Сравнительные жизнеописания

Лисандр

1. На сокро­вищ­ни­це акан­фий­цев в Дель­фах¹ сде­ла­на такая над­пись: «Бра­сид и акан­фий­цы при­нес­ли в дар добы­чу, взя­тую у афи­нян». Поэто­му мно­гие дума­ют, что камен­ная ста­туя, сто­я­щая внут­ри хра­ма у две­ри, — изо­бра­же­ние Бра­сида. На самом деле это изо­бра­жен Лисандр — по ста­рин­но­му обы­чаю с длин­ны­ми воло­са­ми и боро­дой. Рас­ска­зы о том, что арги­вяне² после сво­его вели­ко­го пора­же­ния остриг­лись в знак печа­ли, а спар­тан­цы в про­ти­во­по­лож­ность им отпу­сти­ли воло­сы, вели­ча­ясь сво­и­ми подви­га­ми, или что бак­хи­а­ды³, бежав­шие из Корин­фа в Лакеде­мон, выгляде­ли столь жал­ко и без­образ­но с бри­ты­ми голо­ва­ми, что спар­тан­цам захо­те­лось носить длин­ные воло­сы, — все эти рас­ска­зы невер­ны. Это — Ликур­го­во пред­пи­са­ние⁴: гово­рят, он ска­зал, что длин­ные воло­сы кра­си­во­му лицу при­да­ют вид еще более достой­ный, а уро­дов дела­ют еще страш­нее.

2. Рас­ска­зы­ва­ют, что отец Лисанд­ра, Ари­сто­крит, не при­над­ле­жал к цар­ско­му роду, хотя и про­ис­хо­дил от Герак­лидов. Лисандр вырос в бед­но­сти и обна­ру­жил вели­чай­шую при­вер­жен­ность к поряд­ку и оте­че­ским обы­ча­ям и поис­ти­не муж­ской нрав, чуж­дый вся­ким радо­стям, кро­ме тех, какие полу­ча­ет чело­век, окру­жен­ный поче­том за совер­шен­ные им пре­крас­ные дея­ния. Пого­ня за таки­ми радо­стя­ми не счи­та­ет­ся в Спар­те позо­ром для юно­ши: роди­те­ли хотят, чтобы дети их с само­го нача­ла были чув­ст­ви­тель­ны к доб­рой сла­ве — огор­ча­лись бы от пори­ца­ний и гор­ди­лись похва­ла­ми. Юно­шу, кото­рый и то и дру­гое пере­но­сит рав­но­душ­но и без­участ­но, пре­зи­ра­ют как лен­тяя, лишен­но­го често­лю­би­во­го рве­ния к доб­ле­сти.

Често­лю­бие и жаж­да пер­вен­ства были проч­но вну­ше­ны Лисанд­ру лакон­ским вос­пи­та­ни­ем, и нель­зя в сколь­ко-нибудь зна­чи­тель­ной сте­пе­ни счи­тать при­чи­ной это­го его при­род­ный склад. Но в его при­ро­де было боль­ше уго­д­ли­во­сти перед силь­ны­ми людь­ми, чем это свой­ст­вен­но спар­ти­а­там, и в слу­чае нуж­ды он спо­кой­но тер­пел тяжесть чужо­го само­вла­стия (неко­то­рые счи­та­ют это важ­ным досто­ин­ст­вом государ­ст­вен­но­го мужа). Ари­сто­тель гово­рит⁵, что вели­кие люди, напри­мер Сократ, Пла­тон и Геракл, стра­да­ли раз­ли­ти­ем чер­ной жел­чи, и рас­ска­зы­ва­ет про Лисанд­ра, что он не сра­зу, прав­да, а в ста­ро­сти тоже стра­дал этим неду­гом. Его глав­ным отли­чи­тель­ным свой­ст­вом было уме­ние лег­ко пере­но­сить бед­ность: его нель­зя было соблаз­нить и под­ку­пить день­га­ми, но, невзи­рая на это, он обо­га­тил свою роди­ну и сде­лал ее коры­сто­лю­би­вой, и по его вине Спар­та поте­ря­ла ува­же­ние, кото­рым преж­де поль­зо­ва­лась за свое рав­но­ду­шие к богат­ству. После вой­ны с Афи­на­ми он при­вез мас­су золота и сереб­ра, но не оста­вил себе ни одной драх­мы. Когда тиранн Дио­ни­сий при­слал ему для его доче­рей доро­гие сици­лий­ские хито­ны, он не взял их, ска­зав, что боит­ся, как бы доче­ри его не ста­ли казать­ся в них еще урод­ли­вее. Одна­ко, когда немно­го спу­стя он был отправ­лен послом от сво­его горо­да к это­му же тиран­ну и тот при­слал ему два оде­я­ния, пред­ло­жив выбрать любое и отвез­ти доче­ри, Лисандр ска­зал, что она сама выбе­рет луч­шее, и отпра­вил­ся домой, захва­тив оба оде­я­ния.

3. Меж­ду тем Пело­пон­нес­ская вой­на затя­ну­лась, и после сици­лий­ско­го раз­гро­ма ста­ло ясно, что афи­няне не удер­жат­ся на море и вско­ре вооб­ще пре­кра­тят борь­бу. Но, когда Алки­ви­ад, вер­нув­шись из изгна­ния, стал во гла­ве государ­ства, поло­же­ние зна­чи­тель­но изме­ни­лось и рав­но­ве­сие на море было вос­ста­нов­ле­но. Лакеде­мо­няне опять испу­га­лись, решив с новой энер­ги­ей про­дол­жать вой­ну, для кото­рой тре­бо­ва­лись искус­ный вое­на­чаль­ник и более зна­чи­тель­ные, чем преж­де, силы, и посла­ли коман­до­вать на море Лисанд­ра. При­быв в Эфес, Лисандр встре­тил там рас­по­ло­же­ние к себе и пол­ную пре­дан­ность Спар­те. Само­му же горо­ду при­хо­ди­лось туго: посто­ян­ное обще­ние с вар­ва­ра­ми и про­ник­но­ве­ние пер­сид­ских обы­ча­ев гро­зи­ло реши­тель­ным воз­об­ла­да­ни­ем вар­вар­ско­го нача­ла. Город со всех сто­рон был окру­жен лидий­ски­ми вла­де­ни­я­ми, и пер­сид­ские вое­на­чаль­ни­ки подол­гу жили в нем. Лисандр рас­по­ло­жил­ся лаге­рем, при­ка­зал со всех сто­рон стя­нуть к Эфе­су гру­зо­вые суда, открыл верфь для построй­ки три­ер, воз­об­но­вил тор­гов­лю в гава­ни и работу ремес­лен­ни­ков на пло­ща­ди. В домах и мастер­ских заки­пе­ла работа, и, бла­го­да­ря Лисанд­ру, с того вре­ме­ни Эфес стал меч­тать о вли­я­нии и силе, каки­ми он обла­да­ет теперь.

4. Узнав, что Кир, сын царя, при­был в Сар­ды, Лисандр отпра­вил­ся туда для пере­го­во­ров с ним и с обви­не­ни­ем про­тив Тис­са­фер­на, кото­рый, полу­чив при­ка­за­ние помо­гать лакеде­мо­ня­нам и вытес­нить афи­нян с моря, как гово­ри­ли, по нау­ще­нию Алки­ви­а­да дей­ст­во­вал вяло и губил спар­тан­ский флот сво­ей ску­по­стью. Кир охот­но при­слу­ши­вал­ся к обви­не­ни­ям про­тив Тис­са­фер­на и ко всем слу­хам, кото­рые его чер­ни­ли, ибо Тис­са­ферн был не толь­ко пороч­ным чело­ве­ком, но и его лич­ным вра­гом. Сло­ва Лисанд­ра и его мане­ра дер­жать­ся рас­по­ло­жи­ли Кира к спар­тан­ско­му вое­на­чаль­ни­ку; сво­им уго­д­ли­вым тоном Лисандр окон­ча­тель­но пле­нил юно­шу и вну­шил ему наме­ре­ние про­дол­жать вой­ну. Когда Лисандр уже соби­рал­ся уез­жать, Кир, уго­щая его, убеж­дал не отвер­гать его бла­го­склон­но­сти и про­сить, чего он толь­ко хочет, пото­му что ему ни в чем не будет отка­за. «Если ты так добр ко мне, Кир, — ска­зал Лисандр, — про­шу тебя, при­бавь моря­кам к их жало­ва­нию по обо­лу, чтобы они полу­ча­ли по четы­ре обо­ла вме­сто трех». В вос­тор­ге от често­лю­би­вой щед­ро­сти Лисанд­ра, Кир рас­по­рядил­ся выдать ему десять тысяч дари­ков. Тот употре­бил их на выда­чу доба­воч­но­го обо­ла моря­кам и так про­сла­вил­ся этим, что очень ско­ро вра­же­ские кораб­ли опу­сте­ли. Бо́льшая часть моря­ков пере­хо­ди­ла к тому, кто пла­тил боль­ше, а остав­ши­е­ся, работая спу­стя рука­ва и бун­туя, толь­ко достав­ля­ли еже­днев­ные непри­ят­но­сти сво­им началь­ни­кам. Мор­ско­го сра­же­ния, одна­ко, Лисандр боял­ся, несмот­ря на то, что сокра­тил чис­ло вра­гов и ухуд­шил их поло­же­ние: ему был стра­шен Алки­ви­ад, чело­век реши­тель­ный, имев­ший мно­го кораб­лей и не про­иг­рав­ший до тех пор ни одно­го сра­же­ния ни на суше, ни на море.

5. Алки­ви­ад, отплы­вая с Само­са в Фокею, оста­вил началь­ни­ком флота корм­че­го Антио­ха. Антиох, желая оскор­бить Лисанд­ра, сме­ло вошел на двух три­е­рах в Эфес­скую гавань и под кри­ки и хохот сво­их моря­ков быст­ро про­плыл мимо сто­яв­ших на яко­ре вра­же­ских судов. Раздо­са­до­ван­ный Лисандр погнал­ся за ним сна­ча­ла на несколь­ких три­е­рах, но, увидев, что афи­няне соби­ра­ют­ся вый­ти на помощь сво­им, вывел в море и дру­гие кораб­ли. В кон­це кон­цов завя­зал­ся мор­ской бой. Победи­те­лем остал­ся Лисандр, захва­тив­ший пят­на­дцать три­ер и воз­двиг­ший тро­фей. В Афи­нах Народ­ное собра­ние, раз­гне­вав­шись на Алки­ви­а­да за это пора­же­ние, отре­ши­ло его от долж­но­сти, а вои­ны на Само­се ста­ли откры­то поно­сить его, и, слы­ша гром­кую хулу, он отплыл из лаге­ря в Хер­со­нес. Так сра­же­ние, само по себе ничтож­ное, ста­ло зна­ме­ни­тым из-за постиг­ше­го Алки­ви­а­да несча­стья.

