НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО LXVII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Нач­ну с общих слов. Вес­на насту­пи­ла, но бли­же к лету, когда долж­но было стать жар­ко, опять посве­же­ло, и верить ей нель­зя до сего дня: слиш­ком часто пово­ра­чи­ва­ет она к зиме. Хочешь знать, до чего пого­да нена­деж­на? Я все еще не реша­юсь погру­зить­ся в насто­я­щую холод­ную воду, все еще смяг­чаю ее рез­кость. Ты ска­жешь: «Но ведь это зна­чит боять­ся и жары и холо­да». Что делать, Луци­лий: в моем воз­расте и соб­ст­вен­но­го холо­да хва­та­ет — я едва отта­и­ваю к середине лета и бо́льшую часть вре­ме­ни кута­юсь в оде­я­ло. (2) Но я бла­го­да­рен ста­ро­сти, при­гвоздив­шей меня к посте­ли. И как не быть ей за это бла­го­дар­ным? Чего не сле­ду­ет желать, того я и не могу. Боль­ше все­го я бесе­дую с кни­га­ми. Если порой при­хо­дят твои пись­ма, мне кажет­ся, что ты рядом, и настро­е­ние у меня такое, слов­но я отве­чаю тебе не пись­мом, а живым сло­вом. И о том, о чем ты спра­ши­ва­ешь, мы как буд­то побе­се­ду­ем и вме­сте раз­бе­рем­ся, как обсто­ит дело.

(3) Ты спра­ши­ва­ешь, вся­кое ли бла­го жела­тель­но. «Если муже­ство под пыт­кой, вели­чье духа на кост­ре, тер­пе­ли­вость в болез­ни — бла­га, сле­до­ва­тель­но, все они жела­тель­ны; но я не вижу тут ниче­го достой­но­го моль­бы! Я не знаю нико­го, кто воз­бла­го­да­рил бы богов за то, что его сек­ли плетьми, рас­тя­ну­ли на дыбе, или за скрю­чив­шую его подаг­ру».

(4) Не сме­ши­вай все в одно, милый Луци­лий, — и ты пой­мешь, что и тут есть чего желать. Пусть пыт­ки будут от меня подаль­ше, но если уж при­дет­ся их тер­петь, я поже­лаю себе муже­ства, бла­го­род­ства, вели­чия духа. Или — с чего бы мне пред­по­честь вой­ну? Но если она нач­нет­ся, я поже­лаю себе отваж­но пере­но­сить и раны, и голод, и все, что неиз­беж­ность вой­ны несет с собою. Я не настоль­ко безу­мен, чтобы жаж­дать болез­ни; но если слу­чит­ся мне болеть, я поже­лаю и сдер­жан­но­сти, и стой­ко­сти. Итак, желать сле­ду­ет не бед­ст­вий, а доб­ро­де­те­ли, помо­гаю­щей их одо­леть.

(5) Неко­то­рые из наших пола­га­ют, что тер­пе­ли­во­го муже­ства в бедах не нуж­но желать (хотя нель­зя и отвер­гать), пото­му что стре­мить­ся над­ле­жит толь­ко к чисто­му бла­гу, спо­кой­но­му и чуж­до­му тягот. Я с ними не согла­сен. Поче­му? Во-пер­вых, если бла­го есть бла­го, то оно не может не быть жела­тель­но. Во-вто­рых, если вся­кая доб­ро­де­тель жела­тель­на, а без доб­ро­де­те­ли не быва­ет благ, зна­чит, и вся­кое бла­го жела­тель­но. В-третьих, если тер­пе­ли­вое муже­ство под пыт­кой не жела­тель­но, (6) то, спра­ши­ваю я, зна­чит, муже­ство и вооб­ще неже­ла­тель­но?¹ Но ведь оно-то и пре­зи­ра­ет опас­но­сти, и посы­ла­ет им вызов; и самое пре­крас­ное, самое уди­ви­тель­ное в нем то, что оно не отсту­па­ет перед огнем, идет навстре­чу ранам, порой не укло­ня­ет­ся от уда­ров, а под­став­ля­ет им грудь. Но если жела­тель­но муже­ство, зна­чит, жела­тель­но и тер­пе­нье под пыт­кой: ведь и это — часть муже­ства. Не сме­ши­вай все в одно, как я ска­зал, — и ничто уже не введет тебя в ошиб­ку. Жела­тель­но не тер­петь пыт­ку, а тер­петь ее муже­ст­вен­но; это­го «муже­ст­вен­но» я и хочу, ибо оно и есть доб­ро­де­тель. — (7) «Но кто хоть когда-нибудь желал себе тако­го?» — Одни поже­ла­нья выска­за­ны явно, — когда каж­дое назва­но отдель­но; дру­гие скры­ты, — когда одно поже­ла­ние охва­ты­ва­ет мно­гое. Я желаю себе жить чест­но; но ведь чест­ная жизнь состо­ит из раз­ных поступ­ков. В нее вхо­дит и ящик Регу­ла², и разо­дран­ная соб­ст­вен­ной рукой рана Като­на, и ссыл­ка Рути­лия, и отрав­лен­ная чаша, пере­нес­шая Сокра­та из тем­ни­цы на небо. Зна­чит, желая себе жить чест­но, я поже­лал и того, без чего порой жизнь чест­ной не будет.

