Текст приводится по изданию: Плутарх. Сравнительные жизнеописания в двух томах, М.: издательство «Наука», 1994. Издание второе, исправленное и дополненное. Т. I.
Перевод М. Е. Сергеенко, обработка перевода для настоящего переиздания — С. С. Аверинцева, переработка комментария — М. Л. Гаспарова.
Сверка перевода сделана по последнему научному изданию жизнеописаний Плутарха: Plutarchi Vitae parallelae, recogn. Cl. Lindscog et K. Ziegler, iterum recens. K. Ziegler, Lipsiae, 1957—1973. V. I—III. Из существующих переводов Плутарха на разные языки переводчик преимущественно пользовался изданием: Plutarch. Grosse Griechen und Römer / Eingel, und Übers, u. K. Ziegler. Stuttgart; Zürich, 1954. Bd. 1—6 и комментариями к нему.
Издание подготовили С. С. Аверинцев, М. Л. Гаспаров, С. П. Маркиш. Ответственный редактор С. С. Аверинцев.

Plutarchi Vitae parallelae. C. Sintenis, Teubner, 1879.
Plutarchi Vitae parallelae, with Eng. transl. by B. Perrin, Loeb Classical Library, 1916/1959.

1. На сокро­вищ­ни­це акан­фий­цев в Дель­фах1 сде­ла­на такая над­пись: «Бра­сид и акан­фий­цы при­нес­ли в дар добы­чу, взя­тую у афи­нян». Поэто­му мно­гие дума­ют, что камен­ная ста­туя, сто­я­щая внут­ри хра­ма у две­ри, — изо­бра­же­ние Бра­сида. На самом деле это изо­бра­жен Лисандр — по ста­рин­но­му обы­чаю с длин­ны­ми воло­са­ми и боро­дой. Рас­ска­зы о том, что арги­вяне2 после сво­его вели­ко­го пора­же­ния остриг­лись в знак печа­ли, а спар­тан­цы в про­ти­во­по­лож­ность им отпу­сти­ли воло­сы, вели­ча­ясь сво­и­ми подви­га­ми, или что бак­хи­а­ды3, бежав­шие из Корин­фа в Лакеде­мон, выгляде­ли столь жал­ко и без­образ­но с бри­ты­ми голо­ва­ми, что спар­тан­цам захо­те­лось носить длин­ные воло­сы, — все эти рас­ска­зы невер­ны. Это — Ликур­го­во пред­пи­са­ние4: гово­рят, он ска­зал, что длин­ные воло­сы кра­си­во­му лицу при­да­ют вид еще более достой­ный, а уро­дов дела­ют еще страш­нее.

2. Рас­ска­зы­ва­ют, что отец Лисанд­ра, Ари­сто­крит, не при­над­ле­жал к цар­ско­му роду, хотя и про­ис­хо­дил от Герак­лидов. Лисандр вырос в бед­но­сти и обна­ру­жил вели­чай­шую при­вер­жен­ность к поряд­ку и оте­че­ским обы­ча­ям и поис­ти­не муж­ской нрав, чуж­дый вся­ким радо­стям, кро­ме тех, какие полу­ча­ет чело­век, окру­жен­ный поче­том за совер­шен­ные им пре­крас­ные дея­ния. Пого­ня за таки­ми радо­стя­ми не счи­та­ет­ся в Спар­те позо­ром для юно­ши: роди­те­ли хотят, чтобы дети их с само­го нача­ла были чув­ст­ви­тель­ны к доб­рой сла­ве — огор­ча­лись бы от пори­ца­ний и гор­ди­лись похва­ла­ми. Юно­шу, кото­рый и то и дру­гое пере­но­сит рав­но­душ­но и без­участ­но, пре­зи­ра­ют как лен­тяя, лишен­но­го често­лю­би­во­го рве­ния к доб­ле­сти.

Често­лю­бие и жаж­да пер­вен­ства были проч­но вну­ше­ны Лисанд­ру лакон­ским вос­пи­та­ни­ем, и нель­зя в сколь­ко-нибудь зна­чи­тель­ной сте­пе­ни счи­тать при­чи­ной это­го его при­род­ный склад. Но в его при­ро­де было боль­ше уго­д­ли­во­сти перед силь­ны­ми людь­ми, чем это свой­ст­вен­но спар­ти­а­там, и в слу­чае нуж­ды он спо­кой­но тер­пел тяжесть чужо­го само­вла­стия (неко­то­рые счи­та­ют это важ­ным досто­ин­ст­вом государ­ст­вен­но­го мужа). Ари­сто­тель гово­рит5, что вели­кие люди, напри­мер Сократ, Пла­тон и Геракл, стра­да­ли раз­ли­ти­ем чер­ной жел­чи, и рас­ска­зы­ва­ет про Лисанд­ра, что он не сра­зу, прав­да, а в ста­ро­сти тоже стра­дал этим неду­гом. Его глав­ным отли­чи­тель­ным свой­ст­вом было уме­ние лег­ко пере­но­сить бед­ность: его нель­зя было соблаз­нить и под­ку­пить день­га­ми, но, невзи­рая на это, он обо­га­тил свою роди­ну и сде­лал ее коры­сто­лю­би­вой, и по его вине Спар­та поте­ря­ла ува­же­ние, кото­рым преж­де поль­зо­ва­лась за свое рав­но­ду­шие к богат­ству. После вой­ны с Афи­на­ми он при­вез мас­су золота и сереб­ра, но не оста­вил себе ни одной драх­мы. Когда тиранн Дио­ни­сий при­слал ему для его доче­рей доро­гие сици­лий­ские хито­ны, он не взял их, ска­зав, что боит­ся, как бы доче­ри его не ста­ли казать­ся в них еще урод­ли­вее. Одна­ко, когда немно­го спу­стя он был отправ­лен послом от сво­его горо­да к это­му же тиран­ну и тот при­слал ему два оде­я­ния, пред­ло­жив выбрать любое и отвез­ти доче­ри, Лисандр ска­зал, что она сама выбе­рет луч­шее, и отпра­вил­ся домой, захва­тив оба оде­я­ния.