Созвав в Эфес пред­ста­ви­те­лей от горо­дов, кото­рых он счи­тал наи­бо­лее разум­ны­ми и отваж­ны­ми сре­ди сограж­дан, Лисандр впер­вые вну­шил им мысль о пере­во­ро­те и созда­нии вла­сти деся­ти⁶, кото­рая впо­след­ст­вии и уста­но­ви­лась при его содей­ст­вии. Он убеж­дал этих людей объ­еди­нить­ся в тай­ные обще­ства и вни­ма­тель­но наблюдать за состо­я­ни­ем государ­ст­вен­ных дел, обе­щая одно­вре­мен­но с кру­ше­ни­ем Афин уни­что­жить демо­кра­тию и дать им неогра­ни­чен­ную власть в род­ном горо­де. Его дела вну­ша­ли дове­рие к этим обе­ща­ни­ям: и преж­де он воз­во­дил сво­их дру­зей и госте­при­им­цев на высо­кие и почет­ные долж­но­сти, пору­чал им коман­до­ва­ние вой­ска­ми, ради их выго­ды ста­но­вил­ся соучаст­ни­ком их неспра­вед­ли­вых и оши­боч­ных дей­ст­вий. Взо­ры всех были устрем­ле­ны на него, все угож­да­ли ему и выра­жа­ли глу­бо­кую пре­дан­ность, рас­счи­ты­вая, что под его началь­ст­вом они достиг­нут все­го, даже того, что кажет­ся недо­ся­гае­мым. Поэто­му Кал­ли­кра­ти­да, явив­ше­го­ся на сме­ну Лисанд­ру коман­до­вать фло­том, сра­зу при­ня­ли непри­вет­ли­во, а впо­след­ст­вии, когда он дока­зал свое исклю­чи­тель­ное бла­го­род­ство и спра­вед­ли­вость, все же были недо­воль­ны его вла­стью — про­стой, бес­хит­рост­ной, истин­но дорий­ской. Они диви­лись ему, как пре­крас­ной ста­туе героя, но тос­ко­ва­ли по Лисанд­ру с его рве­ни­ем, пре­дан­но­стью дру­зьям и уме­ни­ем доста­вить им выго­ду. Когда Лисандр отплы­вал, его про­во­жа­ли с отча­я­ни­ем и сле­за­ми.

6. Лисандр еще более настро­ил сво­их при­вер­жен­цев про­тив Кал­ли­кра­ти­да, ото­слав назад в Сар­ды оста­ток тех денег, кото­рые Кир дал ему на содер­жа­ние флота. Он ска­зал Кал­ли­кра­ти­ду, что если ему угод­но, пусть сам попро­сит денег и поза­бо­тит­ся о том, как содер­жать вои­нов. Нако­нец, перед самым отплы­ти­ем, он тор­же­ст­вен­но заявил Кал­ли­кра­ти­ду, что пере­да­ет ему флот, кото­рый явля­ет­ся гос­по­ди­ном моря. Тот, желая поло­жить конец это­му пусто­му хва­стов­ству, спро­сил: «Поче­му же тебе не оста­вить Самос сле­ва и не плыть в Милет, чтобы там пере­дать мне три­е­ры? Если мы гос­под­ст­ву­ем на море, то можем без опа­се­ния плыть мимо засев­ших на Само­се вра­гов». На это Лисандр отве­тил, что фло­том коман­ду­ет не он, а Кал­ли­кра­тид, и отплыл в Пело­пон­нес, оста­вив сво­его пре­ем­ни­ка в боль­шом затруд­не­нии. Кал­ли­кра­тид при­ехал без денег и не мог решить­ся силою взять их с горо­дов, кото­рым и без того при­хо­ди­лось туго. Оста­ва­лось оби­вать поро­ги цар­ских вое­на­чаль­ни­ков и про­сить, как про­сил Лисандр. Мень­ше, чем кто-либо иной, был спо­со­бен на это Кал­ли­кра­тид, неза­ви­си­мый и гор­дый чело­век, счи­тав­ший, что для гре­ков достой­нее поне­сти пора­же­ние от сво­их же сооте­че­ст­вен­ни­ков, чем с протя­ну­той рукой бро­дить у поро­га вар­ва­ров и льстить этим людям, у кото­рых, кро­ме груды золота, нет ника­ких досто­инств. Нахо­дясь, одна­ко, в без­вы­ход­ном поло­же­нии, он был вынуж­ден отпра­вить­ся в Лидию, явил­ся пря­мо во дво­рец Кира и велел доло­жить ему, что при­шел наварх⁷ Кал­ли­кра­тид, кото­рый хочет с ним гово­рить. «Сей­час Киру неко­гда, чуже­стра­нец: он пьет вино», — отве­тил ему один из при­врат­ни­ков. «Пустя­ки, — про­сто­душ­но воз­ра­зил Кал­ли­кра­тид, — я постою и подо­жду, пока он кон­чит пить». Его при­ня­ли за неоте­сан­но­го муж­ла­на, и он ушел, осме­ян­ный вар­ва­ра­ми. Явив­шись во вто­рой раз, он сно­ва не был допу­щен и в гне­ве уехал в Эфес, осы­пая про­кля­ти­я­ми тех, кто впер­вые поз­во­лил вар­ва­рам изде­вать­ся над собой и научил их чва­нить­ся сво­им богат­ст­вом. Он поклял­ся спут­ни­кам, что как толь­ко вер­нет­ся в Спар­ту, сде­ла­ет все для вос­ста­нов­ле­ния мира меж­ду гре­ка­ми, чтобы впредь они вну­ша­ли вар­ва­рам ужас и пере­ста­ли обра­щать­ся к ним за помо­щью в борь­бе друг про­тив дру­га.

7. Но Кал­ли­кра­тид, чей образ мыс­лей был досто­ин лакеде­мо­ня­ни­на и кто по сво­ей спра­вед­ли­во­сти, вели­ко­ду­шию и муже­ству мог сопер­ни­чать с пер­вы­ми людь­ми Гре­ции, в ско­ром вре­ме­ни был раз­бит в мор­ском сра­же­нии при Арги­нус­ских ост­ро­вах и погиб.

Дела союз­ни­ков пошат­ну­лись, и они отпра­ви­ли в Спар­ту посоль­ство про­сить в навар­хи Лисанд­ра, обе­щая, что они энер­гич­нее возь­мут­ся за дело под его началь­ст­вом. Кир послал такую же прось­бу. По зако­ну один и тот же чело­век не мог быть навар­хом два­жды, но лакеде­мо­ня­нам не хоте­лось отка­зы­вать союз­ни­кам, и они облек­ли зва­ни­ем навар­ха неко­е­го Ара­ка, а Лисанд­ра отпра­ви­ли как бы его помощ­ни­ком, а на деле — глав­но­ко­ман­дую­щим. Боль­шин­ство из тех, кто при­ни­мал уча­стие в управ­ле­нии и поль­зо­вал­ся вла­стью в горо­дах, дав­но уже жда­ли его появ­ле­ния: при нем они рас­счи­ты­ва­ли еще более уси­лить свою власть, окон­ча­тель­но упразд­нив демо­кра­ти­че­ское прав­ле­ние. Тем же, кому нра­ви­лись в пра­ви­те­ле про­стота и бла­го­род­ство, Лисандр по срав­не­нию с Кал­ли­кра­ти­дом казал­ся лука­вым софи­стом: на войне он шел к цели боль­шею частью путем обма­на, пре­воз­но­сил спра­вед­ли­вость, если это было ему выгод­но, а в про­тив­ном слу­чае объ­яв­лял пре­крас­ным полез­ное, счи­тал, что по самой при­ро­де сво­ей прав­да не луч­ше лжи, но отда­вал честь той или дру­гой, в зави­си­мо­сти от выго­ды, какую они спо­соб­ны при­не­сти. Когда ему гово­ри­ли, что потом­кам Герак­ла не подо­ба­ет доби­вать­ся побед при помо­щи хит­ро­сти, он отве­чал на эти упре­ки пре­зри­тель­ным сме­хом. «Где льви­ная шку­ра⁸ корот­ка, там надо под­шить лисью», — гово­рил он.

8. Подоб­ным обра­зом, как сооб­ща­ют, дер­жал он себя и во вре­мя собы­тий в Миле­те. Когда его дру­зья и госте­при­им­цы, кото­рым он обе­щал уни­что­жить демо­кра­тию и изгнать их про­тив­ни­ков, изме­ни­ли свой образ мыс­лей и при­ми­ри­лись с вра­га­ми, он при­тво­рял­ся на людях, что раду­ет­ся это­му и сам при­ни­ма­ет уча­стие в при­ми­ре­нии, но с гла­зу на глаз бра­нил и поно­сил сво­их дру­зей, под­стре­кая их к напа­де­нию на народ. Когда же он увидел, что начи­на­ет­ся вос­ста­ние, то устре­мил­ся в город на помощь мятеж­ни­кам, но на пер­вых же встре­тив­ших­ся ему вос­став­ших гроз­но при­крик­нул, гро­мо­глас­но обе­щая их нака­зать, сто­рон­ни­кам же демо­кра­тии велел обо­д­рить­ся и не ждать для себя ниче­го дур­но­го в его при­сут­ст­вии. Так лице­ме­рил он, появ­ля­ясь в раз­ных личи­нах, ибо хотел, чтобы наи­бо­лее вли­я­тель­ные и пре­дан­ные наро­ду люди не бежа­ли, а оста­лись в горо­де и были уби­ты. Так и слу­чи­лось. Все, кто поло­жил­ся на его заве­ре­ния, были пере­ре­за­ны. Анд­ро­клид вспо­ми­на­ет его сло­ва, изоб­ли­чаю­щие лег­кость, с какой Лисандр отно­сил­ся к клят­вам: он сове­то­вал, сооб­ща­ет Анд­ро­клид, обма­ны­вать взрос­лых людей клят­ва­ми, как детей играль­ны­ми костя­ми, сле­дуя при­ме­ру Поли­кра­та Самос­ско­го. И это отнюдь не похваль­но. Вое­на­чаль­ник не дол­жен был под­ра­жать тиран­ну, и не по-лакон­ски было отно­сить­ся к богам, как к непри­я­те­лю, и даже с еще боль­шей дер­зо­стью, пото­му что клят­ву, дан­ную вра­гу, нару­ша­ют из стра­ха перед ним, а дан­ную богу — из пре­не­бре­же­ния к нему.

9. Кир при­гла­сил Лисанд­ра в Сар­ды, дал ему денег, обе­щал позд­нее дать еще и, желая доста­вить ему удо­воль­ст­вие, с юно­ше­ским лег­ко­мыс­ли­ем заявил, что если ниче­го не полу­чит от отца, пустит в ход соб­ст­вен­ные сред­ства. Если у него ниче­го не оста­нет­ся, ска­зал он, он разо­бьет свой сде­лан­ный из золота и сереб­ра трон, сидя на кото­ром, он зани­мал­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. В заклю­че­ние, отправ­ля­ясь в Мидию к отцу, он пору­чил Лисанд­ру соби­рать пода­ти с горо­дов и дове­рил ему управ­ле­ние. На про­ща­нье он про­сил его не всту­пать на море в сра­же­ние с афи­ня­на­ми, пока он не вер­нет­ся, вер­нуть­ся же обе­щал с боль­шим чис­лом кораб­лей из Фини­кии и Кили­кии. После это­го он отпра­вил­ся к царю. Лисандр, не будучи в состо­я­нии ни сра­жать­ся с вра­же­ским фло­том, почти рав­ным по силам его соб­ст­вен­но­му, ни сидеть без дела с таким чис­лом кораб­лей, снял­ся с яко­ря, завла­дел несколь­ки­ми ост­ро­ва­ми и, выса­див­шись, про­из­вел набег на Эги­ну и Сала­мин. Появив­шись в Атти­ке, он после при­вет­ст­вий Агиду⁹ (тот спу­стил­ся к нему из Деке­лии) пока­зал сухо­пут­но­му вой­ску, здесь нахо­див­ше­му­ся, свой мощ­ный флот, с кото­рым-де он, хозя­ин моря, может плыть, куда ему угод­но. Узнав, одна­ко, что афи­няне соби­ра­ют­ся отпра­вить­ся за ним в пого­ню, он дру­гим путем, меж­ду ост­ро­ва­ми, убе­жал в Азию. Най­дя Гел­лес­понт лишен­ным охра­ны, он оса­дил Ламп­сак с моря, а Форак с пешим вой­ском напра­вил­ся туда же и под­сту­пил к город­ским сте­нам. Взяв Ламп­сак штур­мом, Лисандр отдал его на раз­граб­ле­ние вои­нам.

