Домострой

«Домо­строй» по содер­жа­нию делит­ся на две части: в пер­вой речь идет о домаш­нем хозяй­стве, во вто­рой — о зем­леде­лии.

По фор­ме это диа­лог: в пер­вой части Сократ раз­го­ва­ри­ва­ет с Кри­то­бу­лом, во вто­рой Сократ рас­ска­зы­ва­ет Кри­то­бу­лу о сво­ей беседе с Исхо­ма­хом, кото­рый, в свою оче­редь, пере­да­ет Сокра­ту свой раз­го­вор с соб­ст­вен­ной женой. Лич­ность Сокра­та едва ли была под­хо­дя­ща для поуче­ния о хозяй­ст­вен­ных делах, так как Сократ ни домаш­ним хозяй­ст­вом, ни зем­леде­ли­ем не зани­мал­ся; но она уже была тра­ди­ци­он­ной для тако­го рода фило­соф­ских диа­ло­гов. Мыс­ли о хозяй­стве и зем­леде­лии, веро­ят­но, при­над­ле­жат само­му Ксе­но­фон­ту; воз­мож­но даже, что Исхо­мах — не кто иной, как сам Ксе­но­фонт, так что изо­бра­же­ние счаст­ли­вой брач­ной жиз­ни Исхо­ма­ха на самом деле пока­зы­ва­ет нам домаш­нюю жизнь само­го Ксе­но­фон­та.

«Домо­строй» начи­на­ет­ся сло­ва­ми: «Одна­жды я слы­шал, как он вел раз­го­вор и о домаш­нем хозяй­стве». Полу­ча­ет­ся впе­чат­ле­ние, что это сочи­не­ние слу­жит про­дол­же­ни­ем како­го-то дру­го­го. Вслед­ст­вие это­го еще в древ­но­сти была выска­за­на гипо­те­за, что «Домо­строй» есть про­дол­же­ние «Вос­по­ми­на­ний о Сокра­те», есть как бы пятая кни­га их. Из чис­ла новых кри­ти­ков одни соглас­ны с этим мне­ни­ем, дру­гие воз­ра­жа­ют про­тив него, ука­зы­вая на то, что в таком слу­чае и «Пир» надо счи­тать про­дол­же­ни­ем како­го-то сочи­не­ния, так как и в нем подоб­ное нача­ло.

«Домо­строй» Ксе­но­фон­та явля­ет­ся, может быть, пер­вым опы­том лите­ра­тур­ной обра­бот­ки тео­рии домо­вод­ства. Само собою разу­ме­ет­ся, что домо­вод­ству и преж­де учи­лись, но зна­ние дости­га­лось прак­ти­че­ским путем, без тео­рии. Пер­вы­ми тео­ре­ти­ка­ми домо­вод­ства были софи­сты, изби­рав­шие пред­ме­том сво­его пре­по­да­ва­ния имен­но прак­ти­че­ские, житей­ские вопро­сы. Мы име­ем пря­мое свиде­тель­ство Пла­то­на о том, что софист Про­та­гор учил, «как луч­ше все­го управ­лять сво­им домом и как сде­лать­ся спо­соб­ным государ­ст­вен­ным дея­те­лем и ора­то­ром» («Про­та­гор» 318e). В дру­гом месте у Пла­то­на Сократ рас­ска­зы­ва­ет, что Менон «жела­ет обла­дать таки­ми зна­ни­я­ми и каче­ства­ми, при помо­щи кото­рых люди хоро­шо управ­ля­ют дома­ми и горо­да­ми, уха­жи­ва­ют за роди­те­ля­ми и уме­ют при­ни­мать и про­во­жать сограж­дан и чуже­зем­цев, как сле­ду­ет порядоч­но­му чело­ве­ку» («Менон» 91a). Ту же мысль — о том, что домаш­нее хозяй­ство, как и управ­ле­ние государ­ст­вом, вхо­дит в про­грам­му фило­соф­ско­го обра­зо­ва­ния и пре­по­да­ва­ния, — выска­зы­ва­ет Сократ и в «Вос­по­ми­на­ни­ях» (IV 1, 2 и IV 2, 11). По-види­мо­му, и в тра­геди­ях Эври­пида, близ­ко­го к софи­стам по воз­зре­ни­ям, попа­да­лись какие-то заме­ча­ния по пово­ду домаш­не­го хозяй­ства: у Ари­сто­фа­на одна жен­щи­на винит Эври­пида, что он научил мужей запи­рать осо­бы­ми зам­ка­ми и даже запе­ча­ты­вать кла­до­вые, чтобы жены не мог­ли рас­по­ря­жать­ся при­па­са­ми по сво­е­му про­из­во­лу («Жен­щи­ны на празд­ни­ке Фесмофо­рии», ст. 418 и след.). В пер­вой поло­вине IV века было уже мно­го сочи­не­ний по раз­ным прак­ти­че­ским вопро­сам, как сель­ское хозяй­ство, коне­вод­ство, воен­ное дело, даже кули­нар­ное искус­ство. Таким обра­зом, Ксе­но­фонт в этом отно­ше­нии не был еди­нич­ным явле­ни­ем.

В каком году или даже в какой пери­од жиз­ни Ксе­но­фонт напи­сал «Домо­строй», нель­зя ска­зать, как и вооб­ще хро­но­ло­гия его сочи­не­ний неиз­вест­на: мне­ния спе­ци­а­ли­стов об этом часто рас­хо­дят­ся до край­но­сти. Вид­но толь­ко, что «Домо­строй» напи­сан после «Ана­ба­си­са» (дата кото­ро­го тоже неиз­вест­на), т. е. после похо­да Кира, судя по упо­ми­на­нию в гла­ве IV Кира, Ари­эя и забот пер­сид­ско­го царя о зем­леде­лии. Все­го веро­ят­нее, что «Домо­строй» напи­сан в Скил­лун­те, когда Ксе­но­фонт при­об­рел доста­точ­ную опыт­ность в сель­ском хозяй­стве.

В после­дую­щие вре­ме­на «Домо­строй» поль­зо­вал­ся извест­но­стью: Цице­рон пере­вел его на латин­ский язык; Тео­фраст (фило­соф IV века до н. э.) в сочи­не­нии о домаш­нем хозяй­стве (сохра­нив­шем­ся в чис­ле сочи­не­ний Ари­сто­те­ля) хва­лит «Домо­строй»; Фило­дем (фило­соф I века до н. э.) поле­ми­зи­ру­ет с ним; Вер­ги­лий в сво­их «Геор­ги­ках» поль­зу­ет­ся им. В новые вре­ме­на он был люби­мым чте­ни­ем (во фран­цуз­ском пере­во­де) у сель­ских хозя­ев во Фран­ции.

Дей­ст­ву­ю­щие лица в «Домо­строе» — Сократ и Кри­то­бул; Исхо­мах сам не участ­ву­ет в беседе, а Сократ пере­да­ет его раз­го­вор с женой. При раз­го­во­ре Сокра­та с Кри­то­бу­лом при­сут­ст­ву­ют в каче­стве немых лиц еще «дру­зья» (3, 1).

Кри­то­бул, сын Кри­то­на, близ­ко­го дру­га Сокра­та, — еще моло­дой чело­век, бога­тый, но небреж­но отно­ся­щий­ся к сво­е­му состо­я­нию, пре­дан­ный любов­ным наслаж­де­ни­ям.

Исхо­мах, по-види­мо­му, вымыш­лен­ное лицо: прав­да, у Лисия (XIX 46) упо­ми­на­ет­ся какой-то бога­тый чело­век, нося­щий это имя; но нель­зя с уве­рен­но­стью ска­зать, что он тож­де­ст­вен с нашим Исхо­ма­хом.

К како­му вре­ме­ни Ксе­но­фонт при­уро­чи­ва­ет этот раз­го­вор, вид­но из того, что в нем участ­ву­ет Сократ: сле­до­ва­тель­но, раз­го­вор про­ис­хо­дит рань­ше 399 года; с дру­гой сто­ро­ны, упо­ми­на­ет­ся поход Кира, погиб­ше­го в 401 году. Таким обра­зом, сце­ни­ров­ку это­го сочи­не­ния мож­но отне­сти толь­ко ко вре­ме­ни меж­ду эти­ми дву­мя года­ми.

(1) Одна­жды я слы­шал, как Сократ вел раз­го­вор и о домаш­нем хозяй­стве — при­бли­зи­тель­но такой.

—Ска­жи мне, Кри­то­бул, не прав­да ли, домо­вод­ство — это назва­ние какой-то нау­ки, так же, как меди­ци­на, куз­неч­ное дело, плот­ни­чье дело?

—Думаю, что так, — отве­чал Кри­то­бул.

(2) — Можем ли мы ска­зать, в чем состо­ит пред­мет домо­вод­ства, подоб­но тому, как мы мог­ли бы ска­зать, в чем состо­ит пред­мет каж­дой из тех наук?

—Мне кажет­ся, — отве­чал Кри­то­бул, — дело хоро­ше­го хозя­и­на состо­ит в хоро­шем управ­ле­нии хозяй­ст­вом.

(3) — А если бы мы ему пору­чи­ли управ­лять чужим хозяй­ст­вом, смог бы он так же хоро­шо управ­лять им, как сво­им, если бы захо­тел? — спро­сил Сократ. — Ведь плот­ник, хоро­шо знаю­щий свое дело, так же мог бы и для дру­го­го делать то, что дела­ет для себя; подоб­ным же обра­зом мог бы и хоро­ший хозя­ин.

—Думаю, что так, Сократ.

(4) — В таком слу­чае, может ли чело­век, знаю­щий это дело, хотя бы он сам не имел состо­я­ния, полу­чать пла­ту за управ­ле­ние чужим хозяй­ст­вом подоб­но стро­и­те­лю? — спро­сил Сократ.

—Да, кля­нусь Зев­сом, и боль­шую пла­ту будет полу­чать, если смо­жет, взяв в свои руки хозяй­ство, не толь­ко испол­нять все что сле­ду­ет, но еще на излиш­ки обо­га­щать хозяй­ство, — отве­чал Кри­то­бул.

(5) — А как мы опре­де­лим хозяй­ство? То же ли это, что дом, или же и все, что чело­век име­ет вне дома, тоже состав­ля­ет часть хозяй­ства?

—Мне кажет­ся, — отве­чал Кри­то­бул, — все, что чело­век име­ет, хотя бы оно нахо­ди­лось даже не в одном горо­де с вла­дель­цем, состав­ля­ет часть хозяй­ства.

(6) — Но ведь и вра­гов люди име­ют?

—Да, кля­нусь Зев­сом, неко­то­рые даже мно­гих.

—Неуже­ли и вра­гов мы назо­вем их иму­ще­ст­вом?

—Это было бы смеш­но, — отве­чал Кри­то­бул, — если бы чело­век, уве­ли­чи­ваю­щий чис­ло вра­гов, сверх того еще полу­чал бы пла­ту за это.

(7) — Ведь мы реши­ли, что хозяй­ство чело­ве­ка есть то же, что иму­ще­ство.

—Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Кри­то­бул, — иму­ще­ство — это то, что у чело­ве­ка есть хоро­ше­го; но если он име­ет что дур­ное, того я не назы­ваю иму­ще­ст­вом.

—По-види­мо­му, ты назы­ва­ешь иму­ще­ст­вом каж­до­го вещи, полез­ные ему.

—Конеч­но, — отве­чал он, — а то, что вредит, я счи­таю ско­рее убыт­ком, чем при­об­ре­те­ни­ем.

(8) — Зна­чит, если чело­век, купив лошадь, не уме­ет ею поль­зо­вать­ся, а пада­ет с нее и полу­ча­ет вред, то лошадь для него бес­по­лез­на?

—Да, коль ско­ро при­об­ре­те­ние есть нечто хоро­шее.

—Зна­чит, и зем­ля бес­по­лез­на для чело­ве­ка, кото­рый так возде­лы­ва­ет ее, что полу­ча­ет убы­ток?

—Да, конеч­но, и зем­ля бес­по­лез­на, коль ско­ро она его не кор­мит, а застав­ля­ет голо­дать.

(9) — Но ведь и овцы тоже, если бы кто от неуме­ния поль­зо­вать­ся овца­ми полу­чал убы­ток, и овцы для того не были бы полез­ны?

—Мне кажет­ся, нет.

—Зна­чит, ты, по-види­мо­му, полез­ные вещи счи­та­ешь при­об­ре­те­ни­ем, а вред­ные — нет.

—Вер­но.

(10) — Итак, эти вещи, хоть они одни и те же, для уме­ю­ще­го поль­зо­вать­ся ими — при­об­ре­те­ние, а для неуме­ю­ще­го — нет: напри­мер, флей­та для того, кто уме­ет искус­но играть, — при­об­ре­те­ние, а для того, кто не уме­ет, она ничем не луч­ше бес­по­лез­ных кам­ней, раз­ве толь­ко он ее про­даст.

—Да, если он ее не про­даст.

(11) — Вот имен­но: для того, кто не уме­ет поль­зо­вать­ся флей­той, она — при­об­ре­те­ние, если он ее про­да­ет; а если не про­да­ет, а вла­де­ет ею — нет.

—Мы рас­суж­да­ем после­до­ва­тель­но, Сократ, раз уже при­зна­но, что полез­ные пред­ме­ты — при­об­ре­те­ние. И в самом деле, если не про­да­вать флей­ту, то она — не при­об­ре­те­ние, пото­му что она совер­шен­но бес­по­лез­на; а если про­да­вать, то при­об­ре­те­ние.

(12) На это Сократ заме­тил:

—Да, если уме­ешь про­да­вать. А если про­да­вать ее в обмен на вещь, кото­рой не уме­ешь поль­зо­вать­ся, то и про­да­вае­мая флей­та не есть при­об­ре­те­ние, по тво­е­му рас­суж­де­нию.

—Вид­но, ты хочешь ска­зать, Сократ, что и день­ги ниче­го не зна­чат, если не уме­ешь поль­зо­вать­ся ими.

(13) — Да и ты, мне кажет­ся, согла­сен с тем, что при­об­ре­те­ние есть то, от чего мож­но полу­чать поль­зу. Вот, напри­мер, если кто станет исполь­зу­ет день­ги на то, что купит себе гете­ру и из-за нее повредит телу, повредит душе, повредит хозяй­ству, раз­ве уж будут ему день­ги полез­ны?

—Нико­им обра­зом, раз­ве толь­ко мы будем утвер­ждать, что при­об­ре­те­ни­ем явля­ют­ся и так назы­вае­мые сви­ные бобы¹, от кото­рых люди, поев­шие их, схо­дят с ума.

(14) — Так если не уме­ешь поль­зо­вать­ся день­га­ми, надо отло­жить их подаль­ше, Кри­то­бул, — чтобы даже и не счи­тать их иму­ще­ст­вом. А дру­зья, если уме­ешь ими поль­зо­вать­ся так, чтобы полу­чать от них поль­зу, что ска­жем мы про них?

—Они — при­об­ре­те­ние, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Кри­то­бул, — и гораздо боль­шее, чем волы, если вер­но, что они полез­нее волов.

(15) — Зна­чит, и вра­ги, по тво­е­му рас­суж­де­нию, — при­об­ре­те­ние для того, кто может полу­чать поль­зу от вра­гов.

—Мне кажет­ся, так.

—Зна­чит, дело хоро­ше­го хозя­и­на — уметь и вра­га­ми поль­зо­вать­ся, чтобы полу­чать поль­зу от вра­гов.

—Да, и как мож­но бо́льшую.

—И в самом деле, ты видишь, Кри­то­бул, сколь­ко хозяйств и у част­ных лиц и у тира­нов² обо­га­ща­ет­ся от вой­ны, — ска­зал Сократ.

(16) — Все это рас­суж­де­ние наше, мне кажет­ся, пра­виль­но, Сократ, — отве­чал Кри­то­бул. — Но какое мы выска­жем мне­ние по пово­ду того, что у неко­то­рых, как мы видим, есть и зна­ния и сред­ства, при помо­щи кото­рых они могут, работая, обо­га­щать свое хозяй­ство, а меж­ду тем они не хотят это­го делать, и пото­му, как мы видим, зна­ния для них бес­по­лез­ны? Не прав­да ли, для них тоже ни зна­ния, ни иму­ще­ство — не при­об­ре­те­ние?

(17) — Ты хочешь, Кри­то­бул, гово­рить со мною о рабах? — спро­сил Сократ.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, нет, — отве­чал Кри­то­бул, — а о неко­то­рых осо­бах очень даже хоро­ше­го рода: как я вижу, одни из них обла­да­ют зна­ни­я­ми, при­год­ны­ми на войне, дру­гие — зна­ни­я­ми, при­год­ны­ми в мир­ное вре­мя, но они не хотят при­ме­нять их на деле по той имен­но при­чине, дума­ет­ся мне, что у них нет гос­под.

(18) — Да раз­ве воз­мож­но, — отве­чал Сократ, — чтоб у них не было гос­под? Они меч­та­ют о сча­стье, хотят делать то, от чего мог­ли бы нажить состо­я­ние, но им меша­ют это делать их вла­сти­те­ли.

—Кто же они, — спро­сил Кри­то­бул, — эти невиди­мые гос­по­да, кото­рые власт­ву­ют над ними?

(19) — Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — они не невиди­мые, но даже очень види­мые. И что они очень сквер­ные, это и для тебя не тай­на, раз ты счи­та­ешь поро­ком ниче­го­неде­ла­ние, душев­ную дряб­лость, нера­ди­вость. (20) Да есть и дру­гие гос­по­жи, обман­щи­цы, нося­щие личи­ну радо­стей: азарт­ные игры, вред­ные зна­ком­ства; с тече­ни­ем вре­ме­ни и самим жерт­вам обма­на ста­но­вит­ся ясно, что это — печа­ли, лишь окру­жен­ные короч­кой радо­сти, кото­рые под­чи­ни­ли их сво­ей вла­сти и меша­ют им зани­мать­ся полез­ным делом.

(21) — Одна­ко, Сократ, — ска­зал Кри­то­бул, — дру­гим эти гос­по­жи не меша­ют работать: напро­тив, они выка­зы­ва­ют мно­го энер­гии в рабо­те, мно­го изо­бре­та­тель­но­сти по части дохо­дов; и тем не менее они дово­дят до разо­ре­ния свое хозяй­ство и попа­да­ют в безыс­ход­ную нуж­ду.

(22) — Да ведь и они — рабы, — воз­ра­зил Сократ, — и при­том рабы очень суро­вых гос­под: у одних это — любовь вкус­но поесть, у дру­гих — сла­до­стра­стие, у иных — пьян­ство, у дру­гих — какое-нибудь глу­пое и разо­ри­тель­ное тще­сла­вие; эти гос­по­да власт­ву­ют над людь­ми, кото­ры­ми овла­де­ют, очень суро­во: пока люди моло­ды и в силах работать, они застав­ля­ют их пла­тить дань и рас­хо­до­вать весь зара­боток на свои стра­сти; когда же заме­тят, что они не в силах работать от ста­ро­сти, то остав­ля­ют их в жерт­ву лихой ста­ро­сти и ста­ра­ют­ся еще дру­гих сде­лать сво­и­ми раба­ми. (23) Нет, Кри­то­бул, с эти­ми вра­га­ми надо вести не менее реши­тель­ную борь­бу за сво­бо­ду, чем с теми, кото­рые ста­ра­ют­ся пора­бо­тить нас силой ору­жия. Но непри­я­те­ли, если они — люди бла­го­род­ные, пора­бо­тив какой-нибудь народ, мно­гих обра­зу­мят, при­нудят испра­вить­ся и дадут им воз­мож­ность осталь­ную жизнь про­жить лег­че; а такие гос­по­жи, пока власт­ву­ют над людь­ми, нико­гда не пере­ста­ют мучить тело и душу и разо­рять их хозяй­ство.

(1) После это­го Кри­то­бул ска­зал при­бли­зи­тель­но так:

—Тво­их рас­суж­де­ний на эту тему, пожа­луй, я вполне доста­точ­но слы­шал; но, обра­ща­ясь к само­му себе, я нахо­жу, что доволь­но силь­но могу про­ти­вить­ся подоб­ным поро­кам. Поэто­му, если бы ты посо­ве­то­вал мне, что делать, чтобы обо­га­тить свой дом, то эти гос­по­жи, как ты их назы­ва­ешь, кажет­ся, не поме­ша­ли бы мне в этом. Нет, не бой­ся, подай мне доб­рый совет, какой можешь. Или ты решил, Сократ, что мы доста­точ­но бога­ты и в уве­ли­че­нии состо­я­ния, по-тво­е­му, нисколь­ко не нуж­да­ем­ся?

(2) — Что каса­ет­ся меня, — отве­чал Сократ, — если ты и меня при этом разу­ме­ешь, то, мне кажет­ся, я нисколь­ко не нуж­да­юсь в уве­ли­че­нии состо­я­ния: я доста­точ­но богат. А ты, Кри­то­бул, дума­ет­ся мне, очень беден, и, кля­нусь Зев­сом, ино­гда быва­ет очень даже жаль тебя.

(3) Тут Кри­то­бул засме­ял­ся и ска­зал:

—Ради богов ска­жи, Сократ, сколь­ко мож­но было бы выру­чить, по-тво­е­му, от про­да­жи тво­е­го иму­ще­ства и сколь­ко — от про­да­жи мое­го.

—Я думаю, — отве­чал Сократ, — если бы мне попал­ся хоро­ший поку­па­тель, то за мой дом со всем, что у меня есть, вполне сво­бод­но мож­но бы было выру­чить пять мин¹; а за твое иму­ще­ство, это я навер­но знаю, мож­но бы было выру­чить с лиш­ком в сто раз боль­ше это­го.

(4) — И ты, зная это, дума­ешь, что тебе нет надоб­но­сти в уве­ли­че­нии состо­я­ния, а меня тебе жаль, что я беден?

—Да, — отве­чал Сократ, — пото­му что мое­го состо­я­ния хва­та­ет на то, чтобы у меня было все в доста­точ­ном для меня коли­че­стве. А для того обра­за жиз­ни, кото­рый ты ведешь, и для под­дер­жа­ния тво­е­го име­ни тебе не хва­тит, хоть бы втрое боль­ше при­ба­ви­лось у тебя к тому, что ты теперь име­ешь.

(5) — Поче­му же? — спро­сил Кри­то­бул.

—Пото­му что, во-пер­вых, тебе при­хо­дит­ся при­но­сить мно­го жертв, и боль­ших: ина­че, пожа­луй, ни боги, ни люди не ста­ли бы тер­петь тебя; затем, по сво­е­му поло­же­нию ты дол­жен при­ни­мать мно­го чуже­стран­цев, да еще рос­кош­но; затем, уго­щать сограж­дан и ока­зы­вать им одол­же­ния: ина­че лишишь­ся их под­держ­ки. (6) Кро­ме того, как я вижу, и государ­ство уже теперь нала­га­ет на тебя боль­шие повин­но­сти² — на содер­жа­ние лоша­дей, на поста­нов­ку хоров, на устрой­ство гим­на­сти­че­ских игр, на покро­ви­тель­ство мете­кам; а если уж вой­на слу­чит­ся, то, навер­ное, тебя заста­вят еще столь­ко сна­ря­жать судов и пла­тить воен­ных нало­гов, что тебе нелег­ко будет нести это бре­мя. А если афи­няне най­дут, что ты испол­ня­ешь что-нибудь из это­го неудо­вле­тво­ри­тель­но, то, без сомне­ния, нака­жут тебя ничуть не мень­ше, чем если бы они ули­чи­ли тебя в кра­же их соб­ст­вен­ных денег. (7) Сверх того, я вижу, ты вооб­ра­жа­ешь, что ты богат, и не дума­ешь о добы­ва­нии денег, а все­це­ло занят любов­ны­ми дела­ми³, как буд­то это тебе поз­во­ли­тель­но. Вот поче­му мне жаль тебя, как бы с тобою не слу­чи­лась какая непо­пра­ви­мая беда, — не попасть бы тебе в край­нюю нуж­ду. (8) У меня, если бы даже мне и пона­до­би­лось что-нибудь, — навер­но, и ты это зна­ешь, — есть люди, спо­соб­ные мне помочь, так что даже совсем ничтож­ные пожерт­во­ва­ния с их сто­ро­ны пере­пол­ни­ли бы меня богат­ст­вом; а твои дру­зья, хоть име­ют гораздо боль­ше средств для сво­его обра­за жиз­ни, чем ты для сво­его, все-таки смот­рят, как бы от тебя пожи­вить­ся.

