Письма к Гаю Юлию Цезарю о государственных делах

Второе письмо
(сентябрь 50 г.)

1. (1) Я пре­крас­но знаю, сколь труд­ное и небла­го­дар­ное дело давать сове­ты царю или пол­ко­вод­цу, вооб­ще вся­ко­му, кто зани­ма­ет самое высо­кое поло­же­ние, ибо, хотя совет­чи­ков у таких людей и очень мно­го, все-таки, когда речь захо­дит о буду­щем, не нахо­дит­ся ни доста­точ­но умно­го, ни доста­точ­но даль­но­вид­но­го; (2) более того, дур­ные сове­ты часто нахо­дят боль­ший отклик, чем доб­рые, пото­му что в боль­шин­стве слу­ча­ев собы­тия зави­сят от про­из­во­ла Фор­ту­ны. (3) Прав­да, в юно­сти я стре­мил­ся к тому, чтобы занять­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, и изу­чал я их очень ста­ра­тель­но — и не для того, чтобы про­сто добить­ся маги­ст­ра­ту­ры, чего небла­го­вид­ны­ми путя­ми дости­га­ли мно­гие, а чтобы твер­до знать, насколь­ко государ­ство во вре­ме­на мира и вой­ны силь­но ору­жи­ем, людь­ми, день­га­ми. (4) И вот после дол­гих раз­мыш­ле­ний я решил мол­ве обо мне и о моей уме­рен­но­сти при­да­вать мень­шее зна­че­ние, чем тво­е­му высо­ко­му поло­же­нию, и под­верг­нуть­ся любым испы­та­ни­ям, лишь бы это тебе при­нес­ло хоть самую малую сла­ву. (5) И решил я так не опро­мет­чи­во и не из-за тво­ей счаст­ли­вой судь­бы, а пото­му, что усмот­рел в тебе, поми­мо дру­гих качеств, еще одно, на ред­кость изу­ми­тель­ное: в несча­стье¹ ты все­гда про­яв­ля­ешь боль­шее вели­чие духа, чем в сча­стье. (6) Во вся­ком слу­чае, если срав­нить тебя с дру­ги­ми смерт­ны­ми, оче­вид­но одно: вос­хва­ляя твое вели­ко­ду­шие и изум­ля­ясь ему, люди уста­ва­ли ско­рее, чем ты, совер­шая дела, достой­ные сла­вы.

2. (1) Я, со сво­ей сто­ро­ны, твер­до убеж­ден в том, что не суще­ст­ву­ет ниче­го тако­го, чего бы ты соб­ст­вен­ным разу­ме­ни­ем не смог постичь. (2) И я напи­сал тебе о сво­их мыс­лях о состо­я­нии государ­ства не пото­му, что я был черес­чур высо­ко­го мне­ния о сво­ей спо­соб­но­сти давать сове­ты и о сво­ем уме, — я про­сто решил напом­нить тебе, заня­то­му похо­да­ми, сра­же­ни­я­ми, победа­ми, дела­ми коман­до­ва­ния, о поло­же­нии в Горо­де. (3) Ибо, если ты в глу­бине души дума­ешь толь­ко о том, как тебе отра­жать напа­де­ния недру­гов и каким обра­зом сохра­нить мило­сти наро­да² напе­ре­кор враж­деб­но­му тебе кон­су­лу³, то ты дума­ешь о вещах, недо­стой­ных тво­ей доб­ле­сти. (4) Но если у тебя есть то при­сут­ст­вие духа, кото­рое уже в нача­ле тво­ей дея­тель­но­сти поз­во­ли­ло рас­се­ять кли­ку знат­ных⁴, воз­вра­тить рим­ско­му плеб­су, нахо­див­ше­му­ся в тяж­ком раб­стве, сво­бо­ду, во вре­мя тво­ей пре­ту­ры⁵ сло­мить ору­жие недру­гов, при том, что ты был без­оруж­ным, во вре­ме­на мира и вой­ны совер­шить столь зна­чи­тель­ные и столь слав­ные дея­ния, что даже вра­ги не осме­ли­ва­ют­ся сето­вать ни на что, кро­ме тво­е­го вели­ко­ду­шия, то тебе тем более сле­ду­ет знать, что я тебе ска­жу о выс­ших инте­ре­сах государ­ства. Ты, несо­мнен­но, при­зна­ешь это либо пра­виль­ным, либо, во вся­ком слу­чае, близ­ким к это­му.

