К Луцилию

О ПРОВИДЕНИИ,
или О том, почему с хорошими людьми¹ случаются неприятности, несмотря на то, что существует провидение.

1. (1) Ты как-то спро­сил меня, Луци­лий, отче­го с доб­ры­ми людь­ми слу­ча­ет­ся столь­ко дур­но­го, если мир управ­ля­ет­ся про­виде­ни­ем. Конеч­но, отве­чать на такой вопрос сле­до­ва­ло бы в объ­е­ми­стом труде, где дока­зы­ва­лось бы, что про­виде­ние началь­ст­ву­ет над все­лен­ной и что бог при­ни­ма­ет в нас уча­стие. Но раз ты хочешь полу­чить реше­ние одно­го про­ти­во­ре­чия, не тро­гая все­го запу­тан­но­го клуб­ка и вырвав часть из цело­го, я не ста­ну услож­нять себе зада­чу и возь­мусь отве­чать на твой иск как адво­кат богов.

(2) Здесь ни к чему дока­зы­вать, что столь вели­кое созда­ние не сто­ит без хра­ни­те­ля и стра­жа, что сонм раз­ме­рен­но дви­жу­щих­ся све­тил не порож­ден слу­чай­ным поры­вом; что пред­ме­ты, при­веден­ные в дви­же­ние слу­ча­ем, несут­ся бес­по­рядоч­но и стал­ки­ва­ют­ся меж­ду собой, а этот стре­ми­тель­ный и бес­пре­пят­ст­вен­ный бег про­ис­хо­дит по веле­нию веч­но­го зако­на, кото­ро­му пови­ну­ет­ся все на зем­ле, кото­рый зажег столь­ко свер­каю­щих в строй­ном поряд­ке луче­зар­ных све­тил на небе. Столь строй­ный порядок не свой­ст­вен бес­цель­но мечу­щей­ся мате­рии; бес­смыс­лен­ное сов­па­де­ние не мог­ло бы под­ве­сить небес­ные тела с таким искус­ст­вом, чтобы зем­ля — самое тяже­лое, что есть в мире, — непо­движ­но усе­лась в цен­тре, созер­цая стре­ми­тель­ный бег вра­щаю­ще­го­ся вокруг нее неба; чтобы моря про­ли­ва­лись в доли­ны², оро­шая поч­ву, и не пере­ли­ва­лись через край отто­го, что в них впа­да­ют реки; чтобы из кро­шеч­ных семян рож­да­лись испо­ли­ны-дере­вья.

(3) Не слу­чай­ны и такие, на пер­вый взгляд, вне­зап­ные и непред­ска­зу­е­мые явле­ния, как тучи, лив­ни, гро­мо­вые уда­ры мол­ний, извер­же­ние пла­ме­ни, когда взры­ва­ют­ся вер­ши­ны гор; зем­ле­тря­се­ния и про­чие бур­ные вещи, посто­ян­но тре­во­жа­щие поверх­ность зем­ли и воздух над нею. Они так же име­ют свои при­чи­ны, как и те явле­ния, кото­рые мы счи­та­ем чудес­ны­ми лишь отто­го, что обна­ру­жи­ли их, где не ожи­да­ли: напри­мер, горя­чие воды посреди мор­ских волн или новые ост­ро­ва, вдруг выныр­нув­шие на поверх­ность пустын­но­го дото­ле моря. (4) Более того: наблюдая, как отсту­па­ет от бере­гов мор­ская пучи­на, обна­жая песок, а через неко­то­рое вре­мя вновь накры­ва­ет его, вся­кий может поду­мать, что это какое-то сле­пое коле­ба­ние моря то оття­ги­ва­ет вол­ны назад, то вновь вытал­ки­ва­ет их, застав­ляя бур­но устрем­лять­ся к сво­е­му преж­не­му месту; в то вре­мя как в дей­ст­ви­тель­но­сти они под­ни­ма­ют­ся и опус­ка­ют­ся посте­пен­но, в опре­де­лен­ный день и час, пови­ну­ясь при­тя­же­нию лун­но­го све­ти­ла, повеле­ваю­ще­го оке­ан­ски­ми при­ли­ва­ми.

Всем этим мы зай­мем­ся в свое вре­мя, но не теперь, тем более, что ты и так не сомне­ва­ешь­ся в нали­чии про­виде­ния, а лишь жалу­ешь­ся на него. (5) Я при­ми­рю тебя с бога­ми, ибо для луч­ших из людей они — луч­шие из богов. В самом деле, при­ро­да не допус­ка­ет, чтобы доб­рое вреди­ло доб­ро­му. Доб­рых людей и богов свя­зы­ва­ет друж­ба, родив­ша­я­ся из общей для них доб­ро­де­те­ли.

Что я гово­рю — друж­ба? Нет, это род­ство и сход­ство, ибо доб­рый чело­век отли­ча­ет­ся от бога лишь по вре­ме­ни; он — его уче­ник, его под­ра­жа­тель, его под­лин­ное потом­ство, кото­рое вели­кий роди­тель, суро­вый настав­ник доб­ро­де­те­ли, вос­пи­ты­ва­ет твер­до и жесто­ко, как и зем­ные стро­гие отцы. (6) Поэто­му когда видишь, как доб­рый муж, угод­ный богам, стра­да­ет, трудит­ся, поте­ет, караб­ка­ет­ся на кру­тиз­ну, а дур­ной весе­лит­ся и купа­ет­ся в наслаж­де­ни­ях, поду­май о том, что соб­ст­вен­ных детей мы жела­ем видеть скром­ны­ми, а раз­вяз­ны­ми — детей рабов; что сво­их мы при­уча­ем к суро­вой дис­ци­плине, а в рабах поощ­ря­ем наг­лость. Поду­май, и ты пой­мешь, что с богом — то же самое. Доб­ро­му мужу он не дает весе­лить­ся, испы­ты­ва­ет его, зака­ля­ет, гото­вит его для себя.

2. (1) «Отче­го же с хоро­ши­ми людь­ми часто про­ис­хо­дят несча­стья?» — С хоро­шим чело­ве­ком не может слу­чить­ся ниче­го дур­но­го: про­ти­во­по­лож­но­сти не сме­ши­ва­ют­ся. Как бес­чис­лен­ные реки, изли­ваю­щи­е­ся с неба пото­ки дождей, вели­кое мно­же­ство мине­раль­ных источ­ни­ков не меня­ют вку­са мор­ской воды, не делая ее хотя бы чуть-чуть менее соле­ной, так и дух муже­ст­вен­но­го чело­ве­ка не сги­ба­ет­ся под натис­ком невзгод. Он не дви­га­ет­ся с места и окра­ши­ва­ет все про­ис­хо­дя­щее в свои соб­ст­вен­ные цве­та, ибо он силь­нее все­го внеш­не­го.