(9) Тогда Кри­то­бул ска­зал:

—Про­тив это­го, Сократ, я не могу ниче­го воз­ра­зить. Одна­ко пора тебе при­нять­ся за руко­вод­ство мною, чтобы мне на самом деле не стать жал­ким.

Выслу­шав это, Сократ ска­зал:

—Ты не нахо­дишь стран­ны­ми свои сло­ва, Кри­то­бул? Немно­го рань­ше, когда я гово­рил, что я богат, ты посме­ял­ся надо мной, что, дескать, я даже и не знаю, что такое богат­ство, и в кон­це кон­цов ули­чил меня в ошиб­ке и заста­вил сознать­ся, что у меня нет даже сотой доли тво­е­го состо­я­ния; а теперь про­сишь меня руко­во­дить тобой и забо­тить­ся, чтобы и в самом деле тебе не стать совсем бед­ным.

(10) — Да, я вижу, Сократ, — ска­зал Кри­то­бул, — ты зна­ешь одно сред­ство к обо­га­ще­нию: ты уме­ешь жить так, чтоб оста­вал­ся изли­шек. Поэто­му я наде­юсь, что чело­век, у кото­ро­го оста­ет­ся изли­шек от немно­го­го, еще лег­че может сде­лать так, чтобы оста­вал­ся боль­шой изли­шек от мно­го­го.

(11) — Раз­ве ты не пом­нишь, как сей­час в нашем раз­го­во­ре ты не давал мне даже пик­нуть, утвер­ждая, что для неуме­ю­ще­го поль­зо­вать­ся лошадь­ми лоша­ди не при­об­ре­те­ние, точ­но так же, как зем­ля, овцы, день­ги, — сло­вом, все то, чем не уме­ешь поль­зо­вать­ся? Конеч­но, полу­ча­ет­ся доход от таких вещей; но я-то как, по-тво­е­му, мог бы дой­ти до уме­нья поль­зо­вать­ся чем-нибудь подоб­ным, когда у меня реши­тель­но ниче­го из это­го нико­гда не быва­ло?

(12) — Одна­ко мы реши­ли, что хоть бы у кого и не было иму­ще­ства, все-таки воз­мож­но какое-то зна­ние хозяй­ства. Так что же меша­ет и тебе его знать?

—Кля­нусь Зев­сом, то имен­но, что поме­ша­ло бы чело­ве­ку так­же уметь играть на флей­те, если бы ни сам он нико­гда не вла­дел флей­той, ни дру­гой не доста­вил бы ему слу­чая учить­ся играть на сво­ей. (13) Так вот, и я нахо­жусь в таком поло­же­нии отно­си­тель­но хозяй­ства: и сам я нико­гда не вла­дел состо­я­ни­ем, на кото­ром я мог бы изу­чить хозяй­ство, и дру­гой никто не давал мне управ­лять сво­им иму­ще­ст­вом; толь­ко ты хочешь теперь дать. А конеч­но, кто в пер­вый раз учит­ся играть, пор­тит и лиру; и я, если бы взду­мал на тво­ем хозяй­стве учить­ся хозяй­ни­чать, пожа­луй, вко­нец разо­рил бы твое хозяй­ство.

(14) На это Кри­то­бул заме­тил:

—Как хочет­ся тебе, Сократ, увер­нуть­ся и не помочь мне нести лег­че бре­мя неиз­беж­ных трудов моих!

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — воз­ра­зил Сократ, — вовсе нет: что могу, я очень охот­но сооб­щу тебе. (15) Если бы ты при­шел ко мне за огнем, а у меня его не было бы, думаю, ты не стал бы уко­рять меня, когда бы я повел тебя в дру­гое место, где ты мог бы достать его. Точ­но так же, если бы ты про­сил у меня воды и я, не имея ее сам, повел бы тебя в дру­гое место за нею, и это­го, навер­но, ты не поста­вил бы мне в укор. Рав­ным обра­зом, если бы ты хотел научить­ся музы­ке у меня, а я ука­зал бы тебе людей, гораздо более меня искус­ных в музы­ке, кото­рые к тому же были бы бла­го­дар­ны тебе за то, что ты жела­ешь у них учить­ся, в чем ты стал бы уко­рять меня в таком слу­чае?

—По спра­вед­ли­во­сти, ни в чем, Сократ.

(16) — Если так, то я ука­жу тебе, Кри­то­бул, дру­гих, гораздо более меня све­ду­щих во всем том, чему ты жаж­дешь учить­ся у меня. При­зна­юсь, меня инте­ре­со­ва­ло, кто у нас в горо­де явля­ет­ся глав­ным зна­то­ком в той или дру­гой обла­сти. (17) Я заме­тил как-то, что от одно­го и того же заня­тия одни быва­ют чрез­вы­чай­но бед­ны, дру­гие чрез­вы­чай­но бога­ты. Это меня страш­но уди­ви­ло, и я решил, что сто­ит посмот­реть, в чем тут дело. Я стал наблюдать и нашел, что это вполне есте­ствен­но: (18) кто зани­ма­ет­ся делом кое-как, тот, я видел, тер­пит убы­ток; а кто с напря­жен­ным вни­ма­ни­ем забо­тит­ся о нем, тот испол­ня­ет его и ско­рее, и лег­че, и при­быль­нее. Если ты захо­чешь поучить­ся у них, и если бог не будет про­тив тебя, то, думаю, и ты ста­нешь лов­ким дель­цом.

(1) Выслу­шав это, Кри­то­бул ска­зал:

—Теперь, конеч­но, я уж тебя не отпу­щу, Сократ, пока ты не дока­жешь мне того, что обе­щал в при­сут­ст­вии этих дру­зей¹.

—Ну что, Кри­то­бул, — отве­чал Сократ, — если я тебе дока­жу спер­ва то, что одни на боль­шие день­ги стро­ят дома никуда не год­ные, а дру­гие на день­ги гораздо мень­шие — дома, в кото­рых есть все, что нуж­но, при­зна­ешь ли ты, что это — одно из дел, касаю­щих­ся домо­вод­ства?

—Да, конеч­но, — отве­чал Кри­то­бул.

(2) — А что, если после это­го я дока­жу тебе то, что нахо­дит­ся в свя­зи с этим, а имен­но, что они име­ют мно­же­ство домаш­них вещей вся­ко­го рода и все-таки не могут поль­зо­вать­ся ими, когда они нуж­ны, и даже не зна­ют, целы ли они у них, а пото­му и сами видят мно­го горя, и слу­гам мно­го горя достав­ля­ют; а у дру­гих, у кото­рых вещей нисколь­ко не боль­ше, но даже мень­ше, чем у тех, тот­час все, что им нуж­но, гото­во к употреб­ле­нию?

(3) — Так какая же при­чи­на это­го, Сократ, как не та, что у одних вещи бро­ше­ны где попа­ло, а у дру­гих каж­дая вещь лежит на месте?

—Да, кля­нусь Зев­сом, — заме­тил Сократ, — и даже не на пер­вом попав­шем­ся месте, а все вещи раз­ло­же­ны там, где им сле­ду­ет быть.

—И это, мне кажет­ся, — ска­зал Кри­то­бул, — тоже отно­сит­ся к хозяй­ству.

(4) — А что, — про­дол­жал Сократ, — если я тебе пока­жу, что и слу­ги в одном месте все почти зако­ва­ны и все-таки часто убе­га­ют, а в дру­гом месте ходят на сво­бо­де и жела­ют работать и оста­вать­ся, не най­дешь ли ты, что это — хозяй­ст­вен­ное дело, на кото­рое сто­ит посмот­реть?

—Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Кри­то­бул, — и очень даже.

(5) — А если я пока­жу тебе еще, что, обра­ба­ты­вая похо­жие земель­ные участ­ки, одни жалу­ют­ся, что разо­ри­лись от зем­леде­лия и бед­ст­ву­ют, а у дру­гих бла­го­да­ря зем­леде­лию есть все, что им нуж­но, в изоби­лии и в пре­крас­ном виде?

—Кля­нусь Зев­сом, прав­да, — отве­чал Кри­то­бул. — Быть может, они тра­тят день­ги не толь­ко на то, что нуж­но, но и на то, что при­но­сит вред и хозя­и­ну, и хозяй­ству.

(6) — Может быть, есть и такие, — отве­чал Сократ. — Но я не про них гово­рю, а про тех, у кото­рых нет средств даже на необ­хо­ди­мые рас­хо­ды, хоть они и зани­ма­ют­ся зем­леде­ли­ем, как гово­рят.

—Какая же может быть при­чи­на это­го, Сократ?

—Я тебя и к ним пове­ду, — отве­чал Сократ, — а ты, смот­ря на них, конеч­но, пой­мешь.

—Да, кля­нусь Зев­сом, если толь­ко смо­гу.

(7) — В таком слу­чае тебе надо посмот­реть, чтобы испы­тать себя, пой­мешь ли ты это. А то, я знаю, ты вста­ешь очень рано², чтобы смот­реть тра­гедии и комедии, идешь очень дале­ко и изо всех сил ста­ра­ешь­ся уго­во­рить меня идти смот­реть вме­сте с тобою; а на такое зре­ли­ще ты нико­гда меня не при­гла­шал.

—Так я кажусь тебе смеш­ным, Сократ?

(8) — А само­му себе еще смеш­нее, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ. — А если я пока­жу тебе, что и содер­жа­ние лоша­дей³ одних дове­ло до того, что они не име­ют кус­ка хле­ба, а дру­гие бла­го­да­ря содер­жа­нию лоша­дей очень бога­ты и рады, что нажи­ва­ют день­ги?

—Так и я вижу и знаю и тех и этих, но от это­го нисколь­ко не попа­даю в чис­ло полу­чаю­щих при­быль.

(9) — Да, пото­му что ты смот­ришь на них, как на акте­ров в тра­гедии и комедии: на акте­ров ты смот­ришь не за тем, думаю, чтобы стать поэтом, а чтобы усла­дить зре­ние или слух. Это, пожа­луй, пра­виль­но, пото­му что поэтом стать ты не хочешь; но если дер­жать лоша­дей тебя застав­ля­ет необ­хо­ди­мость, то не глу­по ли с тво­ей сто­ро­ны не ста­рать­ся не быть про­фа­ном в этом деле, тем более что одни и те же зна­ния полез­ны для веде­ния дела и дают при­быль при про­да­же?

(10) — Ты сове­ту­ешь мне объ­ез­жать моло­дых лоша­дей, Сократ?

—Нет, кля­нусь Зев­сом, нисколь­ко не боль­ше, чем поку­пать рабов и обу­чать их с дет­ства зем­леде­лию. Но, мне кажет­ся, что и лоша­ди и люди дости­га­ют тако­го воз­рас­та, когда они уже полез­ны и в то же вре­мя посте­пен­но дела­ют­ся все луч­ше. Я могу пока­зать, что и по отно­ше­нию к женам одни мужья дер­жат себя так, что в женах нахо­дят себе помощ­ниц для умно­же­ния состо­я­ния, а дру­гие, огром­ное боль­шин­ство, так, что разо­ря­ют хозяй­ство.

(11) — А кого винить в этом, Сократ, — мужа или жену?

—Если овца пло­ха, — отве­чал Сократ, — то обык­но­вен­но мы виним пас­ту­ха, и если у лоша­ди есть недо­стат­ки, мы бра­ним всад­ни­ка; что же каса­ет­ся жен­щи­ны, то, если муж ее учит доб­ру, а она дур­но ведет хозяй­ство, тогда, конеч­но, по спра­вед­ли­во­сти на жену пада­ет вина. Но если он не станет учить ее хоро­ше­му и она ниче­го не будет знать, тогда не падет ли по спра­вед­ли­во­сти вина на мужа? (12) Вот мы все здесь дру­зья, — про­дол­жал Сократ, — так ска­жи-ка нам всю прав­ду, Кри­то­бул: есть ли кто на све­те, кому ты пору­ча­ешь боль­ше важ­ных дел, чем жене?

—Нико­му, — отве­чал он.

—А есть ли кто, с кем ты мень­ше раз­го­ва­ри­ва­ешь, чем с женой?

—Есть, но не мно­го.

(13) — А когда ты женил­ся на ней, она была совсем моло­день­кой девоч­кой⁴, кото­рая почти ниче­го не успе­ла увидеть и услы­шать?

—Конеч­но.

—Так гораздо уди­ви­тель­нее, что она уме­ет ска­зать или сде­лать хоть что-нибудь нуж­ное, чем если сде­ла­ет про­мах.

(14) — А у кого хоро­шие жены, как ты гово­ришь, Сократ, те сами их обу­чи­ли?

—Самое луч­шее — рас­смот­реть этот вопрос. Я позна­ком­лю тебя еще с Аспа­си­ей⁵, кото­рая все это тебе пока­жет с бо́льшим зна­ни­ем дела, чем я. (15) Если жен­щи­на — хоро­шая помощ­ни­ца в хозяй­стве, то, я думаю, она оди­на­ко­во с мужем спо­соб­ст­ву­ет бла­го­по­лу­чию. Сред­ства вхо­дят в дом обык­но­вен­но бла­го­да­ря дея­тель­но­сти мужа, а рас­хо­ду­ют­ся боль­шей частью под над­зо­ром жены; если ее рас­по­ря­же­ния хоро­ши, состо­я­ние умно­жа­ет­ся; если дур­ны, состо­я­ние умень­ша­ет­ся. (16) И во всех дру­гих видах зна­ния, думаю, я мог бы пока­зать тебе, если ты нахо­дишь это нуж­ным, людей, работаю­щих с успе­хом.

(1) — Нет, все отрас­ли зна­ния к чему тебе пока­зы­вать, Сократ? — ска­зал Кри­то­бул. — И работ­ни­ков, каких нуж­но, по всем заня­ти­ям достать нелег­ко, и при­об­ре­сти зна­ние их невоз­мож­но. Нет, какие зна­ния счи­та­ют­ся самы­ми бла­го­род­ны­ми и каки­ми зани­мать­ся мне было бы наи­бо­лее при­лич­но, те ты мне и пока­зы­вай, а так­же и работаю­щих в этих обла­стях, да и сам помо­гай для изу­че­ния их, сколь­ко можешь, сво­и­ми настав­ле­ни­я­ми.

(2) — Пре­крас­но, Кри­то­бул, — ска­зал Сократ. — Дей­ст­ви­тель­но, заня­тие так назы­вае­мы­ми ремес­ла­ми зазор­но и, есте­ствен­но, поль­зу­ет­ся очень дур­ной сла­вой в горо­дах¹. Ведь ремес­ло вредит телу и рабо­чих и над­смотр­щи­ков, застав­ляя их вести сидя­чий образ жиз­ни, без солн­ца, а при неко­то­рых ремес­лах при­хо­дит­ся про­во­дить целый день у огня. А когда тело изне­жи­ва­ет­ся, то и душа ста­но­вит­ся гораздо сла­бее. (3) К тому же ремес­ло остав­ля­ет очень мало сво­бод­но­го вре­ме­ни для заботы еще о дру­зьях и род­ном горо­де. Поэто­му ремес­лен­ни­ки счи­та­ют­ся непри­год­ны­ми для дру­же­ско­го сооб­ще­ства и пло­хи­ми защит­ни­ка­ми оте­че­ства. А в неко­то­рых горо­дах, осо­бен­но в тех, кото­рые сла­вят­ся воен­ным делом, даже и не доз­во­ля­ет­ся нико­му из граж­дан зани­мать­ся ремес­ла­ми.

(4) — А нам чем ты сове­ту­ешь зани­мать­ся, Сократ?

—Раз­ве нам стыд­но будет, — отве­чал Сократ, — после­до­вать при­ме­ру пер­сид­ско­го царя?² Он, гово­рят, счи­та­ет одни­ми из самых бла­го­род­ных и нуж­ных заня­тий зем­леде­лие и воен­ное искус­ство и чрез­вы­чай­но забо­тит­ся о том и о дру­гом.

(5) Выслу­шав это, Кри­то­бул ска­зал:

—И ты это­му веришь, Сократ, что пер­сид­ский царь забо­тит­ся еще и о зем­леде­лии?

—Вот каким обра­зом мы рас­смот­рим этот вопрос, Кри­то­бул, — отве­чал Сократ, — тогда, может быть, узна­ем, забо­тит­ся ли он и об этом. Что каса­ет­ся воен­но­го дела, то о нем он чрез­вы­чай­но забо­тит­ся — в этом мы все соглас­ны. Пра­ви­те­лям всех наро­дов, с кото­рых он берет пода­ти, он назна­чил, на какое чис­ло всад­ни­ков, стрел­ков, пращ­ни­ков и щито­нос­цев³ каж­дый из них обя­зан достав­лять содер­жа­ние, — чис­ло такое, кото­ро­го доста­точ­но, чтобы дер­жать в пови­но­ве­нии под­власт­ные ему наро­ды и, в слу­чае напа­де­ния вра­гов, защи­щать стра­ну; (6) а кро­ме этих войск, он содер­жит гар­ни­зо­ны в кре­по­стях. Содер­жа­ние гар­ни­зо­ну достав­ля­ет пра­ви­тель, кото­ро­му это назна­че­но, а царь еже­год­но дела­ет смотр наем­ным вой­скам и вооб­ще всем, кому при­ка­за­но быть при ору­жии; и все вой­ска, кро­ме гар­ни­зо­нов кре­по­стей, он созы­ва­ет в одно место, кото­рое назы­ва­ет­ся сбор­ным пунк­том; части, рас­по­ло­жен­ные око­ло его жили­ща, он осмат­ри­ва­ет сам, а для осмот­ра частей, рас­по­ло­жен­ных дале­ко, посы­ла­ет дове­рен­ных людей. (7) Тех гар­ни­зон­ных коман­ди­ров, тыся­че­на­чаль­ни­ков и сатра­пов⁴, у кото­рых назна­чен­ный им ком­плект войск ока­жет­ся в пол­ном соста­ве и при­том снаб­жен доб­ро­ка­че­ст­вен­ны­ми лошадь­ми и воору­же­ни­ем, тех пра­ви­те­лей воз­ве­ли­чи­ва­ет подо­баю­щим поче­том и обо­га­ща­ет боль­ши­ми подар­ка­ми; а если он най­дет, что какой-либо пра­ви­тель не про­яв­ля­ет над­ле­жа­щей заботы о гар­ни­зоне или неза­кон­но нажи­ва­ет­ся в ущерб ему, того он жесто­ко нака­зы­ва­ет, отре­ша­ет от долж­но­сти и ста­вит дру­го­го началь­ни­ка. Так вот, этот образ дей­ст­вий его пока­зы­ва­ет нам, что он несо­мнен­но забо­тит­ся о воен­ном деле. (8) Затем, какую часть стра­ны он при про­езде сам осмат­ри­ва­ет, ту он сам про­ве­ря­ет; а какую сам не осмат­ри­ва­ет, посы­ла­ет для осмот­ра ее дове­рен­ных людей. Когда он заме­ча­ет, что бла­го­да­ря дея­тель­но­сти како­го-либо пра­ви­те­ля и область его густо засе­ле­на, и зем­ля обра­бота­на и заса­же­на дере­вья­ми, кото­рые про­из­во­дит область, и хлеб­ны­ми зла­ка­ми, тому пра­ви­те­лю он при­бав­ля­ет еще зем­ли, награж­да­ет его подар­ка­ми и отли­ча­ет почет­ным местом; когда же он видит, что у пра­ви­те­ля область не обра­бота­на и мало­люд­на вслед­ст­вие ли его при­тес­не­ний, или пре­вы­ше­ния вла­сти, или нера­де­ния, того он нака­зы­ва­ет, отре­ша­ет от долж­но­сти и ста­вит дру­го­го пра­ви­те­ля. (9) Раз­ве пока­зы­ва­ет такой образ дей­ст­вий его, что он мень­ше забо­тит­ся о возде­лы­ва­нии зем­ли насе­ле­ни­ем, чем об охране ее вой­ска­ми? Мало того: пра­ви­те­ли, назна­чен­ные им для той и дру­гой цели, не одни и те же: одни управ­ля­ют насе­ле­ни­ем и сель­ски­ми рабо­чи­ми и соби­ра­ют с них пода­ти, а дру­гие управ­ля­ют воору­жен­ной силой и кре­по­стя­ми. (10) Если началь­ник гар­ни­зо­на недо­ста­точ­но защи­ща­ет стра­ну, то граж­дан­ский пра­ви­тель, заве­дую­щий поле­вы­ми работа­ми, жалу­ет­ся на него, что он не может обра­ба­ты­вать зем­лю из-за недо­стат­ка охра­ны. Если же началь­ник гар­ни­зо­на водво­ря­ет мир для поле­вых работ, а у пра­ви­те­ля область ока­зы­ва­ет­ся все-таки мало­люд­ной и необ­ра­ботан­ной, то началь­ник в свою оче­редь жалу­ет­ся на него. (11) И дей­ст­ви­тель­но, насе­ле­ние, пло­хо обра­ба­ты­ваю­щее зем­лю, обык­но­вен­но не достав­ля­ет содер­жа­ния гар­ни­зон­ным вой­скам и не может пла­тить пода­тей. А где назна­ча­ет­ся сатрап⁴, он заве­ду­ет и тем и дру­гим.

(12) После это­го Кри­то­бул ска­зал:

—Если царь дей­ст­ви­тель­но посту­па­ет так, Сократ, то, мне кажет­ся, о зем­леде­лии он забо­тит­ся нисколь­ко не мень­ше, чем о воен­ном деле.

(13) — Мало это­го, — про­дол­жал Сократ, — он забо­тит­ся, чтобы во всех местах, где он живет и куда наез­жа­ет, были сады, так назы­вае­мые «пара­ди­сы»⁵, и чтобы они были напол­не­ны все­ми луч­ши­ми про­из­веде­ни­я­ми зем­ли; в этих местах он сам по боль­шей части живет, когда не меша­ет это­му вре­мя года.

(14) — Кля­нусь Зев­сом, Сократ, — заме­тил Кри­то­бул, — зна­чит, насе­ле­ние долж­но забо­тить­ся, чтобы в местах, где он сам пре­бы­ва­ет, сады были как мож­но луч­ше укра­ше­ны дере­вья­ми и все­ми дру­ги­ми хоро­ши­ми про­из­веде­ни­я­ми зем­ли.

(15) — Неко­то­рые утвер­жда­ют, Кри­то­бул, — про­дол­жал Сократ, — что даже когда царь разда­ет подар­ки, то в первую оче­редь он зовет отли­чив­ших­ся на войне, пото­му что бес­по­лез­но рас­па­хи­вать мно­го зем­ли, если не будет защит­ни­ков; а затем пра­ви­те­лей, луч­ше всех под­дер­жи­ваю­щих порядок в сво­ей обла­сти и сде­лав­ших ее пло­до­род­ной, гово­ря, что и храб­рые не могут жить, если не будет зем­ледель­цев. (16) Гово­рят, и Кир⁶, самый слав­ный из царей, одна­жды ска­зал созван­ным для полу­че­ния подар­ков, что он сам по спра­вед­ли­во­сти мог бы полу­чать подар­ки, пред­на­зна­чен­ные для тех и дру­гих, пото­му что он отлич­но уме­ет под­дер­жи­вать порядок в стране и защи­щать ее бла­го­устрой­ство.

(17) — Так, зна­чит, Сократ, — заме­тил Кри­то­бул, — если Кир это гово­рил, то он гор­дил­ся спо­соб­но­стью делать стра­ну пло­до­род­ной и бла­го­устро­ен­ной не мень­ше, чем сво­ей воин­ской доб­ле­стью.