3. Меж­ду тем Пело­пон­нес­ская вой­на затя­ну­лась, и после сици­лий­ско­го раз­гро­ма ста­ло ясно, что афи­няне не удер­жат­ся на море и вско­ре вооб­ще пре­кра­тят борь­бу. Но, когда Алки­ви­ад, вер­нув­шись из изгна­ния, стал во гла­ве государ­ства, поло­же­ние зна­чи­тель­но изме­ни­лось и рав­но­ве­сие на море было вос­ста­нов­ле­но. Лакеде­мо­няне опять испу­га­лись, решив с новой энер­ги­ей про­дол­жать вой­ну, для кото­рой тре­бо­ва­лись искус­ный вое­на­чаль­ник и более зна­чи­тель­ные, чем преж­де, силы, и посла­ли коман­до­вать на море Лисанд­ра. При­быв в Эфес, Лисандр встре­тил там рас­по­ло­же­ние к себе и пол­ную пре­дан­ность Спар­те. Само­му же горо­ду при­хо­ди­лось туго: посто­ян­ное обще­ние с вар­ва­ра­ми и про­ник­но­ве­ние пер­сид­ских обы­ча­ев гро­зи­ло реши­тель­ным воз­об­ла­да­ни­ем вар­вар­ско­го нача­ла. Город со всех сто­рон был окру­жен лидий­ски­ми вла­де­ни­я­ми, и пер­сид­ские вое­на­чаль­ни­ки подол­гу жили в нем. Лисандр рас­по­ло­жил­ся лаге­рем, при­ка­зал со всех сто­рон стя­нуть к Эфе­су гру­зо­вые суда, открыл верфь для построй­ки три­ер, воз­об­но­вил тор­гов­лю в гава­ни и работу ремес­лен­ни­ков на пло­ща­ди. В домах и мастер­ских заки­пе­ла работа, и, бла­го­да­ря Лисанд­ру, с того вре­ме­ни Эфес стал меч­тать о вли­я­нии и силе, каки­ми он обла­да­ет теперь.

4. Узнав, что Кир, сын царя, при­был в Сар­ды, Лисандр отпра­вил­ся туда для пере­го­во­ров с ним и с обви­не­ни­ем про­тив Тис­са­фер­на, кото­рый, полу­чив при­ка­за­ние помо­гать лакеде­мо­ня­нам и вытес­нить афи­нян с моря, как гово­ри­ли, по нау­ще­нию Алки­ви­а­да дей­ст­во­вал вяло и губил спар­тан­ский флот сво­ей ску­по­стью. Кир охот­но при­слу­ши­вал­ся к обви­не­ни­ям про­тив Тис­са­фер­на и ко всем слу­хам, кото­рые его чер­ни­ли, ибо Тис­са­ферн был не толь­ко пороч­ным чело­ве­ком, но и его лич­ным вра­гом. Сло­ва Лисанд­ра и его мане­ра дер­жать­ся рас­по­ло­жи­ли Кира к спар­тан­ско­му вое­на­чаль­ни­ку; сво­им уго­д­ли­вым тоном Лисандр окон­ча­тель­но пле­нил юно­шу и вну­шил ему наме­ре­ние про­дол­жать вой­ну. Когда Лисандр уже соби­рал­ся уез­жать, Кир, уго­щая его, убеж­дал не отвер­гать его бла­го­склон­но­сти и про­сить, чего он толь­ко хочет, пото­му что ему ни в чем не будет отка­за. «Если ты так добр ко мне, Кир, — ска­зал Лисандр, — про­шу тебя, при­бавь моря­кам к их жало­ва­нию по обо­лу, чтобы они полу­ча­ли по четы­ре обо­ла вме­сто трех». В вос­тор­ге от често­лю­би­вой щед­ро­сти Лисанд­ра, Кир рас­по­рядил­ся выдать ему десять тысяч дари­ков. Тот употре­бил их на выда­чу доба­воч­но­го обо­ла моря­кам и так про­сла­вил­ся этим, что очень ско­ро вра­же­ские кораб­ли опу­сте­ли. Бо́льшая часть моря­ков пере­хо­ди­ла к тому, кто пла­тил боль­ше, а остав­ши­е­ся, работая спу­стя рука­ва и бун­туя, толь­ко достав­ля­ли еже­днев­ные непри­ят­но­сти сво­им началь­ни­кам. Мор­ско­го сра­же­ния, одна­ко, Лисандр боял­ся, несмот­ря на то, что сокра­тил чис­ло вра­гов и ухуд­шил их поло­же­ние: ему был стра­шен Алки­ви­ад, чело­век реши­тель­ный, имев­ший мно­го кораб­лей и не про­иг­рав­ший до тех пор ни одно­го сра­же­ния ни на суше, ни на море.

5. Алки­ви­ад, отплы­вая с Само­са в Фокею, оста­вил началь­ни­ком флота корм­че­го Антио­ха. Антиох, желая оскор­бить Лисанд­ра, сме­ло вошел на двух три­е­рах в Эфес­скую гавань и под кри­ки и хохот сво­их моря­ков быст­ро про­плыл мимо сто­яв­ших на яко­ре вра­же­ских судов. Раздо­са­до­ван­ный Лисандр погнал­ся за ним сна­ча­ла на несколь­ких три­е­рах, но, увидев, что афи­няне соби­ра­ют­ся вый­ти на помощь сво­им, вывел в море и дру­гие кораб­ли. В кон­це кон­цов завя­зал­ся мор­ской бой. Победи­те­лем остал­ся Лисандр, захва­тив­ший пят­на­дцать три­ер и воз­двиг­ший тро­фей. В Афи­нах Народ­ное собра­ние, раз­гне­вав­шись на Алки­ви­а­да за это пора­же­ние, отре­ши­ло его от долж­но­сти, а вои­ны на Само­се ста­ли откры­то поно­сить его, и, слы­ша гром­кую хулу, он отплыл из лаге­ря в Хер­со­нес. Так сра­же­ние, само по себе ничтож­ное, ста­ло зна­ме­ни­тым из-за постиг­ше­го Алки­ви­а­да несча­стья.