(2) Я не соби­ра­юсь утвер­ждать, что он не ощу­ща­ет тягот. Нет, но он побеж­да­ет их; спо­кой­ный и уми­ротво­рен­ный во всем про­чем, он неиз­мен­но под­ни­ма­ет­ся навстре­чу вся­кой напа­сти. Невзго­ды он счи­та­ет упраж­не­ни­я­ми. Да кто же отка­жет­ся — если, конеч­но, он муж­чи­на и не лишен стрем­ле­нья к чести, — постра­дать за пра­вое дело и под­верг­нуть­ся опас­но­сти при испол­не­нии сво­его дол­га? (3) Посмот­ри­те: атле­ты, кото­рым при­хо­дит­ся забо­тить­ся о сво­ей телес­ной силе, всту­па­ют в поеди­нок с самы­ми силь­ны­ми про­тив­ни­ка­ми и тре­бу­ют от тех, кто гото­вит их к состя­за­ни­ям, драть­ся с ними в пол­ную силу; они тер­пе­ли­во сно­сят уда­ры и раны, а если не уда­ет­ся най­ти достой­но­го про­тив­ни­ка, вызы­ва­ют на бой сра­зу несколь­ких. (4) Без про­тив­ни­ка чахнет и доб­ро­де­тель. Она долж­на про­явить всю свою выдерж­ку, чтобы ста­ло ясно, чего она сто­ит и на что спо­соб­на. Доб­рый муж дол­жен дей­ст­во­вать, как атлет: не боять­ся суро­вых испы­та­ний и не жало­вать­ся на судь­бу; при­ни­мать за бла­го все, что слу­ча­ет­ся, и обра­щать это во бла­го. Важ­но, не что, а как ты пере­но­сишь.

(5) Раз­ве ты не видел, насколь­ко по-раз­но­му про­яв­ля­ют любовь отцы и мате­ри? Пер­вые при­ка­зы­ва­ют детям вста­вать чуть свет и при­сту­пать к заня­ти­ям; даже в празд­ни­ки не поз­во­ля­ют им без­дель­ни­чать, застав­ляя лить пот, а порой и сле­зы. Напро­тив, мате­ри норо­вят при­жать к себе, уса­дить на коле­ни, не пус­кать на солн­це­пек, желая, чтобы дети нико­гда не узна­ли огор­че­ний, слез и мучи­тель­но­го труда. (6) Бог по отно­ше­нию к доб­рым мужам име­ет душу отцов­скую; он любит их муже­ст­вен­ной любо­вью, слов­но гово­ря: «Пусть работа, скор­би и утра­ты пому­чат их как сле­ду­ет, чтобы они нако­пи­ли насто­я­щую силу». Ожи­рев­шее от празд­но­сти тело сла­бе­ет и уже не выдер­жи­ва­ет не толь­ко трудов, но и про­сто дви­же­ния и даже соб­ст­вен­но­го веса. Кто знал лишь без­об­лач­ное сча­стье, не сне­сет ни одно­го уда­ра. Но кто посто­ян­но борол­ся с невзго­да­ми, чья кожа заду­бе­ла от уда­ров неспра­вед­ли­вой судь­бы, тот не отсту­пит перед бедой, а если упа­дет, будет драть­ся даль­ше, хотя бы на коле­нях. (7) Неуже­ли тебя удив­ля­ет, что бог, воз­лю­бив­ший доб­рых мужей пре­вы­ше всех и желаю­щий, чтобы они ста­ли как мож­но луч­ше, назна­ча­ет им такую судь­бу, кото­рая мог­ла бы стать для них упраж­не­ни­ем в доб­ле­сти? Что до меня, то я бы не уди­вил­ся, даже узнав, что богов ино­гда тянет полю­бо­вать­ся, как вели­кий муж станет сра­жать­ся с какой-нибудь ужас­ной напа­стью. (8) Мы ведь полу­ча­ем порой удо­воль­ст­вие, глядя, как стой­кий духом юно­ша встре­ча­ет рога­ти­ной бро­сив­ше­го­ся на него дико­го зве­ря или бес­страш­но ждет льви­но­го прыж­ка; такое зре­ли­ще тем при­ят­нее, чем бла­го­род­нее его герой. Впро­чем, это — ребя­че­ские заба­вы чело­ве­че­ско­го лег­ко­мыс­лия, совсем не то, на что мог­ли бы обра­тить бла­го­склон­ный взор боги. (9) Есть одно зре­ли­ще, заслу­жи­ваю­щее вни­ма­ния бога, кото­ро­го вол­ну­ет участь его созда­ния; есть один борец, достой­ный бога: это доб­лест­ный муж в поедин­ке со злой судь­бою, осо­бен­но если сам он и бро­сил ей вызов.

Я не знаю, пра­во сло­во, смог бы Юпи­тер най­ти на зем­ле, если бы поже­лал обра­тить на нее вни­ма­ние, зре­ли­ще пре­крас­нее, чем Катон, оче­ред­ной раз потер­пев­ший пора­же­ние в сво­ем деле, но все так же пря­мо сто­я­щий на раз­ва­ли­нах рес­пуб­ли­ки. (10) «Пусть весь мир, — гово­рил он, — под­чи­нит­ся еди­но­вла­стию, пусть леги­о­ны Цеза­ря зай­мут все зем­ли, флот — все моря, пусть вои­ны Цеза­ря оса­дят город­ские ворота: у Като­на все­гда есть выход; одной рукой он про­ло­жит себе широ­кий путь на сво­бо­ду. Этот меч, остав­ший­ся чистым и неза­пят­нан­ным в граж­дан­ской войне, сослу­жит, нако­нец, доб­рую и знат­ную служ­бу: при­не­сет Като­ну сво­бо­ду, кото­рую не смог при­не­сти родине. При­сту­пай, душа моя, к испол­не­нию дав­не­го сво­его замыс­ла: вырвись из пута­ни­цы дел чело­ве­че­ских! Вот Пет­рей и Юба³ уже сошлись в поедин­ке и лежат, сра­жен­ные рукой друг дру­га. Этот шаг навстре­чу року — дея­ние выдаю­щей­ся доб­ле­сти, но наше­му вели­чию оно не подо­ба­ет: Като­ну так же мало при­ста­ло про­сить у кого-то смер­ти, как и жиз­ни». (11) Я уве­рен, что боги с вели­чай­шим удо­воль­ст­ви­ем наблюда­ли это зре­ли­ще: как сей слав­ный муж, для себя — самый неумо­ли­мый палач, для дру­гих — забот­ли­вый совет­чик и помощ­ник, устро­ив­ший бег­ство покидав­ших его дру­зей, про­вед­ший послед­нюю ночь жиз­ни за сво­и­ми науч­ны­ми заня­ти­я­ми, вон­зил меч в свою свя­щен­ную грудь, а затем вырвал соб­ст­вен­ные внут­рен­но­сти, сво­ей рукой выведя на сво­бо­ду пре­свя­тей­шую душу, кото­рой меч недо­сто­ин был осквер­нить. (12) Вот поче­му, я думаю, рана его ока­за­лась невер­ной и несмер­тель­ной: богам недо­ста­точ­но было один раз насла­дить­ся зре­ли­щем Като­но­вой смер­ти. Они не отпу­сти­ли его доб­лест­ную душу, при­зва­ли ее назад, дабы она пока­за­ла себя в еще более труд­ной роли: повтор­ный шаг навстре­чу смер­ти тре­бу­ет куда боль­ше­го при­сут­ст­вия духа, чем пер­вый⁴. Раз­ве мог­ли боги без радо­сти смот­реть на то, как их пито­мец ухо­дит из жиз­ни столь слав­ным и досто­па­мят­ным путем? Смерть освя­ща­ет тех, чей дух вос­хва­ля­ют даже вопре­ки стра­ху.

