Инвектива против Гая Саллюстия Криспа

1. (1) Это дей­ст­ви­тель­но боль­шое наслаж­де­ния, Гай Сал­лю­стий, жить вполне сооб­раз­но со сво­и­ми выска­зы­ва­ни­я­ми и не гово­рить ниче­го столь непри­стой­но­го, что ему не соот­вет­ст­во­вал бы твой образ жиз­ни, — так, чтобы каж­дое твое сло­во было созвуч­но тво­им нра­вам. Ведь тот, кто живет так, как ты, не может гово­рить ина­че, чем ты, а жизнь того, чья речь столь нечи­ста, не быва­ет более нрав­ст­вен­ной.

К кому мне преж­де все­го обра­тить­ся, отцы сена­то­ры, с чего начать? Ведь на меня как на ора­то­ра воз­ла­га­ет­ся тем более тяж­кое бре­мя, чем более изве­стен каж­дый из нас, так как, если я, отве­чая это­му хули­те­лю, рас­ска­жу о сво­ей жиз­ни и дей­ст­ви­ях, то зависть опо­ро­чит мою сла­ву; если же я пока­жу во всей наго­те его поступ­ки, нра­вы, всю его жизнь, то я впа­ду в тот же порок бес­стыд­ства, в каком упре­каю его. Если это, быть может, заде­ва­ет вас, то более спра­вед­ли­во, чтобы вы него­до­ва­ли не на меня а на него, начав­ше­го эту рас­прю. (2) Сам я при­ло­жу ста­ра­ния к тому, и чтобы мой ответ в мою защи­ту менее все­го наску­чил вам, и чтобы не пока­за­лось, что я его обо­лгал. Знаю, отцы сена­то­ры, что я, отве­чая ему, не могу осо­бен­но наде­ять­ся на ваше вни­ма­ние, так как вы зна­е­те, что не услы­ши­те ни одно­го ново­го для вас обви­не­ния про­тив Сал­лю­стия, но сно­ва узна­е­те обо всех ста­рых, кото­ры­ми про­жуж­жа­ли уши и мне, и теперь вам, и ему само­му. Но тем силь­нее долж­ны вы нена­видеть чело­ве­ка, кото­рый, даже начи­ная совер­шать поступ­ки, не зани­мал­ся пустя­ка­ми, но встал на этот путь так, чтобы не усту­пать нико­му и само­му не пре­взой­ти себя на про­тя­же­нии всей остаю­щей­ся ему жиз­ни. (3) Поэто­му он и стре­мит­ся лишь к тому, чтобы, как сви­нья, катать­ся в гря­зи, с кем ему при­дет­ся. Но он глу­бо­ко заблуж­да­ет­ся. Ведь грязь жиз­ни не смы­ва­ют бес­стыд­ст­вом язы­ка, но суще­ст­ву­ет так ска­зать осуж­де­ние, какое каж­дый из нас слу­ша­ясь соб­ст­вен­ной сове­сти, вына­ши­ва­ет про­тив того, кто бро­са­ет чест­ным людям лож­ные обви­не­ния. И если ока­жет­ся, что вы забы­ли, как он жил, то вы, отцы сена­то­ры, долж­ны буде­те оце­нить его жизнь на осно­ва­нии не его слов, а его нра­вов. Я же поста­ра­юсь опи­сать вам их как мож­но коро­че. И этот обмен репли­ка­ми меж­ду нами не будет бес­по­ле­зен для нас, отцы сена­то­ры! Ведь в боль­шин­стве слу­ча­ев государ­ство извле­ка­ет поль­зу из враж­ды меж­ду част­ны­ми людь­ми, когда ни один граж­да­нин не может скрыть, что он за чело­век.

