О злокозненности Геродота

С. Я. Лурье, «Геродот», М.—Л., 1947.
Перевод С. Я. Лурье.
Постраничная нумерация сносок заменена сквозной.
Пагинация по Стефану (Этьену) проставлена редакцией сайта по изданию: Plutarchi Moralia. Vol. V, fasc. 2, pars 2. Ed. B. Häsler. Leipzig, Teubner, 1978.

Послед­ним памят­ни­ком оже­сто­чен­ной поле­ми­ки с Геро­до­том явля­ет­ся при­во­ди­мое здесь в пере­во­де сочи­не­ние Плу­тар­ха «О зло­коз­нен­но­сти Геро­до­та», име­ю­щее одним из основ­ных источ­ни­ков сочи­не­ния бео­тий­ских исто­ри­ков IV и III вв. до н. э.

Имен­но как сокро­вищ­ни­ца инфор­ма­ции, почерп­ну­той из неза­ви­си­мых от Геро­до­та источ­ни­ков IV и III вв., это сочи­не­ние име­ет исклю­чи­тель­ную исто­ри­че­скую цен­ность, и мож­но толь­ко удив­лять­ся, что оно в обще­ис­то­ри­че­ской лите­ра­ту­ре обыч­но так мало исполь­зу­ет­ся; это и яви­лось при­чи­ной, побудив­шей нас в при­ло­же­нии дать впер­вые пол­ный пере­вод это­го сочи­не­ния на рус­ский язык. Одна­ко соб­ст­вен­ный под­ход Плу­тар­ха к Геро­до­ту и его сочи­не­нию про­из­во­дит на нас крайне убо­гое впе­чат­ле­ние; «бла­го­род­но-роман­ти­че­ские фра­зы и пол­ное непо­ни­ма­ние задач поли­ти­че­ской исто­рии вызы­ва­ли бы в нас толь­ко чув­ство доса­ды, если бы это сочи­не­ние не сохра­ни­ло столь­ко цен­но­го мате­ри­а­ла, заим­ст­во­ван­но­го из более древ­ней поле­ми­ки… Плу­тарх созна­тель­но про­по­ве­ду­ет край­нее (stärkste) извра­ще­ние фак­тов in majo­re­ra pat­riae glo­riam… Но, с дру­гой сто­ро­ны, у Плу­тар­ха — мас­са мест­но­го мате­ри­а­ла, отра­жаю­ще­го скло­ку и сопер­ни­че­ство меж­ду гре­че­ски­ми государ­ства­ми V в.»1.

Такая же, при­мер­но, оцен­ка дает­ся во фран­цуз­ской нау­ке. Так, Оветт писал: «Тен­ден­ция и идея это­го про­из­веде­ния: все пре­крас­но в исто­рии вели­кой победо­нос­ной борь­бы гре­ков про­тив пер­сов. Наследи­ем вели­ких пред­ков явля­ют­ся толь­ко вели­кие подви­ги бла­го­род­ства. Все то, что может загряз­нить зия­ю­щую кар­ти­ну этой вели­кой эпо­хи, долж­но быть при­зна­но невер­ным и стер­то с лица зем­ли… Никто не сме­ет подо­зре­вать эти вели­кие горо­да и этих вели­ких людей в каких-либо сла­бо­стях… Тем не менее, сочи­не­ние Плу­тар­ха содер­жит рас­суж­де­ния и фак­ты, име­ю­щие зна­чи­тель­ную цен­ность сами по себе и заслу­жи­ваю­щие того, чтобы к ним отнес­лись со вни­ма­ни­ем, чем бы ни было вызва­но их появ­ле­ние в труде Плу­тар­ха… Не сле­ду­ет недо­оце­ни­вать зна­че­ния мет­ких кри­ти­че­ских заме­ча­ний Плу­тар­ха толь­ко пото­му, что они теря­ют­ся сре­ди мно­же­ства крайне неспра­вед­ли­вых упре­ков»2.


St. 854eI3

Стиль Геро­до­та, про­стой, лег­кий и живой, уже мно­гих ввел в заблуж­де­ние, доро­гой Алек­сандр; но еще боль­ше людей ста­ло жерт­вой его недоб­ро­же­ла­тель­ства. Самая воз­му­ти­тель­ная неспра­вед­ли­вость, как ска­зал Пла­тон, — иметь репу­та­цию спра­вед­ли­во­го, не будучи им; но верх зло­коз­нен­но­сти — скры­вать свои истин­ные побуж­де­ния под личи­ной про­стоты и доб­ро­ду­шия, чтобы нель­зя было дога­дать­ся об обмане. fГеро­дот про­яв­ля­ет свое недоб­ро­же­ла­тель­ство по отно­ше­нию к самым раз­лич­ным гре­че­ским государ­ствам, но боль­ше все­го к бео­тий­цам и корин­фя­нам; поэто­му мой долг, как я пола­гаю, высту­пить на защи­ту и сво­их пред­ков и исти­ны, что я и сде­лаю в этом сочи­не­нии. Если же бы я захо­тел рас­смот­реть все дру­гие обма­ны и выдум­ки Геро­до­та, то для это­го пона­до­би­лась бы не одна, а мно­го книг. Но


Лик Убеж­де­ния могуч,

855как гово­рит Софокл, осо­бен­но же, когда язык писа­те­ля име­ет столь­ко при­ят­но­сти и силы, что может скрыть, наряду со все­ми про­чи­ми его поро­ка­ми, и его зло­коз­нен­ность. Филипп гово­рил гре­кам, отпав­шим от него к Титу (Фла­ми­ни­ну), что они полу­ча­ют в удел, прав­да, более лег­кие, но зато и более проч­ные цепи; так и зло­коз­нен­ность Геро­до­та, хоть лег­че и мяг­че зло­коз­нен­но­сти Фео­пом­па, но глуб­же ранит и при­чи­ня­ет боль­ше стра­да­ний, подоб­но тому, как сквоз­ные вет­ры, дую­щие через узкие щели, мучи­тель­нее вет­ров, бушу­ю­щих на откры­тых про­стран­ствах. Поэто­му я и счи­таю наи­бо­лее пра­виль­ным сна­ча­ла дать общую харак­те­ри­сти­ку тако­го повест­во­ва­ния, bкото­рое мож­но назвать не доб­ро­со­вест­ным и не доб­ро­же­ла­тель­ным, а зло­коз­нен­ным, и обри­со­вать его отли­чи­тель­ные чер­ты и при­зна­ки, а затем рас­пре­де­лить по этим руб­ри­кам каж­дое выбран­ное нами место из сочи­не­ния Геро­до­та.


II

Преж­де все­го, того чело­ве­ка, кото­рый име­ет в сво­ем рас­по­ря­же­нии бла­го­при­стой­ные сло­ва и выра­же­ния и, тем не менее, при опи­са­нии собы­тий пред­по­чи­та­ет употреб­лять оттал­ки­ваю­щие и небла­го­звуч­ные, необ­хо­ди­мо счи­тать нерас­по­ло­жен­ным к чита­те­лю и как бы упи­ваю­щим­ся сво­им про­тив­ным сти­лем, режу­щим слух чита­те­ля. Таков, напри­мер, тот, кто гово­ря о Никии, назвал бы его поме­шан­ным на рели­ги­оз­ной поч­ве вме­сто того, чтобы назвать его чрез­вы­чай­но набож­ным, или гово­рил бы о наг­ло­сти и бешен­стве Клео­на вме­сто того, чтобы гово­рить о его пусто­сло­вии.


III

Такой писа­тель с осо­бым инте­ре­сом отно­сит­ся ко вся­ко­го рода поро­кам, какие толь­ко суще­ст­ву­ют, хотя бы они не име­ли ника­ко­го отно­ше­ния к исто­рии, и без вся­кой нуж­ды вно­сит их в свой рас­сказ. cОн без нуж­ды рас­про­стра­ня­ет свой рас­сказ и отсту­па­ет от сво­ей темы для того толь­ко, чтобы вклю­чить в него чью-нибудь беду или какой-нибудь неудач­ный и небла­го­род­ный посту­пок — в этих слу­ча­ях ясно, что зло­ре­чие достав­ля­ет ему удо­воль­ст­вие. Вот поче­му и Фукидид не уде­лил боль­шо­го вни­ма­ния в сво­ем труде пре­гре­ше­ни­ям Клео­на, хотя их и было бес­чис­лен­ное мно­же­ство, а дема­го­га Гипер­бо­ла задел (VIII, 73) толь­ко одной фра­зой, назвав его низ­ким чело­ве­ком, и затем боль­ше его не касал­ся; так же и Филист из мно­го­чис­лен­ных неспра­вед­ли­во­стей, учи­нен­ных Дио­ни­си­ем по отно­ше­нию к вар­ва­рам, не упо­мя­нул о тех, кото­рые не свя­за­ны с гре­че­ски­ми дела­ми. dВедь встав­ные экс­кур­сы и отступ­ле­ния, в исто­ри­че­ских трудах слу­жат для изло­же­ния мифов и объ­яс­не­ния ста­рин­ных обы­ча­ев, а кро­ме того для вос­хва­ле­ния дей­ст­ву­ю­щих лиц; а к тому, кто стре­мит­ся исполь­зо­вать эти встав­ки для поно­ше­ния и руга­ни, вполне при­ме­ни­мо содер­жа­ще­е­ся в тра­гедии про­кля­тие


Тем, кто людей несча­стья соби­ра­ют.

IV

Дру­гая сто­ро­на того же явле­ния, оче­вид­но, — умол­ча­ние о бла­го­род­ном и пре­крас­ном. Такой при­ем обыч­но не под­вер­га­ет­ся осуж­де­нию, но он при­ме­ня­ет­ся с дур­ным наме­ре­ни­ем в тех слу­ча­ях, когда опус­ка­ют­ся как раз фак­ты, важ­ные для исто­рии. Тот, кому непри­ят­но хва­лить совер­шив­ших доб­рый посту­пок, не толь­ко ничуть не луч­ше того, кому при­ят­но поно­сить дру­гих, но, пожа­луй, еще хуже.


V

eЧет­вер­тый при­знак небла­го­же­ла­тель­но­го харак­те­ра исто­ри­ка — стрем­ле­ние из двух или мно­гих вер­сий рас­ска­за все­гда отда­вать пред­по­чте­ние той, кото­рая изо­бра­жа­ет исто­ри­че­ско­го дея­те­ля в более мрач­ном све­те. Ремес­ло и репу­та­ция софи­стов дей­ст­ви­тель­но, тре­бу­ют от них, чтобы они из двух аргу­мен­та­ций ино­гда высту­па­ли на защи­ту менее спра­вед­ли­вой; при этом они не вну­ша­ют сво­им слу­ша­те­лям пол­ной уве­рен­но­сти в право­те защи­щае­мо­го ими дела и часто сами не отри­ца­ют того, что из стрем­ле­ния к ори­ги­наль­но­сти пыта­ют­ся убедить в неве­ро­ят­ных вещах. Дру­гое дело исто­рик; от него спра­вед­ли­вость тре­бу­ет, чтобы он гово­рил то, что счи­та­ет исти­ной, а если неяс­но, где исти­на, чтобы он охот­нее пере­да­вал те рас­ска­зы о сво­их геро­ях, кото­рые сооб­ща­ют о них хоро­шее, чем те, кото­рые рису­ют их в дур­ном све­те. Мно­гие исто­ри­ки совсем умал­чи­ва­ют о дур­ном; так, напри­мер, как извест­но, Эфор, гово­ря о Феми­сток­ле, заме­ча­ет, что это­му дея­те­лю были извест­ны пре­да­тель­ство Пав­са­ния и его пере­го­во­ры с вое­на­чаль­ни­ка­ми пер­сид­ско­го царя; одна­ко, заме­ча­ет он, f«Пав­са­нию не уда­лось убедить Феми­сток­ла, и он оста­вил без отве­та обра­ще­ние к нему Пав­са­ния, обе­щав­ше­го ему боль­шие бла­га в слу­чае, если он при­со­еди­нит­ся к этим пере­го­во­рам». Что же каса­ет­ся Фукидида, то он вовсе не упо­мя­нул об этом, счи­тая весь рас­сказ недо­сто­вер­ным.


VI

Быва­ют и такие слу­чаи, когда исто­ри­че­ский факт сам по себе твер­до уста­нов­лен и не вызы­ва­ет сомне­ний, но при­чи­ны, побудив­шие совер­шить его, и наме­ре­ния и пла­ны дей­ст­ву­ю­щих лиц не ясны. В этих слу­ча­ях тот, кто ищет низ­ких устрем­ле­ний, оче­вид­но, руко­во­дит­ся недоб­ро­же­ла­тель­ст­вом и зло­коз­нен­но­стью. Тако­вы те авто­ры комедий, кото­рые заяв­ля­ют, что Перикл втра­вил афи­нян в вой­ну из-за Аспа­сии или Фидия, 856а не из бла­го­род­но­го често­лю­бия и стрем­ле­ния обуздать высо­ко­ме­рие пело­пон­нес­цев, так как он не желал ни в чем усту­пить лакеде­мо­ня­нам. Так, ясно, что нет недо­стат­ка в зави­сти и зло­коз­нен­но­сти у тех, кото­рые склон­ны объ­яс­нять слав­ные дела и похваль­ные подви­ги низ­ки­ми побуж­де­ни­я­ми и, чтобы очер­нить исто­ри­че­ских дея­те­лей, без вся­ко­го осно­ва­ния подо­зре­ва­ют их в том, что они, совер­шая эти подви­ги, втайне пре­сле­до­ва­ли недо­стой­ные цели, хотя в том, что дела­лось откры­то, они и не могут най­ти ниче­го, достой­но­го пори­ца­ния. Тако­вы, напри­мер, те, кото­рые объ­яс­ня­ют убий­ство Фивой тиран­на Алек­сандра не ее высо­ким духом и нена­ви­стью к наси­лию, но жен­ской стра­стью и рев­но­стью, bили те, кото­рые гово­рят, что Катон покон­чил само­убий­ст­вом из бояз­ни, что Цезарь под­вергнет его пыт­кам и мучи­тель­ной каз­ни.


VII

Зло­коз­нен­ность может иметь место и в слу­чае непра­виль­но­го осве­ще­ния побуди­тель­ных при­чин: когда, напри­мер, писа­тель заяв­ля­ет, что исто­ри­че­ский дея­тель достиг успе­ха не дела­ми доб­ро­де­те­ли, а при помо­щи под­ку­па, как посту­па­ют неко­то­рые, гово­ря о Филип­пе, или когда гово­рят, что то или иное дея­ние не сто­и­ло совер­шив­ше­му его ника­ко­го труда, как неко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют об Алек­сан­дре, или когда гово­рят, что тот или иной исто­ри­че­ский подвиг был делом не разу­ма, а счаст­ли­во­го сте­че­ния обсто­я­тельств; так, вра­ги Тимо­фея изо­бра­жа­ют его на кар­ти­нах (см. Плу­тарх, Сул­ла, 6) спя­щим в то вре­мя, как горо­да сами собой попа­да­ют в рас­став­лен­ные им рыбо­лов­ные сети. Ясно, что эти люди, отри­цая бла­го­род­ство, рев­ность к трудам, доб­ро­де­тель и неза­ви­си­мую волю исто­ри­че­ских дея­те­лей, cстре­мят­ся пре­умень­шить вели­чие и кра­соту их дея­ний.


VIII

Тех, кото­рые откры­то поно­сят неугод­ных им исто­ри­че­ских дея­те­лей, не соблюдая ника­кой меры, мож­но обви­нять в дур­ном харак­те­ре, рез­ко­сти и невоз­дер­жан­но­сти. Но те, кото­рые бро­са­ют стре­лы сво­ей кле­ве­ты скрыт­но, как бы из заса­ды, а затем отхо­дят в сто­ро­ну, заяв­ляя, что яко­бы они не верят тому, к чему сами же стре­мят­ся вну­шить дове­рие, и отри­ца­ют свою зло­коз­нен­ность, повин­ны не толь­ко в зло­коз­нен­но­сти, но еще и в низо­сти.