Созвав в Эфес пред­ста­ви­те­лей от горо­дов, кото­рых он счи­тал наи­бо­лее разум­ны­ми и отваж­ны­ми сре­ди сограж­дан, Лисандр впер­вые вну­шил им мысль о пере­во­ро­те и созда­нии вла­сти деся­ти6, кото­рая впо­след­ст­вии и уста­но­ви­лась при его содей­ст­вии. Он убеж­дал этих людей объ­еди­нить­ся в тай­ные обще­ства и вни­ма­тель­но наблюдать за состо­я­ни­ем государ­ст­вен­ных дел, обе­щая одно­вре­мен­но с кру­ше­ни­ем Афин уни­что­жить демо­кра­тию и дать им неогра­ни­чен­ную власть в род­ном горо­де. Его дела вну­ша­ли дове­рие к этим обе­ща­ни­ям: и преж­де он воз­во­дил сво­их дру­зей и госте­при­им­цев на высо­кие и почет­ные долж­но­сти, пору­чал им коман­до­ва­ние вой­ска­ми, ради их выго­ды ста­но­вил­ся соучаст­ни­ком их неспра­вед­ли­вых и оши­боч­ных дей­ст­вий. Взо­ры всех были устрем­ле­ны на него, все угож­да­ли ему и выра­жа­ли глу­бо­кую пре­дан­ность, рас­счи­ты­вая, что под его началь­ст­вом они достиг­нут все­го, даже того, что кажет­ся недо­ся­гае­мым. Поэто­му Кал­ли­кра­ти­да, явив­ше­го­ся на сме­ну Лисанд­ру коман­до­вать фло­том, сра­зу при­ня­ли непри­вет­ли­во, а впо­след­ст­вии, когда он дока­зал свое исклю­чи­тель­ное бла­го­род­ство и спра­вед­ли­вость, все же были недо­воль­ны его вла­стью — про­стой, бес­хит­рост­ной, истин­но дорий­ской. Они диви­лись ему, как пре­крас­ной ста­туе героя, но тос­ко­ва­ли по Лисанд­ру с его рве­ни­ем, пре­дан­но­стью дру­зьям и уме­ни­ем доста­вить им выго­ду. Когда Лисандр отплы­вал, его про­во­жа­ли с отча­я­ни­ем и сле­за­ми.

6. Лисандр еще более настро­ил сво­их при­вер­жен­цев про­тив Кал­ли­кра­ти­да, ото­слав назад в Сар­ды оста­ток тех денег, кото­рые Кир дал ему на содер­жа­ние флота. Он ска­зал Кал­ли­кра­ти­ду, что если ему угод­но, пусть сам попро­сит денег и поза­бо­тит­ся о том, как содер­жать вои­нов. Нако­нец, перед самым отплы­ти­ем, он тор­же­ст­вен­но заявил Кал­ли­кра­ти­ду, что пере­да­ет ему флот, кото­рый явля­ет­ся гос­по­ди­ном моря. Тот, желая поло­жить конец это­му пусто­му хва­стов­ству, спро­сил: «Поче­му же тебе не оста­вить Самос сле­ва и не плыть в Милет, чтобы там пере­дать мне три­е­ры? Если мы гос­под­ст­ву­ем на море, то можем без опа­се­ния плыть мимо засев­ших на Само­се вра­гов». На это Лисандр отве­тил, что фло­том коман­ду­ет не он, а Кал­ли­кра­тид, и отплыл в Пело­пон­нес, оста­вив сво­его пре­ем­ни­ка в боль­шом затруд­не­нии. Кал­ли­кра­тид при­ехал без денег и не мог решить­ся силою взять их с горо­дов, кото­рым и без того при­хо­ди­лось туго. Оста­ва­лось оби­вать поро­ги цар­ских вое­на­чаль­ни­ков и про­сить, как про­сил Лисандр. Мень­ше, чем кто-либо иной, был спо­со­бен на это Кал­ли­кра­тид, неза­ви­си­мый и гор­дый чело­век, счи­тав­ший, что для гре­ков достой­нее поне­сти пора­же­ние от сво­их же сооте­че­ст­вен­ни­ков, чем с протя­ну­той рукой бро­дить у поро­га вар­ва­ров и льстить этим людям, у кото­рых, кро­ме груды золота, нет ника­ких досто­инств. Нахо­дясь, одна­ко, в без­вы­ход­ном поло­же­нии, он был вынуж­ден отпра­вить­ся в Лидию, явил­ся пря­мо во дво­рец Кира и велел доло­жить ему, что при­шел наварх7 Кал­ли­кра­тид, кото­рый хочет с ним гово­рить. «Сей­час Киру неко­гда, чуже­стра­нец: он пьет вино», — отве­тил ему один из при­врат­ни­ков. «Пустя­ки, — про­сто­душ­но воз­ра­зил Кал­ли­кра­тид, — я постою и подо­жду, пока он кон­чит пить». Его при­ня­ли за неоте­сан­но­го муж­ла­на, и он ушел, осме­ян­ный вар­ва­ра­ми. Явив­шись во вто­рой раз, он сно­ва не был допу­щен и в гне­ве уехал в Эфес, осы­пая про­кля­ти­я­ми тех, кто впер­вые поз­во­лил вар­ва­рам изде­вать­ся над собой и научил их чва­нить­ся сво­им богат­ст­вом. Он поклял­ся спут­ни­кам, что как толь­ко вер­нет­ся в Спар­ту, сде­ла­ет все для вос­ста­нов­ле­ния мира меж­ду гре­ка­ми, чтобы впредь они вну­ша­ли вар­ва­рам ужас и пере­ста­ли обра­щать­ся к ним за помо­щью в борь­бе друг про­тив дру­га.

