу­ги, если бы он, нако­нец, боял­ся како­го-нибудь слу­чая, кото­рый уже не может ему при­ба­вить столь­ко, сколь­ко может у него отнять, то нам все же сле­до­ва­ло бы хотеть, чтобы все начи­на­ния были завер­ше­ны тем самым чело­ве­ком, кото­рым они почти доведе­ны до кон­ца. Но так как Гай Цезарь уже дав­но совер­шил доста­точ­но подви­гов, чтобы стя­жать сла­ву, но еще не все сде­лал для поль­зы государ­ства и так как он все же пред­по­чи­та­ет наслаж­дать­ся пло­да­ми сво­их трудов не ранее, чем выпол­нит свои обя­за­тель­ства перед государ­ст­вом, то мы не долж­ны ни отзы­вать импе­ра­то­ра, горя­ще­го жела­ни­ем отлич­но вести государ­ст­вен­ные дела, ни рас­стра­и­вать весь почти уже осу­щест­влен­ный план веде­ния галль­ской вой­ны и пре­пят­ст­во­вать его завер­ше­нию.

(XV, 36) Менее все­го сле­ду­ет одоб­рить мне­ние тех мужей, один из кото­рых пред­ла­га­ет назна­чить буду­щим кон­су­лам даль­нюю Гал­лию и Сирию, а дру­гой — ближ­нюю Гал­лию и Сирию. Кто гово­рит о даль­ней Гал­лии, тот рас­стра­и­ва­ет все те начи­на­ния, какие я толь­ко что рас­смот­рел; в то же вре­мя он ясно пока­зы­ва­ет, что при­дер­жи­ва­ет­ся того зако­на, кото­ро­го он сам зако­ном не счи­та­ет⁵⁷, и что ту часть про­вин­ции, насчет кото­рой интер­цес­сия невоз­мож­на, он у Цеза­ря отни­ма­ет, а части ее, име­ю­щей защит­ни­ка⁵⁸, не каса­ет­ся; в то же вре­мя он ста­ра­ет­ся не пося­гать на то, что Цеза­рю дано наро­дом, а то, что ему дал сенат, он сам, будучи сена­то­ром, поспеш­но отнял. (37) Кто гово­рит о ближ­ней Гал­лии, при­ни­ма­ет во вни­ма­ние состо­я­ние вой­ны в Гал­лии, выпол­ня­ет долг чест­но­го сена­то­ра, но тот закон, кото­ро­го он сам не счи­та­ет зако­ном, тоже соблюда­ет; ибо он зара­нее опре­де­ля­ет срок для назна­че­ния пре­ем­ни­ка. Мне кажет­ся, нет ниче­го более про­тив­но­го досто­ин­ству и настав­ле­ни­ям наших пред­ков, чем поло­же­ние, когда тому, кто дол­жен полу­чить про­вин­цию в январ­ские кален­ды как кон­сул, при­шлось бы ведать ею на осно­ва­нии обе­ща­ния, а не в силу поста­нов­ле­ния⁵⁹. Тот, кому про­вин­ция будет назна­че­на до его избра­ния, в тече­ние все­го сво­его кон­суль­ства будет без про­вин­ции. Будут бро­сать жре­бий или нет? Ведь и не бро­сать жре­бия и не иметь того, что ты по жре­бию полу­чил, оди­на­ко­во неле­по. Выедет ли он, надев поход­ный плащ?⁶⁰ Куда? Туда, куда ему нель­зя будет при­быть до опре­де­лен­но­го сро­ка. В тече­ние янва­ря и фев­ра­ля у него про­вин­ции не будет; нако­нец, в мар­тов­ские кален­ды у него неожи­дан­но появит­ся про­вин­ция. (38) А Писон на осно­ва­нии этих пред­ло­же­ний все-таки оста­нет­ся в про­вин­ции. Но если это само по себе непри­ят­но, то еще непри­ят­нее — нака­зать импе­ра­то­ра, умень­шив его про­вин­цию; это для него оскор­би­тель­но и от это­го сле­ду­ет изба­вить не толь­ко столь выдаю­ще­го­ся мужа, но даже и чело­ве­ка рядо­во­го.