IX

К этим людям близ­ки те, кото­рые скра­ши­ва­ют свои поно­ше­ния мало чего сто­я­щи­ми похва­ла­ми. Таков, напри­мер, Ари­сток­сен: он назвал Сокра­та неучем, некуль­тур­ным и невос­пи­тан­ным чело­ве­ком, но при­ба­вил к это­му: d«В неспра­вед­ли­во­сти же его обви­нять нель­зя». Подоб­но тому как лов­кие и искус­ные льсте­цы к мно­го­чис­лен­ным и мно­го­слов­ным похва­лам ино­гда при­бав­ля­ют незна­чи­тель­ные пори­ца­ния, как бы сдоб­ряя свою лесть пря­мотой, так и зло­коз­нен­ность, чтобы снис­кать в слу­ша­те­лях веру к их кле­ве­те, при­бав­ля­ет к ней и похва­лу.


X

Мож­но было бы при­ве­сти и мно­гие дру­гие виды зло­коз­нен­но­сти, но для того, чтобы понять склад ума и харак­тер Геро­до­та, доста­точ­но и того, что мы при­ве­ли.


XI

Преж­де все­го, он, как бы отправ­ля­ясь от нача­ла всех вещей, рас­ска­зы­ва­ет об Ио, доче­ри Ина­ха. Все гре­ки счи­та­ют, что вар­ва­ры почти­ли ее боже­ст­вен­ны­ми поче­стя­ми, что она, бла­го­да­ря сво­ей сла­ве, дала имя мно­гим морям и вели­чай­шим из про­ли­вов eи что от нее ведут свое нача­ло и про­ис­хож­де­ние самые знат­ные и цар­ст­вен­ные роды. Вот про эту-то Ио наш слав­ный исто­рик рас­ска­зы­ва­ет (I, 5), что она отда­ла себя в руки фини­кий­ских тор­гов­цев после того, как фини­кий­ский судо­вла­де­лец обес­че­стил ее с ее же согла­сия; она яко­бы боя­лась, как бы роди­те­ли не обна­ру­жи­ли ее бере­мен­ность. Геро­дот кле­ве­щет на фини­кий­цев, буд­то они рас­ска­зы­ва­ют это об Ио. В дру­гом месте (I, 1) он, заяв­ляя, буд­то пер­сид­ские муд­ре­цы свиде­тель­ст­ву­ют, что фини­ки­яне похи­ти­ли Ио вме­сте с дру­ги­ми жен­щи­на­ми, вслед за тем выска­зы­ва­ет мне­ние (I, 4), что пре­крас­ней­ший и вели­чай­ший подвиг всей Элла­ды — Тро­ян­ская вой­на — был резуль­та­том тупо­умия гре­ков: этот поход был пред­при­нят из-за сквер­ной бабен­ки. f«Ведь ясно», гово­рит он, «что их бы не похи­ща­ли насиль­но, если бы они сами того не жела­ли». В таком слу­чае при­дет­ся обви­нить в тупо­умии и богов, кото­рые гне­ва­лись на лакеде­мо­нян за обес­че­ще­ние доче­рей Левк­тра4 и нака­за­ли Эан­та за наси­лие над Кас­сан­дрой. Ведь Геро­дот пря­мо и опре­де­лен­но заяв­ля­ет (I, 4), что «жен­щин не похи­ща­ют насиль­но, если они сами того не жела­ют». Одна­ко он сам же утвер­жда­ет, что лакеде­мо­няне насиль­но схва­ти­ли живым Ари­сто­ме­на; то же слу­чи­лось впо­след­ст­вии с ахей­ским стра­те­гом Фило­пе­ме­ном. 857Точ­но так же и Регу­ла, рим­ско­го кон­су­ла, кар­фа­ге­няне захва­ти­ли живым в плен. А это были люди, выдаю­щи­е­ся воин­ским искус­ст­вом и отва­гой. И чему здесь удив­лять­ся, если людям уда­ет­ся захва­тить живы­ми даже лео­пар­дов и тиг­ров? А Геро­дот высту­па­ет обви­ни­те­лем жен­щин, под­вер­гаю­щих­ся наси­лию, и защит­ни­ком их похи­ти­те­лей.


XII

Он такой горя­чий сто­рон­ник вар­ва­ров (φι­λοβάρ­βα­ρος), что отри­ца­ет (II, 45) винов­ность Буси­ри­са в извест­ных всем чело­ве­че­ских жерт­во­при­но­ше­ни­ях и убий­стве ино­стран­цев, и, при­ведя дока­за­тель­ства того, что егип­тяне крайне бого­угод­ные и спра­вед­ли­вые люди, он пере­ла­га­ет вину в этих мер­зост­ных пре­ступ­ле­ни­ях на гре­ков: bв той же вто­рой кни­ге он утвер­жда­ет (II, 119—120), что «Мене­лай, полу­чив назад от Про­тея Еле­ну и будучи почтен боль­ши­ми дара­ми, ока­зал­ся крайне неспра­вед­ли­вым и под­лым чело­ве­ком5. Когда без­вет­рие задер­жа­ло его у бере­гов Егип­та, он замыс­лил без­бож­ное дело: взяв двух еги­пет­ских детей, он заре­зал их и при­нес в жерт­ву; когда же этот посту­пок вызвал нена­висть егип­тян и они погна­лись за ним, он уплыл на кораб­лях в Ливию». Я не знаю, кто из егип­тян сооб­щил Геро­до­ту эту вер­сию, но это­му про­ти­во­ре­чит то, что егип­тяне до сих пор возда­ют поче­сти Мене­лаю и Елене.


XIII

Геро­дот (I, 135) про­дол­жа­ет в том же духе: «Пер­сы име­ют обще­ние с маль­чи­ка­ми; они научи­лись это­му от элли­нов». cНо как воз­мож­но, что этой нау­кой пер­сы обя­за­ны гре­кам, как учи­те­лям, если (в этом соглас­ны почти все) обы­чай оскоп­лять маль­чи­ков уста­но­вил­ся у них задол­го до того, как они впер­вые выплы­ли в Эллин­ское море (ср. VI, 32)? Гре­ки, по его сло­вам, научи­лись у егип­тян рели­ги­оз­ным про­цес­си­ям и тор­же­ст­вен­ным празд­нич­ным собра­ни­ям (II, 58), а так­же куль­ту почи­тае­мых ими две­на­дца­ти богов (II, 43, 50 и др.). Так, имя «Дио­нис» Мелам­под усво­ил от егип­тян, а затем научил ему осталь­ных гре­ков (II, 49); мисте­рии и обряды в честь Демет­ры были зане­се­ны из Егип­та доче­ря­ми Даная (II, 171). Он гово­рит, что егип­тяне нано­сят себе уда­ры и справ­ля­ют тра­ур, но имен тех богов, по ком они справ­ля­ют тра­ур, не хочет назвать (II, 40, 61), счи­тая необ­хо­ди­мым «бла­го­го­вей­но умол­чать о них» (II, 171). dГово­ря же о Герак­ле и Дио­ни­се, кото­рых, по его сло­вам, егип­тяне счи­та­ют бога­ми, а гре­ки — людь­ми, дожив­ши­ми до ста­ро­сти (II, 146), он не дела­ет подоб­ной ого­вор­ки. Наобо­рот, он заме­ча­ет, что еги­пет­ский Геракл при­над­ле­жал к богам вто­ро­го поко­ле­ния, а Дио­нис — третье­го, посколь­ку они роди­лись, они име­ют нача­ло, а сле­до­ва­тель­но, они и не веч­ны. Тем не менее, он счи­та­ет еги­пет­ских Герак­ла и Дио­ни­са бога­ми, а гре­че­ских — смерт­ны­ми и геро­я­ми, кото­рым надо при­но­сить жерт­вы все­со­жже­ния, как геро­ям, а не жерт­вы вку­ше­ния, как богам (II, 44). То же гово­рит он и отно­си­тель­но Пана, пыта­ясь ссыл­кой на хваст­ли­вые выдум­ки егип­тян подо­рвать авто­ри­тет наи­бо­лее почтен­ных и свя­щен­ных гре­че­ских жерт­во­при­но­ше­ний.


XIV

eНо не так ужас­но это, как дру­гое: он счи­та­ет пред­ком Герак­ла Пер­сея, Пер­сея же счи­та­ет асси­рий­цем, соглас­но пер­сид­ско­му пре­да­нию (VI, 53—54). А цари дорян, по его сло­вам, ока­зы­ва­ют­ся чисто­кров­ны­ми егип­тя­на­ми, если учесть пред­ков Данаи и Акри­сия (VI, 53—55). Он совер­шен­но умал­чи­ва­ет об Эпа­фе, Ио, Иасоне и Арго­се, стре­мясь к тому, чтобы не толь­ко дру­гие Герак­лы ока­за­лись егип­тя­на­ми и фини­ки­я­на­ми, но чтобы и наш Геракл (кото­ро­го он счи­та­ет третьим) пере­ехал из Гре­ции на чуж­би­ну, к вар­ва­рам. Одна­ко из древ­них муд­ре­цов fни Гомер, ни Геси­од, ни Архи­лох, ни Писандр, ни Сте­си­хор, ни Алк­ман, ни Пин­дар ниче­го не зна­ют о Герак­ле-егип­тя­нине или о Герак­ле-фини­ки­я­нине, но все они зна­ют толь­ко одно­го — наше­го — Герак­ла, кото­рый был одно­вре­мен­но бео­тий­цем и аргос­цем.


XV

Далее: из чис­ла семи муд­ре­цов, кото­рых он назы­ва­ет «софи­ста­ми» (I, 29), он объ­яв­ля­ет Фале­са (I, 170) по про­ис­хож­де­нию фини­ки­я­ни­ном и, сле­до­ва­тель­но, потом­ком вар­ва­ров. Затем, бого­хуль­ст­вуя от име­ни Соло­на, он гово­рит сле­дую­щее (I, 32): «Я знаю, Крез, 858что вся­кое боже­ство завист­ли­во и любит вне­зап­ные пере­ме­ны, а ты спра­ши­ва­ешь меня о чело­ве­че­ском сча­стии». При­пи­сы­вая Соло­ну свои соб­ст­вен­ные мыс­ли о богах, он пови­нен, кро­ме зло­коз­нен­но­сти, еще и в бого­хуль­стве. Он гово­рит о Пит­та­ке по пово­ду мел­ких и недо­стой­ных упо­ми­на­ния собы­тий, а о самом вели­ком и слав­ном подви­ге это­го чело­ве­ка он вовсе не упо­ми­на­ет в том месте сво­ей исто­рии, где это­го мож­но было бы ожи­дать. Дело же было так: во вре­мя вой­ны афи­нян с мити­ле­ня­на­ми из-за Сигея стра­тег афи­нян Фри­нон вызвал желаю­ще­го из про­тив­ни­ков на еди­но­бор­ство. Этот вызов при­нял Пит­так и, набро­сив невод на Фри­но­на, высо­ко­го и могу­че­го мужа, убил его. bКогда затем мити­лен­цы пред­ла­га­ли ему боль­шие дары, он бро­сил копье и попро­сил дать ему толь­ко уча­сток зем­ли, лежа­щий меж­ду ним и местом паде­ния копья. Этот уча­сток и до сих пор зовет­ся Пит­та­ко­вым. О чем же рас­ска­зы­ва­ет Геро­дот, дой­дя в сво­ем повест­во­ва­нии до этих собы­тий? Вме­сто того, чтобы рас­ска­зать о подви­ге Пит­та­ка, он рас­ска­зал (V, 95) о бег­стве с поля сра­же­ния поэта Алкея, бро­сив­ше­го щит. Итак, о делах доб­ле­сти он не пишет, но зато нико­гда не упус­ка­ет слу­чая рас­ска­зать о позор­ном; этим он под­твер­жда­ет правоту тех, кото­рые утвер­жда­ют, что зависть и зло­рад­ство име­ют один и тот же источ­ник — низость души.


XVI

После это­го он пере­хо­дит к Алк­мео­нидам, обви­няя этих мужей, про­сла­вив­ших­ся доб­ле­стью и осво­бо­див­ших свою отчиз­ну от тиран­нии, в пре­да­тель­стве. cОн гово­рит (I, 60—61), что Алк­мео­ниды при­ня­ли в Афи­ны Писи­стра­та, вер­нув­ше­го­ся из изгна­ния, и вос­ста­но­ви­ли его на том усло­вии, чтобы он женил­ся на доче­ри Мегак­ла. Затем девуш­ка, по его сло­вам, ска­за­ла сво­ей мате­ри: «Матуш­ка, видишь, в чем дело: Писи­страт спит со мной не так, как пола­га­ет­ся спать с женой». Узнав об этом, Алк­мео­ниды, воз­му­щен­ные таким поступ­ком, изгна­ли тиран­на.


XVII

Одна­ко Геро­дот не поже­лал, чтобы лакеде­мо­няне полу­чи­ли от него мень­шую пор­цию зло­сло­вия, чем афи­няне. Любо­пыт­но посмот­реть, как ему уда­лось опо­га­нить Офри­а­да, кото­рым лакеде­мо­няне боль­ше все­го вос­хи­ща­ют­ся и кото­ро­го они чтут боль­ше всех: «При этом гово­рят, что один из трех­сот, остав­ший­ся в живых, Офри­ад, dсчи­тал для себя постыд­ным воз­вра­тить­ся в Спар­ту после того, как това­ри­щи его пали в сра­же­нии, и в Фирее лишил себя жиз­ни» (I, 82). Немно­го выше он гово­рит, что победа была спор­ной меж­ду афи­ня­на­ми, и спар­тан­ца­ми, а здесь, чтобы осра­мить Офри­а­да, утвер­жда­ет, что лакеде­мо­няне были побеж­де­ны: ведь постыд­но жить, потер­пев пора­же­ние, а остать­ся жить, будучи победи­те­лем, — выс­шая честь.


XVIII

Я не буду гово­рить уже о том, что Геро­дот, выста­вив Кре­за достой­ным насмеш­ки тще­слав­ным невеж­дой во всех его делах, в то же вре­мя заяв­ля­ет, что, попав в плен, Крез стал руко­во­ди­те­лем и совет­ни­ком Кира (I, 32, 71, 77), кото­рый, по обще­му мне­нию, был пер­вым из всех царей по уму, доб­ро­де­те­ли и высо­ко­му духу (I, 90, 155, 237). Един­ст­вен­ное доб­рое дело, eкото­рое Геро­дот при­пи­сы­ва­ет Кре­зу, — это при­не­се­ние им мно­го­чис­лен­ных и доро­гих даров богам (I, 92); одна­ко он же не упус­ка­ет слу­чая пока­зать, что это при­не­се­ние даров было самым кощун­ст­вен­ным делом Кре­за. Он рас­ска­зы­ва­ет, что еще при жиз­ни сво­его отца Пан­та­ле­онт, брат Кре­за, всту­пил с ним в борь­бу за цар­скую власть. Когда Крез всту­пил на пре­стол, он пре­дал смерт­ной каз­ни одно­го из соучаст­ни­ков и дру­зей Пан­та­ле­он­та, знат­но­го чело­ве­ка, рас­тер­зав его на валяль­ном гребне, а из его иму­ще­ства сде­лал посвя­ще­ния и послал их в дар богам (I, 92). Мидя­нин Дей­ок полу­чил власть бла­го­да­ря доб­ле­сти и спра­вед­ли­во­сти; Геро­дот утвер­жда­ет, что он не был таким по при­ро­де, но толь­ко fпри­киды­вал­ся спра­вед­ли­вым (I, 96).


XIX

Но оста­вим в покое дела вар­ва­ров; с нас доста­точ­но и того, что он сооб­ща­ет при опи­са­нии дел гре­ков. Так, он гово­рит (I, 143, 146): «Афи­няне и бо́льшая часть дру­гих ионян сты­дят­ся сво­его наиме­но­ва­ния; они не жела­ют назы­вать­ся ионя­на­ми и избе­га­ют это­го назва­ния… Те же из них, кото­рые счи­та­ют себя наи­бо­лее знат­ны­ми, — те, что отпра­ви­лись в коло­нии из афин­ско­го при­та­нея, — про­из­ве­ли свое потом­ство от вар­вар­ских жен­щин, убив их отцов, мужей и детей. Поэто­му жен­щи­ны и вве­ли обы­чай, закреп­лен­ный клят­вой и пере­да­вае­мый от мате­ри к доче­ри: нико­гда не есть за одним сто­лом с мужем, нико­гда не назы­вать соб­ст­вен­но­го мужа по име­ни. 859Нынеш­ние миле­тяне про­ис­хо­дят от этих жен­щин». Далее, заме­тив, что чисто­кров­ны­ми ионя­на­ми явля­ют­ся те, кото­рые… справ­ля­ют Апа­ту­рии, он добав­ля­ет (I, 147): «А празд­не­ство это справ­ля­ют все ионяне, кро­ме жите­лей Эфе­са и Коло­фо­на».


