Хорошо ли изречение: «Живи неприметно»?

Текст приводится по изданию: Вестник древней истории. 1998 г. № 4.
Перевод с древнегреческого и комментарии Э. Г. Юнца.
Перевод выполнен по изданию: Plutarchi Moralia. Vol. VI, 2. Ed. M. Pohlenz, R. Westman. Leipzig: B. Teubner, 1959.
Пагинация по Стефану (Этьену) проставлена редакцией сайта по изданию: Plutarchi Moralia. Vol. 6, fasc. 2. 2 Aufl. M. Pohlenz, R. Westman. Leipzig, Teubner, 1959.
1 2 3 4 5 6 7

St. p. 1128 1129 1130

Про­тив эпи­ку­рей­цев Плу­тарх, в каче­стве гла­вы Пла­то­нов­ской шко­лы, напи­сал не мень­ше деся­ти сочи­не­ний (Lampr. cat. 80-82. 129. 133. 143. 148. 155. 159. 178), из кото­рых до нас дошли толь­ко три: «Про­тив Колота», «О том, что даже при­ят­ная жизнь невоз­мож­на, если сле­до­вать Эпи­ку­ру» и «Хоро­шо ли изре­че­ние: “Живи непри­мет­но”». Послед­нее фигу­ри­ру­ет в так назы­вае­мом «Лам­при­е­вом пере­чне» (Lampr. cat. 178) под назва­ни­ем: «Об изре­че­нии: “Живи непри­мет­но”». По фор­ме оно пред­став­ля­ет собою памят­ник ора­тор­ской про­зы, точ­нее пуб­лич­ную декла­ма­цию, весь­ма рас­про­стра­нен­ную в эпо­ху вто­рой софи­сти­ки и слу­жив­шую сред­ст­вом про­све­ще­ния и одно­вре­мен­но мораль­но-фило­соф­ско­го воздей­ст­вия на город­ское насе­ле­ние во всех циви­ли­зо­ван­ных обла­стях Рим­ской импе­рии. Про­из­не­сен­ная перед неиз­вест­ной ауди­то­ри­ей, эта речь пред­став­ля­ет собой напо­ри­стое, в агрес­сив­ном тоне, опро­вер­же­ние извест­но­го тези­са фило­со­фа Эпи­ку­ра о пре­иму­ще­стве апо­ли­тич­ной, уда­лен­ной от обще­ст­вен­ной и пуб­лич­ной карье­ры жиз­ни.

Мане­ра изло­же­ния здесь, как и вооб­ще в декла­ма­ци­ях это­го рода, крайне рито­рич­на, систе­ма дока­за­тельств носит откро­вен­но игро­вой, несерь­ез­ный харак­тер. Цита­ты из клас­си­ков, вро­де Гоме­ра и Эври­пида, при­зва­ны обос­но­вать такое, напри­мер, ало­гич­ное утвер­жде­ние, что Эпа­ми­нон­да облек­ли дове­ри­ем и вла­стью, вслед­ст­вие чего он стал зна­ме­нит и спас свой поги­баю­щий город. Если отвлечь­ся от софи­сти­че­ских пере­дер­жек, здра­вый смысл под­ска­зы­ва­ет, что в реаль­но­сти дело обсто­я­ло пря­мо наобо­рот: сна­ча­ла Эпа­ми­нонд стал изве­стен бла­го­да­ря сво­им заслу­гам, и лишь затем ему было пору­че­но коман­до­вать в войне про­тив спар­тан­цев.

Тем не менее, несмот­ря на кажу­щу­ю­ся игри­вость аргу­мен­та­ции напад­ки Плу­тар­ха на Эпи­ку­ра сле­ду­ет при­ни­мать совер­шен­но всерь­ез: тако­вы были пра­ви­ла игры, и херо­ней­ский фило­соф все­го лишь сле­до­вал обще­при­ня­тым стан­дар­там веде­ния идей­ной поле­ми­ки. Зажи­га­тель­ный, пла­мен­ный харак­тер речи захва­ты­ва­ет чита­те­ля, тем более что речь, нача­тая уже на доста­точ­но высо­кой ноте, к середине, а осо­бен­но к кон­цу дости­га­ет совер­шен­но исклю­чи­тель­но­го нака­ла, так что автор, выра­жа­ясь сло­ва­ми Пла­то­на (Ion 7, p. 536 b), впа­да­ет здесь в насто­я­щее поэ­ти­че­ское неистов­ство (ἐνθου­σιασ­μός). Фра­зы ста­но­вят­ся все более взвин­чен­ны­ми эмо­цио­наль­но и услож­нен­ны­ми син­та­к­си­че­ски (чего сто­ит, напри­мер, гла­ва 5-я, кото­рую цели­ком запол­ня­ет одно могу­чее, слож­но­под­чи­нен­ное пред­ло­же­ние с изощ­рен­ной архи­тек­то­ни­кой), язык при­об­ре­та­ет воз­вы­шен­но-поэ­ти­че­скую окрас­ку (чис­ло пря­мых и кос­вен­ных цитат из вели­ча­во­го Пин­да­ра воз­рас­та­ет, при­чем места­ми Плу­тар­хо­вы фра­зы так плот­но спле­та­ют­ся со сло­ва­ми его бео­тий­ско­го сопле­мен­ни­ка, что почти невоз­мож­но пер­вые отде­лить от вто­рых), нако­нец, мелоч­ная и при­дир­чи­вая поле­ми­ка с оппо­нен­том усту­па­ет место вдох­но­вен­но­му, ярко­му гим­ну утвер­жде­ни­ям тех фило­со­фов, кото­рые трак­ту­ют вся­кое рож­де­ние и бытие как про­яв­ле­ние латент­но суще­ст­ву­ю­щих сил и субъ­ек­тов, и не менее ярко­му опи­са­нию адских муче­ний, глав­ное из кото­рых — бес­сла­вие и без­вест­ность.