3. (1) А теперь я пове­ду свое рас­суж­де­ние даль­ше и дока­жу тебе, что не все то зло, что злом кажет­ся. Нач­ну с того, что вещи, кото­рые ты зовешь труд­но­стя­ми, пре­врат­но­стя­ми и ужас­ны­ми бед­ст­ви­я­ми, не явля­ют­ся тако­вы­ми, во-пер­вых, для тех, на чью долю они выпа­ли, во-вто­рых, для чело­ве­че­ства в целом, о кото­ром боги заботят­ся боль­ше, чем об отдель­ных людях; что, кро­ме того, те, кому выпа­дет подоб­ная злая участь, при­ни­ма­ют ее доб­ро­воль­но, а если не жела­ют при­ни­мать, то заслу­жи­ва­ют такой уча­сти. Затем я пока­жу тебе, что это при­клю­ча­ет­ся с доб­ры­ми людь­ми по воле рока и по тому же само­му зако­ну, по кото­ро­му они доб­рые люди. Нако­нец, я поста­ра­юсь убедить тебя нико­гда не жалеть доб­ро­го мужа, ибо он может ино­гда казать­ся достой­ным жало­сти, но не может им быть.

(2) Труд­нее все­го мне будет испол­нить пер­вое мое обе­ща­ние: дока­зать, что вещи, вызы­ваю­щие у нас страх и тре­пет, идут на поль­зу тем самым людям, кото­рым доста­ют­ся. Ты спро­сишь: «Неуже­ли им на поль­зу ссыл­ка, нище­та, утра­та детей и жены, позор или болезнь?» Если тебе не верит­ся, что это может пой­ти кому-нибудь на поль­зу, то ты не пове­ришь так­же и в лече­ние огнем и желе­зом, или голо­дом и жаж­дой. Но если ты, пораз­мыс­лив, согла­сишь­ся, что неко­то­рым ради исце­ле­ния отпи­ли­ва­ют и выни­ма­ют кости, дру­гим вытя­ги­ва­ют нару­жу жилы, а иным ампу­ти­ру­ют конеч­но­сти, кото­рые нель­зя сохра­нить без угро­зы гибе­ли все­го тела, то ты, может быть, поз­во­лишь убедить себя и в том, что неко­то­рые непри­ят­но­сти при­но­сят поль­зу тем, на чью долю доста­ют­ся. Ведь точ­но так же, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, мно­гие вещи, кото­рые все хва­лят и к кото­рым стре­мят­ся, при­но­сят вред тем, кто ими наслаж­да­ет­ся, вро­де обжор­ства, пьян­ства и про­чих подоб­ных и губи­тель­ных удо­воль­ст­вий.

(3) Сре­ди мно­гих вели­ко­леп­ных изре­че­ний наше­го Демет­рия есть одно, кото­рое я услы­хал совсем недав­но; оно еще не отзву­ча­ло и до сих пор дро­жит в моих ушах: «На мой взгляд, — ска­зал он, — нет суще­ства более несчаст­но­го, чем тот, кому не встре­ти­лось в жиз­ни ни одно­го пре­пят­ст­вия». Это зна­чит, что ему не уда­лось испы­тать себя. Пусть сбы­ва­лось все, что он поже­ла­ет, пусть даже преж­де, чем он поже­ла­ет, — все рав­но, боги вынес­ли ему пло­хой при­го­вор. Его сочли недо­стой­ным поедин­ка с фор­ту­ной и, воз­мож­но, победы над ней; а от тру­сов фор­ту­на все­гда бежит прочь, слов­но гово­ря: «К чему мне такой про­тив­ник? Он сра­зу бро­сит ору­жие. Мне не при­дет­ся пус­кать в ход свою силу: он либо сбе­жит от про­стой угро­зы, либо сва­лит­ся замерт­во при виде мое­го лица. При­дет­ся поис­кать дру­го­го, с кем я мог­ла бы скре­стить ору­жие. Стыд­но вызы­вать на бой чело­ве­ка, зара­нее гото­во­го сдать­ся». (4) Если гла­ди­а­то­ру дают нерав­но­го про­тив­ни­ка, он рас­це­ни­ва­ет это как бес­че­стие, ибо зна­ет, что победа без рис­ка — победа без сла­вы. Так же и фор­ту­на: она ищет себе рав­ных, самых доб­лест­ных, а дру­гих обхо­дит с пре­зре­ни­ем. Она напа­да­ет на самых упор­ных и несги­бае­мых, ей нужен про­тив­ник, с кото­рым она мог­ла бы поме­рить­ся всей сво­ей силой: она испы­ты­ва­ет Муция огнем, Фаб­ри­ция бед­но­стью, Рути­лия ссыл­кой, Регу­ла пыт­кой, Сокра­та ядом, Като­на смер­тью⁵. Лишь злая судь­ба откры­ва­ет нам вели­кие при­ме­ры.

(5) Неуже­ли несчаст­лив Муций, отто­го что попи­рал сво­ею дес­ни­цей огонь вра­же­ско­го кост­ра и сам себя при­го­во­рил к нака­за­нию за ошиб­ку? Может быть, он несчаст­лив отто­го, что обго­ре­лая его рука обра­ти­ла в бег­ство царя, чего не смог­ла сде­лать рука здо­ро­вая и воору­жен­ная? Раз­ве он был бы счаст­ли­вее, грея свою руку на груди у подру­ги?

(6) Неуже­ли несчаст­лив Фаб­ри­ций, отто­го что в сво­бод­ное от государ­ст­вен­ных дел вре­мя он пахал свое поле? Отто­го что обедал, сидя у оча­га, толь­ко что выпо­лоты­ми из паш­ни коре­нья­ми и сор­ны­ми тра­ва­ми, он, три­ум­фа­тор и дрях­лый ста­рик? Может быть, он был бы счаст­ли­вее, наби­вая брю­хо ред­ки­ми рыба­ми от даль­них бере­гов и чуже­зем­ны­ми пти­ца­ми, глотая ракуш­ки Верх­не­го и Ниж­не­го морей⁶ в надеж­де воз­будить аппе­тит в вялом желуд­ке, стра­даю­щем несва­ре­ни­ем и тош­нотой; окру­жая груда­ми пло­дов пер­во­класс­ную дичь, поим­ка кото­рой сто­и­ла жиз­ни не одно­му охот­ни­ку?