(18) — Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Сократ, — если бы Кир остал­ся жив, мне кажет­ся, он стал бы отлич­ным пра­ви­те­лем. Поми­мо мно­гих дру­гих дока­за­тельств в поль­зу это­го, мож­но ука­зать на то, что когда Кир шел вой­ной про­тив бра­та, оспа­ри­вая у него пре­стол, то от Кира, гово­рят, не было ни одно­го пере­беж­чи­ка к царю, а от царя к Киру мно­го десят­ков тысяч⁷. (19) Я и то счи­таю важ­ным дока­за­тель­ст­вом заслуг пра­ви­те­ля, что люди ему доб­ро­воль­но пови­ну­ют­ся и в опас­но­сти гото­вы оста­вать­ся при нем. А его дру­зья и при жиз­ни его сра­жа­лись на его сто­роне, и после его смер­ти все пали в сра­же­нии вокруг его тру­па, кро­ме Ари­эя⁸ (Ари­эй сто­ял тогда на левом флан­ге). (20) Так вот, гово­рят, что когда Лисандр⁹ при­вез это­му Киру подар­ки от союз­ни­ков, то Кир, как сам Лисандр рас­ска­зы­вал как-то одно­му сво­е­му при­я­те­лю в Мега­рах, любез­но при­нял его и меж­ду про­чим сам пока­зы­вал ему свой сад в Сар­дах¹⁰. (21) Лисандр вос­хи­щал­ся садом, что дере­вья кра­си­вы, поса­же­ны все на оди­на­ко­вом рас­сто­я­нии, ряды дере­вьев пря­мы, все кра­си­во рас­по­ло­же­но под пря­мы­ми угла­ми, бла­го­уха­ния раз­но­го рода сопро­вож­да­ют их при про­гул­ке. В вос­тор­ге от это­го Лисандр ска­зал: «Конеч­но, Кир, я вос­хи­ща­юсь кра­сотой все­го это­го; но еще гораздо боль­ше я удив­ля­юсь чело­ве­ку, раз­ме­рив­ше­му и устро­ив­ше­му тебе все это». (22) При этих сло­вах Кир обра­до­вал­ся и ска­зал: «Так вот, Лисандр, все это раз­ме­рил и устро­ил я, а неко­то­рые рас­те­ния и поса­дил сам». (23) Тогда Лисандр посмот­рел на него и, видя кра­соту одеж­ды, кото­рая была на нем, чув­ст­вуя запах от нее, видя оже­ре­лья и брас­ле­ты и дру­гие укра­ше­ния, какие на нем были, ска­зал: «Что ты гово­ришь, Кир? Ты сво­и­ми рука­ми поса­дил что-нибудь из это­го?» (24) Кир отве­чал: «Ты удив­ля­ешь­ся это­му, Лисандр? Кля­нусь тебе Мит­рою¹¹, когда я здо­ров, я нико­гда не сажусь за обед, пока не вспо­тею, зани­ма­ясь каким-нибудь воен­ным упраж­не­ни­ем или зем­ледель­че­ской работой или вооб­ще над чем-либо усерд­но трудясь». (25) При этих сло­вах, как рас­ска­зы­вал Лисандр, он сам подал руку Киру и ска­зал: «Мне кажет­ся, ты по пра­ву поль­зу­ешь­ся сча­стьем, Кир: ты поль­зу­ешь­ся им за то, что ты — доб­ро­де­тель­ный чело­век».

(1) — Это я рас­ска­зы­ваю тебе, Кри­то­бул, — про­дол­жал Сократ, — пото­му что от заня­тия зем­леде­ли­ем не могут удер­жать­ся даже очень бога­тые люди. Как вид­но, заня­тие им — это вме­сте и какое-то удо­воль­ст­вие, и обо­га­ще­ние, и упраж­не­ние тела, даю­щее силу для испол­не­ния вся­ко­го труда, при­лич­но­го сво­бод­но­му чело­ве­ку. (2) Так, во-пер­вых, все, чем люди живы, это зем­ля им при­но­сит, если они ее обра­ба­ты­ва­ют, да еще вдо­ба­вок при­но­сит им то, от чего они полу­ча­ют удо­воль­ст­вие; (3) потом все, чем они укра­ша­ют алта­ри и изо­бра­же­ния богов и чем сами укра­ша­ют­ся, и это зем­ля достав­ля­ет с самым при­ят­ным запа­хом и в самом при­ят­ном виде; далее, мно­же­ство вещей, употреб­ля­е­мых в пищу, она частью про­из­во­дит, частью кор­мит, — и ското­вод­ство ведь свя­за­но с зем­леде­ли­ем, — так что люди име­ют воз­мож­ность и богов уми­ло­стив­лять жерт­во­при­но­ше­ни­я­ми, и сами поль­зо­вать­ся. (4) Одна­ко, достав­ляя в таком изоби­лии вся­кие бла­га, зем­леде­лие не поз­во­ля­ет брать их, пре­да­ва­ясь неге, но при­уча­ет пере­но­сить холод зимою и жару летом. Для тех, кто работа­ет сво­и­ми рука­ми, оно слу­жит упраж­не­ни­ем и при­да­ет им силу; а кто смот­рит за зем­ледель­че­ски­ми работа­ми, тех оно укреп­ля­ет, рано про­буж­дая и застав­ляя про­вор­но дви­гать­ся, пото­му что и в деревне и в горо­де самые важ­ные дела быва­ют все­гда в опре­де­лен­ное вре­мя. (5) Затем, если хочешь защи­щать свое оте­че­ство на коне, зем­леде­лие дает более все­го воз­мож­но­сти содер­жать и коня; если хочешь слу­жить пешим — оно дела­ет тело креп­ким. Зем­ля воз­буж­да­ет в чело­ве­ке и жела­ние пре­да­вать­ся трудам охоты, давая лег­кую воз­мож­ность кор­мить собак и питая диких живот­ных. (6) Полу­чая поль­зу от зем­леде­лия, и лоша­ди и соба­ки в свою оче­редь при­но­сят поль­зу хозяй­ству: лошадь рано утром везет хозя­и­на смот­реть за работой и достав­ля­ет ему воз­мож­ность позд­но вече­ром уез­жать, а соба­ки не дают диким живот­ным уни­что­жать нивы и скот и достав­ля­ют без­опас­ность уеди­нен­но­му дому. (7) Зем­ля побуж­да­ет зем­ледель­цев так­же защи­щать стра­ну с ору­жи­ем в руках, пото­му что хлеб, про­из­во­ди­мый ею, может лег­ко достать­ся в добы­чу победи­те­лю. (8) А какое заня­тие даст боль­ше лов­ко­сти в беге, мета­нии дро­ти­ка, прыж­ках, чем зем­леде­лие? Какое заня­тие луч­ше отбла­го­да­рит работ­ни­ка? Какое радуш­нее при­мет чело­ве­ка, заботя­ще­го­ся о нем? Когда он подой­дет, зем­ля протянет, что ему нуж­но. Кто при­мет гостей с боль­шей щед­ро­стью? (9) Где воз­мож­но с бо́льшим удоб­ст­вом про­ве­сти зиму, как не в деревне, в достат­ке поль­зу­ясь огнем и теп­лы­ми ван­на­ми? Где, как не за горо­дом, при­ят­нее про­ве­сти лето, наслаж­да­ясь купа­ньем, дуно­ве­ни­ем ветер­ка и тенью? (10) Какое дру­гое заня­тие достав­ля­ет богам более подо­баю­щие им жерт­вы или более мно­го­люд­ные празд­ни­ки? Какая жизнь милее слу­гам, при­ят­нее жене, желан­нее детям, любез­нее дру­зьям? (11) Мне кажет­ся уди­ви­тель­ным, как может сво­бод­ный чело­век полу­чать от како­го-нибудь пред­ме­та боль­ше удо­воль­ст­вия, чем от зем­ли, и най­ти заня­тие при­ят­нее или полез­нее для жиз­ни, чем зем­леде­лие. (12) Кро­ме того, зем­ля охот­но учит и спра­вед­ли­во­сти того, кто может пони­мать ее уро­ки: чем луч­ше кто уха­жи­ва­ет за нею, тем боль­ше добра она сама ему дела­ет. (13) Но пред­ста­вим себе, что мно­го­чис­лен­ное вой­ско лиши­ло зем­ледель­цев, при­учен­ных к энер­гии и муже­ству, пло­дов их работы: с такой хоро­шей под­готов­кой души и тела они могут идти, если бог не пре­пят­ст­ву­ет им, в зем­лю тех, кто им меша­ет, и брать там себе про­пи­та­ние. А часто во вре­мя вой­ны даже и надеж­нее добы­вать себе пищу с ору­жи­ем в руках, чем с зем­ледель­че­ски­ми оруди­я­ми. (14) Вме­сте с тем зем­леде­лие при­уча­ет людей и помо­гать друг дру­гу: как на вра­гов надо идти с людь­ми, так и обра­бот­ка зем­ли про­из­во­дит­ся с людь­ми. (15) Поэто­му, кто хочет хоро­шо обра­ба­ты­вать зем­лю, дол­жен воз­буж­дать в сво­их работ­ни­ках рве­ние и готов­ность к пови­но­ве­нию; такие же сред­ства дол­жен при­ме­нять тот, кто ведет вой­ско на вра­гов, — награж­дать испол­ня­ю­щих свою служ­бу и нака­зы­вать нару­ши­те­лей дис­ци­пли­ны. (16) Рав­ным обра­зом зем­ледель­цу при­хо­дит­ся часто обра­щать­ся с уве­ща­ни­ем к работ­ни­кам, ничуть не мень­ше, чем коман­ди­ру к сол­да­там; да и доб­рая надеж­да нуж­на рабу ничуть не мень­ше, чем сво­бод­но­му, но даже и боль­ше, чтобы у него была охота оста­вать­ся у хозя­и­на. (17) Какое пре­крас­ное изре­че­ние, что зем­леде­лие — мать и кор­ми­ли­ца всех заня­тий! Если зем­леде­лие про­цве­та­ет, то и все дру­гие дела идут успеш­но; а где зем­ле при­хо­дит­ся пусто­вать, там и на суше и на море уга­са­ют почти все ремес­ла.

(18) Выслу­шав это, Кри­то­бул ска­зал:

—Все это пре­крас­но, мне кажет­ся, что ты гово­ришь, Сократ. [Но ты не упо­мя­нул о том]¹, что в зем­леде­лии очень мно­го тако­го, чего чело­ве­ку невоз­мож­но пред­видеть: град, иней, ино­гда засу­ха, страш­ный ливень, ржа и так далее часто раз­ру­ша­ют пре­вос­ход­ные рас­че­ты и труды. Да и скот, тща­тель­но откорм­лен­ный, ино­гда губит самым жал­ким обра­зом какая-нибудь появив­ша­я­ся болезнь.

(19) Выслу­шав это, Сократ ска­зал:

—Я думал, Кри­то­бул, ты зна­ешь, что боги в зем­леде­лии такие же хозя­е­ва, как в делах вой­ны. Во вре­мя вой­ны, как ты, я думаю, видишь, люди перед воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми уми­ло­стив­ля­ют богов и вопро­ша­ют их посред­ст­вом жерт­во­при­но­ше­ний и гада­ний по пти­цам², что делать и чего не делать; (20) а по пово­ду сель­ских работ мень­ше, по-тво­е­му, надо уми­ло­стив­лять богов? — Будь уве­рен, — при­ба­вил он, — что люди разум­ные молят богов и за соч­ные и сухие пло­ды³, и за волов, лоша­дей и овец, сло­вом, за все, что име­ют.

(1) — Вот это, Сократ, — отве­чал Кри­то­бул, — мне кажет­ся, хоро­шо, что ты сове­ту­ешь ста­рать­ся начи­нать вся­кое дело с помо­щью богов, так как боги — такие же хозя­е­ва в делах мира, как и в делах вой­ны. Так мы и будем ста­рать­ся посту­пать. А ты про­дол­жай свое рас­суж­де­ние о хозяй­стве с того места, где ты оста­но­вил­ся: даже и теперь, выслу­шав ска­зан­ное тобою, я как буд­то уже несколь­ко яснее преж­не­го вижу, что надо делать для добы­ва­ния средств к жиз­ни.

(2) — В таком слу­чае, — отве­чал Сократ, — не повто­рить ли нам преж­де все­го то, о чем мы согла­си­лись в нашем рас­суж­де­нии? Если ока­жет­ся воз­мож­ным, поста­ра­ем­ся и при даль­ней­шем рас­смот­ре­нии вопро­са дости­гать согла­ше­ния.

(3) — Как при­ят­но, — отве­чал Кри­то­бул, — полу­чив сооб­ща день­ги, рас­счи­тать­ся без пре­ре­ка­ний, так при­ят­но и раз­би­рая сооб­ща какой-нибудь вопрос, рас­смот­реть его при вза­им­ном согла­сии.

(4) — Итак, — ска­зал Сократ, — мы реши­ли, что домо­вод­ство есть назва­ние какой-то нау­ки, а эта нау­ка, как мы опре­де­ли­ли, есть такая, при помо­щи кото­рой люди могут обо­га­щать хозяй­ство, а хозяй­ство, соглас­но наше­му опре­де­ле­нию, есть все без исклю­че­ния иму­ще­ство, а иму­ще­ст­вом каж­до­го мы назва­ли то, что полез­но ему в жиз­ни, а полез­ное, как мы нашли, — это все, чем чело­век уме­ет поль­зо­вать­ся. (5) Так вот, все нау­ки изу­чить невоз­мож­но, как мы реши­ли, и надо по при­ме­ру горо­дов отверг­нуть так назы­вае­мые ремес­лен­ные нау­ки¹, пото­му что они, по обще­му мне­нию, и телу вредят, и душу рас­слаб­ля­ют. (6) Самым ясным спо­со­бом дока­зать это, как мы гово­ри­ли, было бы при наступ­ле­нии вра­гов на стра­ну поса­дить зем­ледель­цев и ремес­лен­ни­ков отдель­но и спро­сить у тех и у дру­гих, нахо­дят ли они нуж­ным защи­щать стра­ну или, бро­сив ее на про­из­вол судь­бы, охра­нять город­ские сте­ны. (7) В этом слу­чае, дума­ли мы, люди, свя­зан­ные с зем­лей, пода­ли бы голос за то, чтоб защи­щать, а ремес­лен­ни­ки — за то, чтоб не сра­жать­ся, но, как они при­уче­ны с дет­ства, сидеть без труда и опас­но­сти. (8) Мы при­шли к заклю­че­нию, что для чело­ве­ка бла­го­род­но­го самое луч­шее заня­тие и зна­ние — зем­леде­лие, посред­ст­вом кото­ро­го люди добы­ва­ют себе все, что нуж­но для жиз­ни. (9) Это­му заня­тию, как мы реши­ли, очень лег­ко научить­ся и очень при­ят­но ему пре­да­вать­ся; оно дела­ет тело очень кра­си­вым и силь­ным, а душе остав­ля­ет очень мно­го сво­бод­но­го вре­ме­ни для заботы о дру­зьях и оте­че­стве. (10) Вме­сте с тем, как мы реши­ли, зем­леде­лие до извест­ной сте­пе­ни побуж­да­ет чело­ве­ка быть храб­рым — тем, что вне укреп­ле­ний про­из­во­дит поле­вые пло­ды и кор­мит скот — то, что нуж­но зем­ледель­цу. Вот поче­му такой образ жиз­ни и поль­зу­ет­ся вели­чай­шим поче­том у горо­дов, — пото­му что при­зна­но, что он дела­ет людей самы­ми луч­ши­ми граж­да­на­ми, наи­бо­лее любя­щи­ми оте­че­ство.

(11) Тогда Кри­то­бул ска­зал:

—Сократ, что самое бла­го­род­ное, выгод­ное и при­ят­ное дело в осно­ву сво­ей жиз­ни поло­жить зем­леде­лие, в этом, кажет­ся, я вполне убедил­ся; но, как ты гово­рил, ты под­ме­тил при­чи­ны, поче­му одни обра­ба­ты­ва­ют зем­лю так, что бла­го­да­ря зем­леде­лию у них есть в изоби­лии все, что нуж­но, а дру­гие работа­ют так, что зем­леде­лие им не при­но­сит выго­ды: вот о при­чи­нах того и дру­го­го мне хоте­лось бы услы­шать твое мне­ние, чтобы нам хоро­шее делать, а вред­но­го не делать.

(12) — В таком слу­чае, Кри­то­бул, — отве­чал Сократ, — не рас­ска­зать ли тебе с само­го нача­ла, как я одна­жды встре­тил­ся с чело­ве­ком, кото­рый, каза­лось мне, поис­ти­не был одним из людей, по пра­ву нося­щих назва­ние «пре­крас­ный и хоро­ший чело­век»?²

—Мне очень хоте­лось бы об этом послу­шать, — отве­чал Кри­то­бул, — тем более что я и сам страш­но желаю сде­лать­ся достой­ным это­го назва­ния.

(13) — Так вот, я рас­ска­жу тебе, — ска­зал Сократ, — даже как я при­шел к мыс­ли иссле­до­вать этот вопрос. Что каса­ет­ся хоро­ших плот­ни­ков, куз­не­цов хоро­ших, живо­пис­цев хоро­ших, хоро­ших скуль­п­то­ров и им подоб­ных, мне бы пона­до­би­лось очень мало вре­ме­ни, чтобы обой­ти их и посмот­реть их работы, при­знан­ные пре­крас­ны­ми. (14) Но для того чтобы изу­чить так­же и людей, нося­щих это вели­кое имя «пре­крас­ный и хоро­ший», узнать, что они дела­ют, поче­му удо­ста­и­ва­ют­ся это­го назва­ния, — для это­го душа моя жаж­да­ла с кем-нибудь из них позна­ко­мить­ся. (15) Ввиду того, что к сло­ву «хоро­ший» при­бав­ля­ет­ся сло­во «пре­крас­ный», я стал под­хо­дить ко вся­ко­му кра­сав­цу, како­го видел, и ста­рал­ся под­ме­тить, не уви­жу ли, что в нем «хоро­шее» при­ве­ше­но к «пре­крас­но­му». (16) Но ока­за­лось, было не так; напро­тив, я заме­чал как буд­то, что у неко­то­рых кра­сав­цев по виду душа очень сквер­ная. Поэто­му я решил оста­вить в сто­роне кра­си­вую внеш­ность и пой­ти на поис­ки за кем-нибудь из тех, кого назы­ва­ют «пре­крас­ны­ми и хоро­ши­ми». (17) Слы­ша, что все — и муж­чи­ны и жен­щи­ны, и чуже­стран­цы и горо­жане — назы­ва­ют Исхо­ма­ха³ «пре­крас­ным и хоро­шим», я решил попро­бо­вать позна­ко­мить­ся с ним.

(1) Как-то раз я увидел, он сидел в пор­ти­ке Зев­са-Осво­бо­ди­те­ля¹ и как буд­то ничем не занят; я подо­шел к нему, сел рядом и ска­зал:

—Что это, Исхо­мах, ты сидишь здесь? Ты ведь не очень-то при­вык сидеть без дела. Когда я обык­но­вен­но вижу тебя на пло­ща­ди, ты или занят каким-нибудь делом, или все-таки не совсем сво­бо­ден.

(2) — Ты и теперь не увидел бы меня, Сократ, — отве­чал Исхо­мах, — но я уго­во­рил­ся с несколь­ки­ми чуже­стран­ца­ми ожи­дать их здесь.

—А когда ты не занят подоб­ным делом, — спро­сил я, — ска­жи ради богов, где ты быва­ешь и что дела­ешь? Мне очень хочет­ся узнать от тебя, что ты дела­ешь такое, за что тебя назва­ли пре­крас­ным и хоро­шим: ведь не сидишь же ты дома, да и по наруж­но­сти тво­ей не вид­но это­го².

(3) При сло­вах «что ты дела­ешь такое, за что тебя назва­ли пре­крас­ным и хоро­шим», Исхо­мах засме­ял­ся и с радо­стью, как мне пока­за­лось, ска­зал:

—Назы­ва­ет ли меня так кто-нибудь в раз­го­во­ре с тобой, я не знаю; знаю толь­ко, что когда мне пред­ла­га­ют менять­ся иму­ще­ст­вом³ по делу о сна­ря­же­нии воен­но­го суд­на или о поста­нов­ке хора, то никто не ищет «пре­крас­но­го и хоро­ше­го», а зовут меня про­сто Исхо­ма­хом с отче­ст­вом⁴ и вызы­ва­ют на суд. Таким обра­зом, Сократ, — про­дол­жал он, — в ответ на твой вопрос ска­жу, что я вовсе не бываю дома: ведь с домаш­ни­ми дела­ми жена и одна вполне может спра­вить­ся.

(4) — Вот и об этом, Исхо­мах, — ска­зал я, — мне очень хоте­лось бы тебя спро­сить, сам ли ты выучил жену быть какой сле­ду­ет или, когда ты взял ее от отца и мате­ри, она уже уме­ла справ­лять­ся с дела­ми, под­ле­жа­щи­ми ее веде­нию?

(5) — А что она мог­ла знать, Сократ, когда я ее взял? Когда она при­шла ко мне, ей не было еще и пят­на­дца­ти лет⁵, а до это­го она жила под стро­гим при­смот­ром, чтобы воз­мож­но мень­ше видеть, мень­ше слы­шать, мень­ше гово­рить. (6) Как по-тво­е­му, раз­ве я мог удо­воль­ст­во­вать­ся толь­ко тем, что она уме­ла сде­лать плащ из шер­сти, кото­рую ей дадут, и виде­ла, как разда­ют пря­жу слу­жан­кам? Что же каса­ет­ся еды, Сократ, она была уже пре­вос­ход­но при­уче­на к уме­рен­но­сти, когда при­шла ко мне: а это, мне кажет­ся, самая важ­ная нау­ка как для муж­чи­ны, так и для жен­щи­ны.

(7) — А все­му про­че­му, — спро­сил я, — ты сам, Исхо­мах, научил жену, чтобы она мог­ла забо­тить­ся о делах, под­ле­жа­щих ее веде­нию?

—Но не рань­ше, кля­нусь Зев­сом, как при­нес жерт­ву и помо­лил­ся, — отве­чал Исхо­мах, — чтобы и мне учить ее и ей учить­ся тому, что полез­нее все­го для нас обо­их.

(8) — Так и жена, — спро­сил я, — при­но­си­ла жерт­ву вме­сте с тобой и моли­лась об этом же самом?

—Конеч­но, — отве­чал Исхо­мах, — и горя­чо обе­ща­ла перед бога­ми сде­лать­ся такой, какой ей сле­ду­ет быть; вполне вид­но было, что она при­мет к серд­цу мои настав­ле­ния.

(9) — Рас­ска­жи мне ради богов, Исхо­мах, — ска­зал я, — с чего же ты начал ее обу­че­ние: твой рас­сказ об этом мне при­ят­нее будет слу­шать, чем если бы ты стал рас­ска­зы­вать мне о самом вели­ко­леп­ном гим­на­сти­че­ском или кон­ском состя­за­нии.

