Грилл,
или О том, что животные обладают разумом

1. St. p. 985dОдис­сей. Мне, кажет­ся, Кир­ка, что я все ура­зу­мел и запом­ню… Хоте­лось бы толь­ко узнать, есть ли элли­ны сре­ди тех, кого ты пре­вра­ти­ла в вол­ков и львов.

eКир­ка. Вели­кое мно­же­ство, милый Одис­сей. А зачем ты спра­ши­ва­ешь?

Одис­сей. Пото­му что, кля­нусь Зев­сом, я бы про­сла­вил­ся в Элла­де, если б, по тво­ей мило­сти, смог взять с собой сво­их това­ри­щей, и они вновь ста­ли бы людь­ми, и мне не при­шлось бы видеть, что они, вопре­ки сво­ей при­ро­де, соста­ри­лись в зве­ри­ном обли­ке, вла­ча жал­кое и постыд­ное суще­ст­во­ва­ние.

Кир­ка. О, этот чело­век столь нера­зу­мен, что свое често­лю­бие хочет обра­тить во зло не толь­ко само­му себе и сво­им спут­ни­кам, но и людям, не име­ю­щим к нему ника­ко­го отно­ше­ния!

Одис­сей. Слов­но сво­им кол­дов­ским зельем, ты дур­ма­нишь меня эти­ми сло­ва­ми для того, чтобы пре­вра­тить в живот­ное, если я пове­рю, что вновь стать чело­ве­ком — fнесча­стье.

Кир­ка. Раз­ве сам себе ты не при­чи­нил еще гор­шую беду, когда отка­зал­ся, не зная смер­ти и ста­ро­сти, жить со мною, но, пре­зи­рая все невзго­ды, спе­шишь к смерт­ной и, добав­лю, уже немо­ло­дой жен­щине¹ из жела­ния 986еще боль­ше про­сла­вить­ся и воз­не­стись, пред­по­чи­тая истин­но­му бла­гу пустой его при­зрак?

Одис­сей. Пусть так, Кир­ка! зачем нам веч­но спо­рить об одном и том же. Луч­ше ока­жи мне услу­гу и осво­бо­ди этих мужей.

Кир­ка. Это не так-то про­сто, кля­нусь Гека­той; ведь речь идет не о каких-нибудь пер­вых попав­ших­ся людях. Тебе луч­ше сна­ча­ла спро­сить у них, хотят ли они это­го. Если они отка­жут­ся, всту­пи с ними в бесе­ду, почтен­ный Одис­сей, и поста­рай­ся убедить. А если не удаст­ся и они победят тебя сво­и­ми дово­да­ми, при­знай, что ты дур­но рас­по­рядил­ся сво­ей жиз­нью и судь­бой това­ри­щей.

bОдис­сей. Зачем ты сме­ешь­ся надо мной, боги­ня? Как же они, кол­дов­ст­вом пре­вра­щен­ные в ослов, сви­ней и львов, могут гово­рить и пони­мать чело­ве­че­скую речь?

Кир­ка. Будь спо­ко­ен, често­лю­би­вей­ший из людей, они смо­гут и то и дру­гое. Одна­ко доста­точ­но, если один от име­ни их всех всту­пит с тобой в бесе­ду. Пого­во­ри вот с этим.

Одис­сей. Как же мне его назы­вать и кем он был преж­де?

Кир­ка. Какая раз­ни­ца? Если угод­но, зови его Грил­лом. Ну, а теперь я уйду, чтобы ты не поду­мал, буд­то в уго­ду мне он гово­рит про­тив сове­сти.

2. cГрилл. Здрав­ст­вуй, Одис­сей!

Одис­сей. Здрав­ст­вуй и ты.

Грилл. О чем ты хочешь меня спро­сить?

Одис­сей. Я знаю, что вы были людь­ми, и чув­ст­вую ко всем вам жалость, осо­бен­но, конеч­но, к гре­кам, ока­зав­шим­ся в такой беде; поэто­му я упро­сил Кир­ку осво­бо­дить тех, кто это­го поже­ла­ет, вер­нуть им преж­ний облик и отпу­стить со мной.

Грилл. Доволь­но, Одис­сей, не гово­ри боль­ше ни сло­ва. Мы все глу­бо­ко пре­зи­ра­ем тебя и отлич­но видим, что не по заслу­гам тебя счи­та­ли муд­рым и ты слыл чело­ве­ком выдаю­ще­го­ся ума, dраз без долж­но­го раз­мыш­ле­ния мог устра­шить­ся пере­ме­ны худ­шей жиз­ни на луч­шую. Как дети боят­ся лекарств вра­ча и уви­ли­ва­ют от уро­ков, хотя то и дру­гое пре­вра­ща­ет их из боль­ных и несмыш­ле­ных в здо­ро­вых и разум­ных, так и ты сопро­тив­ля­ешь­ся пре­вра­ще­нию, и теперь, видя Кир­ку, дро­жишь и пуга­ешь­ся, как бы она нена­ро­ком не сде­ла­ла из тебя сви­нью или вол­ка; вдо­ба­вок ты уго­ва­ри­ва­ешь нас, хотя мы и поль­зу­ем­ся неис­чис­ли­мы­ми бла­га­ми, отка­зать­ся от них и одно­вре­мен­но от той, кото­рая их дару­ет, и уплыть на тво­ем кораб­ле, сно­ва став самы­ми зло­счаст­ней­ши­ми eи жал­ки­ми живот­ны­ми — людь­ми.