2. (4) Так вот, преж­де все­го, раз Гай Сал­лю­стий, сле­дуя обще­при­ня­то­му пра­ви­лу, спра­ши­ва­ет о пред­ках каж­до­го из нас, то я и попро­шу его отве­тить мне: раз­ве те, кого он поста­вил нам в при­мер — Сци­пи­о­ны и Метел­лы, поль­зо­ва­лись доб­рым име­нем и сла­вой до того, как их дея­ния и без­упреч­ней­ше про­жи­тая жизнь воз­ве­ли­чи­ли их в наших гла­зах? Если это поло­жи­ло нача­лу их доб­ро­му име­ни и высо­ко­му поло­же­нию, то поче­му не судить таким же обра­зом обо мне, чьи дея­ния были слав­ны, а жизнь про­жи­та самым бес­ко­рыст­ным обра­зом? Пра­во, мож­но поду­мать, что ты, Сал­лю­стий, про­изо­шел от тех людей. Будь это так, мно­гие чув­ст­во­ва­ли бы теперь отвра­ще­ние к тво­ей под­ло­сти. (5) Я же доб­ле­стью сво­ей осве­щал путь сво­им пред­кам, так что они, если и не были извест­ны ранее, памя­тью о себе обя­за­ны мне; ты же сво­ей жиз­нью, про­веден­ной позор­но, пред­ков сво­их оку­тал густым мра­ком¹, так что они, если и были выдаю­щи­ми­ся граж­да­на­ми, несо­мнен­но ока­за­лись забы­ты. Поэто­му не попре­кай меня тем, что у меня нет зна­ме­ни­тых пред­ков; ведь для меня луч­ше быть слав­ным соб­ст­вен­ны­ми дея­ни­я­ми, чем зави­сеть от доб­ро­го име­ни пред­ков и жить так, чтобы я сам был для сво­их потом­ков нача­лом знат­но­сти и при­ме­ром доб­ле­сти. И мне не к лицу, отцы сена­то­ры, чтобы меня срав­ни­ва­ли с теми, кто уже ушел от нас и недо­ся­га­ем для нена­ви­сти и непри­яз­ни; пусть меня срав­ни­ва­ют с теми, кто вме­сте со мной зани­мал­ся одни­ми и теми же дела­ми государ­ства. (6) Но допу­стим, что я, стре­мясь к поче­стям, был черес­чур често­лю­бив (речь идет не о том, чтобы доби­вать­ся рас­по­ло­же­ния наро­да — здесь я при­знаю себя пер­вым, — но о том пагуб­ном про­ти­во­за­кон­ном домо­га­тель­стве, в кото­ром Сал­лю­стий шел впе­ре­ди дру­гих), или при испол­не­нии долж­но­стей, нака­зы­вая пре­ступ­ни­ков, так суров, или защи­щая государ­ство так бди­те­лен. Защи­ту эту ты и назы­ва­ешь про­скрип­ци­ей, конеч­но, пото­му, что ни один из подоб­ных тебе не жил в без­опас­но­сти в Горо­де; но насколь­ко луч­ше было бы для государ­ства, если бы ты плоть от пло­ти пре­ступ­ных граж­дан, был к ним при­чис­лен! (7) Или я тогда непра­виль­но напи­сал: «Меч, перед тогой скло­нись!» — я, кото­рый в тогу обла­чен­ный, уни­что­жил взяв­ших­ся за ору­жие, а миром — вой­ну? Или я солгал, напи­сав: «О, счаст­ли­вый Рим, моим кон­су­ла­том тво­ри­мый!» — я, кото­рый пре­сек столь страш­ную меж­до­усоб­ную вой­ну и поту­шил пожар в сте­нах горо­да?²

3. И тебе, ничтож­ней­ший чело­век, само­му не стыд­но ста­вить мне в вину то, что ты в сво­ей «Исто­рии» счи­та­ешь для меня слав­ным?³