(10) — С чего, Сократ? — отве­чал Исхо­мах. — Когда она уже при­вык­ла ко мне и была руч­ной, так что мож­но было гово­рить с ней, я обра­тил­ся к ней с таким при­бли­зи­тель­но вопро­сом: «Ска­жи мне, жена, поду­ма­ла ли ты над тем, с какой целью я взял тебя и твои роди­те­ли отда­ли тебя мне? (11) Ведь не было недо­стат­ка в людях: и с кем-нибудь дру­гим мы мог­ли бы спать; это и тебе ясно, я уве­рен. Когда я разду­мы­вал о себе, а твои роди­те­ли о тебе, кого нам луч­ше взять себе в това­ри­щи для хозяй­ства и детей, я выбрал тебя, а твои роди­те­ли, как вид­но, меня, насколь­ко это зави­се­ло от их воли. (12) Если когда нам бог пошлет детей, мы тогда поду­ма­ем о них, как их вос­пи­тать все­го луч­ше: ведь и это наше общее бла­го — зару­чить­ся как мож­но луч­ши­ми помощ­ни­ка­ми и кор­миль­ца­ми на ста­рость; а теперь вот хозяй­ство у нас с тобой общее. (13) Все, что у меня есть, я отдаю в наше общее вла­де­ние, и ты все, что при­нес­ла с собой, обра­ти­ла в общую соб­ст­вен­ность. Не то надо высчи­ты­вать, кто из нас внес боль­ше по коли­че­ству, а надо твер­до пом­нить, что кто из нас ока­жет­ся более полез­ным участ­ни­ком в общем деле, тот и вно­сит бо́льшую сум­му». (14) На это, Сократ, жена отве­ти­ла мне: «Чем я мог­ла бы тебе помочь? Какое мое уме­нье? Все в тво­их руках, а мое дело, как ска­за­ла мать, быть разум­ной»⁶. (15) — «Кля­нусь Зев­сом, жена, — отве­чал я, — ведь и мне то же ска­зал отец. Но, поверь мне, разум­ные муж и жена долж­ны посту­пать так, чтобы и налич­ное свое иму­ще­ство сохра­нять воз­мож­но в луч­шем состо­я­нии, и при­бав­лять как мож­но боль­ше ново­го иму­ще­ства хоро­ши­ми, чест­ны­ми сред­ства­ми». (16) — «Что же, по-тво­е­му, мне делать, — спро­си­ла жена, — чтобы помо­гать тебе уве­ли­чи­вать состо­я­ние?» — «Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — ста­рай­ся как мож­но луч­ше делать то, спо­соб­ной к чему созда­ли тебя боги, как это при­зна­ет и обы­чай». (17) — «Что же это такое?» — спро­си­ла она. — «Думаю, — отве­чал я, — дела эти нема­ло­важ­ные. Ведь и мат­ка у пчел в улье заве­ду­ет дела­ми нема­ло­важ­ны­ми. (18) Мне кажет­ся, жена, — про­дол­жал я, — боги с глу­бо­ко обду­ман­ным наме­ре­ни­ем соеди­ни­ли эту пару, кото­рая назы­ва­ет­ся “жен­ский и муж­ской пол”, — глав­ным обра­зом с тою целью, чтобы она была воз­мож­но более полез­на самой себе в сов­мест­ной жиз­ни. (19) Преж­де все­го, эта пара соеди­не­на для рож­де­ния детей, чтобы не пре­кра­тил­ся род живых существ; затем, при помо­щи этой пары, люди по край­ней мере при­об­ре­та­ют себе кор­миль­цев на ста­рость; далее, жизнь у людей про­хо­дит не так, как у живот­ных, под откры­тым небом, и оче­вид­но, что им нуж­на кров­ля. (20) Но если люди хотят, чтобы им было что вно­сить в кры­тое поме­ще­ние, то нужен работ­ник, испол­ня­ю­щий работы на откры­том возду­хе. Рас­па­хи­ва­ние нови⁷, посев, посад­ка дере­вьев, пасть­ба — все это работы на откры­том возду­хе, а от них полу­ча­ют­ся жиз­нен­ные при­па­сы. (21) С дру­гой сто­ро­ны, когда они вне­се­ны в кры­тое поме­ще­ние, нужен чело­век для хра­не­ния их и испол­не­ния работ, тре­бу­ю­щих кры­то­го поме­ще­ния. А кры­то­го поме­ще­ния тре­бу­ет корм­ле­ние ново­рож­ден­ных детей, кры­то­го поме­ще­ния тре­бу­ет так­же при­готов­ле­ние хле­ба из зер­на, а рав­но и про­из­вод­ство одеж­ды из шер­сти.

(22) А так как для обо­их этих родов заня­тий — и внут­рен­них и внеш­них — нужен труд и забота, то и при­ро­ду обо­их полов с само­го рож­де­ния, мне кажет­ся, бог при­спо­со­бил: при­ро­ду жен­щи­ны для домаш­них трудов и забот, а при­ро­ду муж­чи­ны — для внеш­них. (23) Тело и душу муж­чи­ны он устро­ил так, что он более спо­со­бен пере­но­сить холод и жар, путе­ше­ст­вия и воен­ные похо­ды; поэто­му он назна­чил ему труды вне дома. А тело жен­щи­ны бог создал менее спо­соб­ным к это­му и пото­му, мне кажет­ся, назна­чил ей домаш­ние заботы. (24) Но ввиду того, что в жен­щи­ну он вло­жил спо­соб­ность кор­мить ново­рож­ден­ных детей и назна­чил ей эту обя­зан­ность, он наде­лил ее и боль­шей любо­вью к ново­рож­ден­ным мла­ден­цам, чем муж­чи­ну. (25) Но, так как бог назна­чил жен­щине так­же и охра­нять вне­сен­ное в дом доб­ро и знал, что для охра­ны не худое дело, если душа трус­ли­ва, то он наде­лил жен­щи­ну и боль­шей долей тру­со­сти, чем муж­чи­ну. С дру­гой сто­ро­ны, бог знал, что тому, кто зани­ма­ет­ся трудом вне дома, при­дет­ся и защи­щать­ся в слу­чае нане­се­ния обиды, и пото­му наде­лил его боль­шей долей сме­ло­сти. (26) А так как и муж­чине и жен­щине при­хо­дит­ся и давать и брать, то память и забот­ли­вость он даро­вал им в рав­ной мере, так что не раз­бе­решь, кото­рый пол — жен­ский или муж­ской — обла­да­ет эти­ми свой­ства­ми в боль­шей сте­пе­ни. (27) Точ­но так же спо­соб­ность к воз­дер­жа­нию там, где это нуж­но, бог даро­вал им в рав­ной мере и пре­до­ста­вил воз­мож­ность полу­чать бо́льшую долю сча­стья от это­го тому из них, кто пре­вос­хо­дит дру­го­го в воз­дер­жа­нии, будет ли это муж­чи­на или жен­щи­на. (28) А так как оба пола по при­ро­де сво­ей не оди­на­ко­во ко все­му спо­соб­ны, то по этой при­чине они тем более нуж­да­ют­ся друг в дру­ге, и эта пара быва­ет тем полез­нее для себя, что один силен в том, в чем слаб дру­гой. (29) Зная, что каж­до­му из нас назна­че­но богом, — про­дол­жал я, — мы с тобою, жена, долж­ны ста­рать­ся как мож­но луч­ше испол­нять каж­дый свои обя­зан­но­сти. (30) Соглас­но это­му и обы­чай соеди­ня­ет в одну пару и муж­чи­ну и жен­щи­ну: как бог создал их соучаст­ни­ка­ми в рож­де­нии детей, так и обы­чай дела­ет их соучаст­ни­ка­ми в хозяй­стве. Обы­чай ука­зы­ва­ет так­же, что для муж­чи­ны и жен­щи­ны при­лич­ны те заня­тия, к кото­рым бог даро­вал каж­до­му из них боль­ше спо­соб­но­сти: жен­щине при­лич­нее сидеть дома, чем нахо­дить­ся вне его, а муж­чине более стыд­но сидеть дома, чем забо­тить­ся о внеш­них делах. (31) А если кто посту­па­ет вопре­ки поряд­ку, уста­нов­лен­но­му богом, то едва ли от богов скро­ет­ся такое нару­ше­ние поряд­ка, и он несет нака­за­ние за то, что пре­не­бре­га­ет сво­и­ми дела­ми и зани­ма­ет­ся дела­ми жен­ски­ми. (32) Мне кажет­ся, — про­дол­жал я, — и подоб­но­го рода работы, над кото­ры­ми трудит­ся пче­ли­ная мат­ка, назна­че­ны ей богом». — «Какие же работы у пче­ли­ной мат­ки похо­жи на те, кото­рые я долж­на испол­нять?» — спро­си­ла она. (33) — «А вот какие, — отве­чал я. — Она, сидя в улье, не дает пче­лам быть в празд­но­сти, но кото­рым сле­ду­ет работать вне улья, тех высы­ла­ет на работу и, что каж­дая из них при­но­сит, она это зна­ет, при­ни­ма­ет и хра­нит, пока не пона­до­бит­ся употреб­лять это. А когда насту­пит надоб­ность употреб­лять это, она делит меж­ду все­ми, сколь­ко кому сле­ду­ет. (34) Она смот­рит так­же за построй­кой сотов в улье, чтобы они стро­и­лись пра­виль­но и быст­ро, и забо­тит­ся о вскорм­ле­нии нарож­даю­ще­го­ся потом­ства; а когда пчел­ки вскорм­ле­ны и ста­ли год­ны­ми для работы, она высе­ля­ет их в коло­нию под пред­во­ди­тель­ст­вом какой-нибудь пчел­ки из моло­до­го поко­ле­ния». (35) — «Так неуже­ли и мне надо будет это делать?» — спро­си­ла жена. — «Конеч­но, — отве­чал я, — тебе надо будет сидеть дома: у кого из слуг работа вне дома, тех посы­лать, (36) а кому сле­ду­ет работать дома, за теми смот­реть; при­ни­мать то, что при­но­сят в дом: что из это­го надо тра­тить, ты долж­на рас­пре­де­лять, а что надо оста­вить про запас, о том долж­на забо­тить­ся и смот­реть, чтобы коли­че­ство, пред­на­зна­чен­ное для рас­хо­да на год, не рас­хо­до­ва­лось в месяц; когда при­не­сут тебе шерсть, ты долж­на поза­бо­тить­ся о при­готов­ле­нии из нее одеж­ды кому нуж­но. И, чтобы суше­ные при­па­сы были хоро­ши для еды, тебе сле­ду­ет забо­тить­ся. (37) Но одна из лежа­щих на тебе забот, — про­дол­жал я, — может быть, пока­жет­ся тебе не очень при­ят­ной: кто из слуг будет болен, тебе при­дет­ся забо­тить­ся об ухо­де за ним». — «Кля­нусь Зев­сом, — воз­ра­зи­ла она, — это, напро­тив, для меня в выс­шей сте­пе­ни при­ят­ная обя­зан­ность, пото­му что слу­ги, за кото­ры­ми будет хоро­ший уход, будут чув­ст­во­вать бла­го­дар­ность и ста­нут более пре­дан­ны­ми, чем преж­де». (38) — Тогда я, — рас­ска­зы­вал Исхо­мах, — в вос­тор­ге от ее отве­та ска­зал: «Раз­ве не такие заботы, жена, и со сто­ро­ны мат­ки в улье явля­ют­ся при­чи­ной при­вя­зан­но­сти пчел к ней, так что, когда она покида­ет улей, ни одна из пчел не счи­та­ет воз­мож­ным отста­вать от нее, а все за ней сле­ду­ют?» (39) — Жена мне отве­ча­ла: «Нет, обя­зан­но­сти гла­вы при­над­ле­жат ско­рее тебе, чем мне: я уди­ви­лась бы, если бы это было не так. Хра­не­ние и рас­пре­де­ле­ние мною того, что нахо­дит­ся в доме, каза­лось бы, думаю, смеш­ным, если бы ты не стал забо­тить­ся о вне­се­нии в дом чего-нибудь сна­ру­жи». (40) — «И наобо­рот, — воз­ра­зил я, — каза­лось бы смеш­ным с моей сто­ро­ны нести что-либо в дом, если бы не было чело­ве­ка, хра­ня­ще­го вне­сен­ное. Раз­ве ты не видишь, — про­дол­жал я, — как жал­ки люди, про кото­рых гово­рят, что они льют воду в дыря­вую боч­ку⁸: вид­но, что они даром трудят­ся». — «Кля­нусь Зев­сом, — согла­си­лась она, — дей­ст­ви­тель­но, это — несчаст­ные люди, если они это дела­ют». (41) — «А дру­гие твои спе­ци­аль­ные заботы, поверь мне, жена, будут тебе при­ят­ны, напри­мер, когда ты возь­мешь жен­щи­ну, не уме­ю­щую прясть шерсть, и сде­ла­ешь ее уме­ю­щей, так что она станет для тебя вдвое цен­нее; или когда возь­мешь жен­щи­ну, не знаю­щую обя­зан­но­стей ключ­ни­цы и не уме­ю­щую слу­жить за сто­лом, и сде­ла­ешь из нее знаю­щую, вер­ную, лов­кую при­слу­гу, кото­рой и цены нет; или когда у тебя будет пра­во слуг бла­го­нрав­ных и полез­ных для тво­е­го хозяй­ства награ­дить, а кто ока­жет­ся дур­ным, нака­зать. (42) Но все­го при­ят­нее тебе будет, если ты ока­жешь­ся дело­ви­тее меня, сде­ла­ешь меня сво­им слу­гой, и тебе нече­го будет боять­ся, что с года­ми тебе будет в доме мень­ше поче­та, если, напро­тив, ты будешь уве­ре­на, что ста­рея, чем луч­шим това­ри­щем для меня и луч­шим стра­жем дома для детей ты будешь, тем бо́льшим и поче­том будешь поль­зо­вать­ся в доме. (43) Ведь цен­ность чело­ве­ка для прак­ти­че­ской жиз­ни, — при­ба­вил я, — уве­ли­чи­ва­ет­ся не от кра­соты, а от его внут­рен­них досто­инств». — Вот что, Сократ, запом­нил я из сво­его пер­во­го раз­го­во­ра с ней.

(1) — Заме­тил ли ты, Исхо­мах, — спро­сил я, — что этот раз­го­вор сколь­ко-нибудь подей­ст­во­вал на нее и побудил ее боль­ше ста­рать­ся?

—Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах. — И я пом­ню, как она опе­ча­ли­лась и силь­но покрас­не­ла, когда я спро­сил у нее какую-то вещь, при­не­сен­ную мной, и она не мог­ла ее мне подать. (2) Увидав ее огор­че­ние, я ска­зал: «Не рас­стра­и­вай­ся, жена, что не можешь дать вещь, кото­рую я спра­ши­ваю. Вот когда нуж­ную вещь ты не можешь иметь в сво­ем рас­по­ря­же­нии — это дей­ст­ви­тель­но бед­ность; но менее печа­лен недо­ста­ток, когда ищешь вещь и не можешь най­ти, чем когда вовсе даже не ищешь, зная, что ее нет. Впро­чем, — доба­вил я, — в этом не ты вино­ва­та, а я, пото­му что я при пере­да­че хозяй­ства не дал тебе ука­за­ний, где долж­на каж­дая вещь лежать, чтобы ты зна­ла, куда надо класть и откуда брать. (3) На све­те, жена, нет ниче­го столь полез­но­го для чело­ве­ка и столь пре­крас­но­го, как порядок. Возь­мем, напри­мер, хор: он состо­ит из людей: когда каж­дый дела­ет что попа­ло, видишь толь­ко сумя­ти­цу, на кото­рую и смот­реть непри­ят­но; а когда те же самые люди дей­ст­ву­ют и поют в поряд­ке, то сто­ит на них посмот­реть и послу­шать. (4) Точ­но так же и вой­ско, — про­дол­жал я, — если в нем поряд­ка нет, это пол­ная нераз­бе­ри­ха, для вра­гов лег­кая добы­ча, для дру­зей пре­не­при­ят­ное зре­ли­ще, вооб­ще что-то никуда не год­ное: тут вме­сте осел, гоплит, носиль­щик, лег­ко­во­ору­жен­ный, всад­ник, теле­га. Как могут они дви­гать­ся, когда при таком бес­по­ряд­ке меша­ют друг дру­гу — иду­щий бегу­ще­му, бегу­щий сто­я­ще­му, теле­га всад­ни­ку, осел теле­ге, носиль­щик гопли­ту? (5) А если нуж­но и сра­жать­ся, как могут они при таком бес­по­ряд­ке сра­жать­ся? Кому из них необ­хо­ди­мо бежать при ата­ке вра­га¹, те могут при этом бег­стве затоп­тать гопли­тов². (6) Напро­тив, вой­ско в поряд­ке пред­став­ля­ет пре­крас­ное зре­ли­ще для дру­зей и очень тяже­лое для вра­гов. Како­му дру­гу не будет при­ят­но смот­реть, как мас­са гопли­тов идет в поряд­ке? Кто не при­дет в вос­торг от того, что кава­ле­рия едет строй­ны­ми ряда­ми? Какой враг не испу­га­ет­ся при виде пра­виль­но раз­ме­щен­ных гопли­тов, всад­ни­ков, пел­та­стов, стрел­ков, пращ­ни­ков, иду­щих в поряд­ке за сво­и­ми коман­ди­ра­ми? (7) Но когда вой­ско идет в поряд­ке, хоть бы в нем было мно­го десят­ков тысяч, оно все идет спо­кой­но, слов­но один чело­век, пото­му что зад­ний ряд при каж­дом шаге сту­па­ет на остаю­ще­е­ся пустым место. (8) То же и воен­ный корабль, напол­нен­ный людь­ми: поче­му он стра­шен вра­гам и пред­став­ля­ет радост­ное зре­ли­ще дру­зьям, как не пото­му, что он быст­ро плы­вет? А поче­му плы­ву­щие на нем не бес­по­ко­ят друг дру­га, как не пото­му, что они в поряд­ке сидят, в поряд­ке накло­ня­ют­ся впе­ред, в поряд­ке откиды­ва­ют­ся назад³, в поряд­ке вхо­дят и выхо­дят? (9) А бес­по­рядок — это, по-мое­му, вро­де того, как если бы зем­леде­лец набро­сал в амбар вме­сте и ячмень, и пше­ни­цу, и ово­щи, и потом, когда ему пона­до­би­лось бы тесто, или хлеб, или закус­ка, ему при­шлось бы раз­би­рать эту мас­су вме­сто того, чтобы пря­мо взять и употреб­лять отдель­но лежа­щие про­дук­ты. (10) Так вот, жена, если ты не любишь это­го бес­по­ряд­ка, а хочешь уметь хозяй­ни­чать акку­рат­но, брать без затруд­не­ния вещи, нуж­ные для употреб­ле­ния, и достав­лять мне удо­воль­ст­вие, пода­вая, что я спро­шу, то оты­щем место, под­хо­дя­щее для каж­до­го рода пред­ме­тов, поло­жим их в него и дадим слу­жан­ке настав­ле­ние брать их оттуда и класть обрат­но туда: тогда мы будем знать, что цело и что нет, пото­му что само место ска­жет об отсут­ст­вии вещи; взгляд обна­ру­жит, о чем надо поза­бо­тить­ся, а зна­ние места каж­дой вещи сей­час же подаст ее в руки, так что ты будешь поль­зо­вать­ся ею без затруд­не­ния». (11) Пре­вос­ход­ный, в выс­шей сте­пе­ни акку­рат­ный порядок видел я одна­жды, Сократ, при осмот­ре боль­шо­го фини­кий­ско­го суд­на: мас­са кора­бель­ных сна­стей, поло­жен­ных каж­дая отдель­но, увидел я, нахо­ди­лась в очень малень­ком вме­сти­ли­ще. (12) Как извест­но, для при­ча­ли­ва­ния и отча­ли­ва­ния кораб­ля тре­бу­ет­ся мно­же­ство сна­стей, дере­вян­ных и пле­те­ных, а для дви­же­ния его — мно­же­ство так назы­вае­мых вися­чих сна­стей⁴; мно­же­ст­вом при­спо­соб­ле­ний он воору­жен для защи­ты от непри­я­тель­ских судов; мно­го ору­жия везет он вме­сте с людь­ми, а так­же вся­кую утварь, кото­рая употреб­ля­ет­ся в доме, для каж­дой ком­па­нии обедаю­щих; кро­ме все­го это­го он бит­ком набит гру­зом, кото­рый везет с собой хозя­ин ради при­бы­ли. (13) Все, что я назвал, лежа­ло на про­стран­стве, немно­го раз­ве пре­вы­шаю­щем раз­ме­ры сред­ней ком­на­ты с деся­тью ложа­ми⁵. И все пред­ме­ты, как я заме­тил, лежат так, что не меша­ют один дру­го­му, нет надоб­но­сти их разыс­ки­вать, все они в гото­вом для употреб­ле­ния виде, нетруд­но их рас­па­ко­вать, так что не нуж­но тра­тить вре­ме­ни, когда вещь наско­ро пона­до­бит­ся. (14) А помощ­ник корм­че­го, кото­рый назы­ва­ет­ся «носо­вым» на кораб­ле, ока­за­лось, так зна­ет каж­дое место, что даже заглаз­но может ска­зать, где что лежит и сколь­ко чего, ничуть не хуже, чем гра­мот­ный чело­век может ска­зать, сколь­ко букв в сло­ве «Сократ» и где какая постав­ле­на. (15) Я видел так­же, — про­дол­жал Исхо­мах, — как он в сво­бод­ное вре­мя про­ве­рял все, что быва­ет нуж­но в пути. Я уди­вил­ся такой про­вер­ке его и спро­сил, что он дела­ет. «Про­ве­ряю, чуже­стра­нец, — отве­чал он, — на слу­чай, если что про­изой­дет, как лежат кора­бель­ные при­над­леж­но­сти: может быть, чего не хва­та­ет, или что-нибудь лежит так, что труд­но достать. (16) Ведь, когда бог посы­ла­ет бурю на море, не вре­мя разыс­ки­вать, что нуж­но, и нель­зя подать, что труд­но достать. Бог тогда гро­зит лени­вым и нака­зы­ва­ет их. Надо быть совер­шен­но доволь­ным, если бог хоть не губит людей неви­нов­ных; если же он спа­са­ет тех, кто очень хоро­шо слу­жит ему, за это, — при­ба­вил он, — глу­бо­кое бла­го­да­ре­ние богам». (17) Так вот, увидав эту акку­рат­ную уклад­ку, я ска­зал жене, что если люди на судах, таких малень­ких, нахо­дят место, если, несмот­ря на силь­ное вол­не­ние моря, они все-таки сохра­ня­ют порядок и при смер­тель­ном стра­хе все-таки нахо­дят, что нуж­но взять, то с нашей сто­ро­ны было бы пол­ней­шей небреж­но­стью не най­ти хоро­ше­го места, где все лег­ко было бы отыс­кать, для каж­до­го сор­та пред­ме­тов, когда для них в доме есть боль­шие, отде­лен­ные друг от дру­га поме­ще­ния и когда дом твер­до сто­ит на сво­ем осно­ва­нии: раз­ве это не было бы с нашей сто­ро­ны боль­шим нера­зу­ми­ем? (18) Я ска­зал сей­час о поль­зе рас­по­ло­же­ния вещей в поряд­ке и о лег­ко­сти най­ти в доме место для каж­до­го вида их, чтобы поло­жить их так, как для каж­до­го вида выгод­но. (19) А как кра­си­во, когда обувь сто­ит в ряд, какая бы она ни была; какой кра­си­вый вид пред­став­ля­ют пла­щи рас­сор­ти­ро­ван­ные, какие бы они ни были; кра­си­вый вид у постель­ных покры­вал; кра­си­вый вид у мед­ной посуды; кра­си­вый вид у сто­ло­вых ска­тер­тей; нако­нец кра­си­во — это смеш­нее все­го пока­жет­ся чело­ве­ку не серь­ез­но­му, а любя­ще­му поост­рить, — что и горш­ки, рас­став­лен­ные в хоро­шем поряд­ке, пред­став­ля­ют, по-мое­му, что-то строй­ное. (20) Все осталь­ные вещи уже, может быть, от это­го кажут­ся кра­си­вее, что они постав­ле­ны в поряд­ке: каж­дый вид напо­ми­на­ет хор вещей, да и про­стран­ство в середине меж­ду ними кажет­ся кра­си­вым, пото­му что каж­дая вещь лежит вне его: подоб­ным обра­зом кру­го­вой хор⁶ не толь­ко сам пред­став­ля­ет кра­си­вое зре­ли­ще, но и про­стран­ство внут­ри его кажет­ся кра­си­вым и чистым. (21) Прав­ду ли я гово­рю, жена, это мож­но испы­тать без вся­ко­го ущер­ба для нас и без осо­бен­но­го труда. Не сле­ду­ет сму­щать­ся, жена, — про­дол­жал я, — даже отто­го, буд­то труд­но най­ти чело­ве­ка, кото­рый выучил бы все места всех вещей и запом­нил бы, где какую ста­вить. (22) Мы зна­ем, во всем горо­де вещей в десять тысяч раз боль­ше, чем у нас: одна­ко како­му слу­ге ни при­ка­жи купить тебе что-нибудь на рын­ке и при­не­сти, ни один не заду­ма­ет­ся, а вся­кий, конеч­но, будет знать, куда идти, чтобы купить какую вещь. При­чи­на это­го, — гово­рил я, — лишь та, что все нахо­дит­ся в опре­де­лен­ном месте. (23) А если ищешь чело­ве­ка, да ино­гда еще тако­го, кото­рый сам тебя ищет, то часто отка­жешь­ся от это­го преж­де чем най­дешь. И это­го при­чи­на опять-таки толь­ко та, что не усло­ви­лись, где кто дол­жен дожи­дать­ся.

Так вот что, пом­нит­ся мне, я гово­рил с ней о поряд­ке и употреб­ле­нии домаш­них вещей.

(1) — Ну и что же, Исхо­мах? — спро­сил я. — Как тебе пока­за­лось? Жена твоя при­слу­ша­лась хоть сколь­ко-нибудь к тво­им усерд­ным настав­ле­ни­ям?

—А то как же? Обе­ща­ла забо­тить­ся и, види­мо, была очень рада, как буд­то нашла какой-то хоро­ший выход из без­вы­ход­но­го поло­же­ния; она про­си­ла меня как мож­но ско­рее раз­ме­стить вещи, как я гово­рил.

(2) — Как же ты, Исхо­мах, — спро­сил я, — раз­ме­стил их ей?