Итак, жите­лей этих горо­дов он исклю­чил из чис­ла бла­го­род­ных людей.


XX

«Пак­тия, отло­жив­ше­го­ся от Кира, жите­ли Ким [пере­сла­ли в Мити­ле­ну, а]6 мити­ле­няне гото­вы были выдать за извест­ное воз­на­граж­де­ние; точ­но опре­де­лить сум­му я не могу» (I, 160). Хоро­шо, что он хоть не ука­зы­ва­ет точ­ной сум­мы; но доста­точ­но того, что, не имея точ­ных дан­ных, он при­пи­сы­ва­ет гре­че­ско­му государ­ству такое позор­ное дея­ние. Геро­дот про­дол­жа­ет: «Хиос­цы выве­ли из хра­ма Афи­ны Гра­до­дер­жа­тель­ни­цы Пак­тия, bпере­ве­зен­но­го к ним, и выда­ли пер­сам; хиос­цы сде­ла­ли это, полу­чив в награ­ду за это Атар­ней». Одна­ко Харон Ламп­сак­ский, жив­ший рань­ше Геро­до­та, рас­ска­зы­вая исто­рию с Пак­ти­ем, не при­пи­сы­ва­ет ни мити­ле­ня­нам, ни хиос­цам подоб­но­го нече­стия, но пишет дослов­но сле­дую­щее: «Пак­тий же, узнав, что при­бли­жа­ет­ся пер­сид­ское вой­ско, бежал сна­ча­ла в Мити­ле­ну, а затем в Хиос. И Киру уда­лось захва­тить его».


XXI

В третьей кни­ге, рас­ска­зы­вая о похо­де лакеде­мо­нян на тиран­на Поли­кра­та (III, 47), Геро­дот заме­ча­ет, что сами самос­цы пола­га­ют и утвер­жда­ют, cчто лакеде­мо­няне пошли похо­дом на Самос из бла­го­дар­но­сти за то, что те при­шли к ним на помощь в их войне про­тив мес­се­нян, для того чтобы вер­нуть изгнан­ных граж­дан и бороть­ся с тиран­ном; но лакеде­мо­няне, по сло­вам Геро­до­та, отри­ца­ют, что тако­ва была при­чи­на их похо­да, и гово­рят, что они при­шли не для того, чтобы помочь им, и не для того, чтобы осво­бо­дить их, а для того, чтобы отмстить самос­цам за то, что те ото­бра­ли у них какой-то кра­тер, послан­ный ими Кре­зу, а так­же пан­цырь, полу­чен­ный ими от Ама­си­са. В дей­ст­ви­тель­но­сти же мы не зна­ем из тех вре­мен ни одно­го государ­ства, столь рев­ну­ю­ще­го о сла­ве и столь нена­видя­ще­го тиран­нов, как Лакеде­мон. dПусть Геро­дот ска­жет, ради како­го пан­цы­ря или ради како­го кра­те­ра спар­тан­цы изгна­ли Кип­се­лидов из Корин­фа и Амбра­кии, Лигда­мида — из Нак­со­са, Писи­стра­ти­дов — из Афин, Эсхи­на — из Сики­о­на, Сим­ма­ха — из Фасо­са, Авлия — из Фокеи, Ари­сто­ге­на — из Миле­та и под пред­во­ди­тель­ст­вом царя Лео­ти­хида поло­жи­ли конец вла­сти оли­гар­хов в Фес­са­лии, лишив вла­сти Ари­сто­меда и Анге­ла?[1] В дру­гих трудах об этом напи­са­но подроб­нее; но по Геро­до­ту все поведе­ние спар­тан­цев было пре­де­лом низо­сти и глу­по­сти, если они сами же отвер­га­ли то, что мог­ло явить­ся спра­вед­ли­вей­шим и бла­го­род­ней­шим пово­дом их похо­да, и откры­то заяв­ля­ли, eчто напа­да­ют на несчаст­ных людей, попав­ших в беду, из-за зло­па­мят­но­сти и мелоч­но­сти.


XXII

Но лакеде­мо­нян он задел сво­им пером пото­му, что они, как бы то ни было, нахо­ди­лись на пути его рас­ска­за; Коринф­ское же государ­ство, хотя оно и не име­ло ника­ко­го отно­ше­ния к его рас­ска­зу, он, тем не менее, не оста­вил в покое и (как гово­рит­ся, мимо­хо­дом) облил самой отвра­ти­тель­ной и гряз­ной кле­ве­той. Он гово­рит (III, 48): «Корин­фяне со сво­ей сто­ро­ны содей­ст­во­ва­ли тому, чтобы поход про­тив Само­са состо­ял­ся, ибо fи корин­фя­нам… самос­цы… преж­де нанес­ли обиду». Обида эта была тако­ва: «Пери­андр, тиранн Корин­фа послал в Сар­ды к Али­ат­ту для оскоп­ле­ния три­ста маль­чи­ков, детей знат­ней­ших кер­кир­цев. Когда они выса­ди­лись на ост­ро­ве, самос­цы подучи­ли их сесть про­си­те­ля­ми в свя­ти­ли­ще Арте­ми­ды и сохра­ни­ли им жизнь, давая им каж­дый день лепеш­ки из сеза­ма с медом». О тако­го рода «оскорб­ле­нии», нане­сен­ном самос­ца­ми корин­фя­нам, гово­рит Геро­дот, и по этой-то при­чине лакеде­мо­няне были озлоб­ле­ны про­тив них мно­го лет спу­стя: они обви­ня­ли самос­цев в том, что те спас­ли от оскоп­ле­ния три­ста гре­че­ских детей. При­пи­сы­вая корин­фя­нам такой позор­ный посту­пок, он хочет убедить чита­те­ля, что коринф­ская общи­на еще гнус­нее коринф­ско­го тиран­на: ведь Пери­андр мстил кер­кир­цам за убий­ство сво­его сына; а чего ради корин­фяне мсти­ли самос­цам, высту­пив­шим 860про­тив тако­го жесто­ко­го и звер­ско­го пре­ступ­ле­ния тиран­на? При­том же еще про­яви­ли они такую зло­па­мят­ность и ярость, мстя через три поко­ле­ния за обиду, нане­сен­ную тем самым тиран­нам, сверг­нув кото­рых, они толь­ко и дума­ли о том, как бы сте­реть и уни­что­жить вся­кий след и вся­кое вос­по­ми­на­ние о них, — настоль­ко тяже­ла и нена­вист­на была им власть этих тиран­нов. Но допу­стим, что в этом заклю­ча­лась обида, нане­сен­ная самос­ца­ми корин­фя­нам; как же ото­мсти­ли корин­фяне самос­цам? Ведь если бы они дей­ст­ви­тель­но были озлоб­ле­ны про­тив самос­цев, им сле­до­ва­ло бы не под­го­ва­ри­вать лакеде­мо­нян идти похо­дом на Поли­кра­та, а наобо­рот, отго­ва­ри­вать их от это­го похо­да, чтобы по свер­же­нии тиран­на самос­цы не ста­ли сво­бод­ны­ми и не пере­ста­ли быть раба­ми. bНо важ­нее все­го сле­дую­щее: поче­му корин­фяне были озлоб­ле­ны на самос­цев за то, что они поже­ла­ли спа­сти кер­кир­ских детей, хотя и не смог­ли это­го сде­лать, а на книдян, кото­рые спас­ли и вер­ну­ли их назад, не воз­во­ди­ли ника­ко­го обви­не­ния? К тому же кер­кир­цы, рас­ска­зы­вая об этом, почти не упо­ми­на­ют о самос­цах, но зато хоро­шо пом­нят о книдя­нах, и ими уста­нов­ле­ны поче­сти и изда­ны почет­ные декре­ты в честь книдян, и книдяне у них осво­бож­де­ны от нало­гов. Дей­ст­ви­тель­но, имен­но книдяне, при­плыв к ост­ро­ву, выгна­ли из свя­ти­ли­ща при­став­лен­ных Пери­ан­дром сто­ро­жей, а сами, взяв на свои кораб­ли маль­чи­ков, пере­вез­ли их в Кер­ки­ру, как рас­ска­зы­ва­ют Анте­нор в «Исто­рии Кри­та» и Дио­ни­сий Хал­кид­ский в «Осно­ва­ни­ях горо­дов». cВпро­чем, сами же самос­цы могут слу­жить свиде­те­ля­ми того, что лакеде­мо­няне совер­ши­ли поход не затем, чтобы ото­мстить самос­цам, а затем, чтобы осво­бо­дить их от тиран­на и спа­сти. Ибо спар­ти­а­ту Архию, кото­рый пал, доб­лест­но сра­жа­ясь в этой войне, как они гово­рят, была соору­же­на на Само­се гроб­ни­ца за счет государ­ства, и в честь его уста­нов­ле­ны обряды; пото­му и потом­ки это­го мужа все­гда дру­же­ст­вен­но и сочув­ст­вен­но отно­си­лись к самос­цам, как свиде­тель­ст­ву­ет сам же Геро­дот (III, 55).


XXIII

В пятой кни­ге (V, 63) он гово­рит, что Кли­сфен, один из пер­вых и знат­ней­ших мужей в Афи­нах, dпод­ку­пил Пифию, чтобы она дава­ла лож­ные пред­ска­за­ния, посто­ян­но тре­буя от лакеде­мо­нян, чтобы они осво­бо­ди­ли Афи­ны от тиран­нов. Таким обра­зом, Геро­дот и это спра­вед­ли­вей­шее и пре­крас­ней­шее дело опу­тал кле­ве­той, обви­нив Дель­фы в неслы­хан­ном кощун­стве и обмане; он отнял у бога его пре­крас­ный и бла­гой про­ро­че­ский дар, достой­ный Феми­ды, участ­ву­ю­щей, как гово­рят, в состав­ле­нии про­ро­честв Апол­ло­на. Иса­гор же, по его сло­вам, не пре­пят­ст­во­вал свя­зи Клео­ме­на с его женой, кото­рую тот часто посе­щал (V, 70). По сво­ей при­выч­ке он, чтобы полу­чи­лось впе­чат­ле­ние доб­ро­со­вест­но­сти, при­ме­ши­ва­ет к сво­им поно­ше­ни­ям и кое-какие похва­лы; «Иса­гор, — гово­рит он (V, 66), — про­ис­хо­дил из знат­но­го дома, но назвать его дале­ких пред­ков я не могу: eя знаю лишь, что его соро­ди­чи при­но­сят жерт­вы Зев­су Карий­ско­му». Что за веж­ли­вый и дипло­ма­тич­ный писа­тель! Вме­сто того, чтобы ска­зать, что пред­ки Иса­го­ра жили где-то на краю зем­ли и были не афи­ня­на­ми, а вар­ва­ра­ми-карий­ца­ми, он скром­но заяв­ля­ет, что они чти­ли Карий­ско­го Зев­са. Что же каса­ет­ся Ари­сто­ги­то­на, то его он уже не кос­вен­ны­ми, околь­ны­ми путя­ми, а пря­мым путем, так ска­зать, через глав­ные ворота, изго­ня­ет в Фини­кию. Он гово­рит, что Ари­сто­ги­тон по сво­им отда­лен­ным пред­кам про­ис­хо­дил от Гефи­ре­ев, а эти Гефи­реи про­ис­хо­ди­ли не из Эре­трии на Евбее, как дума­ют неко­то­рые, а были фини­ки­я­на­ми, о чем он узнал сам из непо­сред­ст­вен­ных рас­спро­сов. (V, 57). Геро­дот не в силах лишить лакеде­мо­нян чести осво­бож­де­ния Афин от тиран­нов, но он стре­мит­ся, по край­ней, мере, све­сти на нет и опо­га­нить это бла­го­род­ней­шее дело самым позор­ным поступ­ком: fон гово­рит, что они вско­ре рас­ка­я­лись, счи­тая, что посту­пи­ли непра­виль­но, когда в уго­ду под­лож­ным пред­ска­за­ни­ям изгна­ли из их оте­че­ства тиран­нов, сво­их соб­ст­вен­ных ксе­нов, обе­щав­ших под­чи­нить им Афи­ны, и пере­да­ли государ­ство небла­го­дар­но­му демо­су. Тогда они при­зва­ли Гип­пия из Сигея, чтобы устро­ить его воз­вра­ще­ние в Афи­ны (V, 91), но корин­фяне высту­пи­ли с реча­ми про­тив них и откло­ни­ли их от это­го наме­ре­ния, при­чем Сосикл7 подроб­но рас­ска­зал, какие беды при­чи­ни­ли Коринф­ско­му государ­ству тиран­ны Кип­сел и Пери­андр (V, 92). 861Из этих пре­ступ­ле­ний Пери­андра не было ниче­го более жесто­ко­го и отвра­ти­тель­но­го, чем отправ­ка трех­сот маль­чи­ков на оскоп­ле­ние… А ведь, по сло­вам Геро­до­та, корин­фяне зло­па­мят­ст­во­ва­ли и гне­ва­лись на самос­цев имен­но за то, что они похи­ти­ли детей и вос­пре­пят­ст­во­ва­ли, чтобы они под­верг­лись тако­му несча­стью, — корин­фяне, ока­зы­ва­ет­ся, счи­та­ли себя оскорб­лен­ны­ми этим! Таки­ми про­ти­во­ре­чи­я­ми и пута­ни­цей напол­нен труд его вслед­ст­вие его зло­коз­нен­но­сти, про­ни­каю­щей под вся­ки­ми пред­ло­га­ми во все части его рас­ска­за.


XXIV

В даль­ней­ших гла­вах Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет о похо­де на Сар­ды (V, 99—103) все, что толь­ко мож­но, чтобы пре­умень­шить заслу­ги гре­ков и изо­бра­зить дело в дур­ном све­те. Те суда, кото­рые афи­няне посла­ли для того, чтобы помочь ионя­нам, отпав­шим от царя, bон посмел назвать «источ­ни­ком бед» (V, 97) за то толь­ко, что они сде­ла­ли попыт­ку осво­бо­дить от ига вар­ва­ров столь вели­кие и мно­го­чис­лен­ные гре­че­ские горо­да; что же каса­ет­ся эре­трий­цев, то о них он едва упо­ми­на­ет мимо­хо­дом, вовсе умол­чав о их вели­кой и слав­ной победе. Когда уже нача­лись вол­не­ния в Ионии и под­плы­вал уже цар­ский флот, эре­трий­цы, вый­дя в откры­тое море навстре­чу кипря­нам, сра­зи­лись с ними в Пам­фи­лий­ском море; затем, повер­нув назад к бере­гу и оста­вив кораб­ли в Эфе­се, они напа­ли на Сар­ды и оса­ди­ли Арта­фер­на, бежав­ше­го в акро­поль, желая, чтобы была сня­та оса­да с Миле­та. cИм уда­лось достичь это­го и отвлечь от Миле­та вра­гов, при­шед­ших в неопи­су­е­мый страх. Когда же на них обру­ши­лись огром­ные пол­чи­ща вра­гов, они отсту­пи­ли. Это сооб­ща­ет Лиса­ний из Малл в сво­ем сочи­не­нии об Эре­трии и ряд дру­гих авто­ров. Было бы достой­ным делом, если не по дру­гим при­чи­нам, то хотя бы за взя­тие и раз­ру­ше­ние горо­да, про­сла­вить этот муже­ст­вен­ный подвиг. Но Геро­дот не толь­ко не дела­ет это­го, но еще и сооб­ща­ет, что гре­ки были раз­би­ты вар­ва­ра­ми и про­гна­ны на суда, хотя Харон из Ламп­са­ка не сооб­ща­ет ниче­го подоб­но­го, а рас­ска­зы­ва­ет дослов­но сле­дую­щее: «Афи­няне выплы­ли на два­дца­ти три­эрах на помощь ионий­цам; они пошли на Сар­ды dи взя­ли весь рай­он Сард, кро­ме лишь цар­ской кре­по­сти; выпол­нив это, они вер­ну­лись в Милет».