Одис­сей. Мне кажет­ся, Грилл, что напи­ток Кир­ки отнял у тебя не толь­ко преж­ний облик, но и рас­судок: голо­ва твоя пол­на несу­раз­ных и диких мыс­лей. Но, быть может, сила при­выч­ки при­кол­до­ва­ла тебя к этой жиз­ни.

Грилл. Дело, вла­ды­ка Кефа­ле­нии, ни в том, ни в дру­гом. Если ты дей­ст­ви­тель­но хочешь вести со мной бесе­ду, а не бра­нить­ся, я без труда сумею убедить тебя (ибо по опы­ту знаю и ту и дру­гую жизнь), что мы с пол­ным осно­ва­ни­ем пред­по­чи­та­ем свое новое состо­я­ние преж­не­му.

Одис­сей. Что же, я охот­но послу­шаю.

3. fГрилл. А я столь же охот­но изло­жу свои сооб­ра­же­ния. Нач­нем с душев­ных качеств, кото­ры­ми вы, как я знаю, кичи­тесь, счи­тая, что пре­вос­хо­ди­те живот­ных спра­вед­ли­во­стью, умом, отва­гой и про­чи­ми доб­ле­стя­ми. Ответь-ка мне, муд­рей­ший из мужей, вот на какой вопрос. Я слы­шал, как ты одна­жды рас­ска­зы­вал Кир­ке про зем­лю кик­ло­пов, что она, не тре­буя труда паха­ря и сея­те­ля, до того туч­на и хоро­ша, что сама собою родит все пло­ды. Так ска­жи, какой край заслу­жи­ва­ет похва­лы — 987эта стра­на или песту­ю­щая коз каме­ни­стая Ита­ка, кото­рая лишь скуд­ным и жал­ким уро­жа­ем воз­на­граж­да­ет вели­кие труды и ста­ра­ния паха­ря? Не сму­щай­ся, если тебе при­дет­ся отве­чать вопре­ки сво­им чув­ствам к родине.

Одис­сей. Гово­рить надо по сове­сти. Я боль­ше люб­лю мою род­ную Ита­ку и боль­ше при­вя­зан к ней, но зем­ля кик­ло­пов мне по серд­цу и вос­хи­ща­ет меня.

Грилл. Зна­чит, дело обсто­ит, оче­вид­но, так, как гово­рил муд­рей­ший из людей, а имен­но: одно сле­ду­ет хва­лить и сла­вить, bа дру­гое пред­по­чи­тать и любить. То же, я пола­гаю, ты ска­жешь и при­ме­ни­тель­но к душе. Подоб­но поч­ве, совер­шен­нее та душа, кото­рая без затра­ты труда родит бла­гие каче­ства, как сами собой вырас­таю­щие пло­ды.

Одис­сей. И про­тив это­го я не воз­ра­жаю.

Грилл. Зна­чит, ты при­зна­ёшь, что душа живот­ных более при­спо­соб­ле­на и луч­ше созда­на для рож­де­ния бла­гих качеств, ибо, как непа­ха­ная и неза­се­ян­ная зем­ля, она сама, без чьих бы то ни было побуж­де­ний и настав­ле­ний, порож­да­ет и взра­щи­ва­ет их, в каж­дом слу­чае — сооб­раз­но воле при­ро­ды.

Одис­сей. Какие же, Грилл, душев­ные бла­га при­су­щи живот­ным?

