НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XCIV

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Неко­то­рые при­ни­ма­ют толь­ко ту часть фило­со­фии, что дает осо­бые настав­ле­ния чело­ве­ку в каж­дой роли и, не стре­мясь при­дать строй­ность все­му в его жиз­ни, сове­ту­ет мужу, как вести себя с женою, отцу — как вос­пи­ты­вать детей, хозя­и­ну — как управ­лять раба­ми; про­чие же части фило­со­фии они отстав­ля­ют как витаю­щие за пре­де­ла­ми нашей поль­зы, — как буд­то мож­но дать совет каса­тель­но части, не постиг­нув преж­де всей жиз­ни в целом. (2) А вот Ари­стон Сто­ик, наобо­рот, счи­та­ет эту часть лег­ко­вес­ной, не про­ни­каю­щей глу­бо­ко в серд­це. Ей, со все­ми ее настав­ле­ни­я­ми¹, помо­га­ют, по его сло­вам, в наи­боль­шей мере осно­во­по­ло­же­нья фило­со­фии и опре­де­ле­ние выс­ше­го бла­га: ибо кто хоро­шо его понял и усво­ил, тот сам себя наста­вит, как надоб­но посту­пать в каж­дом деле, (3) Как овла­де­ваю­щий искус­ст­вом бро­сать копье ста­ра­ет­ся попасть в наме­чен­ное место и при­уча­ет руку направ­лять ору­жье, а потом, при­об­ре­тя бла­го­да­ря упраж­не­нью и навы­ку эту спо­соб­ность, поль­зу­ет­ся ею, как захо­чет (ведь он научил­ся пора­жать не тот или этот пред­мет, а любой, какой поже­ла­ет), — так сна­ря­жен­ный на все слу­чаи жиз­ни не нуж­да­ет­ся в напо­ми­на­ньях по каж­до­му из них; он ведь постиг все: не как нуж­но жить с сыном или с женой, а как нуж­но жить пра­виль­но, сюда же вхо­дит и то, как нуж­но жить с женою и детьми. (4) Кле­анф счи­та­ет и эту часть полез­ной, одна­ко бес­силь­ной, если она не про­ис­те­ка­ет из фило­со­фии в целом, не зна­ет ее осно­во­по­ло­же­ний и пра­вил.

Зна­чит, тут раз­ли­ча­ют­ся два вопро­са: поле­зен ли этот раздел или бес­по­ле­зен и может ли он сам по себе создать чело­ве­ка добра, ина­че гово­ря, этот ли раздел лиш­ний, или он дела­ет лиш­ни­ми все осталь­ные разде­лы. (5) Кто хочет пред­ста­вить его лиш­ним, гово­рит так: «Если какая-нибудь пре­гра­да перед гла­за­ми меша­ет видеть, надо ее убрать, а покуда она застит зре­ние, даром будет ста­рать­ся поучаю­щий: “Ходи так, протя­ни руку сюда”. Так же точ­но, если что-нибудь ослеп­ля­ет душу и пре­пят­ст­ву­ет раз­глядеть порядок наших обя­зан­но­стей, пустое дело поучать: “Так-то живи с отцом, так-то — с женою”. Поуче­ния бес­по­лез­ны, пока ум помра­чен заблуж­де­ни­я­ми; а рас­се­ет­ся их мрак, — станет вид­но, чего тре­бу­ет каж­дая обя­зан­ность. Не то ты будешь учить его, как нуж­но посту­пать здо­ро­во­му, но здо­ро­вым не сде­ла­ешь. (6) Ты пока­зы­ва­ешь бед­ня­ку, как нуж­но вести себя, когда есть богат­ство; но раз­ве такое может быть, покуда бед­ность при нем? Ты объ­яс­ня­ешь голо­даю­ще­му, что бы он делал, насы­тив­шись; а ты луч­ше уто­ли голод, засев­ший у него в утро­бе. И то же самое я гово­рю тебе обо всех поро­ках: их надо устра­нить, а не поучать тому, что при них невоз­мож­но. Если ты не изго­нишь лож­ные мне­ния, кото­ры­ми мы стра­да­ем, ни ску­пой не станет слу­шать о том, как долж­но поль­зо­вать­ся день­га­ми, ни трус­ли­вый — о том, как пре­зи­рать опас­ность. (7) Добей­ся, чтобы он знал, что день­ги — не бла­го и не зло, пока­жи ему, как несчаст­ны бога­чи. Добей­ся, чтобы он знал, что все­об­щие пуга­ла, в том чис­ле и боль и смерть, не так страш­ны, как тол­ку­ет всюду мол­ва. Хотя смерть непре­лож­ный закон, есть и тут вели­кое уте­ше­ние: ни к кому она не при­хо­дит два­жды; а про­тив боли луч­шим лекар­ст­вом будет упор­ство духа, кото­рый все может облег­чить себе стой­ко­стью и тер­пе­ни­ем. Боль по при­ро­де хоро­ша и тем, что дли­тель­ная не может быть силь­ной, а силь­ная — дли­тель­ной. Нуж­но муже­ст­вен­но встре­чать все, что при­ка­зы­ва­ет нам миро­вая неиз­беж­ность». (8) Когда, вну­шив ему эти осно­во­по­ло­же­нья, ты научишь его видеть свой удел в мире, когда он узна­ет, что бла­жен­на жизнь, ищу­щая не наслаж­де­ний, а согла­сия с при­ро­дой², когда полю­бит доб­ро­де­тель как един­ст­вен­ное чело­ве­че­ское бла­го и как един­ст­вен­но­го зла станет бежать позо­ра, а все про­чее: богат­ство, поче­сти, креп­кое здо­ро­вье, власть — при­зна­ет без­раз­лич­ным, не при­чис­ля­е­мым ни к бла­гу, ни ко злу, — тогда ему неза­чем будет напо­ми­нать все по отдель­но­сти и твер­дить: «Ходи так, обедай этак! Это при­ста­ло муж­чине, это — жен­щине, это — жена­то­му, это холо­сто­му». (9) Кто усерд­но напо­ми­на­ет, тот обыч­но сам на это не спо­со­бен. Так настав­ля­ет дядь­ка — маль­чи­ка, бабуш­ка — внуч­ку; так сер­ди­тый учи­тель рас­суж­да­ет о том, что сер­дить­ся нель­зя. Вой­ди в шко­лу, где учат гра­мо­те, и ты убедишь­ся: о чем так над­мен­но веща­ют фило­со­фы, все есть в дет­ских про­пи­сях.