Весь памят­ник в целом, несо­мнен­но, явля­ет нам любо­пыт­ней­шую стра­ни­цу антич­ной куль­ту­ры, и чита­тель, наде­ем­ся, полу­чит удо­воль­ст­вие как от рито­ри­че­ской фор­мы его, так и от фило­соф­ско­го содер­жа­ния. Пере­вод выпол­нен по изда­нию: Plu­tar­chi Mo­ra­lia. V. VI, 2. Ed. M. Poh­lenz, R. Westman. Leip­zig: B. Teub­ner, 1959. Цита­ты из антич­ных авто­ров, кро­ме осо­бо ого­во­рен­ных, пере­веде­ны нами зано­во с под­лин­ни­ка.

Содер­жа­ние: инвек­ти­ва про­тив авто­ра афо­риз­ма: отго­ва­ри­вая дру­гих от пого­ни за сла­вой, сам он вся­че­ски домо­гал­ся извест­но­сти (1). Опро­вер­же­ние само­го афо­риз­ма: скры­вать­ся от обще­ства пагуб­но не толь­ко для стра­даю­щих душев­ным неду­гом и веду­щих пороч­ную жизнь, но и для людей выдаю­щих­ся, так как пер­вых это лиша­ет мораль­ной под­держ­ки (2), а вто­рых — воз­мож­но­сти про­явить свою доб­ро­де­тель (3). Скрыт­ность умест­на для тех, кто пре­да­ет­ся раз­вра­ту, но не для тех, кто поле­зен обще­ству; извест­ность дает доб­ро­де­те­лям сла­ву и при­ме­не­ние, а без­вест­ность пагуб­на для талан­тов (4). Мрак подав­ля­ет рас­судок, а свет сти­му­ли­ру­ет душев­ные силы и разум (5). Сама жизнь — это пере­ход из незри­мо­го состо­я­ния в зри­мое, а смерть при­во­дит к рас­па­ду и погру­же­нию в тьму (6). Под­твер­жде­ние это­му — оби­тель бла­жен­ных, где даже ночью им све­тит солн­це, и адская без­дна, где нече­стив­цы лише­ны воз­мож­но­сти видеть свет (7).

1. St. 1128aОдна­ко же автор это­го афо­риз­ма сам не поже­лал остать­ся в без­вест­но­сти: ведь эту мысль он для того bи выска­зал, чтобы неза­ме­чен­ным не остать­ся1, как слиш­ком лов­кий хит­рец, от при­зы­ва к бес­сла­вию полу­чаю­щий неспра­вед­ли­вую сла­ву. «Про­ти­вен мне муд­рец, не муд­рый для себя»2. Под­ра­жа­те­ли Филок­се­на, Эрик­сидо­ва сына, и сици­лий­ца Гна­то­на3, боль­шие гур­ма­ны, гово­рят, смор­ка­лись в тарел­ки, чтобы, отбив у сотра­пез­ни­ков аппе­тит, самим объ­едать­ся дели­ка­те­са­ми. А завзя­тые често­люб­цы кле­ве­щут дру­гим, буд­то сопер­ни­кам в люб­ви, на сла­ву, чтобы добить­ся ее, не встре­чая сопро­тив­ле­ния, и дей­ст­ву­ют подоб­но греб­цам4: как те, сидя лицом к кор­ме, дви­га­ют cкорабль в направ­ле­нии носа, ибо обрат­ное тече­ние от уда­ров весел под­хва­ты­ва­ет и тол­ка­ет суд­но впе­ред, так и даю­щие это­го рода сове­ты гонят­ся за сла­вой, как бы от нее отвер­нув­шись5. Ина­че зачем было гово­рить такое, зачем писать и, напи­сав, изда­вать на гряду­щие вре­ме­на, если он желал остать­ся в без­вест­но­сти? Или хотел остать­ся без­вест­ным для совре­мен­ни­ков тот, кто искал сла­вы даже сре­ди потом­ков?