(7) Неуже­ли несчаст­лив Рути­лий, отто­го что судьи, вынес­шие ему при­го­вор, отныне сами будут сто­ять перед судом всех после­дую­щих сто­ле­тий? Или, может быть, отто­го что раз­лу­ку с роди­ной пере­нес спо­кой­нее, чем мысль о раз­лу­ке со сво­ей ссыл­кой? Или отто­го, что был един­ст­вен­ным, кто в чем-то отка­зал дик­та­то­ру Сул­ле, и, когда его про­си­ли вер­нуть­ся, не толь­ко не отпра­вил­ся назад, но убе­жал еще даль­ше? Он гово­рил: «Пусть смот­рят на все это те, кого дер­жит в Риме твое “счаст­ли­вое”⁷ прав­ле­ние. Пусть смот­рят на зали­тый кро­вью форум, на голо­вы сена­то­ров над Сер­ви­ли­е­вым озе­ром (там был Сул­лин спо­ли­а­рий⁸, где доби­ва­ли и оби­ра­ли тех, кто пал жерт­вой его про­скрип­ций). Пусть смот­рят, как по все­му горо­ду рыщут шай­ки убийц, как тыся­чи рим­ских граж­дан сго­ня­ют­ся в одно место, чтобы быть пере­ре­зан­ны­ми, как на бойне, после того как им была дана гаран­тия непри­кос­но­вен­но­сти, а точ­нее, с помо­щью этой самой гаран­тии. Пусть смот­рят на это, сколь­ко хотят, те, кому не доста­лась ссыл­ка». (8) Так что же, по-тво­е­му, счаст­лив Луций Сул­ла, отто­го что спус­кал­ся к фору­му по рас­чи­щае­мой меча­ми доро­ге? Или отто­го, что ему пока­зы­ва­ли голо­вы кон­су­ляр­ных мужей, а он при­ка­зы­вал кве­сто­ру опла­тить свя­зан­ные с каз­нью рас­хо­ды из обще­ст­вен­ной каз­ны? Поду­мать толь­ко, что все это делал имен­но он, чело­век, кото­рый внес Кор­не­ли­ев закон!⁹

(9) Что же каса­ет­ся Регу­ла, то чем повреди­ла ему фор­ту­на, сде­лав его наве­ки образ­цом вер­но­сти и тер­пе­ния? Гвозди вон­за­ют­ся в его тело, и в какую сто­ро­ну ни скло­нил бы он уста­лое тело, он будет лежать на ране; гла­за его не закры­ва­ют­ся, обре­чен­ные на веч­ное бодр­ст­во­ва­ние. Чем боль­ше мука, тем боль­ше будет сла­ва. Дума­ешь, он рас­ка­и­вал­ся, что так доро­го оце­нил доб­ро­де­тель? Ниче­го подоб­но­го: вынь его из той боч­ки и поставь посреди сена­та — он повто­рит свое преж­нее реше­ние. (10) Неуже­ли по-тво­е­му счаст­ли­вее Меце­нат¹⁰, поте­ряв­ший сон от любов­ных пере­жи­ва­ний и огор­че­ний еже­днев­ны­ми отка­за­ми каприз­ной сво­ей жены¹¹, так что он пытал­ся усы­пить себя с помо­щью мело­дич­ных зву­ков музы­ки, тихо доно­ся­щих­ся изда­ле­ка? Пусть одур­ма­ни­ва­ет­ся нераз­бав­лен­ным вином, пусть пыта­ет­ся отвлечь­ся жур­ча­ни­ем вод, пусть услаж­да­ет свою душу на тыся­чу ладов, ста­ра­ясь обма­нуть ее, — его ждет на пухо­ви­ке такая же бес­сон­ни­ца, как ино­го — на кре­сте. Толь­ко того будет уте­шать мысль, что он стра­да­ет во имя чести, и вос­по­ми­на­ние о при­чине, из-за кото­рой он тер­пит муки, будет облег­чать ему тер­пе­ние; а это­му, вяло­му и рас­слаб­лен­но­му от наслаж­де­ний, стра­даю­ще­му от избыт­ка сча­стья, лег­че будет пере­не­сти сами свои муки, чем мысль о при­чине, застав­ля­ю­щей его их пере­но­сить. (11) Все-таки поро­ки еще не настоль­ко овла­де­ли родом чело­ве­че­ским, чтобы нам сомне­вать­ся, кем бы пред­по­чло родить­ся боль­шин­ство людей, если пре­до­ста­вить им выби­рать себе судь­бу: Регу­ла­ми или Меце­на­та­ми; а если и най­дет­ся такой, кто осме­лит­ся заявить, что пред­по­чел бы родить­ся Меце­на­том, а не Регу­лом, то он будет неис­кре­нен: про себя он, конеч­но, пред­по­чел бы родить­ся Терен­ци­ей!¹²

(12) Может быть, ты счи­та­ешь, что Сокра­ту при­чи­ни­ли зло, отто­го что он про­гло­тил питье, при­готов­лен­ное для него обще­ст­вом и быв­шее для него все­го лишь сна­до­бьем, помо­гаю­щим достичь бес­смер­тия? Или отто­го, что до самой смер­ти он вел о ней бесе­ду? Ты ска­жешь, что ему при­чи­ни­ли зло, пото­му что в нем засты­ла кровь и жизнь посте­пен­но оста­нав­ли­ва­лась, по мере того как холод рас­про­стра­нял­ся по жилам? (13) Насколь­ко же боль­ше он досто­ин зави­сти, чем те, кому вино пода­ет в дра­го­цен­ном куб­ке про­даж­ный рас­пут­ник, при­учен­ный тер­петь любую мер­зость, лишен­ный муже­ст­вен­но­сти или обое­по­лый, раз­бав­ляя его гор­ным сне­гом из золо­той чаши! Бед­ня­ги, они пла­тят за выпи­тое немед­лен­ной рвотой, заку­сы­вая соб­ст­вен­ной жел­чью, с уны­ни­ем на лице; Сократ же выпил свой яд охот­но и весе­ло¹³.

(14) Что же каса­ет­ся Като­на, то о нем ска­за­но доста­точ­но; при­дет вре­мя, и все люди еди­но­душ­но при­зна­ют, что он достиг вер­шин сча­стья, когда при­ро­да вещей избра­ла его, чтобы сра­зить­ся с ним и устра­шить. «Тяже­ло враж­до­вать с могу­ще­ст­вен­ны­ми людь­ми; пусть будет про­тив­ни­ком Пом­пея, Цеза­ря и Крас­са¹⁴ одно­вре­мен­но. Тяже­ло, когда в соис­ка­нии почет­ной долж­но­сти тебя побеж­да­ют людиш­ки намно­го хуже тебя; пусть его обой­дет Вати­ний¹⁵. Тяже­ло участ­во­вать в граж­дан­ских вой­нах; пусть сра­жа­ет­ся за бла­гое дело про­тив все­го зем­но­го шара столь же упор­но, сколь неудач­но. Тяже­ло нало­жить на себя руки; пусть совер­шит и это. Чего я этим добьюсь? А того, чтобы все зна­ли, что если я сочла Като­на достой­ным чего-либо, то это не может быть злом».