Что постыд­нее — лгать в сво­их писа­ни­ях или в речах перед этим собра­ни­ем? Что каса­ет­ся тво­ей кле­ве­ты на мою ран­нюю моло­дость, то я, по мое­му мне­нию, столь же далек от бес­стыд­ства, сколь ты от стыд­ли­во­сти. (8) Но зачем про­дол­жать мне свои жало­бы на тебя? Какую ложь счи­та­ешь позор­ной ты, кото­рый осме­лил­ся — слов­но это порок — крас­но­ре­чи­ем моим попрек­нуть меня, в чьей судеб­ной защи­те ты, пре­ступ­ник, все­гда нуж­дал­ся? Или, по тво­е­му мне­нию, кто-нибудь может стать выдаю­щим­ся граж­да­ни­ном, не овла­дев этим искус­ст­вом и этой нау­кой? Или, по-тво­е­му, суще­ст­ву­ют какие-то иные пер­во­ос­но­вы, иная колы­бель для доб­ле­сти, питаю­щие умы людей в их жаж­де сла­вы? Но совсем не при­хо­дит­ся удив­лять­ся, отцы сена­то­ры, если чело­век, кото­рый — сама празд­ность и раз­вра­щен­ность — удив­ля­ет­ся этим заня­ти­ям, как чему-то ново­му и бес­при­мер­но­му.

(9) Что же каса­ет­ся тво­е­го бес­при­мер­но­го бешен­ства, с каким ты столь наг­ло напал на мою жену и дочь, кото­рые как жен­щи­ны, обхо­ди­лись без муж­чин лег­че, чем ты как муж­чи­на — без муж­чин, то ты посту­пил как доста­точ­но уче­ный и иску­шен­ный чело­век. Ведь ты наде­ял­ся на то, что я не воздам тебе тем же и не ста­ну, в свою оче­редь оскорб­лять тво­их род­ных: ты один даешь мне для это­го доста­точ­но пищи, и у тебя в доме нет ниче­го тако­го, что было бы гнус­нее тебя само­го. Но ты глу­бо­ко заблуж­да­ешь­ся, решив, что навле­чешь на меня нена­висть из-за мое­го иму­ще­ства, кото­ро­го у меня мно­го мень­ше, чем я досто­ин иметь. О, если бы у меня не было даже тако­го, какое есть! И было бы луч­ше, если бы мои дру­зья оста­лись в живых, вме­сто того, чтобы я раз­бо­га­тел бла­го­да­ря их заве­ща­ни­ям!⁴

(10) Это я — бег­лец, Гай Сал­лю­стий? Перед яро­стью пле­бей­ско­го три­бу­на отсту­пил я: пред­по­чел при­нять удар судь­бы на себя, но не быть для все­го рим­ско­го наро­да при­чи­ной граж­дан­ских раздо­ров. Но после того, как год вак­ха­на­лий⁵ в государ­стве закон­чил­ся и все то, что он при­вел в вол­не­ние, бла­го­да­ря миру и тишине, то, когда наше сосло­вие меня при­зы­ва­ло и само государ­ство соб­ст­вен­но­руч­но воз­вра­ща­ло меня из изгна­ния, я вер­нул­ся. Этот день, если срав­нить его со всей моей осталь­ной жиз­нью, во вся­ком слу­чае для меня наи­бо­лее важен, когда вы все и рим­ский народ, собрав­ший­ся тол­па­ми при­вет­ст­во­ва­ли меня при моем при­бы­тии. Столь высо­ко оце­ни­ли они меня, бег­ле­ца, наем­но­го защит­ни­ка в суде!

