НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО CXIII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Ты тре­бу­ешь напи­сать тебе, что я думаю о вопро­се, так часто обсуж­дае­мом наши­ми: оду­шев­лен­ные ли суще­ства — спра­вед­ли­вость, муже­ство, разум­ность и про­чие доб­ро­де­те­ли. Таки­ми тон­ко­стя­ми, Луци­лий, мы толь­ко одно­го и добьем­ся: всем пока­жет­ся, буд­то мы заня­ты пусты­ми упраж­не­ни­я­ми ума и от нече­го делать пре­да­ем­ся бес­по­лез­ным рас­суж­де­ни­ям. Я поступ­лю, как ты тре­бу­ешь, и изло­жу мне­нье наших. Но при­зна­юсь, сам я сужу об этом ина­че. Есть вещи, кото­рые при­ста­ли толь­ко нося­щим сан­да­лии да корот­кий плащ¹. Итак, вот что зани­ма­ло древ­них, или вот чем зани­ма­лись древ­ние.

(2) Душа, бес­спор­но, оду­шев­ле­на, посколь­ку и нас дела­ет оду­шев­лен­ны­ми, и все оду­шев­лен­ные суще­ства полу­чи­ли от нее имя. Доб­ро­де­тель же есть не что иное, как душа в извест­ном состо­я­нии; зна­чит, и она оду­шев­ле­на. Далее: доб­ро­де­тель про­из­во­дит дей­ст­вие, а это невоз­мож­но для того, в чем нет само­дви­же­нья; если же само­дви­же­нье, при­су­щее толь­ко оду­шев­лен­ным пред­ме­там, есть в ней, то и она оду­шев­ле­на. — «Но если доб­ро­де­тель оду­шев­ле­на, то она обла­да­ет доб­ро­де­те­лью». — А поче­му бы ей не обла­дать самой собою? (3) Как муд­рец все дела­ет через доб­ро­де­тель, так и сама доб­ро­де­тель. — «Ста­ло быть, оду­шев­ле­ны и все искус­ства, и всё, что мы дума­ем, всё, что наш дух объ­ем­лет собою, и в тес­но­те наше­го серд­ца оби­та­ет мно­го тысяч оду­шев­лен­ных существ, а каж­дый из нас — это мно­же­ство живых существ, либо каж­дый содер­жит в себе мно­же­ство их», — Ты спра­ши­ва­ешь, что отве­ча­ют в опро­вер­же­нье это­го? Каж­дый из назван­ных пред­ме­тов оду­шев­лен, но вме­сте они мно­же­ст­вом оду­шев­лен­ных существ не будут. — «Как так?» — Я ска­жу тебе, если ты при­ло­жишь все свое вни­ма­нье и сооб­ра­зи­тель­ность. (4) Отдель­ный оду­шев­лен­ный пред­мет дол­жен иметь отдель­ную сущ­ность, а у этих всех душа одна; зна­чит, быть отдель­ны­ми они могут, быть мно­же­ст­вом не могут. Ведь я — и чело­век, и живое суще­ство, но ты не ска­жешь, что нас двое. Поче­му? Пото­му что двое долж­ны суще­ст­во­вать порознь, ина­че гово­ря, долж­ны быть отде­ле­ны друг от дру­га, чтобы их было двое. А что мно­же­ст­вен­но внут­ри еди­но­го, то отно­сит­ся к одной при­ро­де и, зна­чит,, суще­ст­ву­ет как одно. (5) И душа моя оду­шев­ле­на, и сам я — суще­ство оду­шев­лен­ное, одна­ко нас не двое. Поче­му? Пото­му что душа есть часть меня само­го. Любой пред­мет может счи­тать­ся отдель­но, если он само­сто­я­те­лен, а где он — лишь член дру­го­го пред­ме­та, там его нель­зя рас­смат­ри­вать как нечто осо­бое. — «Поче­му?» — Я отве­чу: все осо­бое долж­но при­над­ле­жать само­му себе и быть завер­шен­ным в себе неза­ви­си­мым целым.