4. Грилл. Ска­жи луч­ше, каки­ми они не обла­да­ют в боль­шей мере, чем самые муд­рые люди? cЕсли угод­но, рас­смот­рим сна­ча­ла храб­рость, кото­рой ты похва­ля­ешь­ся, и не крас­не­ешь, когда тебя зовут «отваж­ным» и «горо­дов раз­ру­ши­те­лем», хотя ты, несчаст­ней­ший, ковар­ст­вом и хит­ро­стью обма­ны­ва­ешь людей, при­вык­ших бла­го­род­но и чест­но сра­жать­ся, неис­кус­ных в коз­нях, про­сто­душ­ных, и назы­ва­ешь доб­лест­ны­ми низ­кие поступ­ки, кото­рые не име­ют с доб­ле­стью ниче­го обще­го. Но, как ты зна­ешь, борь­бе живот­ных друг с дру­гом и с чело­ве­ком чуж­ды хит­ро­сти и ковар­ные улов­ки — живот­ные сра­жа­ют­ся, пола­га­ясь един­ст­вен­но на свое бес­стра­шие и силу. dНе по веле­нию зако­на, не в стра­хе перед нака­за­ни­ем за бег­ство с поля боя дела­ют они это, но по сво­ей при­ро­де они не могут мирить­ся с пора­же­ни­ем, дер­жат­ся до послед­ней край­но­сти и доби­ва­ют­ся победы. Даже когда телес­ная сила их слом­ле­на, живот­ные не сда­ют­ся и не теря­ют силу духа, но уми­ра­ют, про­дол­жая бороть­ся. У мно­гих смер­тель­но ранен­ных вме­сте с яро­стью в одну какую-нибудь часть тела при­ли­ва­ет сила, обра­ща­ет­ся про­тив вра­га, бушу­ет и неистов­ст­ву­ет, пока не угаснет, как пла­мя. Живот­ные не зна­ют ни просьб, ни при­зы­вов к поща­де, ни при­зна­ния сво­его пора­же­ния. Нико­гда лев по недо­стат­ку муже­ства не ста­но­вит­ся рабом льва или конь рабом дру­го­го коня, eа чело­век раб­ст­ву­ет перед чело­ве­ком, охот­но при­ни­мая раб­ство, полу­чив­шее свое наиме­но­ва­ние от робо­сти. Взрос­лые живот­ные, хит­ро­стью пой­ман­ные в сети, отка­зы­ва­ют­ся от пищи и отвер­га­ют питье, пред­по­чи­тая нево­ле смерть, а дете­ны­шей, еще подат­ли­вых и незлоб­ных, люди умыш­лен­но пор­тят лас­кой и при­ман­ка­ми, пока, из-за несвой­ст­вен­но­го их при­ро­де обра­за жиз­ни и удо­воль­ст­вий, они в кон­це кон­цов не ста­но­вят­ся вялы­ми и не при­ми­ря­ют­ся с так назы­вае­мым при­ру­че­ни­ем, обо­зна­чаю­щим утра­ту врож­ден­ной сме­ло­сти. fИз ска­зан­но­го явст­ву­ет, что живот­ным отва­га сопри­род­на. Людям же она несвой­ст­вен­на, и это, Одис­сей, ты луч­ше уяс­нишь себе из сле­дую­щих при­ме­ров. Сре­ди живот­ных сила меж­ду обо­и­ми пола­ми рас­пре­де­ле­на рав­но­мер­но, и сам­ка не усту­па­ет сам­цу в спо­соб­но­сти выпол­нять необ­хо­ди­мые труды и защи­щать дете­ны­шей. Конеч­но, ты слы­шал о кро­ми­он­ской сви­нье, кото­рая, хотя и была сам­кой, доста­ви­ла мно­го хло­пот Тесею², 988и зна­ешь, что жен­щине-сфинк­су с горы Фики­он не помог­ла бы муд­рость в зага­ды­ва­нии зага­док и при­ду­мы­ва­нии хит­рых вопро­сов, если бы она намно­го не пре­вос­хо­ди­ла кад­мей­цев силой и отва­гой³. В тех же местах оби­та­ла, гово­рят, страш­ная тевмес­ская лиси­ца⁴, а побли­зо­сти змея, кото­рая сра­жа­лась с Апол­ло­ном за вла­де­ние дель­фий­ским ора­ку­лом⁵. Ваш царь взял от сики­он­ца в награ­ду за то, что раз­ре­шил ему не при­ни­мать уча­стие в похо­де, кобы­ли­цу Эту⁶ и посту­пил очень разум­но, пред­по­чтя трус­ли­во­му мужу отлич­ную бое­вую лошадь. Ты не раз мог наблюдать, что храб­ро­стью и силой пан­те­ры и льви­цы нисколь­ко не усту­па­ют сам­цам, bа твоя супру­га, пока ты вою­ешь, сидит дома у оча­га и бес­по­мощ­нее ласточ­ки обо­ро­ня­ет­ся от тех, кто угро­жа­ет ей и ее дому, хотя по кро­ви она и лако­нян­ка. Что же тогда гово­рить о житель­ни­цах Карии и Мео­нии?!⁷ Из все­го это­го вид­но, что мужам отва­га свой­ст­вен­на не от при­ро­ды, ибо, в про­тив­ном слу­чае, она была бы при­су­ща и жен­щи­нам. Вы, люди, про­яв­ля­е­те храб­рость лишь по тре­бо­ва­нию зако­нов, про­тив воли, нехотя, покор­ст­вуя обы­ча­ям, опа­са­ясь упре­ков, чужих мне­ний и пере­судов. cТруды и опас­но­сти вы пре­одоле­ва­е­те не из сме­ло­сти, но пото­му, что дру­гие вещи стра­шат вас еще силь­ней. Точ­но так же, как тот из тво­их спут­ни­ков, кото­рый пер­вым схва­тил вес­ло полег­че не по рав­но­ду­шию к греб­ле, но в стра­хе перед более тяже­лым, чело­век, соглас­ный тер­петь побои, чтобы не полу­чить рану, или про­ти­во­сто­я­щий вра­гу, дабы избе­жать муче­ний и смер­ти, идет на это не из храб­ро­сти, а из тру­со­сти. А если так, то ваша отва­га — не что иное, как умная тру­сость, а воля к сопро­тив­ле­нию — страх, при­спо­со­бив­ший­ся спа­сать­ся от одно­го зла посред­ст­вом дру­го­го. Если вы счи­та­е­те dсебя сме­лее живот­ных, зачем тогда ваши поэты назы­ва­ют отли­чив­ших­ся в бит­ве вои­нов храб­ры­ми, как вол­ки, со льви­ной душою, отва­гой подоб­ны­ми веп­рю⁸, но поче­му-то никто из них не гово­рит о льве с чело­ве­че­ским серд­цем и не срав­ни­ва­ет храб­рость веп­ря с храб­ро­стью чело­ве­ка? Я пола­гаю, что как быст­ро­но­гих людей зовут, пре­уве­ли­чи­вая, «вет­ро­но­ги­ми», а кра­си­вых — «подоб­ны­ми богам», так и храб­рых вои­нов срав­ни­ва­ют с теми, кто отваж­нее их. При­чи­на все­го это­го в том, что сме­лость зака­ля­ет­ся горяч­но­стью. Имен­но такую без­рас­суд­ную отва­гу в ее чистом виде живот­ные про­яв­ля­ют в схват­ках, у вас же она сме­ши­ва­ет­ся с рас­суди­тель­но­стью, eкак вино с водой, так что отсту­па­ет перед опас­но­стью и часто упус­ка­ет удоб­ный слу­чай, а неко­то­рые люди счи­та­ют даже, что горяч­ность в бит­ве толь­ко вред­на и от нее сле­ду­ет отка­зать­ся, пола­га­ясь лишь на трез­вый рас­судок. Это мне­ние, прав­да, спра­вед­ли­во, если дело идет о без­опас­но­сти и сохра­не­нии жиз­ни, но с точ­ки зре­ния отва­ги и мести — постыд­но. Раз­ве не неле­по сето­вать на при­ро­ду за то, что она не снаб­ди­ла ваше тело игла­ми, бив­ня­ми или ост­ры­ми ког­тя­ми, и в то же вре­мя лишать душу даро­ван­но­го ей ору­жия или, во вся­ком слу­чае, при­туп­лять его?!

