На главную | Античная литература | Овидий

Любовные элегии

Книга III

Публий Овидий Назон. Любовные элегии (Amores). М., Гос. изд-во худ. лит-ры, 1963 (2, 3, 5, 6, 10, 12, 13).
Публий Овидий Назон. Элегии и малые поэмы. М., «Художественная литература», 1973 (1, 4, 7—9, 11, 14, 15).
Перевод с латинского С. В. Шервинского.

I	10 20 30 40 50 60 70
II	10 20 30 40 50 60 70 80
III	10 20 30 40
IV	10 20 30 40
V	10 20 30 40
VI	10 20 30 40 50 60 70 80 90 100
VII	10 20 30 40 50 60 70 80
VIII	10 20 30 40 50 60
IX	10 20 30 40 50 60
X	10 20 30 40
XI	10 20 30 40 50
XII	10 20 30 40
XIII	10 20 30
XIV	10 20 30 40 50
XV	10 20

I
	Древний высится лес, топора не знававший от века. Веришь невольно, что он — тайный приют божества. Ключ священный в лесу и пещера с сосульками пемзы, И отовсюду звучат нежные жалобы птиц.
5	Там, когда я бродил в тени под листвою древесной В думах, куда же теперь Муза направит мой труд, Вижу Элегию вдруг: узлом — благовонные кудри, Только одна у нее будто короче нога; Дивной красы, с оживленным лицом, в одежде тончайшей, —
10	Даже уродство ноги лишь украшало ее. Властная вдруг подошла и Трагедия шагом широким, Грозно свисали на лоб волосы; плащ до земли. Левой рукою она помавала скипетром царским, Стройные ноги ее сжали котурнов ремни.
15	Первой сказала она: «Когда же любить перестанешь Ты, к увещаньям моим не преклоняющий слух? О похожденьях твоих на пьяных болтают пирушках, В людных толкуют местах, на перекрестке любом, Пальцем частенько в толпе на поэта указывать стали:
20	«Вот он тот, кого сжег страстью жестокий Амур!» Не замечаешь ты сам, что становишься притчею Рима… Как же не стыдно тебе все про себя разглашать? Петь о важнейшем пора, вдохновляться вакхическим тирсом, — Время довольно терять, труд начинай покрупней!
25	Ты унижаешь свой дар. Воспевай же деянья героев! «Поприще это скорей, скажешь, достойно меня!» Ты для девчонок сложил достаточно песен забавных, Были напевы твои с юностью ранней в ладу. Славу доставить теперь ты обязан трагедии римской,
30	И вдохновенье твое выполнит волю мою!» Так она кончила речь в своих театральных котурнах, И покачала, сказав, густоволосой главой. И, на нее покосясь, улыбнулась Элегия, вижу, — Мирт держала она, помнится, в правой руке.
35	«Что порицаешь меня, Трагедия гордая, речью Важной? — сказала. — Ужель важной не можешь не быть? Не погнушалась и ты неравным стихом выражаться, Ты, состязаясь со мной, мой применила размер? Нет, величавых стихов со своими равнять я не смею,
40	Твой затмевает дворец скромные сени мои. Ветрена я, и мил мне Амур, он ветреник тоже, Избранный мною предмет — по дарованьям моим. Бога игривого мать без меня грубовата была бы, Я родилась, чтобы ей верною спутницей быть.
45	Все-таки я кое в чем и сильнее тебя: я такое Переношу, от чего хмурятся брови твои. Дверь, которую ты не откроешь тяжелым котурном, Я открываю легко резвой своей болтовней. Не научила ли я и Коринну обманывать стража,
50	И на измену склонять верность надежных замков, Тайно с постели вставать, развязав поясок у сорочки, И в полуночной тиши шагом неслышным ступать? Мало ли я на жестоких дверях повисала табличкой, Не побоясь, что меня каждый прохожий прочтет!
55	Помню и то, как не раз, за пазухой прячась рабыни, Я дожидалась, когда ж сторож свирепый уйдет? Раз на рожденье меня в подарок послал ты — и что же? Варварка тут же, разбив, в воду швырнула меня. Первой взрастила в тебе я счастливое семя таланта.
60	Это — мой дар… А его требует нынче — она!» Кончили. Я же сказал: «Заклинаю вас вами самими Слух беспристрастно склонить к полным смиренья словам. Та мне во славу сулит котурн высокий и скипетр — С уст уж готов у меня звук величавый слететь…
65	Эта же — нашей любви обещает бессмертье… Останься ж И продолжай прибавлять краткие к длинным стихам! Лишь ненадолго певцу, Трагедия, даруй отсрочку: Труд над тобой — на века, ей мимолетный милей…» И согласилась она… Торопитесь, любовные песни!
70	Есть еще время, — а там труд величавее ждет.
II
	В цирке сегодня сижу я не ради коней знаменитых, — Нынче желаю побед тем, кого ты избрала. Чтобы с тобой говорить, сидеть с тобою, пришел я, — Чтобы могла ты узнать пыл, пробужденный тобой…
5	Ты на арену глядишь, а я на тебя: наблюдаем Оба мы то, что хотим, сыты обоих глаза. Счастлив возница, тобой предпочтенный, кто бы он ни был! Значит, ему удалось вызвать вниманье твое. Мне бы удачу его!.. Упряжку погнав из ограды,
10	Смело бы я отдался бурному бегу коней; Спины бичом бы хлестал, тугие б натягивал вожжи; Мчась, того и гляди осью бы мету задел! Но, лишь тебя увидав, я бег замедлил бы тотчас, И ослабевшие вмиг выпали б вожжи из рук…
15	Ах, и Пелопс едва не упал на ристании в Пизе Лишь оттого, что узнал твой, Гипподамия, лик. Все же победу ему принесла благосклонность подруги, — Пусть же победу и нам даст благосклонность подруг!.. Хочешь сбежать?.. О, сиди!.. В одном мы ряду и бок о бок…
20	Да, преимущества есть в правилах мест цирковых. «Вы, направо от нас, над девушкой сжальтесь, соседка: Ей нестерпимо, ведь вы вся на нее налегли! Также и вы, позади, подберите немножечко ноги, Полно вам спину ее твердым коленом давить!..»