4. (1) Успех может достать­ся и пле­бею и без­дар­но­сти; но укро­щать ужа­сы и под­чи­нять несча­стья — удел вели­ко­го мужа. Все­гда быть счаст­ли­вым и про­жить жизнь без еди­ной цара­пи­ны на душе — зна­чит не узнать ров­но поло­ви­ну при­ро­ды вещей. (2) Ты вели­кий муж? — Но как мне убедить­ся в этом, если фор­ту­на не дает тебе воз­мож­но­сти про­явить свою доб­лесть? Ты высту­пал в Олим­пии? — Да, но кро­ме тебя не высту­пал никто. Ты полу­чил венок, но не одер­жал победы. Я не могу поздра­вить тебя как доб­лест­но­го мужа; могу лишь так, как поздра­вил бы с полу­че­ни­ем кон­суль­ской или пре­тор­ской долж­но­сти: ты добил­ся поче­стей. (3) То же самое я могу ска­зать и доб­ро­му мужу, кото­ро­му не выпа­ло ни одно­го слу­чая про­явить силу сво­его духа: «Бед­ный ты, несчаст­ный — отто­го, что нико­гда не был несча­стен. Ты про­жил жизнь, не встре­тив про­тив­ни­ка; и никто нико­гда не узна­ет, на что ты был спо­со­бен, даже ты сам». Ибо для само­по­зна­ния необ­хо­ди­мо испы­та­ние: никто не узна­ет, что он может, если не попро­бу­ет. Вот поче­му неко­то­рые сами идут навстре­чу замеш­кав­ше­му­ся зло­сча­стию и ищут слу­чая дать сво­ей уже начи­наю­щей туск­неть доб­ле­сти воз­мож­ность забли­стать. (4) Повто­ряю, вели­кие мужи ино­гда раду­ют­ся несча­стию, как храб­рые вои­ны — войне. Во вре­ме­на цеза­ря Тибе­рия я сам слы­хал, как гла­ди­а­тор-мир­мил­лон¹⁶ по име­ни Три­умф жало­вал­ся, что ред­ко устра­и­ва­ют­ся игры: «Луч­шие годы про­па­да­ют напрас­но!»

Доб­ро­де­тель алчет опас­но­сти и дума­ет лишь о цели, а не о труд­но­стях, кото­рые при­дет­ся пере­не­сти, тем более, что и они соста­вят часть ее сла­вы. Вои­ны гор­дят­ся рана­ми и не без хва­стов­ства пока­зы­ва­ют лью­щу­ю­ся кровь, раду­ясь сво­ей уда­че: ране­но­му почет куда боль­ше, чем тому, кто вышел из бит­вы невреди­мым, пусть даже совер­шив не мень­шие подви­ги. (5) Повто­ряю, бог сам забо­тит­ся дать повод для свер­ше­ния муже­ст­вен­ных и сме­лых дея­ний тем, кого хочет видеть достиг­ши­ми выс­шей чести; а для это­го им необ­хо­ди­мо столк­нуть­ся с труд­но­стя­ми. Корм­чий позна­ет­ся во вре­мя бури, воин — во вре­мя бит­вы. Откуда я знаю, хва­тит ли у тебя духу выне­сти бед­ность, если ты уто­па­ешь в богат­стве? Откуда я знаю, хва­тит ли у тебя твер­до­сти перед лицом поно­ше­ния, позо­ра и все­на­род­ной нена­ви­сти, если ты соста­рил­ся под апло­дис­мен­ты, если все­об­щее рас­по­ло­же­ние и бла­го­склон­ность неиз­мен­но сле­ду­ют за тобой по пятам? Откуда я знаю, смо­жешь ли ты со спо­кой­ной душой пере­не­сти утра­ту семьи, если пока­мест ты окру­жен все­ми, кого про­из­вел на свет? Я слы­шал, как ты уте­шал дру­гих; но мне нуж­но посмот­реть, как ты сам себя уте­шишь, как запре­тишь себе скор­беть.

(6) Про­шу вас, не пугай­тесь того, что бес­смерт­ные боги исполь­зу­ют вме­сто стре­ка­ла для воз­буж­де­ния наше­го духа: бед­ст­вие — самый удоб­ный слу­чай для про­яв­ле­ния доб­ле­сти. По-насто­я­ще­му несчаст­ны­ми мож­но назвать тех, кого избы­ток сча­стья пре­вра­тил в рас­слаб­лен­ных, кто поко­ит­ся в празд­но­сти, слов­но корабль, попав­ший в поло­су пол­но­го без­вет­рия. Что бы с ними ни слу­чи­лось, все застанет их врас­плох. (7) В жесто­ких обсто­я­тель­ствах хуже все­го при­хо­дит­ся неопыт­ным; для неж­ной шеи ярмо — непо­силь­ная тяжесть. Ново­бра­нец блед­не­ет от одной мыс­ли о ране, вете­ран же не боит­ся вида сво­ей кро­ви, ибо зна­ет, что не раз уже, про­лив кровь, одер­жи­вал победу. Так и знай: кого бог при­зна­ет, кого любит, кем дово­лен, того он зака­ля­ет, без кон­ца испы­ты­ва­ет, застав­ля­ет без отды­ха трудить­ся.

Тех же, к кому он, на пер­вый взгляд, снис­хо­ди­те­лен и мило­стив, он остав­ля­ет мяг­ки­ми и без­за­щит­ны­ми перед лицом гряду­щих зол. Ибо если вы дума­е­те, что кто-то может вовсе избе­жать их, вы оши­ба­е­тесь. Веч­ный бало­вень судь­бы тоже дождет­ся сво­ей доли бед; и вооб­ще вся­кий, кто кажет­ся избе­жав­шим зла, про­сто еще его не дождал­ся.

(8) Поче­му, как ни появит­ся очень хоро­ший чело­век, бог непре­мен­но норо­вит уяз­вить его: либо дур­ным здо­ро­вьем, либо горем каким-нибудь или дру­ги­ми непри­ят­но­стя­ми? А пото­му же, поче­му на войне самые опас­ные зада­ния пору­ча­ют­ся самым храб­рым и силь­ным: если нуж­но напасть на вра­га ночью из заса­ды, раз­ведать путь или снять защит­ни­ков укреп­ле­ния, вое­на­чаль­ник посы­ла­ет избран­ных. И никто из них при этом не гово­рит: «Вот какую гадость устро­ил мне началь­ник», — но гово­рят, доволь­ные: «Он пра­виль­но решил». Точ­но так же мог­ли бы ска­зать и те, кому бог повеле­ва­ет тер­петь то, что исторг­ло бы сле­зы и вопли у лени­вых тру­сов: «Вид­но, бог счел нас достой­ны­ми и на нас решил испы­тать вынос­ли­вость чело­ве­че­ской при­ро­ды».

(9) Беги­те радо­стей, беги­те сча­стья, лишаю­ще­го нас сил, ина­че души ваши раз­мяк­нут, и если не стря­сет­ся что-нибудь, что напом­ни­ло бы им об общей чело­ве­че­ской уча­сти, то они наве­ки уснут у вас, слов­но пья­ные. Чело­век, кото­ро­го застек­лен­ные окна защи­ща­ли от малей­ше­го дуно­ве­ния, на чьих ногах посто­ян­но меня­лись мяг­кие согре­ваю­щие повяз­ки, у кого в сто­ло­вой под полом и в сте­нах все­гда работа­ло отоп­ле­ние, под­вер­га­ет­ся смер­тель­ной опас­но­сти, даже если его кос­нет­ся самый лег­кий вете­рок. (10) Вооб­ще-то вредит все, что пере­хо­дит меру, но самое страш­ное — неуме­рен­ное сча­стье: оно воз­буж­да­ет бес­по­кой­ное вол­не­ние в моз­гу, в душе — пустые меч­та­ния и зали­ва­ет гра­ни­цу, отде­ля­ю­щую истин­ное от лож­но­го, густым мра­ком. Раз­ве не луч­ше, при­звав на помощь доб­ро­де­тель, пере­но­сить посто­ян­ные несча­стья, чем лоп­нуть от при­то­ка все­воз­мож­ных благ? От голо­да уми­ра­ют тихо и спо­кой­но, от обжор­ства с трес­ком лопа­ют­ся.