2. Впро­чем, доволь­но об этом. Раз­ве само изре­че­ние не постыд­но? «Живи непри­мет­но». Слов­но гро­бо­ко­па­тель?6 Неужто жить — это настоль­ко позор­но, что мы долж­ны друг от дру­га скры­вать­ся? А я бы ска­зал так: «Даже про­жив позор­ную жизнь, не ста­рай­ся это­го скрыть, но напро­тив, открой­ся, обра­зумь­ся, покай­ся, чтобы не остать­ся бес­по­лез­ным, если ты доб­ро­де­те­лен, или неис­це­лен­ным, если у тебя есть поро­ки. dНо луч­ше бы ты уточ­нил и разъ­яс­нил, кому имен­но ты это пред­пи­сы­ва­ешь. Если — невеж­де, него­дяю, глуп­цу, то это все рав­но, что ска­зать: “Скры­вай, что у тебя лихо­рад­ка”, или: “Скры­вай, что у тебя горяч­ка, чтобы о тебе не узнал врач. Спрячь­ся где-нибудь в тем­ном углу, чтобы никто не знал о тебе и тво­их болез­нях”. Ведь и ты, в сущ­но­сти, гово­ришь то же самое: “Давай, болей неиз­ле­чи­мой и пагуб­ной болез­нью поро­ка, скры­вая свое озлоб­ле­ние, свои неуда­чи и пере­жи­ва­ния, боясь пре­до­ста­вить себя тем, кто может тебя успо­ко­ить и исце­лить”. А ведь еще в древ­но­сти боль­ных выстав­ля­ли в мно­го­люд­ных местах7, eи вся­кий, кто знал эффек­тив­ное сред­ство, пото­му что сам испы­тал подоб­ный недуг или исце­лил болев­ше­го той же болез­нью, сове­то­вал его тому, кто в этом нуж­дал­ся; так, соби­рае­мая по кру­пи­цам от людей знаю­щих, гово­рят, и воз­ник­ла вели­кая меди­ци­на. А ведь так же сле­до­ва­ло бы откры­вать для всех и нездо­ро­вую жизнь, и душев­ные муки, чтобы каж­дый, иссле­дуя образ мыс­лей боль­но­го, гово­рил: “Ты раз­гне­ван? Осте­ре­гай­ся того-то”, “Завиду­ешь? Делай то-то и то-то”, “Ты влюб­лен? И я когда-то любил, но рас­ка­ял­ся”»8. Меж­ду тем, отри­цая, ута­и­вая, скры­вая свои поро­ки, люди их толь­ко уко­ре­ня­ют в себе.

3. А если ты при­зы­ва­ешь быть непри­мет­ны­ми и без­вест­ны­ми людей доб­ро­де­тель­ных, то тем самым Эпа­ми­нон­ду ты гово­ришь: «Не вое­на­чаль­ст­вуй», fЛикур­гу: «Не зако­но­да­тель­ст­вуй», Фра­си­бу­лу: «Не тира­но­убий­ст­вуй»9, Пифа­го­ру: «Не учи­тель­ст­вуй», Сокра­ту «Не фило­соф­ст­вуй», да и преж­де все­го, Эпи­кур, ты гово­ришь само­му же себе: «Не пиши дру­зьям в Азию, не вер­буй себе поклон­ни­ков из Егип­та, не опе­кай ламп­сак­ских эфе­бов, 1129не рас­сы­лай свои кни­ги, демон­стри­руя всем и каж­до­му свою муд­рость, и не отда­вай рас­по­ря­же­ний насчет соб­ст­вен­ных похо­рон». К чему эти сов­мест­ные тра­пезы? К чему общие собра­ния еди­но­мыш­лен­ни­ков и близ­ких?10 Зачем тыся­чи строк, напи­сан­ных к Мет­ро­до­ру, Ари­сто­бу­лу и Хай­реде­му11, да еще усерд­но отде­лан­ных, чтобы и посмерт­но те не оста­лись забы­ты, если доб­ро­де­те­ли ты пред­пи­сы­ва­ешь забве­ние, искус­ству — без­дей­ст­вие, фило­со­фии — мол­ча­ние, а бла­готво­ри­тель­но­сти — без­вест­ность?