(6) Я при­зна­вал­ся тебе, что сам сужу об этом ина­че. Ведь если с этим согла­сить­ся, то не одни доб­ро­де­те­ли ока­жут­ся оду­шев­лен­ны­ми суще­ства­ми, но и про­ти­во­по­лож­ные им поро­ки и стра­сти, такие как гнев, скорбь, страх, подо­зре­нье. Мож­но пой­ти еще даль­ше: оду­шев­лен­ны­ми будут все наши мыс­ли, все суж­де­нья, — а с этим уж никак нель­зя согла­сить­ся. Ведь не все, что исхо­дит от чело­ве­ка, есть чело­век. — (7) «Что такое спра­вед­ли­вость? Некое состо­я­ние души. Зна­чит, если душа оду­шев­ле­на, то и спра­вед­ли­вость так­же». — Нет, она есть состо­я­ние души и некая ее сила. Одна душа пре­вра­ща­ет­ся во мно­же­ство обли­чий, но не ста­но­вит­ся дру­гим суще­ст­вом вся­кий раз, как совер­ша­ет нечто дру­гое; и то, что исхо­дит от нее, не есть оду­шев­лен­ное суще­ство. (8) Если и спра­вед­ли­вость — оду­шев­лен­ное суще­ство, и муже­ство, и про­чие доб­ро­де­те­ли, то пере­ста­ют ли они порой суще­ст­во­вать, а потом сно­ва воз­ни­ка­ют, или же пре­бы­ва­ют все­гда? Доб­ро­де­те­ли пере­стать суще­ст­во­вать не могут, зна­чит, в одной душе тес­нит­ся мно­же­ство, несчет­ное мно­же­ство живых существ. — (9) «Но их не мно­же­ство, все они при­вя­за­ны к одно­му и оста­ют­ся частя­ми и чле­на­ми одно­го и того же». — Зна­чит, мы пред­став­ля­ем себе душу подо­бьем гид­ры со мно­ги­ми голо­ва­ми, из кото­рых каж­дая сама по себе сра­жа­ет­ся, сама по себе жалит. Но ведь ни одна из этих голов не есть оду­шев­лен­ное суще­ство, все они — голо­вы одно­го суще­ства; и вся гид­ра — одно суще­ство. А в химе­ре ни льва, ни змея нель­зя назвать отдель­ны­ми суще­ства­ми: они — части химе­ры и, зна­чит, отдель­ны­ми суще­ства­ми не могут быть.

Из чего ты можешь сде­лать вывод, буд­то спра­вед­ли­вость — оду­шев­лен­ное суще­ство? — (10) «Она ока­зы­ва­ет дей­ст­вие, при­но­сит поль­зу, обла­да­ет дви­же­ни­ем, а обла­даю­щее им есть оду­шев­лен­ное суще­ство». — Это было бы пра­виль­но, если бы она обла­да­ла само­дви­же­ни­ем; но спра­вед­ли­вость дви­жи­ма не самою собой, а душою. (11) Вся­кое живое суще­ство до самой смер­ти оста­ет­ся тем же, чем появи­лось на свет; чело­век, покуда не умрет, оста­ет­ся чело­ве­ком, лошадь — лоша­дью, соба­ка — соба­кой, и перей­ти одно в дру­гое не может. Спра­вед­ли­вость — то есть душа в неко­ем состо­я­нии — суще­ство оду­шев­лен­ное. Что же, пове­рим! Далее, оду­шев­лен­ное суще­ство есть и храб­рость — так­же душа в неко­ем состо­я­нии. Какая душа? Та же, кото­рая толь­ко что была спра­вед­ли­во­стью? Оду­шев­лен­ные суще­ства оста­ют­ся, чем были, им не дано пре­вра­тить­ся в дру­гое суще­ство и поло­же­но пре­бы­вать в том же виде, в каком они появи­лись на свет. (12) Кро­ме того, одна душа не может при­над­ле­жать двум суще­ствам, а тем более — мно­гим. Если спра­вед­ли­вость, муже­ство, уме­рен­ность и все про­чие доб­ро­де­те­ли — оду­шев­лен­ные суще­ства, как же может быть у них одна душа на всех? Нуж­но, чтобы у каж­дой была своя, — или же они не будут оду­шев­лен­ны­ми суще­ства­ми. (13) Одно тело не может при­над­ле­жать мно­гим суще­ствам, — это и наши про­тив­ни­ки при­зна­ют. Но что есть тело спра­вед­ли­во­сти? Душа! А тело муже­ства? Опять-таки душа! Не может быть у двух существ одно тело. — (14) «Но одна и та же душа пере­хо­дит из состо­я­ния в состо­я­ние, ста­но­вясь то спра­вед­ли­во­стью, то муже­ст­вом, то уме­рен­но­стью». — Мог­ло бы быть и так, если бы душа, став спра­вед­ли­во­стью, пере­ста­ва­ла быть муже­ст­вом, став муже­ст­вом, пере­ста­ва­ла бы быть уме­рен­но­стью; но ведь все доб­ро­де­те­ли пре­бы­ва­ют одно­вре­мен­но. Так как же могут они быть отдель­ны­ми суще­ства­ми, если душа одна и не может стать боль­ше чем одним суще­ст­вом? (15) И потом, ни одно оду­шев­лен­ное суще­ство не быва­ет частью дру­го­го, спра­вед­ли­вость же — часть души и, сле­до­ва­тель­но, не есть оду­шев­лен­ное суще­ство.