4. (11) И неуди­ви­тель­но, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, если я все­гда счи­тал спра­вед­ли­вым все­об­щее дру­же­ское отно­ше­ние ко мне. Ибо не при­слу­жи­вал я одно­му чело­ве­ку част­ным обра­зом и не посту­пал к нему [в каба­лу⁶], но насколь­ко каж­дый радел о бла­го­по­лу­чии государ­ства, настоль­ко он был мне либо дру­гом, либо про­тив­ни­ком. Сам я ниче­го так не хотел, как тор­же­ство мира⁷. Мно­гие под­дер­жа­ли наг­лые выступ­ле­ния част­ных людей, я же боял­ся одних толь­ко зако­нов; мно­гие хоте­ли, чтобы их ору­жие вну­ша­ло страх, я же все­гда хотел обла­дать вла­стью толь­ко для вашей защи­ты; мно­гие, поло­жив­шись на свою власть, полу­чен­ную ими от вас, зло­употре­би­ли про­тив вас сво­и­ми сила­ми. Поэто­му и неуди­ви­тель­но, если я под­дер­жи­вал дру­же­ские отно­ше­ния толь­ко с теми, кто неиз­мен­но был дру­гом государ­ству. (12) И я не рас­ка­и­ва­юсь ни в том, что я по прось­бе Вати­ния, при­вле­чен­но­го к суду, обе­щал ему свою защи­ту, ни в том, что обсуж­дал занос­чи­вость Сестия, ни в том, что осудил дол­го­тер­пе­ние Бибу­ла, ни в том, что бла­го­же­ла­тель­но отнес­ся к доб­лест­ным дей­ст­ви­ям Цеза­ря. Ведь это были похва­лы выдаю­ще­му­ся граж­да­ни­ну, и при­том выска­зан­ные один раз. Если ты ста­вишь их мне в вину, то твою опро­мет­чи­вость осудят, но меня в про­ступ­ках не обви­нят. Я ска­зал бы боль­ше, если бы мне пона­до­би­лось высту­пить с разъ­яс­не­ни­я­ми пред дру­ги­ми людь­ми, а не перед вами, отцы сена­то­ры, кото­рые были совет­чи­ка­ми во всех моих дей­ст­ви­ях. Но нуж­ны ли сло­ва, когда свиде­тель­ст­ву­ют сами дей­ст­вия?

5. (13) Теперь чтобы вер­нуть­ся к тебе, Сал­лю­стий! — не ста­ну я гово­рить о тво­ем отце, кото­рый, если даже и нико­гда в жиз­ни и не совер­шил про­ступ­ков, все-таки, поро­див тако­го сына, как ты не смог бы нане­сти государ­ству боль­ше­го ущер­ба. И если сам ты совер­шил в дет­стве какой-то про­сту­пок, то я не ста­ну рас­суж­дать о нем — дабы не пока­за­лось, что я обви­няю тво­е­го отца, кото­рый в те вре­ме­на обла­дал выс­шей вла­стью над тобой⁸, — но рас­смот­рю, как ты про­вел свою ран­нюю моло­дость; из опи­са­ния ее лег­ко будет понять, как свое­воль­ное дитя с воз­рас­том пре­вра­ти­лось в бес­стыд­но­го и наг­ло­го юно­шу. После того, как без­дон­ную не мог­ли уже насы­тить дохо­ды от тор­гов­ли бес­стыд­ней­шим телом и ты уже был не в таких летах, чтобы тер­петь все, чего захо­те­лось бы дру­го­му⁹, ты стал пре­да­вать­ся без­удерж­ным стра­стям, чтобы то, чего ты был лишен сам, испро­бо­вать на дру­гих. (14) Таким обра­зом, отцы сена­то­ры, нелег­ко под­счи­тать, боль­ше ли он при­об­рел или поте­рял, исполь­зуя части тела, кото­рых, по чести гово­ря, не назо­вешь. Свой отчий дом он еще при жиз­ни отца, к сво­е­му вели­ко­му позо­ру, назна­чил к про­да­же. Может ли кто-нибудь усо­мнить­ся в этом, что он довел до смер­ти того, чьим иму­ще­ст­вом он уже ведал как наслед­ник еще до его смер­ти? И ему не стыд­но спра­ши­вать меня кто живет в доме Пуб­лия Крас­са, когда сам он не может отве­тить, кто живет в его отчем доме! «Но он — кля­нусь Гер­ку­ле­сом! — впал в ошиб­ку по неопыт­но­сти, свой­ст­вен­ной моло­до­сти; впо­след­ст­вии он испра­вил­ся». Это не так. Он всту­пил в нече­сти­вое сооб­ще­ство Нигидия¹⁰. Два­жды ока­зав­шись на ска­мье под­суди­мых, он был в без­на­деж­ном поло­же­нии, но выпу­тал­ся из него; одна­ко при этом каж­дый при­знал, что судьи пре­сту­пи­ли клят­ву, а не то, что он был неви­но­вен. (15) Достиг­нув пер­вой почет­ной долж­но­сти — он отнес­ся с пре­зре­ни­ем к это­му вот месту и к наше­му сосло­вию, доступ в кото­рое открыл­ся так­же и для него, тяж­ко опо­зо­рив­ше­го­ся чело­ве­ка. И вот, боясь, что его поступ­ки оста­нут­ся для вас тай­ной, он, хотя его и поно­си­ли все отцы семейств, при­знал­ся вам в совер­шен­ном им пре­лю­бо­дей­стве¹¹ и не покрас­нел, глядя вам в гла­за.