4. Если же сла­ву ты устра­ня­ешь из жиз­ни, подоб­но тому, как све­тиль­ни­ки уби­ра­ют с пируш­ки, чтобы во мра­ке пре­да­вать­ся вся­че­ским удо­воль­ст­ви­ям, тогда пра­ви­лен bтвой совет «жить непри­мет­но». Еще бы, если я наме­рен жить с гете­рой Геде­ей и сожи­тель­ст­во­вать с Леон­ти­ей12, «напле­вать на пре­крас­ное»13, а «радо­сти пло­ти» почи­тать за выс­шее бла­го, тогда мне дей­ст­ви­тель­но нужен мрак чер­ной ночи, и таким целям тре­бу­ют­ся забве­ние и без­вест­ность. Если же кто из физи­ков, иссле­дую­щих при­ро­ду, вос­пе­ва­ет бога, спра­вед­ли­вость и про­мы­сел, или кто-то из эти­ков14 — закон, обще­ство и поли­ти­че­скую актив­ность, а в поли­ти­ке пред­по­чи­та­ет выго­де бла­го­род­ство, тогда зачем ему жить непри­мет­но? Чтобы нико­го не вос­пи­тать, нико­му не стать образ­цом для под­ра­жа­ния и пре­крас­ным при­ме­ром? Если бы афи­няне не при­ме­ти­ли Феми­сток­ла, cЭлла­да не отра­зи­ла бы наше­ст­вие Ксерк­са; если бы рим­ляне не узна­ли о Камил­ле, не усто­ял бы и сам город Рим; если бы Дион15 не был зна­ком с Пла­то­ном, то не обре­ла бы сво­бо­ду Сици­лия. Так же как свет, на мой взгляд, дела­ет нас не толь­ко види­мы­ми, но и полез­ны­ми друг для дру­га, так и извест­ность при­но­сит доб­ро­де­те­ли не толь­ко сла­ву, но и нахо­дит ей при­ме­не­ние. Эпа­ми­нонд, до соро­ка лет оста­ва­ясь без­вест­ным, ничем не был поле­зен фиван­цам, зато позд­нее, облег­чен­ный дове­ри­ем и вла­стью, спас свой поги­баю­щий город, а пора­бо­щен­ную Элла­ду осво­бо­дил, явив свою доб­ро­де­тель сия­ю­щей сла­ве тем, что про­явил ее вовре­мя. d«Бли­ста­ет лишь пока его исполь­зу­ют, пустой же и забро­шен­ный вет­ша­ет» не толь­ко «кров», как гово­рит Софокл16, но и чело­ве­че­ский нрав17, вле­ко­мый к упад­ку и раз­ло­же­нию без­дей­ст­ви­ем, порож­ден­ным без­вест­но­стью. Пустое без­де­лье и сидя­чая, празд­ная жизнь иссу­ша­ют не толь­ко тела, но и души, и как вода, зате­нен­ная и лишен­ная све­та, или непроточ­ная и застой­ная, загни­ва­ет18, так и при­род­ные талан­ты, сколь бы хоро­ши они ни были, от без­де­я­тель­но­го обра­за жиз­ни, похо­же, гиб­нут и ста­рят­ся19.

5. Неужто ты не видишь, что с наступ­ле­ни­ем ночи сон­ная вялость завла­де­ва­ет тела­ми, eи души охва­ты­ва­ет бес­силь­ная немощь, и рас­судок, сжав­шись от без­дей­ст­вия и уны­ния, чуть тре­пе­щет, как язы­чок туск­ло­го пла­ме­ни, бес­связ­ны­ми сно­виде­ни­я­ми, как бы наме­кая чело­ве­ку на про­ис­хо­дя­щее наяву, «а когда раз­го­ня­ет лжи­вые сно­виде­ния»20 вос­хо­дя­щее солн­це, и как бы сме­шав воеди­но, про­буж­да­ет и ожив­ля­ет све­том дея­тель­ность и созна­ние каж­до­го, тогда, по сло­вам Демо­кри­та21, «питая с при­хо­дом дня новые помыс­лы», люди, свя­зан­ные, как проч­ной нитью, вза­им­ным стрем­ле­ни­ем, под­ни­ма­ют­ся, каж­дый со сво­его места, к повсе­днев­ным заня­ти­ям.