Мне кажет­ся, я напрас­но тра­чу силы, дока­зы­вая вещи обще­при­знан­ные. Тут ско­рее умест­но него­до­ва­ние, а не спор. Ни одно суще­ство не быва­ет во всем подоб­но дру­го­му. Осмот­ри всё и вся: каж­дое тело име­ет и свой цвет, и свои очер­та­нья, и свою вели­чи­ну. (16) В чис­ле при­чин, по кото­рым уди­ви­те­лен разум боже­ст­вен­но­го созда­те­ля, я пола­гаю и ту, что сре­ди тако­го оби­лия вещей он ни разу не впал в повто­ре­нье: ведь даже на пер­вый взгляд похо­жее ока­зы­ва­ет­ся раз­ным, если срав­нить. Сколь­ко создал он раз­но­вид­но­стей листьев — и у каж­дой свои осо­бые при­ме­ты, сколь­ко живот­ных — и ни одно не сход­ству­ет² с дру­гим пол­но­стью, все­гда есть раз­ли­чия. Он сам от себя потре­бо­вал, чтобы раз­ные суще­ства были и не похо­жи, и не оди­на­ко­вы. А доб­ро­де­те­ли, по вашим же сло­вам, все рав­ны: зна­чит, они не могут быть оду­шев­лен­ны­ми суще­ства­ми.

(17) Кро­ме оду­шев­лен­но­го суще­ства, ничто не может дей­ст­во­вать само собою; но доб­ро­де­тель сама собою и не дей­ст­ву­ет — ей нужен чело­век. Все суще­ства делят­ся на разум­ных, как чело­век и боги, и нера­зум­ных, как зве­ри и скоты; доб­ро­де­те­ли непре­мен­но разум­ны, но при­том и не боги и не люди; зна­чит, они не могут быть оду­шев­лен­ны­ми суще­ства­ми. (18) Вся­кое разум­ное суще­ство, чтобы дей­ст­во­вать, долж­но быть спер­ва раз­дра­же­но видом какой-либо вещи, затем почув­ст­во­вать побуж­де­нье дви­нуть­ся, кото­рое нако­нец под­твер­жда­ет­ся согла­си­ем. Что это за согла­сие, я ска­жу. Мне пора гулять; но пой­ду я гулять толь­ко после того, как ска­жу себе об этом, а потом одоб­рю свое мне­ние. Пора мне сесть — но сяду я толь­ко после это­го. Тако­го согла­сия доб­ро­де­тель не зна­ет. (19) Пред­ставь себе, к при­ме­ру, разум­ность; как может она дать согла­сие: «пора мне гулять»? Это­го при­ро­да не допус­ка­ет: разум­ность пред­видит для того, кому при­над­ле­жит, а не для себя самой. Ведь она не может ни гулять, ни сидеть; зна­чит, согла­сия она не зна­ет, а без согла­сия нет и разум­но­го суще­ства. Если доб­ро­де­тель — суще­ство, то суще­ство разум­ное; но она не при­над­ле­жит к разум­ным, а зна­чит, и к оду­шев­лен­ным суще­ствам. (20) Если доб­ро­де­тель — оду­шев­лен­ное суще­ство, а вся­кое бла­го есть доб­ро­де­тель, зна­чит, вся­кое бла­го — оду­шев­лен­ное суще­ство. Наши это и при­зна­ют. Спа­сти отца — бла­го, вне­сти в сена­те разум­ное пред­ло­же­ние — бла­го, решить дело по спра­вед­ли­во­сти — бла­го; зна­чит, и спа­се­нье отца — оду­шев­лен­ное суще­ство, и разум­но выска­зан­ное пред­ло­же­ние — оду­шев­лен­ное суще­ство. Тут дело захо­дит так дале­ко, что нель­зя не засме­ять­ся. Пред­у­смот­ри­тель­но про­мол­чать — бла­го, хоро­шо поужи­нать — бла­го, зна­чит, и мол­ча­нье, и ужин — оду­шев­лен­ные суще­ства!