5. Одис­сей. Ну и ну, Грилл, ты, вид­но, был хоро­шим софи­стом, fесли и теперь в обра­зе сви­ньи столь мастер­ски отста­и­ва­ешь свою мысль. Одна­ко поче­му ты не пере­хо­дишь к рас­суж­де­нию о цело­муд­рии?

Грилл. Я думал, что ты будешь со мною спо­рить, а ты меж­ду тем торо­пишь­ся послу­шать о цело­муд­рии. Впро­чем, ведь ты супруг самой воз­держ­ной из жен­щин и вдо­ба­вок счи­та­ешь себя образ­цом воз­держ­но­сти, так как пре­зрел домо­га­тель­ства Кир­ки⁹. Одна­ко, при всем этом, и тут ты нисколь­ко не пре­вос­хо­дишь живот­ных: они тоже не жела­ют соеди­нять­ся с теми, кто выше их, 989но огра­ни­чи­ва­ют­ся себе подоб­ны­ми. Вовсе не уди­ви­тель­но, если ты, слов­но козел Менд¹⁰ в Егип­те, запер­тый, как рас­ска­зы­ва­ют, с мно­ги­ми кра­са­ви­ца­ми и не испы­ты­ваю­щий охоты соче­тать­ся с ними, но пред­по­чи­таю­щий для это­го коз, чув­ст­ву­ешь склон­ность к при­выч­ным любов­ным свя­зям и, будучи чело­ве­ком, не жела­ешь делить ложе с боги­ней. А воз­держ­ность Пене­ло­пы обкар­ка­ют с пре­зре­ни­ем и сме­хом сот­ни ворон, из кото­рых каж­дая, если уми­ра­ет ее ворон, вдов­ст­ву­ет не малое вре­мя, а в тече­ние целых девя­ти чело­ве­че­ских поко­ле­ний. bТак что твоя пре­крас­ная Пене­ло­па в девять раз усту­па­ет цело­муд­ри­ем любой вороне.