Как раз в это вре­мя афин­ский флот чис­лен­но­стью в сто восемь­де­сят три­ер при­стал к Эле­ун­ту на Хер­со­не­се. Узнав о паде­нии Ламп­са­ка, афи­няне тот­час же отпра­ви­лись в Сест. Запас­шись там про­ви­ан­том, они зашли в Эгос­пота­мы, про­тив кото­рых, у Ламп­са­ка, еще сто­ял на яко­ре непри­я­тель. Сре­ди про­чих афин­ских вое­на­чаль­ни­ков нахо­дил­ся и Филокл, убедив­ший когда-то афи­нян при­нять поста­нов­ле­ние о том, чтобы каж­до­му воен­но­плен­но­му отру­ба­ли боль­шой палец на пра­вой руке, дабы они мог­ли гре­сти, но не были в состо­я­нии дер­жать копье.

10. В этот день все отды­ха­ли, рас­счи­ты­вая сра­зить­ся на сле­дую­щий день. Хотя у Лисанд­ра было на уме дру­гое, но, слов­но и в самом деле соби­ра­ясь начать сра­же­ние с наступ­ле­ни­ем дня, он при­ка­зал мат­ро­сам и корм­чим взой­ти с рас­све­том на три­е­ры, занять свои места и мол­ча ждать его рас­по­ря­же­ний. Такую же тиши­ну долж­ны были соблюдать и выстро­ен­ные у моря пехо­тин­цы. Когда взо­шло солн­це, афи­няне выплы­ли сомкну­тым стро­ем и ста­ли вызы­вать вра­га на бит­ву. Кораб­ли Лисанд­ра сто­я­ли носа­ми к непри­я­те­лю, и посад­ка про­из­веде­на была еще ночью, одна­ко он не дви­нул­ся с места и послал к пере­д­ним судам лод­ки с при­ка­зом не дви­гать­ся с места и оста­вать­ся в строю, сохра­няя спо­кой­ст­вие и не выхо­дя навстре­чу вра­гу. Когда афи­няне с наступ­ле­ни­ем суме­рек повер­ну­ли обрат­но, он снял вои­нов с кораб­лей, но лишь после того, как две или три три­е­ры, отправ­лен­ные им на раз­вед­ку, вер­ну­лись с изве­сти­ем, что вра­ги выса­ди­лись на берег. На сле­дую­щий и на тре­тий день повто­ри­лось то же самое, пока, нако­нец, на чет­вер­тый день афи­няне не испол­ни­лись отва­ги и пре­зре­ния к вра­гу, каза­лось, явно испу­ган­но­му и укло­ня­ю­ще­му­ся от бит­вы. В это вре­мя Алки­ви­ад (он жил тогда в Хер­со­не­се в сво­ей кре­по­сти), при­ска­кав вер­хом к афин­ско­му вой­ску, поста­вил на вид вое­на­чаль­ни­кам, что, во-пер­вых, нера­зум­но и небез­опас­но рас­по­ла­гать­ся лаге­рем на мор­ском бере­гу — плос­ком, откры­том и лишен­ном надеж­ных гава­ней и что, далее, они дела­ют ошиб­ку, полу­чая про­ви­ант из тако­го дале­ко­го места, как Сест, но что им луч­ше поско­рее пере­брать­ся в порт и город Сест и уйти подаль­ше от сто­ян­ки вра­га: ведь дей­ст­ви­я­ми непри­я­те­ля рас­по­ря­жа­ет­ся один чело­век, из стра­ха перед кото­рым все немед­лен­но выпол­ня­ет­ся по одно­му его зна­ку. Сове­тов Алки­ви­а­да не послу­ша­ли, и Тидей дерз­ко отве­тил ему, что вой­ска­ми коман­ду­ет не он, а дру­гие.

11. Алки­ви­ад, увидев в этом не толь­ко высо­ко­ме­рие, но и при­зна­ки изме­ны, уехал обрат­но. На пятый день, после того как афин­ские суда сна­ча­ла вышли впе­ред, а потом, по обык­но­ве­нию, повер­ну­ли обрат­но с пре­не­бре­жи­тель­ным и над­мен­ным видом, Лисандр выслал свои кораб­ли на раз­вед­ку и при­ка­зал началь­ни­кам три­ер, как толь­ко они увидят, что афи­няне уже выса­ди­лись, повер­нуть и плыть как мож­но ско­рее обрат­но, а на середине пути под­нять на носу кораб­ля мед­ный щит — знак напа­де­ния. Сам он, под­плы­вая к каж­до­му суд­ну, вызы­вал корм­чих и началь­ни­ков три­ер и уго­ва­ри­вал каж­до­го дер­жать в поряд­ке и греб­цов и вои­нов, а по дан­но­му им зна­ку реши­тель­но и изо всех сил уда­рить на вра­га. Когда на кораб­лях был под­нят щит и тру­ба с коман­дир­ско­го суд­на про­иг­ра­ла сиг­нал к выступ­ле­нию, флот снял­ся с яко­ря, а пехо­тин­цы напе­ре­гон­ки бро­си­лись по бере­гу к мысу. Рас­сто­я­ние меж­ду мате­ри­ка­ми в этом месте рав­но пят­на­дца­ти ста­ди­ям¹⁰, и, бла­го­да­ря рве­нию и энер­гии греб­цов, суда быст­ро оста­ви­ли его за собой. Конон пер­вым из афин­ских вое­на­чаль­ни­ков увидел под­плы­ваю­щий флот и стал кри­чать, чтобы вои­ны сади­лись на суда. Вне себя от отча­я­ния он одних звал, дру­гих про­сил, третьих силой застав­лял идти на три­е­ры. Но все его ста­ра­ния были тщет­ны, так как люди разо­шлись кто куда. Выса­див­шись и не ожи­дая ниче­го пло­хо­го, они сра­зу же отпра­ви­лись кто на рынок, кто про­сто побро­дить, а неко­то­рые лег­ли спать в палат­ках или при­ня­лись гото­вить зав­трак. Из-за неопыт­но­сти сво­их началь­ни­ков афи­няне были очень дале­ки от мыс­ли о том, что им пред­сто­я­ло, и вра­ги уже под­хо­ди­ли, кри­ча и гром­ко уда­ряя вес­ла­ми по воде, когда Коно­ну уда­лось ускольз­нуть с восе­мью кораб­ля­ми: он бежал на Кипр к Эва­го­ру. Пело­пон­нес­цы, напав на осталь­ной флот, одни кораб­ли захва­ти­ли совсем пусты­ми, а дру­гим нано­си­ли про­бо­и­ны, когда вра­же­ские моря­ки пыта­лись под­нять­ся на борт. Люди, пооди­ноч­ке спе­шив­шие на помощь, уми­ра­ли без­оруж­ны­ми воз­ле кораб­лей, а тех, кто пытал­ся бежать в глубь стра­ны, уби­ва­ли выса­див­ши­е­ся вра­ги. Лисандр захва­тил три тыся­чи чело­век вме­сте с вое­на­чаль­ни­ка­ми и весь флот, нахо­див­ший­ся на сто­ян­ке, кро­ме «Пара­ла»¹¹ и вось­ми кораб­лей, бежав­ших с Коно­ном. Взяв суда на бук­сир и опу­сто­шив лагерь, Лисандр под зву­ки флейт и побед­ных песен отплыл в Ламп­сак, совер­шив вели­чай­шее дело с самой незна­чи­тель­ной затра­той сил и в один час поло­жив конец войне, самой дол­гой из всех, что быва­ли рань­ше, и, как ни одна дру­гая, бога­той раз­ны­ми слу­чай­но­стя­ми и пре­врат­но­стя­ми. Вой­на эта пред­став­ля­ет собою бес­ко­неч­ную вере­ни­цу сра­же­ний и неожи­дан­ных пере­мен, в тече­ние ее погиб­ло боль­ше пол­ко­вод­цев, чем за все вой­ны, быв­шие преж­де в Элла­де, а конец ей был поло­жен бла­го­ра­зу­ми­ем и опыт­но­стью одно­го чело­ве­ка. Вот поче­му победу эту счи­та­ли делом боже­ства.

12. Неко­то­рые гово­ри­ли, что, когда корабль Лисанд­ра в пер­вый раз вышел из гава­ни про­тив вра­гов, над ним по обе сто­ро­ны кор­мы свер­ка­ли Дио­с­ку­ры¹² в виде звезд. Неко­то­рые утвер­жда­ли, что зна­ме­ни­ем, пред­ве­щав­шим пора­же­ние, было паде­ние кам­ня: на бере­гу Эгос­пота­мов сва­лил­ся огром­ный камень, и боль­шин­ство уве­ря­ло, что он упал с неба. Его пока­зы­ва­ют и сей­час, и для жите­лей Хер­со­не­са он слу­жит пред­ме­том покло­не­ния. Гово­рят, буд­то Ана­к­са­гор пред­ска­зы­вал, что одно из при­креп­лен­ных к небу тел в слу­чае коле­ба­ния или сотря­се­ния может обо­рвать­ся и рух­нуть вниз. Ни одна из звезд, утвер­ждал он далее, не нахо­дит­ся теперь на иско­ни при­су­щем ей месте: каме­ни­стые по соста­ву и тяже­лые, све­тя­щи­е­ся вслед­ст­вие сопро­тив­ле­ния и раз­ры­ва эфи­ра, они удер­жи­ва­ют­ся в вышине, увле­кае­мые огром­ною силой вих­ре­во­го кру­го­во­рота, при­мер­но так же, как были они удер­жа­ны от паде­ния на зем­лю пер­во­на­чаль­но, когда тяже­лые и холод­ные части отде­ля­лись от все­лен­ной. Суще­ст­ву­ет, одна­ко, иное, более прав­до­по­доб­ное объ­яс­не­ние: неко­то­рые пола­га­ют, что падаю­щие звезды не явля­ют­ся ни током или раз­ли­ти­ем эфир­но­го огня, уга­саю­ще­го в возду­хе сра­зу вслед за вспыш­кой, ни вос­пла­ме­не­ни­ем возду­ха, про­ник­ше­го в боль­шом коли­че­стве в верх­ние сфе­ры, но что это — небес­ные тела, сры­ваю­щи­е­ся и падаю­щие вслед­ст­вие каких-то при­чин, подоб­ных умень­ше­нию напря­же­ния и изме­не­нию обыч­но­го пути дви­же­ния. Сой­дя со сво­его пути, они в боль­шин­стве слу­ча­ев пада­ют не в насе­лен­ных местах зем­ли, а за пре­де­ла­ми их, в обшир­ном море. Поэто­му мы их и не видим. Даи­мах в сочи­не­нии «О бла­го­че­стии» под­твер­жда­ет сло­ва Ана­к­са­го­ра, рас­ска­зы­вая, что в тече­ние семи­де­ся­ти пяти дней до паде­ния кам­ня на небе непре­рыв­но было вид­но огром­ное, похо­жее на пылаю­щее обла­ко огнен­ное тело, кото­рое не сто­я­ло на месте, а нес­лось слож­ным, кри­вым путем, так что вслед­ст­вие мощ­но­го сотря­се­ния от него отры­ва­лись огнен­ные кус­ки, кото­рые раз­ле­та­лись во все сто­ро­ны и свер­ка­ли, как падаю­щие звезды. После того как это тело рух­ну­ло в назван­ном месте на зем­лю и тамош­ние жите­ли, при­дя в себя от изум­ле­ния и стра­ха, сошлись к нему, они не увиде­ли ника­ких сле­дов огня; перед ними лежал камень, прав­да, боль­шой, но совер­шен­но несо­из­ме­ри­мый с тем огром­ным огнен­ным телом. Что Даи­мах нуж­да­ет­ся в снис­хо­ди­тель­ных слу­ша­те­лях, это ясно. Если же рас­сказ его соот­вет­ст­ву­ет истине, тогда пол­но­стью опро­вер­га­ет­ся мне­ние людей, утвер­ждаю­щих, что это обло­мок ска­лы, кото­рый был ото­рван вет­ра­ми и буря­ми от какой-то гор­ной вер­ши­ны и нес­ся, под­хва­чен­ный вих­рем, подоб­но волч­ку, а потом упал в том месте, где под­хва­тив­шая его вра­щаю­щая сила сда­ла и осла­бе­ла. Мог­ло ведь быть и так, что пла­мя, кото­рое наблюда­ли в тече­ние мно­гих дней, было насто­я­щим огнем, и тогда его уга­са­ние вызва­ло в возду­хе пере­ме­ну, след­ст­ви­ем кото­рой яви­лись силь­ные и поры­ви­стые вет­ры, вызвав­шие паде­ние кам­ня. Но об этом сле­ду­ет гово­рить подроб­нее в рабо­те ино­го рода.