(11) В отно­ше­нии доб­рых мужей боги сле­ду­ют той же мето­де, что и учи­те­ля в отно­ше­нии уче­ни­ков: они тре­бу­ют боль­ше работы от тех, кто пода­ет боль­шие надеж­ды. Неуже­ли ты дума­ешь, что лакеде­мо­няне нена­виде­ли сво­их детей, если ради испы­та­ния муже­ства они сек­ли их пуб­лич­но? Рядом сто­я­ли их соб­ст­вен­ные отцы и под­бад­ри­ва­ли их, чтобы храб­ро сно­си­ли уда­ры, и про­си­ли истер­зан­ных и полу­мерт­вых маль­чи­ков кре­пить­ся и под­став­лять сплошь изра­нен­ное тело под новые раны. (12) Так что же удив­лять­ся, если бог жесто­ко испы­ты­ва­ет бла­го­род­ные души? Дока­за­тель­ство доб­ро­де­те­ли не может быть мяг­ким. Пусть фор­ту­на сечет нас и тер­за­ет: будем тер­петь! Это не жесто­кость, это состя­за­ние, и чем чаще мы будем всту­пать в него, тем силь­нее мы ста­нем.

Самая креп­кая часть тела — та, кото­рой чаще все­го поль­зу­ют­ся. Надо под­став­лять себя под уда­ры судь­бы, чтобы, сра­жа­ясь с нами, она дела­ла нас твер­же; посте­пен­но она сама сде­ла­ет нас рав­ны­ми себе, и при­выч­ка к опас­но­сти даст нам пре­зре­ние к опас­но­сти. (13) Так, у кора­бель­щи­ков, борю­щих­ся с морем, быва­ет твер­дая загру­бе­лая кожа; у зем­ледель­цев — натер­тые мозо­ля­ми руки; у сол­дат от мета­ния дро­ти­ков могу­чие пред­пле­чья; у бегу­нов — подвиж­ные, лег­кие чле­ны, сло­вом, креп­че все­го быва­ет то, что чаще упраж­ня­ет­ся. Тер­пе­ли­во пере­но­ся беды, душа дости­га­ет того, что начи­на­ет пре­зи­рать это тер­пе­ли­вое пере­не­се­ние, как вещь совер­шен­но ничтож­ную. Во что мог­ло бы пре­вра­тить нас подоб­ное тер­пе­ние, ты пой­мешь, если обра­тишь вни­ма­ние на пле­ме­на, так ска­зать, голые, лишен­ные само­го необ­хо­ди­мо­го и бла­го­да­ря это­му отли­чаю­щи­е­ся телес­ной кре­по­стью: им при­хо­дит­ся посто­ян­но стал­ки­вать­ся с труд­но­стя­ми, и как мно­го это им дает! (14) Я имею в виду те пле­ме­на, на кото­рые не рас­про­стра­ня­ет­ся рим­ский мир, — гер­ман­цев и раз­ные коче­вые наро­ды, бро­дя­щие у бере­гов Ист­ра. У них там веч­ная зима, мрач­ное, низ­ко нави­саю­щее небо при­дав­ли­ва­ет их к зем­ле, ску­пая бес­плод­ная поч­ва не дает им почти ниче­го; от дождя они накры­ва­ют­ся лист­вой или соло­мой, рыщут по льду замерз­ших болот и озер, добы­вая себе про­пи­та­ние охотой. (15) Они кажут­ся тебе несчаст­ны­ми? Не может быть несча­стья там, где обы­чай при­вел людей назад к при­ро­де. Заня­тия, пер­во­на­чаль­но вызван­ные необ­хо­ди­мо­стью, посте­пен­но пре­вра­ти­лись в удо­воль­ст­вие. Они не стро­ят домов, не име­ют соб­ст­вен­ных жилищ, отды­хая там, где застигнет их уста­лость; пища самая про­стая, и добы­вать ее при­хо­дит­ся голы­ми рука­ми; кли­мат у них чудо­вищ­ный; тела не покры­ты одеж­дой; все это кажет­ся тебе ужас­ным, но поду­май, сколь­ко наро­дов все­гда так живут!

(16) Ты удив­ля­ешь­ся, что на долю хоро­ших людей выпа­да­ют потря­се­ния: но ведь без это­го они не обре­ли бы твер­до­сти. Дере­во вырас­та­ет силь­ным и креп­ким лишь там, где его посто­ян­но сотря­са­ют поры­вы вет­ра; тер­зае­мое бурей, оно ста­но­вит­ся твер­же и проч­нее вон­за­ет кор­ни в зем­лю; а те, что вырос­ли в сол­неч­ных доли­нах, лег­ко лома­ют­ся. Так что хоро­шим людям полез­но жить сре­ди ужа­сов: толь­ко так они могут стать бес­страш­ны­ми — и поча­ще пере­но­сить то, что явля­ет­ся злом лишь для того, кто пло­хо его пере­но­сит.

5. (1) При­бавь к это­му еще вот что: луч­шие люди трудят­ся и, так ска­зать, несут воин­скую служ­бу ради обще­го бла­га.

Бог, как и муд­рый чело­век, жела­ет пока­зать всем: то, к чему стре­мит­ся чернь, не есть бла­го, а то, чего она боит­ся, не есть зло. Насто­я­щее бла­го — это то, что доста­ет­ся на долю толь­ко хоро­ших людей, а насто­я­щее зло быва­ет уде­лом толь­ко мер­зав­цев. (2) Сле­пота может по пра­ву счи­тать­ся про­кля­ти­ем, если будут слеп­нуть лишь те, кто заслу­жи­ва­ет ослеп­ле­ния; и вот, дабы люди не сочли ее насто­я­щим злом, пусть не увидят боль­ше све­та такие, как Аппий и Мар­целл¹⁷. Богат­ство не есть бла­го, и, дабы сде­лать это оче­вид­ным, пусть бога­те­ет свод­ник Элий, пусть люди видят день­ги не толь­ко в хра­мах, но и в пуб­лич­ном доме. Каким еще спо­со­бом уда­лось бы богу выста­вить на посрам­ле­ние вожде­лен­ные для нас вещи, как не отняв их у луч­ших из людей и не отдав самым низ­ким под­ле­цам?