6. Но посколь­ку ты заме­тил, что я софист, я буду соблюдать извест­ный порядок в изло­же­нии и опре­де­лю самое поня­тие воз­держ­но­сти, а затем рас­смот­рю раз­лич­ные стра­сти по родам. Итак, цело­муд­рие — это огра­ни­че­ние и обузда­ние стра­стей: оно подав­ля­ет слу­чай­ные и ненуж­ные и уста­нав­ли­ва­ет пре­де­лы необ­хо­ди­мых. Вожде­ле­ния, как ты можешь видеть, весь­ма раз­лич­ны: жела­ние есть и пить, напри­мер, есте­ствен­но и необ­хо­ди­мо, а без любов­ной стра­сти, кото­рая тоже зало­же­на при­ро­дой, cмож­но, одна­ко, обой­тись, поэто­му она назы­ва­ет­ся есте­ствен­ной, но не необ­хо­ди­мой. Есть так­же стра­сти, не при­над­ле­жа­щие ни к есте­ствен­ным, ни к необ­хо­ди­мым; они при­хо­дят извне, порож­ден­ные празд­ны­ми (вслед­ст­вие неведе­ния истин­но­го бла­га) мыс­ля­ми, но втор­га­ют­ся такой тол­пой, что почти вытес­ня­ют есте­ствен­ные жела­ния, как это быва­ет в государ­стве, если приш­лый сброд чуже­зем­цев берет верх над при­род­ны­ми граж­да­на­ми. Живот­ные, чьи души пол­но­стью недо­ступ­ны и чуж­ды при­вно­си­мым извне стра­стям, ибо они дале­ки от празд­но­мыс­лия, как от моря, усту­па­ют людям в утон­чен­но­сти, но воз­держ­ность и обузда­ние dнемно­гих есте­ствен­ных стра­стей, кото­рые им при­су­щи, свой­ст­вен­ны им в выс­шей мере. Меня само­го, напри­мер, неко­гда не менее, чем тебя теперь, при­вле­ка­ло золо­то и каза­лось ни с чем не срав­ни­мым бла­гом, мани­ли сереб­ро и сло­но­вая кость, а тот, кто вла­дел ими в изоби­лии, пред­став­лял­ся избран­ным бога­ми счаст­лив­цем, будь он фри­гий­цем или жите­лем Карии, будь он даже пре­зрен­нее Доло­на и зло­счаст­нее При­а­ма. Поэто­му, посто­ян­но ско­ван­ный сво­и­ми стра­стя­ми, я не испы­ты­вал ни удо­воль­ст­вия, ни радо­сти от мно­гих дру­гих хоро­ших вещей, кото­рых у меня было нема­ло, и сето­вал на свою жизнь, слов­но был обез­до­лен eи лишен вели­чай­ших на све­те благ. Я вспо­ми­наю, как одна­жды, увидев тебя на Кри­те в тор­же­ст­вен­ном и празд­нич­ном оде­я­нии, был ослеп­лен не тво­ею муд­ро­стью и отва­гой, а вос­тор­жен­но любо­вал­ся тон­кой тка­нью хито­на и кра­си­вы­ми склад­ка­ми пур­пур­ной хла­миды; без­де­ли­ца, золотая пряж­ка, тоже при­тя­ги­ва­ла мои гла­за искус­ной работой, так что я, оча­ро­ван­ный, как жен­щи­на, шел за тобой по пятам. Но теперь я сво­бо­ден от всех этих пред­рас­суд­ков, с пре­зре­ни­ем, как по кам­ням, сту­паю по золоту и сереб­ру fи, кля­нусь Зев­сом, когда сыт, для меня не сла­ще валять­ся на вся­ких покры­ва­лах и ков­рах, чем в глу­бо­кой и мяг­кой гря­зи. Подоб­ные при­вне­сен­ные извне вожде­ле­ния чуж­ды нам; нашей жиз­нью обыч­но управ­ля­ют необ­хо­ди­мые стра­сти и наслаж­де­ния, а тем, кото­рые не столь необ­хо­ди­мы, но есте­ствен­ны, мы пре­да­ем­ся уме­рен­но и долж­ным обра­зом.