13. Когда три тыся­чи афи­нян, взя­тых Лисанд­ром в плен, были при­го­во­ре­ны сове­том к смер­ти, Лисандр позвал к себе стра­те­га Филок­ла и спро­сил, какое нака­за­ние назна­чит он само­му себе за то, что убеж­дал граж­дан так жесто­ко обхо­дить­ся с плен­ны­ми гре­ка­ми. Филокл, не слом­лен­ный сво­им несча­стьем, отве­тил Лисанд­ру, что нече­го ему брать на себя роль обви­ни­те­ля там, где нет судьи; пусть он, победи­тель, тво­рит то, что в слу­чае пора­же­ния пре­тер­пел бы сам. После это­го, вымыв­шись и надев чистый плащ, он во гла­ве сво­их сограж­дан пошел на казнь. Так сооб­ща­ет Фео­фраст.

После это­го Лисандр отпра­вил­ся с фло­том по горо­дам и велел всем афи­ня­нам, кото­рых он там застал, вер­нуть­ся в Афи­ны, при­гро­зив, что он не поща­дит ни одно­го афин­ско­го граж­да­ни­на, най­ден­но­го им вне Афин: все будут каз­не­ны. Таким обра­зом он согнал всех афи­нян в Афи­ны, желая, чтобы там нача­лись нуж­да и лютый голод и тем самым он был бы избав­лен от хло­пот, кото­рые бы доста­ви­ло ему насе­ле­ние, лег­ко выдер­жи­ваю­щее оса­ду. Уни­что­жая демо­кра­тию и дру­гие закон­ные фор­мы прав­ле­ния, Лисандр повсюду остав­лял по одно­му гар­мо­сту из лакеде­мо­нян и по десять пра­ви­те­лей из чле­нов тай­ных обществ, орга­ни­зо­ван­ных им по горо­дам. Так он дей­ст­во­вал без раз­ли­чия во вра­же­ских и в союз­ни­че­ских горо­дах, испод­воль под­готов­ляя себе в извест­ном смыс­ле гос­под­ство над Гре­ци­ей. Пра­ви­те­лей он назна­чал не по знат­но­сти или богат­ству: чле­ны тай­ных обществ и дру­зья, свя­зан­ные с ним уза­ми госте­при­им­ства, были ему бли­же все­го, и он пре­до­став­лял им неогра­ни­чен­ное пра­во награж­дать и карать. Лич­но при­сут­ст­вуя при мно­гих каз­нях, изго­няя вра­гов сво­их дру­зей, он дал гре­кам образ­чик лакеде­мон­ско­го прав­ле­ния, судя по кото­ро­му добра от Спар­ты ждать было нече­го. Вот поче­му, мне кажет­ся, неудач­ным срав­не­ние, при­над­ле­жа­щее коми­че­ско­му поэту Фео­пом­пу: он сопо­ста­вил лакеде­мо­нян с трак­тир­щи­ца­ми, ска­зав­ши, что, в то вре­мя как элли­ны вку­ша­ли сла­дост­ней­ший напи­ток сво­бо­ды, спар­тан­цы под­ли­ли туда уксу­су. Нет, питье с пер­во­го же глот­ка ока­за­лось про­тив­ным и горь­ким, так как Лисандр не толь­ко не поз­во­лил наро­ду рас­по­ря­жать­ся сво­и­ми дела­ми, но вдо­ба­вок, пере­да­вая власть над горо­да­ми в руки немно­гих, выби­рал сре­ди них самых дерз­ких често­люб­цев.

14. Про­ведя недол­гое вре­мя за эти­ми дела­ми, Лисандр послал гон­цов в Лакеде­мон с изве­сти­ем, что он идет с дву­мя­ста­ми кораб­лей, а сам в Атти­ке соеди­нил­ся с царя­ми Агидом и Пав­са­ни­ем, чтобы сов­мест­ны­ми сила­ми поско­рее взять Афи­ны. Но афи­няне дер­жа­лись, и он вме­сте со сво­им фло­том отбыл обрат­но в Азию. Во всех горо­дах без исклю­че­ния он уни­что­жил закон­ный государ­ст­вен­ный строй, поста­вил пра­ви­тель­ства из деся­ти чело­век и в каж­дом горо­де мно­гих граж­дан каз­нил, а мно­гих заста­вил бежать. Самос­цев он изгнал всех, а город пере­дал быв­шим изгнан­ни­кам. Отняв у афи­нян Сест, он не раз­ре­шил его жите­лям остать­ся в горо­де, а отдал его вме­сте с зем­лей корм­чим и началь­ни­кам греб­цов, слу­жив­шим под его началь­ст­вом. Это был пер­вый его посту­пок, кото­рый в Лакеде­моне отка­за­лись одоб­рить, и жите­ли Сеста были воз­вра­ще­ны обрат­но. Все гре­ки, одна­ко, с удо­вле­тво­ре­ни­ем наблюда­ли, как эгин­цы¹³, бла­го­да­ря Лисанд­ру, спу­стя дол­гое вре­мя после высе­ле­ния, сно­ва воз­вра­ща­ют­ся в свой город и как афи­няне, изгнан­ные с Мело­са и из Ски­о­ны, вынуж­де­ны были отдать тамош­ние горо­да их преж­ним вла­дель­цам, кото­рых Лисандр и водво­рил на ста­ром месте.

Узнав, что афи­няне начи­на­ют стра­дать от голо­да, он отплыл в Пирей и при­нудил город к сда­че, заста­вив про­сить мира на усло­ви­ях, им пред­пи­сан­ных. Лакеде­мон­ские писа­те­ли рас­ска­зы­ва­ют, что Лисандр сооб­щил эфо­рам: «Афи­ны взя­ты», — а эфо­ры отве­ти­ли ему: «Это­го доста­точ­но». Рас­сказ этот, одна­ко, при­ду­ман для того, чтобы при­дать слу­чив­ше­му­ся вид бла­го­при­стой­ный. Под­лин­ное же рас­по­ря­же­ние эфо­ров было сле­дую­щим: «Вла­сти Лакеде­мо­на поста­нов­ля­ют: если вы раз­ру­ши­те Пирей и Длин­ные сте­ны, уйде­те из всех горо­дов и сохра­ни­те толь­ко соб­ст­вен­ную зем­лю, вы полу­чи­те мир, если вам угод­но. Кро­ме того, вы при­ме­те обрат­но изгнан­ни­ков. Что же каса­ет­ся коли­че­ства кораб­лей, вы посту­пи­те так, как будет реше­но на месте». Афи­няне по сове­ту Фера­ме­на, сына Гаг­но­на, согла­си­лись на эти тре­бо­ва­ния. Рас­ска­зы­ва­ют, что некий Клео­мен, один из моло­дых вожа­ков тол­пы, спро­сил его, как он сме­ет сло­вом и делом идти напе­ре­кор Феми­сто­клу, выда­вая лакеде­мо­ня­нам сте­ны, кото­рые тот воз­двиг про­тив воли лакеде­мо­нян. «Я не иду напе­ре­кор Феми­сто­клу, юно­ша, — отве­тил Фера­мен. — И он воз­двиг эти сте­ны для бла­га граж­дан, и мы раз­ру­шим их для их же бла­га. Если бы сча­стье горо­дов зави­се­ло от стен, то хуже всех жилось бы Спар­те, не име­ю­щей стен вовсе».

15. Забрав у афи­нян все кораб­ли, кро­ме две­на­дца­ти, Лисандр вошел в город в 16-й день меся­ца муни­хи­о­на — в тот самый день, в кото­рый неко­гда афи­няне победи­ли вар­ва­ров в мор­ской бит­ве при Сала­мине¹⁴. Он решил тот­час же изме­нить государ­ст­вен­ный строй Афин. Афи­няне не жела­ли с этим сми­рить­ся, и он заявил наро­ду, что город нару­шил усло­вия мира, что сте­ны еще сто­ят, хотя сро­ки, назна­чен­ные для их сры­тия, уже про­шли, и что он вне­сет теперь новое пред­ло­же­ние, касаю­ще­е­ся афи­нян, так как преж­нее согла­ше­ние ими не выпол­не­но. Гово­рят, на собра­нии союз­ни­ков неко­то­рые дей­ст­ви­тель­но пред­ла­га­ли про­дать афи­нян в раб­ство, а фива­нец Эри­ант посо­ве­то­вал раз­ру­шить город и обра­тить место, на кото­ром он сто­ял, в паст­би­ще для овец. Но когда затем вое­на­чаль­ни­ки собра­лись вме­сте на пир и один фоке­ец запел первую пес­ню хора из «Элек­тры» Эври­пида¹⁵, кото­рая начи­на­ет­ся так:

все были рас­тро­га­ны, все реши­ли, что покон­чить со столь слав­ным горо­дом, дав­шим таких вели­ких людей, и уни­что­жить его было бы делом чудо­вищ­но жесто­ким.

Теперь афи­няне согла­ша­лись на все. Лисандр потре­бо­вал, чтобы город дал боль­шое чис­ло флей­ти­сток, при­ба­вил к ним всех, какие были у него в лаге­ре, и под зву­ки флейт в при­сут­ст­вии союз­ни­ков, укра­сив­ших себя вен­ка­ми и пев­ших побед­ную пес­ню, ибо день этот был нача­лом сво­бо­ды, срыл сте­ны и сжег три­е­ры. Тот­час же было изме­не­но и государ­ст­вен­ное управ­ле­ние: в Афи­нах было назна­че­но трид­цать пра­ви­те­лей, в Пирее — десять, на Акро­по­ле раз­ме­щен сто­ро­же­вой отряд и гар­мо­стом постав­лен спар­та­нец Кал­ли­бий. Когда одна­жды он замах­нул­ся пал­кой на атле­та Авто­ли­ка, кото­ро­му Ксе­но­фонт посвя­тил свой «Пир», тот, схва­тив его за ноги, бро­сил на обе лопат­ки. Лисандр не рас­сер­дил­ся на Авто­ли­ка, но выбра­нил Кал­ли­бия, заме­тив ему, что он не уме­ет управ­лять сво­бод­ны­ми людь­ми. Вско­ре, одна­ко, Авто­лик был каз­нен Трид­ца­тью в уго­ду Кал­ли­бию.

16. Покон­чив с этим, Лисандр сам отплыл во Фра­кию, остав­ши­е­ся же день­ги, а так­же полу­чен­ные им дары и вен­ки (мно­гие, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, под­но­си­ли подар­ки само­му могу­ще­ст­вен­но­му из гре­ков, сво­его рода вла­ды­ке всей Гре­ции) отпра­вил в Лакеде­мон с Гилип­пом, кото­рый ранее коман­до­вал вой­ска­ми в Сици­лии. Про Гилип­па рас­ска­зы­ва­ют, что он рас­шил меш­ки по ниж­не­му шву, взял из каж­до­го зна­чи­тель­ную сум­му и затем зашил сно­ва, не зная того, что в каж­дый мешок была вло­же­на запис­ка с ука­за­ни­ем сум­мы, в нем нахо­дя­щей­ся. При­быв в Спар­ту, он спря­тал похи­щен­ное под чере­пич­ной кры­шей сво­его дома, а меш­ки пере­дал эфо­рам, обра­тив их вни­ма­ние на то, что печа­ти целы. Вскрыв меш­ки, под­счи­тав день­ги и обна­ру­жив рас­хож­де­ние меж­ду налич­но­стью и ука­зан­ной в запис­ке сум­мой, эфо­ры при­шли в недо­уме­ние. Слу­га Гилип­па навел их на след, зага­доч­но ска­зав, что в Кера­ми­ке¹⁶ спит мно­го сов. Как извест­но, на боль­шин­стве монет того вре­ме­ни под афин­ским вли­я­ни­ем была выче­ка­не­на сова.