7. Но Кал­ли­кра­тид, чей образ мыс­лей был досто­ин лакеде­мо­ня­ни­на и кто по сво­ей спра­вед­ли­во­сти, вели­ко­ду­шию и муже­ству мог сопер­ни­чать с пер­вы­ми людь­ми Гре­ции, в ско­ром вре­ме­ни был раз­бит в мор­ском сра­же­нии при Арги­нус­ских ост­ро­вах и погиб.

Дела союз­ни­ков пошат­ну­лись, и они отпра­ви­ли в Спар­ту посоль­ство про­сить в навар­хи Лисанд­ра, обе­щая, что они энер­гич­нее возь­мут­ся за дело под его началь­ст­вом. Кир послал такую же прось­бу. По зако­ну один и тот же чело­век не мог быть навар­хом два­жды, но лакеде­мо­ня­нам не хоте­лось отка­зы­вать союз­ни­кам, и они облек­ли зва­ни­ем навар­ха неко­е­го Ара­ка, а Лисанд­ра отпра­ви­ли как бы его помощ­ни­ком, а на деле — глав­но­ко­ман­дую­щим. Боль­шин­ство из тех, кто при­ни­мал уча­стие в управ­ле­нии и поль­зо­вал­ся вла­стью в горо­дах, дав­но уже жда­ли его появ­ле­ния: при нем они рас­счи­ты­ва­ли еще более уси­лить свою власть, окон­ча­тель­но упразд­нив демо­кра­ти­че­ское прав­ле­ние. Тем же, кому нра­ви­лись в пра­ви­те­ле про­стота и бла­го­род­ство, Лисандр по срав­не­нию с Кал­ли­кра­ти­дом казал­ся лука­вым софи­стом: на войне он шел к цели боль­шею частью путем обма­на, пре­воз­но­сил спра­вед­ли­вость, если это было ему выгод­но, а в про­тив­ном слу­чае объ­яв­лял пре­крас­ным полез­ное, счи­тал, что по самой при­ро­де сво­ей прав­да не луч­ше лжи, но отда­вал честь той или дру­гой, в зави­си­мо­сти от выго­ды, какую они спо­соб­ны при­не­сти. Когда ему гово­ри­ли, что потом­кам Герак­ла не подо­ба­ет доби­вать­ся побед при помо­щи хит­ро­сти, он отве­чал на эти упре­ки пре­зри­тель­ным сме­хом. «Где льви­ная шку­ра8 корот­ка, там надо под­шить лисью», — гово­рил он.

8. Подоб­ным обра­зом, как сооб­ща­ют, дер­жал он себя и во вре­мя собы­тий в Миле­те. Когда его дру­зья и госте­при­им­цы, кото­рым он обе­щал уни­что­жить демо­кра­тию и изгнать их про­тив­ни­ков, изме­ни­ли свой образ мыс­лей и при­ми­ри­лись с вра­га­ми, он при­тво­рял­ся на людях, что раду­ет­ся это­му и сам при­ни­ма­ет уча­стие в при­ми­ре­нии, но с гла­зу на глаз бра­нил и поно­сил сво­их дру­зей, под­стре­кая их к напа­де­нию на народ. Когда же он увидел, что начи­на­ет­ся вос­ста­ние, то устре­мил­ся в город на помощь мятеж­ни­кам, но на пер­вых же встре­тив­ших­ся ему вос­став­ших гроз­но при­крик­нул, гро­мо­глас­но обе­щая их нака­зать, сто­рон­ни­кам же демо­кра­тии велел обо­д­рить­ся и не ждать для себя ниче­го дур­но­го в его при­сут­ст­вии. Так лице­ме­рил он, появ­ля­ясь в раз­ных личи­нах, ибо хотел, чтобы наи­бо­лее вли­я­тель­ные и пре­дан­ные наро­ду люди не бежа­ли, а оста­лись в горо­де и были уби­ты. Так и слу­чи­лось. Все, кто поло­жил­ся на его заве­ре­ния, были пере­ре­за­ны. Анд­ро­клид вспо­ми­на­ет его сло­ва, изоб­ли­чаю­щие лег­кость, с какой Лисандр отно­сил­ся к клят­вам: он сове­то­вал, сооб­ща­ет Анд­ро­клид, обма­ны­вать взрос­лых людей клят­ва­ми, как детей играль­ны­ми костя­ми, сле­дуя при­ме­ру Поли­кра­та Самос­ско­го. И это отнюдь не похваль­но. Вое­на­чаль­ник не дол­жен был под­ра­жать тиран­ну, и не по-лакон­ски было отно­сить­ся к богам, как к непри­я­те­лю, и даже с еще боль­шей дер­зо­стью, пото­му что клят­ву, дан­ную вра­гу, нару­ша­ют из стра­ха перед ним, а дан­ную богу — из пре­не­бре­же­ния к нему.

