О судьбе и доблести Александра

Речь вторая

1. St. 333dВо вче­раш­ней речи я, кажет­ся, упу­стил ска­зать, что веку Алек­сандра счаст­ли­вая судь­ба посла­ла eи мно­го при­об­ре­те­ний в искус­ствах, и мно­го выдаю­щих­ся даро­ва­ний, или, может быть, в этом счаст­ли­вая судь­ба не Алек­сандра, а тех, кому дове­лось иметь сво­им совре­мен­ни­ком чело­ве­ка, спо­соб­но­го и наи­луч­шим обра­зом оце­нить сде­лан­ное ими, и достой­но воз­на­гра­дить за это. Неда­ром в более позд­нее вре­мя, как пере­да­ют, кто-то ска­зал Архе­стра­ту, хоро­ше­му поэту, но жив­ше­му в нуж­де и без­вест­но­сти: «Если бы ты родил­ся при Алек­сан­дре, то он за каж­дый стих дарил бы тебе Кипр или Фини­кию». Но я думаю, что луч­шие из тогдаш­них масте­ров были не толь­ко совре­мен­ни­ка­ми, fно и созда­ни­ем Алек­сандра. Ведь как пре­крас­ное пло­до­но­ше­ние быва­ет след­ст­ви­ем бла­го­рас­т­во­ре­ния и тон­ко­сти окру­жаю­ще­го возду­ха, так воз­рас­та­ние искусств и счаст­ли­вых даро­ва­ний вызы­ва­ет бла­го­склон­ность ува­жи­тель­но­стью и широтой инте­ре­сов царя; и напро­тив, все это уга­ша­ет­ся и подав­ля­ет­ся завист­ли­во­стью, мелоч­но­стью и недоб­ро­же­ла­тель­ст­вом вла­сти­те­лей. Гово­рят, что тиран Дио­ни­сий, слу­шая зна­ме­ни­то­го кифа­реда, пообе­щал ему в награ­ду талант сереб­ра. Когда на сле­дую­щий день тот попро­сил обе­щан­но­го, он отве­тил: «Вче­ра ты пора­до­вал 334меня сво­им пени­ем, а я тебя — подан­ной тебе надеж­дой; так что ты уже полу­чил награ­ду за достав­лен­ное удо­воль­ст­вие». Алек­сандр, ферей­ский тиран — луч­ше было бы толь­ко так и назы­вать его, чтобы не осквер­нять имя Алек­сандра, — при­сут­ст­вуя на пред­став­ле­нии тра­гедии, раз­жа­ло­бил­ся. Вско­чив с места, он поспеш­но уда­лил­ся из теат­ра, гово­ря, что нель­зя допу­стить, чтобы его, убий­цу столь­ких граж­дан, увиде­ли про­ли­ваю­щим сле­зы над бед­ст­ви­я­ми Геку­бы и Полик­се­ны¹. Мало того, он чуть не bпод­верг судеб­но­му пре­сле­до­ва­нию акте­ра, кото­рый лишил его душу при­су­щей ей желез­ной твер­до­сти. Архе­лаю, кото­рый был изве­стен сво­ей ску­по­стью на подар­ки, поэт Тимо­фей² часто наме­кал на это, повто­ряя в сво­ем пении стих

на что Архе­лай не без ост­ро­умия отклик­нул­ся: «У тебя ж на при­ме­те все тот же металл». Скиф­ский царь Антей³ велел плен­но­му флей­ти­сту Исме­нию играть во вре­мя пируш­ки. Все осталь­ные вос­хи­ща­лись и руко­плес­ка­ли, сам же он поклял­ся, что ему при­ят­нее слу­шать ржа­ние коня. Так дале­ко оби­та­ли его уши от Муз: cего душев­ный склад боль­ше под­хо­дил к тому, чтобы слу­шать в стой­лах не лоша­дей, а ослов. Како­го же при­ра­ще­ния искусств и како­го поче­та для них мож­но ожи­дать при таких царях и под покро­ви­тель­ст­вом такой Музы? Но нет места для искусств и при царях, без­дар­ных люби­те­лях, пре­сле­дую­щих истин­ных худож­ни­ков сво­ей зави­стью и недоб­ро­же­ла­тель­ст­вом. Таким был тот же Дио­ни­сий, сослав­ший поэта Филок­се­на в каме­но­лом­ни за то, что он, полу­чив при­ка­за­ние выпра­вить напи­сан­ную Дио­ни­си­ем тра­гедию, пере­черк­нул ее всю от нача­ла до кон­ца. Да и Филипп был таков же: позд­но обра­тив­шись к уче­нию, он остал­ся ниже сво­их при­род­ных спо­соб­но­стей и был скло­нен к юно­ше­ско­му само­мне­нию. Пере­да­ют, что он, заспо­рив с одним музы­кан­том о неко­то­рых вопро­сах гар­мо­нии, думал, что убедил его. dОдна­ко тот, слег­ка улыб­нув­шись, ска­зал: «Да не постигнет тебя, царь, такая беда, чтобы ты луч­ше меня пони­мал это».

2. Но Алек­сандр, пони­мая, в чем ему надо быть толь­ко зри­те­лем и слу­ша­те­лем, а в чем участ­ни­ком и испол­ни­те­лем, все­гда ста­рал­ся в совер­шен­стве вла­деть ору­жи­ем, как

по сло­ву Эсхи­ла. Это искус­ство он уна­сле­до­вал от пред­ков Эакидов и Герак­ла, а осталь­ным искус­ствам уде­лял ува­же­ние, сооб­раз­ное с их досто­ин­ст­вом и при­вле­ка­тель­но­стью, но без сорев­но­ва­ния: достав­ля­е­мое ими удо­воль­ст­вие не вызы­ва­ло у него жела­ния под­ра­жать. Совре­мен­ни­ка­ми Алек­сандра были тра­ги­че­ские акте­ры Фес­сал и Афи­но­дор eс това­ри­ща­ми, состя­зав­ши­е­ся меж­ду собой. Хоре­га­ми были кипр­ские цари, а судья­ми наи­бо­лее выдаю­щи­е­ся из стра­те­гов. Когда победа была при­суж­де­на Афи­но­до­ру, Алек­сандр ска­зал: «Я пред­по­чел бы поте­рять часть цар­ства, чем видеть Фес­са­ла побеж­ден­ным». Одна­ко он не искал встре­чи с судья­ми и не воз­ра­жал про­тив выне­сен­но­го ими реше­ния, счи­тая, что дол­жен быть выше все­го осталь­но­го, но под­чи­нять­ся спра­вед­ли­во­сти. fКоми­че­ски­ми акте­ра­ми были скар­фи­ец Ликон с това­ри­ща­ми. Когда Ликон вста­вил в одну комедию про­си­тель­ный стих, Алек­сандр, рас­сме­яв­шись, пода­рил ему десять талан­тов. Сре­ди кифа­редов был Ари­сто­ник, кото­рый, при­дя на помощь сво­им в бит­ве, пал, доб­лест­но сра­жа­ясь. Алек­сандр при­ка­зал воз­двиг­нуть ему мед­ную ста­тую в Дель­фах, изо­бра­зив его с кифа­рой и с копьем: этим он воздал почесть не толь­ко музы­кан­ту, но и музы­ке как искус­ству, все­ля­ю­ще­му воин­скую доб­лесть и вооду­шев­ля­ю­ще­му тех, 335кто в нем долж­ным обра­зом вос­пи­тан. Сам Алек­сандр одна­жды, слу­шая воен­ный напев в испол­не­нии флей­ти­ста Анти­ге­нида, так вос­пла­ме­нил­ся духом под впе­чат­ле­ни­ем музы­ки, что, схва­тив лежав­шее рядом ору­жие, явил при­мер того, о чем поют спар­тан­цы:

Веку Алек­сандра при­над­ле­жат так­же живо­пи­сец Апел­лес и вая­тель Лисипп. Пер­вый напи­сал Алек­сандра с перу­ном в руке так выра­зи­тель­но и сораз­мер­но, что, как гово­ри­лось, из двух Алек­сан­дров рож­ден­ный Филип­пом был непо­бедим, а создан­ный Апел­ле­сом непо­д­ра­жа­ем. bЛисипп же изва­ял Алек­сандра смот­ря­щим ввысь, с лицом, обра­щен­ным к небу (как и в дей­ст­ви­тель­но­сти Алек­сандр имел обык­но­ве­ние дер­жать голо­ву, слег­ка заки­нув ее), так что под ста­ту­ей была сде­ла­на мет­кая над­пись:

Поэто­му Алек­сандр толь­ко Лисип­пу пре­до­ста­вил изготов­лять его изо­бра­же­ние: толь­ко он один пока­зы­вал в меди харак­тер и вме­сте с внеш­но­стью выяв­лял и доб­лесть; тогда как дру­гие, ста­ра­ясь cпод­ра­жать накло­ну шеи и пере­лив­ча­той мяг­ко­сти взо­ра, не мог­ли сохра­нить муже­ст­вен­но­го и льви­но­го выра­же­ния в обли­ке Алек­сандра. В чис­ле про­чих масте­ров был и архи­тек­тор Ста­си­крат, кото­рый заду­мал про­из­веде­ние, не пле­ня­ю­щее зри­те­ля при­ят­но­стью кра­сок и очер­та­ний, но вели­че­ст­вен­ное и рас­счи­тан­ное на щед­рую цар­скую под­держ­ку в его осу­щест­вле­нии. Явив­шись к Алек­сан­дру, он рез­ко осудил суще­ст­ву­ю­щие изо­бра­же­ния его в живо­пи­си и скульп­ту­ре как про­из­веде­ния роб­ких и сла­бых масте­ров. «Я же решил, — ска­зал он, — сло­жить подо­бие тво­е­го тела, царь, dв живую и неис­тре­би­мую мате­рию, име­ю­щую веч­ные кор­ни и недви­жи­мую, неко­ле­би­мую тяжесть. Фра­кий­ский Афон в том месте, где он выше все­го и где вокруг него откры­ва­ет­ся самый широ­кий кру­го­зор, име­ет сораз­мер­ные доли­ны, вер­ши­ны, чле­ны, сочле­не­ния, близ­кие к чело­ве­че­ско­му обра­зу, и может, при подо­баю­щей обра­бот­ке, стать и назы­вать­ся изо­бра­же­ни­ем Алек­сандра, сто­па­ми касаю­ще­го­ся моря, одной рукой объ­ем­лю­ще­го и под­дер­жи­ваю­ще­го город с деся­ти­ты­сяч­ным насе­ле­ни­ем, а пра­вой воз­ли­ю­ще­го из чаши веч­ную реку, впа­даю­щую в море. eЗоло­то, медь, сло­но­вую кость, дере­во, крас­ки, вся­кую рыноч­ную мелочь, под­вер­жен­ную и уни­что­же­нию и кра­жам, мы отверг­нем». Выслу­шав его, Алек­сандр воздал пол­ную хва­лу богат­ству и сме­ло­сти тако­го замыс­ла, но доба­вил: «Все же оставь Афон спо­кой­но пре­бы­вать на месте: доволь­но ему и одно­го царя⁶, воз­двиг­ше­го на нем памят­ник сво­его нече­сти­во­го высо­ко­ме­рия; а меня пока­жут Кав­каз, Эмод­ские горы⁷, Танаис и Кас­пий­ское море — это обра­зы моих дея­ний».

3. Но, ради богов, пред­по­ло­жим, что такое соору­же­ние мог­ло бы быть завер­ше­но и явле­но све­ту. Допу­стил ли бы кто-нибудь, что оно воз­ник­ло слу­чай­но, само собой — в таком виде, рас­по­ло­же­нии, состо­я­нии? Никто, думаю я. fА перу­но­нос­ная ста­туя? А нося­щая назва­ние по копью? Что же, изва­я­ние, какой бы вели­чи­ны оно ни было, не мог­ло быть созда­но без уча­стия искус­ства, силою судь­бы, собрав­шей и обра­тив­шей на это золо­то, медь, сло­но­вую кость и мно­го дру­гих дра­го­цен­ных мате­ри­а­лов; а это мы сочтем воз­мож­ным, чтобы вели­кий муж, луч­ше ска­зать — вели­чай­ший из всех когда-либо быв­ших, воз­ник без соб­ст­вен­ной доб­ле­сти, 336силою судь­бы, пре­до­ста­вив­шей ору­жие, день­ги, вой­ска, лоша­дей? Все это для не уме­ю­ще­го вос­поль­зо­вать­ся — не сила, а опас­ность, не укра­ше­ние, а изоб­ли­че­ние его бес­си­лия и ничто­же­ства. Пра­виль­но ска­зал Анти­сфен⁸: «Всех благ надо желать непри­я­те­лям, кро­ме муже­ства: ведь так они обра­тят­ся в бла­га не для обла­да­те­лей, а для победи­те­лей». По этой при­чине, пола­га­ют, и при­ро­да вырас­ти­ла у трус­ли­вей­ше­го живот­но­го оле­ня уди­ви­тель­ные по вели­чине и кре­по­сти рога, поучая нас, что сила и ору­жие не при­не­сут ника­кой поль­зы тем, кто не обла­да­ет стой­ко­стью и сме­ло­стью. bТак и судь­ба, часто пре­до­став­ляя роб­ким и нера­зум­ным команд­ные и началь­ст­вен­ные обя­зан­но­сти, в кото­рых обна­ру­жи­ва­ет­ся их несо­сто­я­тель­ность, тем самым воз­вы­ша­ет и утвер­жда­ет зна­че­ние доб­ле­сти как един­ст­вен­но­го, что при­да­ет чело­ве­ку вели­чие и досто­ин­ство. Если, как гово­рит Эпи­харм⁹,

то все в чело­ве­ке опи­ра­ет­ся на разум. Конеч­но, чув­ства име­ют свои отправ­ные нача­ла, но что ум их под­дер­жи­ва­ет и упо­рядо­чи­ва­ет, что ум состав­ля­ет пре­об­ла­даю­щее, направ­ля­ю­щее и гос­под­ст­ву­ю­щее нача­ло, а все осталь­ное, что в чело­ве­ке сле­по, глу­хо и без­душ­но, увле­ка­ет в сто­ро­ну, и отяг­ча­ет, и при­но­сит посрам­ле­ние, если нет доб­ле­сти, — это лег­ко усмот­реть в самой дей­ст­ви­тель­но­сти. cРас­по­ла­гая одной и той же воин­ской силой и коман­до­ва­ни­ем, Семи­ра­мида, будучи жен­щи­ной, сна­ря­жа­ла похо­ды, воору­жа­ла вой­ска, стро­и­ла Вави­лон, поко­ря­ла эфи­о­пов и ара­бов, пере­плы­ва­ла Крас­ное море, а Сар­да­на­пал, родив­шись муж­чи­ной, ткал пор­фи­ру, вос­седая дома сре­ди налож­ниц; а по смер­ти ему поста­ви­ли камен­ный памят­ник, кото­рый изо­бра­жал его пля­шу­щим на вар­вар­ский лад и при­щел­ки­ваю­щим паль­ца­ми у себя над голо­вой, с такой над­пи­сью: «Ешь, пей, слу­жи Афро­ди­те: все осталь­ное ничто». dКра­тет, увидев в Дель­фах золо­тое изо­бра­же­ние гете­ры Фри­ны, вос­клик­нул: «Это тро­фей, воз­двиг­ну­тый рас­пу­щен­но­сти элли­нов». Так и при виде моги­лы (или жиз­ни — раз­ни­цы, я думаю, ника­кой нет) Сар­да­на­па­ла мож­но было бы ска­зать, что это тро­фей даров Судь­бы. Что же, мы пре­до­ста­вим Судь­бе после Сар­да­на­па­ла кос­нуть­ся и Алек­сандра, при­сва­и­вая себе его вели­чие и могу­ще­ство? Чего дала она ему боль­ше, чем полу­чи­ли от нее дру­гие цари? Ору­жия, коней, стрел, тело­хра­ни­те­лей? eПусть же она, если может, сде­ла­ет при помо­щи все­го это­го вели­ким Арридея, или Оха, или Оар­са¹⁰, или арме­ний­ско­го Тиг­ра­на, или вифин­ско­го Нико­меда, из кото­рых Тиг­ран, бро­сив венец под ноги Пом­пею, постыд­но вос­при­нял новое цар­ство, пре­вра­тив­ше­е­ся в рим­ский удел, а Нико­мед, обрив голо­ву и надев кол­пак, объ­явил себя воль­ноот­пу­щен­ни­ком рим­ско­го наро­да¹¹.