3. (1) Но так как Гней Пом­пей либо из-за сво­их дур­ных наклон­но­стей, либо пото­му, что боль­ше все­го отда­вал пред­по­чте­ние тому, что мог­ло бы повредить тебе, пал так низ­ко, что вкла­ды­вал ору­жие в руки вра­гов⁶, то теми же сред­ства­ми, каки­ми он нару­шил порядок в государ­стве, тебе сле­ду­ет его вос­ста­но­вить. (2) Преж­де все­го он пре­до­ста­вил несколь­ким сена­то­рам воз­мож­ность пол­но­стью рас­по­ря­жать­ся пода­тя­ми, рас­хо­да­ми, пра­во­суди­ем⁷; рим­ский народ, ранее обла­дав­ший выс­шей вла­стью, он, издав даже не рав­ные для всех зако­ны, оста­вил в раб­стве⁸. (3) Пра­во­судие, впро­чем, как и преж­де, было вве­ре­но трем сосло­ви­ям⁹, но те же вла­сто­лю­би­вые люди пра­вят, дают, отни­ма­ют все, что им угод­но, бес­ко­рыст­ных людей губят, воз­вы­ша­ют сво­их до почет­ных долж­но­стей. (4) Небла­го­вид­ные дела, под­лый или гнус­ный посту­пок не меша­ют им дости­гать маги­ст­ра­тур. Кого им выгод­но, тех они хва­та­ют, гра­бят; коро­че гово­ря, зако­на­ми им слу­жит про­из­вол, слов­но они захва­ти­ли Город¹⁰. (5) Сам я, прав­да, огор­чал­ся бы мень­ше, если бы доб­ле­стью достиг­ну­тую победу они, по сво­е­му обык­но­ве­нию, исполь­зо­ва­ли для пора­бо­ще­ния дру­гих. (6) Но эти ни на что не спо­соб­ные люди, вся сила и доб­лесть кото­рых — в их язы­ке, в сво­ем гос­под­стве, достав­шем­ся им слу­чай­но и по мяг­ко­сти дру­го­го чело­ве­ка¹¹, про­яв­ля­ют над­мен­ность. (7) И пра­во, какой мятеж, какие граж­дан­ские рас­при¹² при­во­ди­ли к пол­но­му истреб­ле­нию столь­ких зна­ме­ни­тых вет­вей родов? Какой победи­тель был когда-либо столь необуздан и неуме­рен?

4. (1) Луций Сул­ла, кото­ро­му по пра­ву вой­ны как победи­те­лю было доз­во­ле­но все, хотя и пони­мал, что уни­что­же­ние вра­гов укреп­ля­ет лагерь его сто­рон­ни­ков, все-таки после убий­ства немно­гих из них пред­по­чел удер­жи­вать осталь­ных не столь­ко стра­хом, сколь­ко сво­ей мило­стью¹³. (2) Но вот, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, в уго­ду Мар­ку Като­ну, Луцию Доми­цию¹⁴ и дру­гим из той же кли­ки, закла­ли — слов­но жерт­вен­ных живот­ных — сорок сена­то­ров¹⁵, кро­ме того, мно­гих моло­дых людей, пода­вав­ших луч­шие надеж­ды, и наг­лей­шее отро­дье не мог­ло насы­тить­ся кро­вью столь­ких несчаст­ных граж­дан: ни сирот­ство детей, ни пре­клон­ный воз­раст роди­те­лей, ни плач и сте­на­ния муж­чин и жен­щин не смяг­чи­ли их, более того, изо дня в день с еще боль­шей жесто­ко­стью они сво­и­ми зло­де­я­ни­я­ми и зло­ре­чьем ста­ра­лись лишить высо­ко­го поло­же­ния одних¹⁶, граж­дан­ских прав — дру­гих¹⁷.

(3) Но что мне ска­зать о тебе? Ведь за воз­мож­ность тебя оскор­бить трус­ли­вей­шие люди, если бы им поз­во­ли­ли, гото­вы запла­тить даже жиз­нью. И они не столь­ко наслаж­да­ют­ся сво­им гос­под­ст­вом (хотя оно неожи­дан­но выпа­ло на их долю), сколь­ко печа­лят­ся из-за тво­е­го высо­ко­го поло­же­ния; более того, ради того, чтобы тебя погу­бить, они пред­по­чли бы риск­нуть сво­бо­дой, а не чтобы бла­го­да­ря тебе дер­жа­ва рим­ско­го наро­да из вели­кой ста­ла вели­чай­шей. (4) Тем тща­тель­нее дол­жен ты обду­мать, каким обра­зом тебе упро­чить и укре­пить государ­ст­вен­ный строй¹⁸. (5) Я же все, что мне при­хо­дит в голо­ву, выска­жу тебе без коле­ба­ний; дело тво­е­го ума — одоб­рить то, что ты при­зна­ешь пра­виль­ным и полез­ным.