—Конеч­но, я счел нуж­ным преж­де все­го пока­зать ей воз­мож­но­сти дома. В нем нет укра­ше­ний, Сократ, но ком­на­ты выстро­е­ны как раз с таким рас­че­том, чтобы слу­жить воз­мож­но более удоб­ны­ми вме­сти­ли­ща­ми для пред­ме­тов, кото­рые в них будут, так что каж­дая ком­на­та сама зва­ла к себе то, что к ней под­хо­дит. (3) Спаль­ня¹, рас­по­ло­жен­ная в без­опас­ном месте, при­гла­ша­ла самые доро­гие покры­ва­ла и домаш­ние вещи, сухие части зда­ния — хлеб, про­хлад­ные — вино, свет­лые — работы и вещи, тре­бу­ю­щие све­та. (4) «Убран­ство жилых ком­нат, — ука­зы­вал я ей, — состо­ит в том, чтобы они летом были про­хлад­ны, а зимой теп­лы. Да и весь дом в целом обра­щен на юг, так что совер­шен­но ясно, что зимой он хоро­шо осве­щен солн­цем, а летом — в тени»². (5) Затем я ука­зал ей, что жен­ская поло­ви­на отде­ле­на от муж­ской две­рью с засо­вом, чтобы нель­зя было выно­сить из дома чего не сле­ду­ет и чтобы слу­ги без наше­го ведо­ма не про­из­во­ди­ли детей: хоро­шие слу­ги после рож­де­ния детей по боль­шей части ста­но­вят­ся пре­дан­нее, а дур­ные, всту­пив в брач­ные отно­ше­ния, полу­ча­ют боль­ше удоб­ства плу­то­вать.

(6) — После это­го осмот­ра, — гово­рил он, — мы ста­ли уже раз­би­рать домаш­ние вещи по родам. Преж­де все­го мы нача­ли соби­рать пред­ме­ты, нуж­ные для жерт­во­при­но­ше­ний. После это­го ста­ли отде­лять жен­ские празд­нич­ные наряды, муж­скую одеж­ду для празд­ни­ков и для вой­ны, покры­ва­ла в жен­ской поло­вине, покры­ва­ла в муж­ской поло­вине, обувь жен­скую, обувь муж­скую. (7) Отдель­ный род вещей соста­ви­ло ору­жие, отдель­ный — инстру­мен­ты для пряде­ния шер­сти, отдель­ный — при­над­леж­но­сти для пече­ния хле­ба, отдель­ный — посуда для при­готов­ле­ния куша­нья, отдель­ный — при­над­леж­но­сти для мытья, отдель­ный — вещи для заме­ши­ва­ния теста, отдель­ный — сто­ло­вая посуда. Мы поло­жи­ли в раз­ные места так­же вещи для повсе­днев­но­го употреб­ле­ния и вещи, нуж­ные толь­ко в празд­ни­ки. (8) Отдель­но отло­жи­ли мы запа­сы, рас­хо­ду­е­мые поме­сяч­но, в осо­бое место убра­ли запа­сы, рас­счи­тан­ные на весь год: так вид­нее, чтобы их хва­ти­ло до кон­ца года. Рас­пре­де­лив все домаш­ние вещи, мы раз­ло­жи­ли все их по соот­вет­ст­ву­ю­щим местам. (9) После это­го пред­ме­ты, употреб­ля­е­мые слу­га­ми еже­днев­но, как, напри­мер, для пече­ния хле­ба, для при­готов­ле­ния куша­нья, для пряде­ния шер­сти и тому подоб­ные, мы отда­ли в рас­по­ря­же­ние им самим, пока­зав, куда класть, и веле­ли им беречь. (10) А пред­ме­ты, употреб­ля­е­мые нами в празд­ни­ки, при при­е­ме гостей или в каких-нибудь ред­ких слу­ча­ях, мы сда­ли в рас­по­ря­же­ние ключ­ни­це, ука­за­ли их места, пере­счи­та­ли, запи­са­ли все и ска­за­ли ей, чтобы она дава­ла кому что надо, пом­ни­ла, что кому дает, и, полу­чая обрат­но, уби­ра­ла опять в то самое место, где что взя­ла. (11) Ключ­ни­цу мы выбра­ли после тща­тель­но­го обсуж­де­ния, самую воз­держ­ную, на наш взгляд, по части еды, вина, сна и обще­ния с муж­чи­на­ми, кото­рая кро­ме того обла­да­ла очень хоро­шей памя­тью, боя­лась нака­за­ния от нас в слу­чае небреж­но­сти и ста­ра­лась уго­дить нам и за то полу­чить от нас награ­ду. (12) Мы при­уча­ли ее даже отно­сить­ся к нам с уча­сти­ем: дели­лись с нею радо­стя­ми, когда радо­ва­лись, а в печаль­ные мину­ты при­гла­ша­ли делить горе. Мы ста­ра­лись так­же заин­те­ре­со­вать ее в уве­ли­че­нии наше­го богат­ства: посвя­ща­ли ее во все дела и дела­ли участ­ни­цей наше­го бла­го­по­лу­чия. (13) Мы ста­ра­лись при­вить ей так­же любовь к чест­но­сти: чест­ные поль­зо­ва­лись у нас бо́льшим ува­же­ни­ем, чем бес­чест­ные, и мы ука­зы­ва­ли, что чест­ные живут бога­че бес­чест­ных, что жизнь их более похо­жа на жизнь сво­бод­ных людей, и ее саму отно­си­ли к чис­лу таких людей. (14) После это­го, Сократ, я ска­зал жене, что все это не даст ника­ко­го тол­ку, если она сама не будет забо­тить­ся, чтобы каж­дая вещь все­гда сохра­ня­ла свое место. Я ука­зы­вал ей, что в бла­го­устро­ен­ных горо­дах граж­дане счи­та­ют недо­ста­точ­ным изда­вать хоро­шие зако­ны, а поми­мо это­го выби­ра­ют блю­сти­те­лей зако­нов, кото­рые име­ют над­зор за граж­да­на­ми: соблюдаю­ще­го закон хва­лят, а кто посту­па­ет вопре­ки зако­нам, стро­го нака­зы­ва­ют. (15) Так вот, я сове­то­вал жене, чтоб и она счи­та­ла себя блю­сти­тель­ни­цей зако­нов над всем нахо­дя­щим­ся в доме: про­ве­ря­ла бы вещи, когда най­дет нуж­ным, напо­до­бие того, как началь­ник кре­по­сти про­ве­ря­ет часо­вых; осмат­ри­ва­ла бы, в хоро­шем ли состо­я­нии каж­дая вещь, подоб­но тому, как Совет осмат­ри­ва­ет лоша­дей и всад­ни­ков³, и как цари­ца хва­ли­ла бы и награж­да­ла, чем может, достой­ных, бра­ни­ла бы и нака­зы­ва­ла, кто это­го заслу­жи­ва­ет. (16) Кро­ме того, я вну­шал ей, что с ее сто­ро­ны было бы неспра­вед­ли­во тяго­тить­ся тем, что на нее я воз­ла­гаю боль­ше трудов по хозяй­ству, чем на слуг: я ука­зы­вал, что забота слуг о хозяй­ском иму­ще­стве огра­ни­чи­ва­ет­ся тем, что они его носят, дер­жат в поряд­ке, бере­гут, а поль­зо­вать­ся ни одной вещью им нель­зя без раз­ре­ше­ния гос­по­ди­на; все при­над­ле­жит хозя­и­ну, так что он может любой вещью рас­по­рядить­ся как хочет. (17) Поэто­му, кто полу­ча­ет боль­ше всех поль­зы от сохра­не­ния вещей в цело­сти и боль­ше всех убыт­ка от уни­что­же­ния их, тому, — объ­яс­нял я, — долж­но быть и боль­ше всех заботы о них.

(18) — И что же, Исхо­мах? — спро­сил я. — Твоя жена после этих настав­ле­ний слу­ша­лась ли тебя хоть сколь­ко-нибудь?

—А то как же? — отве­чал он. — Она ска­за­ла мне, Сократ, что я непра­виль­но сужу о ней, если думаю, буд­то нала­гаю на нее тяже­лую обя­зан­ность, вну­шая ей, что необ­хо­ди­мо забо­тить­ся о хозяй­стве. Тяже­лее было бы, гово­ри­ла она, если бы я нала­гал на нее обя­зан­ность не забо­тить­ся о сво­ем доб­ре, чем забо­тить­ся о нем. (19) «Так, вид­но, устро­е­но, — закон­чи­ла она, — как о детях забо­тить­ся порядоч­ной жен­щине лег­че, чем не забо­тить­ся, так и об иму­ще­стве, кото­рое раду­ет уже тем, что оно свое, забо­тить­ся порядоч­ной жен­щине при­ят­нее, чем не забо­тить­ся».

(1) Тогда, про­дол­жал Сократ, услы­шав, что жена ему так отве­ти­ла, я ска­зал:

—Кля­нусь Герой¹, Исхо­мах, жена твоя, судя по тво­им сло­вам, обна­ру­жи­ла муж­ской склад ума.

—Я хочу рас­ска­зать тебе, — отве­чал Исхо­мах, — еще и о дру­гих слу­ча­ях, в кото­рых она выка­за­ла очень высо­кий ум, когда она по пер­во­му мое­му сло­ву сей­час же послу­ша­лась меня.

—Какие же это слу­чаи? — спро­сил я. — Рас­ска­жи: мне гораздо при­ят­нее слу­шать о высо­ких каче­ствах живой жен­щи­ны, чем если бы Зевк­сид² пока­зал мне порт­рет кра­са­ви­цы.

(2) Тогда Исхо­мах стал рас­ска­зы­вать.

—Так вот, Сократ, я как-то увидал, что она силь­но набе­ле­на (хоте­ла казать­ся белее, чем она есть) и силь­но нару­мя­не­на (хоте­ла казать­ся румя­нее, чем в дей­ст­ви­тель­но­сти)³ и что на ней баш­ма­ки на высо­кой подош­ве (хоте­ла казать­ся выше сво­его нату­раль­но­го роста)⁴. (3) «Ска­жи мне, жена, — спро­сил я, — когда бы ты счи­та­ла меня как вла­дель­ца обще­го с тобою состо­я­ния более заслу­жи­ваю­щим люб­ви — если бы я пока­зал тебе, что есть в дей­ст­ви­тель­но­сти: не хва­стал­ся бы, что у меня боль­ше, чем есть, и не скры­вал бы ниче­го, что есть; или же если бы взду­мал обма­нуть тебя: рас­ска­зы­вал бы, что у меня боль­ше, чем есть, пока­зы­вал бы сереб­ро под­дель­ное, цепоч­ки с дере­вом внут­ри⁵, пур­пур­ные одеж­ды⁶ линю­чие и выда­вал бы их за насто­я­щие?» (4) Она сей­час же ска­за­ла в ответ: «Что ты, что ты! Я не хочу, чтоб ты был таким. Если бы ты стал таким, я не смог­ла бы любить тебя от всей души». — «Ну хоро­шо, — ска­зал я, — мы сошлись с тобою, жена, так­же и для телес­но­го обще­ния?» — «Да, так люди гово­рят». (5) — «Так когда, по-тво­е­му, я заслу­жи­вал бы боль­ше люб­ви, нахо­дясь в телес­ном обще­нии с тобою, — если бы, отда­вая тебе свое тело, я забо­тил­ся, чтоб оно было здо­ро­во и силь­но и чтобы бла­го­да­ря это­му у меня был дей­ст­ви­тель­но хоро­ший цвет лица, или же если бы я пока­зы­вал­ся тебе, нама­зав­шись сури­ком и нало­жив­ши крас­ку под гла­за­ми, и жил бы с тобою, обма­ны­вая тебя и застав­ляя смот­реть на сурик и касать­ся его вме­сто моей соб­ст­вен­ной кожи?» (6) — «Мне мень­ше удо­воль­ст­вия было бы, — отве­ча­ла она, — касать­ся сури­ка, чем тебя, мень­ше удо­воль­ст­вия было бы смот­реть на цвет крас­ки, чем на твой соб­ст­вен­ный, мень­ше удо­воль­ст­вия было бы смот­реть на твои гла­за под­кра­шен­ные, чем на здо­ро­вые». (7) — «Так и я, — ска­зал я, — уве­ряю тебя, жена, мень­ше люб­лю цвет белил и румян, чем твой соб­ст­вен­ный. Нет, как боги устро­и­ли, что для лоша­ди самое при­ят­ное суще­ство лошадь, для быка — бык, для овцы — овца, так и чело­век счи­та­ет самой при­ят­ной вещью тело в его нату­раль­ном виде. (8) Обма­ны эти еще как-нибудь мог­ли бы обма­нуть посто­рон­них и оста­вать­ся не откры­ты­ми; но люди, живу­щие все­гда вме­сте, непре­мен­но попа­дут­ся, если взду­ма­ют обма­ны­вать друг дру­га: или, вста­вая с посте­ли, попа­дут­ся, пока еще не успе­ли при­ве­сти в порядок одеж­ды, или пот их выдаст, или сле­зы откро­ют, или купа­нье пока­жет их в насто­я­щем виде».

(9) — Что же она отве­ти­ла тебе на это? Ска­жи ради богов, — спро­сил я.

—Ее отве­том было то, что с тех пор она нико­гда ничем подоб­ным уже не зани­ма­лась, а ста­ра­лась пока­зы­вать­ся в опрят­ном виде, оде­тая к лицу. Мало того, она меня спра­ши­ва­ла, не могу ли я ей чего посо­ве­то­вать, чтобы ей быть на самом деле кра­си­вой, а не толь­ко казать­ся. (10) Конеч­но, Сократ, я сове­то­вал ей не сидеть на одном месте⁷, как рабы­ни, а с божьей помо­щью попро­бо­вать, как сле­ду­ет хозяй­ке, подой­ти к ткац­ко­му стан­ку да поучить слу­жан­ку, если что зна­ет луч­ше дру­гих, а если что пло­хо зна­ет, самой поучить­ся, при­смот­реть и за пекар­шей, посто­ять и воз­ле ключ­ни­цы, когда она отме­ри­ва­ет что-нибудь, обой­ти дом и посмот­реть, все ли на том месте, где долж­но быть. Это, каза­лось мне, будет вме­сте и заботой и про­гул­кой. (11) Хоро­шее упраж­не­ние, — гово­рил я, — так­же мочить, месить, выби­вать и скла­ды­вать одеж­ду и покры­ва­ла. От такой гим­на­сти­ки, гово­рил я, она будет и есть луч­ше, и здо­ро­вье будет, и цвет лица будет у нее на самом деле луч­ше. (12) Наруж­ность жены, когда она по срав­не­нию со слу­жан­кой и опрят­нее, и оде­та более к лицу, быва­ет при­вле­ка­тель­ной, осо­бен­но когда к это­му при­со­еди­ня­ет­ся жела­ние уго­дить мужу, а не слу­жить ему поне­во­ле. (13) А эти жены, сидя­щие сид­нем с важ­но­стью, пода­ют повод срав­ни­вать их с раз­ря­жен­ны­ми обман­щи­ца­ми⁸. И теперь, Сократ, уве­ряю тебя, моя жена оде­ва­ет­ся и дер­жит себя так, как я учил ее и как сей­час тебе рас­ска­зы­ваю.

(1) После это­го я ска­зал:

—О заня­ти­ях жены тво­ей, Исхо­мах, мне кажет­ся, с меня доста­точ­но на пер­вый раз того, что я слы­шал: они дела­ют боль­шую честь вам обо­им. А теперь рас­ска­жи мне о сво­их заня­ти­ях: и тебе будет при­ят­но поведать о том, на чем осно­ва­на твоя сла­ва, и я, про­слу­шав подроб­ный рас­сказ о заня­ти­ях пре­крас­но­го и хоро­ше­го чело­ве­ка и соста­вив о них себе, если мож­но, ясное пред­став­ле­ние, буду тебе глу­бо­ко бла­го­да­рен.

(2) — Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — я буду очень рад рас­ска­зать тебе, Сократ, о сво­их повсе­днев­ных работах; а ты ука­жи, в чем мне надо испра­вить­ся, если най­дешь какие-нибудь мои дей­ст­вия непра­виль­ны­ми.

(3) — Да по како­му же пра­ву, — отве­чал я, — я стал бы исправ­лять тако­го пре­крас­но­го чело­ве­ка, когда я, к тому же, по обще­му мне­нию, пустой бол­тун, зани­маю­щий­ся изме­ре­ни­ем возду­ха¹, и, что явля­ет­ся осо­бен­но бес­смыс­лен­ным обви­не­ни­ем, назы­ва­юсь нищим? (4) Конеч­но, Исхо­мах, я был бы в пол­ном отча­я­нии по пово­ду тако­го обви­не­ния; но на днях я повстре­чал лошадь Никия², чуже­стран­ца. За ней, увидел я, шло мно­го зри­те­лей; неко­то­рые, как я услы­шал, вели о ней ожив­лен­ные раз­го­во­ры. Я подо­шел к коню­ху и спро­сил, мно­го ли денег у лоша­ди. (5) Он взгля­нул на меня, как на сума­сшед­ше­го, раз я пред­ла­гаю такой вопрос, и ска­зал: «Как же у лоша­ди могут быть день­ги?» Тут я вос­пря­нул духом, услы­хав, что поз­во­ли­тель­но, ста­ло быть, и нищей лоша­ди быть хоро­шей, если у нее душа от при­ро­ды хоро­шая. (6) Так вот, ввиду того, что и мне поз­во­ли­тель­но быть хоро­шим чело­ве­ком, рас­ска­жи подроб­но о сво­их заня­ти­ях: попро­бую и я сле­до­вать тво­е­му при­ме­ру в том, что смо­гу усво­ить себе из тво­е­го рас­ска­за; нач­ну с зав­траш­не­го дня: это — счаст­ли­вый день³, — при­ба­вил я, — чтобы всту­пить на путь доб­ро­де­те­ли.

(7) — Хоть ты и шутишь, Сократ, — отве­чал Исхо­мах, — но я все-таки рас­ска­жу тебе о сво­их заня­ти­ях, в кото­рых я, насколь­ко хва­та­ет моих сил, ста­ра­юсь про­во­дить жизнь. (8) Я при­шел к убеж­де­нию, что боги не дали воз­мож­но­сти людям жить счаст­ли­во без пони­ма­ния сво­их обя­зан­но­стей и ста­ра­ния испол­нить их и что разум­ным и ста­ра­тель­ным они одним дару­ют сча­стье, а дру­гим нет. Ввиду это­го я пер­вым делом почи­таю богов, но ста­ра­юсь посту­пать так, чтоб они по моим молит­вам даро­ва­ли мне и здо­ро­вье, и телес­ную силу, и ува­же­ние в горо­де, и любовь в кру­гу дру­зей, и бла­го­по­луч­ное воз­вра­ще­ние с вой­ны с честью, и умно­же­ние богат­ства чест­ным путем.

(9) Выслу­шав это, я ска­зал:

—Как вид­но, Исхо­мах, ты инте­ре­су­ешь­ся тем, как быть бога­тым и, имея боль­шое состо­я­ние, мно­го хло­потать и забо­тить­ся о нем?

—Конеч­но, я инте­ре­су­юсь тем, о чем ты спра­ши­ва­ешь, — отве­чал Исхо­мах. — При­ят­на, мне кажет­ся, пыш­ность в слу­же­нии богам, при­ят­но и помо­гать дру­зьям в слу­чае нуж­ды, при­ят­но и оте­че­ство не остав­лять без денег, насколь­ко это от меня зави­сит.

(10) — Да, дей­ст­ви­тель­но, хоро­шо все это, о чем ты гово­ришь, Исхо­мах, — ска­зал я, — и доступ­но толь­ко чрез­вы­чай­но бога­то­му чело­ве­ку, не прав­да ли? Когда мно­го на све­те людей, кото­рые не могут жить без помо­щи дру­гих, мно­го и таких, кото­рые рады быва­ют, если им уда­ет­ся добыть хоть столь­ко, чтоб самим хва­та­ло на жизнь. Зна­чит, кто может не толь­ко справ­лять­ся со сво­им хозяй­ст­вом, но и иметь изли­шек, чтоб и род­ной город укра­шать и дру­зьям облег­чать нуж­ду, как же тех не счи­тать бога­ты­ми и силь­ны­ми? (11) Но, — при­ба­вил я, — хва­лить таких мно­го нас най­дет­ся. А ты, Исхо­мах, рас­ска­жи мне, с чего и начал: как о здо­ро­вье ты забо­тишь­ся? Как о телес­ной силе? Как уда­ет­ся тебе даже с вой­ны с честью воз­вра­щать­ся? А о спо­со­бах обо­га­ще­ния тво­е­го, — ска­зал я, — доста­точ­но будет вре­ме­ни послу­шать и потом.

(12) — Все это, Сократ, — ска­зал Исхо­мах, — как мне кажет­ся, свя­за­но одно с дру­гим. Так, когда у чело­ве­ка есть пита­ние в доста­точ­ном коли­че­стве, то, зара­ба­ты­вая его трудом, он вер­нее, мне кажет­ся, сохра­нит здо­ро­вье; зара­ба­ты­вая его трудом, ско­рее разо­вьет силу; зани­ма­ясь воен­ны­ми упраж­не­ни­я­ми, с боль­шей честью уце­ле­ет на войне; заботясь над­ле­жа­щим обра­зом и не пре­да­ва­ясь лени, надо думать, ско­рее уве­ли­чит состо­я­ние.

(13) — Все, что ты гово­рил до сих пор, Исхо­мах, я пони­маю, — заме­тил я. — Ты хочешь ска­зать, что бла­го­да­ря тру­ду, забо­те и упраж­не­нию чело­век ско­рее достигнет бла­го­со­сто­я­ния. Но како­го рода труд при­ме­ня­ешь ты для того, чтоб быть здо­ро­вым и силь­ным, как упраж­ня­ешь­ся в воен­ном деле, как забо­тишь­ся о полу­че­нии излиш­ка, даю­ще­го воз­мож­ность и дру­зьям помо­гать и город уси­ли­вать, — вот о чем хоте­лось бы мне знать.

(14) — Так вот, Сократ, — отве­чал Исхо­мах, — вста­вать с посте­ли я при­вык в такой час, когда могу еще застать дома кого мне нуж­но повидать. Если у меня есть какое дело в горо­де, то испол­не­ние его слу­жит мне про­гул­кой; (15) а если в горо­де у меня нет ника­кой надоб­но­сти, то слу­га мой отво­дит лошадь впе­ред меня в поле, а мне про­гул­кой слу­жит доро­га к полю, — это, пожа­луй, полез­нее, Сократ, чем гулять в гале­рее. (16) По при­хо­де в поле, сажа­ют ли там у меня дере­вья, или поды­ма­ют пар, или сеют, или под­во­зят хлеб, я смот­рю, как идут работы, и при­ка­зы­ваю работать по-ино­му, если знаю какой луч­ший спо­соб. (17) После это­го по боль­шей части я сажусь на лошадь и упраж­ня­юсь в вер­хо­вой езде, по воз­мож­но­сти сооб­ра­зу­ясь с тем, что нуж­но на войне: не избе­гаю ни косо­го­ров, ни подъ­емов, ни овра­гов, ни канав; ста­ра­юсь толь­ко по воз­мож­но­сти не иска­ле­чить лошадь при таких упраж­не­ни­ях. (18) По окон­ча­нии это­го слу­га, дав лоша­ди выка­тать­ся⁴, отво­дит ее домой и вме­сте с тем несет из усадь­бы в город что нам нуж­но; а я то шагом, то бегом воз­вра­ща­юсь домой и чищу себя скреб­ни­цей⁵; потом зав­тра­каю, Сократ, и ем столь­ко, чтобы весь день не быть ни голод­ным, ни слиш­ком сытым.

(19) — Кля­нусь Герой, Исхо­мах, — ска­зал я, — мне нра­вит­ся твой образ жиз­ни: такое одно­вре­мен­ное соче­та­ние спо­со­бов для укреп­ле­ния здо­ро­вья и силы с воен­ны­ми упраж­не­ни­я­ми и забота­ми о богат­стве, — все это, по-мое­му, вос­хи­ти­тель­но. (20) И дей­ст­ви­тель­но, ты пред­став­ля­ешь вес­кие дока­за­тель­ства того, что ты идешь пра­виль­ным путем для дости­же­ния всех этих целей: бла­го­да­ря богам мы видим тебя обык­но­вен­но и здо­ро­вым и силь­ным и зна­ем, что ты счи­та­ешь­ся одним из самых искус­ных наезд­ни­ков и бога­тых людей.