(10) Далее, дол­жен ли ты давать сове­ты о вещах явных или сомни­тель­ных? Где все ясно, вра­зум­ле­нья не нуж­ны; даю­ще­му сове­ты о вещах сомни­тель­ных не верят — зна­чит, все настав­ле­нья излиш­ни. Об этом запом­ни вот что. Если ты вра­зум­ля­ешь в слу­чае тем­ном и неяс­ном, нуж­но помочь себе дока­за­тель­ства­ми; а ста­нешь дока­зы­вать, — взя­тые для дока­за­тель­ства при­ме­ры будут силь­нее вра­зум­ле­ний, так что хва­тит их одних. (11) «Так отно­сись к дру­гу, так — к сограж­да­ни­ну, так — к союз­ни­ку». — «Поче­му?» — «Пото­му что это спра­вед­ли­во». — Но все это вну­шит мне тот раздел, где гово­рит­ся о спра­вед­ли­вом. Здесь я най­ду и то, что к спра­вед­ли­во­сти нуж­но стре­мить­ся ради нее самой, и то, что к ней не при­нуж­да­ет ника­кой страх, не при­ма­ни­ва­ет ника­кая награ­да, и то, что любя­щий в этой доб­ро­де­те­ли что-нибудь, кро­ме нее самой, не быва­ет спра­вед­ли­вым. Когда я про­ник­нусь таки­ми убеж­де­нья­ми, зачем мне нуж­ны будут настав­ле­нья всех желаю­щих учить уче­но­го? Для знаю­ще­го настав­ле­нья излиш­ни, для незнаю­ще­го их недо­ста­точ­но. Ведь он дол­жен слы­шать не толь­ко, как его настав­ля­ют, но и поче­му. (12) Кому, повто­ряю, нуж­ны настав­ле­нья: обла­даю­ще­му или не обла­даю­ще­му истин­ны­ми мне­нья­ми о бла­ге и зле? У кого их нет, тому ты ничуть не помо­жешь: его уши заткну­ла мол­ва, про­ти­во­ре­ча­щая тво­им вра­зум­ле­ньям; а кто вер­но судит о том, к чему долж­но стре­мить­ся и чего избе­гать, зна­ет и без тво­их слов, что ему делать. Зна­чит, всю эту часть фило­со­фии мож­но отбро­сить.

(13) Есть две при­чи­ны наших пре­ступ­ле­ний: или в душе живет зло­нра­вие, укреп­ля­е­мое пре­врат­ны­ми мне­ни­я­ми, или, даже если лож­ные поня­тия ею не овла­де­ли, она склон­на к ним и лег­ко раз­вра­ща­ет­ся, пре­льщае­мая какой-нибудь непо­до­баю­щей види­мо­стью. Зна­чит, мы долж­ны либо изле­чить боль­ной дух, изба­вив его от поро­ков, либо еще сво­бод­ный от них, но тяну­щий­ся ко злу, захва­тить зара­нее. И то, и дру­гое дела­ют осно­во­по­ло­же­нья фило­со­фии — и, ста­ло быть, дру­гой род настав­ле­ний ниче­го не дает. (14) И потом, если настав­лять каж­до­го в отдель­но­сти, дело это ока­жет­ся неохват­ным. Ведь ростов­щи­ку нуж­ны одни настав­ле­нья, зем­ледель­цу — дру­гие, куп­цу — третьи, ищу­ще­му друж­бы царей — чет­вер­тые; любя­ще­му свою ров­ню потреб­ны не те, что любя­ще­му сто­я­щих ниже. (15) В бра­ке при­дет­ся поучать, как обра­щать­ся мужу с женой, кото­рую он взял девуш­кой, и как с женой, кото­рая до женить­бы зна­ла муж­чин; как жить с бога­той и как — с бес­при­дан­ни­цей. А раз­ве не будет, по-тво­е­му, ника­кой раз­ни­цы меж­ду пло­до­ви­той и бес­плод­ной, меж­ду пожи­лой и моло­день­кой, меж­ду мате­рью и маче­хой? Нель­зя охва­тить все раз­ряды, а каж­дый из них тре­бу­ет сво­его. Меж­ду тем зако­ны фило­со­фии крат­ки, но свя­зы­ва­ют все. (16) При­бавь к это­му, что настав­ле­нья муд­ро­сти долж­ны быть опре­де­лен­ны­ми и твер­ды­ми; то, чего нель­зя опре­де­лить, лежит вне муд­ро­сти, кото­рая зна­ет гра­ни­цы вещей. Зна­чит, эта наста­ви­тель­ная часть фило­со­фии долж­на быть отбро­ше­на: ведь она то, что обе­ща­ет немно­гим, не может дать всем, а муд­рость охва­ты­ва­ет всех. (17) Нет раз­ни­цы меж­ду безу­ми­ем все­об­щим и тем, кото­рое пору­ча­ют лечить вра­чам, — кро­ме одной: тут стра­да­ют неду­гом, а там — лож­ны­ми мне­ни­я­ми. Тут при­чи­на неистов­ства — в состо­я­нии здо­ро­вья; там само оно есть нездо­ро­вье души. Кто начнет настав­лять безум­ца, как он дол­жен гово­рить, как ходить, как вести себя на людях и как — дома, тот будет безум­нее вра­зум­ля­е­мо­го: зна­чит, надо лечить чер­но­жел­чие, устра­нять саму при­чи­ну безу­мия. То же сле­ду­ет делать, и когда безум­на душа: нуж­но изгнать безумье, а не то все вра­зум­ля­ю­щие речи про­па­дут даром.