25	Твой опустился подол и волочится по полу, — складки Приподыми, а не то я их тебе подберу. Ну и ревнивец подол! Скрывает прелестные ноги, Видеть их хочет один… Ну и ревнивец подол! Ноги такой красоты Меланион у Аталанты,
30	Бегом несущейся прочь, тронуть стремился рукой. Ноги такие еще у Дианы в подобранном платье Пишут, когда за зверьем, смелых смелее, бежит. Их не видал, а горю… Что ж будет, когда их увижу? Пламя питаешь огнем, в море вливаешь воды!
35	Судя по этим красам, представляю себе и другие, Те, что от взоров таят тонкие ткани одежд… Хочешь, пока на тебя ветерочком я легким повею, Перед тобою махать веером стану? Иль нет? Видно, в душе у меня, а вовсе не в воздухе, жарко:
40	Женской пленен я красой, грудь мою сушит любовь… Мы говорим, а уж пыль у тебя оседает на платье. Прочь, недостойная пыль! С белого тела сойди!.. Тише!.. Торжественный миг… Притаитесь теперь и молчите… Рукоплещите! Пора! Вот он, — торжественный миг…
45	Шествие… Первой летит на раскинутых крыльях Победа. К нам, о богиня! Ко мне! Дай мне в любви победить! Кто почитатель морей, пускай рукоплещет Нептуну, — Я равнодушен к воде, землю свою я люблю… Марсу ты хлопай, боец! А я ненавижу оружье:
50	Предпочитаю я мир, — с миром приходит любовь. Будь к прорицателям, Феб, благосклонен, к охотникам, Феба! Рук же искусных привет ты, о Минерва, прими! Ты, земледел, поклонись Церере и томному Вакху! Всадник, кулачный боец, с вами Кастор и Поллукс!
55	Я же, Венера, тебе и мальчикам с луком их метким Рукоплещу, я молю мне в моем деле помочь. Мысли моей госпожи измени, чтоб любить дозволяла… Вижу: богиня сулит счастье кивком головы! Ну же, прошу, обещай, подтверди обещанье богини, —
60	Будешь мне ты божеством, пусть уж Венера простит! Всеми богами клянусь в торжественном шествии этом — Будешь на все времена ты госпожою моей!.. Ноги свисают твои, — ты можешь, ежели хочешь, На перекладинку здесь кончики их опереть…
65	Снова арена пуста… Начиная Великие игры, Претор пустил четверни первым забегом вперед. Вижу, кто избран тобой. О, пусть победит твой избранник! Кажется, кони и те чуют желанья твои… Горе! Как далеко по кругу он столб огибает!
70	Что ж ты наделал? Другой ближе прошел колесом! Что ты наделал? Беда! Ты красавицы предал желанья… Туже рукой натяни левые вожжи, молю!.. Неуча выбрали мы… Отзовите его, о квириты! Дайте же знак поскорей, тогой махните ему!..
75	Вот… Отозвали… Боюсь, прическу собьют тебе тоги, — Спрячься-ка лучше сюда, в складки одежды моей… Но уж ворота опять распахнулись, и вновь из ограды Ряд разноцветных возниц гонит ретивых коней. Ну, победи хоть теперь, пронесись на свободном пространстве,
80	Чтобы ее и мои осуществились мольбы!.. Осуществились мольбы… госпожи… Мои же — напрасны… Пальмы он ветвь получил, — мне ж предстоит добывать… Ты улыбнулась, глазком кое-что обещая игриво… Будет пока… Но потом и остальное мне дай!
III
	Как же тут верить богам?.. Она неверна, изменила, Но остается собой, с прежним, все тем же лицом… Волосы были длинны у нее, не нарушившей клятвы, — У оскорбившей богов волосы так же длинны…
5	Ранее кожи ее белоснежной был розов оттенок, — Так же на белом лице ныне румянец сквозит… Маленькой ножка была — и теперь безупречна по форме; Статен был облик и строг — статен он, строг и теперь. Раньше сверкали глаза — и ныне сияют как звезды, —
10	Часто изменница мне их обаяньем лгала… Значит, не сдерживать клятв позволяют бессмертные сами Женщинам, и красота, значит, сама — божество? Помню, глазами клялась и своими она, и моими, — Горькой слезою теперь плачут мои лишь глаза…
15	Боги! Если она безнаказанно вас оскорбила, — Так почему же страдать мне за чужую вину? Правда, Кефееву дочь, девицу, вы не смутились Смерти безвинно предать за материнскую спесь… Мало того что свидетели вы оказались пустые,
20	Что над богами и мной так насмеялась она, Мне ли еще и наказанным быть за ее вероломство? Стану ль, обманутый сам, жертвой обманщицы я? Или же «бог» — лишь названье одно, недостойное страха, — И возбуждает оно глупую веру людей?
25	Если же бог существует, так он молоденьких любит Женщин, — вот почему все и дозволено им… Нам лишь, мужчинам, грозит сам Марс мечом смертоносным, Непобедимое в нас целит Паллады копье; Нам же грозит и тугой, натянутый лук Аполлона;
30	И Громовержец для нас молнии держит в руке. Боги, обиды терпя, огорчить страшатся красавиц, Не убоявшихся их сами боятся они. Кто же в храмах теперь фимиам возжигать им захочет? Больше решимости впрямь надо мужчинам иметь:
35	Мечет перуны свои в твердыни и в рощи Юпитер, Но запрещает стрелам женщин неверных разить! Многих бы надо казнить, — а сгорела одна лишь Семела: Нежной услугой своей казнь заслужила она; Не приведись увидать ей любовника в образе бога,
40	Вакха не стал бы носить, мать заменяя, отец… Впрочем, на что мне пенять? Зачем небеса обвиняю? И у бессмертных богов те же глаза и душа: Будь я сам божеством, я позволил бы женщине тоже Ложью пленительных уст бога во мне оскорблять…
45	Ты же умеренней будь, терпенье богов искушая, Милая, или хотя б друга глаза пощади.