XXV

В шестой кни­ге он рас­ска­зы­ва­ет (VI, 108) о пла­тей­цах, — что они сами хоте­ли отдать­ся на милость спар­ти­а­там, но те посо­ве­то­ва­ли им луч­ше обра­тить­ся к афи­ня­нам, как к их бли­жай­шим соседям, име­ю­щим доста­точ­но сил, чтобы помочь им. К это­му он при­бав­ля­ет не в виде подо­зре­ния или догад­ки, а так, как буд­то это ему точ­но извест­но: «Такой совет пода­ли лакеде­мо­няне не столь­ко из рас­по­ло­же­ния к пла­тей­цам, сколь­ко из жела­ния обре­ме­нить афи­нян вой­на­ми с бео­тий­ца­ми». Если не при­знать, что Геро­дот — зло­коз­нен­ный чело­век, при­дет­ся допу­стить, eчто лакеде­мо­няне ковар­ны и зло­коз­нен­ны, что афи­няне ста­ли жерт­вой обма­на вслед­ст­вие их соб­ст­вен­ной глу­по­сти и что ответ, дан­ный пла­тей­цам, был вызван не рас­по­ло­же­ни­ем и ува­же­ни­ем к ним, а послу­жил лишь пово­дом к гото­вив­шей­ся войне.


XXVI

С пол­ной несо­мнен­но­стью мож­но ули­чить Геро­до­та во лжи, имев­шей целью опо­ро­чить лакеде­мо­нян, на осно­ва­нии его рас­ска­за о пол­но­лу­нии, кото­ро­го яко­бы дожи­да­лись лакеде­мо­няне и на кото­рое они ссы­ла­лись, не желая идти на помощь афи­ня­нам в Мара­фон. Не толь­ко лакеде­мо­няне участ­во­ва­ли в десят­ках тысяч дру­гих похо­дов и битв в пер­вой поло­вине меся­ца, не дожи­да­ясь пол­но­лу­ния, но и к этой бит­ве, про­ис­шед­шей 6-го боэд­ро­ми­о­на, они лишь немно­го опозда­ли, так что, при­дя на место боя, виде­ли еще тру­пы (VI, 120). fОдна­ко по пово­ду пол­но­лу­ния он напи­сал сле­дую­щее (VI, 106): «Для них было невоз­мож­но высту­пить немед­лен­но, так как они не жела­ли нару­шать обы­чай: был 9-й день меся­ца; они заяви­ли, что 9-го чис­ла они не высту­пят, ибо еще не насту­пи­ло пол­но­лу­ние. Итак, они жда­ли пол­но­лу­ния». Ты, Геро­дот, отно­сишь пол­но­лу­ние к нача­лу меся­ца, хотя в дей­ст­ви­тель­но­сти оно быва­ет в середине меся­ца, и ста­вишь вверх нога­ми в одно и то же вре­мя и небо, и дни, и все вещи. А ты взял­ся напи­сать «Исто­рию Гре­ции»! 862Будучи таким рев­ност­ным сто­рон­ни­ком Афин, ты не рас­ска­зал даже о про­цес­сии к хра­му Агры (Арте­ми­ды Охот­ни­цы), кото­рую устра­и­ва­ют до наших дней как дань бла­го­дар­но­сти Гека­те за победу. Впро­чем, это может слу­жить осно­ва­ни­ем для того, чтобы не верить поро­ча­ще­му Геро­до­та слу­ху, буд­то за свою лесть Афи­нам он полу­чил от них мно­го денег. Дей­ст­ви­тель­но, если бы он про­чел это место афи­ня­нам, они с воз­му­ще­ни­ем отверг­ли бы его рас­сказ, буд­то Филип­пид при­был в Спар­ту для того, чтобы при­звать лакеде­мо­нян участ­во­вать в бит­ве, 9-й день меся­ца, т. е.] после бит­вы, а при­был он в Спар­ту, по сло­вам афи­нян, на сле­дую­щий же день после отправ­ле­ния. bНеуже­ли же у афи­нян был обы­чай при­гла­шать союз­ни­ков на помощь уже после того, как они победи­ли вра­гов? А о том, что Геро­дот полу­чил в дар от афин­ско­го наро­да десять талан­тов соглас­но пред­ло­же­нию, вне­сен­но­му в народ­ное собра­ние Ани­том, сооб­ща­ет Диилл, муж, поль­зу­ю­щий­ся боль­шим авто­ри­те­том в исто­рии.


В рас­ска­зе о Мара­фон­ской бит­ве Геро­дот, по мне­нию боль­шин­ства исто­ри­ков, свел на нет это сра­же­ние, дав пре­умень­шен­ное чис­ло тру­пов, остав­ших­ся на поле бит­вы (VI, 117): ведь, как гово­рят (Xen. Anab., III, 2, 72; Schol. Aris­toph. Nu­bes, 660), афи­няне дали обет при­не­сти в жерт­ву Арте­ми­де Охот­ни­це столь­ко коз, сколь­ко они убьют вар­ва­ров, но, когда после сра­же­ния чис­ло тру­пов ока­за­лось столь боль­шим, что их невоз­мож­но было сосчи­тать, они в осо­бом поста­нов­ле­нии народ­но­го собра­ния про­си­ли про­ще­ния у боги­ни и раз­ре­ше­ния при­но­сить cей в жерт­ву по пяти­сот коз еже­год­но.


XXVII

Но об этом я уже не ста­ну гово­рить и перей­ду к тому, что было после сра­же­ния. Он гово­рит (VI, 175): «На осталь­ных кораб­лях вар­ва­ры сно­ва отплы­ли в море и, захва­тив с собой из Эре­трии тех рабов, кото­рых они оста­ви­ли на ост­ро­ве, поплы­ли кру­гом Суния, рас­счи­ты­вая подой­ти к горо­ду рань­ше афи­нян. У афи­нян воз­ник­ло подо­зре­ние, что этот замы­сел вну­шен был пер­сам про­ис­ка­ми Алк­мео­нидов, пото­му что, соглас­но уго­во­ру, они буд­то бы под­ня­ли в уго­ду пер­сам щит уже в то вре­мя, когда пер­сы сно­ва взо­шли на кораб­ли. Итак, пер­сы плы­ли кру­гом Суния». Не будем уже гово­рить о том, что Геро­дот назы­ва­ет здесь раба­ми эре­трий­цев, не усту­пав­ших в храб­ро­сти и в доб­ле­сти нико­му из гре­ков dи под­верг­ших­ся судь­бе, недо­стой­ной их бла­го­род­ства; не так уже важ­но и то, что он чер­нит Алк­мео­нидов, к кото­рым при­над­ле­жа­ли знат­ней­шие семьи и слав­ней­шие мужи. Но дело в том, что Геро­дот сво­дит на нет все выдаю­ще­е­ся зна­че­ние и вели­чие этой слав­ной победы: полу­ча­ет­ся впе­чат­ле­ние, что это не гигант­ская борь­ба и не заме­ча­тель­ный подвиг, а, как гово­рят хули­те­ли и зло­же­ла­те­ли, «неболь­шая стыч­ка с вар­ва­ра­ми, уже сев­ши­ми на суда». Как же ина­че, если, по сло­вам Геро­до­та, вар­ва­ры вовсе не пере­ру­би­ли поспеш­но при­чаль­ные кана­ты и не обра­ти­лись в поспеш­ное бег­ство, вве­рив себя вет­ру, кото­рый отнес бы их подаль­ше от Атти­ки. eНо дело обсто­я­ло совсем не так: в Афи­нах для них был под­нят щит как сиг­нал пре­да­тель­ства; они под­плы­ли к горо­ду, наде­ясь захва­тить его, и, спо­кой­но обо­гнув Суний, появи­лись в виду Фале­ра, при­чем пре­да­те­ля­ми были пер­вей­шие и слав­ней­шие из граж­дан, поте­ряв­шие надеж­ду на спа­се­ние горо­да. Прав­да, в даль­ней­шем он ста­ра­ет­ся снять это обви­не­ние с Алк­мео­нидов, но лишь для того, чтобы обви­нить в пре­да­тель­стве каких-то дру­гих афи­нян: «Одна­ко нель­зя отри­цать того, что щит был под­нят: это дей­ст­ви­тель­но было», гово­рит он (VI, 124), — не ина­че, как он сам видел этот щит! Одна­ко если афи­няне нанес­ли сокру­шаю­щую победу, это­го быть не мог­ло: а если бы щит и был под­нят, то вар­ва­ры не мог­ли бы его видеть,f так как они бежа­ли на кораб­ли, спе­ша и крайне изму­чен­ные, стра­дая от ран, нане­сен­ных стре­ла­ми и меча­ми; и дума­ли толь­ко о том, как бы с вели­чай­шей поспеш­но­стью поки­нуть это место. Его новые лице­мер­ные попыт­ки (VI, 123) оправ­дать Алк­мео­нидов в пре­ступ­ле­ни­ях, кото­рые он сам же впер­вые им при­пи­сал (он гово­рит: «Я удив­ля­юсь и не верю рас­ска­зам, буд­то Алк­мео­ниды по сго­во­ру под­ня­ли, сиг­на­ли­зи­руя пер­сам, щит, желая, чтобы афи­няне были под вла­стью Гип­пия»), напо­ми­на­ют мне застоль­ную шуточ­ную пес­ню:


Не убе­гай, рак; за это я тебя потом отпу­щу!

Зачем ты так ста­ра­ешь­ся пой­мать их, если, пой­мав, все рав­но соби­ра­ешь­ся их отпу­стить? 863Ты обви­ня­ешь их, а затем защи­ща­ешь; ты пишешь кле­вет­ни­че­ские вещи про­тив зна­ме­ни­тых людей, а затем сам же от этой кле­ве­ты отка­зы­ва­ешь­ся. Оче­вид­но, ты сам себе не веришь: ведь рас­сказ о том, что Алк­мео­ниды под­ня­ли щит, сиг­на­ли­зи­руя побеж­ден­ным и бегу­щим вар­ва­рам, ты сам же выду­мал. Но даже и в том месте, где ты оправ­ды­ва­ешь Алк­мео­нидов, ты ведешь себя как сико­фант. Если они (VI, 121) «дока­за­ли свою нена­висть к тиран­нам в такой же или боль­шей мере, чем Кал­лий, сын Фенип­па, отец Гип­по­ни­ка», как ты пишешь в этом месте, то как при­ми­рить с этим тот заго­вор про­тив оте­че­ства, о кото­ром ты пишешь в пер­вой кни­ге (I, 60), где ты рас­ска­зы­ва­ешь, что они, пород­нив­шись с Писи­стра­том, вер­ну­ли его из изгна­ния и вос­ста­но­ви­ли во вла­сти тиран­на bи что они не изгна­ли бы его вто­рич­но, если бы он не был обли­чен в том, что сожи­тель­ст­ву­ет со сво­ей женой не так, как пола­га­ет­ся? Вот какая здесь пута­ни­ца у Геро­до­та! Сея кле­ве­ту и подо­зре­ния про­тив Алк­мео­нидов, он в то же вре­мя вос­хва­ля­ет Кал­лия, сына Фенип­па, и не забы­ва­ет упо­мя­нуть о его сыне Гип­по­ни­ке, кото­рый был в его вре­мя одним из самых бога­тых афи­нян. Он не остав­ля­ет ника­ких сомне­ний в том, что вста­вил заме­ча­ние о Кал­лии не пото­му, что это тре­бо­ва­лось по ходу исто­ри­че­ско­го рас­ска­за, а из жела­ния под­слу­жить­ся и уго­дить Гип­по­ни­ку.


XXVIII

Все зна­ют, и это несо­мнен­но, что аргос­цы не отка­за­лись от сою­за с гре­ка­ми, а толь­ко жела­ли устро­ить так, чтобы им не при­шлось быть в посто­ян­ном под­чи­не­нии у лакеде­мо­нян, их злей­ших вра­гов; cГеро­дот же при­ду­мал ковар­ную при­чи­ну их поведе­ния. Он пишет (VII, 150): «После того, как гре­ки ста­ли при­гла­шать их в свой союз, они обра­ти­лись к лакеде­мо­ня­нам с тре­бо­ва­ни­ем усту­пить им часть сво­ей вла­сти, ибо они зара­нее зна­ли, что лакеде­мо­няне им в этом не усту­пят и они полу­чат пред­лог, чтобы оста­вать­ся в покое». Он утвер­жда­ет (VII, 151), что Арта­к­серк­су напом­ни­ли об этом впо­след­ст­вии послы аргос­цев, при­шед­шие в Сузы, а он ска­зал им, что «нет ни одно­го горо­да, кото­рый был бы так дру­же­ст­вен ему, как Аргос». Затем, желая, по сво­ей при­выч­ке, заву­а­ли­ро­вать то, что ска­зал, Геро­дот при­бав­ля­ет (VII, 152), что ему об этом ниче­го неиз­вест­но досто­вер­но, но он зна­ет, что у всех людей есть свои гре­хи, и, зна­чит, «поведе­ние арги­вян не было самым позор­ным». d«Я обя­зан, — гово­рит он, — пере­да­вать то, что гово­рят, но верить все­му не обя­зан; это заме­ча­ние име­ет силу для все­го мое­го повест­во­ва­ния. Дей­ст­ви­тель­но, гово­рят и то, что аргос­цы при­гла­си­ли пер­сид­ско­го царя идти на Гре­цию после того, как вой­на их с лакеде­мо­ня­на­ми ока­за­лась неудач­ной и когда сво­е­му тогдаш­не­му поло­же­нию они гото­вы были пред­по­честь все».


Сам же Геро­дот рас­ска­зы­ва­ет (ср. III, 20, 22), что эфи­оп ска­зал о мир­ре и пур­пу­ре: «Даже ума­ще­ния и одеж­ды пер­сов — и те ковар­ны». eНе то же ли самое мож­но ска­зать о самом Геро­до­те: «Даже самые сло­ва и обо­роты Геро­до­та — и те ковар­ны —


Уверт­ли­вый, змее­по­доб­ный ум!» (Eurip. Androm. 448).

Подоб­но тому, как живо­пис­цы дела­ют бле­стя­щие пред­ме­ты еще более ярки­ми, сгу­щая тень вокруг них, он сво­и­ми отри­ца­ни­я­ми еще усу­губ­ля­ет кле­ве­ту, а ого­вор­ка­ми уси­ли­ва­ет подо­зри­тель­ность чита­те­ля. Слов нет: не при­няв уча­стия в войне про­чих гре­ков про­тив вар­ва­ров, но из-за борь­бы с лакеде­мо­ня­на­ми за геге­мо­нию усту­пив им место на поле доб­ле­сти, они посра­ми­ли Герак­ла, сво­его бла­го­род­но­го пред­ка. Луч­ше было бы бороть­ся за сво­бо­ду гре­ков под началь­ст­вом каких-либо сиф­ний­цев или киф­ний­цев, чем из-за сопер­ни­че­ства о вла­сти fсо спар­ти­а­та­ми не при­нять уча­стия в столь слав­ной и кро­во­про­лит­ной борь­бе. Но если не кто иной, как арги­вяне, при­зва­ли пер­сов к похо­ду на Гре­цию из-за неудач­но­го хода сво­ей вой­ны с лакеде­мо­ня­на­ми, то чем же объ­яс­нить, что они не ста­ли откры­то на сто­ро­ну пер­сов (οὐκ ἐμή­διζον), когда те уже при­шли в Гре­цию; или, если арги­вяне поче­му-либо не хоте­ли откры­то высту­пить на сто­роне царя, то поче­му они, остав­шись един­ст­вен­ной воору­жен­ной силой в Пело­пон­не­се, не разо­ря­ли Лако­ни­ки, не попы­та­лись ото­брать Фирею и вооб­ще не напа­да­ли на лакеде­мо­нян и не доса­жда­ли им? 864А ведь они мог­ли нане­сти боль­шой вред гре­кам, если бы не дали спар­тан­цам воз­мож­но­сти высту­пить в Пла­теи с таким силь­ным тяже­ло­во­ору­жен­ным вой­ском!