5. (1) Граж­дан­ская общи­на (как я узнал от пред­ков) дели­лась на две части: на пат­ри­ци­ев и пле­бе­ев¹⁹. В про­шлом пат­ри­ции обла­да­ли выс­шей вла­стью, пле­беи — гораздо боль­шей силой. (2) Поэто­му не раз про­ис­хо­ди­ла сецес­сия, после чего силы зна­ти умень­ша­лись, пра­ва наро­да — воз­рас­та­ли. (3) Но плебс поль­зо­вал­ся сво­бо­дой пото­му, что никто не ста­вил свое могу­ще­ство выше зако­нов, и знат­ный ста­рал­ся пре­взой­ти незнат­но­го не богат­ст­вом или над­мен­но­стью, а доб­рой сла­вой и отваж­ны­ми поступ­ка­ми. Каж­дый чело­век, даже само­го низ­ко­го поло­же­ния, на сво­ем поле и на воен­ной служ­бе дости­гая все­го, что при­но­сит почет, делал доста­точ­но для себя и для оте­че­ства. (4) Но когда пле­бе­ев, мало-пома­лу согнан­ных с их земель, празд­ность и бед­ность лиши­ли посто­ян­но­го жилья, они нача­ли пося­гать на чужое иму­ще­ство, тор­го­вать сво­ей сво­бо­дой, а вме­сте с ней и инте­ре­са­ми государ­ства. (5) Так посте­пен­но народ, быв­ший вла­сте­ли­ном и повеле­вав­ший все­ми пле­ме­на­ми, рас­ко­лол­ся, и вме­сто все­об­ще­го досто­я­ния — дер­жа­вы — каж­дый в отдель­но­сти обрек себя на раб­ство. (6) Это мно­же­ство людей, во-пер­вых, усво­ив­шее дур­ные нра­вы, во-вто­рых, обра­тив­ше­е­ся к раз­ным ремес­лам и избрав­шее раз­ный образ жиз­ни, лишен­ное како­го-либо вза­им­но­го согла­сия, мне, во вся­ком слу­чае, кажет­ся мало­спо­соб­ным управ­лять государ­ст­вом. (7) Впро­чем, я очень наде­юсь на то, что с при­со­еди­не­ни­ем новых граж­дан²⁰ все вооду­ше­вят­ся для защи­ты сво­бо­ды: у одних воз­никнет стрем­ле­ние сохра­нить сво­бо­ду, у дру­гих — изба­вить­ся от раб­ства. (8) Послед­них тебе, по мое­му мне­нию, сле­ду­ет посе­лить в коло­ни­ях, соеди­нив новых жите­лей со ста­ры­ми. Так и воен­ная мощь уси­лит­ся, и плебс, отвле­чен­ный полез­ны­ми заня­ти­я­ми, пере­станет при­чи­нять зло общине.

6. (1) Но я хоро­шо знаю и пре­д­ви­жу, как будут недо­воль­ны знат­ные люди, когда это слу­чит­ся, и какие раз­ра­зят­ся бури, когда они ста­нут него­до­вать на то, что все рушит­ся, что искон­ные граж­дане ста­но­вят­ся раба­ми, коро­че гово­ря, что в сво­бод­ной граж­дан­ской общине рож­да­ет­ся цар­ская власть, как толь­ко мно­же­ство людей мило­стью одно­го²¹ полу­чат граж­дан­ские пра­ва. (2) Сам я в душе твер­до убеж­ден в сле­дую­щем: пре­ступ­ле­ние по отно­ше­нию к себе совер­ша­ет тот, кто во вред государ­ству станет при­об­ре­тать вли­я­ние; но в том слу­чае, когда слу­же­ние обще­ст­вен­но­му бла­гу при­но­сит поль­зу и част­ным лицам, коле­бать­ся в сво­ем реше­нии озна­ча­ет нера­ди­вость и тру­сость. (3) Марк Друс, будучи три­бу­ном, все­гда ста­рал­ся дей­ст­во­вать в поль­зу зна­ти²² и сна­ча­ла взял себе за пра­ви­ло ниче­го не пред­при­ни­мать без ее одоб­ре­ния. (4) Но как толь­ко вла­сто­люб­цы, кото­рым их злой умы­сел и ковар­ство были доро­же их чест­но­го сло­ва, поня­ли, что один чело­век ока­зы­ва­ет вели­чай­шие бла­го­де­я­ния мно­гим, то каж­дый из них, оче­вид­но созна­вая, что сам он в душе зол и бес­че­стен, стал судить по себе и о Мар­ке Дру­се. (5) Поэто­му из опа­се­ния, как бы он бла­го­да­ря столь боль­шо­му вли­я­нию не достиг еди­но­лич­ной вла­сти, они, напра­вив все уси­лия про­тив это­го вли­я­ния, рас­стро­и­ли и свои, и его замыс­лы. (6) Тем тща­тель­ней тебе, импе­ра­тор, сле­ду­ет при­об­ре­тать и вер­ных дру­зей, и мно­го­чис­лен­ную опо­ру.