IV
	Сторожа, строгий супруг, к молодой ты приставил подруге. Полно! Себя соблюдать женщине надо самой. Коль не от страха жена безупречна, то впрямь безупречна, — А под запретом она, хоть не грешит, а грешна…
5	Тела блюдешь чистоту, а душа все равно любодейка… Женщину не устеречь против желанья ее. Женскую душу сберечь никакие не смогут затворы: Кажется, всё на замке, — а соблазнитель проник! Меньше грешат, коль можно грешить; дозволенье измены
10	Тупит само по себе тайной мечты остроту. Верь мне, супруг: перестань порок поощрять запрещеньем, — Лучше поборешь его, если уступишь ему. Видел я как-то коня: он узде не хотел подчиниться И, закусив удила, молнии несся быстрей, —
15	Но покорился и встал, ощутив, что на трепаной гриве Мягкие вожжи лежат, что ослабела узда. Все, что запретно, влечет; того, что не велено, жаждем. Стоит врачу запретить, просит напиться больной… Сто было глаз на челе у Аргуса, сто на затылке, —
20	Все же Амур — и лишь он — часто его проводил. В прочный спальный покой из железа и камня Данаю Девой невинной ввели, — матерью стала и там. А Пенелопа, хотя никакой не имелось охраны, Все же осталась чиста средь молодых женихов.
25	Больше хотим мы того, что другой бережет. Привлекает Вора охрана сама. Редкий доступному рад. К женщине часто влечет не краса, а пристрастье супруга: Что-то в ней, видимо, есть, что привязало его… Честной не будь взаперти, — изменяя, ты будешь милее.
30	Слаще волненья любви, чем обладанье красой. Пусть возмущаются, — нам запретное слаще блаженство, Та лишь нам сердце пленит, кто пролепечет: «Боюсь!» Кстати, держать под замком недозволено женщин свободных, Так устрашают одних иноплеменных рабынь.
35	Ежели вправе сказать ее сторож: моя, мол, заслуга… — Так за невинность ее надо раба похвалить! Подлинно тот простоват, кто измен не выносит подруги, И недостаточно он с нравами Рима знаком. Ведь при начале его — незаконные Марсовы дети:
40	Илией Ромул рожден, тою же Илией — Рем. Да и при чем красота, если ты целомудрия ищешь? Качествам этим, поверь, не совместиться никак. Если умен ты, к жене снисходителен будь и не хмурься, К ней применять перестань грозного мужа права.
45	Жениных лучше друзей приветствуй (их будет немало!) — Труд не велик, но тебя вознаградит он вполне. Ты молодежных пиров постоянным участником станешь, Дома, не делая трат, много накопишь добра.
V
	Ночь наступила, и сон смежил мне усталые веки. Вот что привиделось мне, — и содрогнулась душа. Снился какой-то мне холм, открытый на юг и поросший Рощей дубовой. В ветвях множество пряталось птиц.
5	Книзу от рощи был луг с густой зеленой травою; Влагой его орошал тихо журчащий ручей. Сам я от летней жары под листвою древесной укрылся, Но под древесной листвой тоже томила жара. Тут появляется вдруг чисто-белая, вижу, корова;
10	Стала она мураву вместе с цветами щипать. Снега белее была, который недавно лишь выпал И не успел, полежав, влагой прозрачною стать, Иль молока, что едва из упругих сосцов заструилось Дойной овцы и в ведре белою пеной шумит.
15	Ей сопутствовал бык, супруг коровы счастливый; Рядом на мягкий лужок с нежной прилег он женой. Так он лежал и меж тем не спеша пережевывал жвачку, — Ел, наедаясь опять съеденной раньше едой. Скоро привиделось мне, что он разомлел от дремоты,
20	Что круторогой приник он головою к земле. Вдруг ворона, гляжу, слетела, махая крылами, И на зеленый лужок, каркая, села; потом Трижды клюнула грудь белоснежной коровы и нагло Клювом вырвала вмиг несколько белых клоков.
25	Та, хоть не сразу, ушла, на месте оставив супруга, — А на коровьей груди кровоподтек багровел. И, увидав, что быки пасутся в лугах недалеко, — Ибо и вправду быки неподалеку паслись, — Сразу помчалась туда и, в стадо сейчас же вмешавшись,
30	Стала пастись на лугу, где посочнее трава. «Кто бы ты ни был, скажи, ночных сновидений отгадчик, — Если в нем истина есть, что́ предвещает мой сон?» — Так я спросил, и в ответ отгадчик ночных сновидений Молвил, взвесив в уме каждое слово мое:
35	«Зной, которого ты избежать под листвою стремился, — Хоть и не смог избежать, — это любовная страсть. В белой корове твою угадать нетрудно подругу: Цвет у них общий; а бык — сам ты, любовник ее. Острым клювом ей грудь ворона клевала — понятно:
40	Старая сводня с пути сбила подругу твою. То, что корова ушла от быка, хоть ушла и не сразу, Значит: ты будешь один зябнуть в постели пустой. То, что кровоподтек багровел на груди у коровы, — Знак, что изменницы грудь тоже, наверно, с пятном».
45	Кончил, — и я помертвел, от щек отхлынула сразу Кровь, и глубокая ночь мраком окутала взор.
VI
	«Илистый, мутный поток, поросший сплошь камышами, Я же к подруге спешу, — воды сдержи хоть на миг! Нет ни мостов никаких на тебе, ни парома с веревкой, Чтоб переправиться мне через тебя без гребцов.
5	Помню, ты узеньким был, я тебя перейти не боялся, Только подошвы одни смочит, бывало, волна. Снег на соседней горе растаял, — вот ты и мчишься, Грязным ущельем своим взбухшую катишь волну… О, для чего я спешил, не давал себе сна и покоя,
10	Уж перестал разбирать, ночь наступила иль день? Иль чтоб стоять вот так и способа даже не видеть, Как бы на берег другой твердой ногою ступить? Мне бы те крылья теперь, с которыми отпрыск Данаи Страшную, полную змей, голову храбро отсек!
15	Мне колесницу б теперь, с которой Церерины зерна Плуга не знавшей еще брошены были земле! Что чудеса поминать, измышления древних поэтов? — Этих чудес не видал и не увидит никто… Ты же, свои берега затопивший бурной волною,
20	Воду не лей через край (да не иссякнешь вовек!..); Верь, тебе не стерпеть всеобщего негодованья, Если узнают, что так был я задержан тобой. Надобно было б ручьям помогать молодежи влюбленной, — Боги речные не раз сами изведали страсть.