7. 990В первую оче­редь рас­смот­рим их. При­стра­стие к бла­го­вон­ным запа­хам, воз­буж­даю­щим обо­ня­ние, поми­мо извест­ной поль­зы, важ­но для рас­по­зна­ва­ния вку­са пищи. Прав­да, язык, как извест­но, тоже спо­со­бен опре­де­лять ост­ро­ту, сла­дость и кис­лоту, когда в сме­шан­ном виде раз­лич­ные соки всту­па­ют с ним в сопри­кос­но­ве­ние, но обо­ня­ние, еще до вку­ше­ния этих соков, опре­де­ля­ет осо­бен­но­сти каж­до­го блюда без­оши­боч­нее слуг, кото­рые при­став­ле­ны пер­вы­ми отведы­вать цар­скую еду; обо­ня­ние раз­ре­ша­ет есть над­ле­жа­щее, вред­ное отвер­га­ет, не допус­кая, чтобы чув­ству вку­са был нане­сен ущерб и урон; bоно пред­у­преж­да­ет о непри­год­но­сти пищи и судит о ней преж­де, чем она успе­ет повредить. Обо­ня­ние не при­но­сит нам забот и не при­нуж­да­ет с помо­щью хит­ро­го искус­ства, назы­вае­мо­го изготов­ле­ни­ем бла­го­во­ний, соеди­нять и сме­ши­вать фими­ам, кори­цу, нард, души­стые листья и араб­ский трост­ник и за боль­шие день­ги поку­пать бес­по­лез­ные, под стать жен­щи­нам, уте­хи. И все же страсть к тако­го рода вещам зара­зи­ла не толь­ко жен­щин, но и боль­шин­ство муж­чин, так что они не жела­ют при­бли­жать­ся к сво­им женам, если те не пах­нут бла­го­во­ни­я­ми и души­сты­ми при­ти­ра­ни­я­ми. cНапро­тив того, свой­ст­вен­ным ей от при­ро­ды духом чистой росы, луго­вых цве­тов и тра­вы сви­нья при­вле­ка­ет боро­ва, коза — коз­ла, сам­ки дру­гих живот­ных — сво­их сам­цов; сам­ка всту­па­ет в брак при вза­им­ном вле­че­нии, без лома­ний, не пыта­ясь при­крыть свое жела­ние обма­ном и при­твор­ным отка­зом; сам­цы же в охо­те не поку­па­ют свои пра­ва за пла­ту, труды или услу­ги, но, когда при­дет пора, без хит­ро­стей и денег наслаж­да­ют­ся любо­вью, кото­рая вес­ной, dкак побе­ги у рас­те­ний, рож­да­ет у живот­ных охоту и сра­зу же тушит: сам­ка после опло­до­тво­ре­ния не под­пус­ка­ет к себе сам­ца, а тот не дела­ет попы­ток к соеди­не­нию. Вот как мало зна­чит у нас наслаж­де­ние, ибо всем управ­ля­ет при­ро­да. Поэто­му до сих пор живот­ные оста­лись чуж­ды одно­по­лой люб­ви сам­цов к сам­цам и самок к сам­кам, в то вре­мя как у вас подоб­ные при­ме­ры неред­ки сре­ди самых заме­ча­тель­ных людей, не гово­ря уже о без­вест­ных. Так, напри­мер, Ага­мем­нон обо­шел всю Бео­тию, охотясь за бежав­шим от него Аргин­ном, и сва­лил эту задерж­ку на море и вет­ры¹¹, а затем, вспом­нив о бла­го­ра­зу­мии, бла­го­ра­зум­но иску­пал­ся в Копа­ид­ском озе­ре, eчтобы поту­шить любовь и изба­вить­ся от стра­сти. Так же точ­но Геракл искал сво­его юно­го дру­га и пото­му был остав­лен спут­ни­ка­ми и не мог при­нять уча­стие в похо­де¹². В хра­ме Апол­ло­на Птой­ско­го¹³ кто-то из вас поти­хонь­ку наца­ра­пал «Ахилл кра­са­вец», хотя к это­му вре­ме­ни у Ахил­ла был уже сын. Насколь­ко мне извест­но, эта над­пись суще­ст­ву­ет и сей­час. Пету­ха, кото­рый за неиме­ни­ем кури­цы топ­чет дру­го­го пету­ха, сжи­га­ют живьем, так как это, по сло­вам како­го-то про­ри­ца­те­ля или тол­ко­ва­те­ля зна­ме­ний, пред­ве­ща­ет ужас­ную беду. Таким обра­зом, сами люди при­зна­ют, fчто живот­ные более цело­муд­рен­ны и им несвой­ст­вен­но ради сво­их наслаж­де­ний попи­рать есте­ство. А у вас, даже в сою­зе с зако­ном, при­ро­да не в состо­я­нии поло­жить пре­де­ла похо­ти: под­хва­чен­ная стра­стя­ми, точ­но пото­ком, похоть эта несет с собою оттал­ки­ваю­щие отступ­ле­ния от есте­ства, пре­не­бре­же­ние им и над­ру­га­тель­ство. Ведь муж­чи­ны стре­мят­ся к соеди­не­нию с коза­ми, сви­нья­ми и кобы­ли­ца­ми, а жен­щи­ны схо­дят с ума по живот­ным муж­ско­го пола. 991От подоб­ных свя­зей у вас рож­да­ют­ся мино­тав­ры, эги­па­ны, и, я пола­гаю, сфинк­сы и кен­тав­ры. Ино­гда соба­ки и пти­цы, понуж­дае­мые голо­дом, едят чело­ве­че­ское мясо; но ни одно живот­ное не дела­ло попы­ток сожи­тель­ст­во­вать с чело­ве­ком. Люди же, наобо­рот, наси­лу­ют живот­ных и исполь­зу­ют для сво­их любов­ных и раз­ных дру­гих наслаж­де­ний.