6. fА я пола­гаю, что и самая жизнь, и, шире, суще­ст­во­ва­ние и при­част­ность к рож­де­нию даны чело­ве­ку боже­ст­вом для извест­но­сти. Он — незрим и неве­дом, носи­мый во всех направ­ле­ни­ях в виде рас­се­ян­ных мел­ких частиц, но когда рож­да­ет­ся, то, сгу­ща­ясь в себя и обре­тая раз­ме­ры, начи­на­ет све­тить­ся, ста­но­вясь из незри­мо­го зри­мым и из невид­но­го види­мым. Ведь рож­де­ние — это путь не к суще­ст­во­ва­нию, как утвер­жда­ют иные, а к извест­но­сти о суще­ст­во­ва­нии. Ведь оно не тво­рит рож­дае­мо­го, но лишь выяв­ля­ет его, 1130рав­но как и раз­ру­ше­ние суще­го не есть устра­не­ние в небы­тие, а ско­рее увод в незри­мое рас­пав­ше­е­ся на части. Вот поче­му солн­це, счи­тая его, по древним и искон­ным обы­ча­ям, Апол­ло­ном, назы­ва­ют Делос­ским и Пифий­ским22, а гос­по­ди­на поту­сто­рон­не­го мира, кем бы он ни был, богом или демо­ном23, назы­ва­ют, как если бы, рас­па­да­ясь на части, мы пере­хо­ди­ли в невиди­мое и незри­мое состо­я­ние, «вла­сти­те­лем незри­мой ночи и лени­во­го сна»24. Я думаю, что и само­го чело­ве­ка древ­ние назы­ва­ли «све­том»25 имен­но пото­му, что каж­до­му, в силу род­ства, при­су­ще неудер­жи­мое bжела­ние узна­вать и быть узнан­ным. Да и саму душу неко­то­рые фило­со­фы счи­та­ют, в сущ­но­сти, све­том, дока­зы­вая это, сре­ди про­че­го, тем, что из все­го суще­ст­ву­ю­ще­го душа боль­ше все­го тяго­тит­ся без­вест­но­стью, нена­видит все смут­ное, и при­хо­дит в смя­те­ние от тем­ноты, пол­ной для нее стра­ха и подо­зре­ний, зато свет для нее так сла­до­стен и жела­нен, что без све­та, во мра­ке, ее не раду­ет ничто из вещей, по при­ро­де сво­ей при­ят­ных, но, при­ме­ши­вае­мый ко все­му, слов­но при­пра­ва, он дела­ет радост­ным и отрад­ным вся­кое наслаж­де­ние, вся­кое раз­вле­че­ние и уте­ху26. cТот же, кто ввер­га­ет себя в без­вест­ность, обле­ка­ет­ся мра­ком и зажи­во себя погре­ба­ют, види­мо, тяготят­ся самим рож­де­ни­ем сво­им и не хотят бытия.

7. Ведь при­ро­ду сла­вы и бытия пока­зы­ва­ет оби­тель бла­го­че­сти­вых27: «там даже ночью им све­тит яркое солн­це28, а средь лугов, покры­тых пур­пур­ны­ми роза­ми»29, рас­сти­ла­ет­ся рав­ни­на, пест­ре­ю­щая цве­та­ми пло­до­нос­ных, пыш­ных, тени­стых дерев, и бес­шум­но текут пол­но­вод­ные реки30, а сами они, про­ха­жи­ва­ясь вме­сте и мир­но бесе­дуя, про­во­дят вре­мя в вос­по­ми­на­ни­ях и раз­го­во­рах о тех, кто родил­ся и суще­ст­ву­ет. Третья же доро­га31, dсбра­сы­ваю­щая души в мрач­ную без­дну, пред­на­зна­че­на тем, кто про­жил нече­сти­вую, без­за­кон­ную жизнь. «Отсюда изли­ва­ют бес­пре­дель­ный мрак мед­лен­ные32 реки угрю­мой ночи»33, при­ни­мая в себя и оку­ты­вая без­вест­но­стью и забве­ни­ем нака­зу­е­мых. Ведь кор­шу­ны не тер­за­ют веч­но печень зло­де­ев34, погре­бен­ных в зем­ле (она дав­но без остат­ка сго­ре­ла или истле­ла), и тас­ка­ние тяже­стей не изну­ря­ет тела нака­зу­е­мых (ибо «креп­кие жилы уже не свя­зу­ют ни мышц, ни костей их»35, и нет у мерт­вых остат­ка тела, могу­ще­го при­нять тяжесть заслу­жен­ной кары), eно поис­ти­не, есть лишь одно нака­за­ние для про­жи­ваю­щих пороч­ную жизнь: бес­сла­вие, без­вест­ность и исчез­но­ве­ние, бес­след­но устра­ня­ю­щее их в угрю­мые воды Леты, погру­жаю­щее в без­дон­ную мор­скую пучи­ну36, вле­ку­щее за собой ник­чем­ность и без­дей­ст­вие, а так­же пол­ное бес­сла­вие и без­вест­ность.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Юно­ше­ски запаль­чи­во­му тону декла­ма­ции соот­вет­ст­ву­ет ее рез­кое, без пред­и­сло­вий (προοίμιον, exor­dium), нача­ло. По Ари­сто­те­лю (Arist. rhet. 3. 1415b8; ср. Quin­til. 3. 8. 6), даже если ора­тор име­ет дело с понят­ли­вым слу­ша­те­лем, все рав­но речь сле­ду­ет начать хотя бы с пере­чис­ле­ния основ­ных ее тези­сов, «чтобы тело, если так мож­но выра­зить­ся, име­ло и голо­ву» (ср. Plat. Phdr. 264c: «вся­кая речь, подоб­но живот­но­му, долж­на иметь тело, а вме­сте с ним ноги и голо­ву, при­чем сред­няя часть ее и конеч­но­сти долж­ны быть сораз­мер­ны и друг дру­гу, и цело­му»).