25	Бледный был Инах пленен, по преданью, вифинскою нимфой Мелией и, говорят, в струях студеных сгорал. Десятилетья еще не свершилось осады троянской, А уж Неера, о Ксанф, очи пленила твои. Разве, питая любовь неизменную к деве аркадской,
30	Вынужден не был Алфей разными землями течь? Ты, по преданью, Пеней, посуленную Ксуту Креусу Долго во фтийской земле прятал от взоров людских. Что об Асопе скажу? Он храбрую духом Фебею Страстно любил, и она пять родила дочерей.
35	Если б тебя я спросил, Ахелой, где рога твои ныне, Ты бы ответил, вздохнув: гневный сломал их Геракл! Иль домогались, сойдясь, Калидона, Этолии целой? Нет, домогались они лишь Деяниры одной. Блага дарующий Нил, по семи протекающий устьям,
40	Скрывший искусно в песках вод столь обильных исток, Тоже любил, и огонь, что Асопова дочь Эвантея В нем распалила, не мог в волнах своих загасить. Чтобы сухим Салмонею обнять, Энипей не велел ли Водам своим отступить, — и отступили они.
45	Я не забыл и тебя, поящего Тибур Аргейский. Пенные воды стремя в скалах, пробитых тобой, — Илией был ты пленен, хоть и в виде предстала ужасном: Метки ногтей на щеках, метки ногтей на челе, — Марса виной сражена и дяди злодейством, стенала
50	И по пустынным местам долго бродила босой. Тут из стремительных вод Аниен увидал ее бурный, Тотчас из пенистых волн голос раздался глухой; Бог говорит ей: «К чему ты мой берег, печальная, топчешь? Ведь от идейца ведешь Лаомедонта свой род!
55	Где твой обычный наряд? Почему одинокая бродишь? Белой тесьмой почему не повязала волос? Плачешь зачем, для чего ты слезами глаза изнуряешь И, обезумев, зачем бьешь себя в голую грудь? Надо не сердце иметь, а железа кусок или камень,
60	Чтоб равнодушно в слезах нежное видеть лицо. Илия, страх позабудь, тебя мой дворец ожидает, С честью там примут тебя. Илия, страх позабудь! Сотня и более нимф у тебя в услужении будет, Ибо в глубинах моих сотня и более нимф.
65	Не отвергай же меня, молю, о питомица Трои, Мною обещанных, верь, будут богаче дары». Молвил. Она же, к земле потупив стыдливые очи, Плакала молча и грудь теплым кропила дождем. Трижды пыталась бежать — столбенела трижды над бездной,
70	Дальше бежать не могла, силы ей сковывал страх. Волосы рвать наконец жестокою стала рукою, И из трепещущих уст жалобный вырвался стон: «Лучше б останки мои упокоились в отчей могиле Раньше, когда их могли девственным прахом назвать!
75	Брачные факелы мне ль предлагать, когда-то весталке! Грешной, теперь не блюсти мне илионский очаг. Что же я медлю, даю на блудницу указывать пальцем? Пусть же погибнет позор, мне заклеймивший чело!» И, одеяньем закрыв слезой увлажненные очи,
80	Сверглась не помня себя в быстрые воды реки. Бог же речной под грудь проворно подставил ей руки И, по преданью, права дал ей на ложе свое. Так же и ты, о поток, пылал, наверно, любовью, — Только густые леса ваши скрывают грехи…»
85	Я говорил, а вода подымалась меж тем, растекалась, Русло уже не могло буйной волны удержать. Бешеный, что я тебе? Для чего наслаждений взаимных Отодвигаешь ты миг, грубо стоишь на пути? Будь ты река как река, с благородным могучим теченьем,
90	Чья широко по земле слава повсюду гремит, — Ты ж — безымянный поток, из ручьев образован случайных, Твой неизвестен родник, ложе неверно твое. Вместо ключей ты напитан дождем и растаявшим снегом, Всем многоводьем своим нудной обязан зиме.
95	Или ты грязью сплошной в дождливую катишься пору, Иль пересохнет русло — и превращаешься в пыль. Может ли путник тогда утолить свою жажду тобою? Кто, благодарный тебе, скажет: «Будь вечен твой бег!» Бедствие ты для скота, и бедствие пуще для нивы.
100	Жалко их, правда, — но мне хватит и собственных бед… Горе! С ума я сошел: про потоки ему толковал я И про любовь их… Позор! Сколько имен приводил!.. И перед дрянью такой про Инаха, про Ахелоя Речи я вел, поминал имя, о Нил, и твое…
105	Ну, а тебе, нечистый поток, по заслугам желаю, Чтобы ты летом сгорал, чтобы зимой леденел.
VII
	Иль не прекрасна она, эта женщина? Иль не изящна? Или всегда не влекла пылких желаний моих? Тщетно, однако, ее я держал, ослабевший, в объятьях, Вялого ложа любви грузом постыдным я был.
5	Хоть и желал я ее и она отвечала желаньям, Не было силы во мне, воля дремала моя. Шею, однако, мою она обнимала руками Кости слоновой белей или фригийских снегов; Нежно дразнила меня сладострастным огнем поцелуев,
10	Ласково стройным бедром льнула к бедру моему. Сколько мне ласковых слов говорила, звала «господином», — Все повторяла она, чем возбуждается страсть. Я же, как будто меня леденящей натерли цикутой, Был полужив, полумертв, мышцы утратили мощь.
15	Вот и лежал я, как пень, как статуя, груз бесполезный, — Было бы трудно решить, тело ли я или тень? Что мне от старости ждать (коль мне предназначена старость), Если уж юность моя так изменяет себе? Ах! Я стыжусь своих лет: ведь я и мужчина и молод, —
20	Но не мужчиной я был, не молодым в эту ночь… Встала с постели она, как жрица, идущая к храму Весты, иль словно сестра, с братом расставшись родным… Но ведь недавно совсем с белокурою Хлидой и с Либой, Да и с блестящей Пито был я достоин себя,
25	И, проводя блаженную ночь с прекрасной Коринной, Воле моей госпожи был я послушен во всем. Сникло ли тело мое, фессалийским отравлено ядом? Или же я ослабел от наговорной травы? Ведьма ли имя мое начертала на воске багряном
30	И проколола меня в самую печень иглой? От чародейства и хлеб становится злаком бесплодным, От ворожбы в родниках пересыхает вода; Падают гроздья с лозы и желуди с дуба, лишь только Их околдуют, и сам валится с дерева плод.