(21) Пра­во, мне хочет­ся подоль­ше поще­котать себя и поза­ба­вить­ся эти­ми хит­ро­ум­ны­ми глу­по­стя­ми. Если спра­вед­ли­вость и муже­ство — оду­шев­лен­ные суще­ства, то они и суще­ства зем­ные. Вся­кое зем­ное суще­ство мерзнет, хочет есть и пить; зна­чит, спра­вед­ли­вость мерзнет, муже­ство хочет есть, мило­сер­дие — пить. (22) И еще, поче­му бы мне не спро­сить, каков облик этих существ? Чело­ве­че­ский, лоша­ди­ный, зве­ри­ный? Если они при­пи­шут им круг­лую фор­му, как богу³, я спро­шу: а что, жад­ность, мотов­ство, без­рас­суд­ство тоже круг­лы? Ведь и они — оду­шев­лен­ные суще­ства. Если они их тоже округ­лят, я опять-таки спро­шу: а гуля­нье в меру — оду­шев­лен­ное суще­ство? Им при­дет­ся согла­сить­ся, а потом ска­зать, что и гуля­нье, будучи суще­ст­вом оду­шев­лен­ным, круг­ло.

(23) Впро­чем, не думай, буд­то я пер­вым из наших стал гово­рить не по пред­пи­сан­но­му, а по сво­е­му разу­ме­нию. И меж­ду Кле­ан­фом и его уче­ни­ком Хри­сип­пом не было согла­сья в том, что такое гуля­нье. Кле­анф гово­рит, что это дух посы­ла­ет­ся руко­во­дя­щим нача­лом⁴ к ногам, а Хри­сипп — что это само руко­во­дя­щее нача­ло. Так поче­му бы каж­до­му, по при­ме­ру само­го Хри­сип­па, не заявить о сво­ей само­сто­я­тель­но­сти и не высме­ять все это мно­же­ство существ, кото­ро­го и весь мир не вме­стит? (24) «Доб­ро­де­те­ли — это не мно­гие суще­ства, но все же суще­ства. Как чело­век быва­ет поэтом и ора­то­ром, оста­ва­ясь одним чело­ве­ком, так и доб­ро­де­те­ли — суще­ства, но не мно­гие. Душа спра­вед­ли­вая, и разум­ная, и муже­ст­вен­ная — это все одна душа, толь­ко состо­я­ние ее меня­ет­ся соот­вет­ст­вен­но доб­ро­де­те­лям». — (25) Лад­но, вопрос снят. Ведь и я пока­мест при­знаю душу суще­ст­вом оду­шев­лен­ным, а потом погля­жу, како­го суж­де­ния мне на этот счет дер­жать­ся; но вот что дея­нья души суть оду­шев­лен­ные суще­ства, я отри­цаю. Не то и все сло­ва ока­жут­ся оду­шев­лен­ны­ми, и все сти­хи. Ведь если разум­ная речь — бла­го, а бла­го — суще­ство оду­шев­лен­ное, зна­чит, и речь тоже. Разум­ные сти­хи — бла­го, бла­го — оду­шев­лен­ное суще­ство, зна­чит, и сти­хи тоже. Выхо­дит, что «Бит­вы и мужа пою» — оду­шев­лен­ное суще­ство, толь­ко его не назо­вут круг­лым, коль ско­ро оно о шести сто­пах⁵. — (26) Ты ска­жешь: «Вот уж, пра­во, занял­ся хит­ро­спле­те­нья­ми!» — А я лопа­юсь со сме­ху, когда вооб­ра­жаю себе оду­шев­лен­ны­ми суще­ства­ми и соле­цизм, и вар­ва­ризм, и сил­ло­гизм, и при­ду­мы­ваю для них, на манер живо­пис­ца, под­хо­дя­щие обли­чья.