8. Столь раз­вра­щен­ные и неуме­рен­ные в жела­ни­ях упо­мя­ну­то­го рода, люди и в отно­ше­нии необ­хо­ди­мых стра­стей ока­зы­ва­ют­ся мно­го ниже живот­ных. Необ­хо­ди­мы­ми стра­стя­ми назы­ва­ет­ся стрем­ле­ние к еде и питью; они при­но­сят нам и удо­воль­ст­вие и поль­зу. bВы же и здесь, гоня­ясь за наслаж­де­ни­я­ми, а не ища соот­вет­ст­ву­ю­щей вам по при­ро­де пищи, часто стра­да­е­те тяже­лы­ми неду­га­ми, кото­рые все про­ис­те­ка­ют из одно­го источ­ни­ка — пере­пол­не­ния желуд­ка, и коим сопут­ст­ву­ют мучи­тель­ные, с трудом изго­ня­е­мые вет­ры. Начать с того, что вся­кий род живот­ных пита­ет­ся одной свой­ст­вен­ной ему пищей — одни тра­вой, дру­гие коре­нья­ми или пло­да­ми, пло­то­яд­ные же не при­ка­са­ют­ся ни к чему, кро­ме мяса, и не отни­ма­ют кор­ма у сла­бей­ших: лев раз­ре­ша­ет щипать тра­ву оле­ню, а волк овце, как это зало­же­но в них при­ро­дой. cТоль­ко чело­век, един­ст­вен­ное все­яд­ное суще­ство, стре­мясь к наслаж­де­нию, из-за сво­его чре­во­уго­дия хочет все попро­бо­вать и от все­го вку­сить, слов­но еще не зна­ет, что ему над­ле­жит и полез­но есть. Глав­ным обра­зом он употреб­ля­ет в пищу мясо, но не по необ­хо­ди­мо­сти или недо­стат­ку дру­гой еды, ибо круг­лый год соби­ра­ет, полу­ча­ет и пожи­на­ет такой обиль­ный уро­жай раз­лич­ных рас­те­ний и семян, что может не горе­вать. Нет, из стрем­ле­ния рос­ко­ше­ст­во­вать и из пре­сы­ще­ния необ­хо­ди­мым он ищет необык­но­вен­ных блюд, осквер­нен­ных убий­ст­вом, про­яв­ляя бо́льшую кро­во­жад­ность, чем дикие зве­ри. Ведь кровь и мясо — dпища гиен, вол­ков и змей, чело­ве­ку же она слу­жит толь­ко при­пра­вой. Вдо­ба­вок, в отли­чие от живот­ных, кото­рые, нуж­да­ясь в кор­ме, охотят­ся толь­ко на опре­де­лен­ные, при­том немно­гие, виды существ, остав­ляя дру­гие в покое, он употреб­ля­ет в пищу мясо всех без раз­бо­ра. Коро­че, любую пти­цу, любую рыбу, любое оби­таю­щее на зем­ле живот­ное мож­но встре­тить на ваших, как вы их зове­те, при­ят­ных и госте­при­им­ных тра­пе­зах.