7. (1) Явно­го вра­га силь­но­му чело­ве­ку сокру­шить нетруд­но, не созда­вать тай­ных опас­но­стей и не избе­гать их — во вла­сти чест­ных людей. (2) И вот, когда ты пре­до­ста­вишь им пра­ва граж­дан­ства и, таким обра­зом, плебс будет обнов­лен, направ­ляй свои помыс­лы более все­го на то, чтобы почи­та­лись доб­рые нра­вы, чтобы согла­сие меж­ду ста­ры­ми и новы­ми граж­да­на­ми укреп­ля­лось. (3) Но оте­че­ству, граж­да­нам, себе само­му, нашим детям — сло­вом, все­му чело­ве­че­ско­му роду ты ока­жешь гораздо боль­шее бла­го­де­я­ние, если уни­что­жишь или, по воз­мож­но­сти, умень­шишь жаж­ду денег. Ина­че ни част­ные, ни государ­ст­вен­ные дела — ни во вре­ме­на мира, ни во вре­ме­на вой­ны — вести невоз­мож­но. (4) Ибо вся­кий раз, как у чело­ве­ка воз­ни­ка­ет стрем­ле­ние к богат­ству, ни вос­пи­та­ние, ни доб­рые каче­ства, ни врож­ден­ный ум не могут про­ти­во­сто­ять тому, что душа его рано или позд­но все же не под­даст­ся ему. (5) Я слы­шал уже не раз, что цари, граж­дан­ские общи­ны и наро­ды из-за богат­ства лиша­лись дер­жав, кото­рые они доб­ле­стью сво­ей заво­е­ва­ли, будучи бед­ны­ми. И это вовсе не уди­ви­тель­но. (6) Сто­ит толь­ко чест­но­му чело­ве­ку увидеть, что дур­ной бла­го­да­ря сво­е­му богат­ству более изве­стен и вли­я­те­лен, как он спер­ва начи­на­ет вол­но­вать­ся и заду­мы­вать­ся; но по мере того, как стрем­ле­ние к сла­ве с каж­дым днем все более побеж­да­ет чест­ность, а доб­лесть усту­па­ет силе, душа его ради наслаж­де­ния изме­ня­ет прав­де. (7) Ибо настой­чи­вость пита­ет­ся сла­вой; сто­ит послед­нюю отнять, как доб­лесть сама по себе ста­но­вит­ся горь­ка и тягост­на. (8) Сло­вом, где чтут богат­ство, там пре­зи­ра­ют все чест­ное: вер­ность, порядоч­ность, стыд, стыд­ли­вость. (9) Ведь к доб­ле­сти ведет один-един­ст­вен­ный, тер­ни­стый путь, к день­гам же стре­мят­ся любым путем — какой кому нра­вит­ся, их добы­ва­ют и дур­ны­ми, и доб­ры­ми дела­ми. (10) Поэто­му преж­де все­го ты дол­жен уни­что­жить зна­че­ние денег. Никто не дол­жен выно­сить при­го­вор, касаю­щий­ся граж­дан­ских прав или маги­ст­ра­тур, на том осно­ва­нии, что он богат, подоб­но тому как ни кон­су­ла, ни пре­то­ра изби­ра­ют не пото­му, что вли­я­те­лен, а за его заслу­ги. (11) Но о маги­ст­ра­ту­ре народ выно­сит реше­ние с лег­ко­стью; назна­че­ние судей немно­ги­ми людь­ми — это про­яв­ле­ние цар­ской вла­сти, избра­ние их по при­чине их богат­ства бес­чест­но. Поэто­му я и думаю, что судить долж­ны все пред­ста­ви­те­ли пер­во­го раз­ряда²³, но их долж­но быть боль­ше, чем теперь. (12) Ни родо­с­цы²⁴, ни дру­гие общи­ны нико­гда не испы­ты­ва­ли недо­воль­ства сво­и­ми суда­ми, в кото­рых сооб­ща богач и бед­няк, как кому выпал жре­бий, рас­смат­ри­ва­ют и самые важ­ные, и самые незна­чи­тель­ные дела.