(XVI) Я хоро­шо пони­маю, что вы, отцы-сена­то­ры, назна­чи­ли Гаю Цеза­рю мно­го­чис­лен­ные исклю­чи­тель­ные и, мож­но ска­зать, един­ст­вен­ные в сво­ем роде поче­сти. Если пото­му, что он их заслу­жил, то вы про­яви­ли бла­го­дар­ность; если для того, чтобы воз­мож­но тес­нее свя­зать его с нашим сосло­ви­ем, то вы посту­пи­ли муд­ро и по вну­ше­нию богов. Наше сосло­вие нико­гда не ока­зы­ва­ло поче­стей и мило­стей ни одно­му чело­ве­ку, кото­рый мог оце­нить любое иное поло­же­ние выше, чем то, како­го он мог бы достиг­нуть при вашем посред­стве. Здесь нико­гда не мог стать пер­во­при­сут­ст­ву­ю­щим ни один чело­век, кото­рый пред­по­чел быть попу­ля­ром⁶¹; но часто люди, либо утра­тив­шие свое досто­ин­ство и изве­рив­ши­е­ся в себе, либо поте­ряв­шие связь с нашим сосло­ви­ем вслед­ст­вие чьей-либо недоб­ро­же­ла­тель­но­сти, мож­но ска­зать, гони­мые необ­хо­ди­мо­стью, покида­ли эту гавань и пус­ка­лись в бур­ное море. Если кто-нибудь из них, дол­го носив­ший­ся по вол­нам народ­ных бурь, сно­ва обра­ща­ет свой взор к Курии, бле­стя­ще совер­шив государ­ст­вен­ное дело, и хочет быть в чести у носи­те­лей это­го наи­выс­ше­го досто­ин­ства, то тако­го чело­ве­ка не толь­ко не сле­ду­ет отвер­гать, но надо даже при­влечь к себе. (39) Но вот этот храб­рей­ший муж и в памя­ти людей луч­ший из кон­су­лов сове­ту­ет нам зара­нее при­нять меры, чтобы ближ­няя Гал­лия не была напе­ре­кор нам отда­на кому-нибудь после кон­суль­ства тех, кто теперь будет избран, чтобы над нею в даль­ней­шем, дей­ст­вуя по спо­со­бу попу­ля­ров и мятеж­но, не власт­во­ва­ли посто­ян­но те, кто идет вой­ной на наше сосло­вие. Хотя я и не отно­шусь с пре­не­бре­же­ни­ем к угро­зе такой беды, отцы-сена­то­ры (тем более, что меня пре­до­сте­рег муд­рей­ший кон­сул и забот­ли­вей­ший хра­ни­тель мира и спо­кой­ст­вия), все же мне, пола­гаю я, гораздо боль­ше сле­ду­ет опа­сать­ся, что я могу ума­лить поче­сти людям слав­ней­шим и могу­ще­ст­вен­ней­шим или же оттолк­нуть их от наше­го сосло­вия; ибо я никак не могу пред­ста­вить себе, чтобы Гай Юлий, кото­ро­го сенат облек все­ми исклю­чи­тель­ны­ми и чрез­вы­чай­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми, мог сво­и­ми рука­ми пере­дать про­вин­цию тому, кто для вас в выс­шей сте­пе­ни неже­ла­те­лен, и не пре­до­ста­вить даже сво­бо­ду дей­ст­вий тому сосло­вию, бла­го­да­ря кото­ро­му сам он достиг вели­чай­шей сла­вы. Нако­нец, как будет настро­ен каж­дый из вас, я не знаю; на что мож­но наде­ять­ся мне, я вижу; как сена­тор я насколь­ко могу дол­жен ста­рать­ся, чтобы ни один из слав­ных или могу­ще­ст­вен­ных мужей не имел осно­ва­ния него­до­вать на наше сосло­вие. (40) И даже в слу­чае, если бы я был злей­шим недру­гом Гаю Цеза­рю, я все же голо­со­вал бы за это пред­ло­же­ние ради бла­га государ­ства.