(18) Вот что гово­рит Ари­стон. Отве­тим ему на всё по отдель­но­сти. Во-пер­вых, воз­ра­зим на его сло­ва о том, что пре­гра­ду, мешаю­щую гла­зу видеть, надо убрать. Согла­сен, тут нуж­ны не сове­ты, как смот­реть, а лекар­ство, кото­рое про­чи­сти­ло бы зре­ние и согна­ло с гла­за вред­ную поме­ху. Но мы видим бла­го­да­ря при­ро­де, и убрав­ший пре­гра­ду вер­нул бы ей искон­ную спо­соб­ность. А чего тре­бу­ет от нас каж­дая обя­зан­ность, это­му при­ро­да не учит. (19) Потом тот, у кого выле­чи­ли бель­мо, не может сра­зу же, как про­зре­ет, воз­вра­щать зре­ние дру­гим; а кого изба­ви­ли от зло­нра­вья, тот и дру­гих избав­ля­ет. Нет нуж­ды ни в обод­ре­нии, ни в сове­тах, чтобы глаз понял свой­ства кра­сок; без вся­ко­го вра­зум­ле­ния любой отли­чит чер­ное от бело­го. А вот душа нуж­да­ет­ся во мно­гих поуче­ньях, чтобы увидеть, как сле­ду­ет посту­пать в жиз­ни. Даже боль­ных гла­за­ми врач не толь­ко лечит, но и вра­зум­ля­ет. (20) «Нель­зя, — гово­рит он, — под­став­лять осла­бев­шее зре­ние вред­но­му све­ту: от тьмы пере­хо­ди спер­ва к сумер­кам, потом отважь­ся на боль­шее и посте­пен­но при­учись тер­петь ясный свет; нель­зя зани­мать­ся после еды; нель­зя наси­ло­вать вос­па­лен­ные и вспух­шие гла­за; надо избе­гать силь­но­го и холод­но­го вет­ра в лицо». И про­чие сове­ты в таком роде вра­че­ва­нье при­со­еди­ня­ет к лекар­ствам, помо­гая ими не мень­ше, чем сна­до­бья­ми.

—(21) «Заблуж­де­ние — при­чи­на всех гре­хов; а от него настав­ле­нья нас не изба­вят, не вытес­нят лож­ных мне­ний о бла­ге и зле». — Не спо­рю, сами по себе настав­ле­ния слиш­ком сла­бы, чтобы опро­верг­нуть в душе пре­врат­ные убеж­де­нья; но раз­ве они поэто­му не могут быть полез­ны в соче­та­нии с дру­гим? Во-пер­вых, они осве­жа­ют память; во-вто­рых, то, что в общем и целом видит­ся неяс­но, по частям мож­но рас­смот­реть тща­тель­нее. Ведь так ты можешь назвать лиш­ни­ми и уте­ше­ния и обод­ре­нья; но они лиш­ни­ми не быва­ют, — а зна­чит, и вра­зум­ле­нья тоже.

—(22) «Глу­по, — гово­рит он, — поучать боль­но­го тому, что он дол­жен был бы делать здо­ро­вым. — Нуж­но вер­нуть ему здо­ро­вье, а ина­че все настав­ле­нья бес­по­лез­ны». — Но раз­ве нет у боль­ных и у здо­ро­вых обще­го, о чем им надо напо­ми­нать? Напри­мер, чтобы они не были жад­ны в еде, чтобы избе­га­ли уста­ло­сти? Зна­чит, есть общие настав­ле­нья и для бед­но­го и для бога­то­го. — (23) «Выле­чи алч­ность, и тебе не в чем будет вра­зум­лять ни бед­ня­ка, ни бога­ча, если успо­ко­ит­ся их жаж­да нажи­вы». — Но раз­ве одно и то же — не быть жад­ным до денег и уметь поль­зо­вать­ся день­га­ми? Алч­ные не зна­ют в них меры, а поль­зо­вать­ся ими не уме­ют не одни алч­ные. — «Уни­чтожь заблуж­де­ния — и в настав­ле­ньях не будет надоб­но­сти». — Невер­но! Пред­ставь себе, что алч­ность утих­ла, пред­ставь, что жаж­да рос­ко­ши креп­ко свя­за­на, дер­зость обузда­на, леность при­шпо­ре­на; но даже изба­вив­шись от поро­ков, мы долж­ны будем учить­ся, что и как нам делать. — (24) «Вра­зум­ле­ния бес­силь­ны про­тив тяж­ких поро­ков». — Но и вра­че­ва­нье не побеж­да­ет неис­це­ли­мых болез­ней; одна­ко к нему при­бе­га­ют ради изле­че­нья одних или облег­че­нья дру­гих неду­гов. Даже сила всей фило­со­фии — если она собе­рет для это­го все свои силы — не иско­ре­нит отвер­дев­шей заста­ре­лой язвы в душе; но если она лечит не все, это не зна­чит, буд­то она ниче­го не лечит. — (25) «Мно­го ли поль­зы ука­зы­вать на оче­вид­ное?» — И даже очень! Порой мы и зна­ем, да не заме­ча­ем. Напо­ми­на­нье не учит, а направ­ля­ет и будит наше вни­ма­нье, под­дер­жи­ва­ет память, не дает упу­стить из виду. Мы про­хо­дим мимо мно­го­го, что лежит перед гла­за­ми; напом­нить — это вро­де как обо­д­рить. Часто душа не хочет видеть и оче­вид­но­го; зна­чит, нуж­но вну­шить ей зна­ние самых извест­ных вещей. Тут к месту повто­рить изре­че­нье Каль­ва³ в речи про­тив Вати­ния: «Вы зна­е­те, что под­куп был, и все зна­ют, что вы это зна­е­те». (26) Ты зна­ешь, что друж­бу нуж­но чтить свя­то, но не дела­ешь это­го. Зна­ешь, что бес­чест­но тре­бо­вать от жены цело­муд­рия, а само­му совра­щать чужих жен, зна­ешь, что ни ей нель­зя иметь дело с любов­ни­ком, ни тебе — с налож­ни­цей, — а сам не посту­па­ешь так. Поэто­му нуж­но порой при­ве­сти тебя в память: таким вещам сле­ду­ет не лежать в запа­се, а быть под рукой. Что полез­но для нас, нуж­но часто встря­хи­вать, часто взбал­ты­вать, ибо оно долж­но быть не толь­ко извест­но нам, но и все­гда нагото­ве. К тому же так и оче­вид­ное ста­но­вит­ся обыч­но еще оче­вид­нее.