(3) «Одна­ко все-таки неспра­вед­ли­во, чтобы доб­рый чело­век болел, чтобы его зако­вы­ва­ли в цепи или вздер­ги­ва­ли на дыбе в то самое вре­мя, как дур­ные люди ходят себе здо­ро­вые, сво­бод­ные и ухо­жен­ные». Ты так дума­ешь? В таком слу­чае неспра­вед­ли­во и то, чтобы доб­лест­ные мужи бра­лись за ору­жие, ноче­ва­ли в лаге­ре и с наско­ро пере­вя­зан­ны­ми рана­ми сто­я­ли бы на часах у вала, в то вре­мя как вся­кие педе­ра­сты и раз­врат­ни­ки гуля­ют в пол­ной без­опас­но­сти по горо­ду. В таком слу­чае будет неспра­вед­ли­во и то, чтобы бла­го­род­ней­шие из дев под­ни­ма­лись сре­ди ночи для свер­ше­ния свя­щен­но­дей­ст­вий¹⁸, в то вре­мя как гуля­щие дев­ки наслаж­да­ют­ся глу­бо­ким сном. — (4) Работа зовет луч­ших. Сенат часто заседа­ет целый день напро­лет, а в это вре­мя люди, не сто­я­щие ни гро­ша, отды­ха­ют за горо­дом на лужай­ке, или сидят где-нибудь в кабач­ке, или раз­вле­ка­ют­ся в весе­лой ком­па­нии.

Так уж заведе­но в мире — этом боль­шом государ­стве: доб­рые люди трудят­ся, рас­хо­ду­ют все силы и сами рас­хо­ду­ют­ся, при­чем по сво­ей воле; судь­бе не при­хо­дит­ся тащить их, они сами идут за ней и торо­пят­ся поспеть. Если бы они зна­ли, как, они бы пере­гна­ли ее. (5) Пом­ню, вот еще какую муже­ст­вен­ную речь я слы­хал от наше­го доб­лест­но­го Демет­рия: «О бес­смерт­ные боги, у меня на вас толь­ко одна жало­ба: поче­му вы не откры­ли мне вашу волю рань­ше? Я пер­вым, по соб­ст­вен­но­му почи­ну при­нял­ся бы за то, к чему вы меня сей­час при­зва­ли. Вы хоти­те взять моих детей? — Я для вас завел их. Хоти­те какую-то часть мое­го тела? — Бери­те, это немно­го, ведь ско­ро мне все рав­но отда­вать все. Хоти­те дух мой? — Пожа­луй­ста, я без про­мед­ле­ния вер­ну вам то, что вы мне дали. Я охот­но отдам вам все, чего бы вы ни попро­си­ли. Но дело в том, что я пред­по­чел бы пред­ло­жить вам сам, не дожи­да­ясь прось­бы. Зачем вам было отни­мать то, что вы все­гда мог­ли полу­чить в дар? Впро­чем, и сей­час вы не отни­ма­е­те, ибо нель­зя отнять вещь у того, кто не ста­ра­ет­ся ее удер­жать».

(6) Я ниче­го не делаю по при­нуж­де­нию; я ниче­го не терп­лю про­тив воли; я не раб божий, я божий после­до­ва­тель, тем более, что я знаю, что все на све­те про­ис­хо­дит по твер­до опре­де­лен­но­му веч­но­му зако­ну. (7) Каж­до­го из нас ведет судь­ба, и с пер­вой мину­ты рож­де­ния опре­де­ле­но, сколь­ко кому оста­лось жить. Одна при­чи­на ведет за собой дру­гую, длин­ная цепь собы­тий опре­де­ля­ет вся­кое про­ис­ше­ст­вие и част­ной и обще­ст­вен­ной жиз­ни. Надо муже­ст­вен­но пере­но­сить все, что слу­ча­ет­ся, ибо то, что мы счи­та­ем слу­чай­но­стью, на самом деле про­ис­хо­дит зако­но­мер­но. Чему ты будешь радо­вать­ся, о чем пла­кать, — все это было изна­чаль­но уста­нов­ле­но; и хотя жиз­ни отдель­ных людей на пер­вый взгляд пора­жа­ют раз­но­об­ра­зи­ем, смысл их сво­дит­ся к одно­му: мы овла­де­ва­ем обре­чен­ны­ми на гибель веща­ми, и сами тоже обре­че­ны на гибель. (8) Так что же мы воз­му­ща­ем­ся? Что жалу­ем­ся? На то мы и рож­де­ны. Пусть при­ро­да рас­по­рядит­ся при­над­ле­жа­щи­ми ей тела­ми, как захо­чет; муже­ст­вен­ные и всем доволь­ные, мы будем думать о том, что поги­ба­ет не наше досто­я­ние: наше все при нас.

Как посту­па­ет доб­рый чело­век? — Отда­ет­ся на волю рока. Боль­шое уте­ше­ние — знать, что тебя тащит вме­сте со всей все­лен­ной; мы не зна­ем, что рас­по­ря­жа­ет­ся нашей жиз­нью и смер­тью, но зна­ем, что та же необ­хо­ди­мость управ­ля­ет и бога­ми. Одно и то же необ­ра­ти­мое дви­же­ние увле­ка­ет за собой богов и людей. Сам тво­рец и пра­ви­тель все­лен­ной, напи­сав­ший зако­ны судь­бы, сле­ду­ет им; одна­жды издав при­каз, он сам теперь веч­но пови­ну­ет­ся. — (9) «Отче­го же, одна­ко, бог был так неспра­вед­лив в рас­пре­де­ле­нии судеб, зачем для хоро­ших людей он пред­на­чер­тал бед­ность, раны и горь­кую смерть?» — Мастер не вла­стен изме­нить саму мате­рию, но лишь может при­дать ей ту или иную фор­му. Есть вещи, кото­рые невоз­мож­но отде­лить от дру­гих: они встре­ча­ют­ся толь­ко вме­сте, нераздель­но. Суще­ства, тупые и лени­вые от при­ро­ды, рож­даю­щи­е­ся для сна или для бодр­ст­во­ва­ния, едва отли­чи­мо­го от сна, состав­ля­ют­ся из сла­бых, кос­ных эле­мен­тов. Чтобы полу­чил­ся муж, о кото­ром сто­и­ло бы гово­рить, надо, чтобы дей­ст­во­вал более силь­ный рок. Путь его не будет гла­док: он дол­жен будет под­ни­мать­ся и падать, бороть­ся с вол­на­ми и направ­лять свой корабль меж водо­во­ротов. Ему при­дет­ся про­кла­ды­вать себе доро­гу напе­ре­кор фор­туне, по каме­ни­стым кру­чам; сде­лать их ров­нее и мяг­че — его зада­ча. Золо­то полу­ча­ет про­бу в огне, доб­лест­ный муж — в несча­стье. (10) Посмот­ри, как высо­ко надо под­нять­ся доб­ро­де­те­ли, и ты пой­мешь, что путь ее не может быть без­опас­ным:

(11) Услы­шав эти сло­ва, бла­го­род­ный юно­ша отве­чал: «Эта доро­га по мне; под­ни­ма­юсь. По таким местам сто­ит прой­ти, даже если мне суж­де­но упасть». Его собе­сед­ник вновь пыта­ет­ся запу­гать отваж­ную душу:

А юно­ша в ответ: «Готовь обе­щан­ную колес­ни­цу! То, чем ты наде­ешь­ся отпуг­нуть меня, лишь воз­буж­да­ет мою реши­мость. Мне хочет­ся бес­тре­пет­но встать там, где тре­пе­щет само Солн­це». Искать без­опас­ных путей — дело низ­ко­го тру­са и лен­тяя; доб­ро­де­тель стре­мит­ся вверх.