35	Так почему ж ворожбе не лишать нас и мощи телесной? Вот, может быть, почему был я бессилен в ту ночь… И, разумеется, — стыд… И он был помехою делу, Слабости жалкой моей был он причиной второй… А ведь какую красу я видел, к ней прикасался!
40	Так лишь сорочке ее к телу дано приникать. От прикасанья к нему вновь юношей стал бы и Нестор, Стал бы, годам вопреки, юным и сильным Тифон… В ней подходило мне все, — подходящим не был любовник… Как же мне к просьбам теперь, к новым мольбам прибегать?
45	Думаю, больше того: раскаялись боги, что дали Мне обладать красотой, раз я их дар осрамил. Принятым быть у нее я мечтал — и она принимала; И целовать? — целовал; с нею быть рядом? — бывал. Даже и случай помог… Но к чему мне держава без власти?
50	Я, как заядлый скупец, распорядился добром. Так, окруженный водой, от жажды Тантал томится И никогда не сорвет рядом висящих плодов… Так покидает лишь тот постель красавицы юной, Кто отправляется в храм перед богами предстать…
55	Мне не дарила ль она поцелуев горячих и нежных? Тщетно!.. По-всячески страсть не возбуждала ль мою? А ведь и царственный дуб, и твердый алмаз, и бездушный Камень могла бы она ласкою тронуть своей. Тронуть тем боле могла б человека живого, мужчину…
60	Я же, — я не был живым, не был мужчиною с ней. Перед глухими зачем раздавалось бы Фемия пенье? Разве Фамира-слепца живопись может пленить? Сколько заране себе обещал я утех потаенно, Сколько различных забав мне рисовала мечта!
65	А между тем лежало мое полумертвое тело, На посрамление мне, розы вчерашней дряблей. Ныне же снова я бодр и здоров, не ко времени крепок, Снова на службу я рвусь, снова я требую дел. Что же постыдно тогда я поник, наихудший из смертных
70	В деле любви? Почему сам был собой посрамлен? Вооруженный Амур, ты сделал меня безоружным, Ты же подвел и ее, — весь я сгорел со стыда! А ведь подруга моя и руки ко мне простирала, И поощряла любовь лаской искусной она…
75	Но, увидав, что мой пыл никаким не пробудишь искусством И что, свой долг позабыв, я лишь слабей становлюсь, Молвила: «Ты надо мной издеваешься? Против желанья Кто же велел тебе лезть, дурень, ко мне на постель? Иль тут пронзенная шерсть виновата колдуньи ээйской,
80	Или же ты изнурен, видно, любовью с другой…» Миг — и, с постели скользнув в распоясанной легкой рубашке, Не постеснялась скорей прочь убежать босиком. А чтоб служанки прознать не могли про ее неудачу, Скрыть свой желая позор, дать приказала воды.
VIII
	Кто почитает еще благородные ныне искусства? Ценными кто назовет нежные ныне стихи? В прежнее время талант — и золота был драгоценней; Ныне невеждой слывешь, если безденежен ты.
5	Книжки мои по душе пришлись владычице сердца: Вход моим книжкам открыт, сам же я к милой не вхож. Хоть расхвалила меня, для хваленого дверь на запоре, — Вот и слоняюсь — позор! — вместе с талантом своим! Всадник богатый, на днях по службе достигнувший ценза,
10	Кровью насыщенный зверь, ею теперь предпочтен. Жизнь моя! Как же его в руках ты сжимаешь прекрасных? Как ты сама, моя жизнь, терпишь объятья его? Знай, что его голова к военному шлему привычна, Знай, — опоясывал меч стан его, льнущий к тебе;
15	Левой рукой с золотым, лишь недавно заслуженным перстнем Щит он держал; прикоснись к правой: она же в крови! В силах притронуться ты к руке, умертвившей кого-то? Горе! Ведь прежде была сердцем чувствительна ты! Только на шрамы взгляни, на знаки бывалых сражений, —
20	Добыл он телом одним все, что имеет теперь. Хвастать, пожалуй, начнет, как много людей перерезал, — Все-таки трогаешь ты, жадная, руку его! Я же, Феба и Муз чистейший священнослужитель, У непреклонных дверей тщетно слагаю стихи!
25	Умные люди, к чему вам беспечная наша наука? Нужны тревоги боев, грубая жизнь лагерей. Что совершенствовать стих? Выводите-ка «первую сотню»!.. Лишь пожелай, преуспеть так же ты мог бы, Гомер! Зная, что нет ничего всемогущее денег, Юпитер
30	С девой, введенной в соблазн, сам расплатился собой: Без золотых и отец был суров, и сама недоступна, В башне железной жила, двери — из меди литой. Но лишь в червонцы себя превратил обольститель разумный, — Дева, готова на все, тотчас одежды сняла.
35	В век, когда в небесах Сатурн господствовал старый, В недрах ревниво земля много богатств берегла. Золото и серебро, и медь и железо таились Рядом с царством теней, — их не копили тогда. То ли земные дары: пшеница, не знавшая плуга;
40	Соты, доступные всем, в дуплах дубовых; плоды… Землю в то время никто сошником могучим не резал, Поля от поля межой не отделял землемер. Не бороздило зыбей весло, погруженное в воду, Каждому берег морской краем казался пути.
45	Против себя ты сама искусилась, людская природа, И одаренность твоя стала тебе же бедой. Вкруг городов для чего воздвигаем мы стены и башни, Вооружаем зачем руки взаимной вражды? Море тебе для чего? Человек, довольствуйся сушей.
50	В третье ли царство свое мнишь небеса превратить? А почему бы и нет, когда удостоены храмов Либер, Ромул, Алкид, Цезарь с недавней поры? Не урожаев мы ждем от земли, мы золота ищем. Воин в богатстве живет, добытым кровью его.