4. Итак, ска­жем, что Судь­ба созда­ет людей мел­ких, бояз­ли­вых и мало­душ­ных? Нет, оди­на­ко­во неспра­вед­ли­во и тру­сость отно­сить к несчаст­ли­вой судь­бе, и муже­ст­вен­ную рас­суди­тель­ность — к счаст­ли­вой. Ско­рее сама Судь­ба вели­ка тем, что поста­ви­ла Алек­сандра во гла­ве цар­ства: в нем она обре­ла сла­ву, непо­беди­мость, вели­ко­ду­шие, сдер­жан­ность, чело­ве­ко­лю­бие. fПоэто­му сра­зу после смер­ти Алек­сандра Леосфен имел осно­ва­ние ска­зать, что его вой­ско, блуж­дая, наты­ка­ет­ся само на себя, подоб­но цик­ло­пу, кото­рый после ослеп­ле­ния про­тя­ги­вал руки во все сто­ро­ны, нигде не нахо­дя цели: так, не нахо­дя доро­ги и осту­па­ясь, блуж­да­ло это огром­ное вой­ско, лишен­ное началь­ни­ка. Или ско­рее как мерт­вое тело, лишен­ное души, теря­ет свой состав и связь, рас­па­да­ет­ся, истле­ва­ет, исче­за­ет, ухо­дит, так, утра­тив Алек­сандра, воин­ство содро­га­лось, тре­пе­та­ло, вос­па­ля­лось 337Пер­дик­ка­ми, Меле­а­гра­ми¹², Селев­ка­ми, Анти­го­на­ми, как горя­чи­ми вих­ря­ми и вол­не­ни­я­ми, стал­ки­ваю­щи­ми­ся и спо­ря­щи­ми меж­ду собой; и нако­нец, увядая и раз­ла­га­ясь, оно, как могиль­ны­ми чер­вя­ми, вски­пе­ло мно­же­ст­вом ничтож­ных царей и гото­вых испу­стить послед­нее дыха­ние вое­на­чаль­ни­ков. Сам Алек­сандр, когда Гефе­сти­он поссо­рил­ся с Кра­те­ром, ска­зал ему с упре­ком: «Что оста­нет­ся от тво­ей силы и тво­их дея­ний, если у тебя отнять Алек­сандра?» А я не поко­леб­люсь обра­тить­ся с таки­ми же сло­ва­ми к тогдаш­ней Судь­бе: «Что твое вели­чие, что твоя сла­ва, где твоя сила, где непо­беди­мость, если у тебя отнять Алек­сандра?» bТо есть «если отнять от тво­е­го ору­жия опыт­ность, от богат­ства — често­лю­бие, от рос­ко­ши — уме­рен­ность, от воин­ст­вен­но­сти — сме­лость, от власт­но­сти — сдер­жан­ность? Сде­лай, если можешь, дру­го­го вели­ким — в богат­стве не бла­го­де­тель­но­го, в сра­же­ни­ях не иду­ще­го пер­вым навстре­чу опас­но­сти, дру­зей не почи­таю­ще­го, к плен­ным не мило­серд­но­го, в наслаж­де­ни­ях не здра­во­мыс­ля­ще­го, в труд­ных обсто­я­тель­ствах не бодр­ст­ву­ю­ще­го, в победах не знаю­ще­го при­ми­ри­мо­сти, в подви­гах не пом­ня­ще­го чело­ве­ко­лю­бия. Может ли быть назван вели­ким чело­век, зани­маю­щий высо­кое поло­же­ние, но нера­зум­ный и пороч­ный? Отни­ми доб­лесть у пре­успе­ваю­ще­го, cи он везде обна­ру­жит свое ничто­же­ство: в про­яв­ле­ни­ях бла­го­дар­но­сти — мелоч­ность, в трудах — сла­бость, перед бога­ми — суе­ве­рие, к доб­рым — завист­ли­вость, с муж­чи­на­ми — робость, с жен­щи­на­ми — любо­стра­стие». Ибо подоб­но тому как сла­бые масте­ра, воз­во­дя слиш­ком боль­шие под­но­жия для малых посвя­ще­ний, тем самым выка­зы­ва­ют их малость, так и Судь­ба, воз­но­ся низ­мен­ный харак­тер дела­ми боль­шой важ­но­сти, рас­кры­ва­ет его несо­сто­я­тель­ность, при­во­дя­щую к постыд­ным неуда­чам.

5. dИтак, глав­ное состо­ит не в обла­да­нии бла­га­ми, а в их исполь­зо­ва­нии: ведь ино­гда и бес­сло­вес­ные мла­ден­цы насле­ду­ют от отцов цар­ское досто­ин­ство и власть, напри­мер Харилл, кото­ро­го Ликург¹³ в пелен­ках при­нес в фиди­тий и объ­явил вме­сто себя царем Спар­ты: велик был не мла­де­нец, а тот, кто отдал ему отцов­ское досто­ин­ство, а не при­сво­ил его себе, отняв у закон­но­го наслед­ни­ка. А кто мог бы при­дать вели­чие ничем не отли­чаю­ще­му­ся от мла­ден­ца Арридею, кото­ро­го Меле­агр, толь­ко что не завер­нув в пор­фи­ру вме­сто пеле­нок, поса­дил на трон Алек­сандра — да и хоро­шо сде­лал, eпока­зав в тече­ние несколь­ких дней раз­ни­цу меж­ду царем по доб­ле­сти и царем по про­из­во­лу Судь­бы. Ведь он на место под­лин­но­го вождя при­вел акте­ра; или, луч­ше ска­зать, на сцене все­лен­ной роль вождя доста­лась лицу без речей. Ска­за­но:

Мож­но было бы ска­зать и ина­че — что при­нять и воз­ло­жить на себя груз вла­сти, богат­ства и началь­ст­во­ва­ния может быть делом и жен­щи­ны, и ребен­ка: евнух Багой захва­тил и отдал Оар­су и Дарию Пер­сид­ское цар­ство; но, при­няв вели­кую власть, не уро­нить ее и поне­сти, не изне­мо­гая под бре­ме­нем цар­ских обя­зан­но­стей, fможет толь­ко чело­век выдаю­щей­ся доб­ле­сти, ума и даро­ва­ний, и таков был Алек­сандр. Ему неко­то­рые ста­вят в упрек чрез­мер­ную склон­ность к вину, но в сво­ей дея­тель­но­сти он оста­вал­ся трез­вым, и его не опья­ня­ла власть, вку­сив кото­рой дру­гие не могут совла­дать с собой сами­ми:

338Клит, опро­ки­нув под Амор­го­сом три или четы­ре гре­че­ские три­е­ры¹⁶, стал име­но­вать­ся Посей­до­ном и носить трезу­бец. А Демет­рий, кото­ро­му Судь­ба уде­ли­ла малую части­цу воин­ской мощи Алек­сандра, охот­но вос­при­нял дан­ное ему про­зва­ние Гро­мо­верж­ца; горо­да отправ­ля­ли к нему не послов, а фео­ров¹⁷, и его отве­ты назы­ва­лись ора­ку­ла­ми. Лиси­мах, достиг­нув во Фра­кии как бы послед­них окра­ин дер­жа­вы Алек­сандра, дошел до тако­го высо­ко­ме­рия и дер­зо­сти, что ска­зал: b«Теперь визан­тий­цы при­шли ко мне, когда я копьем каса­юсь неба». На это ото­звал­ся при­сут­ст­во­вав­ший в чис­ле визан­тий­цев Паси­ад: «Уйдем отсюда, чтобы он не про­ткнул небо сво­им копьем». Да и что гово­рить об этих, кото­рым дава­ло повод воз­но­сить­ся наследие Алек­сандра, когда Кле­арх, сде­лав­шись тира­ном Герак­леи, носил перун и одно­го из сво­их сыно­вей назвал Керав­ном?¹⁸ А Дио­ни­сий¹⁹ назвал себя сыном Апол­ло­на в такой над­пи­си:

А его отец, кото­рый истре­бил десять тысяч, если не более, граж­дан, пре­дал вра­гам соб­ст­вен­но­го бра­та из зави­сти к нему, заду­шив ста­ру­ху мать, не желая cхотя бы немно­го дней дожи­дать­ся ее смер­ти, сам напи­сал в тра­гедии:

тем не менее назвал сво­их доче­рей одну Доб­ро­де­те­лью, дру­гую — Муд­ро­стью, третью — Спра­вед­ли­во­стью²⁰. А иные сами себя про­зва­ли Бла­го­де­те­ля­ми, Спа­си­те­ля­ми, Вели­ки­ми, Победи­те­ля­ми²¹. Пере­чис­лить же все сле­дую­щие один за дру­гим, как в кон­ском табуне, бра­ко­со­че­та­ния с непре­стан­но тол­пя­щи­ми­ся жен­щи­на­ми, раз­вра­ще­ния маль­чи­ков, пляс­ки с буб­на­ми сре­ди скоп­цов, цело­днев­ные игры в кости, флей­ты, огла­шаю­щие теат­ры, обеды, для кото­рых не хва­та­ет ночи, и зав­тра­ки, для кото­рых не хва­та­ет дня, — ни у кого нет воз­мож­но­сти.

6. Алек­сандр же зав­тра­кал на рас­све­те, сидя, dа обедал позд­но вече­ром, пил вино, при­но­ся жерт­ву богам, в кости играл с Миди­ем, когда был болен лихо­рад­кой, забав­лял­ся во вре­мя похо­дов упраж­не­ни­я­ми в стрель­бе и в соска­ки­ва­нии с колес­ни­цы. Женил­ся он один раз по люб­ви — на Рок­сане, а на доче­ри Дария Ста­ти­ре — ради государ­ст­вен­ных дел, ибо важ­но было достиг­нуть сли­я­ния обо­их наро­дов. По отно­ше­нию же к осталь­ным пер­си­ян­кам он про­явил столь­ко же сдер­жан­но­сти, сколь­ко муже­ства в войне с пер­са­ми: ни на одну из них он даже не посмот­рел про­тив ее жела­ния, а на кого и посмот­рел, тех обхо­дил еще ста­ра­тель­нее, чем осталь­ных. И, будучи со все­ми при­вет­лив, он толь­ко с теми, кто выде­лял­ся кра­сотой, дер­жал себя над­мен­но. eА о жене Дария, про­слав­лен­ной кра­са­ви­це, он не хотел и слу­шать тех, кто вос­хва­лял ее кра­соту. Но когда она умер­ла, то он так по-цар­ски ее почтил и так искрен­но опла­ки­вал, что поко­ле­бал дове­рие к скром­но­сти его чувств, и выра­жен­ное им ува­же­ние к памя­ти скон­чав­шей­ся навлек­ло на него неспра­вед­ли­вые упре­ки: сам Дарий под­дал­ся таким подо­зре­ни­ям, зная воз­раст и власт­ность Алек­сандра (ведь он при­над­ле­жал к чис­лу тех, кто объ­яс­нял могу­ще­ство Алек­сандра свое­во­ли­ем Судь­бы). Но, поняв прав­ду из все­сто­рон­них рас­сле­до­ва­ний, он ска­зал: f«Не так уж, зна­чит, уни­же­ны пер­сы, и никто не ска­жет, что мы пока­за­ли себя сла­бо­силь­ны­ми и трус­ли­вы­ми, поне­ся пора­же­ние от тако­го про­тив­ни­ка. Про­шу богов послать мне бла­го­по­лу­чие и силу, чтобы пре­взой­ти Алек­сандра в доб­ре, и пола­гаю свою честь в том, чтобы ока­зать­ся миро­лю­би­вее его. Если же мой жиз­нен­ный путь окон­чен, о Зевс наших отцов и боги — покро­ви­те­ли Пер­сид­ской дер­жа­вы, то да не вос­сядет на трон Кира кто-либо иной, кро­ме Алек­сандра». Такое заве­ща­ние он оста­вил Алек­сан­дру, при­звав богов в свиде­те­ли. Так побеж­да­ют доб­ле­стью.