XXIX

Зато в этом же месте сво­его труда он воз­ве­ли­чил афи­нян, про­воз­гла­сив их (VII, 139) спа­си­те­ля­ми Гре­ции. В этом слу­чае он посту­пил пра­виль­но и спра­вед­ли­во; но беда в том, что он к сво­им похва­лам при­со­еди­нил обиль­ные поно­ше­ния. Он гово­рит: «Лакеде­мо­няне были бы пре­да­ны осталь­ны­ми гре­ка­ми; остав­шись без союз­ни­ков и совер­шив бле­стя­щие подви­ги, они либо пали бы смер­тью храб­рых, либо еще до это­го, увидя, что все осталь­ные гре­ки сто­ят на сто­роне пер­сов, заклю­чи­ли бы с пер­са­ми согла­ше­ние». Ясно, он не для того гово­рит это, чтобы похва­лить афи­нян, bно хва­лит афи­нян, чтобы очер­нить всех осталь­ных гре­ков. И мож­но ли этим воз­му­щать­ся, когда он на каж­дом шагу жесто­ко и до пре­сы­ще­ния позо­рит фиван­цев и фокид­цев, обви­няя их (VIII, 30), — хотя они под­вер­га­ли свою жизнь опас­но­сти за Гре­цию, — не в том, что они совер­ши­ли пре­да­тель­ство, а в том, что они, по его мне­нию, мог­ли его совер­шить? Что же каса­ет­ся самих лакеде­мо­нян, то для него дело не ясно, и он затруд­ня­ет­ся ска­зать, погиб­ли ли бы они, сра­жа­ясь, или отда­лись бы во власть вра­гов; оче­вид­но, дока­за­тель­ства, дан­ные ими у Фер­мо­пил, он счи­та­ет мел­ки­ми и ничтож­ны­ми.


XXX

Рас­ска­зы­вая (VII, 190) о кораб­ле­кру­ше­нии, постиг­шем цар­ский флот, cон при­бав­ля­ет: «Когда на берег было выбро­ше­но мно­го дра­го­цен­но­стей, Ами­нокл, сын Кре­си­на, маг­не­си­ец, полу­чил боль­шую выго­ду, собрав огром­ное чис­ло золотых вещей и мно­го денег». Одна­ко он исполь­зо­вал и этот слу­чай для того, чтобы уяз­вить: «Бла­го­да­ря этим наход­кам он раз­бо­га­тел, хотя вооб­ще не был счаст­лив: ибо и Ами­нок­ла постиг­ло мрач­ное и горест­ное сыно­убий­ст­вен­ное несча­стье». Вся­ко­му ясно, что он для того внес в свою исто­рию золотые вещи, наход­ку и богат­ства, выбро­шен­ные морем на берег, чтобы полу­чить под­хо­дя­щий пред­лог для сооб­ще­ния об убий­стве Ами­нок­лом сво­его сына.


XXXI

Ари­сто­фан Бео­тий­ский напи­сал, что Геро­дот тре­бо­вал от бео­тий­цев денег, dно не полу­чил их, что он начал было бесе­до­вать с юно­ша­ми и пре­по­да­вать им, но бео­тий­ские вла­сти запре­ти­ли ему это вслед­ст­вие их некуль­тур­но­сти и их враж­деб­но­сти к нау­ке. Это утвер­жде­ние оста­ва­лось бы недо­ка­зан­ным, если бы сам Геро­дот в сво­ем труде не под­твер­ждал, как свиде­тель, обви­не­ний Ари­сто­фа­на: в его сочи­не­нии одни обви­не­ния про­тив фиван­цев пред­став­ля­ют собой ложь, [дру­гие — кле­ве­ту], третьи про­дик­то­ва­ны нена­ви­стью и враж­деб­но­стью к фиван­цам. Он заяв­ля­ет (VII, 172), что фес­са­лий­цы, став на сто­ро­ну пер­сов, пер­во­на­чаль­но сде­ла­ли это из нуж­ды, и в этом он прав. Давая пред­ска­за­ние о том, что все гре­ки, кро­ме афи­нян, пре­да­ли бы лакеде­мо­нян, он ого­ва­ри­ва­ет­ся, что они пре­да­ли бы не по доб­рой воле, а поко­рен­ные пооди­ноч­ке (VII, 139). eОдна­ко фиван­цев он не оправ­ды­ва­ет тем же без­вы­ход­ным поло­же­ни­ем, хотя они посла­ли в Тем­пей­скую доли­ну стра­те­га Мна­мия с пятью­ста­ми вои­на­ми, а в Фер­мо­пи­лы — столь­ко вои­нов, сколь­ко у них попро­сил Лео­нид, и толь­ко эти фиван­цы вме­сте с фес­пий­ца­ми оста­лись с Лео­нидом, осталь­ные же оста­ви­ли поле боя после того, как были окру­же­ны пер­са­ми. Но затем вар­вар, овла­дев про­хо­да­ми, пока­зал­ся в горах; при посред­ни­че­стве сво­его при­я­те­ля и ксе­на спар­ти­а­та Дема­ра­та вождь фиван­ских оли­гар­хов Атта­гин заклю­чил союз друж­бы и госте­при­им­ства с пер­сид­ским царем; все гре­ки нахо­ди­лись на кораб­лях, и ника­ко­го пеше­го вой­ска не было вбли­зи Фив. fПри таком поло­же­нии дел фиван­цам ниче­го не оста­ва­лось, как в силу край­ней нуж­ды при­нять мир­ные усло­вия, пред­ло­жен­ные пер­са­ми. Ведь они не име­ли в сво­ем рас­по­ря­же­нии, подоб­но афи­ня­нам, моря и кораб­лей, они не жили, подоб­но спар­тан­цам, в боль­шом отда­ле­нии от пер­сов, в самой глу­бине Гре­ции, — несча­стье постиг­ло их у про­хо­дов, защи­щав­ших их стра­ну, когда они сра­жа­лись одни вме­сте со спар­тан­ца­ми и фес­пий­ца­ми на рас­сто­я­нии полу­то­ра дней пути от горо­да. 865А этот писа­тель настоль­ко спра­вед­лив, что отно­си­тель­но спар­тан­цев охот­но при­зна­ет: «Остав­шись одни и лишив­шись союз­ни­ков, они, веро­ят­но, пошли бы на согла­ше­ние с Ксерк­сом», фиван­цев же за такой посту­пок, совер­шен­ный так­же по край­ней нуж­де, осы­па­ет бра­нью. Он никак не мог вычерк­нуть из исто­рии пре­крас­ней­ший и слав­ней­ший подвиг и заявить, что фиван­цы его не совер­ши­ли но, при­ду­мав для поно­ше­ния лож­ный повод их поведе­ния и под­лый навет, напи­сал сле­дую­щее (VII, 222): «Отпу­щен­ные союз­ни­ки по рас­по­ря­же­нию Лео­нида уда­ли­лись; с лакеде­мо­ня­на­ми оста­лись одни фес­пий­цы и фиван­цы. Из них фиван­цы оста­лись поне­во­ле, про­тив соб­ст­вен­но­го жела­ния, пото­му что Лео­нид удер­жи­вал их при себе в каче­стве залож­ни­ков. bФес­пий­цы, напро­тив, оста­ва­лись совер­шен­но доб­ро­воль­но, объ­явив, что не уйдут и не поки­нут Лео­нида с его вои­на­ми». Не ясно ли после это­го, что Геро­дот руко­во­дил­ся в сво­их отно­ше­ни­ях к фиван­цам какой-то лич­ной зло­бой и нерас­по­ло­же­ни­ем, вслед­ст­вие чего он не толь­ко лжи­во и неспра­вед­ли­во окле­ве­тал Фиван­ское государ­ство, но даже не поза­бо­тил­ся о том, чтобы его кле­ве­та была убеди­тель­ной и чтобы он, про­ти­во­ре­ча сам себе на рас­сто­я­нии несколь­ких [строк], не про­из­во­дил на людей впе­чат­ле­ния лгу­ще­го созна­тель­но? Ибо он начи­на­ет с сооб­ще­ния о том, что (VII, 220) «Лео­нид пред­ло­жил союз­ни­кам воз­вра­тить­ся домой, видя, как мало в них энту­зи­аз­ма и как мало име­ют они охоты под­вер­гать­ся опас­но­сти вме­сте с ним», а несколь­ки­ми стро­ка­ми ниже, наобо­рот, гово­рит, что Лео­нид cзадер­жал фиван­цев про­тив их воли, хотя было бы есте­ствен­но, чтобы он про­гнал их даже в том слу­чае, если бы они сами выра­зи­ли жела­ние остать­ся, — посколь­ку их обви­ня­ли в сим­па­ти­ях к пер­сам. Если Лео­нид счи­тал бес­по­лез­ным для себя тех, у кого недо­ста­точ­но энту­зи­аз­ма, какая поль­за ему была от того, что он при­ме­шал к сра­жаю­щим­ся людей, нахо­див­ших­ся на подо­зре­нии? Неуже­ли же царь спар­тан­цев и вождь всей Элла­ды был так глуп, что, имея толь­ко три­ста вои­нов, стал бы удер­жи­вать при себе в каче­стве залож­ни­ков четы­ре­ста тяже­ло­во­ору­жен­ных, хотя в это вре­мя и спе­ре­ди и сза­ди уже тес­ни­ли его вра­ги? Но даже если бы он вна­ча­ле и вел их с собой, дер­жа при себе в каче­стве залож­ни­ков, есте­ствен­но было бы, чтобы эти люди, ока­зав­шись на краю гибе­ли, ушли, не обра­щая вни­ма­ния на Лео­нида, dили чтобы Лео­нид боль­ше боял­ся быть окру­жен­ным ими, чем вар­ва­ра­ми. Но, не гово­ря уже об этом, не сме­шон ли Лео­нид, когда он перед самой сво­ей смер­тью при­ка­зал всем про­чим элли­нам уйти, а фиван­цам запре­тил это сде­лать, чтобы в свой смерт­ный час сохра­нить их для гре­ков? Если же он в самом деле кон­вои­ро­вал этих людей как залож­ни­ков (пра­виль­нее было бы ска­зать — как рабов), он дол­жен был бы не дер­жать их вме­сте с иду­щи­ми на смерть, но пере­дать тем гре­кам, кото­рые ухо­ди­ли с поля бит­вы. Оста­ет­ся толь­ко одна при­чи­на, кото­рая мог­ла побудить Лео­нида оста­вить при себе фиван­цев: быть может, он удер­жал их для того, чтобы они были пере­би­ты? eНо и этот выход закры­ва­ет сам же Геро­дот, ибо он гово­рит сле­дую­щее о пат­рио­ти­че­ской гор­до­сти Лео­нида (VII, 220): «Веро­ят­нее, что Лео­нид ото­слал союз­ни­ков пото­му, что при­ни­мал во вни­ма­ние [ста­рин­ное пред­ска­за­ние] и поже­лал стя­жать сла­ву толь­ко для спар­тан­цев, чем вслед­ст­вие раз­но­гла­сия во мне­ни­ях». Ведь было бы вер­хом тупо­умия — ото­слать союз­ни­ков, чтобы не делить­ся с ними воен­ной сла­вой, а вра­гов удер­жать у себя, чтобы дать им воз­мож­ность участ­во­вать в этой сла­ве? Из того, что про­изо­шло, ясно обрат­ное, — что Лео­нид не толь­ко не счи­тал фиван­цев пре­да­те­ля­ми, но видел в них надеж­ных дру­зей. Ведь когда Лео­нид вел свое вой­ско, он зашел по пути в Фивы, и фиван­цы по его прось­бе раз­ре­ши­ли ему то, что не раз­ре­ши­ли бы нико­му дру­го­му. fОни поз­во­ли­ли ему совер­шить инку­ба­цию в свя­ти­ли­ще Герак­ла, и, когда он там спал, он увидел сно­виде­ние, о кото­ром и рас­ска­зал фиван­цам. Ему при­виде­лось, что во вре­мя страш­ной бури в бес­по­ряд­ке носят­ся по морю и кача­ют­ся на вол­нах все слав­ней­шие и вели­чай­шие горо­да Гре­ции, но над все­ми воз­вы­ша­ют­ся Фивы: они воз­но­сят­ся вверх, к небу, а затем вне­зап­но исче­за­ют. Все это было очень похо­же на то, что впо­след­ст­вии, спу­стя дол­гое вре­мя, дей­ст­ви­тель­но слу­чи­лось с этим горо­дом.


XXXII

866Рас­ска­зы­вая об этой бит­ве, Геро­дот дал так­же невер­ную кар­ти­ну вели­чай­ше­го подви­га Лео­нида: он рас­ска­зы­ва­ет, что там, в тес­ни­нах око­ло Коло­на, пали все; в дей­ст­ви­тель­но­сти же дело обсто­я­ло по-ино­му. Когда гре­ки ночью узна­ли о том, что вра­ги обо­шли их, они выстро­и­лись и дви­ну­лись на вра­же­ский лагерь, — не более и не менее, как на палат­ку царя, желая убить его и погиб­нуть самим вокруг его палат­ки. Частью уби­вая, частью обра­щая в бег­ство тех, кото­рые выхо­ди­ли им навстре­чу, они дошли до палат­ки. Но Ксерк­са там не ока­за­лось; они ста­ли искать его в огром­ном раз­бро­сан­ном лаге­ре и, блуж­дая, bбыли посте­пен­но уни­что­же­ны окру­жив­ши­ми их со всех сто­рон вар­ва­ра­ми. О всех тех подви­гах и мет­ких рече­ни­ях спар­тан­цев, кото­рые опу­стил Геро­дот, я рас­ска­жу в жиз­не­опи­са­нии Лео­нида; одна­ко не худо будет и здесь рас­ска­зать кое-что. Перед выступ­ле­ни­ем Лео­нида в поход спар­тан­цы устро­и­ли в его честь над­гроб­ное состя­за­ние; зри­те­ля­ми на этом состя­за­нии были отцы и мате­ри отправ­ляв­ших­ся. Когда кто-то ска­зал Лео­ниду, что он ведет в бой слиш­ком мало людей, он отве­тил: «Слиш­ком мно­го — ведь они обре­че­ны на смерть». Когда жена во вре­мя его отъ­езда спро­си­ла у него, не ска­жет ли он ей чего-нибудь на про­ща­нье, он ска­зал, обер­нув­шись. «Желаю тебе доб­ро­го мужа и доб­рых детей». cА в Фер­мо­пи­лах, окру­жен­ный, Лео­нид, желая спа­сти от смер­ти двух сво­их соро­ди­чей, дал одно­му из них пись­мо и велел отпра­вить­ся; но тот отка­зал­ся взять пись­мо, ска­зав в гне­ве: «Я пошел с тобой как сорат­ник, а не как весто­но­ша». Дру­го­му он при­ка­зал пере­дать что-то спар­тан­ско­му пра­ви­тель­ству, но тот отве­тил не сло­вом, а делом, взяв щит и заняв свое место в строю. Если бы кто-нибудь дру­гой опу­стил эти фак­ты, это было бы про­сти­тель­но. Но о Геро­до­те, кото­рый собрал и сооб­щил чита­те­лю рас­ска­зы о непри­лич­ном зву­ке, издан­ном Ама­си­сом (II, 162), о том, как вор при­гнал ослов и рас­пре­де­лил мехи с вином (II, 121β), и мно­го дру­гих подоб­ных, никак нель­зя ска­зать, что он не упо­мя­нул об этих собы­ти­ях по недо­смот­ру dили счи­тая пре­крас­ные дела и пре­крас­ные изре­че­ния ниче­го не сто­я­щи­ми; наобо­рот, сле­ду­ет думать, что он сде­лал это из при­страст­но­го нерас­по­ло­же­ния к неко­то­рым из гре­ков.