55	В Курию бедный не вхож: обусловлен почет состояньем, — Всадник поэтому строг и непреклонен судья… Пусть же хоть всё заберут, — и Марсово поле и Форум; Распоряжаются пусть миром и грозной войной, — Только б не грабили нас, любовь бы нашу не крали:
60	Лишь бы они беднякам чем-либо дали владеть… Ныне же, если жена и с сабинкою схожа суровой, Держит ее, как в плену, тот, кто на деньги щедрей. Сторож не пустит: она за меня, мол, дрожит, — из-за мужа… А заплати я, — уйдут тотчас и сторож и муж!
65	Если какой-нибудь бог за влюбленных мстит обделенных, Пусть он богатства сотрет неблаговидные в прах!
IX
	Если над Ме́мноном мать и мать над Ахиллом рыдала, Если удары судьбы трогают вышних богинь, — Волосы ты распусти, Элегия скорбная, ныне: Ныне по праву, увы, носишь ты имя свое.
5	Призванный к песням тобой, Тибулл, твоя гордость и слава, — Ныне бесчувственный прах на запылавшем костре. Видишь, Венеры дитя колчан опрокинутым держит; Сломан и лук у него, факел сиявший погас; Крылья поникли, смотри! Сколь жалости мальчик достоин!
10	Ожесточенной рукой бьет себя в голую грудь; Кудри спадают к плечам, от слез струящихся влажны; Плач сотрясает его, слышатся всхлипы в устах… Так же, преданье гласит, на выносе брата Энея, Он из дворца твоего вышел, прекрасный Иул…
15	Ах, когда умер Тибулл, омрачилась не меньше Венера, Нежели в час, когда вепрь юноше пах прободал… Мы, певцы, говорят, священны, хранимы богами; В нас, по сужденью иных, даже божественный дух… Но оскверняется все, что свято, непрошеной смертью,
20	Руки незримо из тьмы тянет она ко всему. Много ли мать и отец помогли исмарийцу Орфею? Много ли проку, что он пеньем зверей усмирял? Лин — от того же отца, и все ж, по преданью, о Лине Лира, печали полна, пела в лесной глубине.
25	И меонийца добавь — из него, как из вечной криницы, Ток пиэрийской струи пьют песнопевцев уста. В черный, однако, Аверн и его погрузила кончина… Могут лишь песни одни жадных избегнуть костров. Вечно живут творенья певцов: и Трои осада,
30	И полотно, что в ночи вновь распускалось хитро… Так, Немесиды вовек и Делии имя пребудет, — Первую пел он любовь, пел и последнюю он. Что приношения жертв и систры Египта? Что пользы Нам в чистоте сохранять свой целомудренный одр?..
35	Если уносит судьба наилучших — простите мне дерзость, — Я усомниться готов в существованье богов. Праведным будь, — умрешь, хоть и праведен; храмы святые Чти, — а свирепая смерть стащит в могилу тебя… Вверьтесь прекрасным стихам… но славный Тибулл бездыханен?
40	Все-то останки его тесная урна вместит… Пламя костра не тебя ль унесло, песнопевец священный? Не устрашился огонь плотью питаться твоей. Значит, способно оно и храмы богов золотые Сжечь, — коль свершило, увы, столь святотатственный грех.
45	Взор отвратила сама госпожа эрицинских святилищ И — добавляют еще — слез не могла удержать… Все же отраднее так, чем славы и почестей чуждым В землю немилую лечь, где-то в безвестном краю. Тут хоть закрыла ему, уходящему, тусклые очи
50	Мать и дары принесла, с прахом прощаясь его. Рядом была и сестра, материнскую скорбь разделяла, Пряди небрежных волос в горе руками рвала. Здесь Немесида была… и первая… та… Целовали Губы твои, ни на миг не отошли от костра.
55	И перед тем как уйти, промолвила Делия: «Счастья Больше со мною ты знал, в этом была твоя жизнь!» Но Немесида в ответ: «Что молвишь? Тебе б мое горе! Он, умирая, меня слабой рукою держал». Если не имя одно и не тень остается от смертных,
60	То в Елисейских полях будет Тибулла приют. Там навстречу ему, чело увенчав молодое Лаврами, с Кальвом твоим выйди, ученый Катулл! Выйди, — коль ложно тебя обвиняют в предательстве друга, — Галл, не умевший щадить крови своей и души!
65	Тени их будут с тобой, коль тени у тел существуют. Благочестивый их сонм ты увеличил, Тибулл. Мирные кости — молю — да покоятся в урне надежной, Праху, Тибулл, твоему легкой да будет земля.
X
	Вот уже день подошел ежегодных Церериных празднеств, Милая нынче должна спать на постели одна. Златоволосая мать, в венке из колосьев, Церера, — О, почему в твои дни нам наслаждаться нельзя?
5	Щедрой, богиня, везде тебя называют народы, Меж олимпийских богинь нет благотворней тебя. Раньше хлебов не пекли небритые сельские люди, Не разумели еще, что́ называется «ток». Первый оракул их, дуб, приносил им желуди в пищу,
10	Либо питались они мягкой травой луговой. Зернам в земле набухать впервые внушила Церера, Первая сжала серпом желтые волосы нив. Первая выи быков под ярмо подгибать повелела, И подняла целину первая зубом кривым.
15	Кто же поверит, что ей отрадны слезы влюбленных, Что воздержаньем ее, мукой сердечною чтят? Нет, она не проста, хоть и любит полей урожаи, Сердце не пусто ее, в нем обитает любовь. Крит свидетель, — а ложь не всегда торжествует на Крите,
20	Крите, гордящемся тем, что Громовержца вскормил: Он, чья высшая власть над звездной твердынею мира, Маленький там молоко ротиком детским сосал. Верный свидетель у нас, за него поручится питомец, — Вряд ли Церера начнет памятный грех отрицать:
25	Как-то Иасия там, под горой, увидала богиня, — Диких близ Иды зверей верной стрелял он рукой. Лишь увидала, огонь заструился по нежному телу, — Тянет в сторону стыд, тянет в другую любовь. Страстью был стыд побежден… И засохли забытые нивы,
30	Всходы насилу дала зерен ничтожная часть. Пусть удары мотыг усердно почву дробили, Пусть искривлённый сошник твердую землю взрывал, Пусть поля во всю ширь засевались обильно и ровно, — Тщетно ждал селянин осуществленья надежд.