8. (1) Что каса­ет­ся избра­ния маги­ст­ра­тов, то я цели­ком одоб­ряю закон, про­ект кото­ро­го обна­ро­до­вал Гай Гракх, когда был три­бу­ном, — чтобы цен­ту­рии при­зы­ва­лись к голо­со­ва­нию по жре­бию из всех пяти раз­рядов²⁵. (2) Это урав­ня­ет людей и в их поло­же­нии, их иму­ще­ст­вен­ных пра­вах, и все будут ста­рать­ся пре­взой­ти друг дру­га доб­ле­стью. (3) Я вижу в этом мощ­ное лекар­ство про­тив богат­ства. Ибо мы хва­лим и доби­ва­ем­ся чего-либо, все­гда думая о поль­зе. К лукав­ству при­бе­га­ют, рас­счи­ты­вая на воз­на­граж­де­ние: если его не будет, никто не станет лука­вить бес­ко­рыст­но. (4) Но алч­но­сти, это­го дико­го, сви­ре­по­го зве­ря, тер­петь нель­зя; на что она направ­ле­на, там разо­ря­ют горо­да, дерев­ни, хра­мы и дома, сме­ши­ва­ют боже­ское и чело­ве­че­ское, и ни вой­ска, ни город­ские сте­ны не в силах ей про­ти­во­бор­ст­во­вать; всех людей она лиша­ет доб­ро­го име­ни, стыд­ли­во­сти, роди­ны и роди­те­лей. (5) Одна­ко если лишить день­ги их при­вле­ка­тель­но­сти, то доб­рые нра­вы лег­ко одо­ле­ют пре­сло­ву­тую силу алч­но­сти. (6) И хотя все люди, спра­вед­ли­вые и неспра­вед­ли­вые, гово­рят, что все обсто­ит имен­но так, тебе же при­хо­дит­ся вести нелег­кую борь­бу про­тив зна­ти. Если ты убе­ре­жешь­ся от ее ковар­ства²⁶, то достичь все­го осталь­но­го для тебя не соста­вит труда. (7) Пото­му что, будь они доста­точ­но силь­ны сво­ей доб­ле­стью, они ско­рее сопер­ни­ча­ли бы с чест­ны­ми граж­да­на­ми, а не нена­виде­ли бы их. Но так как они погряз­ли в празд­но­сти и лено­сти, оце­пе­не­ли и ста­ли бес­чув­ст­вен­ны, то они роп­щут, злоб­ст­ву­ют и видят в чужом доб­ром име­ни позор для себя.

9. (1) Но зачем мне гово­рить даль­ше так, слов­но это неиз­вест­ные люди? Храб­рость и сила духа Мар­ка Бибу­ла про­яви­лись во вре­мя его кон­су­ла­та. Ора­тор сла­бый, чело­век ско­рее злоб­но­го, чем тон­ко­го ума, на что мог бы решить­ся он, кото­ро­му кон­су­лат, эта самая высо­кая власть, при­нес вели­чай­шее бес­че­стие? (2) Так ли силен Луций Доми­ций²⁷, каж­дая часть тела кото­ро­го запят­на­на гнус­но­стью или пре­ступ­ле­ни­ем? Язык хваст­ли­вый, руки в кро­ви²⁸, ноги бег­ле­ца²⁹; то, чего из стыд­ли­во­сти не назо­вешь, обес­че­ще­но. (3) Лишь ум Мар­ка Като­на³⁰, изво­рот­ли­во­го, речи­сто­го, хит­ро­го чело­ве­ка, не вызы­ва­ет у меня пре­не­бре­же­ния. Эти каче­ства дает гре­че­ская обра­зо­ван­ность, одна­ко доб­ле­сти, бди­тель­но­сти, трудо­лю­бия гре­ки совер­шен­но лише­ны. Так допус­ка­ешь ли ты, чтобы, опи­ра­ясь на настав­ле­ния тех, кто у себя на родине утра­тил сво­бо­ду из-за соб­ст­вен­но­го без­дей­ст­вия, мож­но было управ­лять дер­жа­вой? (4) Про­чие, кто состав­ля­ет кли­ку, — без­дар­ней­шие знат­ные люди, о кото­рых, как в над­пи­си на могиль­ном памят­ни­ке, к слав­но­му родо­во­му име­ни при­ба­вить нече­го. Люди, подоб­ные Луцию Посту­мию и Мар­ку Фаво­нию³¹, напо­ми­на­ют мне бал­ласт на круп­ном судне: когда все бла­го­по­луч­но, они полез­ны, если же воз­ник­ло какое-то затруд­не­ние, то в море выбра­сы­ва­ют имен­но их, не пред­став­ля­ю­щих ника­кой цен­но­сти.