(XVII) А дабы меня реже пре­ры­ва­ли или менее суро­во осуж­да­ли мол­ча, я нахо­жу нелиш­ним вкрат­це объ­яс­нить, како­вы у меня отно­ше­ния с Цеза­рем. Не ста­ну гово­рить о пер­вой поре наше­го дру­же­ско­го обще­ния, начав­ше­го­ся еще со вре­мен нашей общей с ним юно­сти у меня, мое­го бра­та и у наше­го род­ст­вен­ни­ка Гая Варро­на⁶². После того как я пол­но­стью посвя­тил себя государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, я разо­шел­ся с Цеза­рем в убеж­де­ни­ях, но при отсут­ст­вии един­ства взглядов мы все же оста­ва­лись свя­зан­ны­ми друж­бой. (41) Как кон­сул он совер­шил дей­ст­вия, к уча­стию в кото­рых захо­тел при­влечь меня; хотя я и не сочув­ст­во­вал им, но его отно­ше­ние ко мне все-таки долж­но было быть мне при­ят­но. Мне пред­ло­жил он участ­во­вать в квин­кве­ви­ра­те⁶³; меня захо­тел он видеть одним из тро­их наи­бо­лее тес­но свя­зан­ных с ним кон­су­ля­ров⁶⁴, мне хотел он пре­до­ста­вить легат­ство по мое­му выбо­ру и с поче­том, како­го я поже­лал бы⁶⁵. Все это я отверг не по небла­го­дар­но­сти, но, так ска­зать, упор­ст­вуя в сво­ем мне­нии; насколь­ко умно я посту­пил, обсуж­дать не ста­ну; ибо у мно­гих я одоб­ре­ния не встре­чу; но дер­жал я себя, во вся­ком слу­чае, стой­ко и храб­ро, так как, будучи в состо­я­нии огра­дить себя от зло­де­я­ния недру­гов надеж­ней­ши­ми сред­ства­ми и отра­зить натиск попу­ля­ров, при­бег­нув к защи­те наро­да⁶⁶, пред­по­чел при­нять любой удар судь­бы, под­верг­нуть­ся наси­лию и неспра­вед­ли­во­сти, лишь бы не отсту­пить от ваших свя­щен­ных для меня взглядов и не откло­нить­ся от сво­его пути. Но бла­го­дар­ным дол­жен быть не толь­ко тот, кто при­нял пред­ло­жен­ную ему милость, но так­же и тот, у кого была воз­мож­ность ее при­нять. Что та честь, какую Цезарь мне ока­зы­вал, при­ли­че­ст­во­ва­ла мне и соот­вет­ст­во­ва­ла тем дея­ни­ям, кото­рые я совер­шил, я лич­но не думал; что сам он пита­ет ко мне такие же дру­же­ские чув­ства, как и к пер­во­му чело­ве­ку сре­ди граж­дан — к сво­е­му зятю, это я чув­ст­во­вал. (42) Он пере­вел в пле­беи мое­го недру­га⁶⁷ либо в гне­ве на меня, так как видел, что не может при­влечь меня на свою сто­ро­ну, даже осы­пая меня мило­стя­ми, либо усту­пив чьим-то прось­бам. Одна­ко даже это не име­ло целью оскор­бить меня. Ибо впо­след­ст­вии он меня не толь­ко убеж­дал, но даже про­сил быть его лега­том. Даже это­го не при­нял я — не пото­му, что нахо­дил это не соот­вет­ст­ву­ю­щим сво­е­му досто­ин­ству, но так как не подо­зре­вал, что новые кон­су­лы совер­шат про­тив государ­ства столь­ко зло­де­я­ний. (XVIII) Сле­до­ва­тель­но, до сего вре­ме­ни я дол­жен опа­сать­ся, что ста­нут пори­цать ско­рее то высо­ко­ме­рие, каким я отве­чал на его щед­рые мило­сти, чем его неспра­вед­ли­вое отно­ше­ние к нашей друж­бе. (43) Но вот раз­ра­зи­лась памят­ная нам буря, настал мрак для чест­ных людей, ужа­сы вне­зап­ные и непред­виден­ные, тьма над государ­ст­вом, уни­что­же­ние и сожже­ние всех граж­дан­ских прав, вну­шен­ные Цеза­рю опа­се­ния насчет его соб­ст­вен­ной судь­бы, боязнь рез­ни у всех чест­ных людей, пре­ступ­ле­ние кон­су­лов, алч­ность, нище­та, дер­зость!⁶⁸ Если я не полу­чил от него помо­щи, зна­чит, и не дол­жен был полу­чить; если я был им поки­нут, то, оче­вид­но, пото­му, что он забо­тил­ся о себе; если он даже напал на меня, как неко­то­рые дума­ют или утвер­жда­ют, то, конеч­но, друж­ба была нару­ше­на и я потер­пел неспра­вед­ли­вость; мне сле­до­ва­ло стать его недру­гом — не отри­цаю; но если он же захо­тел охра­нить меня тогда, когда вы по мне тос­ко­ва­ли, как по люби­мей­ше­му сыну, и если вы сами счи­та­ли важ­ным, чтобы Цезарь не был про­тив­ни­ком мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах⁶⁹, если для меня свиде­те­лем его доб­рой воли в этом деле явля­ет­ся его зять, кото­рый добил­ся мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах, обра­ща­ясь к Ита­лии в муни­ци­пи­ях, к рим­ско­му наро­ду на сход­ке, к вам, все­гда мне глу­бо­ко пре­дан­ным, в Капи­то­лии, если, нако­нец, тот же Гней Пом­пей явля­ет­ся для меня свиде­те­лем бла­го­же­ла­тель­но­сти Цеза­ря ко мне и пору­чи­те­лем перед ним за мое доб­рое отно­ше­ние к нему⁷⁰, то не кажет­ся ли вам, что я, памя­туя о дав­них вре­ме­нах и вспо­ми­ная о недав­них, дол­жен тот вызы­ваю­щий глу­бо­кую скорбь сред­ний про­ме­жу­ток вре­ме­ни, если не могу вырвать его из дей­ст­ви­тель­но­сти, во вся­ком слу­чае, пре­дать пол­но­му забве­нию?