35	Медлила где-то в лесах богиня могучая злаков, Перевязь из колосков с длинных упала волос. Только на Крите одном обильный был год, урожайный: Где бы она ни прошла, вызрели нивы везде. Даже на Иде самой серебрилась в рощах пшеница,
40	И среди леса в хлебах пасся свирепый кабан. Законодатель Минос таких лишь годов и желал бы, Жаждал Минос, чтоб была долгой Цереры любовь. Златоволосая, спать было б грустно тебе одинокой, — Я ж, твои таинства чтя, вынужден муку терпеть!
45	Что мне грустить? Ведь ты свою дочь обрела и царицу, — Только по воле судьбы ниже Юноны она… Праздник же значит: любовь, забавы, пирушки и песни, — Вот какие дары вышним угодны богам!
XI
	Много я, долго терпел, — победили терпенье измены. Прочь из усталой груди, страсти позорной огонь! Кончено! Вновь я свободу обрел, порвал свои цепи, — Их я носил не стыдясь, ныне стыжусь, что носил.
5	Я победил, я любовь наконец попираю ногами. Поздно же я возмужал, поздно окрепли рога! Переноси и крепись. Себя оправдает страданье, — Горьким нередко питьем хворый бывал исцелен. Все сносил я, терпел, что меня прогоняли с порога,
10	Что, унижая себя, спал я на голой земле. Ради другого, того, кто в объятьях твоих наслаждался, Мог я, как раб, сторожить наглухо замкнутый дом! Видел я, как из дверей выходил утомленный любовник, — Так заслуженный в боях еле бредет инвалид.
15	Хуже еще, что меня, выходя из дверей, замечал он, — Злому врагу моему столько б изведать стыда! Было ль хоть раз, чтобы рядом с тобой я не шел на прогулке, Я, возлюбленный твой, сопроводитель и страж? Нравилась, видно, ты всем: недаром ты мною воспета, —
20	Ты через нашу любовь многих любовь обрела… Ах, для чего вспоминать языка вероломного низость? Ты, и богами клянясь, мне на погибель лгала! А с молодыми людьми на пирах перегляды и знаки, Этот условный язык, слов затемняющий смысл?..
25	Раз ты сказалась больной, — бегу вне себя, прибегаю, — Что же? Больна ты иль нет, знал мой соперник верней… Вот что привык я терпеть, да еще умолчал я о многом… Ныне другого ищи, кто бы терпел за меня! Поздно! Уже мой корабль, по обету цветами увитый,
30	Внемлет бестрепетно шум морем вздымаемых волн… Зря перестань расточать меня покорявшие раньше Ласки и речи, — теперь я не такой уж глупец… Борются все же в груди любовь и ненависть… Обе Тянут к себе, но уже… чую… любовь победит!
35	Я ненавидеть начну… а если любить, то неволей: Ходит же бык под ярмом, хоть ненавидит ярмо. Прочь от измен я бегу, — красота возвращает из бегства; Нрав недостойный претит, — милое тело влечет. Так, не в силах я жить ни с тобой, ни в разлуке с тобою,
40	Сам я желаний своих не в состоянье постичь. Если б не так хороша ты была иль не так вероломна! Как не подходит твой нрав к этой чудесной красе! Мерзки поступки твои, — а внешность любить призывает… Горе! Пороки ее ей уступают самой…
45	Сжалься! Тебя я молю правами нам общего ложа, Всеми богами (о, пусть терпят обманы твои!), Этим прекрасным лицом, божеством для меня всемогущим, Сжалься, ради очей, очи пленивших мои: Будь хоть любой, но моей, навеки моей… Рассуди же,
50	Вольной желаешь ли ты иль подневольной любви? Время поднять паруса и ветрам отдаться попутным: Я ведь, желай не желай, вынужден буду любить!..
XII
	Что за несчастный был день, в который, зловещие птицы, Столько влюбленному мне вы напророчили бед? Что за созвездье моим оказалось враждебно желаньям? Ах, на кого мне пенять? Кто из богов — на меня?
5	Ныне боюсь, чтобы мне не пришлось делиться с другими Той, что моей назвалась, мною любимой одним! Нет… А быть может, ее мои же прославили книжки? Именно так: мой талант сделал продажной ее! И поделом мне: зачем я красу восхвалял громогласно?
10	Стала продажной она, — в этом повинен я сам… Сводником сам я служу, к ней сам гостей провожаю, Собственной этой рукой им отворяю я дверь… Был ли мне прок от стихов? Стихи мне вредили, и только. Вижу, к добру моему зависть они привлекли…
15	Мог бы я Трою воспеть, и Фивы, и Цезаря доблесть, — Но лишь Коринна одна мне вдохновеньем была. Если б от песен моих отвратились вовремя Музы! Если б предпринятый труд Феб при начале отверг! Все же, хоть в нас, певцах, достоверных свидетелей видят,
20	Лучше значенья моим не придавать бы стихам. Скилла седины отца украла по воле поэтов, — Вот уж из лона ее рвутся свирепые псы. Мы оперили стопы, мы кудри в гадюк превратили, Волею нашей Персей правит крылатым конем;
25	Тития мы растянуть на огромном сумели пространстве, Дали мы три головы змееволосому псу; Создали тысячу рук, чтобы стрелы пускать, Энкеладу; В плен мы мужей завлекли силой красы колдовской; В недра итакских мехов эоловы заперли Эвры;
30	Тантал-предатель испить жаждет, водой окружен; Мы Ниобею в скалу превратили, в медведицу — деву; Итис по воле певцов птицей Кекропа воспет; Сходит дождем золотым иль лебедем мчится Юпитер Волей поэтов, быком по морю деву везет…
35	Мало ль еще? А Протей? А семя фиванское — зубы? Упомяну ли быков, что извергают огонь? Или твоих, о Возница, сестер янтарные слезы? Или суда, что в морских вдруг превратились богинь? Или как солнечный бог отвратился от снеди Атрея,
40	Или как скалы пошли лирному звону вослед?.. Мчится в безбрежный простор плодотворная вольность поэтов: Правды не ищут в былом, не стеснены их слова… Всем подобало б понять, что и я восхвалял не правдиво Женщину. Ныне во вред ваше доверие мне.