10. (1) Теперь, коль ско­ро я, как мне кажет­ся, доста­точ­но ясно изло­жил тебе свое мне­ние насчет обнов­ле­ния и исправ­ле­ния плеб­са, ска­жу, что тебе, по-види­мо­му, сле­ду­ет сде­лать в отно­ше­нии сена­та. (2) Когда с воз­рас­том мой ум стал более зре­лым, я, мож­но ска­зать, не столь­ко упраж­нял­ся с ору­жи­ем и конем, сколь­ко зани­мал­ся нау­ка­ми; в чем я был более кре­пок от при­ро­ды, то я и при­ме­нял в сво­их трудах. (3) И вот при таком обра­зе жиз­ни, мно­го читая и слу­шая, я узнал, что все цар­ства, граж­дан­ские общи­ны и наро­ды, счаст­ли­во сохра­ня­ли свою неза­ви­си­мость до тех пор, пока сле­до­ва­ли разум­ным сове­там; всюду, где мило­сти, страх, наслаж­де­ние их раз­вра­ти­ли, их сила посте­пен­но умень­ши­лась, затем они утра­ти­ли неза­ви­си­мость и, нако­нец, были пора­бо­ще­ны. (4) Я, со сво­ей сто­ро­ны, убеж­ден, что вся­кий, кто зани­ма­ет более высо­кое поло­же­ние, боль­ше и забо­тит­ся о государ­стве. (5) Ибо для дру­гих, если их горо­да про­цве­та­ют, одна лишь сво­бо­да непри­кос­но­вен­на. Того же, кто доб­ле­стью добыл богат­ство, ува­же­ние, почет, удру­ча­ют мно­го­чис­лен­ные заботы и труды, едва поло­же­ние в государ­стве станет неустой­чи­вым. Он защи­ща­ет либо сла­ву, либо сво­бо­ду, либо свое иму­ще­ство, ста­ра­ет­ся всюду поспеть, торо­пит­ся; чем силь­нее про­цве­тал он при бла­го­при­ят­ных обсто­я­тель­ствах, тем труд­нее и тре­вож­нее живет он при небла­го­при­ят­ных. (6) Сле­до­ва­тель­но, если плебс под­чи­ня­ет­ся сена­ту, как тело душе, и сле­ду­ет его поста­нов­ле­ни­ям, то отцы сена­то­ры долж­ны быть силь­ны сво­ей муд­ро­стью; наро­ду не тре­бу­ет­ся смет­ки. (7) Поэто­му пред­ки наши вся­кий раз, когда при­хо­ди­лось напря­гать все силы в тяже­лей­ших вой­нах, несмот­ря на поте­ри в конях, людях, день­гах, нико­гда не уста­ва­ли с ору­жи­ем в руках сра­жать­ся за свою дер­жа­ву. Ни отсут­ст­вие средств в государ­ст­вен­ной казне, ни сила вра­гов, ни неуда­чи не смог­ли сло­мить их вели­чай­шее муже­ство, и они до послед­не­го вздо­ха удер­жи­ва­ли за собой то, что захва­че­но было их доб­ле­стью. (8) И они достиг­ли это­го сво­и­ми сме­лы­ми реше­ни­я­ми боль­ше, чем удач­ны­ми сра­же­ни­я­ми. Ибо для них суще­ст­во­ва­ло еди­ное государ­ство, о нем все они и забо­ти­лись, оно объ­еди­ня­ло в борь­бе с вра­га­ми, каж­дый упраж­нял тело и ум ради оте­че­ства, не ради лич­но­го могу­ще­ства. (9) Ныне же, наобо­рот, знат­ные люди, вялые и лени­вые, не знаю­щие ни труда, ни вра­гов, ни воен­но­го дела, под вли­я­ни­ем сво­их при­спеш­ни­ков, в высо­ко­ме­рии сво­ем хотят пра­вить все­ми наро­да­ми.