6. (1) «Но как же все-таки бог допус­ка­ет, чтобы с доб­ры­ми людь­ми слу­ча­лись несча­стья?» — А он не допус­ка­ет. Он ограж­да­ет их от под­лин­ных несча­стий: от пре­ступ­ле­ний и под­ло­стей, от нечи­стых помыш­ле­ний и корыст­ных замыс­лов, от сле­по­го вожде­ле­ния и от алч­но­сти, поку­шаю­щей­ся на чужое доб­ро. Он блюдет и защи­ща­ет их самих: неуже­ли кто-то станет тре­бо­вать от бога еще и того, чтобы он охра­нял покла­жу доб­рых людей? Впро­чем, они сами сни­ма­ют с бога подоб­ную заботу: они пре­зи­ра­ют все внеш­нее. (2) Демо­крит отка­зал­ся от богат­ства, сочтя его лишь бре­ме­нем для доб­рой души. Сто­ит ли удив­лять­ся, если бог порой допус­ка­ет, чтобы с доб­рым мужем слу­ча­лось то, чего доб­рый муж ино­гда сам себе жела­ет? Доб­рым людям слу­ча­ет­ся терять сыно­вей. Поче­му бы и нет? Ведь они ино­гда и сами их уби­ва­ют²¹. Доб­рых людей уби­ва­ют. Поче­му бы и нет? Ведь они ино­гда и сами нала­га­ют на себя руки. (3) Поче­му им при­хо­дит­ся пере­но­сить жесто­кие невзго­ды? Чтобы дру­гих научить тер­пе­нию; они рож­де­ны в при­мер и поуче­ние.

Итак, счи­тай, что бог слов­но бы гово­рит нам: «Есть ли вам за что на меня пожа­ло­вать­ся, вам, кто воз­лю­бил прав­ду? Дру­гих я окру­жил лож­ны­ми бла­га­ми, посме­ял­ся над пусты­ми душа­ми, заста­вив их пове­рить в обман­чи­вое сно­виде­ние дли­ною в жизнь. Я укра­сил их золо­том, сереб­ром и сло­но­вой костью, но внут­ри там нет ниче­го хоро­ше­го. (4) Вы смот­ри­те на них как на счаст­лив­цев; но взгля­ни­те не на то, что они выстав­ля­ют напо­каз, а на то, что пря­чут: они жал­ки, гряз­ны, бес­чест­ны, низ­ки; они уха­жи­ва­ют за собой, как за сте­на­ми соб­ст­вен­ных домов, укра­шая толь­ко сна­ру­жи. Это не проч­ное, непод­дель­ное сча­стье, а все­го лишь обо­лоч­ка, и при­том тон­кая. Пока ничто не нару­ша­ет их покоя и не меша­ет при­ни­мать такой вид, какой им хочет­ся, они вся­ко­го могут вве­сти в заблуж­де­ние наруж­ным блес­ком; но сто­ит слу­чаю нару­шить их рав­но­ве­сие или отки­нуть с них покров, как обна­жа­ет­ся глу­бо­кая и истин­ная мер­зость, преж­де скры­вав­ша­я­ся под заем­ным блес­ком.

(5) Вам же я даро­вал бла­га проч­ные, посто­ян­ные; их мож­но раз­гляды­вать со всех сто­рон, пово­ра­чи­вать как угод­но — они будут казать­ся все боль­ше и луч­ше. Я поз­во­лил вам не боять­ся страш­но­го, пре­зи­рать вожде­ле­ния. Вы не бле­сти­те сна­ру­жи: ваши досто­ин­ства обра­ще­ны вовнутрь. Так кос­мос пре­зрел внеш­нее и раду­ет­ся созер­ца­нию само­го себя. Все бла­го я поме­стил внут­ри; ваше сча­стье в том, чтобы не нуж­дать­ся в сча­стии. — (6) “Да, но сколь­ко выпа­да­ет на нашу долю горя, ужа­сов, непе­ре­но­си­мо жесто­ких испы­та­ний!” — Не в моей вла­сти было изба­вить вас от это­го, и пото­му я воору­жил ваши души про­тив всех невзгод; пере­но­си­те их муже­ст­вен­но. В этом вы може­те пре­взой­ти бога: он — по ту сто­ро­ну зол, вы же може­те под­нять­ся выше их. Пре­зи­рай­те бед­ность: никто не быва­ет при жиз­ни так беден, как был при рож­де­нии. Пре­зи­рай­те боль: она уйдет от вас либо вы от нее уйде­те. Пре­зи­рай­те смерть: это либо конец, либо пере­ход куда-то. Пре­зи­рай­те фор­ту­ну: я не дал ей ни одной стре­лы, кото­рая мог­ла бы пора­зить дух. (7) Глав­ной моей заботой было изба­вить вас от все­го, что мог­ло бы заста­вить вас посту­пать про­тив воли: вам все­гда открыт выход. Не хоти­те драть­ся — може­те бежать. Вот поче­му из всех вещей, кото­рые я счел необ­хо­ди­мы­ми для вас, самой лег­ко­до­ступ­ной я сде­лал смерть. Я поме­стил душу на пока­том месте: от малей­ше­го толч­ка она скользнет к выхо­ду; при­гляди­тесь и увиди­те, какая корот­кая и удоб­ная доро­га ведет на сво­бо­ду. Я не застав­ляю вас ждать у выхо­да так же дол­го, как у вхо­да. Если бы чело­век уми­рал так же дол­го, как рож­да­ет­ся, фор­ту­на забра­ла бы слиш­ком боль­шую власть над вами. (8) Вся­кое место, вся­кое вре­мя могут научить вас, как лег­ко отка­зать­ся от жиз­ни и кинуть назад при­ро­де полу­чен­ный от нее дар. Стоя пред алта­рем, глядя на тор­же­ст­вен­ные обряды свя­щен­но­дей­ст­вия, вни­мая молит­вам о про­дле­нии жиз­ни, учи­тесь смер­ти. Вот туч­ные быки валят­ся замерт­во от кро­шеч­ной раны, и чело­ве­че­ская рука одним уда­ром пора­жа­ет могу­чих живот­ных; тонень­кий нож пере­ре­за­ет связ­ку на затыл­ке, разъ­еди­няя сочле­не­ние, свя­зы­ваю­щее голо­ву с шеей, и вот вся гро­мад­ная туша валит­ся наземь.

(9) Дух спря­тан неглу­бо­ко; чтобы выпу­стить его, не нуж­но непре­мен­но желе­зо; не надо прон­зать грудь глу­бо­ки­ми рана­ми в поис­ках оби­та­ли­ща души: смерть везде под рукой. Я не назна­чал опре­де­лен­но­го места для смер­тель­ных уда­ров: этой цели мож­но достичь любым путем. А само то, что зовет­ся уми­ра­ни­ем — когда душа отхо­дит от тела — свер­ша­ет­ся с мол­ние­нос­ной быст­ро­той, какую не в силах вос­при­нять наши чув­ства. Стя­нет­ся ли удав­ка на шее, заткнет ли вода дыха­тель­ные пути, разо­бьет­ся ли голо­ва от паде­ния на твер­дую зем­лю, или попав­ший внутрь огонь пере­ре­жет кру­го­вой бег души в теле, — как бы это ни про­изо­шло, оно про­изой­дет быст­ро. Что, крас­не­е­те? Вы так дол­го бои­тесь того, что про­ис­хо­дит так быст­ро!»