(44) Да, если кое-кто не поз­во­ля­ет мне поста­вить себе в заслу­гу, что я, ради бла­га государ­ства, посту­пил­ся сво­ей обидой и враж­дой, если это таким людям кажет­ся, так ска­зать, свой­ст­вом вели­ко­го и пре­муд­ро­го чело­ве­ка, то я при­бег­ну к сле­дую­ще­му объ­яс­не­нию, име­ю­ще­му зна­че­ние не столь­ко для снис­ка­ния похва­лы, сколь­ко во избе­жа­ние осуж­де­ния: я — чело­век бла­го­дар­ный, на меня дей­ст­ву­ют не толь­ко боль­шие мило­сти, но даже и обыч­ное доб­рое отно­ше­ние ко мне. (XIX) Если я не тре­бо­вал, чтобы кое-кто из храб­рей­ших и ока­зав­ших мне вели­чай­шие услу­ги мужей⁷¹ разде­лил со мной мои труды и бед­ст­вия, то пусть и они не тре­бу­ют от меня, чтобы я был их союз­ни­ком в их враж­де, тем более, что они сами поз­во­ли­ли мне защи­щать с пол­ным пра­вом даже те дей­ст­вия Цеза­ря, на кото­рые я ранее и не напа­дал, но кото­рых и не защи­щал. (45) Ведь пер­вые сре­ди граж­дан мужи, по чье­му реше­нию я спас государ­ство и по чье­му сове­ту укло­нил­ся в ту пору от сою­за с Цеза­рем, утвер­жда­ют, что Юли­е­вы зако­ны, как и дру­гие зако­ны, пред­ло­жен­ные в его кон­суль­ство, про­веде­ны не в уста­нов­лен­ном поряд­ке⁷²; меж­ду тем они же гово­ри­ли, что про­скрип­ция моих граж­дан­ских прав⁷³ была пред­ло­же­на, прав­да, во вред государ­ству, но не вопре­ки авспи­ци­ям. Поэто­му один муж, необы­чай­но вли­я­тель­ный и чрез­вы­чай­но крас­но­ре­чи­вый, с уве­рен­но­стью ска­зал, что мое несча­стье — это похо­ро­ны государ­ства, но похо­ро­ны, назна­чен­ные соглас­но зако­нам⁷⁴. Для меня само­го, вооб­ще гово­ря, весь­ма почет­но, что мой отъ­езд назы­ва­ют похо­ро­на­ми государ­ства. Осталь­но­го оспа­ри­вать не ста­ну, но исполь­зую это как дока­за­тель­ство пра­виль­но­сти сво­его мне­ния. Ибо если они реши­лись назвать пред­ло­жен­ным в закон­ном поряд­ке то, что было бес­при­мер­ным, что ника­ким зако­ном доз­во­ле­но не было, так как никто наблюде­ний за небес­ны­ми зна­ме­ни­я­ми тогда не про­из­вел, то неуже­ли они забы­ли, что тогда, когда тот, кто это совер­шил, был на осно­ва­нии кури­ат­ско­го зако­на сде­лан пле­бе­ем, за небес­ны­ми зна­ме­ни­я­ми, как гово­рят, наблюда­ли? Но если он вооб­ще не мог стать пле­бе­ем, то как мог он быть народ­ным три­бу­ном?