11. (1) Вот поче­му отцы сена­то­ры, чья муд­рость преж­де укреп­ля­ла пошат­нув­ше­е­ся государ­ство, сей­час мечут­ся, поко­ря­ясь чужой воле, скло­ня­ясь то в одну, то в дру­гую сто­ро­ну: при­ни­ма­ют сна­ча­ла одно, потом дру­гое поста­нов­ле­ние; как им велит зло­ба или же бла­го­во­ле­ние тех, кто гос­под­ст­ву­ет, так они и реша­ют, что полез­но и что вред­но государ­ству. (2) Будь сво­бо­да рав­ной для всех или голо­со­ва­ние — более тай­ным³², государ­ство было бы силь­нее, а знать менее могу­ще­ст­вен­на. (3) Но посколь­ку урав­нять всех людей труд­но, так как доб­лесть пред­ков оста­ви­ла знат­ным людям добы­тую для них сла­ву, высо­кое поло­же­ние, кли­ен­те­лы, а осталь­ные люди в боль­шин­стве сво­ем введе­ны в сенат недав­но³³, то избавь их от стра­ха при голо­со­ва­нии: так при сохра­не­нии тай­ны каж­до­му его соб­ст­вен­ные инте­ре­сы будут доро­же чужо­го могу­ще­ства. (4) Сво­бо­да оди­на­ко­во желан­на хоро­шим и дур­ным, сме­лым и тру­сам; но боль­шин­ство отка­зы­ва­ет­ся от нее из стра­ха. Глу­пей­шие люди! Неяс­ный исход борь­бы они по нере­ши­тель­но­сти зара­нее рас­це­ни­ва­ют как свое пора­же­ние. (5) Так вот сенат, дума­ет­ся мне, мож­но укре­пить дву­мя мера­ми: уве­ли­че­ни­ем чис­ла сена­то­ров и введе­ни­ем таб­ли­чек для голо­со­ва­ния; таб­лич­ка будет слу­жить для сохра­не­ния тай­ны — дабы сена­тор дей­ст­во­вал более неза­ви­си­мо, что же каса­ет­ся мно­го­чис­лен­но­сти сена­та, то она дает боль­ше и защи­ты и поль­зы. (6) Ведь в послед­нее вре­мя одни, заня­тые судеб­ны­ми дела­ми, дру­гие — дела­ми лич­ны­ми, сво­и­ми и сво­их дру­зей, совсем не участ­во­ва­ли в сове­ща­ни­ях, где рас­смат­ри­ва­лось поло­же­ние в государ­стве. И удер­жи­ва­ла их от это­го не столь­ко заня­тость, сколь­ко их гор­дость тем, что они носи­те­ли вер­хов­ной вла­сти. Знат­ные люди вме­сте с немно­ги­ми сена­то­ра­ми, кото­рых они вовлек­ли в свой лагерь, одоб­ря­ют, отвер­га­ют, поста­нов­ля­ют все, что им угод­но, дей­ст­ву­ют по сво­е­му про­из­во­лу. (7) Но когда после уве­ли­че­ния чис­ла сена­то­ров голо­со­ва­ние будет про­во­дить­ся путем пода­чи таб­ли­чек, они, пра­во, забу­дут свою гор­дость, раз им при­дет­ся пови­но­вать­ся тем людям, кото­ры­ми они ранее повеле­ва­ли.