(21) — И вот, Сократ, из-за тако­го мое­го обра­за жиз­ни очень мно­гие доно­сят на меня; а ты, навер­ное, думал, я ска­жу, что мно­гие назы­ва­ют меня пре­крас­ным и хоро­шим.

(22) — А еще вот о чем я хотел спро­сить тебя, Исхо­мах, — ска­зал я, — забо­тишь­ся ли ты еще о том, чтобы быть в состо­я­нии дать отчет кому пона­до­бит­ся и потре­бо­вать его от дру­гих?

—А раз­ве, по-тво­е­му, Сократ, — отве­чал он, — я не готов­люсь посто­ян­но имен­но к это­му, к защи­те, тем, что нико­му не делаю зла, а делаю доб­ро мно­гим по мере воз­мож­но­сти? А к обви­не­нию раз­ве, по-тво­е­му, не готов­люсь тем, что заме­чаю, как мно­гие дела­ют зло отдель­ным граж­да­нам, а неко­то­рые и все­му государ­ству, а добра не дела­ют нико­му?

(23) — А гото­вишь­ся ли ты к тому, — спро­сил я, — чтоб такие мыс­ли выра­зить сло­ва­ми? Вот это еще, Исхо­мах, рас­ска­жи мне.

—Да, Сократ, — отве­чал он, — я не пере­стаю упраж­нять­ся в про­из­не­се­нии речей. То заслу­шав обви­не­ние или защи­ту со сто­ро­ны кого-нибудь из слуг, я ста­ра­юсь дока­зать, что он не прав; то в раз­го­во­ре с дру­зья­ми бра­ню или хва­лю кого-нибудь; то мирю каких-нибудь зна­ко­мых, ста­ра­ясь дока­зать, что им полез­нее быть дру­зья­ми, чем вра­га­ми; (24) то, собрав­шись у стра­те­га, мы выра­жа­ем пори­ца­ние кому-нибудь или засту­па­ем­ся за кого-нибудь, если на него неспра­вед­ли­во жалу­ют­ся; то меж­ду собою обви­ня­ем кого-нибудь, кто не по заслу­гам поль­зу­ет­ся поче­том. Часто и на сове­ща­нии мы жела­тель­ное нам хва­лим, а неже­ла­тель­ное бра­ним. (25) Мно­го раз, Сократ, я и сам попа­дал под суд: раз­би­ра­ли, како­му нака­за­нию или штра­фу меня под­верг­нуть.

—Кто же это, Исхо­мах? — спро­сил я. — Я это­го не знал.

—Жена, — отве­чал он.

—Ну, и как же ты защи­ща­ешь­ся? — спро­сил я.

—Когда прав­ду полез­но гово­рить, очень хоро­шо; а когда ложь, то, кля­нусь Зев­сом, Сократ, не в силах я дело непра­вое изо­бра­зить как пра­вое⁶.

Тут я ска­зал:

—Да, пожа­луй, Исхо­мах, изо лжи не сде­ла­ешь прав­ды.

(1) — Одна­ко, — ска­зал я, — не задер­жи­ваю ли я тебя, Исхо­мах? Может быть, ты хочешь уже уйти?

—Кля­нусь Зев­сом, нет, — отве­чал он, — я не могу уйти, Сократ, пока не разой­дет­ся совсем народ на пло­ща­ди.

(2) — Кля­нусь Зев­сом, — заме­тил я, — ты силь­но осте­ре­га­ешь­ся, как бы тебе не поте­рять сво­его про­зви­ща «пре­крас­ный и хоро­ший чело­век». Вот, напри­мер, сей­час, может быть, у тебя есть мно­го дел, тре­бу­ю­щих тво­ей заботы; но, раз ты уго­во­рил­ся с чуже­стран­ца­ми, ты дожи­да­ешь­ся их, чтобы не нару­шить сво­его сло­ва.

—Нет, Сократ, — отве­чал Исхо­мах, — уве­ряю тебя, у меня и те дела, кото­рые ты разу­ме­ешь, не оста­ют­ся в небре­же­нии: у меня в деревне есть управ­ля­ю­щие¹.

(3) — Что же, Исхо­мах, — спро­сил я, — когда тебе нужен управ­ля­ю­щий, ты раз­уз­на­ешь, нет ли где чело­ве­ка, спо­соб­но­го к этой долж­но­сти, и ста­ра­ешь­ся купить его, вро­де того как, нуж­да­ясь в плот­ни­ке, ты раз­уз­на­ешь, я уве­рен, где най­ти чело­ве­ка, знаю­ще­го это дело, и ста­ра­ешь­ся при­об­ре­сти его или же сам обу­ча­ешь управ­ля­ю­щих?

(4) — Кля­нусь Зев­сом, Сократ, — отве­чал он, — сам ста­ра­юсь обу­чать. Если чело­век в мое отсут­ст­вие дол­жен вполне удо­вле­тво­ри­тель­но заме­нять меня в заботах по хозяй­ству, что же иное он дол­жен знать, как не то, что я? А ведь если я спо­со­бен руко­во­дить работа­ми, то, разу­ме­ет­ся, и дру­го­го мог бы научить тому, что сам знаю.

(5) — В таком слу­чае, — заме­тил я, — пер­вое, что ему надо иметь, это — рас­по­ло­же­ние к тебе и к тво­ей семье. Ведь без рас­по­ло­же­ния что тол­ку в зна­нии управ­ля­ю­ще­го, как бы вели­ко оно ни было?

—Ника­ко­го, кля­нусь Зев­сом, — ска­зал Исхо­мах, — поэто­му, конеч­но, я преж­де все­го ста­ра­юсь вну­шать ему рас­по­ло­же­ние к себе и к сво­ей семье.

(6) — А как же, ска­жи ради богов, — спро­сил я, — ты учишь жела­тель­но­го тебе чело­ве­ка иметь рас­по­ло­же­ние к тебе и к тво­ей семье?

—Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — я ему ока­зы­ваю доб­ро, когда боги пошлют нам что-нибудь из зем­ных благ в изоби­лии.

(7) — Ты хочешь ска­зать, — заме­тил я, — что чело­век, поль­зу­ю­щий­ся тво­им доб­ром, ста­но­вит­ся рас­по­ло­жен­ным к тебе и жела­ет тебе сча­стья?

—Да, Сократ, в этом я вижу луч­шее сред­ство рас­по­ло­жить к себе чело­ве­ка.

(8) — Ну, а если он станет рас­по­ло­жен к тебе, Исхо­мах, — спро­сил я, — будет ли он годен для долж­но­сти управ­ля­ю­ще­го по этой при­чине? Раз­ве ты не видишь: хотя все люди, пожа­луй, жела­ют себе добра, одна­ко мно­гие не хотят забо­тить­ся, чтобы у них были те бла­га, кото­рых они жела­ют?

(9) — Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — когда я хочу поста­вить тако­го чело­ве­ка в управ­ля­ю­щие, я учу его и быть забот­ли­вым.

(10) — Как же? — спро­сил я. — Ска­жи ради богов. Ведь я думал, что это­му научить совер­шен­но невоз­мож­но.

—Да, Сократ, — отве­чал он, — дей­ст­ви­тель­но, всех как есть научить быть забот­ли­вы­ми нель­зя.

(11) — Так кого же мож­но? — спро­сил я. — Опре­де­ли мне их поточ­нее.

—Преж­де все­го, Сократ, — отве­чал он, — чело­ве­ка, невоз­держ­но­го в употреб­ле­нии вина, не сде­ла­ешь забот­ли­вым: пьян­ство застав­ля­ет его забы­вать обо всех нуж­ных делах.

(12) — Так толь­ко невоз­держ­ные в этом, — спро­сил я, — неспо­соб­ны к забо­те или еще и дру­гие какие?

—Кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — еще и неуме­рен­ные по части сна: когда чело­век спит, он ни сам не может испол­нять сво­их обя­зан­но­стей, ни дру­гих застав­лять.

(13) — Так что же? — спро­сил я. — Толь­ко эти ока­жут­ся у нас неспо­соб­ны­ми к обу­че­нию забот­ли­во­сти или кро­ме них есть еще и дру­гие какие-нибудь?

—Мне кажет­ся, — отве­чал Исхо­мах, — и людей, чрез­мер­но пре­дан­ных любов­ным наслаж­де­ни­ям, невоз­мож­но научить забо­тить­ся о чем-нибудь боль­ше, чем об этом: (14) нелег­ко най­ти надеж­ду или заботу при­ят­нее заботы о люби­мом маль­чи­ке и, наобо­рот, труд­но изо­бре­сти нака­за­ние, более тяже­лое, чем раз­лу­ка с люби­мым, когда пред­сто­ит какое-нибудь дело. Поэто­му, когда я узнаю про кого-нибудь, что он такой, я даже и не про­бую ста­вить его в управ­ля­ю­щие.

(15) — А что? — спро­сил я. — Кто влюб­лен в нажи­ву, и тех нель­зя при­учить забо­тить­ся о сель­ских работах?

—Нет, совсем наобо­рот, — отве­чал Исхо­мах, — они лег­ко под­да­ют­ся обу­че­нию забот­ли­во­сти: ниче­го дру­го­го не нуж­но, как толь­ко пока­зать им, что забот­ли­вость — дело при­быль­ное.

(16) — А про­чих, — ска­зал я, — если они обла­да­ют тре­бу­е­мой тобою воз­держ­но­стью и не очень пад­ки к нажи­ве, как ты обу­ча­ешь забо­тить­ся о том, в чем жела­ешь видеть их забот­ли­вость?

—Очень про­сто, Сократ, — отве­чал он. — Когда я вижу с их сто­ро­ны забот­ли­вость, я хва­лю их и ста­ра­юсь отли­чать; а когда вижу небреж­ность, ста­ра­юсь и гово­рить и посту­пать так, чтобы уко­лоть их.

(17) — Ну, Исхо­мах, — ска­зал я, — оста­вим этот раз­го­вор о людях, обу­чае­мых забот­ли­во­сти; ска­жи мне вот что еще об уче­нье: если чело­век сам небре­жен, может ли он делать дру­гих забот­ли­вы­ми?

(18) — Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — это так же невоз­мож­но, как невеж­де делать дру­гих уче­ны­ми². Когда учи­тель пока­зы­ва­ет что-нибудь непра­виль­но, труд­но выучить­ся делать это пра­виль­но, и когда хозя­ин пода­ет при­мер небреж­но­сти, труд­но слу­ге стать забот­ли­вым. (19) Сло­вом, не пом­ню я, чтобы у пло­хо­го хозя­и­на заме­чал хоро­ших слуг; у хоро­ше­го видел пло­хих, но они не оста­ва­лись без нака­за­ния. А кто хочет сде­лать чело­ве­ка спо­соб­ным к забот­ли­во­сти, дол­жен уметь при­смот­реть за работа­ми, пони­мать в них толк, быть гото­вым за хоро­шее испол­не­ние отбла­го­да­рить испол­ни­те­ля и без коле­ба­ния под­верг­нуть нера­ди­во­го заслу­жен­но­му нака­за­нию. (20) Хоро­шо, по-мое­му, как рас­ска­зы­ва­ют, отве­тил пер­си­я­нин царю, — заме­тил Исхо­мах. — Царь одна­жды полу­чил хоро­шую лошадь, и ему хоте­лось поско­рее ее откор­мить; он спро­сил кого-то счи­тав­ше­го­ся зна­то­ком по части лоша­дей, что все­го ско­рее утуч­ня­ет лошадь; тот, гово­рят, отве­тил: «Хозяй­ский глаз». Так и во всем, Сократ, — закон­чил он, — по-мое­му, хозяй­ский глаз — самый луч­ший работ­ник.

(1) — А когда ты вну­шишь чело­ве­ку, — спро­сил я, — что он дол­жен забо­тить­ся о чем ты хочешь, — будет такой уже годен в управ­ля­ю­щие или ему при­дет­ся еще чему доучи­вать­ся, чтобы быть год­ным управ­ля­ю­щим?

(2) — Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — конеч­но, ему еще оста­ет­ся узнать, что надо делать, когда, как; а то без это­го что тол­ку в управ­ля­ю­щем? Раз­ве боль­ше, чем во вра­че, кото­рый забо­тил­ся бы о боль­ном толь­ко тем, что посе­щал бы его и утром и вече­ром, а не знал бы, что может помочь ему.

(3) — А если он выучит­ся, как надо испол­нять ему свои работы, еще что-нибудь ему нуж­но будет, — спро­сил я, — или он будет у тебя уже насто­я­щим управ­ля­ю­щим?

—Думаю, — отве­чал он, — ему нуж­но выучить­ся началь­ст­во­вать над работ­ни­ка­ми.

(4) — Так и ты, — спро­сил я, — обу­ча­ешь управ­ля­ю­щих уме­нию началь­ст­во­вать?

—Да, ста­ра­юсь по край­ней мере, — отве­чал Исхо­мах.

—Как же, — спро­сил я, — обу­ча­ешь ты их, чтобы они уме­ли началь­ст­во­вать над людь­ми? Ска­жи ради богов.

—Очень про­сто, Сократ, — отве­чал он, — так что, пожа­луй, тебе и слу­шать-то смеш­но будет.

(5) — Нет, это не такое дело, чтоб над ним сме­ять­ся, Исхо­мах, — ска­зал я. — Кто может сде­лать дру­го­го спо­соб­ным началь­ст­во­вать над людь­ми, тот, оче­вид­но, может научить его уме­нию быть гос­по­ди­ном, а кто может это­му научить, тот может сде­лать его так­же спо­соб­ным быть царем. Таким обра­зом, могу­щий это делать, мне кажет­ся, заслу­жи­ва­ет не насмеш­ки, а боль­шой похва­лы.

(6) — Так вот, Сократ, — отве­чал он, — всех живот­ных обу­ча­ют послу­ша­нию дву­мя спо­со­ба­ми: нака­за­ни­ем, когда они взду­ма­ют ока­зать непо­слу­ша­ние, и хоро­шим обра­ще­ни­ем, когда они охот­но под­чи­ня­ют­ся. (7) Вот, напри­мер, жере­бят учат пови­но­ве­нию тем, что, когда они слу­ша­ют­ся, им дают что-нибудь вкус­ное, а когда упря­мят­ся, не дают покоя, пока они не под­чи­нят­ся воле того, кто обу­ча­ет. (8) Точ­но так же и щенят, хотя они гораздо ниже людей и по разу­му и по язы­ку¹, тем не менее учат бегать кру­гом, кувыр­кать­ся и мно­го­му дру­го­му таким же спо­со­бом: когда они слу­ша­ют­ся, то полу­ча­ют что-нибудь им нуж­ное, а когда быва­ют невни­ма­тель­ны, их нака­зы­ва­ют. (9) А людей мож­но делать послуш­нее одним даже сло­вом, пока­зы­вая им поль­зу от пови­но­ве­ния. Что каса­ет­ся рабов, то даже счи­таю­щий­ся при­год­ным лишь для живот­ных спо­соб обу­че­ния очень поле­зен, чтобы научить их пови­но­ве­нию: удо­вле­тво­ряя сверх дру­гих потреб­но­стей их аппе­тит, мож­но мно­го­го добить­ся от них². На често­лю­би­вые нату­ры силь­но дей­ст­ву­ет и похва­ла: у неко­то­рых натур жаж­да похва­лы не мень­шее, чем у дру­гих стрем­ле­ние к пище и питью. (10) Всем этим сред­ствам, кото­рые я сам при­ме­няю, рас­счи­ты­вая делать людей послуш­нее, я обу­чаю тех, кого хочу поста­вить в управ­ля­ю­щие, и еще вот чем помо­гаю им: одеж­ду и обувь, кото­рые я дол­жен давать рабо­чим, я делаю не все оди­на­ко­вые, а одни поху­же, дру­гие получ­ше, чтобы мож­но было хоро­ше­му работ­ни­ку дать в награ­ду что получ­ше, а пло­хо­му что поху­же. (11) Мне кажет­ся, Сократ, — заме­тил он, — у хоро­ших работ­ни­ков появ­ля­ет­ся чув­ство разо­ча­ро­ва­ния, когда они видят, что работу испол­ня­ют они и тем не менее оди­на­ко­вую с ними награ­ду полу­ча­ют те, кто не хочет нести в нуж­ный момент ни трудов, ни опас­но­стей. (12) Поэто­му я и сам ни в каком слу­чае не рав­няю награ­да­ми хоро­ших работ­ни­ков с пло­хи­ми и управ­ля­ю­ще­го хва­лю, когда он раздаст наи­бо­лее достой­ным луч­шие вещи; а если заме­чу, что у него поль­зу­ет­ся пред­по­чте­ни­ем кто-нибудь за лесть или за дру­гое какое бес­по­лез­ное угож­де­ние, я не спус­каю это­го управ­ля­ю­ще­му: делаю ему выго­вор и ста­ра­юсь вну­шить, Сократ, что он посту­па­ет в этом слу­чае даже вопре­ки соб­ст­вен­но­му инте­ре­су.

(1) — А когда, Исхо­мах, — спро­сил я, — управ­ля­ю­щий станет уже у тебя настоль­ко спо­соб­ным к вла­сти, что может делать людей послуш­ны­ми, счи­та­ешь ли ты его совер­шен­ным управ­ля­ю­щим или все еще чего-то не хва­та­ет тако­му обла­да­те­лю упо­мя­ну­тых тобою свойств?

(2) — Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — он не дол­жен касать­ся хозяй­ско­го добра, не дол­жен воро­вать. Ведь если тот, кто соби­ра­ет пло­ды полей, осме­лит­ся тащить их столь­ко, что остав­ше­е­ся коли­че­ство не будет оправ­ды­вать рас­хо­дов на эту работу, какой толк будет от зем­леде­лия под его управ­ле­ни­ем?

(3) — Так и этой чест­но­сти учить ты берешь­ся? — спро­сил я.

—Конеч­но, — отве­чал Исхо­мах, — одна­ко не все склон­ны, как я нахо­жу, при­слу­ши­вать­ся к это­му уче­нию. (4) Но я все-таки про­бую направ­лять слуг на путь чест­но­сти: для это­го беру кое-что из зако­нов Дра­кон­та¹, кое-что из зако­нов Соло­на. Мне кажет­ся, и эти мужи изда­ва­ли мно­гие зако­ны с наме­ре­ни­ем учить такой чест­но­сти. (5) Так, в законе ска­за­но: «Нака­за­ние за кра­жу: пой­ман­ный на месте пре­ступ­ле­ния под­вер­га­ет­ся лише­нию сво­бо­ды, а ока­зы­ваю­щий воору­жен­ное сопро­тив­ле­ние осуж­да­ет­ся на смерт­ную казнь»^1a. Оче­вид­но, ста­ло быть, что зако­но­да­те­ли хоте­ли этим зако­ном сде­лать для бес­чест­ных людей бес­по­лез­ной позор­ную страсть к нажи­ве. (6) Так вот я, при­ме­няя неко­то­рые ста­тьи из этих зако­нов и кро­ме того еще неко­то­рые из цар­ских², ста­ра­юсь вну­шить слу­гам чест­ность по отно­ше­нию к тому, что у них на руках. (7) Наши зако­ны лишь опре­де­ля­ют нака­за­ния для винов­ных, а цар­ские не толь­ко нака­зы­ва­ют бес­чест­ных, но и награж­да­ют чест­ных: поэто­му, видя, что чест­ные ста­но­вят­ся бога­че бес­чест­ных, мно­гие, несмот­ря на свое коры­сто­лю­бие, твер­до дер­жат­ся пра­ви­ла избе­гать бес­чест­ных поступ­ков. (8) Когда же я заме­чу, что кто-нибудь, несмот­ря на хоро­шее с ним обра­ще­ние, все-таки име­ет пополз­но­ве­ние к бес­чест­ным поступ­кам, того как неиз­ле­чи­мо­го коры­сто­люб­ца я сей­час же отре­шаю и от долж­но­сти. (9) Когда, напро­тив, я заме­чу, что кто-нибудь стре­мит­ся быть чест­ным не из-за одной выго­ды, достав­ля­е­мой чест­но­стью, но жела­ет и похва­лы от меня, с тем я обра­ща­юсь уже как со сво­бод­ным, не толь­ко обо­га­щая его, но и ува­жая как чело­ве­ка пре­крас­но­го и хоро­ше­го. (10) Тем, по-мое­му, Сократ, отли­ча­ет­ся чело­век често­лю­би­вый от коры­сто­лю­би­во­го, что он готов ради похва­лы и ува­же­ния и трудить­ся, где нуж­но, и под­вер­гать­ся опас­но­стям, и воз­дер­жи­вать­ся от позор­ной нажи­вы.

(1) — Когда ты вну­шишь чело­ве­ку доб­ро­же­ла­тель­ное к тебе отно­ше­ние и заботу о том, чтобы спо­соб­ст­во­вать тво­е­му бла­гу, а сверх того дашь ему зна­ние, как испол­нять какую работу с боль­шей поль­зой, да еще сде­ла­ешь его спо­соб­ным власт­во­вать и в довер­ше­ние все­го это­го он будет радо­вать­ся не мень­ше тебя само­го, пред­став­ляя тебе обиль­ный и своевре­мен­ный уро­жай, я уж не буду боль­ше спра­ши­вать, не нуж­но ли тако­му чело­ве­ку иметь еще какие каче­ства: при таких досто­ин­ствах, мне кажет­ся, он был бы уже пре­вос­ход­ным управ­ля­ю­щим. Но не оставь без разъ­яс­не­ния, Исхо­мах, — ска­зал я, — тот вопрос, кото­ро­го мы в сво­ей беседе кос­ну­лись лишь слег­ка.

(2) — Какой это? — спро­сил Исхо­мах.

—Ты ска­зал, — отве­чал я, — что очень важ­ное дело научить­ся, как испол­нять какую работу; ина­че, гово­рил ты, и от забот­ли­во­сти нет ника­ко­го тол­ку, если не зна­ешь, что надо и как надо делать.

(3) Тут Исхо­мах ска­зал:

—Ты про­сишь меня теперь изло­жить тебе самую тех­ни­ку зем­леде­лия, Сократ?

—Да, — отве­чал я, — веро­ят­но, она-то и есть при­чи­на того, что знаю­щий быва­ет богат, а незнаю­щий, несмот­ря на боль­шой труд, живет в бед­но­сти.

(4) — Сей­час, Сократ, ты услы­шишь, — ска­зал он, — как это заня­тие чело­ве­ко­лю­би­во. Если зем­леде­ли­ем зани­мать­ся очень при­ят­но, если оно в выс­шей сте­пе­ни полез­но, при­лич­но, любез­но и богам и людям, если к тому же очень лег­ко ему научить­ся, раз­ве оно не бла­го­род­ное заня­тие?¹ А бла­го­род­ны­ми, как извест­но, мы назы­ваем и живот­ных, кото­рые кра­си­вы, вели­ки, полез­ны и в то же вре­мя лас­ко­вы к чело­ве­ку.

(5) — Из тво­е­го разъ­яс­не­ния, Исхо­мах, — ска­зал я, — кажет­ся, я понял в доста­точ­ной сте­пе­ни, как сле­ду­ет учить управ­ля­ю­ще­го: я понял, как, соглас­но тво­е­му ука­за­нию, надо при­вя­зать его к себе, сде­лать забот­ли­вым, спо­соб­ным к вла­сти, чест­ным. (6) Но что каса­ет­ся тво­е­го заме­ча­ния, что для успеш­но­го заня­тия зем­леде­ли­ем надо выучить­ся так­же тому, что, как и когда сле­ду­ет делать, это­го вопро­са, кажет­ся, мы кос­ну­лись в нашей беседе лишь слег­ка. (7) Это все рав­но, как если бы ты ска­зал, что для уме­нья запи­сы­вать речь и читать напи­сан­ное надо знать азбу­ку. Услы­шав это, я услы­шал бы толь­ко, что надо знать азбу­ку; но отто­го, что я буду знать это, дума­ет­ся мне, я не буду нисколь­ко более знать азбу­ку. (8) Точ­но так же и в дан­ном слу­чае: для уме­ло­го заня­тия зем­леде­ли­ем надо знать его, в этом ты меня лег­ко убедил; но отто­го, что я знаю это, я знаю нисколь­ко не более, как надо обра­ба­ты­вать зем­лю. (9) Нет, если бы мне взду­ма­лось сей­час обра­ба­ты­вать зем­лю, то, кажет­ся мне, я был бы в поло­же­нии вра­ча, кото­рый посе­ща­ет боль­ных и осмат­ри­ва­ет, но не зна­ет средств, помо­гаю­щих боль­ным. Так вот, чтобы мне не быть в таком поло­же­нии, научи меня само­му делу зем­леде­лия.