17. Гилипп, завер­шив­ший столь низ­ким и позор­ным поступ­ком свою преж­нюю вели­кую и бле­стя­щую дея­тель­ность, доб­ро­воль­но оста­вил Лакеде­мон. Наи­бо­лее про­ни­ца­тель­ным из спар­тан­цев его при­мер вну­шил страх преж­де все­го перед вла­стью денег, под­чи­ня­ю­щей себе и неза­у­ряд­ных граж­дан. Лисанд­ра ста­ли бра­нить и закли­на­ли эфо­ров отречь­ся, как от сквер­ны, от золота и сереб­ра, несу­щих горо­ду гибель. Вопрос был постав­лен на обсуж­де­ние. По сло­вам Фео­пом­па, Ски­ра­фид (а по сооб­ще­нию Эфо­ра, Фло­гид) выска­зал­ся за то, чтобы не допус­кать в Спар­ту золотых и сереб­ря­ных денег, а поль­зо­вать­ся толь­ко ста­рин­ны­ми, уна­сле­до­ван­ны­ми от пред­ков. То были день­ги из желе­за, кото­рое пря­мо из огня опус­ка­ли в уксус: после такой закал­ки металл нель­зя было ковать, до того хруп­ким и лом­ким он ста­но­вил­ся. Кро­ме того, день­ги эти при боль­шом весе и раз­ме­рах име­ли весь­ма малую сто­и­мость, были очень тяже­лы, их было труд­но пере­но­сить с места на место. По-види­мо­му, обы­чай поль­зо­вать­ся в каче­стве денег желез­ны­ми или мед­ны­ми палоч­ка­ми в фор­ме вер­те­ла был очень древним. Поэто­му для мел­кой моне­ты и доныне удер­жа­лось назва­ние обо­ла¹⁷, а шесть обо­лов назы­ва­ют­ся драх­мой, пото­му что в гор­сти уме­ща­лось как раз столь­ко этих монет. Дру­зья Лисанд­ра ста­ли воз­ра­жать и при­ло­жи­ли все уси­лия к тому, чтобы день­ги оста­лись в горо­де. Поста­нов­ле­но было, одна­ко, вво­зить эти день­ги толь­ко для государ­ст­вен­ных надоб­но­стей, если же они ока­зы­ва­лись во вла­де­нии у част­но­го лица, ему гро­зи­ла смерть. Как буд­то Ликург боял­ся денег, а не стра­сти к день­гам! Меж­ду тем послед­няя не толь­ко не была уни­что­же­на запре­ще­ни­ем, нало­жен­ным на част­ных лиц, но вслед­ст­вие раз­ре­ше­ния, дан­но­го государ­ству, креп­ко уко­ре­ни­лась: употреб­ле­ние денег дава­ло поня­тие об их цен­но­сти и вну­ша­ло жела­ние их при­об­ре­сти. Част­ный^[1] чело­век не мог пре­зи­рать как без­дел­ку то, что, как он видел, поль­зу­ет­ся ува­же­ни­ем в государ­стве, и в соб­ст­вен­ном хозяй­стве счи­тать ниче­го не сто­я­щим пред­мет, столь высо­ко цени­мый в обще­ст­вен­ной жиз­ни. Ведь строй част­ной жиз­ни в гораздо боль­шей сте­пе­ни опре­де­ля­ет­ся обще­ст­вен­ны­ми уста­нов­ле­ни­я­ми, неже­ли наобо­рот: ошиб­ки и стра­сти отдель­ных лиц при­но­сят государ­ству гораздо мень­ше зла. Испор­чен­ность цело­го есте­ствен­но вле­чет за собой ухуд­ше­ние и отдель­ных частей, в то вре­мя как погреш­но­сти отдель­ных частей встре­ча­ют сопро­тив­ле­ние со сто­ро­ны здо­ро­вых эле­мен­тов и быва­ют ими исправ­ле­ны. Гроз­ный закон постав­лен был стра­жем, не допус­кав­шим про­ник­но­ве­ния денег в дома спар­тан­цев, но сохра­нить в душах граж­дан стой­кое рав­но­ду­шие к день­гам не уда­лось: всем было вну­ше­но стрем­ле­ние к богат­ству как к чему-то вели­ко­му и достой­но­му. За это мы уко­ря­ли лакеде­мо­нян и в дру­гом нашем сочи­не­нии¹⁸.

18. За счет полу­чен­ной добы­чи Лисандр поста­вил в Дель­фах мед­ные изо­бра­же­ния — свое и всех навар­хов — и золотые звезды Дио­с­ку­ров, поз­же, перед сра­же­ни­ем при Левк­трах, исчез­нув­шие. В сокро­вищ­ни­це Бра­сида и акан­фий­цев лежа­ла три­е­ра дли­ной в два лок­тя, сде­лан­ная из золота и сло­но­вой кости, кото­рую Кир послал Лисанд­ру в каче­стве награ­ды за победу. Дель­фи­ец Ана­к­сан­дрид рас­ска­зы­ва­ет, что Лисандр оста­вил в Дель­фах вклад в сум­ме одно­го талан­та сереб­ром, пяти­де­ся­ти двух мин и один­на­дца­ти ста­те­ров, что не согла­су­ет­ся с еди­но­душ­ны­ми свиде­тель­ства­ми о его бед­но­сти. Тогда-то Лисандр, поль­зо­вав­ший­ся такой вла­стью, какой не имел до него ни один из гре­ков, стал про­яв­лять занос­чи­вость и само­на­де­ян­ность, не соот­вет­ст­ву­ю­щие даже его вла­сти. Дурид рас­ска­зы­ва­ет, что ему пер­во­му сре­ди гре­ков горо­да ста­ли воз­дви­гать алта­ри и при­но­сить жерт­вы как богу и он был пер­вым, в честь кого ста­ли петь пэа­ны. Нача­ло одно­го из них тако­во:

Самос­цы поста­но­ви­ли, чтобы празд­ник в честь Геры, справ­ля­ю­щий­ся у них, назы­вал­ся Лисанд­ри­я­ми. Лисандр посто­ян­но дер­жал при себе поэта Хери­ла, кото­рый сво­им поэ­ти­че­ским искус­ст­вом дол­жен был укра­шать его дея­ния. Когда Анти­лох напи­сал о нем несколь­ко зауряд­ных сти­хов, он так обра­до­вал­ся, что отдал ему свою шля­пу, насы­пав ее довер­ху сереб­ром. Анти­мах из Коло­фо­на и какой-то Нике­рат из Герак­леи состя­за­лись меж­ду собой в его при­сут­ст­вии, читая каж­дый поэ­му, оза­глав­лен­ную «Лисанд­рия». Он увен­чал Нике­ра­та, и раздо­са­до­ван­ный Анти­мах уни­что­жил свое про­из­веде­ние. Пла­тон, кото­рый был тогда молод и вос­хи­щал­ся поэ­зи­ей Анти­ма­ха, видя, как тяже­ло пере­но­сит он свое пора­же­ние, при­гла­сил его к себе и стал уте­шать, гово­ря, что для непо­ни­маю­щих непо­ни­ма­ние такое же зло, как сле­пота для незря­чих. Когда же кифа­рист Ари­сто­ной, шесть раз одер­жав­ший победу на Пифий­ских играх, уго­д­ли­во заявил Лисанд­ру, что в слу­чае новой победы он объ­явит себя через гла­ша­тая Лисанд­ро­вым¹⁹, — «Рабом, конеч­но?» — под­хва­тил тот.

19. Често­лю­бие Лисанд­ра было тягост­но толь­ко для людей, зани­мав­ших пер­вые места в государ­стве и рав­ных ему по досто­ин­ству. Одна­ко лесть окру­жаю­щих при­ве­ла к тому, что наряду с често­лю­би­ем в харак­те­ре его появи­лась над­мен­ность и нетер­пи­мость. Ни в поче­стях, ни в нака­за­ни­ях он не знал меры, свой­ст­вен­ной демо­кра­ти­че­ско­му обра­зу прав­ле­ния: награ­дой за друж­бу и госте­при­им­ство была у него неогра­ни­чен­ная, тиран­ни­че­ская власть над горо­да­ми, а успо­ко­ить его гнев мог­ла толь­ко смерть нена­вист­но­го вра­га — уда­лять­ся в изгна­ние про­тив­ни­кам Лисанд­ра не доз­во­ля­лось. В Миле­те, боясь, как бы гла­ва­ри наро­да не бежа­ли, и желая выма­нить спря­тав­ших­ся, он поклял­ся не чинить наси­лий. Ему пове­ри­ли: одни оста­лись, дру­гие вышли из сво­их убе­жищ, он же и тех и дру­гих — а было их не мень­ше вось­ми­сот чело­век — отдал на рас­пра­ву оли­гар­хам. Чис­ло сто­рон­ни­ков наро­да, уби­тых по горо­дам, счесть вооб­ще невоз­мож­но; Лисандр каз­нил, не толь­ко карая за про­ступ­ки, но, угож­дая сво­им дру­зьям, повсюду помо­гал им сво­дить сче­ты с мно­го­чис­лен­ны­ми вра­га­ми и пота­кал их нена­сыт­но­му коры­сто­лю­бию. Поэто­му такую извест­ность при­об­ре­ли сло­ва лакеде­мо­ня­ни­на Этео­к­ла о том, что двух Лисанд­ров Гре­ция выне­сти бы не смог­ла. Фео­фраст гово­рит, что то же самое ска­зал Архе­страт об Алки­виа­де²⁰. Но у Алки­ви­а­да были непе­ре­но­си­мы глав­ным обра­зом его занос­чи­вость, страсть к рос­ко­ши и свое­во­лие, власть же Лисанд­ра делал тяже­лой и страш­ной его жесто­кий нрав.

Лакеде­мо­няне не при­да­ва­ли осо­бен­но­го зна­че­ния жало­бам на Лисанд­ра, но когда Фар­на­баз, воз­му­щен­ный раз­бо­ем и гра­бе­жа­ми, кото­рые Лисандр чинил в его обла­сти, послал обви­не­ние в Спар­ту, эфо­ры воз­му­ти­лись и каз­ни­ли Фора­ка, одно­го из дру­зей Лисанд­ра, вме­сте с ним коман­до­вав­ше­го вой­ском и ули­чен­но­го во вла­де­нии день­га­ми, а Лисанд­ру посла­ли ски­та­лу с тре­бо­ва­ни­ем вер­нуть­ся. А ски­та­ла вот что такое. Отправ­ляя к месту служ­бы началь­ни­ка флота или сухо­пут­но­го вой­ска, эфо­ры берут две круг­лые пал­ки совер­шен­но оди­на­ко­вой дли­ны и тол­щи­ны. Одну они остав­ля­ют себе, дру­гую пере­да­ют отъ­ез­жаю­ще­му. Эти пал­ки и назы­ва­ют ски­та­ла­ми. Когда эфо­рам нуж­но сооб­щить какую-нибудь важ­ную тай­ну, они выре­за­ют длин­ную и узкую, вро­де рем­ня, поло­су папи­ру­са, нама­ты­ва­ют ее на свою ски­та­лу, не остав­ляя на ней ни одно­го про­ме­жут­ка, так чтобы вся поверх­ность пал­ки была охва­че­на этой поло­сой. Затем, остав­ляя папи­рус на ски­та­ле в том виде, как он есть, они пишут на нем то, что нуж­но, а напи­сав, сни­ма­ют поло­су и без пал­ки отправ­ля­ют ее вое­на­чаль­ни­ку. Так как бук­вы на ней сто­ят без вся­кой свя­зи, но раз­бро­са­ны в бес­по­ряд­ке, про­чи­тать напи­сан­ное он может, толь­ко взяв свою ски­та­лу и намотав на нее выре­зан­ную поло­су, рас­по­ла­гая ее изви­вы в преж­нем поряд­ке, чтобы, водя гла­за­ми вокруг пал­ки и пере­хо­дя от преды­ду­ще­го к после­дую­ще­му, иметь перед собой связ­ное сооб­ще­ние. Поло­са папи­ру­са назы­ва­ет­ся, как и дере­вян­ная пал­ка, «ски­та­лой», подоб­но тому как изме­ря­е­мый пред­мет назы­ва­ет­ся по мере.