6. Живи, как тебе угод­но, Сал­лю­стий; делай, что́ захо­чешь; доста­точ­но и того, что ты один созна­ешь свои пре­ступ­ле­ния. Не попре­кай нас нашей вла­стью и непо­мер­ной сон­ли­во­стью; мы тща­тель­но обе­ре­га­ем цело­муд­рие сво­их жен, но не настоль­ко бди­тель­ны, чтобы убе­речь­ся от тебя: твоя наг­лость силь­нее наших ста­ра­ний. (16) Мог­ло ли бы какое-нибудь позор­ное дея­ние или выска­зы­ва­ние, отцы сена­то­ры, оста­но­вить это­го вот чело­ве­ка, не посты­див­ше­го­ся сознать­ся перед вами в сво­ем пре­лю­бо­дей­стве? И если бы я не захо­тел отве­чать тебе насчет тебя и, на осно­ва­нии зако­на, пуб­лич­но про­чи­тал заме­ча­ние цен­зо­ров Аппия Клав­дия и Луция Писо­на¹², непод­куп­ней­ших мужей, то раз­ве я не наве­ки заклей­мил бы тебя позо­ром, смыть кото­рый не смог­ла бы вся остаю­ща­я­ся тебе жизнь? Впро­чем, после памят­но­го нам состав­ле­ния спис­ка сена­то­ров¹³ мы не виде­ли тебя ни разу, раз­ве толь­ко тогда, когда ты устре­мил­ся в тот лагерь, куда уже сте­ка­лись все подон­ки государ­ства¹⁴. (17) Но того же Сал­лю­стия, кото­рый в мир­ное вре­мя не был даже сена­то­ром, после того как государ­ство было сокру­ше­но ору­жи­ем, победи­тель, вер­нув­ший изгнан­ни­ков, воз­вра­тил в сенат, пре­до­ста­вив ему кве­сту­ру¹⁵. Долж­ность эту он испол­нял, про­да­вая все, что толь­ко нахо­ди­ло поку­па­те­ля; он счи­тал спра­вед­ли­вым и пра­виль­ным все, что ему хоте­лось совер­шить, и мучил людей так, как дол­жен бы делать чело­век, полу­чив­ший эту долж­ность как добы­чу. (18) По окон­ча­нии кве­сту­ры он, дав боль­шие день­ги людям, кото­рые вели такой же образ жиз­ни, уже стал одним из чле­нов этой шай­ки. Ведь Сал­лю­стий был на той сто­роне, где, слов­но в пучине, собра­лись все пороч­ные люди. Сколь­ко бы ни было бес­стыд­ных людей, раз­врат­ни­ков, пар­ри­цид, свя­тотат­цев, несо­сто­я­тель­ных долж­ни­ков в Горо­де, муни­ци­пи­ях, коло­ни­ях, во всей Ита­лии, они там оседа­ли, слов­но в мор­ских зали­вах. Это были и те, кто утра­тил свое имя, и извест­ней­шие люди, ни к чему не год­ные в лаге­ре, сла­вя­щи­е­ся раз­ве толь­ко раз­нуздан­но­стью сво­их поро­ков и жаж­дой пере­во­рота.