XIII
	Так как супруга моя из страны плодородной фалисков, Мы побывали, Камилл, в крепости, взятой тобой. Жрицы готовились чтить пречистый праздник Юноны, Игры устроить ей в честь, местную телку заклать.
5	Таинства в том городке — для поездки достаточный повод, Хоть добираться туда надо подъемом крутым. Роща священная там. И днем под деревьями темень. Взглянешь — сомнения нет: это приют божества. В роще — Юноны алтарь; там молятся, жгут благовонья;
10	В древности сложен он был неизощренной рукой. Только свирель возвестит торжеств начало, оттуда По застеленным тропам шествие чинно идет. Белых телушек ведут под рукоплесканья народа, Вскормленных здесь на лугах сочной фалернской травой.
15	Вот и телята, еще не грозны, забодать не способны; Жертвенный боров бредет, скромного хлева жилец; Тут и отары вожак крепколобый, рога — завитками; Нет лишь козы ни одной, — козы богине претят: В чаще однажды коза увидала некстати Юнону,
20	Знак подала, и пришлось бегство богине прервать… Парни еще и теперь пускают в указчицу стрелы: Кто попадает в козу, тот получает ее… Юноши стелют меж тем с девицами скромными вместе Вдоль по дорогам ковры там, где богиня пройдет.
25	А в волосах у девиц — ободки золотые, в каменьях, Пышный спадает подол до раззолоченных ног. В белых одеждах идут, по обычаю древнему греков, На головах пронести утварь доверили им. Ждет в безмолвье народ блестящего шествия… Скоро!
30	Вот и богиня сама движется жрицам вослед. Праздник — на греческий лад: когда был убит Агамемнон, Место убийства его и достоянье отца Бросил Галез, а потом, наскитавшись и морем и сушей, Славные эти возвел стены счастливой рукой.
35	Он и фалисков своих научил тайнодействам Юноны, — Пусть же во благо они будут народу и мне!
XIV
	Ты хороша, от тебя я не требую жизни невинной, Жажду я в горе моем только не знать ничего. Скромность твою вынуждать я строгим не стану надзором; Просьба моя об одном: скромной хотя бы кажись!
5	Та не порочна еще, кто свою отрицает порочность, — Только признаньем вины женщин пятнается честь. Что за безумие: днем раскрывать, что ночью таится, Громко про все говорить, что совершалось в тиши? Даже блудница и та, отдаваясь кому ни попало,
10	Дверь замкнет на засов, чтобы никто не вошел. Ты же зловредной молве разглашаешь свои похожденья, — То есть проступки свои разоблачаешь сама! Благоразумнее будь, подражай хотя бы стыдливым… Честной не будешь, но я в честность поверю твою.
15	Пусть! Живи, как жила, но свое отрицай поведенье, Перед людьми не стыдись скромный вести разговор. Там, где беспутства приют, наслажденьям вовсю предавайся; Если попала туда, смело стыдливость гони. Но лишь оттуда ушла, — да исчезнет и след непотребства.
20	Пусть о пороках твоих знает одна лишь постель! Там — ничего не стыдись, спускай, не стесняясь, сорочку И прижимайся бедром смело к мужскому бедру. Там позволяй, чтоб язык проникал в твои алые губы, Пусть там находит любовь тысячи сладких утех,
25	Пусть там речи любви и слова поощренья не молкнут, Пусть там ложе дрожит от сладострастных забав. Но лишь оделась, опять принимай добродетельный облик, Внешней стыдливостью пусть опровергается срам… Лги же и людям и мне; дозволь мне не знать, заблуждаться,
30	Дай мне доверчивым быть, дай наслаждаться глупцу… О, для чего ты при мне получаешь и пишешь записки? В спальне твоей почему смята и взрыта постель? Что ты выходишь ко мне растрепанной, но не спросонья? Метку от зуба зачем вижу на шее твоей?
35	Недостает изменять у меня на глазах, откровенно… Чести своей не щадишь — так пощади хоть мою. Ты признаешься во всем — и лишаюсь я чувств, умираю, Каждый раз у меня холод по жилам течет… Да, я люблю, не могу не любить и меж тем ненавижу;
40	Да, иногда я хочу — смерти… но вместе с тобой! Сыска не буду чинить, не буду настаивать, если Скрытничать станешь со мной, — будто и нет ничего… Даже, коль я захвачу случайно минуту измены, Если воочию сам свой я увижу позор,
45	Буду потом отрицать, что́ сам воочию видел, Разувереньям твоим в споре уступят глаза. Трудно ль того победить, кто жаждет быть побежденным! Только сказать не забудь: «Я не виновна», — и всё. Будет довольно тебе трех слов, чтоб выиграть дело:
50	Не оправдает закон, но оправдает судья.
XV
	Новых поэтов зови, о мать наслаждений любовных! Меты я крайней достиг в беге элегий своих, Созданных мною, певцом, вскормлённым полями пелигнов. Не посрамили меня эти забавы мои.
5	Древних дедовских прав — коль с этим считаться — наследник, Числюсь во всадниках я не из-за воинских бурь. Мантуи слава — Марон, Катулл прославил Верону, Будут теперь называть славой пелигнов — меня, — Тех, что свободу свою защищали оружьем честным
10	В дни, когда Рим трепетал, рати союзной страшась. Ныне пришлец, увидав обильного влагой Сульмона Стены, в которых зажат скромный участок земли, Скажет: «Ежели ты даровал нам такого поэта, Как ты ни мал, я тебя все же великим зову».
15	Мальчик чтимый и ты, Аматусия, чтимого матерь, С поля прошу моего снять золотые значки. Тирсом суровым своим Лиэй потрясает двурогий, Мне он коней запустить полем пошире велит. Кроткий элегии стих! Игривая Муза, прощайте!
20	После кончины моей труд мой останется жить.

<<<

Любовные элегииКнига III

Любовные элегии

Книга III