20. Лисандр, кото­ро­го ски­та­ла нашла на Гел­лес­пон­те, при­шел в смя­те­ние. Очень боясь обви­не­ний Фар­на­ба­за, он поста­рал­ся лич­но встре­тить­ся и пере­го­во­рить с ним, чтобы достиг­нуть при­ми­ре­ния. При встре­че он попро­сил его напи­сать эфо­рам дру­гое пись­мо и в нем сооб­щить, что он не тер­пел от Лисанд­ра ника­ких обид и ни в чем его не винит. Не зная Фар­на­ба­за, он не подо­зре­вал, что ведет себя, гово­ря сло­ва­ми посло­ви­цы, «с кри­тя­ни­ном по-крит­ски»²¹. Фар­на­баз обе­щал все испол­нить и на гла­зах у Лисанд­ра напи­сал пись­мо, о кото­ром тот его про­сил. Но у него было с собой дру­гое, тай­ком напи­сан­ное. При­кла­ды­вая печа­ти, он под­ме­нил пись­мо дру­гим, по виду ничем не отли­чав­шим­ся от пер­во­го, и дал Лисанд­ру то, кото­рое было напи­са­но тай­ком. Явив­шись в Лакеде­мон и напра­вив­шись по обы­чаю в зда­ние, где нахо­ди­лись долж­ност­ные лица, Лисандр пере­дал эфо­рам пись­мо Фар­на­ба­за, уве­рен­ный, что самое глав­ное обви­не­ние с него сня­то: Фар­на­ба­за люби­ли в Лакеде­моне, так как во вре­мя вой­ны он сре­ди цар­ских вое­на­чаль­ни­ков дей­ст­во­вал наи­бо­лее энер­гич­но. Когда же эфо­ры, про­чтя пись­мо, пока­за­ли его Лисанд­ру, он понял, что

и ушел чрез­вы­чай­но встре­во­жен­ный. Встре­тив­шись через несколь­ко дней с эфо­ра­ми, он ска­зал им, что ему нуж­но отпра­вить­ся к хра­му Аммо­на и при­не­сти жерт­вы, кото­рые он обе­щал богу перед бит­ва­ми. Неко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют, что, дей­ст­ви­тель­но, Лисанд­ру, когда он оса­ждал город Афи­ту во Фра­кии, явил­ся во сне Аммон и что, сле­дуя буд­то бы веле­нию боже­ства, он снял оса­ду и велел афи­тий­цам при­но­сить жерт­вы Аммо­ну, а сам отпра­вил­ся в Афри­ку²³, чтобы уми­ло­сти­вить бога. Но боль­шин­ство сочло его ссыл­ку на бога про­сто пред­ло­гом: Лисандр боял­ся эфо­ров, домаш­нее ярмо было для него невы­но­си­мо, он не тер­пел вла­сти над собой и пото­му стре­мил­ся вырвать­ся на сво­бо­ду, слов­но лошадь, вер­нув­ша­я­ся с запо­вед­ных лугов и паст­бищ назад к яслям и сно­ва при­не­во­лен­ная к обыч­ной рабо­те. При­во­ди­мую же Эфо­ром при­чи­ну это­го путе­ше­ст­вия я изло­жу несколь­ко поз­же. 21. С боль­шим трудом добив­шись от эфо­ров раз­ре­ше­ния уехать, Лисандр отплыл.

После его отъ­езда цари сооб­ра­зи­ли, что он гос­под­ст­ву­ет над всей Гре­ци­ей, с помо­щью тай­ных обществ дер­жа в сво­их руках горо­да, и ста­ли дей­ст­во­вать так, чтобы вер­нуть к вла­сти сто­рон­ни­ков наро­да, а дру­зей Лисанд­ра изгнать. Опять про­изо­шли пере­во­роты, и преж­де все­го афи­няне из Филы²⁴ напа­ли на Трид­цать и одо­ле­ли их. Лисандр, спеш­но вер­нув­шись, убедил лакеде­мо­нян помочь оли­гар­хам в горо­дах и нака­зать народ. Преж­де все­го они посла­ли Трид­ца­ти сто талан­тов на воен­ные рас­хо­ды и Лисанд­ра в каче­стве вое­на­чаль­ни­ка. Цари, завидуя Лисанд­ру и боясь, как бы он не взял Афи­ны, поста­но­ви­ли, что один из них высту­пит в поход. Высту­пил Пав­са­ний, буд­то бы на помощь тиран­нам про­тив наро­да, а на деле стре­мясь закон­чить вой­ну, чтобы Лисандр с помо­щью сво­их дру­зей опять не стал гос­по­ди­ном Афин. Цели сво­ей он достиг лег­ко: при­ми­рил афи­нян, пре­кра­тил меж­до­усоб­ную борь­бу и нанес удар често­лю­бию Лисанд­ра. Немно­го вре­ме­ни спу­стя афи­няне сно­ва отло­жи­лись, и Пав­са­ния ста­ли обви­нять в том, что он рас­пу­стил народ, обуздан­ный было вла­стью немно­гих, сно­ва дав про­стор его дерз­ко­му свое­во­лию. За Лисанд­ром оста­лась сла­ва чело­ве­ка, кото­рый в сво­их дей­ст­ви­ях не ищет уго­дить дру­гим, не гонит­ся за показ­ным блес­ком, но рас­по­ря­жа­ет­ся по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию в инте­ре­сах Спар­ты.

22. В раз­го­во­ре с про­тив­ни­ка­ми он был резок и гро­зен. Когда арги­вяне, спо­ря с лакеде­мо­ня­на­ми о разде­ля­ю­щей Арго­лиду и Лако­нию гра­ни­це, заяви­ли, что их дово­ды спра­вед­ли­вее, он пока­зал им меч и про­мол­вил: «Кто дер­жит в руке вот это, луч­ше всех рас­суж­да­ет о гра­ни­цах». Как-то один мега­ря­нин дерз­ко раз­го­ва­ри­вал с ним в собра­нии. «Для убеди­тель­но­сти тво­их слов надо бы иметь поболь­ше государ­ство, чуже­стра­нец», — заме­тил ему Лисандр. Бео­тий­цев, коле­бав­ших­ся, к какой сто­роне при­мкнуть, он спро­сил, как ему прой­ти через их зем­лю: под­няв копье или опу­стив его. Явив­шись после отпа­де­ния Корин­фа под сте­ны горо­да, он увидел, что лакеде­мо­няне не торо­пят­ся взять его при­сту­пом. Как-то на гла­зах у всех заяц пере­ско­чил через ров. «Вам не стыд­но боять­ся вра­га тако­го лени­во­го, что у него под сте­на­ми спят зай­цы?» — обра­тил­ся он к вой­ску.

Царь Агид умер, оста­вив после себя Лео­ти­хида, счи­тав­ше­го­ся его сыном, и бра­та Аге­си­лая. Лисандр, любив­ший Аге­си­лая, убедил его завла­деть цар­ской вла­стью по пра­ву закон­но­рож­ден­но­го Герак­лида. Про Лео­ти­хида гово­ри­ли, что он сын Алки­ви­а­да, кото­рый, живя в Спар­те изгнан­ни­ком, тай­ком сошел­ся с женою Агида Тиме­ей. Рас­ска­зы­ва­ют, что Агид, рас­счи­тав, что жена не мог­ла быть бере­мен­на от него, не обра­щал вни­ма­ния на Лео­ти­хида и в тече­ние всей жиз­ни откры­то не при­зна­вал его. Когда же его боль­ным при­вез­ли в Герею и он уже был бли­зок к смер­ти, под вли­я­ни­ем просьб и само­го юно­ши и сво­их дру­зей, он в при­сут­ст­вии мно­гих свиде­те­лей при­знал Лео­ти­хида сво­им сыном и, попро­сив при­сут­ст­ву­ю­щих объ­явить это лакеде­мо­ня­нам, умер. Свиде­тель­ство в поль­зу Лео­ти­хида было дано. Аге­си­лаю, чело­ве­ку извест­но­му и к тому же поль­зо­вав­ше­му­ся под­держ­кой Лисанд­ра, ока­зы­вал про­ти­во­дей­ст­вие Дио­пиф, про­слав­лен­ный про­ри­ца­тель, отнес­ший на счет хро­мо­го Аге­си­лая сле­дую­щее пред­ска­за­ние:

Мно­гие послу­ша­лись ора­ку­ла и пере­шли на сто­ро­ну Лео­ти­хида, но Лисандр заявил, что Дио­пиф тол­ку­ет пред­ска­за­ние непра­виль­но: бог не раз­гне­ва­ет­ся, если Лакеде­мо­ном будет управ­лять царь, хро­маю­щий на одну ногу, но цар­ская власть ока­жет­ся хро­мой, если цар­ст­во­вать будут не Герак­лиды, а люди низ­ко­го про­ис­хож­де­ния и неза­кон­но­рож­ден­ные. Таки­ми дово­да­ми и силою сво­его вли­я­ния он убедил народ, и царем стал Аге­си­лай.

23. Лисандр тот­час стал убеж­дать его идти похо­дом в Азию, вну­шая ему надеж­ды на низ­вер­же­ние пер­сид­ской дер­жа­вы и на вели­кую сла­ву в буду­щем. Сво­им дру­зьям в Азии он напи­сал, чтобы они про­си­ли лакеде­мо­нян послать к ним Аге­си­лая вое­на­чаль­ни­ком для борь­бы с вар­ва­ра­ми. Те послу­ша­лись и отпра­ви­ли в Лакеде­мон послов с такою прось­бой. На наш взгляд, в этом слу­чае Лисандр обла­го­де­тель­ст­во­вал Аге­си­лая не мень­ше, чем когда доста­вил ему цар­скую власть. Но чело­ве­ку с често­лю­би­вым харак­те­ром, хотя бы он и был спо­соб­ным пол­ко­вод­цем, путь к слав­ным подви­гам пре­граж­да­ет зависть к рав­ным, вызы­вае­мая их сла­вой: тех, кто мог бы стать его помощ­ни­ка­ми, такой чело­век дела­ет сво­и­ми сопер­ни­ка­ми. Аге­си­лай взял с собой Лисанд­ра в чис­ле трид­ца­ти совет­ни­ков, рас­счи­ты­вая иметь в нем само­го пер­во­го и близ­ко­го дру­га. Но когда они при­бы­ли в Азию, мест­ные жите­ли, для кото­рых Аге­си­лай был новым чело­ве­ком, обра­ща­лись к нему ред­ко. Лисандр же был их ста­рым зна­ко­мым, и дру­зья — из жела­ния уго­дить, а люди, попав­шие под подо­зре­ние, — из стра­ха тол­пи­лись у его две­рей и ходи­ли за ним по пятам. На сцене слу­ча­ет­ся, что тра­ги­че­ский актер, играю­щий како­го-нибудь вест­ни­ка или слу­гу, стя­жа­ет вос­тор­жен­ные похва­лы и роль его дела­ет­ся пер­вой, вла­ды­ку же в диа­де­ме и со ски­пет­ром зри­те­ли едва слу­ша­ют. Так было и здесь: все досто­ин­ство цар­ской вла­сти при­над­ле­жа­ло цар­ско­му совет­ни­ку, само­му же царю не оста­лось ниче­го, кро­ме титу­ла.