9. Кир при­гла­сил Лисанд­ра в Сар­ды, дал ему денег, обе­щал позд­нее дать еще и, желая доста­вить ему удо­воль­ст­вие, с юно­ше­ским лег­ко­мыс­ли­ем заявил, что если ниче­го не полу­чит от отца, пустит в ход соб­ст­вен­ные сред­ства. Если у него ниче­го не оста­нет­ся, ска­зал он, он разо­бьет свой сде­лан­ный из золота и сереб­ра трон, сидя на кото­ром, он зани­мал­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми. В заклю­че­ние, отправ­ля­ясь в Мидию к отцу, он пору­чил Лисанд­ру соби­рать пода­ти с горо­дов и дове­рил ему управ­ле­ние. На про­ща­нье он про­сил его не всту­пать на море в сра­же­ние с афи­ня­на­ми, пока он не вер­нет­ся, вер­нуть­ся же обе­щал с боль­шим чис­лом кораб­лей из Фини­кии и Кили­кии. После это­го он отпра­вил­ся к царю. Лисандр, не будучи в состо­я­нии ни сра­жать­ся с вра­же­ским фло­том, почти рав­ным по силам его соб­ст­вен­но­му, ни сидеть без дела с таким чис­лом кораб­лей, снял­ся с яко­ря, завла­дел несколь­ки­ми ост­ро­ва­ми и, выса­див­шись, про­из­вел набег на Эги­ну и Сала­мин. Появив­шись в Атти­ке, он после при­вет­ст­вий Агиду9 (тот спу­стил­ся к нему из Деке­лии) пока­зал сухо­пут­но­му вой­ску, здесь нахо­див­ше­му­ся, свой мощ­ный флот, с кото­рым-де он, хозя­ин моря, может плыть, куда ему угод­но. Узнав, одна­ко, что афи­няне соби­ра­ют­ся отпра­вить­ся за ним в пого­ню, он дру­гим путем, меж­ду ост­ро­ва­ми, убе­жал в Азию. Най­дя Гел­лес­понт лишен­ным охра­ны, он оса­дил Ламп­сак с моря, а Форак с пешим вой­ском напра­вил­ся туда же и под­сту­пил к город­ским сте­нам. Взяв Ламп­сак штур­мом, Лисандр отдал его на раз­граб­ле­ние вои­нам.

Как раз в это вре­мя афин­ский флот чис­лен­но­стью в сто восемь­де­сят три­ер при­стал к Эле­ун­ту на Хер­со­не­се. Узнав о паде­нии Ламп­са­ка, афи­няне тот­час же отпра­ви­лись в Сест. Запас­шись там про­ви­ан­том, они зашли в Эгос­пота­мы, про­тив кото­рых, у Ламп­са­ка, еще сто­ял на яко­ре непри­я­тель. Сре­ди про­чих афин­ских вое­на­чаль­ни­ков нахо­дил­ся и Филокл, убедив­ший когда-то афи­нян при­нять поста­нов­ле­ние о том, чтобы каж­до­му воен­но­плен­но­му отру­ба­ли боль­шой палец на пра­вой руке, дабы они мог­ли гре­сти, но не были в состо­я­нии дер­жать копье.

10. В этот день все отды­ха­ли, рас­счи­ты­вая сра­зить­ся на сле­дую­щий день. Хотя у Лисанд­ра было на уме дру­гое, но, слов­но и в самом деле соби­ра­ясь начать сра­же­ние с наступ­ле­ни­ем дня, он при­ка­зал мат­ро­сам и корм­чим взой­ти с рас­све­том на три­е­ры, занять свои места и мол­ча ждать его рас­по­ря­же­ний. Такую же тиши­ну долж­ны были соблюдать и выстро­ен­ные у моря пехо­тин­цы. Когда взо­шло солн­це, афи­няне выплы­ли сомкну­тым стро­ем и ста­ли вызы­вать вра­га на бит­ву. Кораб­ли Лисанд­ра сто­я­ли носа­ми к непри­я­те­лю, и посад­ка про­из­веде­на была еще ночью, одна­ко он не дви­нул­ся с места и послал к пере­д­ним судам лод­ки с при­ка­зом не дви­гать­ся с места и оста­вать­ся в строю, сохра­няя спо­кой­ст­вие и не выхо­дя навстре­чу вра­гу. Когда афи­няне с наступ­ле­ни­ем суме­рек повер­ну­ли обрат­но, он снял вои­нов с кораб­лей, но лишь после того, как две или три три­е­ры, отправ­лен­ные им на раз­вед­ку, вер­ну­лись с изве­сти­ем, что вра­ги выса­ди­лись на берег. На сле­дую­щий и на тре­тий день повто­ри­лось то же самое, пока, нако­нец, на чет­вер­тый день афи­няне не испол­ни­лись отва­ги и пре­зре­ния к вра­гу, каза­лось, явно испу­ган­но­му и укло­ня­ю­ще­му­ся от бит­вы. В это вре­мя Алки­ви­ад (он жил тогда в Хер­со­не­се в сво­ей кре­по­сти), при­ска­кав вер­хом к афин­ско­му вой­ску, поста­вил на вид вое­на­чаль­ни­кам, что, во-пер­вых, нера­зум­но и небез­опас­но рас­по­ла­гать­ся лаге­рем на мор­ском бере­гу — плос­ком, откры­том и лишен­ном надеж­ных гава­ней и что, далее, они дела­ют ошиб­ку, полу­чая про­ви­ант из тако­го дале­ко­го места, как Сест, но что им луч­ше поско­рее пере­брать­ся в порт и город Сест и уйти подаль­ше от сто­ян­ки вра­га: ведь дей­ст­ви­я­ми непри­я­те­ля рас­по­ря­жа­ет­ся один чело­век, из стра­ха перед кото­рым все немед­лен­но выпол­ня­ет­ся по одно­му его зна­ку. Сове­тов Алки­ви­а­да не послу­ша­ли, и Тидей дерз­ко отве­тил ему, что вой­ска­ми коман­ду­ет не он, а дру­гие.