  • 2Eur. fr. 905 Nauck2 (цити­ру­ет­ся: v. Alex. 53; Luc. apol. 5; Men. mon. 332; Cic. fam. 13. 15. 2; ср. Plat. Hipp. ma. 283b; Max. Tyr. 31, p. 409). Веро­ят­ный смысл сен­тен­ции: «преж­де чем поучать дру­гих, сам научись сле­до­вать сво­им прин­ци­пам» (ср. Lc 4. 23: ἰατ­ρέ θε­ράπευ­σον σεαυτόν).
  • 3Сици­ли­ец Гна­тон и афи­ня­нин Филок­сен — зна­ме­ни­тые в древ­но­сти чре­во­угод­ни­ки (ср. Plut. qu. conv. 668c; 707e; Aelian. v. h. 10. 9; At­hen. 1. 6b; 5. 220b). Филок­сен, выс­шее удо­воль­ст­вие пола­гав­ший­ся в ося­за­нии пищи, даже молил­ся, чтобы глот­ка у него ста­ла длин­ней журав­ли­ной (Arist. eth. Nic. 1118a33. eth. Eud. 1231a15. probl. 28. 7, p. 950a3). Ари­сто­фан в сво­их шут­ках (vesp. 84. nub. 686) неод­но­крат­но упо­ми­на­ет его гомо­сек­су­а­лизм и рас­пут­ство.
  • 4Так назы­вае­мый «пара­докс» (πα­ράδο­ξον), фра­за, содер­жа­щая, неожи­дан­ную для слу­ша­те­лей мысль, кото­рая тут же, после эффект­ной пау­зы пояс­ня­ет­ся.
  • 5Ср. насмеш­ли­вое выска­зы­ва­ние о скеп­ти­че­ском фило­со­фе Тимоне пери­па­те­ти­ка Иеро­ни­ма: «Как ски­фы стре­ля­ют, убе­гая, и стре­ля­ют, пре­сле­дуя, так иные фило­со­фы любят уче­ни­ков, гоня­ясь за ними, а иные — убе­гая от них, как Тимон» (Diog. Laert. 9. 112).
  • 6τυμ­βω­ρύ­χος, т. е. маро­дер, рас­ка­пы­ваю­щий и разо­ря­ю­щий моги­лы (ср. Ar. ran. 1149; Luc. Jupp. Tr. 52), или про­фес­сио­наль­ный могиль­щик, за пла­ту рою­щий могиль­ные ямы (ср. Sext. math. 7. 45).
  • 7Обы­чай, при­пи­сы­вае­мый жите­лям Вави­ло­нии: He­rod. I. 197; Stra­bo. 16. 1. 20, p. 746 (по дру­гой вер­сии — егип­тя­нам и ибе­рий­цам: Stra­bo. 3. 3. 7, p. 155).
  • 8Ср. иде­аль­ный образ фило­со­фа-кини­ка, кото­рый, как врач, совер­шая обход сограж­дан и щупая у них пульс, дол­жен им давать ука­за­ния: «У тебя лихо­рад­ка, у тебя голов­ная боль, у тебя подаг­ра», «Тебе сле­ду­ет голо­дать, тебе мож­но есть, тебе луч­ше воз­дер­жать­ся от бань», «Ты нуж­да­ешь­ся в кро­во­пус­ка­нии, а ты — в при­жи­га­нии» (Epict. diss. 3. 22. 73).
  • 9Рито­ри­че­ское пре­уве­ли­че­ние: соб­ст­вен­но­руч­но Фра­си­бул тира­нов не уби­вал, хотя сыг­рал важ­ней­шую роль в свер­же­нии афин­ской «оли­гар­хии Трид­ца­ти» (декабрь 404 г.).
  • 10Уче­ни­ков Эпи­ку­ра даже назы­ва­ли εἰκα­δισ­ταί, пото­му что они отме­ча­ли память сво­его учи­те­ля по два­дца­тым чис­лам (εἰκάς) Гаме­ли­о­на (At­hen. 7. 298d).
  • 11Хай­редем и Ари­сто­бул — бра­тья фило­со­фа (Diog. Laert. 10. 3), а Мет­ро­дор Ламп­сак­ский — его бли­жай­ший спо­движ­ник и уче­ник (ibid. 10. 23). Всем тро­им посвя­ще­ны не дошед­шие до нас сочи­не­ния Эпи­ку­ра (ibid. 10. 28).
  • 12Обе гете­ры, как утвер­жда­ли недоб­ро­же­ла­те­ли Эпи­ку­ра, сожи­тель­ст­во­ва­ли одно­вре­мен­но с ним и с его уче­ни­ком Мет­ро­до­ром (Diog. Laert. 10. 6; 10. 23).