Сле­до­ва­ло, пожа­луй, обуздать это неумест­ное често­лю­бие и ото­дви­нуть Лисанд­ра на вто­рой план, но совер­шен­но про­гнать и очер­нить бла­го­де­те­ля и дру­га, завидуя его сла­ве, было делом, недо­стой­ным Аге­си­лая. Сна­ча­ла он лишил его воз­мож­но­сти дей­ст­во­вать само­сто­я­тель­но и пере­стал дове­рять коман­до­ва­ние воен­ны­ми отряда­ми. Затем те люди, за кото­рых, как он знал, хло­по­чет Лисандр, ста­ли ухо­дить от него неиз­мен­но с пусты­ми рука­ми, добив­шись мень­ше­го, чем любой дру­гой про­си­тель. Таким обра­зом, он испод­воль уни­что­жал и ослаб­лял вли­я­ние Лисанд­ра. Тер­пя во всем неуда­чи, Лисандр понял, что его хло­поты обра­ща­ют­ся во вред его дру­зьям. Он пере­стал помо­гать им, про­сил их не при­хо­дить и не ока­зы­вать ему зна­ков почте­ния и сове­то­вал обра­щать­ся к царю и к тем, кто сей­час может быть более поле­зен для сво­их при­вер­жен­цев. Боль­шин­ство, выслу­шав это, пере­ста­ло бес­по­ко­ить его сво­и­ми дела­ми и про­дол­жа­ло почти­тель­но сопро­вож­дать его на про­гул­ках и в гим­на­си­ях, вызы­вая тем самым еще боль­шую зависть и раз­дра­же­ние Аге­си­лая. Назна­чив, нако­нец, мно­гих про­стых вои­нов началь­ни­ка­ми либо дове­рив им управ­ле­ние горо­да­ми, он пожа­ло­вал Лисанд­ру долж­ность раздат­чи­ка мяса²⁵. «Пусть эти люди теперь пой­дут на поклон к мое­му раздат­чи­ку мяса», — ска­зал он, глу­мясь над ионий­ца­ми. Лисандр решил прий­ти к нему пого­во­рить. Раз­го­вор был корот­кий, в лакон­ском духе. «Ты пре­крас­но уме­ешь уни­жать дру­зей, Аге­си­лай». — «Если они хотят быть выше меня. А те, кто спо­соб­ст­ву­ет уси­ле­нию моей вла­сти, по спра­вед­ли­во­сти долж­ны делить ее со мной». — «Может быть, Аге­си­лай, твои сло­ва пра­виль­нее моих поступ­ков. Но я про­шу тебя — кро­ме все­го про­че­го, из-за чуже­зем­цев, кото­рые смот­рят на нас, — дай мне такое место в сво­ем вой­ске, на кото­ром я был бы тебе менее все­го непри­я­тен и более все­го поле­зен».

24. После это­го раз­го­во­ра Аге­си­лай отпра­вил его послом на Гел­лес­понт. Сер­дясь на Аге­си­лая, Лисандр тем не менее ста­ра­тель­но выпол­нял свои обя­зан­но­сти. Знат­но­го пер­са Спиф­рида­та, сто­яв­ше­го во гла­ве вой­ска и не пола­див­ше­го с Фар­на­ба­зом, он убедил вос­стать и при­вел его к Аге­си­лаю. Боль­ше, впро­чем, он ника­ких воен­ных пору­че­ний не испол­нял и по исте­че­нии сво­его сро­ка бес­слав­но отплыл в Лакеде­мон, гне­ва­ясь на Аге­си­лая и боль­ше преж­не­го нена­видя весь государ­ст­вен­ный строй Спар­ты.

Он решил, не откла­ды­вая, взять­ся за осу­щест­вле­ние сво­их ста­рых замыс­лов отно­си­тель­но мяте­жа и государ­ст­вен­но­го пере­во­рота. Заклю­ча­лись они в сле­дую­щем. Герак­лиды, объ­еди­нив­ши­е­ся с дорий­ца­ми и вер­нув­ши­е­ся в Пело­пон­нес, были боль­шим и слав­ным родом, но цар­ская власть не была уде­лом вся­ко­го, кто при­над­ле­жал к нему. Царя­ми были пред­ста­ви­те­ли толь­ко двух домов — аги­а­дов и эври­пон­ти­дов, всем осталь­ным их знат­ность не дава­ла ника­ких пре­иму­ществ, но высо­кую долж­ность как награ­ду за доб­лесть мог полу­чить каж­дый граж­да­нин, кото­ро­му это было по силам. Лисандр, при­над­ле­жав­ший к Герак­лидам, поль­зо­вав­ший­ся гром­кой сла­вой за свои дея­ния, имев­ший вли­я­ние и мно­же­ство дру­зей, с доса­дой видел, что Спар­та воз­вы­ша­ет­ся бла­го­да­ря ему, а цар­ст­ву­ют в ней дру­гие, ничуть не пре­вос­хо­дя­щие его знат­но­стью. Он заду­мал ото­брать цар­скую власть у двух назван­ных выше домов и сде­лать ее досто­я­ни­ем всех Герак­лидов, а по сло­вам неко­то­рых — даже не Герак­лидов, а всех спар­тан­цев, чтобы она ста­ла почет­ным даром не тем, кто про­ис­хо­дит от Герак­ла, а тем, кто, подоб­но Герак­лу, выде­ля­ет­ся сво­ей доб­ле­стью, кото­рая и воз­ве­ла его к богам. Он наде­ял­ся, что цар­ская власть, при­суж­дае­мая таким обра­зом, не доста­нет­ся нико­му, кро­ме него.

25. Гото­вясь убедить сограж­дан в сво­ей право­те, он стал заучи­вать наизусть речь, кото­рую напи­сал для него Кле­он Гали­кар­насский. Затем, видя, что заду­ман­ный им план пере­во­рота по необыч­но­сти сво­ей и раз­ма­ху тре­бу­ет средств более бес­со­вест­ных, он решил пустить в ход про­тив сво­их сограж­дан нечто вро­де теат­раль­ной маши­ны²⁶ и сочи­нил лож­ные ора­ку­лы и пред­ска­за­ния Пифии. Ему ста­ло ясно, что все искус­ство Клео­на не при­не­сет ему ника­кой поль­зы, если преж­де, чем озна­ко­мить граж­дан с его сооб­ра­же­ни­я­ми, не потря­сти их суе­вер­ным ужа­сом перед бога­ми и не под­гото­вить их таким обра­зом к вос­при­я­тию этой речи. Эфор рас­ска­зы­ва­ет, что его попыт­ка под­ку­пить пифию и через Ферек­ла скло­нить на свою сто­ро­ну додон­ских жриц²⁷ потер­пе­ла неуда­чу, после чего он отпра­вил­ся к Аммо­ну и обе­щал мно­го золота его про­ри­ца­те­лям. Воз­му­щен­ные, они посла­ли гон­ца в Спар­ту с обви­не­ни­ем про­тив Лисанд­ра. Тем не менее он был оправ­дан, и ливий­цы, ухо­дя, ска­за­ли: «Мы, о спар­тан­цы, будем судить луч­ше, когда вы при­буде­те в Афри­ку, чтобы посе­лить­ся сре­ди нас». (Суще­ст­во­вал ста­рин­ный ора­кул, что лакеде­мо­няне пере­се­лят­ся в Афри­ку.)

Теперь мы изло­жим, сле­дуя рас­ска­зу одно­го исто­ри­ка²⁸ и фило­со­фа, тща­тель­но раз­ра­ботан­ный, тон­кий и точ­но рас­счи­тан­ный план Лисанд­ра: как мате­ма­ти­че­ская зада­ча, он осно­вы­вал­ся на мно­гих и важ­ных пред­по­сыл­ках и вел к цели через слож­ные допол­ни­тель­ные затруд­не­ния.

26. В Пон­те жила жен­щи­на, утвер­ждав­шая, что она бере­мен­на от Апол­ло­на. Мно­гие, есте­ствен­но, не вери­ли это­му, дру­гие же отно­си­лись с дове­ри­ем к ее сло­вам, и когда у нее родил­ся маль­чик, нашлось нема­ло людей, и при этом знат­ных, кото­рые при­ня­ли рев­ност­ное уча­стие в его вос­пи­та­нии. Ребен­ку по какой-то при­чине было дано имя Силен. Взяв­ши это собы­тие за осно­ву, Лисандр с помо­щью мно­го­чис­лен­ных и вли­я­тель­ных помощ­ни­ков соткал и сплел на ней все осталь­ное. Не воз­буж­дая ника­ких подо­зре­ний, они доби­лись пол­но­го дове­рия к тол­кам о рож­де­нии маль­чи­ка, а затем ста­ли рас­про­стра­нять в Спар­те рас­сказ, при­ве­зен­ный ими из Дельф, буд­то там, в тай­ных запи­сях, хра­ни­мых жре­ца­ми, есть очень древ­ние пред­ска­за­ния, взять и про­честь кото­рые не доз­во­ле­но нико­му, кро­ме сына Апол­ло­на, кото­рый одна­жды при­дет, предъ­явит хра­ни­те­лям ясное дока­за­тель­ство сво­его про­ис­хож­де­ния и забе­рет таб­лич­ки с пред­ска­за­ни­я­ми. После того как эти при­готов­ле­ния были завер­ше­ны, Силен дол­жен был явить­ся в Дель­фы и в каче­стве Апол­ло­но­ва сына потре­бо­вать эти пред­ска­за­ния, а жре­цы-соучаст­ни­ки, тща­тель­но рас­сле­до­вав обсто­я­тель­ства его рож­де­ния и, в кон­це кон­цов, убедив­шись в спра­вед­ли­во­сти его слов, пока­зать ему как сыну Апол­ло­на эти запи­си. Он дол­жен был про­честь их перед мно­же­ст­вом собрав­ших­ся и, сре­ди про­чих пред­ска­за­ний, огла­сить ора­кул о цар­ской вла­сти — тот, ради кото­ро­го было при­ду­ма­но все осталь­ное, — а имен­но, что спар­тан­цам зна­чи­тель­но целе­со­об­раз­нее выби­рать царя из чис­ла луч­ших граж­дан. Силен был уже юно­шей и явил­ся, чтобы при­сту­пить к делу, когда вся поста­нов­ка Лисанд­ра про­ва­ли­лась из-за робо­сти одно­го акте­ра и соучаст­ни­ка, кото­рый, уже при­няв­шись было за дело, стру­сил и пошел на попят­ный. Все это рас­кры­лось после смер­ти Лисанд­ра; при жиз­ни его ниче­го не было извест­но.

27. Преж­де чем Аге­си­лай вер­нул­ся из Азии, Лисандр погиб, ввя­зав­шись в Бео­тий­скую вой­ну или, вер­нее, вверг­нув в нее Гре­цию. Об этом судят по-раз­но­му: одни воз­ла­га­ют вину на Лисанд­ра, дру­гие на фиван­цев, неко­то­рые счи­та­ют винов­ны­ми обе сто­ро­ны. Фиван­цев обви­ня­ют в том, что они сбро­си­ли жерт­вы с жерт­вен­ни­ков в Авлиде²⁹ и что Анд­ро­клид и Амфи­тей, под­куп­лен­ные день­га­ми царя и обе­щав­шие под­нять в Гре­ции вой­ну про­тив лакеде­мо­нян, побуди­ли бео­тий­цев напасть на фокей­цев и опу­сто­шить их стра­ну. Про Лисанд­ра же гово­рят, что он был сер­дит на фиван­цев, кото­рые, в то вре­мя как осталь­ные союз­ни­ки мол­ча­ли, един­ст­вен­ные осме­ли­лись заявить при­тя­за­ния на деся­тую часть воен­ной добы­чи и выра­зи­ли недо­воль­ство тем, что Лисандр отпра­вил день­ги в Спар­ту. Осо­бен­но же был он раздо­са­до­ван тем, что они пер­вые помог­ли афи­ня­нам осво­бо­дить­ся от трид­ца­ти тиран­нов, кото­рых Лисандр поста­вил, а лакеде­мо­няне сде­ла­ли еще страш­нее и могу­ще­ст­вен­нее сво­им реше­ни­ем, гла­сив­шим, что бег­ле­цы из Афин долж­ны быть ото­всюду воз­вра­ще­ны назад, а кто это­му вос­пре­пят­ст­ву­ет, исклю­ча­ет­ся из сою­за. На это фиван­цы отве­ти­ли поста­нов­ле­ни­ем, достой­ным подви­гов Герак­ла и Дио­ни­са³⁰ и сход­ным с ними: все дома и горо­да в Бео­тии откры­ты для афи­нян, нуж­даю­щих­ся в при­юте; чело­век, не при­шед­ший на помощь бег­ле­цу, кото­ро­го уво­дят вопре­ки его жела­нию, пла­тит талант штра­фа; если кто-нибудь поне­сет через Бео­тию ору­жие в Афи­ны для борь­бы про­тив тиран­нов, фиван­цы закро­ют гла­за и заткнут уши. Они не огра­ни­чи­лись толь­ко поста­нов­ле­ни­ем, истин­но эллин­ским и чело­веч­ным, — тому, что было в нем запи­са­но, соот­вет­ст­во­ва­ли их дей­ст­вия: Фра­си­бул с това­ри­ща­ми захва­тил Филу, вый­дя из Фив, при­чем фиван­цы снаб­ди­ли их ору­жи­ем и день­га­ми, скры­ва­ли их и помог­ли при­сту­пить к делу. Такие обви­не­ния предъ­яв­лял фиван­цам Лисандр.