11. Алки­ви­ад, увидев в этом не толь­ко высо­ко­ме­рие, но и при­зна­ки изме­ны, уехал обрат­но. На пятый день, после того как афин­ские суда сна­ча­ла вышли впе­ред, а потом, по обык­но­ве­нию, повер­ну­ли обрат­но с пре­не­бре­жи­тель­ным и над­мен­ным видом, Лисандр выслал свои кораб­ли на раз­вед­ку и при­ка­зал началь­ни­кам три­ер, как толь­ко они увидят, что афи­няне уже выса­ди­лись, повер­нуть и плыть как мож­но ско­рее обрат­но, а на середине пути под­нять на носу кораб­ля мед­ный щит — знак напа­де­ния. Сам он, под­плы­вая к каж­до­му суд­ну, вызы­вал корм­чих и началь­ни­ков три­ер и уго­ва­ри­вал каж­до­го дер­жать в поряд­ке и греб­цов и вои­нов, а по дан­но­му им зна­ку реши­тель­но и изо всех сил уда­рить на вра­га. Когда на кораб­лях был под­нят щит и тру­ба с коман­дир­ско­го суд­на про­иг­ра­ла сиг­нал к выступ­ле­нию, флот снял­ся с яко­ря, а пехо­тин­цы напе­ре­гон­ки бро­си­лись по бере­гу к мысу. Рас­сто­я­ние меж­ду мате­ри­ка­ми в этом месте рав­но пят­на­дца­ти ста­ди­ям10, и, бла­го­да­ря рве­нию и энер­гии греб­цов, суда быст­ро оста­ви­ли его за собой. Конон пер­вым из афин­ских вое­на­чаль­ни­ков увидел под­плы­ваю­щий флот и стал кри­чать, чтобы вои­ны сади­лись на суда. Вне себя от отча­я­ния он одних звал, дру­гих про­сил, третьих силой застав­лял идти на три­е­ры. Но все его ста­ра­ния были тщет­ны, так как люди разо­шлись кто куда. Выса­див­шись и не ожи­дая ниче­го пло­хо­го, они сра­зу же отпра­ви­лись кто на рынок, кто про­сто побро­дить, а неко­то­рые лег­ли спать в палат­ках или при­ня­лись гото­вить зав­трак. Из-за неопыт­но­сти сво­их началь­ни­ков афи­няне были очень дале­ки от мыс­ли о том, что им пред­сто­я­ло, и вра­ги уже под­хо­ди­ли, кри­ча и гром­ко уда­ряя вес­ла­ми по воде, когда Коно­ну уда­лось ускольз­нуть с восе­мью кораб­ля­ми: он бежал на Кипр к Эва­го­ру. Пело­пон­нес­цы, напав на осталь­ной флот, одни кораб­ли захва­ти­ли совсем пусты­ми, а дру­гим нано­си­ли про­бо­и­ны, когда вра­же­ские моря­ки пыта­лись под­нять­ся на борт. Люди, пооди­ноч­ке спе­шив­шие на помощь, уми­ра­ли без­оруж­ны­ми воз­ле кораб­лей, а тех, кто пытал­ся бежать в глубь стра­ны, уби­ва­ли выса­див­ши­е­ся вра­ги. Лисандр захва­тил три тыся­чи чело­век вме­сте с вое­на­чаль­ни­ка­ми и весь флот, нахо­див­ший­ся на сто­ян­ке, кро­ме «Пара­ла»11 и вось­ми кораб­лей, бежав­ших с Коно­ном. Взяв суда на бук­сир и опу­сто­шив лагерь, Лисандр под зву­ки флейт и побед­ных песен отплыл в Ламп­сак, совер­шив вели­чай­шее дело с самой незна­чи­тель­ной затра­той сил и в один час поло­жив конец войне, самой дол­гой из всех, что быва­ли рань­ше, и, как ни одна дру­гая, бога­той раз­ны­ми слу­чай­но­стя­ми и пре­врат­но­стя­ми. Вой­на эта пред­став­ля­ет собою бес­ко­неч­ную вере­ни­цу сра­же­ний и неожи­дан­ных пере­мен, в тече­ние ее погиб­ло боль­ше пол­ко­вод­цев, чем за все вой­ны, быв­шие преж­де в Элла­де, а конец ей был поло­жен бла­го­ра­зу­ми­ем и опыт­но­стью одно­го чело­ве­ка. Вот поче­му победу эту счи­та­ли делом боже­ства.

12. Неко­то­рые гово­ри­ли, что, когда корабль Лисанд­ра в пер­вый раз вышел из гава­ни про­тив вра­гов, над ним по обе сто­ро­ны кор­мы свер­ка­ли Дио­с­ку­ры12 в виде звезд. Неко­то­рые утвер­жда­ли, что зна­ме­ни­ем, пред­ве­щав­шим пора­же­ние, было паде­ние кам­ня: на бере­гу Эгос­пота­мов сва­лил­ся огром­ный камень, и боль­шин­ство уве­ря­ло, что он упал с неба. Его пока­зы­ва­ют и сей­час, и для жите­лей Хер­со­не­са он слу­жит пред­ме­том покло­не­ния. Гово­рят, буд­то Ана­к­са­гор пред­ска­зы­вал, что одно из при­креп­лен­ных к небу тел в слу­чае коле­ба­ния или сотря­се­ния может обо­рвать­ся и рух­нуть вниз. Ни одна из звезд, утвер­ждал он далее, не нахо­дит­ся теперь на иско­ни при­су­щем ей месте: каме­ни­стые по соста­ву и тяже­лые, све­тя­щи­е­ся вслед­ст­вие сопро­тив­ле­ния и раз­ры­ва эфи­ра, они удер­жи­ва­ют­ся в вышине, увле­кае­мые огром­ною силой вих­ре­во­го кру­го­во­рота, при­мер­но так же, как были они удер­жа­ны от паде­ния на зем­лю пер­во­на­чаль­но, когда тяже­лые и холод­ные части отде­ля­лись от все­лен­ной. Суще­ст­ву­ет, одна­ко, иное, более прав­до­по­доб­ное объ­яс­не­ние: неко­то­рые пола­га­ют, что падаю­щие звезды не явля­ют­ся ни током или раз­ли­ти­ем эфир­но­го огня, уга­саю­ще­го в возду­хе сра­зу вслед за вспыш­кой, ни вос­пла­ме­не­ни­ем возду­ха, про­ник­ше­го в боль­шом коли­че­стве в верх­ние сфе­ры, но что это — небес­ные тела, сры­ваю­щи­е­ся и падаю­щие вслед­ст­вие каких-то при­чин, подоб­ных умень­ше­нию напря­же­ния и изме­не­нию обыч­но­го пути дви­же­ния. Сой­дя со сво­его пути, они в боль­шин­стве слу­ча­ев пада­ют не в насе­лен­ных местах зем­ли, а за пре­де­ла­ми их, в обшир­ном море. Поэто­му мы их и не видим. Даи­мах в сочи­не­нии «О бла­го­че­стии» под­твер­жда­ет сло­ва Ана­к­са­го­ра, рас­ска­зы­вая, что в тече­ние семи­де­ся­ти пяти дней до паде­ния кам­ня на небе непре­рыв­но было вид­но огром­ное, похо­жее на пылаю­щее обла­ко огнен­ное тело, кото­рое не сто­я­ло на месте, а нес­лось слож­ным, кри­вым путем, так что вслед­ст­вие мощ­но­го сотря­се­ния от него отры­ва­лись огнен­ные кус­ки, кото­рые раз­ле­та­лись во все сто­ро­ны и свер­ка­ли, как падаю­щие звезды. После того как это тело рух­ну­ло в назван­ном месте на зем­лю и тамош­ние жите­ли, при­дя в себя от изум­ле­ния и стра­ха, сошлись к нему, они не увиде­ли ника­ких сле­дов огня; перед ними лежал камень, прав­да, боль­шой, но совер­шен­но несо­из­ме­ри­мый с тем огром­ным огнен­ным телом. Что Даи­мах нуж­да­ет­ся в снис­хо­ди­тель­ных слу­ша­те­лях, это ясно. Если же рас­сказ его соот­вет­ст­ву­ет истине, тогда пол­но­стью опро­вер­га­ет­ся мне­ние людей, утвер­ждаю­щих, что это обло­мок ска­лы, кото­рый был ото­рван вет­ра­ми и буря­ми от какой-то гор­ной вер­ши­ны и нес­ся, под­хва­чен­ный вих­рем, подоб­но волч­ку, а потом упал в том месте, где под­хва­тив­шая его вра­щаю­щая сила сда­ла и осла­бе­ла. Мог­ло ведь быть и так, что пла­мя, кото­рое наблюда­ли в тече­ние мно­гих дней, было насто­я­щим огнем, и тогда его уга­са­ние вызва­ло в возду­хе пере­ме­ну, след­ст­ви­ем кото­рой яви­лись силь­ные и поры­ви­стые вет­ры, вызвав­шие паде­ние кам­ня. Но об этом сле­ду­ет гово­рить подроб­нее в рабо­те ино­го рода.