7. 339При­пи­сы­вай же, кто хочет, Судь­бе и Арбе­лы, и Кили­кию, и все про­чее, что было делом воен­ных подви­гов: Судь­ба нис­про­верг­ла Тир, и Судь­ба рас­кры­ла перед Алек­сан­дром Еги­пет, волею Судь­бы пал Гали­кар­насс, пле­нен Милет, Мазей оста­вил без обо­ро­ны Евфрат, и рав­ни­ны Вави­ло­на покры­лись тела­ми уби­тых; но ведь не Судь­ба же посла­ла Алек­сан­дру здра­во­мыс­лие, воз­держ­ность, недо­ступ­ность стра­стям, не она огра­ди­ла его душу от низ­мен­ных увле­че­ний. А имен­но этим он и победил Дария. bБыли поте­ри воору­же­ния, лоша­дей, бит­вы, в кото­рых пада­ли уби­ты­ми и обра­ща­лись в бег­ство люди; но вели­кое и бес­спор­ное пора­же­ние потер­пел сам Дарий, кото­рый пре­кло­нил­ся перед вели­ко­ду­ши­ем, спра­вед­ли­во­стью и муже­ст­вом Алек­сандра, пора­жен­ный его пре­не­бре­же­ни­ем к стра­стям, стой­ко­стью в воин­ских трудах и вели­чи­ем в щед­ротах. Ведь во вла­де­нии щитом и копьем, в гроз­ном кли­че и воору­жен­ных схват­ках был пре­вос­хо­ден и Атаррий, сын Дино­ме­на, и Анти­ген из Пел­ле­ны, и Филот, сын Пар­ме­ни­о­на, но в стра­сти к наслаж­де­ни­ям, в жено­лю­бии и среб­ро­лю­бии они были не луч­ше любо­го из плен­ных: cкогда Алек­сандр осво­бож­дал македо­нян от задол­жен­но­сти, рас­пла­чи­ва­ясь за всех с их заи­мо­дав­ца­ми, то Атаррий лож­но объ­явил себя долж­ни­ком²² и при­вел кого-то к рас­чет­но­му сто­лу под видом заи­мо­дав­ца. Изоб­ли­чен­ный в обмане, он был бли­зок к тому, чтобы покон­чить с собой, но Алек­сандр, узнав об этом, про­стил его и оста­вил ему полу­чен­ные день­ги, в память того, что он, при оса­де Филип­пом Перин­та ранен­ный в глаз, не дал извлечь стре­лу из раны, пока вылаз­ка про­тив­ни­ка не была отби­та. А Анти­ге­на по его заяв­ле­нию вклю­чи­ли в спи­сок воз­вра­щае­мых в Македо­нию боль­ных и увеч­ных, но обна­ру­жи­лось, что он ссы­ла­ет­ся на нездо­ро­вье, не имея для это­го ника­ких осно­ва­ний. dАлек­сандра огор­чи­ло, что так посту­пил воин­ст­вен­ный муж, тело кото­ро­го было покры­то руб­ца­ми от мно­гих ране­ний, и он спро­сил Анти­ге­на, что побуди­ло его к обма­ну. Тот при­знал­ся, что влюб­лен в Теле­сип­пу²³ и хотел про­во­дить ее до моря, так как она уез­жа­ет, а он не в силах с ней рас­стать­ся. «Кому же при­над­ле­жит эта жен­щи­на, — спро­сил Алек­сандр, — и с кем надо гово­рить о ней? — и, полу­чив ответ, что она сво­бод­ная, ска­зал: — В таком слу­чае подар­ка­ми и обе­ща­ни­я­ми убедим ее остать­ся». Настоль­ко лег­че про­щал он любов­ное увле­че­ние дру­гим, чем себе. У Филота, сына Пар­ме­ни­о­на, несдер­жан­ность про­яви­лась и в дру­гом. eСре­ди дамас­ских плен­ных была одна жен­щи­на по име­ни Анти­го­на, про­ис­хо­див­шая из Пел­лы, но пере­се­лив­ша­я­ся в Само­фра­кию и там попав­шая в плен к Авто­фра­да­ту²⁴. Она была кра­си­ва и креп­ко при­вя­за­ла к себе влю­бив­ше­го­ся в нее Филота. И вот этот желез­ный чело­век так раз­мяг­чил­ся сре­ди наслаж­де­ний, что утра­тил здра­вый рас­судок и меру доз­во­лен­но­го в речах. «Чем был бы про­слав­лен­ный Филипп, не будь Пар­ме­ни­о­на? fИ чем этот Алек­сандр, не будь Филота? И что оста­нет­ся от Аммо­на и дра­ко­нов, если мы их не при­зна­ем?» Эти речи Анти­го­на дове­ри­ла одной сво­ей при­я­тель­ни­це, а та Кра­те­ру; Кра­тер же тай­но при­вел Анти­го­ну к Алек­сан­дру, кото­рый воз­дер­жал­ся от телес­но­го сбли­же­ния с ней, но бла­го­да­ря ей стал обла­да­те­лем всех тай­ных помыс­лов Филота. И вот он на про­тя­же­нии более чем семи лет ничем не обна­ру­жил како­го-либо подо­зре­ния, ни за вином — этот пья­ни­ца! — ни в гне­ве — этот гнев­ли­вец! — ни перед кем из дру­зей — этот чело­век, во всем дове­ряв­ший­ся Гефе­сти­о­ну и всем с ним делив­ший­ся! 340Ведь пере­да­ют, что одна­жды, когда он, рас­пе­ча­тав дове­ри­тель­ное пись­мо мате­ри, читал его про себя, Гефе­сти­он, слег­ка накло­нив голо­ву, стал читать одно­вре­мен­но; Алек­сандр же не решил­ся ему пре­пят­ст­во­вать и толь­ко, сняв свой пер­стень с печа­тью, при­ло­жил ее к губам Гефе­сти­о­на.

8. Но было бы уто­ми­тель­но пере­чис­лять все, что пока­зы­ва­ет, как пре­крас­но, под­лин­но по-цар­ски он при­ме­нял свою власть. Ведь если даже согла­сить­ся, что вели­ким его сде­ла­ла Судь­ба, то еще боль­шее вели­чие — так пре­крас­но ею вос­поль­зо­вать­ся, и чем боль­ше кто станет вос­хва­лять его Судь­бу, bтем выше воз­не­сет доб­лесть, кото­рая сде­ла­ла его достой­ным такой Судь­бы. Поэто­му я обра­ща­юсь к пер­во­ис­точ­ни­ку его воз­рас­та­ния, к самым нача­лам его могу­ще­ства, и рас­смот­рю, како­во было уча­стие Судь­бы в тех обсто­я­тель­ствах, кото­рые послу­жи­ли пово­дом для утвер­жде­ний, буд­то Алек­сандра сде­ла­ла вели­ким Судь­ба. Как же! Без еди­ной раны, Зевс свиде­тель, без про­ли­тия сво­ей кро­ви, без воин­ских трудов он был воз­веден на трон Кира ржа­ни­ем коня, как неко­гда Дарий, сын Гис­тас­па²⁵, или жен­ски­ми про­ис­ка­ми, как позд­нее Ксеркс²⁶, кото­рый уна­сле­до­вал этот трон от Дария, усту­пив­ше­го насто­я­ни­ям Атос­сы? Цар­ский венец Азии посту­чал­ся в дверь Алек­сандра — как в дверь Оар­са, при­не­сен­ный Баго­ем, — cи он сме­нил убор цар­ско­го гон­ца на цар­скую тиа­ру? Или неждан­но-нега­дан­но воца­рил­ся над все­лен­ной по жре­бию, как в Афи­нах жре­бий назна­ча­ет зако­но­да­те­лей и архон­тов? Хочешь знать, как дела­ет людей царя­ми Судь­ба? Когда-то у арги­вян угас род Герак­лидов, кото­рые цар­ст­во­ва­ли у них по дедов­ско­му укла­ду. Они обра­ти­лись к ора­ку­лу, и бог вещал, что орел ука­жет им царя. А через несколь­ко дней появив­ший­ся в выси орел опу­стил­ся и сел на дом Эго­на, Эгон и был избран царем. dНа Пафо­се²⁷, где пра­вив­ший там царь ока­зал­ся дур­ным и неспра­вед­ли­вым, Алек­сандр низ­ло­жил его и подыс­ки­вал дру­го­го, пола­гая, что род Кини­ра­дов уже исся­ка­ет. Но ему ска­за­ли, что остал­ся еще один чело­век, при­над­ле­жа­щий к это­му роду, бед­няк, живу­щий в без­вест­но­сти и добы­ваю­щий себе про­пи­та­ние работой на ого­ро­де. Послан­ные к нему заста­ли его поли­ваю­щим свои гряд­ки, и он встре­во­жил­ся, когда вои­ны пред­ло­жи­ли ему идти с ними. Но, при­веден­ный к Алек­сан­дру в деше­вом руби­ще, он был про­воз­гла­шен царем, надел пор­фи­ру и стал одним из носив­ших зва­ние «това­ри­щей»²⁸. eИмя его было Абда­ло­ним. Так судь­бы дела­ют царей, пере­оде­вая и пере­име­но­вы­вая тех, кто это­го и не ожи­дал.