(10) — Нет, Сократ, — ска­зал Исхо­мах, — зем­леде­лию не так труд­но научить­ся, как дру­гим заня­ти­ям, при изу­че­нии кото­рых уче­ник дой­дет до изне­мо­же­ния рань­ше, чем будет зара­ба­ты­вать на хлеб. Нет, сто­ит тебе посмот­реть, как работа­ют, а отча­сти даже толь­ко послу­шать об этом, и ты сей­час же пой­мешь настоль­ко, что смо­жешь даже учить дру­гих, если захо­чешь. Да я думаю, что ты мно­го пони­ма­ешь в зем­леде­лии, сам того не заме­чая. (11) Все зна­то­ки поче­му-то скры­ва­ют самое важ­ное в сво­ем деле; а зем­леде­лец, отлич­но сажаю­щий дере­вья, будет очень рад, если на него смот­ришь; точ­но так же и отлич­но сею­щий; и когда спро­сишь о чем-нибудь, что хоро­шо сде­ла­но, он не скро­ет от тебя, как он это сде­лал. (12) Таким обра­зом, Сократ, зем­леде­лие, как вид­но, даже обла­го­ра­жи­ва­ет харак­тер чело­ве­ка, зани­маю­ще­го­ся им.

(13) — Пре­крас­ное вступ­ле­ние, — ска­зал я, — оно не лиша­ет слу­ша­те­ля охоты зада­вать даль­ней­шие вопро­сы! Но если зем­леде­лию так лег­ко научить­ся, то тем более ты дол­жен рас­ска­зать мне о нем: тебе не зазор­но объ­яс­нять такие мел­кие вещи; гораздо ско­рее мне стыд­но не знать их, тем более если они полез­ны.

(1) — Так вот, Сократ, — ска­зал Исхо­мах, — преж­де все­го я хочу дока­зать тебе, что нетруд­но то, что назы­ва­ют самым слож­ным в зем­леде­лии люди, изла­гаю­щие очень подроб­но его осно­вы, но на деле им не зани­маю­щи­е­ся. (2) Имен­но, гово­рят они, для успеш­ной обра­бот­ки зем­ли преж­де все­го надо знать свой­ства поч­вы.

—И пра­виль­но гово­рят, — заме­тил я. — Кто не зна­ет, что может зем­ля про­из­во­дить, не может знать, думаю, даже и того, что надо сеять, какие дере­вья сажать.

(3) — Так, и при взгляде на чужой уча­сток зем­ли, — ска­зал Исхо­мах, — мож­но понять, что может про­из­во­дить зем­ля и чего не может: сто­ит посмот­реть на хлеб­ные зла­ки и на фрук­то­вые дере­вья. А когда пой­мешь это, бес­по­лез­но уже спо­рить с богом: как ни ста­рай­ся сеять и сажать что тебе нуж­но, все-таки будешь иметь при­па­сов не боль­ше, чем сколь­ко зем­ля захо­чет родить и вырас­тить. (4) А в слу­чае, если по нера­де­нию хозя­ев она не может пока­зать свой­ст­вен­ную ей силу, часто мож­но быва­ет по сосед­не­му участ­ку соста­вить о ней более вер­ное пред­став­ле­ние, чем путем рас­спро­сов у сосед­не­го вла­дель­ца. (5) Да и пустуя, она все-таки пока­зы­ва­ет свои каче­ства: зем­ля, про­из­во­дя­щая дикие рас­те­ния в пре­крас­ном виде, может при ухо­де про­из­во­дить и садо­вые рас­те­ния пре­крас­ные. Таким спо­со­бом каче­ство поч­вы могут раз­ли­чать и люди, не име­ю­щие ника­ко­го поня­тия о зем­леде­лии.

(6) — Ну, насчет это­го, Исхо­мах, — отве­чал я, — как буд­то я уже доста­точ­но успо­ко­ил­ся: из бояз­ни не узнать свой­ства поч­вы мне нет надоб­но­сти отка­зы­вать­ся от зем­леде­лия. (7) Да, я вспом­нил рыба­ков: хотя их удел — море, и они не оста­нав­ли­ва­ют­ся для осмот­ра полей и не замед­ля­ют сво­его шага, тем не менее, когда они идут через поля и видят там пло­ды, то нисколь­ко не затруд­ня­ют­ся выска­зать свое мне­ние о зем­ле, какая хоро­ша и какая пло­ха. Одну они хулят, дру­гую хва­лят и вот, как вижу, они по боль­шей части выска­зы­ва­ют о хоро­шей зем­ле совер­шен­но то же мне­ние, как и люди, опыт­ные в зем­леде­лии.

(8) — Так с чего же, Сократ, — спро­сил он, — начать мне напо­ми­на­ние¹ тебе о зем­леде­лии? Ведь очень мно­гое из того, что я буду гово­рить тебе о спо­со­бах зем­леде­лия, я уве­рен, ты уже зна­ешь.

(9) — Мне кажет­ся, Исхо­мах, — отве­чал я, — пер­вое, чему я желал бы научить­ся (ибо учить­ся более все­го свой­ст­вен­но фило­со­фу), как обра­ба­ты­вать зем­лю, если бы мне это захо­те­лось, чтобы полу­чать очень боль­шой уро­жай ячме­ня и пше­ни­цы.

(10) — Зна­ешь ты, что для посе­ва надо пред­ва­ри­тель­но под­гото­вить новь?²

(11) — Знаю, — отве­чал я.

—Что, если бы мы нача­ли пахать зем­лю зимою? — ска­зал он.

—Нет, была бы грязь, — отве­чал я.

—Ну а летом, как по-тво­е­му?

—Твер­да будет зем­ля, — отве­чал я, — плу­гом не вспа­шешь.

(12) — Долж­но быть, вес­ной, — ска­зал он, — надо начи­нать эту работу.

—Конеч­но, — отве­чал я, — в это вре­мя года зем­ля все­го боль­ше рас­сы­па­ет­ся при пахо­те.

—И тра­ва, пере­во­ра­чи­вае­мая плу­гом, Сократ, — ска­зал он, — тогда уже достав­ля­ет удоб­ре­ние зем­ле, а еще не бро­са­ет семян, от кото­рых мог­ла бы вырас­ти вновь. (13) Думаю, и то еще ты зна­ешь, что для того, чтобы новь была хоро­ша, надо очи­стить ее от сор­ных трав и как мож­но силь­нее высу­шить на солн­це.

—Конеч­но, — отве­чал я, — и это, думаю, долж­но быть так.

(14) — А как ты дума­ешь, — спро­сил он, — мож­но ли это сде­лать луч­ше, чем если летом воз­мож­но чаще пере­во­ра­чи­вать зем­лю?

—Вполне знаю, — отве­чал я, — что сор­ные тра­вы будут оста­вать­ся на поверх­но­сти и сох­нуть от жара, а зем­ля будет высу­ши­вать­ся солн­цем все­го луч­ше тогда, если ее сре­ди лета в пол­день пахать плу­гом.

(15) — А если люди, обра­ба­ты­вая новь, будут копать зем­лю лопа­той, — спро­сил он, — не ясно ли, что и они долж­ны отде­лять зем­лю от сор­ных трав?

—Да, — ска­зал я, — и сор­ные тра­вы бро­сать на поверх­но­сти, чтобы сох­ли, а зем­лю пере­во­ра­чи­вать, чтобы сырые части ее суши­лись.

(1) — Отно­си­тель­но нови, Сократ, — ска­зал Исхо­мах, — наши мне­ния, как видишь, схо­дят­ся.

—Да, схо­дят­ся, — отве­чал я.

—Что же каса­ет­ся сева, Сократ, не прав­да ли, ты нахо­дишь, что над­ле­жа­щее вре­мя сеять — это то, кото­рое как все преж­ние люди, так и тепе­реш­ние на осно­ва­нии опы­та при­зна­ли самым луч­шим? (2) А когда кон­ча­ет­ся осен­нее вре­мя, чуть не все взи­ра­ют на бога в ожи­да­нии, что он пошлет дождь на зем­лю и доз­во­лит им сеять.

—Да, Исхо­мах, — отве­чал я, — все при­зна­ли так­же и то, что не сле­ду­ет сеять в сухую зем­лю, насколь­ко это зави­сит от чело­ве­ка: оче­вид­но, тем, кто сеял, не полу­чив рань­ше пове­ле­ния от бога, при­хо­ди­лось тер­петь нема­лые убыт­ки.

(3) — Так в этом, — ска­зал Исхо­мах, — все мы соглас­ны.

—Да, — отве­чал я, — чему бог учит, в том быва­ет такое согла­сие: вот, напри­мер, все без исклю­че­ния нахо­дят, что зимой луч­ше носить тол­стый плащ, если кто может, и зажи­гать огонь все без исклю­че­ния счи­та­ют нуж­ным, если есть дро­ва.

(4) — Но что каса­ет­ся сева, — ска­зал Исхо­мах, — мно­гие дер­жат­ся раз­ных мне­ний отно­си­тель­но того, какой сев луч­ший — ран­ний, сред­ний или самый позд­ний¹.

—Бог устра­и­ва­ет годы, — ска­зал я, — неоди­на­ко­во: один год бла­го­при­я­тен для ран­не­го сева, дру­гой — для сред­не­го, тре­тий — для само­го позд­не­го.

(5) — Как же, по-тво­е­му, луч­ше, Сократ, — спро­сил он, — выбрать один из этих сро­ков для сева, — все рав­но, мно­го ли сеешь или мало, — или же сеять, начи­ная с само­го ран­не­го сева и кон­чая самым позд­ним?

(6) Тогда я ска­зал:

—По-мое­му, Исхо­мах, все­го луч­ше сеять в каж­дое вре­мя: гораздо луч­ше, я думаю, полу­чать каж­дый год хле­ба доста­точ­ное коли­че­ство, чем то очень мно­го, то слиш­ком мало.

—Зна­чит, и в этом, Сократ, — ска­зал он, — ты одно­го мне­ния со мною, уче­ник с учи­те­лем, да еще выска­зы­ва­ешь свое мне­ние рань­ше меня.

(7) — А что, — спро­сил я, — это хит­рое искус­ство — бро­сать семе­на?

—Давай рас­смот­рим, Сократ, — ска­зал он, — и этот вопрос все­сто­ронне. Что семе­на надо бро­сать рукой, и ты, я думаю, зна­ешь.

—Да, видел, — отве­чал я.

—Но бро­сать, — ска­зал он, — одни уме­ют ров­но, дру­гие нет.

—Зна­чит, для это­го уже нуж­но упраж­не­ние, — ска­зал я, — чтобы рука, как у кифа­ри­ста², уме­ла под­чи­нять­ся рас­суд­ку.

(8) — Разу­ме­ет­ся, — отве­чал он, — а если зем­ля одна — тощая, а дру­гая — жир­ная?

—Что ты хочешь этим ска­зать? — спро­сил я. — «Тощая» — не то же ли, что «сла­бая», а «жир­ная» — не то же ли, что «силь­ная»?

—Да, это я и хочу ска­зать, — отве­чал он, — и спра­ши­ваю тебя, рав­ное ли коли­че­ство семян ста­нешь ты давать той и дру­гой зем­ле, или какой-то боль­ше.

(9) — К вину, думаю я, надо под­ли­вать тем боль­ше воды, чем оно креп­че, — отве­чал я, — на чело­ве­ка, чем он силь­нее, тем боль­ше тяже­сти надо накла­ды­вать, если что нуж­но нести, и если нуж­но кого содер­жать, я при­ка­зал бы бога­тым содер­жать боль­шее чис­ло людей. А ста­но­вит­ся ли сла­бая зем­ля силь­нее, как подъ­ярем­ный скот³, если в нее бро­сать боль­ше пло­дов, это ты мне объ­яс­ни.

(10) Исхо­мах засме­ял­ся и ска­зал:

—Шутишь ты, Сократ. Одна­ко, уве­ряю тебя, если бро­сить семя в зем­лю и затем, пока зем­ля полу­ча­ет мно­го пита­ния с неба, сно­ва запа­хать побе­ги от семе­ни, это будет зем­ле корм, у нее явит­ся сила, как от наво­за; но если дать зем­ле питать себя все вре­мя до пло­да, то труд­но будет сла­бой зем­ле мно­го пло­дов дове­сти до зре­ло­сти. Да и сви­нье сла­бой труд­но выкор­мить мно­го поро­сят, пока они вырас­тут.

(11) — Ты хочешь ска­зать, Исхо­мах, — спро­сил я, — что в сла­бую зем­лю надо бро­сать мень­ше семян?

—Да, кля­нусь Зев­сом, Сократ, — отве­чал он, — и ты с этим согла­сен, раз ты гово­ришь, что, по тво­е­му мне­нию, всех сла­бых надо застав­лять делать мень­ше.

(12) — А для чего, Исхо­мах, — спро­сил я, — ты посы­ла­ешь работ­ни­ков на поля ока­пы­вать посе­вы?

—Ты зна­ешь, конеч­но, — ска­зал он, — что зимою быва­ют силь­ные дожди?⁴

—Как же не знать? — отве­тил я.

—Так вот, пред­по­ло­жим, что часть посе­ва покры­лась илом, нане­сен­ным дождя­ми, а неко­то­рые кор­ни от тока воды обна­жи­лись. Да и сор­ные тра­вы из-за дождей часто начи­на­ют рас­ти вме­сте с хле­бом и заглу­ша­ют его.

(13) — Да, — отве­чал я, — все это, конеч­но, быва­ет.

—Так не нахо­дишь ли ты, — спро­сил он, — что как раз в это вре­мя посе­ву нуж­на какая-то помощь?

—Конеч­но, — отве­чал я.

—Что же, по-тво­е­му, надо делать, чтобы помочь покры­то­му илом посе­ву?

—Снять с зем­ли бре­мя, — отве­чал я.

—А что делать, чтобы помочь рас­те­ни­ям, у кото­рых обна­же­ны кор­ни? — спро­сил он.

—При­сы­пать к ним новой зем­ли, — отве­чал я.

(14) — А что делать, если сор­ные тра­вы рас­тут вме­сте с посе­вом, заглу­ша­ют его и похи­ща­ют у рас­те­ний пита­ние, подоб­но тому, как ни на что не год­ные трут­ни похи­ща­ют у пчел то, что они сра­бота­ют и убе­рут про запас для соб­ст­вен­но­го пита­ния?

—Кля­нусь Зев­сом, сле­до­ва­ло бы выко­пать тра­вы, — ска­зал я, — точ­но так же, как уда­ля­ют трут­ней из улья.

(15) — Так разум­но мы посту­па­ем, по-тво­е­му, что посы­ла­ем работ­ни­ков ока­пы­вать? — спро­сил он.

—Конеч­но. Но вот что мне при­шло в голо­ву, Исхо­мах, — ска­зал я, — как хоро­шо при­во­дить кста­ти срав­не­ния. Ведь я страш­но разо­злил­ся на сор­ные тра­вы, когда ты упо­мя­нул про трут­ней, — гораздо боль­ше, чем когда ты гово­рил о самих тра­вах.

(1) — Одна­ко, — про­дол­жал я, — после это­го надо жать. Так поучи меня и насчет это­го, если что зна­ешь.

—Хоро­шо, — отве­тил он, — если толь­ко не ока­жет­ся, что ты и по этой части зна­ешь то же, что и я. Так вот, что хлеб надо сре­зать, ты зна­ешь.

—Как же не знать? — отве­чал я.

—Так как же ты будешь сре­зать, — спро­сил он, — став­ши, откуда ветер дует или про­тив вет­ра?

—Нет, не про­тив, — отве­чал я, — и гла­зам и рукам быва­ет труд­но жать про­тив коло­са и ости.

(2) — И резать ста­нешь вер­хуш­ку коло­са или у зем­ли?

—Если короток колос, — ска­зал я, — то ста­ну резать сни­зу, чтобы соло­ма была при­год­нее; а если дли­нен, пра­виль­но поступ­лю, думаю, если буду резать посе­редине, чтобы ни при молоть­бе ни при вея­нье не тра­тить лиш­не­го труда без вся­кой надоб­но­сти. А остав­шу­ю­ся часть коло­са, пола­гаю, мож­но или сжечь для удоб­ре­ния зем­ли, или бро­сить в навоз, чтобы его ста­ло боль­ше.

(3) — Вот видишь, Сократ, — ска­зал он, — ты и попал­ся: и насчет жат­вы ты зна­ешь то же, что и я.

—Боюсь, что так, — отве­чал я, — мне хочет­ся еще посмот­реть, умею ли я моло­тить.

—Так это-то ты зна­ешь, что хлеб молотят подъ­ярем­ным скотом? — спро­сил он.

(4) — Как же не знать? — отве­чал я. — Знаю и то, что для молоть­бы употреб­ля­ет­ся вся­ко­го рода подъ­ярем­ный скот: волы, мулы, лоша­ди.

—Так как ты дума­ешь, — спро­сил он, — они толь­ко лишь все­го и уме­ют — топ­тать хлеб, когда их пого­ня­ют?

—Да что же еще могут уметь живот­ные? — ска­зал я.

(5) — А чтобы они топ­та­ли что нуж­но и чтобы обмо­лот шел рав­но­мер­но, чья это забота, Сократ? — спро­сил он.

—Ясно, — отве­чал я, — что моло­тиль­щи­ков: они будут гонять живот­ных по кру­гу и под­бра­сы­вать под ноги им то, что не вытоп­та­но, и таким обра­зом, оче­вид­но, будут отлич­но урав­ни­вать¹ гум­но и очень ско­ро окан­чи­вать молоть­бу.

—Так, и это, — заме­тил он, — ты зна­ешь нисколь­ко не хуже меня.

(6) — После это­го, Исхо­мах, — ска­зал я, — мы будем веять зер­но, чтобы его очи­стить.

—Ска­жи мне, Сократ, — ска­зал Исхо­мах, — зна­ешь ли ты, что если ты нач­нешь веять на той части гум­на, откуда ветер, то мяки­на поле­тит через все гум­но?

—Непре­мен­но, — отве­чал я.

(7) — Ста­ло быть, — ска­зал он, — она долж­на падать и на зер­но.

—Да, важ­но, — ска­зал я, — чтобы мяки­на пере­ле­та­ла через зер­но на пустую часть гум­на.

—А если начать веять, — спро­сил он, — на под­вет­рен­ной сто­роне?

—Оче­вид­но, — ска­зал я, — мяки­на сей­час же ока­жет­ся там, где нуж­но.

(8) — А когда очи­стишь зер­но до середи­ны гум­на, — ска­зал он, — сей­час ли, пока еще зер­но лежит так рас­сы­пан­ное, будешь веять осталь­ное зер­но, не очи­щен­ное от мяки­ны, или же сгре­бешь чистое зер­но к стол­бу² на воз­мож­но более узкое про­стран­ство?

—Да, сгре­бу, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — чистое зер­но, чтобы мяки­на у меня пере­ле­та­ла на пустую часть гум­на и не было надоб­но­сти два раза веять одно и то же зер­но.

(9) — Зна­чит, Сократ, — ска­зал он, — ты и дру­го­го мог бы поучить, как все­го ско­рее очи­стить зер­но!

—Как вид­но, — ска­зал я, — я и сам не заме­чал, что это знаю. Да я дав­но уж думаю, не могу ли я быть золотых дел масте­ром, флей­ти­стом, живо­пис­цем, хоть и сам это­го не заме­чал: ведь и это­му меня никто не учил, как и зем­леде­лию; но как я видел зем­ледель­цев, так видал и людей, зани­маю­щих­ся раз­ны­ми ремес­ла­ми.

(10) — Так вот, — ска­зал Исхо­мах, — я уж дав­но твер­жу тебе, что зем­леде­лие — самое бла­го­род­ное заня­тие даже и пото­му, что ему очень лег­ко научить­ся.

—Ну хоро­шо, Исхо­мах, — отве­тил я, — я знаю это: вид­но, я сам не заме­чал, что знаю, как сеять³, хоть и знал это.

(1) — Не отно­сит­ся ли к зем­леде­лию, — спро­сил я, — и посад­ка дере­вьев?

—Конеч­но отно­сит­ся, — отве­чал Исхо­мах.

—Так раз­ве это воз­мож­но, чтобы я знал, как сеять, а как сажать дере­вья, не знал?

(2) — Буд­то ты это­го не зна­ешь? — ска­зал Исхо­мах.

—А раз­ве знаю? — ска­зал я. — Да я ведь не знаю, ни в какую зем­лю сажать дере­во, ни какой глу­би­ны и шири­ны рыть яму для рас­те­ния, ни какой дли­ны долж­но быть рас­те­ние, когда его сажа­ешь, ни при каком поло­же­нии в зем­ле оно может луч­ше все­го рас­ти.

(3) — Ну так учись тому, чего не зна­ешь, — ска­зал Исхо­мах. — Какие ямы роют для рас­те­ний, я уве­рен, ты видел?

—И мно­го раз, — отве­чал я.

—Так видел ли ты когда яму глуб­же трех футов?¹

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — даже и в два с поло­ви­ной фута не видел.

—А шири­ною боль­ше трех футов яму видел?

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — даже и в два фута не видел.

(4) — И еще вот на что ответь мне, — ска­зал он, — видел ты яму глу­би­ною мень­ше фута?

—Нет, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — даже и в пол­то­ра фута не видел: ведь при ока­пы­ва­нии будут выры­вать рас­те­ния, если они поса­же­ны так уж черес­чур близ­ко к поверх­но­сти.

(5) — Итак, Сократ, — ска­зал он, — ты вполне зна­ешь, что не роют яму ни глуб­же двух с поло­ви­ною футов, ни мень­ше полу­то­ра.

—Нель­зя это­го не видеть, — отве­чал я, — когда это так бро­са­ет­ся в гла­за.

(6) — А отли­ча­ешь ты с пер­во­го взгляда сухую зем­лю от сырой? — спро­сил он.

—Сухой счи­таю я, напри­мер, зем­лю око­ло Лика­бет­та² и подоб­ную ей, — ска­зал я, — а сырой — в Фалер­ской низине³ и ей подоб­ную.

(7) — Так в какой же зем­ле будешь ты рыть для рас­те­ния глу­бо­кую яму, — в сухой или в сырой? — спро­сил он.

—В сухой, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я, — если в сырой рыть глу­бо­кую, то встре­тишь воду: нель­зя уже будет сажать в воду.

—Пре­крас­но, — ска­зал он. — Так вот, когда ямы выры­ты, в какое вре­мя года надо сажать рас­те­ния в сухой и в сырой зем­ле? Видел ты это?

—Конеч­но, — отве­чал я⁴.

(8) — Так если хочешь, чтоб рас­те­ние поско­рее при­ня­лось, то как ты дума­ешь, когда ско­рее чере­нок пустит кор­ни в жест­кую зем­лю — через рых­лую ли зем­лю, если под­сы­пать под нее обра­ботан­ной, или через необ­ра­ботан­ную?

—Оче­вид­но, — ска­зал я, — что через обра­ботан­ную оно ско­рее пустит кор­ни, чем через необ­ра­ботан­ную.

(9) — Зна­чит, надо под­сы­пать зем­ли под рас­те­ние?

—Конеч­но надо, — ска­зал я.

—А как, по-тво­е­му, луч­ше уко­ре­нит­ся чере­нок — если ты поста­вишь его весь пря­мо, вер­хуш­кой к небу, или если часть его поло­жишь гори­зон­таль­но под под­сы­пан­ной зем­лей, так чтобы он лежал на манер повер­ну­той гам­мы?⁵

(10) — Имен­но так, кля­нусь Зев­сом: боль­ше будет глаз­ков под зем­лей; а из глаз­ков, как я вижу, и поверх зем­ли рас­тут побе­ги; думаю, и с глаз­ка­ми под зем­лей то же самое дела­ет­ся. А если мно­го будет рост­ков под зем­лей, то рас­те­ние, думаю, пой­дет ско­ро и силь­но.

(11) — Так и насчет это­го, — ска­зал он, — ты одно­го мне­ния со мною. Что же? Ты толь­ко нагре­бешь куч­ку зем­ли вокруг рас­те­ния или и утоп­чешь ее хоро­шень­ко?