13. Когда три тыся­чи афи­нян, взя­тых Лисанд­ром в плен, были при­го­во­ре­ны сове­том к смер­ти, Лисандр позвал к себе стра­те­га Филок­ла и спро­сил, какое нака­за­ние назна­чит он само­му себе за то, что убеж­дал граж­дан так жесто­ко обхо­дить­ся с плен­ны­ми гре­ка­ми. Филокл, не слом­лен­ный сво­им несча­стьем, отве­тил Лисанд­ру, что нече­го ему брать на себя роль обви­ни­те­ля там, где нет судьи; пусть он, победи­тель, тво­рит то, что в слу­чае пора­же­ния пре­тер­пел бы сам. После это­го, вымыв­шись и надев чистый плащ, он во гла­ве сво­их сограж­дан пошел на казнь. Так сооб­ща­ет Фео­фраст.

После это­го Лисандр отпра­вил­ся с фло­том по горо­дам и велел всем афи­ня­нам, кото­рых он там застал, вер­нуть­ся в Афи­ны, при­гро­зив, что он не поща­дит ни одно­го афин­ско­го граж­да­ни­на, най­ден­но­го им вне Афин: все будут каз­не­ны. Таким обра­зом он согнал всех афи­нян в Афи­ны, желая, чтобы там нача­лись нуж­да и лютый голод и тем самым он был бы избав­лен от хло­пот, кото­рые бы доста­ви­ло ему насе­ле­ние, лег­ко выдер­жи­ваю­щее оса­ду. Уни­что­жая демо­кра­тию и дру­гие закон­ные фор­мы прав­ле­ния, Лисандр повсюду остав­лял по одно­му гар­мо­сту из лакеде­мо­нян и по десять пра­ви­те­лей из чле­нов тай­ных обществ, орга­ни­зо­ван­ных им по горо­дам. Так он дей­ст­во­вал без раз­ли­чия во вра­же­ских и в союз­ни­че­ских горо­дах, испод­воль под­готов­ляя себе в извест­ном смыс­ле гос­под­ство над Гре­ци­ей. Пра­ви­те­лей он назна­чал не по знат­но­сти или богат­ству: чле­ны тай­ных обществ и дру­зья, свя­зан­ные с ним уза­ми госте­при­им­ства, были ему бли­же все­го, и он пре­до­став­лял им неогра­ни­чен­ное пра­во награж­дать и карать. Лич­но при­сут­ст­вуя при мно­гих каз­нях, изго­няя вра­гов сво­их дру­зей, он дал гре­кам образ­чик лакеде­мон­ско­го прав­ле­ния, судя по кото­ро­му добра от Спар­ты ждать было нече­го. Вот поче­му, мне кажет­ся, неудач­ным срав­не­ние, при­над­ле­жа­щее коми­че­ско­му поэту Фео­пом­пу: он сопо­ста­вил лакеде­мо­нян с трак­тир­щи­ца­ми, ска­зав­ши, что, в то вре­мя как элли­ны вку­ша­ли сла­дост­ней­ший напи­ток сво­бо­ды, спар­тан­цы под­ли­ли туда уксу­су. Нет, питье с пер­во­го же глот­ка ока­за­лось про­тив­ным и горь­ким, так как Лисандр не толь­ко не поз­во­лил наро­ду рас­по­ря­жать­ся сво­и­ми дела­ми, но вдо­ба­вок, пере­да­вая власть над горо­да­ми в руки немно­гих, выби­рал сре­ди них самых дерз­ких често­люб­цев.