—(27) «Если то, чему ты поуча­ешь, сомни­тель­но, надоб­ны вдо­ба­вок дока­за­тель­ства, — и выхо­дит, что полез­ны они, а не поуче­нья». — А что если и без вся­ких дока­за­тельств помо­жет сила вли­я­ния само­го вра­зум­ля­ю­ще­го? так же, как отве­ты пра­во­ве­дов дей­ст­ви­тель­ны, даже если не при­веде­но осно­ва­ние? И потом то, чему поуча­ют, весо­мо и само по себе, осо­бен­но если оно впле­те­но в сти­хи или в сво­бод­ной речи сжа­то в изре­че­нье. Возь­ми хоть Като­но­вы сло­ва: «Поку­пай не то, что нуж­но, а что необ­хо­ди­мо. А чего не нуж­но, за то и асс отдать доро­го»⁴. А како­вы изре­че­ния, или выска­зан­ные ора­ку­лом или подоб­ные им: «Бере­ги вре­мя! Познай себя!» (28) И раз­ве ты будешь тре­бо­вать обос­но­ва­ний, услы­шав от кого-нибудь такие сти­хи?

Таким сло­вам не нуж­ны заступ­ни­ки: они заде­ва­ют чув­ства и при­но­сят поль­зу силою самой при­ро­ды. (29) В душе заклю­че­ны семе­на всех бла­го­род­ных дел, и вра­зум­ле­нья про­буж­да­ют их, — так искра, если помочь ей лег­ким дуно­ве­ньем, выпус­ка­ет на волю свой огонь. Доб­ро­де­тель выпрям­ля­ет­ся от малей­ше­го при­кос­но­ве­ния и толч­ка. Кро­ме того, в душе есть нечто слиш­ком глу­бо­ко запря­тан­ное; оно-то и осво­бож­да­ет­ся, будучи про­из­не­сен­ным. Есть и лежа­щее раз­роз­нен­но, чего неопыт­ный ум не может собрать воеди­но. Зна­чит, все это долж­но быть сведе­но и свя­за­но, чтобы стать силь­нее и под­нять душу выше. (30) А ина­че, если настав­ле­нья ниче­го не дают, надо упразд­нить вся­кое обра­зо­ва­ние и доволь­ст­во­вать­ся одною при­ро­дой. Кто так гово­рит, тот не видит, что один чело­век по при­ро­де подви­жен и остер умом, дру­гой мед­ли­те­лен и туп и, во вся­ком слу­чае, один умнее дру­го­го. Сила при­род­но­го ума рас­тет, пита­ет­ся настав­ле­нья­ми, к врож­ден­ным убеж­де­ньям он при­со­еди­ня­ет новые и исправ­ля­ет пре­врат­ные.

—(31) «Если кому неиз­вест­ны пра­виль­ные осно­во­по­ло­же­нья, в чем вра­зум­ле­ния помо­гут ему, опу­тан­но­му поро­ка­ми?» Понят­но, осво­бо­дить­ся от них! Ведь врож­ден­ные задат­ки в нем не угас­ли, а толь­ко затем­не­ны и задав­ле­ны, они и так пыта­ют­ся про­рвать­ся ввысь, одолев все злое, а обре­тя защи­ту и помощь в настав­ле­ни­ях, и совсем укре­пят­ся, — если толь­ко они не отрав­ле­ны и не уби­ты дол­гою зара­зой, пото­му что тогда обу­че­ние фило­со­фии их не вос­ста­но­вит, каким бы ни было оно уси­лен­ным. В чем раз­ни­ца меж­ду осно­во­по­ло­же­ни­я­ми фило­со­фии и настав­ле­ни­я­ми? Толь­ко в том, что пер­вые — это общие настав­ле­ния, а вто­рые — на слу­чай. Учат и те, и дру­гие, но одни — в целом, дру­гие — по частям. — (32) «Если кто усво­ил пра­виль­ные и чест­ные осно­во­по­ло­же­ния, того излишне вра­зум­лять». — Ничуть не быва­ло! Пусть он обу­чен тому, что над­ле­жит делать, но не все­гда ясно видит это. Ведь не толь­ко стра­сти меша­ют нам посту­пать бла­го­род­но, но и неуме­ние най­ти то, что тре­бу­ет­ся в том или дру­гом деле. Ино­гда строй нашей души хорош, но она лени­ва и неопыт­на в отыс­ка­нии путей к выпол­не­нию дол­га, — а их-то и ука­зы­ва­ют настав­ле­нья. — (33) «Избавь его от лож­ных мне­ний о бла­ге и зле, заме­ни их истин­ны­ми — и вра­зум­ле­ньям нече­го будет делать». — Без сомне­нья, душа обре­та­ет таким обра­зом пра­виль­ный строй, — но не толь­ко таким. Хотя из мно­гих дово­дов и сде­лан вывод, что есть бла­го и что — зло, но и настав­ле­ньям кое-что оста­ет­ся на долю: ведь и разум­ность, и спра­вед­ли­вость состо­ят в испол­не­нии обя­зан­но­стей, а в чем наши обя­зан­но­сти, рас­тол­ко­вы­ва­ют настав­ле­нья. (34) И еще пра­виль­ное суж­де­нье о доб­ре и зле под­твер­жда­ет­ся испол­не­ньем обя­зан­но­стей, к кото­ро­му нас при­во­дят настав­ле­ния. И осно­во­по­ло­же­ния, и настав­ле­нья друг с дру­гом соглас­ны: и пер­вые не могут быть впе­ре­ди без того, чтобы за ними не сле­до­ва­ли вто­рые, и вто­рые идут за ними в свой черед, пока­зы­вая, что пер­вые — впе­ре­ди.

—(35) «Настав­ле­ний бес­счет­ное мно­же­ство». — Невер­но! Тех, что отно­сят­ся к вещам самым важ­ным и необ­хо­ди­мым, — не бес­счет­ное мно­же­ство. И не так уж раз­ли­ча­ют­ся они в зави­си­мо­сти от места, вре­ме­ни и лица. Да и тут мож­но дать общие настав­ле­ния. — (36) «Нель­зя выле­чить настав­ле­ни­я­ми безумье; зна­чит, и зло­нра­вие тоже». — И это не так. Изба­вив от безу­мия, ты воз­вра­ща­ешь здо­ро­вье; а за изгна­ни­ем лож­ных мне­ний не сра­зу при­хо­дит уме­нье видеть, что сле­ду­ет делать, а если и при­хо­дит, то вра­зум­ле­нье укреп­ля­ет пра­виль­ность суж­де­ний о бла­ге и зле. Неправ­да и то, что настав­ле­нья для безум­цев бес­по­лез­ны: пусть одни они не исце­ля­ют, но помо­га­ют лече­нию, а пред­у­преж­де­нье и пори­ца­нье дер­жит безум­ных в узде. Я гово­рю о тех, у кого разум повреж­ден, а не отнят.