Вот о чем мы рас­суж­да­ем, нахму­ря бро­ви и намор­щив лоб. Тут я не могу не ска­зать вме­сте с Цеци­ли­ем⁶: «О глу­по­сти уны­лые!» Смеш­но все это! Луч­ше зай­мем­ся чем-нибудь полез­ным и спа­си­тель­ным для нас, поищем, как нам про­бить­ся к доб­ро­де­те­ли, где веду­щие к ней доро­ги. (27) Учи меня не тому, оду­шев­лен­ное ли суще­ство храб­рость, а тому, что ни одно суще­ство не быва­ет счаст­ли­вым без храб­ро­сти, если не укре­пит себя про­тив все­го слу­чай­но­го и не усми­рит в мыс­лях все пре­врат­но­сти еще рань­ше, чем испы­та­ет их. Что такое храб­рость? Непри­ступ­ное укреп­ле­ние, обо­ро­ня­ю­щее чело­ве­че­скую сла­бость; кто воз­вел его вокруг себя, тот без­опас­но выдер­жит оса­ду жиз­ни: ведь у него есть свои силы, свое ору­жие. (28) Тут я хочу при­ве­сти тебе изре­че­нье наше­го Посидо­ния: «И не думай, буд­то ору­жье фор­ту­ны изба­вит тебя от опас­но­стей, — бей­ся тво­им соб­ст­вен­ным! Фор­ту­на про­тив себя не воору­жит. Зна­чит, даже сна­ря­жен­ные про­тив вра­га — про­тив нее без­оруж­ны». (29) Алек­сандр разо­рил и обра­тил в бег­ство и пер­сов, и гир­кан⁷, и индий­цев, и все пле­ме­на, сколь­ко их есть на восто­ке вплоть до Оке­а­на; а сам, одно­го дру­га поте­ряв, дру­го­го убив⁸, лежал в тем­но­те, один раз горюя о сво­ем зло­де­я­нии, в дру­гой — тоскуя об утра­те. Победи­тель столь­ких царей и наро­дов под­дал­ся гне­ву и печа­ли: ведь он ста­рал­ся под­чи­нить сво­ей вла­сти все, кро­ме стра­стей. (30) Каки­ми заблуж­де­нья­ми одер­жи­мы люди, кото­рые жаж­дут рас­про­стра­нить за море свое пра­во вла­де­ния, счи­та­ют себя счаст­ли­вей всех, если зай­мут воен­ной силой мно­же­ство про­вин­ций, при­со­еди­нив новые к ста­рым, — и не зна­ют, в чем состо­ит без­гра­нич­ная бого­рав­ная власть! Повеле­вать собою-вот пра­во вели­чай­ше­го из пове­ли­те­лей. (31) Пусть научат меня, сколь свя­щен­на спра­вед­ли­вость, блюду­щая чужое бла­го и ниче­го не доби­ваю­ща­я­ся, кро­ме одно­го: чтобы ею не пре­не­бре­га­ли. Ей нет дела до тще­сла­вия, до мол­вы: она сама собой доволь­на. Вот в чем каж­дый дол­жен убедить себя преж­де все­го: «Я дол­жен быть спра­вед­лив без­воз­мезд­но!» Мало того! Пусть убедит себя вот в чем: «Этой пре­крас­ней­шей из доб­ро­де­те­лей я рад буду пожерт­во­вать всем!» Пусть все помыс­лы отвер­нут­ся прочь от тво­их соб­ст­вен­ных выгод! Нель­зя смот­реть, будет ли за спра­вед­ли­вое дея­ние награ­да поми­мо самой спра­вед­ли­во­сти! (32) Запом­ни и то, что я гово­рил тебе недав­но: неваж­но, мно­гие ли зна­ют о тво­ей спра­вед­ли­во­сти. Кто хочет обна­ро­до­вать свою доб­ро­де­тель, тот ста­ра­ет­ся не ради доб­ро­де­те­ли, а ради сла­вы. Ты не хочешь быть спра­вед­ли­вым, не полу­чая вза­мен сла­вы? А ведь тебе, кля­нусь, при­дет­ся быть спра­вед­ли­вым и полу­чить вза­мен поно­ше­нье! И тогда, если ты мудр, тебе будет отрад­но дур­ное мне­ние, кото­рое ты снис­кал доб­ром. Будь здо­ров.