⁷⁵ И будут ли казать­ся (даже при усло­вии, что пра­ви­ла авспи­ций были соблюде­ны) про­веден­ны­ми закон­ным путем не толь­ко три­бу­нат Кло­дия, но и его губи­тель­ней­шие меры толь­ко пото­му, что при при­зна­нии пра­во­мер­но­сти его три­бу­на­та ни одна мера Цеза­ря не может быть при­зна­на непра­во­мер­ной? (46) Поэто­му либо вы долж­ны поста­но­вить, что оста­ет­ся в силе Эли­ев закон, что не отме­нен Фуфи­ев закон⁷⁶, что закон доз­во­ля­ет­ся пред­ла­гать не во все при­сут­ст­вен­ные дни, что, когда вно­сят закон, наблюде­ние за небес­ны­ми зна­ме­ни­я­ми, обнун­ци­а­ция и интер­цес­сия раз­ре­ша­ют­ся, что суж­де­ние и заме­ча­ние цен­зо­ра и стро­жай­шее попе­че­ние о нра­вах, несмот­ря на изда­ние пре­ступ­ных зако­нов⁷⁷, не отме­не­ны в государ­стве, что если народ­ным три­бу­ном был пат­ри­ций, то это было нару­ше­ни­ем свя­щен­ных зако­нов⁷⁸, а если им был пле­бей, то — нару­ше­ни­ем авспи­ций; либо мне долж­но быть поз­во­ле­но не тре­бо­вать в чест­ных делах соблюде­ния тех пра­вил, соблюде­ния кото­рых они сами не тре­бу­ют в пагуб­ных, тем более, что они уже не раз дава­ли Гаю Цеза­рю воз­мож­ность про­во­дить такие же меры иным путем, при како­вых усло­ви­ях они тре­бо­ва­ли авспи­ций, а зако­ны его одоб­ря­ли⁷⁹, в слу­чае же с Кло­ди­ем поло­же­ние насчет авспи­ций такое же, но его зако­ны все кло­нят­ся к разо­ре­нию и уни­что­же­нию государ­ства.

(XX, 47) И вот, нако­нец, послед­ний довод: если бы меж­ду мной и Гаем Цеза­рем была враж­да, то ныне я все же дол­жен был бы забо­тить­ся о бла­ге государ­ства, а враж­ду отло­жить на дру­гое вре­мя; я мог бы даже, по при­ме­ру выдаю­щих­ся мужей, ради бла­га государ­ства отка­зать­ся от враж­ды. Но так как враж­ды меж­ду нами не было нико­гда, а рас­про­стра­нен­ное мне­ние о яко­бы нане­сен­ной мне обиде опро­верг­ну­то ока­зан­ной мне мило­стью, то я, отцы-сена­то­ры, сво­им голо­со­ва­ни­ем, если речь идет о досто­ин­стве Цеза­ря, воздам ему долж­ное как чело­ве­ку; если речь идет об ока­за­нии ему осо­бо­го поче­та, то я буду сооб­ра­зо­вы­вать­ся с общим мне­ни­ем сена­то­ров; если — об авто­ри­те­те ваших реше­ний, то я буду обе­ре­гать незыб­ле­мость реше­ний сосло­вия, облек­ше­го пол­но­мо­чи­я­ми это­го импе­ра­то­ра; если — о неуклон­ном веде­нии галль­ской вой­ны, то я буду забо­тить­ся о бла­ге государ­ства; если — о какой-нибудь моей лич­ной обя­зан­но­сти как част­но­го лица, то дока­жу, что я не лишен чув­ства бла­го­дар­но­сти. Это­му вот я и хотел бы полу­чить все­об­щее одоб­ре­ние, отцы-сена­то­ры; но отнюдь не буду огор­чен, если встре­чу, быть может, мень­шее одоб­ре­ние у тех ли, кото­рые, напе­ре­кор ваше­му авто­ри­те­ту, взя­ли под свое покро­ви­тель­ство мое­го недру­га, или у тех, кото­рые осудят мое при­ми­ре­ние с их недру­гом⁸⁰, хотя сами они и с моим и со сво­им соб­ст­вен­ным недру­гом поми­ри­лись без вся­ких коле­ба­ний.