Поже­лать кому-нибудь такой уча­сти и при­знать ее жела­тель­ной, — раз­ве это не одно и то же? (9) Деций⁴ пожерт­во­вал собой ради государ­ства и, при­шпо­рив коня, ворвал­ся в гущу вра­гов на вер­ную смерть. Дру­гой Деций, сопер­ник отцов­ской доб­ле­сти, про­из­не­ся тор­же­ст­вен­ные и уже наслед­ст­вен­ные сло­ва, нале­тел на плот­ный строй, заботясь лишь о том, чтобы жерт­ва его была бла­го­при­ят­на, и пола­гая жела­тель­ной пре­крас­ную смерть. И ты еще сомне­ва­ешь­ся в том, что досто­па­мят­ная смерть ради доб­лест­но­го дея­нья пре­крас­на? (10) Кто муже­ст­вен­но пере­но­сит пыт­ки, тому помо­га­ют все доб­ро­де­те­ли. Одна, быть может, выде­ля­ет­ся и боль­ше все­го замет­на — тер­пе­ние; но тут и муже­ство, пото­му что тер­пе­ние, стой­кость, вынос­ли­вость суть лишь его вет­ви; здесь и разум­ность, пото­му что без нее не будет реше­ния, убеж­даю­ще­го как мож­но муже­ст­вен­нее пере­не­сти неиз­беж­ное; здесь и упор­ство, кото­рое нико­му не поко­ле­бать, у кото­ро­го ника­кой силе не вырвать изна­чаль­но­го наме­ре­ния; здесь весь неде­ли­мый сонм доб­ро­де­те­лей, и все чест­ное совер­ша­ет­ся одной доб­ро­де­те­лью, но по реше­нию все­го их сове­та. А что одоб­ре­но все­ми доб­ро­де­те­ля­ми, хотя по види­мо­сти дела­ет­ся одной из них, то и жела­тель­но. (11) Неужто, по-тво­е­му, толь­ко то жела­тель­но, что при­но­сят нам празд­ность и наслаж­де­ние, что мы встре­ча­ем, укра­сив две­ри? Есть бла­га и со скорб­ным ликом, есть жела­ния, испол­не­ние кото­рых про­слав­ля­ет­ся не тол­пой поздра­ви­те­лей, а бла­го­го­ве­ньем коле­но­пре­кло­нен­ных. (12) По-тво­е­му, Регул не по соб­ст­вен­но­му жела­нию при­был обрат­но к пуний­цам? Испол­нись духом вели­ко­го чело­ве­ка, отой­ди нена­дол­го от мне­ний тол­пы, постиг­ни в долж­ном вели­чии пре­крас­ный образ доб­ро­де­те­ли, кото­рую над­ле­жит чтить не вен­ка­ми и лада­ном, а потом и кро­вью. (13) Взгля­ни на Мар­ка Като­на, под­но­ся­ще­го чистей­шие свои руки к свя­той груди и разди­раю­ще­го слиш­ком неглу­бо­кие раны. Ска­жешь ли ему: «Желаю тебе испол­не­ния всех жела­ний» или «Собо­лез­ную тебе» — или ска­жешь: «Сча­стье тво­е­му делу?» (14) Тут мне кста­ти вспо­ми­на­ет­ся наш Демет­рий, кото­рый спо­кой­ную жизнь без набе­гов судь­бы назы­вал «мерт­вым морем». Не иметь пово­да ни встрях­нуть­ся, ни взвол­но­вать­ся, не знать ни угро­зы, ни напа­де­ния, чтобы на них испы­тать кре­пость духа, но без­дей­ст­во­вать в нена­ру­шае­мой празд­но­сти — это не покой, а мерт­вый штиль. (15) Сто­ик Аттал гова­ри­вал: «Я пред­по­чи­таю лагерь фор­ту­ны ее лас­ке. Здесь я муча­юсь, но храб­ро — и это хоро­шо. Здесь я гиб­ну, но храб­ро — и это хоро­шо». Послу­шай Эпи­ку­ра: он гово­рит: «Как отрад­но!» Я бы, прав­да, не назвал такое бла­го­род­ное и суро­вое дело столь изне­жен­ным сло­вом. (16) Я сго­раю, но непо­беж­ден­ным; неуже­ли это не жела­тель­но? Не то, что огонь меня жжет, а то, что не побеж­да­ет? Нет ниче­го вели­ча­вее и пре­крас­нее доб­ро­де­те­ли, и все, что дела­ет­ся по ее пове­ле­нию, есть бла­го и пото­му жела­тель­но. Будь здо­ров.