—(37) «И зако­ны не могут добить­ся, чтобы мы посту­па­ли, как долж­но, а что такое зако­ны, как не настав­ле­нья впе­ре­меж­ку с угро­за­ми?» — Преж­де все­го, они пото­му и не убеж­да­ют, что гро­зят, настав­ле­нья же не застав­ля­ют, а уго­ва­ри­ва­ют. Потом зако­ны стра­хом удер­жи­ва­ют от зло­дей­ства, настав­ле­нья поощ­ря­ют к выпол­не­нию обя­зан­но­стей. При­бавь к это­му, что и зако­ны полез­ны для доб­рых нра­вов, по край­ней мере если они не толь­ко повеле­ва­ют, но и учат. (38) Тут я не согла­сен с Посидо­ни­ем, кото­рый гово­рит: «Мне не нра­вит­ся, что к Пла­то­но­вым зако­нам при­ло­же­ны их осно­ва­ния: ведь закон дол­жен быть кра­ток, чтобы невеж­дам лег­че было его усво­ить. Он — как боже­ст­вен­ный голос свы­ше, при­ка­зы­ва­ет, а не обсуж­да­ет. По-мое­му, нет ниче­го холод­нее и неле­пее, чем закон со вступ­ле­ни­ем. Вра­зум­ляй меня, гово­ри, что я дол­жен делать! Я не учусь, а под­чи­ня­юсь». — Зако­ны поис­ти­не полез­ны: ведь мы видим, что в государ­ствах с дур­ны­ми зако­на­ми и нра­вы дур­ные. — «Но полез­ны-то они не для всех». — (39) И фило­со­фия так же, одна­ко от это­го она не ста­но­вит­ся бес­по­лез­ной и бес­силь­ной обра­зо­вать наши души; а что такое фило­со­фия, как не закон жиз­ни? Но допу­стим, что зако­ны бес­по­лез­ны; из это­го не сле­ду­ет, что бес­по­лез­ны и уве­ща­нья. Либо тогда уж при­знай, что уте­шать, раз­убеж­дать, обо­д­рять, пори­цать, хва­лить так­же бес­по­лез­но. Ведь эти речи — раз­но­го рода вра­зум­ле­ния, бла­го­да­ря им дости­га­ем мы совер­шен­но­го состо­я­ния души. (40) Ничто так не обла­го­ра­жи­ва­ет душу, ничто так не воз­вра­ща­ет на пря­мой путь колеб­лю­щих­ся и склон­ных к пороч­но­сти, как обще­нье с людь­ми добра. Часто видеть их, часто слы­шать — все это посте­пен­но про­ни­ка­ет в серд­це и обре­та­ет силу настав­ле­ния. Пра­во, даже встре­тить муд­ре­ца полез­но: есть в вели­ком чело­ве­ке нечто такое, что и без слов дей­ст­ву­ет бла­готвор­но. (41) Я затруд­ня­юсь ска­зать тебе, откуда это дей­ст­вие, но пони­маю, что оно есть. Как гово­рит Федон⁶, «укус мел­ких тва­рей нечув­ст­ви­те­лен, до того тон­ка и обман­чи­ва их вредя­щая сила; место уку­са вспу­ха­ет, но и в опу­хо­ли не вид­но ран­ки. То же самое — и обще­ние с людь­ми муд­ры­ми: ты и не заме­тишь, как и когда оно при­нес­ло тебе поль­зу, но поль­зу от него заме­тишь». — (42) Ты спро­сишь, к чему это все. — Доб­рые настав­ле­ния, как и доб­рые при­ме­ры, если они все­гда с тобой, при­не­сут поль­зу. Пифа­гор гово­рит, что иной ста­но­вит­ся душа у вхо­дя­щих во храм, созер­цаю­щих вбли­зи изва­я­нья богов, ожи­даю­щих голо­са неко­го ора­ку­ла.

(43) Кто станет отри­цать, что неко­то­рые настав­ле­ния пора­жа­ют даже самых неис­ку­шен­ных? Напри­мер, эти изре­че­нья, такие корот­кие, но такие весо­мые:

Слы­ша это, мы чув­ст­ву­ем некий удар, и нель­зя уже ни сомне­вать­ся, ни спра­ши­вать «поче­му?». Вот до чего захва­ты­ва­ет, даже и без вся­ко­го обос­но­ва­нья, исти­на. (44) Если бла­го­го­ве­ние сми­ря­ет души и обузды­ва­ет поро­ки, то поче­му же неспо­соб­но на это поуче­ние? Если пори­ца­ние может усты­дить, поче­му и поуче­ние, даже при­бе­гая к одним лишь настав­ле­ньям, не в силах добить­ся того же? Конеч­но, дей­ст­ву­ет боль­ше и про­ни­ка­ет глуб­же такое поуче­нье, кото­рое под­креп­ля­ет настав­ле­ния разум­ны­ми дово­да­ми, при­бав­ля­ет, поче­му надо сде­лать то или это и какая награ­да ждет сде­лав­ше­го и послуш­но­го настав­ни­ку. Если есть поль­за от при­ка­зов, то и от вра­зум­ле­ний тоже; но от при­ка­зов поль­за есть, — а зна­чит, есть она и от поуче­ний. (45) Доб­ро­де­тель разде­ля­ет­ся на две части: на созер­ца­ние исти­ны и поступ­ки. Созер­цать учит обра­зо­ва­нье, дей­ст­во­вать — поуче­ние. Пра­виль­ные поступ­ки и упраж­ня­ют, и обна­ру­жи­ва­ют доб­ро­де­тель; если убеж­даю­щий посту­пить так поле­зен тебе, то поле­зен будет и поучаю­щий тебя. Итак, если пра­виль­но посту­пать необ­хо­ди­мо для доб­ро­де­те­ли, а как посту­пать пра­виль­но, ука­зы­ва­ет поуче­ние, ста­ло быть, и оно необ­хо­ди­мо. (46) Две вещи боль­ше все­го укреп­ля­ют дух: вера в исти­ну и вера в себя. И то, и дру­гое дает­ся поуче­ни­ем, пото­му что ему верят, и, пове­рив, чув­ст­ву­ют в душе вели­кое вдох­но­ве­ние и веру в себя; зна­чит, вра­зум­ле­ние вовсе не излишне. Марк Агрип­па⁸ из всех, полу­чив­ших от граж­дан­ской вой­ны сла­ву и могу­ще­ство, один был удач­лив не в ущерб наро­ду, и он гово­рил, что мно­гим обя­зан тако­му изре­че­нию: «Согла­си­ем под­ни­ма­ет­ся и малое государ­ство, раздо­ром рушит­ся и самое вели­кое»⁹. Бла­го­да­ря этим сло­вам, он стал, как сам гово­рит, и доб­рым бра­том, и дру­гом. (47) Если такие изре­че­нья, глу­бо­ко вос­при­ня­тые в душу, обра­зо­вы­ва­ют ее, то неуже­ли неспо­соб­на на это та часть фило­со­фии, кото­рая сла­га­ет­ся из таких изре­че­ний? Доб­ро­де­тель дает­ся отча­сти обу­че­ни­ем, отча­сти упраж­не­ни­ем, — ибо нуж­но и учить­ся, и закреп­лять выучен­ное делом. А если это так, полез­ны не толь­ко поста­нов­ле­ния муд­ро­сти, но и настав­ле­нья: они слов­но ука­зом сдер­жи­ва­ют и обузды­ва­ют стра­сти. — (48) «Фило­со­фия дво­я­ка: это и зна­ния, и душев­ные свой­ства. Кто при­об­рел зна­ния и понял, что сле­ду­ет делать и чего избе­гать, тот еще не муд­рец, если его душа не пре­об­ра­зи­лась в соот­вет­ст­вии с выучен­ным. А третья часть фило­со­фии — настав­ле­нья — исхо­дит из пер­вых двух: из осно­во­по­ло­же­ний и свойств души; и коль ско­ро их обе­их доволь­но для совер­шен­ной доб­ро­де­те­ли, третья ока­зы­ва­ет­ся излиш­ней». — (49) Но так и уте­ше­ние ока­жет­ся излиш­ним, пото­му что и оно исхо­дит из тех же частей, и поощ­ре­ние, и убеж­де­ние, и само дока­за­тель­ство, пото­му что источ­ник всех их — свой­ства души силь­ной и сохра­ня­ю­щей свой строй. Пусть они и берут нача­ло от наи­луч­ших свойств души, но эти наи­луч­шие свой­ства и созда­ют их, и созда­ют­ся ими. (50) И потом все, что ты гово­ришь, отно­сит­ся толь­ко к мужу совер­шен­но­му, под­няв­ше­му­ся на вер­ши­ны чело­ве­че­ско­го сча­стья. А к ним при­хо­дят мед­лен­но; меж­ду тем и вся­ко­му, не достиг­ше­му совер­шен­ства, но стре­мя­ще­му­ся к нему, нуж­но пока­зать, какую доро­гу избрать в сво­их поступ­ках. Муд­рость, быть может, выбе­рет ее и без вра­зум­ле­ния, — она ведь при­ве­ла уже душу к тому, что та ина­че как вер­ным путем не дви­нет­ся. А кому посла­бее нужен кто-нибудь иду­щий впе­ре­ди: «Это­го избе­гай, делай так». (51) Кро­ме того, нель­зя ждать, покуда такой чело­век сам узна­ет, что луч­ше все­го делать, тем вре­ме­нем он будет блуж­дать, и заблуж­де­нья не допу­стят его прий­ти к тому, чтобы ни в ком не нуж­дать­ся. Зна­чит, его нуж­но направ­лять, пока он не смо­жет направ­лять себя сам. Маль­чи­ков учат по про­пи­сям: охва­тив дет­ские паль­цы, чужая рука водит ими по изо­бра­же­нию букв, потом детям велят под­ра­жать образ­цам, улуч­шая по ним почерк; так и наша душа полу­ча­ет поль­зу, обу­ча­ясь по про­пи­сям.