7. (19) «Но ведь он, став пре­то­ром, про­явил уме­рен­ность и воз­дер­жан­ность». — Не разо­рил ли он, управ­ляя Ниж­ней Афри­кой, свою про­вин­цию так, что испы­та­ния, каким наши союз­ни­ки под­верг­лись во вре­ме­на мира, пре­взо­шли все то, что они пре­тер­пе­ли и чего ожи­да­ли во вре­мя вой­ны? Откуда выка­чал он столь­ко, сколь­ко смог либо пере­ве­сти путем кредит­ных опе­ра­ций, либо втис­нуть в трю­мы кораб­лей? Столь­ко, повто­ряю, он выка­чал, сколь­ко захо­тел. Чтобы не отве­чать перед судом, он сго­ва­ри­ва­ет­ся с Цеза­рем за 1200000 сестер­ци­ев¹⁶. Если какое-нибудь из этих обви­не­ний лож­но, опро­верг­ни его перед эти­ми вот людь­ми: на какие сред­ства ты, кото­рый еще недав­но не смог выку­пить даже дом отца, вдруг, раз­бо­га­тев слов­но во сне, при­об­рел сады, сто­ив­шие огром­ных денег¹⁷, усадь­бу Гая Цеза­ря в Тибу­ре и дру­гие вла­де­ния? (20) И ты не поко­ле­бал­ся спро­сить, поче­му я купил дом Пуб­лия Крас­са, когда сам ты — дав­ниш­ний соб­ст­вен­ник усадь­бы, недав­но при­над­ле­жав­шей Цеза­рю! Повто­ряю, не про­ев, а сожрав отцов­ское иму­ще­ство, каки­ми же путя­ми недав­но достиг ты тако­го изоби­лия и тако­го богат­ства? И пра­во, кто назна­чил бы сво­им наслед­ни­ком тебя, кото­ро­го никто не счи­та­ет даже сво­им доста­точ­но ува­жае­мым дру­гом, раз­ве толь­ко это чело­век, подоб­ный тебе?

8. Но ты, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, ска­жешь, что выдаю­щи­е­ся дея­ния тво­их пред­ков тебя воз­вы­ша­ют. Неза­ви­си­мо от того, им ли ты подо­бен или они тебе, к вашей общей пре­ступ­но­сти при­ба­вить нече­го. (21) Но, если не оши­ба­юсь, твои почет­ные долж­но­сти дела­ют тебя занос­чи­вым. Ты, Гай Сал­лю­стий, дума­ешь, что два­жды быть сена­то­ром и сде­лать­ся пре­то­ром то же самое, что два­жды быть кон­су­ля­ром и два­жды спра­вить три­умф?¹⁸ Быть чистым от вся­ких поро­ков дол­жен тот, кто соби­ра­ет­ся обви­нять дру­го­го. Толь­ко тот гово­рит дур­но, кто не может выслу­шать прав­ду. Ты же, при­хле­ба­тель за все­ми сто­ла­ми, в ран­ней моло­до­сти налож­ник во всех спаль­нях и там же впо­след­ст­вии пре­лю­бо­дей, — пят­но позо­ра для любо­го сосло­вия и напо­ми­на­ние о граж­дан­ской войне. (22) И пра­во, что может быть тяже­лее для нас, чем видеть тебя невреди­мым в этом собра­нии? Пере­стань же наг­лей­шим обра­зом пре­сле­до­вать чест­ных людей пере­стань быть во вла­сти неду­га бес­стыд­ства, пере­стань по себе судить о каж­дом из нас. При нра­вах сво­их ты при­об­ре­сти дру­га не можешь; ты, види­мо, хочешь иметь недру­га. Я закан­чи­ваю, отцы сена­то­ры! Я часто видел, что те, кто откры­то ска­зал о низ­ких поступ­ках дру­гих людей, слу­ша­те­лей сво­их оскорб­ля­ли силь­нее, чем их оскорб­ля­ли те, кто их совер­шил. Мне же сто­ит при­ни­мать во вни­ма­ние не то, что Сал­лю­стий по всей спра­вед­ли­во­сти дол­жен выслу­шать, но то, что я по чести могу выска­зать.