XXXIII

О фиван­цах он спер­ва гово­рит (VII, 233), что «они сра­жа­лись по при­нуж­де­нию, пока сто­я­ли вме­сте с гре­ка­ми»: оче­вид­но, не толь­ко Ксеркс, но и Лео­нид имел биче­нос­цев, сле­до­вав­ших за вой­ском и застав­ляв­ших фиван­цев вопре­ки их жела­нию сра­жать­ся, под­го­няя их бича­ми. Мож­но ли вооб­ра­зить более кро­во­жад­но­го сико­фан­та, чем Геро­дот, утвер­ждаю­щий, буд­то фиван­цы сра­жа­лись по при­нуж­де­нию, хотя мог­ли спа­стись бег­ст­вом, а пере­шли на сто­ро­ну пер­сов доб­ро­воль­но, хотя пер­сы не ока­за­ли им ника­кой помо­щи? Вслед за этим он пишет (VII, 233), что «в то вре­мя как гре­ки спе­ши­ли занять Колон, фиван­цы отде­ли­лись от них eи с протя­ну­ты­ми впе­ред рука­ми при­бли­зи­лись к вар­ва­рам; при этом они откры­ва­ли сущую прав­ду, что сочув­ст­ву­ют пер­сам, что они дали царю зем­лю и воду, что они яви­лись к Фер­мо­пи­лам по при­нуж­де­нию и не повин­ны в пора­же­нии, поне­сен­ном царем. Таки­ми реча­ми они спас­ли себя, а для под­твер­жде­ния сво­их слов име­ли свиде­те­ля­ми фес­са­лий­цев». Сто­ит вни­ма­ния этот мно­го­слов­ный судеб­ный про­цесс посреди воен­ных кри­ков, вся­ко­го шума, бег­ства одних, пре­сле­до­ва­ния дру­гих, — про­цесс, сопро­вож­дав­ший­ся даже допро­сом свиде­те­лей, ибо в узком про­хо­де, где люди уби­ва­ли и топ­та­ли друг дру­га, фес­са­лий­цы высту­пи­ли защит­ни­ка­ми фиван­цев — оче­вид­но, в упла­ту за то, что неза­дол­го до бит­вы, после захва­та фес­са­лий­ца­ми всей Гре­ции вплоть до Фес­пий, fфиван­цы победи­ли их в сра­же­нии и заста­ви­ли отсту­пить, убив их пред­во­ди­те­ля Лат­та­мия. Тако­вы были отно­ше­ния меж­ду бео­тий­ца­ми и фес­са­лий­ца­ми, нисколь­ко не похо­жие на вза­им­ную сим­па­тию и бла­го­же­ла­тель­ство. Но что же ста­ло с фиван­ца­ми после этих защи­ти­тель­ных речей фес­са­лий­цев? Как рас­ска­зы­ва­ет он сам, «одни из них были пере­би­ты вар­ва­ра­ми, когда фиван­цы еще толь­ко при­бли­жа­лись к ним, на дру­гих, а их было боль­шин­ство, были выжже­ны цар­ские клей­ма, — преж­де все­го на вожде фиван­цев Леон­тиа­де». 867Но вождем фиван­цев под Фер­мо­пи­ла­ми был не Леон­ти­ад, а Ана­к­сандр, как сооб­ща­ют Ари­сто­фан в его «Иссле­до­ва­нии об архон­тах» и Никандр Коло­фон­ский; ни один чело­век, кро­ме Геро­до­та, нико­гда не слы­хал, чтобы фиван­цы были клей­ме­ны Ксерк­сом. Но если бы это было и прав­дой, мы име­ли бы наи­луч­шее сред­ство защи­ты от кле­ве­ты, и Фивы мог­ли бы гор­дить­ся клей­ма­ми, как дока­за­тель­ст­вом того, что Ксеркс счи­тал самы­ми страш­ны­ми сво­и­ми вра­га­ми Лео­нида и Леон­ти­а­да. Ибо, что каса­ет­ся пер­во­го, то он над­ру­гал­ся над его тру­пом, вто­ро­го же заклей­мил еще при жиз­ни. Но Геро­дот в над­ру­га­тель­стве над тру­пом Лео­нида видит дока­за­тель­ство того, что при жиз­ни Лео­нида вар­вар был раз­дра­жен про­тив него боль­ше, bчем про­тив всех дру­гих людей, а про фиван­цев гово­рит, что они были заклей­ме­ны, хотя и были на сто­роне пер­сов, и что даже поз­же, в бит­ве при Пла­те­ях, будучи уже заклей­мен­ны­ми, про­дол­жа­ли рев­ност­но сочув­ст­во­вать пер­сам. По-види­мо­му, Геро­дот мог бы ска­зать то же, что Гип­по­клид (VI, 129), став­ший вверх нога­ми на стол и бол­тав­ший в возду­хе нога­ми: «Геро­до­ту напле­вать на все».


XXXIV

В вось­мой кни­ге он гово­рит (VIII, 4—5), что гре­ки, стру­сив, замыш­ля­ли бег­ство от Арте­ми­сия внутрь Гре­ции и что они не обра­ти­ли вни­ма­ния на прось­бу евбей­цев подо­ждать немно­го, пока они не поме­стят в надеж­ное убе­жи­ще свои семьи и слуг. Так было, по его сло­вам, до тех пор, пока Феми­стокл не под­ку­пил Еври­би­а­да cи коринф­ско­го стра­те­га Адиман­та; лишь после это­го гре­ки оста­лись и при­ня­ли уча­стие в мор­ском сра­же­нии про­тив вар­ва­ров. Но даже Пин­дар, при­над­ле­жав­ший к государ­ству не союз­но­му, а обви­нен­но­му в сочув­ст­вии пер­сам, упо­мя­нув об Арте­ми­сии, харак­те­ри­зу­ет его таким эпи­те­том (fr. 77 Christ):


Где дети афи­нян бле­стя­щий фун­да­мент
Сво­бо­ды зало­жи­ли…8 

Геро­дот же, по мне­нию неко­то­рых, про­сла­вив­ший Гре­цию, заяв­ля­ет, что эта победа была резуль­та­том под­ку­па и обма­на и что гре­ки сра­жа­лись про­тив сво­ей воли, обма­ну­тые под­куп­лен­ны­ми пол­ко­во­д­ца­ми.

Но вер­ха зло­коз­нен­но­сти он дости­га­ет не в этих, а в сле­дую­щих сло­вах. Почти все люди соглас­ны в том, что, если бы даже гре­ки победи­ли здесь в мор­ских боях, dони все рав­но оста­ви­ли бы Арте­ми­сии вар­ва­рам, узнав о том, что про­изо­шло при Фер­мо­пи­лах, ибо было бы бес­по­лез­но оста­ва­ясь здесь, сто­ро­жить море, когда вой­на шла уже по сю сто­ро­ну Фер­мо­пил и про­хо­ды были уже во вла­сти Ксерк­са. Но, по Геро­до­ту, гре­ки замыш­ля­ли бежать уже преж­де, чем им было сооб­ще­но о смер­ти Лео­нида; он гово­рит (VIII, 78): «Так как они постра­да­ли жесто­ко, осо­бен­но афи­няне, у кото­рых поло­ви­на кораб­лей была повреж­де­на, то поду­мы­ва­ли уже о бег­стве в глубь Гре­ции». eПусть бы это «отступ­ле­ние перед боем» он и назвал таки­ми сло­ва­ми — и это было бы уже доста­точ­но оскор­би­тель­но; но он и выше и здесь употреб­ля­ет сло­во «бег­ство»; немно­го ниже (VIII, 23) он опять употреб­ля­ет это же сло­во «бег­ство», — так оно ему нра­вит­ся: «Тот­час после это­го явил­ся к вар­ва­рам в лод­ке некий житель Гисти­эи с изве­сти­ем о бег­стве гре­ков от Арте­ми­сия. Вар­ва­ры не пове­ри­ли это­му, заклю­чи­ли вест­ни­ка под стра­жу и отряди­ли для рас­сле­до­ва­ния несколь­ко быст­рых кораб­лей». Что ты такое гово­ришь? Ты гово­ришь о бег­стве гре­ков как побеж­ден­ных, хотя даже враг после бит­вы fне мог пове­рить, что они отсту­пи­ли, так как одер­жа­ли боль­шую победу. Мож­но ли верить авто­ру этих строк в том, что он сооб­ща­ет об отдель­ных людях или государ­ствах, если он одним сло­веч­ком сво­дит на нет победу всей Гре­ции, а тро­феи и над­пи­си, кото­рые гре­ки поста­ви­ли у хра­ма Арте­ми­ды в Просэое, объ­яв­ля­ет пустым хва­стов­ст­вом? В этой над­пи­си чита­ет­ся:


Раз­ных пле­мен людей, при­шед­ших из Азии даль­ней,
Здесь укро­ти­ли копьем в море афи­нян сыны.
868Деве-охот­ни­це там, где вой­ско мидян погиб­ло
В слав­ном мор­ском бою, этот поста­ви­ли дар.

Сооб­щая о сра­же­ни­ях, Геро­дот не гово­рит о рас­ста­нов­ке вой­ска гре­ков, как не гово­рит и о том, какое место зани­ма­ло каж­дое государ­ство в мор­ском бою; зато гово­ря об отступ­ле­нии, кото­рое он назы­ва­ет бег­ст­вом, он не забы­ва­ет сооб­щить, что «пер­вы­ми плы­ли корин­фяне, а послед­ни­ми афи­няне» (VIII, 21).


XXXV

Чело­ве­ку, кото­рый счи­та­ет себя гали­кар­насс­цем, хотя дру­гие и назы­ва­ют его фурий­цем, не сле­до­ва­ло бы так уж поно­сить гре­ков, став­ших на сто­ро­ну пер­сов. Ведь гали­кар­насс­цы, хотя и были дорий­ца­ми, высту­па­ли в поход про­тив гре­ков со всем сво­им гаре­мом. Геро­дот же крайне далек от того, чтобы со снис­хо­ди­тель­но­стью ука­зы­вать на обсто­я­тель­ства, вынуж­дав­шие каж­дое отдель­ное гре­че­ское пле­мя стать на сто­ро­ну вар­ва­ров. Это вид­но из сле­дую­ще­го при­ме­ра: bпосле сооб­ще­ния о фес­са­лий­цах, отпра­вив­ших послов к сво­им закля­тым вра­гам фокид­цам и обе­щав­ших послед­ним, что их стра­на оста­нет­ся нетро­ну­той, если они упла­тят пять­де­сят талан­тов, он пишет о фокид­цах дослов­но сле­дую­щее (VIII, 30): «Одни лишь фокид­цы из жите­лей этой обла­сти не сто­я­ли на сто­роне пер­сов, при­том, как я по мое­му сооб­ра­же­нию заклю­чаю, не по какой-либо иной при­чине, но вслед­ст­вие враж­ды к фес­са­лий­цам; если бы, напро­тив, фес­са­лий­цы были на сто­роне гре­ков, фокид­цы сто­я­ли бы на сто­роне пер­сов». Одна­ко же немно­го ниже (VIII, 33) он сам заявит, что вар­ва­ра­ми было сожже­но три­на­дцать горо­дов Фокиды, раз­граб­ле­на эта стра­на, сожже­но свя­ти­ли­ще в Абах, cпогиб­ли муж­чи­ны и жен­щи­ны, кото­рым не уда­лось бежать на Пар­нас. И все же этих мужей, гото­вых стой­ко пре­тер­петь самое ужас­ное, лишь бы толь­ко не изме­нить доб­ле­сти, он сме­шал в одну кучу с теми низ­ки­ми людь­ми, кото­рые были рев­ност­ны­ми сто­рон­ни­ка­ми пер­сов: так как у него не было ника­кой воз­мож­но­сти очер­нить дела этих мужей, то для их поно­ше­ния он высо­сал из сво­его паль­ца9 низ­кие пово­ды и гряз­ные сооб­ра­же­ния, яко­бы руко­во­див­шие ими; он хочет, чтобы о душев­ных каче­ствах фокид­цев суди­ли, исхо­дя не из того, что они сде­ла­ли, а из того, что они сде­ла­ли бы, если бы фес­са­лий­цы дер­жа­ли себя по-ино­му, как буд­то пре­да­тель­ство было чем-то вро­де терри­то­рии, кото­рую фес­са­лий­цам уда­лось захва­тить рань­ше них, так что на долю фокид­цев уже ниче­го не оста­лось. dПусть бы кто-нибудь попы­тал­ся снять с фес­са­лий­цев обви­не­ние в сочув­ст­вии пер­сам, утвер­ждая, что фес­са­лий­цы при­мкну­ли к пер­сам неволь­но, — не из сим­па­тии к вра­гу, а из-за враж­деб­но­сти к фокид­цам, убедив­шись, что те ста­ли на сто­ро­ну гре­ков. Раз­ве не реши­ли бы все, что он самым низ­ким обра­зом угож­да­ет и, при­пи­сы­вая, из жела­ния ска­зать при­ят­ное людям, бла­го­вид­ные при­чи­ны для самых низ­ких дел, иска­жа­ет исти­ну? Думаю, что да. Но тогда нуж­но счи­тать самым явным сико­фан­том и того, кто счи­та­ет, что фокид­цы избра­ли путь чести не по при­чине сво­ей доб­ле­сти, а толь­ко узнав, что фес­са­лий­цы пошли по дру­го­му пути. В дру­гих слу­ча­ях он, кле­ве­ща, обыч­но ссы­ла­ет­ся на источ­ник, откуда его кле­ве­та заим­ст­во­ва­на; eв этом же слу­чае он сам заяв­ля­ет, что при­шел к это­му выво­ду по соб­ст­вен­но­му сооб­ра­же­нию. Он обя­зан был при­ве­сти фак­ты, при­вед­шие его к заклю­че­нию, что фокид­цы, хотя и посту­па­ли как бла­го­род­ней­шие из гре­ков, име­ли такой же образ мыс­лей, как самые под­лые из них. Ведь ссыл­ка на их враж­деб­ность фес­са­лий­цам пря­мо сме­хотвор­на: не поме­ша­ла же сра­жать­ся на сто­роне гре­ков эгин­цам их враж­да к афи­ня­нам, хал­кид­цам — враж­да к эре­трий­цам, корин­фя­нам — враж­да к мегар­цам. И наобо­рот, край­няя враж­деб­ность македо­нян к тем же фес­са­лий­цам не отвра­ти­ла послед­них от друж­бы с вар­ва­ра­ми, хотя македо­няне и сто­я­ли на сто­роне пер­сов. Ибо общая всем опас­ность заста­ви­ла отдель­ные пле­ме­на забыть враж­ду к соседям; забыв все про­чее, гре­че­ские пле­ме­на избра­ли либо путь добра — вслед­ст­вие сво­ей доб­ле­сти, либо путь выго­ды — вслед­ст­вие тяже­лой нуж­ды. Мало это­го: и после того, как без­вы­ход­ное поло­же­ние, в кото­ром ока­за­лись фокид­цы, заста­ви­ла их под­чи­нить­ся пер­сам, fэти мужи затем сно­ва пере­шли на сто­ро­ну гре­ков, явным свиде­те­лем чего был спар­ти­ат Лакрат: даже сам Геро­дот, как бы про­тив сво­ей воли, при­нуж­ден при­знать (IX, 31), что фокид­цы были и в гре­че­ском вой­ске.


XXXVI

Нече­го удив­лять­ся, что Геро­дот бес­по­ща­ден к тем, кого постиг­ла неуда­ча, если он вклю­ча­ет в чис­ло вра­гов и пре­да­те­лей даже тех, 869кото­рые сра­жа­лись и под­вер­га­лись опас­но­сти вме­сте с гре­ка­ми. Нак­сос­цы, гово­рит он (VIII, 46), посла­ли три10 три­э­ры на помощь вар­ва­рам, но один из три­эрар­хов, Демо­крит, убедил осталь­ных перей­ти на сто­ро­ну гре­ков. Как види­те, Геро­дот не уме­ет хва­лить, не очер­няя в то же вре­мя: чтобы про­сла­вить одно­го чело­ве­ка, он дол­жен запят­нать целый город и целый народ. Но про­ти­во­по­лож­ное Геро­до­то­ву сооб­ще­ние мы нахо­дим из ран­них писа­те­лей у Гел­ла­ни­ка, из позд­них — у Эфо­ра: пер­вый сооб­ща­ет, что нак­сос­цы при­шли на помощь гре­кам на шести, вто­рой — что на пяти кораб­лях. Но и сам Геро­дот изоб­ли­ча­ет себя в том, что он все это выду­мал. bАвто­ры «Нак­сос­ских хро­ник» гово­рят, что и ранее это­го нак­сос­цы ото­гна­ли Мега­ба­та, под­плыв­ше­го к ост­ро­ву на двух­стах кораб­лях, и что после того они изгна­ли с ост­ро­ва Дати­са, кото­рый под­жег Нак­сос и при­чи­нил им мно­го бед. Если же, как гово­рит Геро­дот в дру­гом месте (VI, 96), пер­сы сожгли и раз­ру­ши­ли их город, а жите­ли его спас­лись бла­го­да­ря тому, что бежа­ли в горы, то, вид­но, у них было доста­точ­но осно­ва­ний послать помощь раз­ру­шив­шим их род­ной город, а не помо­гать тем, кото­рые боро­лись за сво­бо­ду всех гре­ков! А что Геро­дот измыс­лил свою ложь не из жела­ния похва­лить Демо­кри­та, а чтобы опо­зо­рить нак­сос­цев, вид­но из того, что он совсем умол­чал cи опу­стил изве­стие о доб­лест­ной победе Демо­кри­та, о кото­рой мы зна­ем из эпи­грам­мы Симо­нида (fr. 136 Bergk):


В дни, когда близ Сала­ми­на с вра­га­ми всту­пи­ли в сра­же­нье
Гре­ки на гла­ди мор­ской, третьим тогда Демо­крит
Бро­сил­ся в бой, овла­дев­ши пятью кораб­ля­ми мидий­цев,
Так­же и дорян корабль вырвав из вар­вар­ских рук.