(52) Вот чем дока­зы­ва­ет­ся, что вся эта часть фило­со­фии вовсе не лиш­няя. Даль­ше спра­ши­ва­ет­ся, доволь­но ли ее одной, чтобы создать муд­ре­ца. Это­му вопро­су мы посвя­тим осо­бый день; а пока и без вся­ких дока­за­тельств раз­ве не ясно, что нам нужен некий помощ­ник, чьи настав­ле­ния про­ти­во­бор­ст­во­ва­ли бы настав­ле­ньям тол­пы? (53) Ни один голос не доно­сит­ся до наше­го слу­ха без­на­ка­зан­но: нам вредят, желая нам бла­га, вредят, про­кли­ная, — пото­му что и про­кля­тья сеют в нас лож­ные стра­хи, и доб­рые поже­ла­ния любя­щих учат дур­но­му. Они отсы­ла­ют нас к бла­гам дале­ким, невер­ным и усколь­заю­щим, хотя мы можем добыть сча­стье и дома. (54) Невоз­мож­но, я повто­ряю, идти пра­виль­ным путем: в сто­ро­ну тянут роди­чи, тянут рабы. Никто не заблуж­да­ет­ся про себя, вся­кий зара­жа­ет безу­ми­ем ближ­них и зара­жа­ет­ся от них. Каж­дый в отдель­но­сти вме­ща­ет все поро­ки тол­пы, пото­му что тол­па наде­ля­ет ими каж­до­го. Любой, делая дру­го­го хуже, ста­но­вит­ся хуже и сам; обу­чив­шись низо­сти, вся­кий учит ей; а в ито­ге полу­ча­ет­ся та без­мер­ная гнус­ность, в кото­рой собра­но воеди­но все худ­шее, что извест­но каж­до­му. (55) Пусть же будет при нас некий опе­кун, кото­рый и за ухо дернет, и даст отпор люд­ским тол­кам, и окри­ком заглу­шит похва­лы тол­пы. Ты оши­ба­ешь­ся, пола­гая, буд­то наши поро­ки рож­де­ны с нами: они нас настиг­ли, вне­се­ны в нас извне. Так пусть частые вра­зум­ле­ния обо­ро­нят нас от мне­ний, про­воз­гла­шае­мых вокруг. (56) При­ро­да не навя­зы­ва­ет нам ни одно­го поро­ка, она про­из­во­дит нас на свет неза­пят­нан­ны­ми и сво­бод­ны­ми. Ничто раз­жи­гаю­щее нашу алч­ность не поме­сти­ла она на виду, но бро­си­ла нам под ноги и золо­то, и сереб­ро, давая попи­рать и топ­тать все то, из-за чего попи­ра­ют и топ­чут нас. Она под­ня­ла наше лицо к небу, поже­лав, чтобы мы, глядя вверх, виде­ли все, что она созда­ла вели­ча­вым и див­ным: вос­ход и закат, и плав­ный ход мча­щей­ся все­лен­ной, днем откры­ваю­щий взо­ру зем­ное, ночью небес­ное, и дви­же­нье све­тил, мед­лен­ное, если срав­нить его с бегом цело­го, но быст­рое, если вспом­нить, какие про­стран­ства обе­га­ют они с нико­гда не пере­ме­жаю­щей­ся ско­ро­стью, и все про­чее, достой­ное вос­хи­ще­ния, что либо появ­ля­ет­ся в свой черед, либо мель­ка­ет, дви­жи­мое вне­зап­ны­ми при­чи­на­ми, как, напри­мер, огнен­ные борозды в ночи, и зар­ни­цы в раз­вер­заю­щем­ся без вся­ко­го шума и сту­ка небе, и огни в виде стол­пов, балок и еще мно­го­го. (57) Все это она поме­сти­ла над нами, а вот золо­то и сереб­ро и желе­зо, нико­гда не знаю­щее из-за них мира, она скры­ла, ибо к нам в руки они попа­да­ют на горе. Мы сами извле­ка­ем на свет то, из-за чего будем сра­жать­ся, мы сами, рас­кидав груды зем­ли, выка­пы­ва­ем и при­чи­ну, и орудие сво­ей гибе­ли; мы вру­чи­ли нашу пагу­бу фор­туне и не сты­дим­ся ста­вить выше все­го то, что лежа­ло в зем­ле ниже все­го. (58) Ты хочешь убедить­ся, что блеск, осле­пив­ший тебе гла­за, обман­чив? Пока метал­лы погру­же­ны в грязь и облеп­ле­ны ею, нет ниче­го отвра­ти­тель­нее, ниче­го туск­лее! Когда их вытас­ки­ва­ют из тьмы длин­ней­ших копей, покуда они не отде­ле­ны от род­ной гря­зи и не ста­ли тем, что есть, нет ниче­го без­образ­нее! Нако­нец, взгля­ни на масте­ров, чьи руки очи­ща­ют этот род бес­плод­ной, без­образ­ной зем­ли! Ты увидишь, сколь­ко на них копо­ти! (59) А ведь душу эти метал­лы пач­ка­ют боль­ше, чем тело! Боль­ше гря­зи на их вла­де­те­ле, чем на изгото­ви­те­ле!

Зна­чит, необ­хо­ди­мо, чтобы тебя вра­зум­ля­ли, чтобы при тебе был бла­го­мыс­ля­щий защит­ник, чтобы сре­ди вели­ко­го шума и сума­то­хи лжи­вых речей слы­шал­ся хоть один голос… Какой голос? Да тот, что шепнет тебе на ухо, оглу­шен­ное кри­ка­ми често­люб­цев, спа­си­тель­ное сло­во; что ска­жет: (60) «Нече­го завидо­вать тем, кого тол­па зовет вели­ки­ми и счаст­ли­вы­ми; неза­чем из-за плес­ка рук терять здра­вый ум и спо­кой­ст­вие духа; неза­чем тебе гну­шать­ся соб­ст­вен­ной без­мя­теж­но­стью из-за вон того, шест­ву­ю­ще­го сре­ди фас­ций в пур­пур­ном оде­я­нье, неза­чем счи­тать его счаст­ли­вее себя пото­му, что перед ним рас­чи­ща­ют доро­гу, а тебя лик­тор про­го­ня­ет с пути. Если хочешь вла­сти, и тебе полез­ной, и нико­му не тягост­ной, — изго­ни поро­ки! (61) Мно­го най­дет­ся таких, что подо­жгут горо­да, раз­ру­шат то, что было непри­ступ­ным мно­го веков и бла­го­по­луч­ным мно­го поко­ле­ний, взгро­моздят насыпь вро­вень с кре­пост­ным хол­мом, воз­веден­ные на невидан­ную высоту сте­ны сокру­шат тара­на­ми и дру­ги­ми оруди­я­ми. Есть мно­го таких, что пого­нят прочь вой­ска, будут неот­ступ­но гро­зить непри­я­те­лю с тыла, дой­дут, зали­тые кро­вью, до вели­ко­го моря; но и они, победи­те­ли, побеж­де­ны алч­но­стью. При их при­бли­же­нии никто не в силах сопро­тив­лять­ся, но и они не в силах сопро­тив­лять­ся често­лю­бию и жесто­ко­сти; когда каза­лось, что они гонят вра­гов, их самих гна­ли. (62) Несчаст­но­го Алек­сандра гна­ла и посы­ла­ла в неве­до­мые зем­ли безум­ная страсть к опу­сто­ше­нию. Или, по-тво­е­му, здрав умом тот, кто начал с раз­гро­ма Гре­ции, где сам был вос­пи­тан? кто отнял у каж­до­го горо­да то, что там было луч­ше­го, заста­вив Спар­ту раб­ст­во­вать, Афи­ны — мол­чать? кто, не доволь­ст­ву­ясь пора­же­ни­ем мно­гих государств, либо побеж­ден­ных, либо куп­лен­ных Филип­пом¹⁰, стал опро­киды­вать дру­гие в дру­гих местах, неся ору­жье по все­му све­ту? чья жесто­кость нигде не оста­но­ви­лась, устав­ши, — напо­до­бие диких зве­рей, загры­заю­щих боль­ше добы­чи, чем тре­бу­ет голод? (63) Уже мно­же­ство царств он слил в одно; уже гре­ки и пер­сы боят­ся одно­го и того же; уже носят ярмо пле­ме­на, сво­бод­ные даже от вла­сти Дария; а он идет даль­ше оке­а­на, даль­ше солн­ца, него­ду­ет, что нель­зя нести победу по следам Гер­ку­ле­са и Либе­ра¹¹ еще даль­ше, он готов тво­рить наси­лие над самой при­ро­дой. Он не то что хочет идти, но не может сто­ять, как бро­шен­ные в про­пасть тяже­сти, для кото­рых конец паде­нья — на дне.