  • 13Ср., одна­ко, Plut. non pos­se 1088b: «Они (эпи­ку­рей­цы) сами еди­но­душ­но утвер­жда­ют, что плот­ские наслаж­де­ния сто­ят ничтож­но мало, или вовсе нисколь­ко, если конеч­но, не пусто­сло­вят и не рису­ют­ся, когда Мет­ро­дор гово­рит, что «нам глу­бо­ко напле­вать на телес­ные наслаж­де­ния»».
  • 14«Одни фило­со­фы назы­ва­ют­ся физи­ка­ми, так как изу­ча­ют при­ро­ду, дру­гие — эти­ка­ми, так как зани­ма­ют­ся нрав­ст­вен­но­стью» (Diog. Laert. praef. 17). Плу­тарх, писав­ший труды по есте­ство­зна­нию (φυ­σικά) и по эти­че­ским вопро­сам (ἠθι­κά), отно­сил себя к той и дру­гой кате­го­рии.
  • 15«Дион, сын Гип­па­ри­на, сира­ку­зец, фило­соф-пла­то­ник, брат Ари­сто­ма­хи, супру­ги, сици­лий­ско­го тира­на Дио­ни­сия Стар­ше­го, кото­рый стал сици­лий­ским тира­ном, изгнав Дио­ни­сия, сына Дио­ни­сия Стар­ше­го, чей брат Нисей, в свою оче­редь, изгнал само­го Дио­на. Ему при­над­ле­жат пись­ма к Пла­то­ну и дру­гие сочи­не­ния» (Suid. s. v. Δίων).
  • 16Soph. fr. 780 Nauck2 (цити­ру­ет­ся так­же: Plut. an se­ni resp. 788b, 792a).
  • 17Игра слов: «кров — нрав» пере­да­ет созву­чие: στέ­γος — ἦθος.
  • 18τὰ λαν­θά­νον­τα τῶν ὑδά­των τῷ πε­ρισ­κιάζεσ­θαι καὶ κα­θῆσ­θαι μὴ ἀπορ­ρέον­τα σή­πεται, чрез­вы­чай­но эле­гант­ная кон­струк­ция, где сим­мет­рич­ные чле­ны пред­ло­же­ния (τὰ λαν­θά­νον­τα, μὴ ἀπορ­ρέον­τα — τῶ̣ πε­ρισ­κιάζεσ­θαι, κα­θῆσ­θαι) обра­зу­ют изящ­ный хиасм.
  • 19Обрат­ная гра­да­ция (ὕστε­ρον — πρό­τερον) вме­сто ожи­дае­мо­го «ста­рят­ся и гиб­нут».
  • 20Судя по сти­хотвор­ной фор­ме (гек­са­метр) — цита­та из неиз­вест­но­го поэ­ти­че­ско­го про­из­веде­ния. Ср. Etym. M. 433. 50; Cal­lim. fr. an. 93, p. 723 Schn.
  • 21De­mocr. fr. B 158 Diels.
  • 22Эпи­те­ты Апол­ло­на Δή­λιος и Πύ­θιος Плу­тарх выво­дит из δη­λόω («делать явным, обна­ру­жи­вать») и πυν­θά­νομαι («узна­вать»).
  • 23Демон — суще­ство низ­ше­го поряд­ка, чем боги. Имя Плу­то­на (Аида) автор эвфе­ми­сти­че­ски опус­ка­ет. Ср. Pind. Ol. 2. 107: «В этом Зеве­со­вом цар­стве за гре­хи судит некто под­зем­ный».
  • 24Fr. mel. chor. adesp. 13 Diehl.
  • 25Игра сло­ва­ми: ὁ φώς, φω­τός — «муж­чи­на, чело­век» (поэ­тизм, из язы­ка древ­них тра­ги­ков), и τὸ φῶς, φω­τός — «свет, сия­ние».
  • 26Пред­став­ле­ние о нераз­рыв­ной свя­зи сол­неч­но­го све­та и жиз­ни, уни­вер­саль­ное для всех вре­мен и наро­дов, отра­же­но, напри­мер, в древ­не­еги­пет­ской «Кни­ге Амду­ат» (XVI в. до н. э.), одно из адских муче­ний, ожи­даю­щих греш­ни­ков, — погру­же­ние в тем­ный хаос. Свет и теп­ло, излу­чае­мые богом Ра, когда он спус­ка­ет­ся в пре­ис­под­нюю, пред­на­зна­че­ны толь­ко для пра­вед­ных (Коро­стов­цев М. А. Рели­гия древ­не­го Егип­та. М., 1976. С. 234). В Гимне Ато­ну (XIV в. до н. э.) гово­рит­ся: «Когда ты вос­хо­дишь, они (люди. — Э. Ю.) живы, ты захо­дишь — они мерт­вы» (Хре­сто­ма­тия по исто­рии древ­не­го Восто­ка. Ч. 2. М., 1980. С. 92).