XXXVII

Но к чему воз­му­щать­ся его отно­ше­ни­ем к нак­сос­цам? Если суще­ст­ву­ют наши анти­по­ды, живу­щие на ниж­ней сто­роне зем­ли, как утвер­жда­ют неко­то­рые уче­ные, то я думаю, что и до них дошла мол­ва о Феми­сток­ле и его плане дать для спа­се­ния Гре­ции сра­же­ние при Сала­мине; dв честь это­го пла­на он после победы над вар­ва­ром соорудил храм Арте­ми­ды Доб­рой Совет­чи­цы в Мели­те. Наш исто­рик, желая, по мере сво­их сил, лишить Феми­сток­ла и этой заслу­ги и пере­дать сла­ву за это дело дру­го­му лицу, пишет дослов­но сле­дую­щее (VIII, 57—58): «Когда Феми­стокл воз­вра­тил­ся на свой корабль, некий афи­ня­нин Мне­си­фил спро­сил его, какое реше­ние они при­ня­ли. Услы­шав от него, что реше­но выве­сти кораб­ли к Ист­му и перед Пело­пон­не­сом дать сра­же­ние на море, он ска­зал: e“Если толь­ко гре­ки уве­дут свои кораб­ли от Сала­ми­на, то на море тебе не при­дет­ся уже сра­жать­ся за твою роди­ну. Гре­ки разой­дут­ся по сво­им горо­дам”». Немно­го ниже он про­дол­жа­ет: «Поэто­му, если есть какая-нибудь воз­мож­ность, иди и попы­тай­ся отме­нить реше­ние; может быть, ты как-нибудь убедишь Еври­би­а­да, он изме­нит свое реше­ние и оста­нет­ся здесь». При­ба­вив к это­му еще: «Пред­ло­же­ние это очень понра­ви­лось Феми­сто­клу; ниче­го не отве­чая Мне­си­фи­лу, он отпра­вил­ся к кораб­лю Еври­би­а­да», Геро­дот сно­ва пишет дослов­но сле­дую­щее: «Феми­стокл сел под­ле и изло­жил ему все слы­шан­ное от Мне­си­фи­ла как свое соб­ст­вен­ное мне­ние, доба­вив и мно­гое дру­гое». Не ясно ли, что он ста­ра­ет­ся набро­сить тень на Феми­сток­ла как на недоб­ро­со­вест­но­го чело­ве­ка, утвер­ждая, что он выда­вал план Мне­си­фи­ла за свой соб­ст­вен­ный?


XXXVIII

fЕще более уни­жая гре­ков, он утвер­жда­ет, что Феми­стокл не пони­мал, что полез­но для гре­ков, и упу­стил полез­ное, хотя и полу­чил за свой ум про­зви­ще Одис­сея. Арте­ми­сия же, сограж­дан­ка Геро­до­та, по его сло­вам, дошла до это­го соб­ст­вен­ным умом — ее никто не вра­зу­мил11. Она еще перед боем ска­за­ла Ксерк­су (VIII, 68): «Гре­ки не в состо­я­нии будут про­дер­жать­ся дол­гое вре­мя; ты рас­се­ешь их, 870и все они раз­бе­гут­ся по сво­им горо­дам… Неве­ро­ят­но, чтобы гре­ки… спо­кой­но оста­ва­лись здесь, когда ты поведешь на Пело­пон­нес сухо­пут­ное вой­ско; им не при­дет тогда на ум сра­жать­ся за Афи­ны. Наобо­рот, если ты пото­ро­пишь­ся дать мор­скую бит­ву немед­лен­но, я опа­са­юсь, как бы пора­же­ние флота не при­нес­ло несча­стья и тво­е­му сухо­пут­но­му вой­ску». Если бы это пред­ска­за­ние было еще и в сти­хах, Арте­ми­сия пре­вра­ти­лась бы у Геро­до­та в насто­я­щую Сивил­лу: так точ­но пред­ска­за­ла она буду­щее. Поэто­му-то и Ксеркс пору­чил ей отвез­ти сво­их сыно­вей в Эфес: по-види­мо­му, он забыл взять с собой жен­щин из Суз, если его сыно­вья нуж­да­лись в сопро­вож­де­нии жен­щин.


XXXIX

bНо нам здесь инте­рес­но уста­но­вить не то, что Геро­дот лжет вооб­ще, а то, что он лжет с целью окле­ве­тать дру­гих. Вот, напри­мер, что он рас­ска­зы­ва­ет (VIII, 94): «По сло­вам афи­нян, коринф­ский вождь Адимант, лишь толь­ко кораб­ли всту­пи­ли в бой, немед­лен­но в стра­хе и ужа­се бежал», не совер­шив неза­мет­но маневр пово­рота, не про­скольз­нув поти­хонь­ку через ряды сра­жаю­щих­ся, а под­няв пару­са на гла­зах у всех и дав сиг­нал всем кораб­лям повер­нуть назад. Затем с ним встре­тил­ся у око­неч­но­сти ост­ро­ва Сала­ми­на быст­ро­ход­ный корабль, шед­ший на всех пару­сах, и с это­го кораб­ля чей-то голос про­из­нес: «Адимант, ты бежишь, пре­дав гре­ков, а они, покляв­шись одер­жать победу над вра­га­ми, теперь одер­жи­ва­ют победу над непри­я­те­лем». cЭтот корабль, оче­вид­но, был послан с неба: Геро­дот не поже­лал обой­тись без теат­раль­ной маши­ны, употреб­ля­ю­щей­ся в тра­гедии12, — ведь он и во всем про­чем пере­ще­го­лял тра­гедию фан­та­сти­че­ски­ми выдум­ка­ми. Итак, Адимант пове­рил это­му и «повер­нул назад свои кораб­ли, явив­шись на сто­ян­ку гре­ков, когда все кон­чи­лось. Такая мол­ва о корин­фя­нах идет от афи­нян; сами корин­фяне отвер­га­ют этот рас­сказ и утвер­жда­ют, что в мор­ском сра­же­нии они были в чис­ле пер­вых, соглас­но с ними свиде­тель­ст­ву­ет и осталь­ная Гре­ция». Таков обыч­но этот чело­век: про­тив каж­до­го он пле­тет осо­бую кле­ве­ту и каж­до­го чер­нит по-ино­му, и вот так или ина­че каж­дый ока­зы­ва­ет­ся него­дя­ем. dТак и в этом слу­чае он дей­ст­ву­ет навер­ня­ка: если его кле­ве­те пове­рят, бес­сла­вие постигнет корин­фян, если же нет, — то афи­нян. В дей­ст­ви­тель­но­сти же, я пола­гаю, эта кле­ве­та вовсе не была пуще­на в ход афи­ня­на­ми про­тив корин­фян, а все это выду­мал Геро­дот, желая очер­нить и тех и дру­гих. В самом деле, Фукидид (I, 73) выво­дит афи­ня­ни­на воз­ра­жаю­щим корин­фя­ни­ну в Лакеде­моне и выстав­ля­ю­щим напо­каз подвиг афи­нян во вре­мя Пер­сид­ских войн, в част­но­сти, в бит­ве при Сала­мине; одна­ко он не выдви­га­ет здесь про­тив корин­фян ника­ко­го обви­не­ния в пре­да­тель­стве или дезер­тир­стве. И афи­ня­нам было бы неумест­но хулить таким обра­зом Коринф­ское государ­ство, имя кото­ро­го было третьим после лакеде­мо­нян и афи­нян начер­та­но eна посвя­ще­ни­ях из вар­вар­ской добы­чи: наобо­рот, они раз­ре­ши­ли корин­фя­нам похо­ро­нить сво­их мерт­вых в Сала­мине око­ло Афин как мужей, отли­чав­ших­ся доб­ле­стью, и напи­сать на их моги­ле сле­дую­щую эле­гию (над­пись I. G. I2, 927, сохра­нив­ша­я­ся до наших дней):


О чуже­стра­нец, мы жили в обиль­ном водою Корин­фе,
Ост­ров Эан­та теперь наши име­ет тела.
Здесь мы, пле­нив­ши суда фини­кий­цев и густо­во­ло­сых
Пер­сов, свя­тую для нас поч­ву Элла­ды спас­ли.

А кенотаф на Ист­ме име­ет такую над­пись:


На́ волос Гре­ция вся от смер­ти уже нахо­ди­лась.
Мы же ее спас­ли, души отдав­ши свои.

fНа посвя­ще­ни­ях же, постав­лен­ных неким Дио­до­ром, одним из коринф­ских три­эрар­хов, в свя­ти­ли­ще Лато­ны, напи­са­но еще сле­дую­щее:


Эти доспе­хи от пер­са-вра­га моря­ки Дио­до­ра
Здесь посвя­ти­ли Лето́ в память о бит­ве мор­ской.

Сам же Адимант, кото­ро­го Геро­дот посто­ян­но поно­сил и назы­вал (VIII, 5) «един­ст­вен­ным из стра­те­гов, отча­лив­шим от Арте­ми­сия с целью бежать, не оста­ва­ясь там», имел гром­кую сла­ву, как вид­но из сле­дую­ще­го посвя­ще­ния:


Здесь перед тобою того Адиман­та моги­ла, чья доб­лесть
Гре­ции всей при­нес­ла слав­ный сво­бо­ды венок.

871Если бы Адимант был тру­сом и пре­да­те­лем, то немыс­ли­мо, чтобы он по смер­ти полу­чил такую честь. Он нико­гда бы не осме­лил­ся дать сво­им доче­рям име­на Нав­си­ни­ка (Мор­ская победа), Акро­ти­ни­он (пер­вин­ки добы­чи, посвя­щае­мые богам), Алекси­бия (отра­зив­шая наси­лие), а сына назвать Ари­сте­ем (храб­ре­цом), если бы не про­сла­вил­ся и не был зна­ме­нит сво­и­ми подви­га­ми при Сала­мине. Не толь­ко Геро­дот, но и самый послед­ний кари­ец не мог не знать того, что коринф­ские жен­щи­ны, един­ст­вен­ные из всех гре­ча­нок, обра­ти­лись к богине с обще­из­вест­ной кра­си­вой и боже­ст­вен­ной молит­вой, — чтобы она вну­ши­ла их мужьям страсть к бою с вар­ва­ра­ми. bВедь это дело было на устах у всех, и Симо­нид сло­жил эпи­грам­му (fr. 137 Bergk), напи­сан­ную на мед­ных ста­ту­ях, постав­лен­ных в хра­ме Афро­ди­ты, кото­рый постро­ен, по пре­да­нию, Меде­ей; при этом, по мне­нию одних, она хоте­ла умо­лить боги­ню, чтобы та иско­ре­ни­ла в ней любовь к мужу, по мне­нию же дру­гих, чтобы она иско­ре­ни­ла в Иасоне любовь к Фети­де. Эта над­пись такая:


Молят­ся ста­туи эти за гре­ков и храб­рых корин­фян,
С тем и поста­ви­ли их в хра­ме Кипри­ды свя­той.
Не было бо Афро­ди­те, вели­кой богине, угод­но
Гроз­ным пер­сид­ским стрел­кам гре­ков твер­ды­ню пре­дать.

Геро­до­ту сле­до­ва­ло напи­сать об этом в сво­ей кни­ге; гораздо более умест­но было упо­мя­нуть такой факт, чем некста­ти рас­ска­зы­вать cоб убий­стве Ами­нок­лом сына.


XL

Затем он без кон­ца упи­ва­ет­ся обви­не­ни­я­ми про­тив Феми­сток­ла: по его сло­вам, Феми­стокл толь­ко и делал, что тай­ком от дру­гих стра­те­гов обво­ро­вы­вал и гра­бил ост­ро­ва (VIII, 112). Нако­нец, (VIII, 122): «Ото­слав пер­вин­ки в Дель­фы, гре­ки от име­ни всех спра­ши­ва­ли боже­ство, доста­точ­ны ли и при­ят­ны ли ему полу­чен­ные дары. Боже­ство отве­ча­ло, что от всех гре­ков при­но­ше­ния при­ят­ны, но не от эги­нян, и тре­бо­ва­ло от них при­но­ше­ний за пер­вое место по храб­ро­сти в мор­ской бит­ве у Сала­ми­на». Пусть бы он огра­ни­чил­ся тем, что, dподоб­но Эзо­пу, вла­гаю­ще­му свои вымыс­лы в уста воро­нов и обе­зьян, вла­гал бы свои выдум­ки в уста ски­фов, пер­сов и егип­тян. Но это­го ему мало: он исполь­зо­вал для этой цели пифий­ско­го бога и от его име­ни отни­ма­ет пер­вое место за победу при Сала­мине у афи­нян. Феми­стокл (VIII, 123) полу­чил при голо­со­ва­нии на Ист­ме вто­рое место, отно­си­тель­но же пер­во­го ниче­го не реши­ли, так как каж­дый вое­на­чаль­ник при голо­со­ва­нии при­суж­дал себе пер­вое, а Феми­сто­клу — вто­рое место. Геро­дот вме­сто того, чтобы уко­рять вое­на­чаль­ни­ков в често­лю­бии, заяв­ля­ет: «Из зави­сти все гре­ки так и отплы­ли из Ист­ма, не желая про­воз­гла­сить это­го мужа пер­вым».


XLI

Девя­тая кни­га — послед­няя в его сочи­не­нии; поэто­му Геро­дот спе­шит здесь, по мере сво­их сил, преж­де, чем окон­чить свой труд, вылить на голо­ву чита­те­ля весь тот оста­ток озлоб­ле­ния про­тив лакеде­мо­нян, кото­рый не был им еще израс­хо­до­ван. eОн лиша­ет спар­тан­цев их зна­ме­ни­той и слав­ной победы при Пла­те­ях и пишет (IX, 9), что лакеде­мо­няне спер­ва боя­лись, как бы афи­няне под вли­я­ни­ем Мар­до­ния не поки­ну­ли гре­ков; но когда Истм был пере­го­ро­жен сте­ной, они сочли, что Пело­пон­нес в пол­ной без­опас­но­сти, оста­ви­ли попе­че­ние о дру­гих гре­ках и пре­не­брег­ли их инте­ре­са­ми, справ­ля­ли дома празд­не­ства, а афин­ских послов обма­ны­ва­ли и дура­чи­ли. Как же все-таки слу­чи­лось, что из Лакеде­мо­на в Пла­теи напра­ви­лось пять тысяч спар­ти­а­тов, при­чем каж­дый из них имел при себе по семи ило­тов (IX, 10)? Как слу­чи­лось, что они под­верг­ли себя столь вели­кой опас­но­сти, победи­ли и нис­про­верг­ли столь мно­гие десят­ки тысяч вра­гов? Вот, послу­шай, какое убеди­тель­ное объ­яс­не­ние он дает (IX, 9). В Спар­те, по его сло­вам, про­жи­вал fв каче­стве ино­стран­но­го посе­лен­ца чело­век из Тегеи по име­ни Хилей; его дру­зья­ми и ксе­на­ми были неко­то­рые из эфо­ров. Он и убедил эфо­ров отпра­вить вой­ско, гово­ря, что для пело­пон­нес­цев не будет ника­кой поль­зы от сте­ны через Истм, если афи­няне соеди­нят­ся с Мар­до­ни­ем. Вот что побуди­ло Пав­са­ния высту­пить в Пла­теи со сво­им вой­ском; 872но, если бы это­го Хилея какое-нибудь лич­ное дело задер­жа­ло в Тегее, Гре­ции уже не суще­ст­во­ва­ло бы.