(64) И Гнея Пом­пея не разум и доб­лесть убеж­да­ли вести вой­ны, меж­до­усоб­ные и внеш­ние, а безум­ная страсть к лож­но­му вели­чию¹². Он шел то на сер­то­ри­ан­ские вой­ска в Испа­нии, то про­тив пира­тов, чтобы уста­но­вить мир на морях; (65) но все это были толь­ко пред­ло­ги про­длить свою власть. Что влек­ло его в Афри­ку, что на север, что про­тив Мит­ри­да­та, что в Арме­нию и во все угол­ки Азии? Конеч­но, бес­ко­неч­ная жаж­да под­нять­ся еще выше, — хотя толь­ко ему одно­му его вели­чье каза­лось малым. Что тол­ка­ло Цеза­ря к роко­во­му для него и для рес­пуб­ли­ки исхо­ду? Жаж­да сла­вы и поче­стей, не знав­шая меры страсть воз­вы­шать­ся над все­ми. (66) Он не мог потер­петь над собою даже одно­го, хотя государ­ство тер­пе­ло над собою дво­их. По-тво­е­му, Гай Марий¹³, одна­жды кон­сул (ибо одно кон­суль­ство он полу­чил, осталь­ные взял силой), когда раз­бил ким­вров и тев­то­нов, когда гонял­ся за Югур­той по афри­кан­ским пусты­ням, раз­ве шел про­тив опас­но­стей по веле­нью доб­ле­сти? Нет, Марий вел вой­ско, а Мария вело често­лю­бие. (67) Эти люди, нико­му не давав­шие покоя, сами не веда­ли покоя, будучи подоб­ны смер­чам, кото­рые все захва­ты­ва­ют сво­им вра­ще­ни­ем, но преж­де при­веде­ны во вра­ще­нье сами и пото­му нале­та­ют с такою силой, что сами над собою не власт­ны. Явив­шись на беду мно­гим, они на себе чув­ст­ву­ют потом ту губи­тель­ную силу, кото­рой вредят дру­гим. И не думай, буд­то кто-нибудь стал счаст­ли­вым через чужое несча­стье.

(68) Нуж­но рас­пу­стить эту ткань из при­ме­ров, оку­ты­ваю­щую нам гла­за и уши, нуж­но опо­рож­нить серд­це, напол­нен­ное пагуб­ны­ми реча­ми. Пусть рас­чи­щен­ное место зай­мет доб­ро­де­тель, — она иско­ре­нит все под­дель­ное и пре­льщаю­щее вопре­ки истине, она отде­лит нас от тол­пы, кото­рой мы слиш­ком уж верим, и вернет нас к пра­виль­ным суж­де­ньям. В том и состо­ит муд­рость, чтобы обра­тить­ся к при­ро­де и вер­нуть­ся туда, откуда изгна­ло нас все­об­щее заблуж­де­нье. (69) Боль­шой шаг к исце­ле­нию — поки­нуть под­стре­ка­те­лей безумья, подаль­ше отой­ти от людей, кото­рые тол­пят­ся, зара­жая друг дру­га.

Хочешь убедить­ся, что это прав­да, — погляди, как по-раз­но­му живут напо­каз наро­ду или для себя. Само по себе оди­но­че­ство не есть настав­ник невин­но­сти, и дерев­ня не учит порядоч­но­сти; но где нет свиде­те­ля и зри­те­ля, там ути­ха­ют поро­ки, чья награ­да — ука­зы­ваю­щие на тебя паль­цы и уста­вив­ши­е­ся взгляды. (70) Кто наденет пур­пур, если неко­му его пока­зать? Кто при­ка­жет пода­вать на золо­те, ужи­ная в оди­ноч­ку? Кто, лежа один в тени сель­ско­го дере­ва, рас­ста­вит всю свою рос­кош­ную утварь? Никто не при­хо­ра­ши­ва­ет­ся напо­каз само­му себе или немно­гим и близ­ким людям; нет, все пыш­ное убран­ство сво­их поро­ков раз­во­ра­чи­ва­ют, смот­ря по чис­лу гла­зе­ю­щих. (71) Это так: поклон­ник и сообщ­ник — вот кто под­стре­ка­ет нас на все наши безум­ства. Добей­ся, чтобы мы ниче­го не выстав­ля­ли напо­каз, — и ты добьешь­ся, чтобы мы пере­ста­ли желать. Често­лю­бие и рос­кошь и без­удерж­ность хотят под­мост­ков; ты выле­чишь их, если спря­чешь».

(72) Пото­му-то, если мы живем сре­ди город­ско­го шума, пусть будет при нас настав­ник, кото­рый, напе­ре­кор хва­ли­те­лям огром­ных иму­ществ, хва­лит бога­то­го при малом достат­ке, изме­ря­ю­ще­го изоби­лье потреб­но­стью. Напе­ре­кор пре­воз­но­ся­щим милость и власть силь­ных, пусть зовет почет­ным досуг, отдан­ный нау­кам, и душу, от внеш­них воз­вра­тив­шу­ю­ся к сво­им бла­гам. (73) Пусть пока­жет, как бла­жен­ст­ву­ю­щие на взгляд чер­ни дро­жат и цепе­не­ют на этой достой­ной зави­сти высо­те и дер­жат­ся о себе совсем ино­го мне­ния, чем дру­гие. Ведь то, что про­чим кажет­ся высотою, для них есть обрыв. Вот у них и спи­ра­ет дыха­нье и начи­на­ет­ся дрожь, когда они загля­нут в без­дну соб­ст­вен­но­го вели­чия. Они дума­ют обо вся­че­ских пре­врат­но­стях, делаю­щих вер­ши­ну столь скольз­кой, (74) они стра­шат­ся желан­но­го преж­де, и сча­стье, через кото­рое они ста­ли в тягость всем, еще тягост­нее гне­тет их самих. Тогда они хва­лят отрад­ный и неза­ви­си­мый досуг, нена­видят блеск, ищут путей бег­ства от сво­его вели­чия, покуда оно не рух­ну­ло. Тут-то ты и увидишь фило­со­фов от стра­ха, и безум­ную судь­бу, даю­щую здра­вые сове­ты. Ибо, слов­но бла­го­по­лу­чие и бла­го­мыс­лие несов­ме­сти­мы, мы пра­виль­но судим в беде, а уда­ча уно­сит вер­ные суж­де­нья. Будь здо­ров.