9. Алек­сан­дру же такое вели­чие выпа­ло не по заслу­гам, без пота и кро­ви, даром? Он пил воду из рек, окра­шен­ных кро­вью, пере­хо­дил реки по телам пав­ших, голо­дая, ел первую попав­шу­ю­ся тра­ву, про­ни­кал к пле­ме­нам, скры­тым глу­бо­ки­ми сне­га­ми, и к горо­дам, погру­жен­ным под зем­лю, плыл по бушу­ю­щим морям, fпро­хо­дя по без­вод­ным пес­кам Гед­ро­зии и Ара­хо­сии, рань­ше увидел рас­ти­тель­ность в море, чем на зем­ле. Если бы мог­ла, полу­чив чело­ве­че­ский образ, воз­вы­сить голос за Алек­сандра Сво­бо­до­ре­чи­вость про­тив Судь­бы, то она ска­за­ла бы: «Где и когда ты откры­ла доро­гу дея­ни­ям Алек­сандра? Какую ска­лу он при тво­ей помо­щи взял без кро­ви? Какой город ты оста­ви­ла для него неза­щи­щен­ным и какой воин­ский отряд без­оруж­ным? Какой царь ока­зал­ся лег­ко­мыс­лен­ным, или вое­на­чаль­ник бес­печ­ным, или стра­жа спя­щей? Не было ни реки лег­ко пере­хо­ди­мой, ни зимы уме­рен­ной, ни лета бес­тя­гост­но­го. 341Иди к Антио­ху, сыну Селев­ка, к Арта­к­серк­су, бра­ту Кира; сту­пай к Пто­ле­мею Фила­дель­фу²⁹: отцы еще при жиз­ни про­воз­гла­си­ли их царя­ми, они одер­жи­ва­ли победы в бес­слез­ных бит­вах, они про­во­ди­ли жизнь в празд­не­ствах и теат­раль­ных зре­ли­щах, каж­дый из них соста­рил­ся в бла­го­по­луч­ном цар­ст­во­ва­нии. А у Алек­сандра, не гово­ря уже о дру­гом, взгля­ни, как изра­не­но все тело: с голо­вы до ног оно изруб­ле­но и изло­ма­но уда­ра­ми вра­гов,

bпри Гра­ни­ке его шлем был раз­руб­лен мечом, про­ник­шим до волос; под Газой он был ранен дро­ти­ком в пле­чо, под Мара­кан­дой — стре­лой в голень, так что рас­ко­лотая кость высту­пи­ла из раны; в Гир­ка­нии — кам­нем в заты­лок, после чего ухуд­ши­лось зре­ние и в тече­ние несколь­ких дней он оста­вал­ся под угро­зой сле­поты; в обла­сти асса­ка­нов — индий­ским копьем в лодыж­ку; имен­но тогда он с улыб­кой ска­зал, обра­ща­ясь к сво­им льсте­цам: “А ведь это кровь, а не

cпод Иссом — мечом в бед­ро; как сооб­ща­ет Харет, эту рану нанес Алек­сан­дру Дарий, встре­тив­ший­ся с ним в руко­паш­ной схват­ке; сам же Алек­сандр пишет об этом Анти­па­тру про­сто и со всей спра­вед­ли­во­стью: “При­шлось мне и само­му полу­чить кин­жаль­ную рану в бед­ро; но ниче­го тяже­ло­го от этой раны не после­до­ва­ло”. В обла­сти мал­лов стре­ла дли­ною в два лок­тя, про­бив пан­цирь, рани­ла его в грудь; там же, как сооб­ща­ет Ари­сто­бул, ему нанес­ли удар була­вой по шее. Перей­дя Дон и обра­тив­шись про­тив ски­фов, он пре­сле­до­вал их кон­ни­цей на про­тя­же­нии ста пяти­де­ся­ти ста­ди­ев, хотя и стра­дал от поно­са.

10. dПре­вос­ход­но же ты, Судь­ба, помо­га­ешь Алек­сан­дру и дела­ешь его вели­ким, ото­всюду под­ка­пы­ва­ясь, давая под­нож­ку, откры­вая для уда­ров все его тело: не то что Афи­на, кото­рая, откло­нив направ­лен­ную в Мене­лая стре­лу на самые креп­кие части воору­же­ния — пан­цирь, мит­ру и пояс, отня­ла силу уда­ра, так что рана была лишь пово­дом к тому, чтобы пока­за­лось немно­го кро­ви³¹; нет, ты остав­ля­ла обна­жен­ны­ми самые уяз­ви­мые места на теле Алек­сандра; направ­ля­ла уда­ры в кости; eвысмат­ри­вая ото­всюду, напа­да­ла то на гла­за, то на сто­пы; затруд­ня­ла пре­сле­до­ва­ние непри­я­те­ля, оття­ги­ва­ла победы, опро­киды­ва­ла надеж­ды».

Мне, по край­ней мере, пред­став­ля­ет­ся, что ни у одно­го из царей не было столь тяже­лой судь­бы; хотя для мно­гих она была небла­го­при­ят­на, но дру­гих она пора­жа­ла и губи­ла, как гро­мо­вой удар, Алек­сандра же посто­ян­но пре­сле­до­ва­ла неис­тре­би­мым и неот­вра­ти­мым недоб­ро­же­ла­тель­ст­вом, как она пре­сле­до­ва­ла и Герак­ла. Каких толь­ко Тифо­нов, каких чудо­вищ­ных Гиган­тов она не под­ни­ма­ла про­тив него? Кого из про­тив­ни­ков Алек­сандра она не под­дер­жи­ва­ла изоби­ли­ем ору­жия, глу­би­ной рек, непри­ступ­но­стью гор, сви­ре­по­стью невидан­ных зве­рей? fЕсли бы вели­чие духа, дви­жи­мо­го вели­кой доб­ле­стью, не побуди­ло Алек­сандра пере­но­сить все невзго­ды, про­ти­во­бор­ст­вуя Судь­бе, то неуже­ли он не уто­мил­ся бы и не отка­зал­ся сно­ва и сно­ва всту­пать в сра­же­ния, воору­жать вой­ско, оса­ждать горо­да, идти вой­ной на Бак­тры, Мара­кан­ду, Сог­ди­а­ну, встре­чая пре­пят­ст­вия в тыся­чах отпа­де­ний, мяте­жах поко­рен­ных народ­но­стей, непо­ви­но­ве­нии побеж­ден­ных царей, сре­ди ковар­ных и враж­деб­ных пле­мен, обез­глав­ли­вая гид­ру, воз­рож­даю­щу­ю­ся в новых вой­нах?

11. Стран­ным пока­жет­ся то, что я ска­жу, но я ска­жу прав­ду: Судь­ба почти подо­рва­ла дове­рие к про­ис­хож­де­нию Алек­сандра от Аммо­на. Дей­ст­ви­тель­но, кто, рож­ден­ный богом, вынес такие опас­ные, мно­готруд­ные и тягост­ные испы­та­ния, кто, кро­ме Герак­ла, Зев­со­ва сына? 342Но Герак­ла какой-то наг­лый царь понуж­дал охо­тить­ся на львов, пре­сле­до­вать веп­рей, отпу­ги­вать птиц, чтобы не оста­вить ему вре­ме­ни для более важ­ных дел — в сво­их стран­ст­ви­ях нака­зы­вать Анте­ев, усми­рять запят­нан­ных убий­ства­ми Буси­ри­сов³²; Алек­сан­дру же сама Доб­лесть пору­чи­ла цар­ст­вен­ное и боже­ст­вен­ное испы­та­ние, целью кото­ро­го было не золо­то, навью­чен­ное на десять тысяч вер­блюдов, не мидий­ская рос­кошь, пир­ше­ства и жен­щи­ны, не хали­бон­ское вино и не гир­кан­ские рыбы³³, а реше­ние вели­кой зада­чи — дать всем людям еди­ный государ­ст­вен­ный строй, bпод­чи­нить их еди­но­му началь­ст­во­ва­нию, при­учить к еди­но­му жиз­нен­но­му укла­ду. Эта страсть была у Алек­сандра при­рож­ден­ной и воз­рас­та­ла вме­сте с ним. Когда к Филип­пу при­шли послы от пер­сид­ско­го царя, а он был в отъ­езде, то Алек­сандр, ока­зы­вая гостям дру­же­ст­вен­ный при­ем, не зада­вал им дет­ских вопро­сов, подоб­но дру­гим маль­чи­кам, — о золо­той вино­град­ной лозе, о вися­чих садах, об оде­я­нии пер­сид­ско­го царя, — а был весь погру­жен в важ­ней­шие вопро­сы управ­ле­ния: како­ва чис­лен­ность пер­сид­ских воин­ских сил, где нахо­дит­ся пер­сид­ский царь, участ­вуя в сра­же­ни­ях (подоб­но гоме­ров­ско­му Одис­сею:

какие крат­чай­шие пути ведут от моря в глубь мате­ри­ка, так что пора­жен­ные послы гово­ри­ли: «Этот маль­чик вели­кий царь, а наш царь толь­ко богач». Когда же, по смер­ти Филип­па, он был охва­чен мыс­лью о похо­де и все посвя­тил под­готов­ке ко втор­же­нию в Азию, тогда-то и ста­ла на его пути Судь­ба, отвра­щая и отвле­кая его назад и усерд­но опу­ты­вая все­воз­мож­ны­ми пре­пят­ст­ви­я­ми и задерж­ка­ми: преж­де все­го она воз­му­ти­ла сосед­ние вар­вар­ские пле­ме­на, навя­зы­вая Алек­сан­дру вой­ны с илли­рий­ца­ми и три­бал­ла­ми, отвлек­шие его вплоть до при­ду­най­ской Ски­фии, в сто­ро­ну от ази­ат­ских дея­ний. dПрой­дя этот путь и закон­чив дело, в кото­ром при­шлось встре­тить боль­шие опас­но­сти и труд­но­сти, он сно­ва устре­мил­ся к ази­ат­ско­му похо­ду, но и тут Судь­ба обру­ши­ла на него Фивы и вой­ну в Гре­ции — страш­ную необ­хо­ди­мость кро­вью, желе­зом и огнем вести обо­ро­ну про­тив еди­но­пле­мен­ни­ков, имев­шую горест­ный исход. Толь­ко после это­го он пере­шел в Азию, имея запас средств на содер­жа­ние вой­ска, по сооб­ще­нию Филар­ха³⁵, на трид­цать дней, а по сооб­ще­нию Ари­сто­бу­ла — семь­де­сят талан­тов. Боль­шую часть сво­его иму­ще­ства на родине и цар­ских дохо­дов он роздал сво­им това­ри­щам. eТоль­ко один Пер­дик­ка не при­нял подар­ка и спро­сил: «А что ты, Алек­сандр, остав­ля­ешь себе?» — и на ответ его: «Надеж­ды», — ска­зал: «В таком слу­чае и мы будем в них участ­во­вать: ведь неспра­вед­ли­во было бы, при­няв твои подар­ки, ждать их еще и от Дария».

12. Како­вы же были те надеж­ды, кото­рые побуди­ли Алек­сандра пред­при­нять поход в Азию? Не мощь, изме­ря­е­мая сте­на­ми горо­дов с мно­готы­сяч­ным насе­ле­ни­ем, не вой­ска, плы­ву­щие сквозь горы, не бичи и око­вы — вар­вар­ское и безум­ное нака­за­ние моря, fно вне само­го Алек­сандра — боль­шое вооду­шев­ле­ние и сорев­но­ва­ние меж­ду сверст­ни­ка­ми в неболь­шом вой­ске, сопер­ни­че­ство в сла­ве и доб­ле­сти меж­ду спо­движ­ни­ка­ми Алек­сандра; в самом же себе ему вну­ша­ло вели­кие надеж­ды почи­та­ние богов, дове­рие к дру­зьям, скром­ность, воз­держ­ность, само­об­ла­да­ние, бес­стра­шие, пре­не­бре­же­ние к смер­ти, при­вет­ли­вость, обхо­ди­тель­ность, ува­жи­тель­ность, прав­ди­вость, обду­ман­ность в реше­ни­ях и быст­ро­та в дей­ст­ви­ях, сла­во­лю­бие, неуклон­ность в дости­же­нии пре­крас­ной цели. Ведь Гомер непо­до­баю­ще и неубеди­тель­но пока­зал кра­соту Ага­мем­но­на в трех срав­не­ни­ях:

А гово­ря об Алек­сан­дре, не будет ли спра­вед­ли­во при­знать, что родив­ший его бог вло­жил в него соче­та­ние мно­гих доб­ле­стей, и он обла­дал само­ува­же­ни­ем Кира, скром­но­стью Аге­си­лая, муд­ро­стью Феми­сток­ла, опыт­но­стью Филип­па, отва­гой Бра­сида, крас­но­ре­чи­ем и государ­ст­вен­ным умом Перик­ла? Если же срав­нить его с геро­я­ми древ­но­сти, то мы увидим, что он сдер­жан­нее Ага­мем­но­на: тот пред­по­чел плен­ни­цу закон­ной супру­ге, bа он и до женить­бы не сбли­жал­ся с плен­ни­ца­ми; вели­ко­душ­нее Ахил­ла: тот взял какие-то день­ги за выда­чу непо­гре­бен­но­го тела Гек­то­ра — он же устро­ил Дарию тор­же­ст­вен­ные похо­ро­ны; и тот при­нял от дру­зей бога­тые дары в упла­ту за пре­кра­ще­ние сво­его гне­ва, а он обо­га­щал побеж­ден­ных вра­гов; бла­го­че­сти­вее Дио­меда: тот был готов сра­жать­ся с бога­ми, а он счи­тал себя все­ми сво­и­ми свер­ше­ни­я­ми обя­зан­ным богам; сво­им близ­ким желан­нее Одис­сея: от скор­би по Одис­сею умер­ла его мать, а смер­ти Алек­сандра не смог­ла пере­не­сти умер­шая вслед за ним мать Дария.