28. Гнев Лисанд­ра был вооб­ще стра­шен вслед­ст­вие раз­ли­тия чер­ной жел­чи — неду­га, уси­ли­ваю­ще­го­ся к ста­ро­сти. Он уго­во­рил эфо­ров объ­явить поход про­тив Фив и сам отпра­вил­ся во гла­ве вой­ска. Спу­стя неко­то­рое вре­мя был отправ­лен с вой­ском и царь Пав­са­ний. Прой­дя круж­ным путем, Пав­са­ний соби­рал­ся вторг­нуть­ся в Бео­тию через Кифе­рон, Лисандр же с боль­шим вой­ском высту­пил через Фокиду³¹. Он взял Орхо­мен, доб­ро­воль­но ему сдав­ший­ся, а Леба­дию захва­тил силою и раз­гра­бил. Пись­мом он пред­ло­жил Пав­са­нию высту­пить из Пла­тей на соеди­не­ние с ним к Гали­ар­ту, обе­щая, что с наступ­ле­ни­ем дня сам будет под его сте­на­ми. Пись­мо это попа­ло в руки фиван­цев, так как гонец натолк­нул­ся на их раз­вед­ку. Они оста­ви­ли свой город под охра­ной афи­нян, явив­ших­ся к ним на помощь, а сами, дви­нув­шись в путь едва наста­ла ночь, ока­за­лись под Гали­ар­том чуть рань­ше Лисанд­ра и частью сво­их сил заня­ли город. Лисандр решил сна­ча­ла, рас­по­ло­жив­шись на хол­ме, ждать Пав­са­ния, но вре­мя шло, Лисандр не мог боль­ше оста­вать­ся на месте, и вот, при­ка­зав вои­нам взять ору­жие и обо­д­рив союз­ни­ков, он дви­нул сво­их людей колон­на­ми вдоль доро­ги к город­ским сте­нам. Фиван­цы, остав­ши­е­ся вне горо­да, обо­шли Гали­арт сле­ва и уда­ри­ли вра­гу в тыл под­ле источ­ни­ка, назы­вае­мо­го Кис­су­сой, в кото­ром, как рас­ска­зы­ва­ют, кор­ми­ли­цы выку­па­ли Дио­ни­са тот­час же после рож­де­ния. Вода в нем цве­том несколь­ко напо­ми­на­ет вино, про­зрач­на и очень вкус­на. Непо­да­ле­ку рас­тут крит­ские сти­ра­к­сы³², на кото­рые жите­ли Гали­ар­та ука­зы­ва­ют в под­твер­жде­ние того, что у них жил Рада­мант³³; они пока­зы­ва­ют и его моги­лу, кото­рая зовет­ся моги­лой Алея. Побли­зо­сти нахо­дит­ся и памят­ник Алк­мене: став после смер­ти Амфи­т­ри­о­на женою Рада­ман­та, она здесь, как сооб­ща­ют, была пре­да­на погре­бе­нию.

Фиван­цы, вошед­шие в город и соеди­нив­ши­е­ся с гали­арт­ца­ми, спер­ва не дви­га­лись с места, когда же они увиде­ли, что Лисандр с пере­до­вым отрядом при­бли­жа­ет­ся к сте­нам, они, вне­зап­но открыв ворота, уда­ри­ли на про­тив­ни­ка, уби­ли Лисанд­ра, про­ри­ца­те­ля и еще несколь­ких чело­век, а потом бегом вер­ну­лись к основ­ным силам. Не давая вра­гам опом­нить­ся, фиван­цы напа­ли на них, загна­ли на хол­мы и пере­би­ли тыся­чу чело­век. Фиван­цев погиб­ло три­ста: они пали, пре­сле­дуя непри­я­те­ля на голых, кру­тых скло­нах. Это были те, кого обви­ня­ли в сим­па­тии к лакон­цам: стре­мясь оправ­дать­ся перед сограж­да­на­ми, они не щади­ли себя и погиб­ли во вре­мя пого­ни.

29. Пав­са­ний узнал о пора­же­нии по пути из Пла­тей в Фес­пии. Выстро­ив вой­ско в бое­вой порядок, он дви­нул­ся к Гали­ар­ту. При­был туда из Фив и Фра­си­бул с афи­ня­на­ми. Пав­са­ний хотел заклю­чить пере­ми­рие и про­сить о выда­че тел, но меж­ду спар­тан­ца­ми стар­ше­го воз­рас­та под­нял­ся ропот, они при­шли к царю и с него­до­ва­ни­ем заяви­ли, что вер­нуть тело Лисанд­ра надо не посред­ст­вом пере­ми­рия, но силой ору­жия, сра­жа­ясь вокруг пав­ше­го, и, победив, похо­ро­нить; для побеж­ден­ных же слав­но будет лечь на том же месте, рядом со сво­им началь­ни­ком. Так гово­ри­ли ста­ри­ки, но Пав­са­ний, видя, что одо­леть в бит­ве фиван­цев, толь­ко что одер­жав­ших победу, дело труд­ное и что тело Лисанд­ра лежит у самой сте­ны и, ста­ло быть, без пере­ми­рия его нелег­ко будет взять даже в слу­чае победы, послал к фиван­цам вест­ни­ка, заклю­чил пере­ми­рие и отсту­пил. Лисанд­ра похо­ро­ни­ли сей­час же за гра­ни­цей Бео­тии, на зем­ле дру­же­ст­вен­но­го и союз­но­го горо­да Пано­пея. Там теперь сто­ит памят­ник на доро­ге из Дельф в Херо­нею. Вой­ско рас­по­ло­жи­лось там на сто­ян­ку, и какой-то фоке­ец стал рас­ска­зы­вать про сра­же­ние при Гали­ар­те сво­е­му зем­ля­ку, не при­ни­мав­ше­му в нем уча­стия. Меж­ду про­чим, он ска­зал, что вра­ги напа­ли на них, когда Лисандр уже пере­шел Гоплит. Один спар­та­нец, друг Лисанд­ра, с изум­ле­ни­ем спро­сил, что он име­ет в виду: это назва­ние ему неиз­вест­но. «Да ведь имен­но там, — отве­тил рас­сказ­чик, — вра­ги и обру­ши­лись на наши пер­вые ряды: Гопли­том назы­ва­ет­ся руче­ек под горо­дом!» Услы­шав это, спар­та­нец запла­кал и ска­зал, что чело­век не может избе­жать сво­ей судь­бы. Есть сведе­ния, что Лисанд­ру был дан такой ора­кул:

Неко­то­рые, прав­да, утвер­жда­ют, что Гоплит течет не воз­ле Гали­ар­та, но что это поток, сбе­гаю­щий с гор воз­ле Коро­неи и там же впа­даю­щий в реку Филар; рань­ше его назы­ва­ли Гоп­ли­ей, а теперь Исо­ман­том. Гали­ар­тец Неохор, убив­ший Лисанд­ра, имел на щите изо­бра­же­ние змеи: это, види­мо, и воз­ве­щал ора­кул. Рас­ска­зы­ва­ют, что при­бли­зи­тель­но во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны фиван­цам был дан в Исме­нии³⁴ ора­кул, пред­ска­зав­ший сра­зу и бит­ву при Делии и бит­ву при Гали­ар­те, отде­лен­ную от пер­вой про­ме­жут­ком в трид­цать лет:

Мест­ность око­ло Делия, там, где Бео­тия гра­ни­чит с Атти­кой, назы­ва­ет­ся «Кра­ем»; Орха­лидой име­но­вал­ся холм, кото­рый теперь зовет­ся Лисьим: он нахо­дит­ся в той части Гали­ар­та, кото­рая обра­ще­на к Гели­ко­ну.

30. Неожи­дан­ную гибель Лисанд­ра спар­тан­цы вос­при­ня­ли так тяже­ло, что предъ­яви­ли сво­е­му царю обви­не­ние, гро­зив­шее ему смер­тью. Он не явил­ся на суд, а бежал в Тегею и жил там до кон­ца сво­их дней в каче­стве моля­ще­го о защи­те на свя­щен­ном участ­ке, при­над­ле­жа­щем Афине. Бед­ность Лисанд­ра, обна­ру­жив­ша­я­ся после его смер­ти, пока­за­ла осо­бен­но отчет­ли­во его доб­ро­де­тель: имея в руках такую власть и такие сред­ства, осы­пае­мый дара­ми от горо­дов и царя, он не взял ни обо­ла на укра­ше­ние соб­ст­вен­но­го дома. Так рас­ска­зы­ва­ет Фео­помп, чьей похва­ле мож­но верить боль­ше, чем пори­ца­нию, ибо он пори­ца­ет охот­нее, чем хва­лит.

Впо­след­ст­вии, сооб­ща­ет Эфор, когда у Спар­ты воз­ник­ли раз­но­гла­сия с союз­ни­ка­ми, пона­до­би­лось посмот­реть запи­си, кото­рые нахо­ди­лись у Лисанд­ра, и Аге­си­лай при­шел к нему в дом. Он нашел у него рас­суж­де­ние о государ­ст­вен­ном строе, где гово­ри­лось, что эври­пон­ти­дов и аги­а­дов сле­ду­ет лишить цар­ской вла­сти и, сде­лав ее доступ­ной для всех, выби­рать царя из луч­ших граж­дан. Аге­си­лай хотел немед­лен­но сооб­щить всем о сво­ей наход­ке и пока­зать, каким граж­да­ни­ном был на самом деле Лисандр, хотя это­го никто и не заме­чал; Лакра­тид же, чело­век разум­ный, быв­ший тогда пер­вым эфо­ром, оста­но­вил Аге­си­лая, ска­зав, что надо не выка­пы­вать из моги­лы Лисанд­ра, а зако­пать вме­сте с ним это рас­суж­де­ние — до того убеди­тель­но и ковар­но было оно состав­ле­но. Несмот­ря на это, Лисанд­ру были возда­ны все посмерт­ные поче­сти, и, меж­ду про­чим, жени­хи его доче­рей, отка­зав­ши­е­ся после его смер­ти взять их в жены, так как отец ока­зал­ся бед­ня­ком, были при­го­во­ре­ны к штра­фу за то, что они ока­зы­ва­ли ему почте­ние, пока счи­та­ли его бога­чом, но отрек­лись от него, когда бед­ность умер­ше­го откры­ла его спра­вед­ли­вость и досто­ин­ство. В Спар­те суще­ст­во­ва­ло, по-види­мо­му, нака­за­ние не толь­ко за без­бра­чие³⁵, но и за позд­ний или недо­стой­ный брак. Послед­нее нала­га­ли по пре­иму­ще­ству на тех, кто сва­тал­ся к девуш­кам из бога­тых, а не из хоро­ших и близ­ких семей.

Вот что мы можем рас­ска­зать о Лисандре.