9. Доб­ро бы так. Но всем этим вы поль­зу­е­тесь толь­ко как при­пра­вой, чтобы под­сла­стить свою обыч­ную еду…¹⁴ Что каса­ет­ся рас­суд­ка живот­ных, то он не при­зна­ет ненуж­ных и бес­по­лез­ных искусств, зато срод­ные и при­су­щие ему искус­ства, кото­рые ни от кого не пере­ни­ма­ют­ся, eкото­рым нель­зя обу­чить­ся за пла­ту, кото­рым чуж­до ста­ра­тель­ное и кро­пот­ли­вое при­ла­жи­ва­ние и при­кле­и­ва­ние одно­го умо­зри­тель­но­го поло­же­ния к дру­го­му, он порож­да­ет сам. Я слы­шал, что каж­дый егип­тя­нин — врач; одна­ко любое живот­ное не толь­ко спо­соб­но само себя выле­чить, но уме­ет най­ти про­пи­та­ние, исполь­зо­вать свою силу, охо­тить­ся, обе­ре­гать­ся от опас­но­сти и даже склон­но к музы­ке в меру, дан­ную ему при­ро­дой. В самом деле, от кого мы научи­лись, когда забо­ле­ем, захо­дить в реку, пото­му что там есть раки? Кто наста­вил чере­пах, пожрав­ши змею, искать души­цу? Откуда крит­ские козы зна­ют, fчто если в теле застря­нут стре­лы, надо поесть дико­го бадья­на, после чего нако­неч­ни­ки стрел выхо­дят сами собой? Если ты ска­жешь, — и это будет пра­виль­но, — что настав­ни­цей во всех этих слу­ча­ях явля­ет­ся при­ро­да, то приз­на́ешь, что свой­ст­вен­ный живот­ным разум исхо­дит от выс­ше­го и муд­рей­ше­го нача­ла. Если же вы, люди, дума­е­те, что тут не годят­ся сло­ва «созна­ние» и «рас­судок», ищи­те более под­хо­дя­щие и почет­ные, посколь­ку поступ­ки живот­ных дей­ст­ви­тель­но изоб­ли­ча­ют более высо­кие и пора­зи­тель­ные спо­соб­но­сти. Не в том дело, что их разум не может раз­ви­вать­ся и дви­гать­ся впе­ред; 992он про­сто крепнет сам по себе, не нуж­да­ясь ни в чьей помо­щи, и в этом отнюдь не его недо­ста­ток, напро­тив — как раз пото­му, что он нача­ло при­род­ное и совер­шен­ное, он пре­не­бре­га­ет заим­ст­во­ван­ны­ми, при­об­ре­тен­ны­ми в резуль­та­те обу­че­ния зна­ни­я­ми. То, чему люди ради сво­их забав и при­чуд ста­ра­ют­ся обу­чить живот­ных, хотя эта нау­ка чуж­да их при­ро­де, они с лег­ко­стью усва­и­ва­ют. Не гово­ря уже о том, что щен­ки идут по сле­ду, жере­бя­та науча­ют­ся сту­пать в извест­ном рит­ме, воро­ны раз­го­ва­ри­ва­ют, соба­ки ска­чут сквозь катя­щи­е­ся обру­чи, в теат­рах пока­зы­ва­ют, как лоша­ди и быки ложат­ся, тан­цу­ют, bпри­ни­ма­ют необы­чай­ные для себя поло­же­ния и, усво­ив нелег­кие даже для чело­ве­ка тело­дви­же­ния, твер­до запо­ми­на­ют их един­ст­вен­но в дока­за­тель­ство сво­ей понят­ли­во­сти, ибо во всем этом для них нет ника­ко­го про­ку. Если тебе не верит­ся, что мы, живот­ные, можем обу­чить­ся искус­ствам, знай, что мы даже спо­соб­ны настав­лять в этом дру­гих. Куро­пат­ки при­уча­ют дете­ны­шей во вре­мя пре­сле­до­ва­ния падать навз­ничь, при­кры­ва­ясь зажа­тым в лап­ках комом зем­ли, аисты на кры­шах — ты можешь это видеть — обу­ча­ют птен­цов летать, соло­вьи пере­да­ют музы­каль­ное искус­ство сво­им детям, cа те из них, кого люди ловят еще птен­ца­ми и сами вскарм­ли­ва­ют, поют мно­го хуже, так как до сро­ка лиши­лись учи­те­ля. С тех пор как я при­нял свой нынеш­ний облик, я не пере­стаю дивить­ся сло­вам софи­стов, убедив­ших меня счи­тать все живые суще­ства, кро­ме чело­ве­ка, лишен­ны­ми разу­ма и рас­суд­ка.

10. Одис­сей. Зна­чит, ты, Грилл, изме­нил свое мне­ние и теперь пола­га­ешь, что овца и осел наде­ле­ны рас­суд­ком?!

Грилл. Все убеж­да­ет меня, милей­ший Одис­сей, в том, что живот­ные не лише­ны разу­ма и понят­ли­во­сти. Ведь как одно дере­во не в боль­шей и не в мень­шей мере неоду­шев­лен­но, чем дру­гое, а все оди­на­ко­во бес­чув­ст­вен­ны, dибо не име­ют души, так же обсто­я­ло бы дело и в живот­ном мире, где одно живот­ное не долж­но было бы разу­мом и понят­ли­во­стью усту­пать дру­го­му, если бы они не были в раз­ной сте­пе­ни, одно боль­ше, дру­гое мень­ше, наде­ле­ны рас­суд­ком. При­ми во вни­ма­ние, что глу­пость и тупо­умие одних выяс­ня­ют­ся вслед­ст­вие ковар­ства и хит­ро­сти дру­гих; если срав­нить лиси­цу, вол­ка и пче­лу с ослом и овцой, это будет рав­но­силь­но срав­не­нию тебя с Поли­фе­мом или тво­е­го деда Авто­ли­ка¹⁵ с корин­фя­ни­ном Гоме­ром. eЯ не думаю, прав­да, что раз­ни­ца в спо­соб­но­сти рас­суж­дать, мыс­лить и запо­ми­нать у одно­го живот­но­го, срав­ни­тель­но с дру­гим, столь же вели­ка, как у людей, срав­ни­тель­но друг с дру­гом.

Одис­сей. Смот­ри, Грилл, не слиш­ком ли сме­ло при­пи­сы­вать разум тем, у кого отсут­ст­ву­ет поня­тие о боже­стве.

Грилл. Зна­чит, нель­зя ска­зать, Одис­сей, что ты, столь муд­рый и рас­суди­тель­ный муж — пото­мок Сизи­фа?¹⁶

Неко­то­рые уче­ные пола­га­ют, что диа­лог пол­но­стью не сохра­нил­ся; дру­гие счи­та­ют, что мол­ча­ние Одис­сея в ответ на оскор­би­тель­ную репли­ку Грил­ла слу­жит эффект­ной кон­цов­кой.