12. (1) Быть может, ты, пол­ко­во­дец, про­чи­тав мое пись­мо, захо­чешь узнать, како­во, по мое­му мне­нию, долж­но быть чис­ло сена­то­ров и как меж­ду ними разде­лить мно­го­чис­лен­ные и раз­ные обя­зан­но­сти; а кро­ме того, посколь­ку я счи­таю нуж­ным вве­рить пра­во­судие всем граж­да­нам пер­во­го раз­ряда, — как ста­нут рас­пре­де­лять­ся дела и сколь­ко судей будет в каж­дом суде³⁴. (2) Опре­де­лить все это в дета­лях мне было бы нетруд­но, но я счел нуж­ным спер­ва изло­жить свой план в целом и дока­зать тебе его пра­виль­ность. Если ты решишь пой­ти по это­му пути, осталь­ное будет оче­вид­но. (3) Я сам хочу, чтобы мой совет был разу­мен и наи­бо­лее поле­зен. Ведь всюду, где тебе будет сопут­ст­во­вать успех, и меня мол­ва про­сла­вит. (4) Но самое мое силь­ное жела­ние — любым спо­со­бом и как мож­но ско­рее помочь государ­ству. (5) Сво­бо­да мне доро­же сла­вы, и я насто­я­тель­но про­шу тебя, про­слав­лен­но­го пол­ко­во­д­ца, поко­ри­те­ля галль­ских пле­мен³⁵, не допус­кай, чтобы вели­чай­шая и непо­беди­мая дер­жа­ва рим­ско­го наро­да при­хо­ди­ла в упа­док от дрях­ло­сти и рас­па­да­лась из-за внут­рен­них раздо­ров. (6) Слу­чись это, ни ночью, ни днем ты, конеч­но, не будешь знать покоя и, изму­чен­ный бес­сон­ни­цей, будешь носить­ся как беше­ный и безум­ный, охва­чен­ный сума­сше­ст­ви­ем. (7) Я твер­до убеж­ден в том, что жизнь всех смерт­ных — на виду у боже­ства, кото­рое оце­ни­ва­ет любой посту­пок, и хоро­ший, и дур­ной, но по веле­нию при­ро­ды хоро­шие и дур­ные люди полу­ча­ют раз­ное возда­я­ние. (8) Если же это ино­гда про­ис­хо­дит с опозда­ни­ем, то голос сове­сти поз­во­ля­ет все же каж­до­му наде­ять­ся.

13. (1) Если бы оте­че­ство и твои пред­ки мог­ли гово­рить с тобой, они, разу­ме­ет­ся, ска­за­ли бы тебе: «О Цезарь, мы, храб­рей­шие мужи, поро­ди­ли тебя в луч­шем из горо­дов, чтобы ты был опло­том и укра­ше­ни­ем для нас, а вра­гам вну­шал ужас; (2) то, что нам доста­лось ценой мно­гих трудов и опас­но­стей, мы при тво­ем появ­ле­нии на свет пере­да­ли тебе одно­вре­мен­но с жиз­нью: вели­чай­шее на зем­ле оте­че­ство, самые про­слав­лен­ные в оте­че­стве дом и ветвь рода, кро­ме того, пре­крас­ные каче­ства, чест­но при­об­ре­тен­ное богат­ство — сло­вом, все укра­ше­ния мир­но­го и все награ­ды воен­но­го вре­ме­ни; (3) за эти вели­чай­шие мило­сти мы не тре­бу­ем от тебя ни низ­ко­го или дур­но­го поступ­ка, а вос­ста­нов­ле­ния уни­что­жен­ной сво­бо­ды. (4) Когда это свер­шит­ся, мол­ва о тво­ей доб­ле­сти, конеч­но, будет пор­хать на устах у всех наро­дов³⁶. (5) Ибо в наше вре­мя, хотя ты в Ита­лии и в похо­дах совер­шил выдаю­щи­е­ся подви­ги, все же сла­ва твоя рав­на сла­ве мно­гих храб­рых мужей; но если ты спа­сешь Город с его слав­ным име­нем и вели­чай­шим могу­ще­ст­вом от уже близ­ко­го паде­ния, то кто на зем­ле будет более зна­ме­нит, более велик, чем ты? (6) Ибо, если теперь из-за болез­ни³⁷ или по веле­нию рока дер­жа­ву нашу постигнет несча­стье, кто усо­мнит­ся в том, что весь мир будут ожи­дать опу­сто­ше­ния, вой­ны, рез­ня? Итак, если у тебя появит­ся жела­ние послу­жить родине и пред­кам, то ты, вос­ста­но­вив государ­ст­вен­ный строй, впо­след­ст­вии сла­вой сво­ей пре­взой­дешь всех людей и тебя посмерт­но будут вос­хва­лять боль­ше, чем при жиз­ни. (7) Ведь смерт­ных при жиз­ни часто пре­сле­ду­ет Фор­ту­на, часто — нена­висть; как толь­ко их жизнь скло­нит­ся перед зако­ном при­ро­ды, то, когда умолк­нут хули­те­ли³⁸, доб­лесть сама воз­вы­ша­ет себя все боль­ше и боль­ше».

(8) Я изло­жил в сво­ем пись­ме воз­мож­но коро­че все, что при­знал самым полез­ным и что, по мое­му убеж­де­нию, тебе при­го­дит­ся. Теперь закли­наю бес­смерт­ных богов: пусть все, что ты совер­шишь, при­не­сет бла­го тебе и государ­ству.