XLII

Что же каса­ет­ся афи­нян, то и с ними он не зна­ет, как ему быть, — то он их воз­ве­ли­чи­ва­ет, то при­ни­жа­ет, то пре­воз­но­сит их город до небес, то низ­вер­га­ет в при­пасть. Он рас­ска­зы­ва­ет (IX, 26), как они всту­пи­ли в спор с тегей­ца­ми за вто­рое место в строю: они напом­ни­ли о Герак­лидах, сосла­лись на свои подви­ги в борь­бе с ама­зон­ка­ми и на моги­лы пело­пон­нес­цев, погре­бен­ных под сте­на­ми Кад­меи, а затем дошли до послед­них собы­тий — до Мара­фон­ской бит­вы. Но как ни были они гор­ды сво­им про­шлым, они гото­вы были удо­воль­ст­во­вать­ся коман­до­ва­ни­ем левым флан­гом (IX, 27). bОдна­ко неко­то­рое вре­мя спу­стя (IX, 46) Пав­са­ний и спар­ти­а­ты усту­пи­ли афи­ня­нам геге­мо­нию и пред­ло­жи­ли им занять пра­вый фланг и сто­ять в строю про­тив пер­сов, а сами хоте­ли занять левый фланг, ссы­ла­ясь на то, что не име­ют еще опы­та в борь­бе с вар­ва­ра­ми. Доволь­но забав­но, одна­ко, когда люди не жела­ют сра­зить­ся с вра­гом толь­ко пото­му, что еще нико­гда не сра­жа­лись с ним. Но како­вы все осталь­ные гре­ки? Когда вое­на­чаль­ни­ки вели их на новые пози­ции, «как толь­ко они сня­лись с места, вся их кон­ни­ца, — как утвер­жда­ет Геро­дот (IX, 52), — с боль­шой охотой обра­ти­лась в бег­ство к горо­ду Пла­теи; так они и добе­жа­ли до свя­ти­ли­ща Геры». Это заме­ча­ние содер­жит обви­не­ние почти всех гре­ков и в непо­ви­но­ве­нии при­ка­зам коман­до­ва­ния, и в дезер­тир­стве, и в пре­да­тель­стве. В кон­це кон­цов, заме­ча­ет он (IX, 59), cс вар­ва­ра­ми сра­жа­лись, стоя про­тив них, толь­ко лакеде­мо­няне и тегей­цы, а с фиван­ца­ми — афи­няне; все же осталь­ные государ­ства без вся­ко­го раз­ли­чия он лишил их доли уча­стия в победе; никто из них яко­бы не при­нял уча­стия в сра­же­нии, но все они в пол­ном воору­же­нии засе­ли в свя­ти­ли­ще, оста­вив и пре­дав тех, кото­рые за них сра­жа­лись. Лишь мно­го поз­же (IX, 69), узнав, что побеж­да­ет Пав­са­ний, отряд фли­унт­цев и мегар­цев со все­го бега вре­зал­ся в фиван­скую кон­ни­цу и погиб без вся­кой поль­зы для дела. Корин­фяне не участ­во­ва­ли в этой бит­ве, но после бит­вы поспеш­но дви­ну­лись по хол­мам; одна­ко фиван­ская кон­ни­ца так и не попа­лась им навстре­чу, dибо фиван­цы, состав­ляя кон­ный аван­гард вар­вар­ско­го вой­ска, когда нача­лось отступ­ле­ние, с исклю­чи­тель­ной отва­гой помо­га­ли бегу­щим вар­ва­рам (IX, 67), оче­вид­но, в бла­го­дар­ность за клей­ме­ние фиван­цев при Фер­мо­пи­лах! Но как вели себя корин­фяне, в каком месте они сто­я­ли в строю во вре­мя сра­же­ния с вар­ва­ра­ми и какой удел постиг их после бит­вы при Пла­те­ях, — обо всем этом мож­но спро­сить у Симо­нида, напи­сав­ше­го сле­дую­щее (fr. 84 Bergk):


Те, что живут в середине бога­той водою Эфи­ры, —
Храб­рые и зна­то­ки в тон­ком искус­стве вой­ны,
Так­же и те, что живут в Корин­фе, оте­че­стве Глав­ка,
eМогут свиде­те­лем взять сол­неч­ный круг золо­той.
С высей эфи­ра он видел их доб­лесть и хочет, чтоб в сла­ву
Пред­ков их дети теперь новую леп­ту внес­ли.

Симо­нид напи­сал это не пото­му, что высту­пал в Корин­фе или сочи­нял песнь в честь их горо­да; он напи­сал эле­гию, а попу­т­но рас­ска­зал и о их подви­гах. Впро­чем, Геро­дот пред­видел, что для обли­че­ния его лжи кто-нибудь может спро­сить у него: «Откуда же эти брат­ские моги­лы, эти мно­го­чис­лен­ные погре­баль­ные урны и над­гроб­ные сте­лы, на кото­рых до сих пор пла­тей­цы в при­сут­ст­вии всех гре­ков при­но­сят жерт­вы все­со­жже­ния?» Для объ­яс­не­ния это­го Геро­дот при­пи­сал гре­кам еще более позор­ное пре­ступ­ле­ние, чем пре­да­тель­ство…13 А имен­но, он гово­рит (IX, 85): f«Что же каса­ет­ся дру­гих могиль­ных хол­мов, кото­рые мож­но видеть в Пла­те­ях, то их, как мне пере­да­ва­ли, насы­па­ло каж­дое из гре­че­ских государств впо­след­ст­вии, сты­дясь того, что они не при­ни­ма­ли уча­стия в бит­ве, и доро­жа сво­ей репу­та­ци­ей у потом­ков». Одна­ко о том, что они не участ­во­ва­ли в бит­ве и, сле­до­ва­тель­но, были пре­да­те­ля­ми, из всех людей слы­шал толь­ко один Геро­дот. Итак, эти гре­ки, ускольз­нув­шие от опас­но­сти, про­ве­ли и Пав­са­ния, и Ари­сти­да, и лакеде­мо­нян, и афи­нян. 873Несмот­ря на все то, что сооб­ща­ет Геро­дот, афи­няне не смог­ли поме­шать вне­се­нию эгин­цев в спи­сок победи­те­лей при Пла­те­ях на посвя­ти­тель­ной над­пи­си, хотя и очень были к ним враж­деб­ны. Не изоб­ли­чи­ли они и корин­фян в том, что послед­ние, будучи в чис­ле гре­ков, побеж­даю­щих пер­сов… бежа­ли с поля бит­вы при Сала­мине, хотя вся Гре­ция утвер­жда­ла про­тив­ное. Впро­чем, холм, счи­таю­щий­ся брат­ской моги­лой эги­нян, насы­пан, по сло­вам Геро­до­та (IX, 85), десять лет спу­стя после Пер­сид­ских войн пла­тей­цем Кле­а­дом из угож­де­ния эгин­цам. Поче­му же, в то вре­мя как лакеде­мо­няне и афи­няне чуть не подра­лись меж­ду собой сра­зу после этой бит­вы из-за поста­нов­ки тро­фея, они не отстра­ни­ли от разда­чи наград осталь­ных гре­ков, яко­бы стру­сив­ших и убе­жав­ших, bно даже напи­са­ли их име­на на тро­фе­ях и колос­сах и уде­ли­ли им часть добы­чи. И, нако­нец, на над­пи­си, начер­тан­ной на алта­ре, они напи­са­ли:


Гре­ки, отваж­ной души пови­ну­ясь могу­чим поры­вам,
Силой Победы сво­ей, дела Аре­со­вых рук,
Пер­сов изгнав, от сво­бод­ной Элла­ды все вме­сте Зеве­су
Осво­бо­ди­те­лю здесь сооруди­ли алтарь.

Или ты ска­жешь, Геро­дот, что и эту над­пись начер­тал Кле­ад или дру­гой кто-нибудь из угож­де­ния гре­че­ским государ­ствам? И непо­нят­но, зачем им было брать на себя столь­ко труда попу­сту, копая зем­лю и соору­жая фаль­ши­вые могиль­ные хол­мы cи над­гроб­ные памят­ни­ки ради дале­ких потом­ков, когда они виде­ли, что и без того их сла­ва запе­чат­ле­на в зна­ме­ни­тей­ших и вели­чай­ших посвя­ще­ни­ях? Как гово­рят, Пав­са­ний, уже имея тиран­ни­че­ские замыс­лы, сде­лал такую над­пись в Дель­фах:


В память о дне, когда воин­ство мидян сгу­бил он, Пав­са­ний
Фебу, элли­нов вождь, этот алтарь посвя­тил.

Зна­чит, и он делил­ся сво­ей сла­вой с гре­ка­ми, хотя и назы­вал себя их вождем. Впро­чем, гре­ки не вынес­ли это­го, но увиде­ли здесь неспра­вед­ли­вость; лакеде­мо­няне, отпра­вив дове­рен­ных людей в Дель­фы, уни­что­жи­ли эту над­пись, а вме­сто нее, как и было спра­вед­ли­во, начер­та­ли име­на гре­че­ских государств. dПрав­до­по­доб­но ли, чтобы гре­ки него­до­ва­ли на то, что их име­на не ука­за­ны в над­пи­си, если они созна­ва­ли свою вину — укло­не­ние от уча­стия в бою? Или чтобы лакеде­мо­няне, вычерк­нув из над­пи­си имя глав­но­го вождя и вое­на­чаль­ни­ка, впи­са­ли в нее име­на тех, кото­рые дезер­ти­ро­ва­ли и не захо­те­ли под­верг­нуть­ся общей опас­но­сти? Не воз­му­ти­тель­но ли, что Софан, Аим­нест и все про­чие, отли­чив­ши­е­ся в той бит­ве… не выра­зи­ли неудо­воль­ст­вия даже по тому слу­чаю, что на тро­фе­ях были напи­са­ны име­на кит­ний­цев и мелос­цев, а Геро­дот счи­та­ет, что в сра­же­нии участ­во­ва­ло толь­ко три государ­ства и тре­бу­ет, чтобы име­на всех про­чих были устра­не­ны с тро­фе­ев, и уда­ле­ны из свя­ти­лищ?


XLIII

eВсе­го про­изо­шло четы­ре боль­ших сра­же­ния с вар­ва­ра­ми: Арте­ми­сий, Фер­мо­пи­лы, Сала­мин, Пла­теи. И что же? От Арте­ми­сия гре­ки, по сло­вам Геро­до­та, бежа­ли; при Фер­мо­пи­лах под­вер­гал­ся опас­но­сти толь­ко царь-вое­на­чаль­ник, а осталь­ным было мало дела до пер­сов: они сиде­ли дома и справ­ля­ли Олим­пий­ские и Кар­ней­ские празд­не­ства. Что каса­ет­ся собы­тий при Сала­мине, то при рас­ска­зе о них Геро­дот уде­лил Арте­ми­сии боль­ше места, чем все­му мор­ско­му бою. И, нако­нец, во вре­мя Пла­тей­ско­го боя, гре­ки, по его сло­вам, засе­ли в Пла­те­ях и до кон­ца сра­же­ния не зна­ли ниче­го о том, что про­ис­хо­дит на поле бит­вы, как если бы шла вой­на меж­ду мыша­ми и лягуш­ка­ми… кото­рую Пигрет из Арте­ми­сии шуточ­но и паро­дий­но опи­сал в сво­ей поэ­ме (чтобы обма­нуть вра­га, они по обще­му уго­во­ру сра­жа­лись в пол­ном мол­ча­нии). fНо и сами лакеде­мо­няне, по сло­вам Геро­до­та (IX, 62, 63), муже­ст­вом нисколь­ко не пре­вос­хо­ди­ли вар­ва­ров, а победи­ли лишь пото­му, что сра­жа­лись с людь­ми, не имев­ши­ми доспе­хов и щитов. 874Пока Ксеркс при­сут­ст­во­вал лич­но, его вои­нов, по сло­вам Геро­до­та, лишь с трудом мож­но было заста­вить высту­пить про­тив гре­ков — их под­го­ня­ли сза­ди пле­тя­ми. Но, оче­вид­но, во вре­мя Пла­тей­ской бит­вы их душев­ный склад совер­шен­но изме­нил­ся: «В отва­ге и силе пер­сы не усту­па­ли гре­кам; но их одеж­да, совер­шен­на лишен­ная тяже­ло­го воору­же­ния, при­но­си­ла им вели­чай­ший вред: они сра­жа­лись с тяже­ло­во­ору­жен­ны­ми, сами будучи лег­ко­во­ору­жен­ны­ми». Что же оста­ет­ся у гре­ков слав­но­го и вели­ко­го от этих сра­же­ний? Лакеде­мо­няне сра­жа­лись с без­оруж­ны­ми, осталь­ные даже не зна­ли, что идет сра­же­ние; зна­ме­ни­тые брат­ские моги­лы, почи­тае­мые все­ми, — позд­няя под­дел­ка; тре­нож­ни­ки и алта­ри, сто­я­щие в хра­мах богов, покры­ты фаль­ши­вы­ми над­пи­ся­ми. Един­ст­вен­ный, кому уда­лось узнать исти­ну, — это Геро­дот; bвсех про­чих людей, кото­рых чтут гре­ки, обма­ну­ла лож­ная мол­ва, изо­бра­зив­шая победы того вре­ме­ни как нечто выдаю­ще­е­ся.

Что же мож­но ска­зать после это­го? Геро­дот лов­ко уме­ет писать, и речь его при­ят­на; его рас­ска­зы оча­ро­ва­тель­ны, про­из­во­дят силь­ное впе­чат­ле­ние и изящ­ны.


Речь же он, точ­но певец, пре­ис­кус­но ведет (Одис­сея, XI, 367) —

ну, о высо­ком искус­стве, пожа­луй, гово­рить не при­хо­дит­ся, но, как-никак, его речь мело­дич­на и отде­ла­на. Вот это-то, конеч­но, оча­ро­вы­ва­ет и при­вле­ка­ет к себе всех. Одна­ко его кле­ве­ты и зло­ре­чия надо осте­ре­гать­ся, как ядо­ви­то­го чер­вя на розе, — они скры­ты за тон­ки­ми и лоще­ны­ми обо­рота­ми. Если мы забудем об этом, cмы про­тив сво­ей воли пове­рим лжи­вым и неле­пым его сооб­ще­ни­ям о луч­ших и вели­чай­ших горо­дах и мужах Гре­ции.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Jaco­by. Ук. соч., стр. 241; ср. Schoell, Phi­lo­lo­gus, X, 415, 418; Weck­lein. Über die Tra­di­ton der Per­serkrie­ge, Mün­chen, 1876 (осо­бен­но стр. 32 слл., 39, 60 слл.); Ed. Meyer. Forschun­gen, II, 190 слл.
  • 2Am. Hau­vet­te. Hé­ro­do­te his­to­rien des guer­res mé­di­ques. Pa­ris, 1894, стр. 98, 99, 109. Так же Ph.-E. Leg­rand. De la «Ma­lig­ni­té» d’Hé­ro­do­te. Ср. рецен­зию G. de Sanctis на кни­гу Полен­ца в Ri­vis­ta di Fi­lo­lo­gia за 1937 г.
  • 3Встав­ки в скоб­ках и при­ме­ча­ния пере­вод­чи­ка, а рав­но его ссыл­ки на Геро­до­та и др. авто­ров набра­ны кур­си­вом.
  • 4Веро­ят­но, надо читать: «левк­трий­ца Скеда­са», см. Плу­тарх, «О демо­нии Сокра­та», стр. 773 В, «Пело­пид», 20.
  • 5ἀνὴρ ἄδι­κος, He­ro­dot.; ἄδι­κώτα­τον άνθρω­πον καὶ κά­κισ­τον. Plut.
  • 6Текст испор­чен; про­пуск в тек­сте вос­ста­нав­ли­ва­ют по догад­ке.
  • 7У Геро­до­та — Сокл.
  • 8Так же, Плу­тарх, Феми­стокл, 8.
  • 9Дослов­но: «взял из сво­его каран­да­ша».
  • 10В наших текстах Геро­до­та — четы­ре три­э­ры.
  • 11Подоб­но тому, как Мне­си­фил вра­зу­мил Феми­сток­ла.
  • 12Спе­ци­аль­ная маши­на, при помо­щи кото­рой пока­зы­ва­ет­ся внут­рен­няя часть закры­то­го дома или боже­ство, спус­каю­ще­е­ся с неба. Отсюда выра­же­ние: deus ex ma­chi­na.
  • 13Место в руко­пи­си испор­че­но.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]Анге­ла — вари­ан­ты: Hu­bert 1950: Аге­лая (Ἀγέ­λαον); Париж. кодекс 1672 г. (E): Агел­ла (Ἄγελ­λον); Париж. кодекс 1675 г. (B): Анге­ла (Ἄγ­γε­λον). В лёбов­ском изда­нии 1965 г. и тойб­не­ров­ском изда­нии 1978 г. в основ­ном тек­сте при­нят вари­ант с Аге­ла­ем.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004323 1364004404 1364004409 1438067000 1438077000 1439000000