—Утоп­чу, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал я. — Если не утоп­тать, то от дождя, навер­но, неутоп­тан­ная зем­ля пре­вра­тит­ся в грязь, а от солн­ца высохнет до глу­би­ны; таким обра­зом, есть опас­ность, что рас­те­ние будет гнить от сыро­сти и сох­нуть от засу­хи, когда кор­ни под­вер­га­ют­ся жару.

(12) — Зна­чит, насчет посад­ки вино­гра­да⁶, Сократ, ты во всем одно­го мне­ния со мной.

—И смо­ков­ни­цу, — спро­сил я, — так же надо сажать?

—Думаю, — отве­чал Исхо­мах, — и все дру­гие фрук­то­вые дере­вья. Ведь если что полез­но при посад­ке вино­гра­да, поче­му не одоб­рить это­го для посад­ки дру­гих рас­те­ний?

(13) — А мас­ли­ну как мы будем сажать, Исхо­мах? — спро­сил я.

—Ты хочешь испы­тать меня и насчет это­го, — ска­зал он, — хоть сам пре­вос­ход­но все зна­ешь. Ты ведь видишь, конеч­но, что для мас­лин ямы роют глуб­же, пото­му что их роют глав­ным обра­зом по сто­ро­нам дорог⁷; видишь, что у всех моло­дых рас­те­ний есть пень­ки; видал, что на голо­ве у всех рас­те­ний нало­же­на грязь и верх­няя часть у всех рас­те­ний защи­ще­на покрыш­кой⁸.

(14) — Вижу все это, — ска­зал я.

—А если видишь, — заме­тил он, — то чего о них ты не зна­ешь? Или не зна­ешь, Сократ, как свер­ху на гря­зи поло­жить чере­пок?

—Кля­нусь Зев­сом, Исхо­мах, — отве­чал я, — все, о чем ты гово­рил, мне извест­но. Но мне опять при­шло в голо­ву, поче­му это, когда ты рань­ше пред­ло­жил мне общий вопрос, умею ли я сажать, я дал ответ отри­ца­тель­ный. Мне каза­лось, что я не мог бы ниче­го ска­зать о спо­со­бах посад­ки; но когда ты стал пред­ла­гать мне вопро­сы по отдель­ным пунк­там, я даю тебе отве­ты, сов­па­даю­щие с мне­ни­ем, кото­ро­го дер­жишь­ся ты, такой вели­кий зна­ток зем­леде­лия. (15) Неуже­ли, Исхо­мах, вопро­сы слу­жат одним из спо­со­бов обу­че­ния?⁹ Толь­ко теперь я понял, как ты мне пред­ла­гал отдель­ные вопро­сы: ты ведешь меня через вещи мне извест­ные, ука­зы­ва­ешь на сход­ство с ними тех, кото­рые я счи­тал неиз­вест­ны­ми, и с помо­щью это­го застав­ля­ешь меня верить, буд­то я и их знаю.

(16) — Так неуже­ли, — ска­зал Исхо­мах, — если бы я спро­сил тебя о сереб­ря­ной моне­те, насто­я­щая она или нет, я мог бы заста­вить тебя верить, что ты уме­ешь отли­чать насто­я­щие день­ги от под­дель­ных? Или, спра­ши­вая об игре на флей­те, убедил бы тебя, что ты уме­ешь играть, или о живо­пи­си и обо всех подоб­ных искус­ствах?

—Может быть, — отве­чал я, — раз ты заста­вил меня верить, буд­то я умею обра­ба­ты­вать зем­лю, хоть я знаю, что никто нико­гда не учил меня это­му делу.

(17) — Нет, Сократ, это невоз­мож­но, — ска­зал он, — но, как я тебе и рань­ше гово­рил, зем­леде­лие — такое любя­щее чело­ве­ка и рас­по­ла­гаю­щее к себе заня­тие, что, у кого есть гла­за и уши, тому оно тот­час дает зна­ние себя. (18) Мно­го­му оно само учит, как луч­ше все­го с ним обра­щать­ся. Вот, напри­мер, вино­град­ная лоза под­ни­ма­ет­ся на дере­во, если есть дере­во вбли­зи: она учит нас, что надо ее под­дер­жи­вать; рас­киды­ва­ет она листья, пока гроз­дья у нее еще неж­ны: она учит, что в эту пору надо зате­нять гроз­дья, нахо­дя­щи­е­ся на солн­це; (19) а когда при­дет вре­мя яго­дам уже нали­вать­ся сла­до­стью от сол­неч­ных лучей, она сбра­сы­ва­ет листья и учит чело­ве­ка обна­жить ее и дать пло­дам созреть. Нако­нец бла­го­да­ря оби­лию пло­дов сво­их она пред­став­ля­ет наше­му взо­ру одни гроз­дья уже зре­лы­ми, дру­гие — еще зеле­но­ва­ты­ми: она учит сры­вать с нее пло­ды, как соби­ра­ют смок­вы, — те, кото­рые в дан­ный момент уже поспе­ли.

(1) Тут я ска­зал:

—Если зем­леде­лию так лег­ко научить­ся и все оди­на­ко­во зна­ют, что надо делать, отче­го же это быва­ет, Исхо­мах, что не все пре­успе­ва­ют оди­на­ко­во: одни живут бога­то и име­ют излиш­ки, дру­гие не толь­ко не могут добыть себе необ­хо­ди­мых средств, но даже еще впа­да­ют в дол­ги?

(2) — Это я ска­жу тебе, Сократ, — отве­чал Исхо­мах. — Не зна­ние и не незна­ние дела­ют одних зем­ледель­цев бога­ты­ми, дру­гих — бед­ны­ми. (3) Не слыш­но таких раз­го­во­ров, буд­то хозяй­ство разо­ре­но отто­го, что сея­тель посе­ял нерав­но­мер­но, что садов­ник поса­дил дере­вья не в ряд; что хозя­ин не разо­брал, какая зем­ля годит­ся для вино­гра­да, и поса­дил его в непо­д­хо­дя­щем месте; что он не знал, что для посе­ва полез­но пред­ва­ри­тель­но обра­ботать новь; что он не знал, что полез­но к зем­ле при­ме­ши­вать навоз. (4) Нет, гораздо чаще при­хо­дит­ся слы­шать вот какие тол­ки: такой-то не полу­ча­ет хле­ба от сво­его име­нья, пото­му что не забо­тит­ся, чтобы поле у него было засе­я­но или чтобы оно было уна­во­же­но. Или: у тако­го-то нет вина, пото­му что он не забо­тит­ся о посад­ке новых вино­град­ных лоз и о том, чтобы име­ю­щи­е­ся у него при­но­си­ли плод. Или: у тако­го-то нет ни мас­ла, ни смокв, пото­му что он не забо­тит­ся и не при­ни­ма­ет мер к тому, чтоб это было у него. (5) Вот, Сократ, какое раз­ли­чие меж­ду зем­ледель­ца­ми, поче­му гораздо бла­го­по­луч­нее тот, кто не при­ду­мы­ва­ет какое-нибудь муд­рое, как он вооб­ра­жа­ет, изо­бре­те­ние по части зем­леде­лия¹. (6) Рав­ным обра­зом и пол­ко­вод­цы в неко­то­рых воен­ных делах быва­ют одни хуже, дру­гие луч­ше не пото­му, чтобы они отли­ча­лись друг от дру­га талан­том, но несо­мнен­но забот­ли­во­стью: одни началь­ни­ки испол­ня­ют, а дру­гие не испол­ня­ют то, что и всем началь­ни­кам извест­но и боль­шин­ству рядо­вых. (7) Так, напри­мер, все зна­ют, что, идя по непри­я­тель­ской стране, луч­ше идти таким стро­ем, при кото­ром, в слу­чае надоб­но­сти, было бы выгод­нее все­го сра­жать­ся. Так вот, зная это пра­ви­ло, одни его соблюда­ют, дру­гие не соблюда­ют. (8) Стра­жу ста­вить и днем и ночью луч­ше перед лаге­рем: это все зна­ют, но и об этом одни заботят­ся, чтоб оно испол­ня­лось, а дру­гие не заботят­ся. (9) Точ­но так же очень труд­но най­ти того, кто бы не знал, что, когда быва­ет нуж­но идти где-нибудь по узко­му про­хо­ду, луч­ше зара­нее зани­мать выгод­ные пози­ции. Тем не менее одни заботят­ся об испол­не­нии это­го, дру­гие — нет. (10) Вот и про навоз все гово­рят, что это — пре­вос­ход­ная вещь для зем­леде­лия, и видят, что он полу­ча­ет­ся сам собою: и все-таки, хоть и пре­крас­но зна­ют, как он полу­ча­ет­ся, и хоть лег­ко нагото­вить его боль­шое коли­че­ство, одни заботят­ся, чтобы и он соби­рал­ся, дру­гие отно­сят­ся к это­му небреж­но. (11) А меж­ду тем дождь бог посы­ла­ет с неба, и все углуб­ле­ния обра­ща­ют­ся в лужи, а зем­ля про­из­во­дит вся­ко­го рода сор­ные тра­вы; зем­лю дол­жен очи­щать вся­кий, кто хочет сеять, и если бро­сать в воду сор, уда­ля­е­мый с зем­ли, то вре­мя уже само сде­ла­ет из него то, что любит зем­ля: какой сор, какая зем­ля в сто­я­чей воде не обра­тит­ся в удоб­ре­ние? (12) Все зна­ют, как силь­но нуж­да­ет­ся в ухо­де зем­ля, слиш­ком сырая для посе­ва или слиш­ком соле­ная для садо­вод­ства; зна­ют и то, как отво­дить воду кана­ва­ми и как исправ­лять солон­ча­ко­вую поч­ву, при­ме­ши­вая к ней раз­ные веще­ства, жид­кие и сухие, не содер­жа­щие соли. Одна­ко и об этом одни заботят­ся, а дру­гие — нет. (13) Но даже если кто-нибудь совер­шен­но не в состо­я­нии разо­брать, что может про­из­во­дить зем­ля, не может увидеть ни пло­да ее, ни рас­те­ния и ни от кого не может услы­шать прав­ду о ней, то не гораздо ли лег­че вся­ко­му испы­тать зем­лю, чем лошадь или чело­ве­ка? Зем­ля ниче­го не пока­зы­ва­ет с целью обма­на, но с про­стотою откры­ва­ет, на что она спо­соб­на и на что она не спо­соб­на, и гово­рит прав­ду. (14) Мне кажет­ся, зем­ля слу­жит пре­вос­ход­ным сред­ст­вом отли­чить дур­но­го чело­ве­ка от хоро­ше­го бла­го­да­ря тому, что все дары ее лег­ко понять и изу­чить: не работаю­ще­му нель­зя оправ­ды­вать­ся незна­ни­ем, как в дру­гих заня­ти­ях, так как всем извест­но, что зем­ля за доб­ро пла­тит доб­ром. (15) Зем­леде­лие — луч­ший обви­ни­тель дур­ной души; что чело­век мог бы жить без хле­ба насущ­но­го, в этом никто не уве­рит себя; ста­ло быть, кто не хочет зани­мать­ся зем­леде­ли­ем и не име­ет ника­кой дру­гой про­фес­сии, даю­щей сред­ства к жиз­ни, тот, оче­вид­но, дума­ет жить воров­ст­вом, или гра­бе­жом, или попро­шай­ни­че­ст­вом, или уж он — дурак наби­тый. (16) Боль­шое вли­я­ние на выгод­ность или убы­точ­ность зем­леде­лия, — про­дол­жал он, — ока­зы­ва­ет то, когда один хозя­ин, имея боль­шее или мень­шее чис­ло работ­ни­ков, при­ла­га­ет неко­то­рую заботу, чтобы они у него были вовре­мя на рабо­те, а дру­гой не забо­тит­ся об этом. Ведь и сре­ди деся­ти чело­век один уже заме­тен тем, что работа­ет все свое вре­мя, а дру­гой — тем, что ухо­дит рань­ше вре­ме­ни. (17) А если поз­во­лить людям целый день работать кое-как, то раз­ни­ца, пожа­луй, ока­жет­ся в поло­ви­ну всей работы. (18) Подоб­но это­му быва­ет, что во вре­мя пути на про­тя­же­нии двух­сот ста­дий² один обго­нит дру­го­го на сто ста­дий, хотя оба пут­ни­ка и моло­ды, и здо­ро­вы, если при этом один идет целе­устрем­лен­но, а дру­гой с лег­ким серд­цем отды­ха­ет и око­ло источ­ни­ков, и в тени­стых местах, смот­рит по сто­ро­нам, ловит мяг­кий вете­рок. (19) Точ­но так же боль­шая раз­ни­ца и в испол­не­нии поле­вых работ меж­ду работ­ни­ка­ми, делаю­щи­ми дело, к кото­ро­му они при­став­ле­ны, и не делаю­щи­ми его, а нахо­дя­щи­ми пред­лог не работать, когда им доз­во­ля­ют без­дель­ни­чать. (20) Меж­ду хоро­шей работой и пло­хим выпол­не­ни­ем ее такая же боль­шая раз­ни­ца, как меж­ду насто­я­щей работой и пол­ным ниче­го­неде­ла­ни­ем. Напри­мер, когда при вска­пы­ва­нии для очи­ще­ния вино­гра­да от сор­ных трав рабо­чие вска­пы­ва­ют зем­лю так, что сор­ные тра­вы рас­тут обиль­нее и пыш­нее, как не назвать это ниче­го­неде­ла­ни­ем? (21) Вот эти изъ­я­ны гораздо боль­ше разо­ря­ют хозяй­ство, чем пол­ное незна­ком­ство с делом. Когда день­ги пол­но­стью ухо­дят из хозяй­ства, а работы испол­ня­ют­ся не так, чтобы при­ход пере­ве­ши­вал рас­ход, ниче­го муд­ре­но­го нет в том, что вме­сто излиш­ка полу­ча­ет­ся недо­ста­ток. (22) Но для людей, уме­ю­щих забо­тить­ся о деле и усерд­но обра­ба­ты­ваю­щих зем­лю, зем­леде­лие — самое быст­рое сред­ство обо­га­ще­ния. Мой отец и сам так вел хозяй­ство и меня научил. Он нико­гда не поз­во­лял мне поку­пать зем­лю хоро­шо обра­ботан­ную, но ту, кото­рая по небреж­но­сти ли хозя­ев или по недо­стат­ку средств у них не обра­бота­на и не заса­же­на — такую он сове­то­вал поку­пать. (23) Обра­ботан­ная, гово­рил он, и сто­ит доро­го, и улуч­шать ее нель­зя; а если нель­зя ее улуч­шать, то она не достав­ля­ет столь­ко удо­воль­ст­вия; напро­тив, вся­кая вещь и ско­ти­на, кото­рая идет к улуч­ше­нию, очень раду­ет хозя­и­на. Так вот, нет ниче­го спо­соб­но­го к боль­ше­му улуч­ше­нию, как зем­ля, кото­рая из запу­щен­ной ста­но­вит­ся в выс­шей сте­пе­ни пло­до­род­ной. (24) Уве­ряю тебя, Сократ, — про­дол­жал он, — что бла­го­да­ря нашим ста­ра­ни­ям сто­и­мость мно­гих участ­ков зем­ли ста­ла во мно­го раз боль­ше пер­во­на­чаль­ной. Эта мысль — такая дра­го­цен­ная и так лег­ко ее понять, что хотя ты ее толь­ко сей­час услы­шал, но будешь ее знать не хуже меня и дру­го­го научишь, если захо­чешь. (25) Да и отец мой не у дру­го­го научил­ся и при­шел к это­му не путем дол­го­го раз­мыш­ле­ния, но, как утвер­ждал он, по люб­ви сво­ей к зем­леде­лию и тру­ду; он захо­тел иметь подоб­ный уча­сток, чтобы и руки при­ло­жить к нему и полу­чать удо­воль­ст­вие от достав­ля­е­мо­го им дохо­да. (26) Да, Сократ, — при­ба­вил он, — мой отец по при­ро­де сво­ей, как мне кажет­ся, любил сель­ское хозяй­ство боль­ше всех афи­нян.

Выслу­шав это, я спро­сил его:

—Что же, Исхо­мах, отец твой сам вла­дел все­ми эти­ми име­ни­я­ми, кото­рые он при­вел в цве­ту­щее состо­я­ние, или так­же и про­да­вал, если мог полу­чить хоро­шую пла­ту?

—Да, кля­нусь Зев­сом, и про­да­вал, — отве­чал Исхо­мах, — но тот­час же, по сво­ей люб­ви к тру­ду, вза­мен одно­го поку­пал дру­гое име­ние, но запу­щен­ное.

(27) — Судя по тво­им сло­вам, Исхо­мах, — ска­зал я, — отец твой дей­ст­ви­тель­но по при­ро­де сво­ей любил сель­ское хозяй­ство не мень­ше, чем куп­цы любят хлеб. Ведь и куп­цы, по сво­ей чрез­вы­чай­ной люб­ви к хле­бу, как про­слы­шат, что где-нибудь его очень мно­го, так и едут туда за ним, пере­плы­ва­ют и Эгей­ское, и Эвк­син­ское, и Сици­лий­ское море³. (28) Потом набе­рут его как мож­но боль­ше и везут по морю, да еще на том судне, на кото­ром сами едут. Когда им пона­до­бят­ся день­ги, они не выбра­сы­ва­ют хлеб зря и как попа­ло, а, напро­тив, где, по слу­хам, цены на хлеб все­го выше и где боль­ше все­го им доро­жат, к тем и везут его на про­да­жу. В таком же роде, долж­но быть, и отец твой был люби­те­лем сель­ско­го хозяй­ства.

(29) На это Исхо­мах ска­зал:

—Ты шутишь, Сократ, а я ничуть не мень­ше счи­таю даже люби­те­ля­ми стро­и­тель­ства тех, кото­рые, выстро­ив дом, про­да­ют его, а потом стро­ят новый.

—Нет, кля­нусь Зев­сом, Исхо­мах, — воз­ра­зил я, — я верю тебе: это так есте­ствен­но, что все любят то, из чего наде­ют­ся извлечь себе выго­ду.

(1) — Одна­ко вот что при­шло мне в голо­ву, Исхо­мах, — ска­зал я, — как лов­ко ты обра­тил весь раз­го­вор в защи­ту сво­его утвер­жде­ния. Ты утвер­ждал, что зем­леде­лие лег­че дру­гих искусств для изу­че­ния; и теперь на осно­ва­нии все­го ска­зан­но­го тобою я вполне убедил­ся, что так оно и есть.

(2) — Да, кля­нусь Зев­сом, — отве­чал Исхо­мах, — но, в отно­ше­нии того, Сократ, что игра­ет оди­на­ко­вую роль во вся­ком заня­тии, будет ли то зем­леде­лие или государ­ст­вен­ная дея­тель­ность, хозяй­ство или воен­ное дело, я разу­мею спо­соб­ность власт­во­вать, — в этом отно­ше­нии, согла­сен с тобою, суще­ст­ву­ет очень боль­шая раз­ни­ца меж­ду людь­ми в зави­си­мо­сти от их душев­ных свойств. (3) Возь­мем для при­ме­ра воен­ный корабль: когда нуж­но быва­ет в откры­том море прой­ти в тече­ние дня извест­ное рас­сто­я­ние, один келевст¹ уме­ет сло­вом и делом зажечь в людях жела­ние работать, а дру­гой так несо­об­ра­зи­те­лен, что на тот же путь при­хо­дит­ся употре­бить вре­ме­ни вдвое боль­ше. Одни выхо­дят на берег вспо­тев­шие, доволь­ные друг дру­гом — келевст и его под­чи­нен­ные, — а те, кото­рые при­ез­жа­ют без пота, пол­ны нена­ви­сти к сво­е­му началь­ни­ку и ему нена­вист­ны. (4) И меж­ду коман­ди­ра­ми в этом отно­ше­нии есть раз­ни­ца: одни не могут вну­шить сол­да­там ни люб­ви к тру­ду, ни люб­ви к опас­но­стям; их сол­да­ты не хотят им пови­но­вать­ся, счи­тая это для себя уни­зи­тель­ным, кро­ме как в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти, а, напро­тив, гор­дят­ся сво­им сопро­тив­ле­ни­ем началь­ни­ку. Эти коман­ди­ры не могут вну­шить сол­да­там даже чув­ства сты­да, если вой­ско покро­ет себя позо­ром. (5) Наобо­рот, началь­ни­ки, люби­мые бога­ми, хоро­шие, знаю­щие, при­няв под свою коман­ду этих же самых сол­дат, а часто и дру­гих, еще худ­ших, уме­ют вну­шить им чув­ство сты­да к позор­ным поступ­кам, вну­шить им мысль о важ­но­сти пови­но­ве­ния, так что каж­дый из них с радо­стью пови­ну­ет­ся, могут вооду­ше­вить их всех жела­ни­ем работать общи­ми сила­ми, когда потре­бу­ет­ся работать. (6) Как у отдель­ных людей ино­гда быва­ет врож­ден­ная любовь к тру­ду, так и хоро­ший коман­дир может вну­шить цело­му вой­ску и любовь к тру­ду, и често­лю­би­вое жела­ние, чтобы подвиг сол­да­та был заме­чен коман­ди­ром. (7) К како­му коман­ди­ру так отно­сят­ся под­чи­нен­ные, тот и есть силь­ный началь­ник, а вовсе не тот, кля­нусь Зев­сом, кто телом силь­нее сво­их сол­дат, кто бро­са­ет копье или стре­ля­ет из лука луч­ше всех, кто, имея луч­ше­го коня, кида­ет­ся в опас­ность впе­ре­ди всех как самый луч­ший всад­ник или пел­таст², — но тот, кто уме­ет вну­шить сол­да­там идти за ним и в огонь и в любую опас­ность. (8) Того с пол­ным пра­вом мож­но назвать ода­рен­ным чело­ве­ком, за кем идет мно­го людей, про­ник­ну­тых его мыс­лью; про него мож­но по спра­вед­ли­во­сти ска­зать, что тот идет с боль­шой рукой, воле кото­ро­го гото­во слу­жить мно­го рук³; поис­ти­не велик тот, кто может совер­шать вели­кие подви­ги не столь­ко силою тела, сколь­ко силою ума. (9) То же быва­ет и в домаш­них делах: постав­лен­ный во гла­ве дела чело­век, в долж­но­сти ли управ­ля­ю­ще­го или над­смотр­щи­ка⁴, если он уме­ет вну­шить работ­ни­кам охоту к рабо­те, рве­ние и усер­дие, такой чело­век добьет­ся хоро­ше­го резуль­та­та и боль­шой создаст пере­вес при­хо­да над рас­хо­дом. (10) Если при появ­ле­нии хозя­и­на на рабо­те — того, Сократ, кто может и жесто­ко нака­зать пло­хо­го работ­ни­ка и отлич­но награ­дить усерд­но­го, если при этом сре­ди рабо­чих не про­изой­дет ника­кой замет­ной пере­ме­ны, тако­му хозя­и­ну я не поза­видую. Напро­тив, если при виде хозя­и­на работ­ни­ки встре­пе­нут­ся, если у каж­до­го из них про­будит­ся сила, вза­им­ное рве­ние, често­лю­би­вое жела­ние отли­чить­ся во всем, — про того я ска­жу, что в его душе есть что-то цар­ст­вен­ное. (11) Вот это-то и есть самое важ­ное, по-мое­му, как во вся­ком деле, где что-нибудь испол­ня­ет­ся чело­ве­че­ски­ми рука­ми, так рав­но и в сель­ском хозяй­стве. Но, кля­нусь Зев­сом, я уже не ска­жу, что это­му мож­но научить­ся, взгля­нув­ши или раз послу­шав­ши; нет, чтобы иметь эту силу, нуж­но и вос­пи­та­ние, и при­род­ное даро­ва­ние, и, самое глав­ное, милость богов. (12) Да, это бла­го, как мне кажет­ся, совер­шен­но не зави­сит от чело­ве­ка, но от воли богов, — это искус­ство власт­во­вать над людь­ми с их согла­сия; несо­мнен­но, оно дару­ет­ся тому, кто поис­ти­не посвя­щен в таин­ства доб­ро­де­те­ли. А власть над людь­ми про­тив их воли, мне кажет­ся, боги дают тому, кого счи­та­ют заслу­жи­ваю­щим жиз­ни Тан­та­ла⁵, он, как рас­ска­зы­ва­ют, пре­бы­ва­ет в цар­стве Аида в веч­ном стра­хе уме­реть вто­рич­но⁶.