  • 27Фра­за, без­на­деж­но испор­чен­ная, пере­веде­на по кон­тек­сту: истин­ная сла­ва и выс­шее бытие при­над­ле­жит душам бла­го­че­сти­вых покой­ни­ков, а глав­ное пре­иму­ще­ство, кото­рым они наслаж­да­ют­ся в рай­ской оби­те­ли, — это сол­неч­ный свет, даю­щий им воз­мож­ность общать­ся и быть друг дру­гу извест­ны­ми.
  • 28Досл. «сила солн­ца», поэ­ти­че­ский обо­рот, где труд­но­пе­ре­во­ди­мое μέ­νος озна­ча­ет «кровь», как мате­ри­аль­ное вопло­ще­ние души (Soph. Ai. 1412: μέ­λαν μέ­νος), или «дух, жиз­нен­ную силу», т. е. суб­стан­цию, выра­жаю­щую выс­шую сущ­ность сво­его обла­да­те­ля: жар, если идет речь о солн­це (Hom. Od. 10. 160: ἠελίοιο), бое­вой дух, если гово­рит­ся о вои­нах (Hom. Il. 2. 387: μέ­νος ἀνδρῶν; 18. 264: μέ­νος Ἄρηος).
  • 29Pind. fr. 129 Sn-Mä (цити­ру­ет­ся так­же: Plut. con­s. Ap. 120a).
  • 30Воль­ный пере­сказ неиз­вест­ной нам оды Пин­да­ра. Ср. опи­са­ние Эли­сий­ской рав­ни­ны — Ἠλύ­σιον πε­δίον (Hom. Od. 4. 563) и Ост­ро­ва Бла­жен­ных — Μα­κάρων νᾶ­σος (Pind. Ol. 2. 57).
  • 31Неожи­дан­ное упо­ми­на­ние «третьей» доро­ги, пред­на­зна­чен­ной душам покой­ных, объ­яс­ня­ет­ся, веро­ят­но, лаку­ной в нача­ле гла­вы, где гово­ри­лось о пер­вой доро­ге, по кото­рой Геракл взо­шел на небо, к богам, затем — о вто­рой, веду­щей в оби­тель бла­жен­ных, после чего речь захо­дит о третьей, веду­щей греш­ни­ков в ад.
  • 32Досл. «вялые, сла­бые» (βληχ­ροί). Ср. Hor. c. 2. 14. 17: vi­sen­dus ater flu­mi­ne lan­gui­do Co­cy­tos er­rans — «при­дет­ся (всем нам) узрить чер­ный Коцит, изви­ваю­щий­ся вялой рекою».
  • 33Pind. fr. 130 Sn-Mä (цити­ру­ет­ся так­же: Plut. aud. poet. 17c).
  • 34οὐ γὰρ οὔτε γῦπες κεί­ρουσινοὔτε βα­ρῶν τι­νων ἀχθο­φορίαι θλί­βου­σι, двой­ное отри­ца­ние вме­сто про­сто­го — чер­та нели­те­ра­тур­но­го, про­сто­реч­но­го язы­ка (ср. Act. apost. 26. 26: λαν­θά­νειν γὰρ αὐτὸν τού­των οὐ πεί­θομαι οὐθέν, «я убеж­ден: ничто из это­го от него не укры­лось»), позд­нее закреп­лен­ная в ново­гре­че­ском язы­ке как нор­ма. При­ме­ча­тель­но, что одна руко­пись (Вати­кан­ский кодекс) дает пра­виль­ную фор­му: οὔτε γὰρ γῦπες.
  • 35Hom. Od. 11. 219 (пер. В. Жуков­ско­го).
  • 36εἰς ἄβυσ­σον καὶ ἀχανὲς πέ­λαγος. Ср. это выра­же­ние (εἰς πέ­λαγος ἀχα­νές) в похо­жем кон­тек­сте: «В Кам­па­нии он (Цице­рон, воз­вра­щав­ший­ся в Рим из изгна­ния) встре­тил одно­го вид­но­го рим­ля­ни­на, с кото­рым дру­жил, и пола­гая, что в Риме толь­ко и гово­рят о нем и его дея­ни­ях, спро­сил, что дума­ют рим­ляне о его заслу­гах. “Постой-ка, а где ты был в послед­нее вре­мя?” — услы­хал он в ответ, и очень рас­стро­ил­ся, так как понял, что слу­хи о нем зате­ря­лись в горо­де, слов­но канув в мор­скую пучи­ну и ниче­го не при­ба­вив к его преж­ней извест­но­сти» (Plut. Cic. 6. 4).
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004412 1364004413 1364004421 1439000000 1439000100 1439000200