13. cПод­во­дя итог, я ска­жу: если и Солон в сво­ей государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, и Миль­ти­ад³⁷ как вое­на­чаль­ник, и Ари­стид во всех про­яв­ле­ни­ях сво­ей спра­вед­ли­во­сти были руко­во­ди­мы Судь­бой, то не оста­ет­ся ника­ко­го места для Доб­ле­сти, и это про­слав­лен­ное имя и поня­тие всуе шест­ву­ет по жиз­ни, разу­кра­ши­вае­мое софи­ста­ми и зако­но­да­те­ля­ми. Если же каж­дый из назван­ных или подоб­ных им людей опре­де­ле­ни­ем Судь­бы беден, или богат, или слаб, или силен, или без­обра­зен, или кра­сив, или бла­го­ста­ро­стен, или крат­ко­ве­чен, а вели­ким вое­на­чаль­ни­ком, или вели­ким зако­но­да­те­лем, или вели­ким в государ­ст­вен­ных делах каж­дый пока­зал себя сво­ей доб­ле­стью и разу­ме­ни­ем, то что же, dпосмот­рим и на Алек­сандра, срав­ни­вая его с ними все­ми. Солон про­из­вел в Афи­нах отме­ну задол­жен­но­сти, назвав ее сей­са­хфи­ей. Алек­сандр же сам запла­тил заи­мо­дав­цам за их долж­ни­ков. Перикл, обло­жив афи­нян пода­тя­ми, на собран­ные день­ги укра­сил хра­ма­ми акро­поль; Алек­сандр же, добыв день­ги у вар­ва­ров, послал их в Гре­цию с пове­ле­ни­ем постро­ить хра­мы богам на десять тысяч талан­тов. Бра­сида сде­лал зна­ме­ни­тым в Гре­ции про­рыв сквозь вра­же­ское вой­ско под при­мор­ской Мето­ной³⁸, eно с чем мож­но срав­нить этот неве­ро­ят­ный для слу­ша­те­лей и страш­ный для зри­те­лей пры­жок Алек­сандра в Оксид­ра­ках³⁹, когда он бро­сил­ся со сте­ны на вра­гов, встре­чаю­щих его копья­ми, стре­ла­ми и обна­жен­ны­ми меча­ми, с чем, как не с пла­мен­ным перу­ном, в буре низ­вер­гаю­щим­ся на зем­лю подоб­но при­зра­ку Феба, свер­каю­ще­го огнен­ным доспе­хом? И вра­ги, пора­жен­ные, сна­ча­ла затре­пе­та­ли и отсту­пи­ли, но когда увиде­ли, что на них несет­ся толь­ко один чело­век, обра­ти­лись про­тив него. Вот где, зна­чит, Судь­ба пока­за­ла вели­кий и бли­ста­тель­ный обра­зец сво­ей бла­го­склон­но­сти к Алек­сан­дру: fпри­ведя его в глу­хое и без­вест­ное вар­вар­ское селе­ние, замкну­ла его в сте­нах, а тем, кто усерд­но пытал­ся прий­ти на помощь и под­ни­мал­ся на сте­ну, под­ста­ви­ла нож­ку, сло­мав лест­ни­цу. А из тех един­ст­вен­ных трех вои­нов, кото­рые успе­ли ухва­тить­ся за сте­ну и, соско­чив, стать рядом с царем, одно­го она сра­зу же похи­ти­ла и уни­что­жи­ла, а дру­гой, прон­зен­ный мно­же­ст­вом стрел, остал­ся в живых лишь настоль­ко, чтобы видеть и состра­дать; 344тщет­ны­ми были воз­гла­сы и натис­ки нахо­див­ших­ся за сте­ной македо­нян, кото­рым при­хо­ди­лось, не имея ни лест­ниц, ни необ­хо­ди­мых орудий, про­ру­бать сте­ну меча­ми, раз­ла­мы­вать голы­ми рука­ми и чуть ли не про­гры­зать зуба­ми. А этот бла­го­по­луч­ный царь, все­гда охра­ня­е­мый и спо­спе­ше­ст­ву­е­мый Судь­бой, как зверь, пой­ман­ный в тене­та, оста­вал­ся оди­но­ким и бес­по­мощ­ным, сра­жа­ясь не за Сузы или Вави­лон, не за взя­тие Бактр или поко­ре­ние могу­че­го Пора — ведь в мно­го­слав­ных и вели­ких состя­за­ни­ях даже и неуда­ча не быва­ет постыд­ной; bнет, такой враж­деб­ной и зло­коз­нен­ной была Судь­ба, такой покро­ви­тель­ни­цей вар­ва­ров и нена­вист­ни­цей Алек­сандра, что опол­чи­лась не толь­ко про­тив его тела и жиз­ни, но устре­ми­лась, насколь­ко это от нее зави­се­ло, повредить его чести и доб­рой сла­ве. Ведь не так ужас­но было бы Алек­сан­дру пасть у Евфра­та или Гидас­па и не было бы недо­стой­но его уме­реть в схват­ке с Дари­ем, или быть сра­жен­ным кон­ни­цей и ору­жи­ем пер­сов, защи­щаю­щих сво­его царя; или, попи­рая сте­ны Вави­ло­на, пасть вме­сте со всей вели­кой надеж­дой. cТак пали Пело­пид и Эпа­ми­нонд: их смерть сре­ди таких же дея­ний обсуж­дае­мой нами Судь­бы была подви­гом, а не бед­ст­ви­ем. Но како­во же дея­ние обсуж­дае­мой нами Судь­бы — заклю­чить царя и вла­сте­ли­на все­лен­ной в сте­ны бес­слав­но­го горо­диш­ка в дале­ком вар­вар­ском меж­ду­ре­чье, чтобы он там погиб под уда­ра­ми пер­во­го попав­ше­го под руку вра­гам низ­мен­но­го ору­жия: топо­ром рани­ли его в голо­ву, раз­ру­бив шлем; стре­ла из лука про­би­ла ему пан­цирь и вон­зи­лась в грудь, так что стер­жень стре­лы остал­ся висеть сна­ру­жи, а желез­ный нако­неч­ник в четы­ре паль­ца шири­ной засел меж­ду реб­ра­ми. И вот самое ужас­ное: в то вре­мя как Алек­сандр про­дол­жал обо­ро­нять­ся лицом к лицу и, упреж­дая пустив­ше­го стре­лу, кото­рый отва­жил­ся насту­пать с мечом, dубил его уда­ром кин­жа­ла, кто-то, под­бе­жав с мель­ни­цы, нанес ему сза­ди удар дуби­ной по шее, пому­тив­ший у него созна­ние. Но на сто­роне Алек­сандра была Доб­лесть, кото­рая все­ли­ла в него отва­гу, в окру­жаю­щих его македо­нян — силу и рве­ние. Ибо Лим­ней, Пто­ле­мей, Леон­нат и дру­гие пре­одолев­шие сте­ну созда­ли сте­ну доб­ле­сти, из люб­ви и ува­же­ния к царю пре­не­бре­гая соб­ст­вен­ной жиз­нью. Ведь не Судь­ба застав­ля­ет това­ри­щей доб­ро­го царя eпри­ни­мать на себя его опас­но­сти и уми­рать за него, а вле­че­ние к Доб­ле­сти; подоб­ное тем чарам, кото­рые застав­ля­ют пчел жерт­во­вать собой, защи­щая гла­ву семьи. Кто, при­сут­ст­ву­ю­щий в Оксид­ра­ках как сво­бод­ный от опас­но­сти созер­ца­тель, не ска­зал бы, что видит вели­кое состя­за­ние Судь­бы и Доб­ле­сти и что вар­ва­ры одоле­ва­ют сверх сво­их заслуг, ведо­мые Судь­бой, а элли­ны сопро­тив­ля­ют­ся сверх сво­их сил, ведо­мые Доб­ле­стью, и что если победят вар­ва­ры, то это будет делом Судь­бы и зло­го демо­на, взы­ваю­щим о воз­мездии; если же верх одер­жат элли­ны, то побед­ный венок будет при­над­ле­жать доб­ле­сти, отва­ге, друж­бе и вер­но­сти? fТоль­ко эти помощ­ни­ки были у Алек­сандра, осталь­ной же воен­ной силе и сна­ря­же­нию, флотам, кон­ни­це поста­ви­ла пре­гра­ду Судь­ба. И все же раз­би­ли македо­няне вар­ва­ров и пав­ших погреб­ли под раз­ва­ли­на­ми горо­да. Но Алек­сан­дру это не помог­ло. Его унес­ли со стре­лой, про­ник­шей до внут­рен­но­стей и как гвоздь свя­зав­шей пан­цирь с телом. 345И ста­ра­ни­ям извлечь ее из раны про­ти­ви­лось желе­зо, засев­шее за костя­ми груд­ной клет­ки. Отпи­лить же высту­паю­щую часть стре­лы не реша­лись, опа­са­ясь, что это повредит кость и вызо­вет чрез­мер­ную боль и силь­ное кро­во­те­че­ние. Сам Алек­сандр, видя общее заме­ша­тель­ство, хотел кин­жа­лом отсечь стре­лу у поверх­но­сти пан­ци­ря, но осла­бев­шая от вос­па­ле­ния рука оце­пе­не­ла и не пови­но­ва­лась. bТогда он велел дру­гим сде­лать это без бояз­ни и обо­д­рял здо­ро­вых: одних он бра­нил за сле­зы и излиш­нее вол­не­ние, дру­гих назы­вал тру­са­ми, не решаю­щи­ми­ся ему помочь. Гром­ко взы­вал он к това­ри­щам: «Пусть никто из вас не будет тру­сом, даже боясь за меня. Не могу верить, что вы не стра­ши­тесь сво­ей смер­ти, если вы стра­ши­тесь моей»…⁴⁰