14. Про­ведя недол­гое вре­мя за эти­ми дела­ми, Лисандр послал гон­цов в Лакеде­мон с изве­сти­ем, что он идет с дву­мя­ста­ми кораб­лей, а сам в Атти­ке соеди­нил­ся с царя­ми Агидом и Пав­са­ни­ем, чтобы сов­мест­ны­ми сила­ми поско­рее взять Афи­ны. Но афи­няне дер­жа­лись, и он вме­сте со сво­им фло­том отбыл обрат­но в Азию. Во всех горо­дах без исклю­че­ния он уни­что­жил закон­ный государ­ст­вен­ный строй, поста­вил пра­ви­тель­ства из деся­ти чело­век и в каж­дом горо­де мно­гих граж­дан каз­нил, а мно­гих заста­вил бежать. Самос­цев он изгнал всех, а город пере­дал быв­шим изгнан­ни­кам. Отняв у афи­нян Сест, он не раз­ре­шил его жите­лям остать­ся в горо­де, а отдал его вме­сте с зем­лей корм­чим и началь­ни­кам греб­цов, слу­жив­шим под его началь­ст­вом. Это был пер­вый его посту­пок, кото­рый в Лакеде­моне отка­за­лись одоб­рить, и жите­ли Сеста были воз­вра­ще­ны обрат­но. Все гре­ки, одна­ко, с удо­вле­тво­ре­ни­ем наблюда­ли, как эгин­цы13, бла­го­да­ря Лисанд­ру, спу­стя дол­гое вре­мя после высе­ле­ния, сно­ва воз­вра­ща­ют­ся в свой город и как афи­няне, изгнан­ные с Мело­са и из Ски­о­ны, вынуж­де­ны были отдать тамош­ние горо­да их преж­ним вла­дель­цам, кото­рых Лисандр и водво­рил на ста­ром месте.

Узнав, что афи­няне начи­на­ют стра­дать от голо­да, он отплыл в Пирей и при­нудил город к сда­че, заста­вив про­сить мира на усло­ви­ях, им пред­пи­сан­ных. Лакеде­мон­ские писа­те­ли рас­ска­зы­ва­ют, что Лисандр сооб­щил эфо­рам: «Афи­ны взя­ты», — а эфо­ры отве­ти­ли ему: «Это­го доста­точ­но». Рас­сказ этот, одна­ко, при­ду­ман для того, чтобы при­дать слу­чив­ше­му­ся вид бла­го­при­стой­ный. Под­лин­ное же рас­по­ря­же­ние эфо­ров было сле­дую­щим: «Вла­сти Лакеде­мо­на поста­нов­ля­ют: если вы раз­ру­ши­те Пирей и Длин­ные сте­ны, уйде­те из всех горо­дов и сохра­ни­те толь­ко соб­ст­вен­ную зем­лю, вы полу­чи­те мир, если вам угод­но. Кро­ме того, вы при­ме­те обрат­но изгнан­ни­ков. Что же каса­ет­ся коли­че­ства кораб­лей, вы посту­пи­те так, как будет реше­но на месте». Афи­няне по сове­ту Фера­ме­на, сына Гаг­но­на, согла­си­лись на эти тре­бо­ва­ния. Рас­ска­зы­ва­ют, что некий Клео­мен, один из моло­дых вожа­ков тол­пы, спро­сил его, как он сме­ет сло­вом и делом идти напе­ре­кор Феми­сто­клу, выда­вая лакеде­мо­ня­нам сте­ны, кото­рые тот воз­двиг про­тив воли лакеде­мо­нян. «Я не иду напе­ре­кор Феми­сто­клу, юно­ша, — отве­тил Фера­мен. — И он воз­двиг эти сте­ны для бла­га граж­дан, и мы раз­ру­шим их для их же бла­га. Если бы сча­стье горо­дов зави­се­ло от стен, то хуже всех жилось бы Спар­те, не име­ю­щей стен вовсе».

15. Забрав у афи­нян все кораб­ли, кро­ме две­на­дца­ти, Лисандр вошел в город в 16-й день меся­ца муни­хи­о­на — в тот самый день, в кото­рый неко­гда афи­няне победи­ли вар­ва­ров в мор­ской бит­ве при Сала­мине14. Он решил тот­час же изме­нить государ­ст­вен­ный строй Афин. Афи­няне не жела­ли с этим сми­рить­ся, и он заявил наро­ду, что город нару­шил усло­вия мира, что сте­ны еще сто­ят, хотя сро­ки, назна­чен­ные для их сры­тия, уже про­шли, и что он вне­сет теперь новое пред­ло­же­ние, касаю­ще­е­ся афи­нян, так как преж­нее согла­ше­ние ими не выпол­не­но. Гово­рят, на собра­нии союз­ни­ков неко­то­рые дей­ст­ви­тель­но пред­ла­га­ли про­дать афи­нян в раб­ство, а фива­нец Эри­ант посо­ве­то­вал раз­ру­шить город и обра­тить место, на кото­ром он сто­ял, в паст­би­ще для овец. Но когда затем вое­на­чаль­ни­ки собра­лись вме­сте на пир и один фоке­ец запел первую пес­ню хора из «Элек­тры» Эври­пида15, кото­рая начи­на­ет­ся так:


…Ага­мем­но­на дочь,
В сель­ский дом твой при­шли мы, Элек­тра,

все были рас­тро­га­ны, все реши­ли, что покон­чить со столь слав­ным горо­дом, дав­шим таких вели­ких людей, и уни­что­жить его было бы делом чудо­вищ­но жесто­ким.

Теперь афи­няне согла­ша­лись на все. Лисандр потре­бо­вал, чтобы город дал боль­шое чис­ло флей­ти­сток, при­ба­вил к ним всех, какие были у него в лаге­ре, и под зву­ки флейт в при­сут­ст­вии союз­ни­ков, укра­сив­ших себя вен­ка­ми и пев­ших побед­ную пес­ню, ибо день этот был нача­лом сво­бо­ды, срыл сте­ны и сжег три­е­ры. Тот­час же было изме­не­но и государ­ст­вен­ное управ­ле­ние: в Афи­нах было назна­че­но трид­цать пра­ви­те­лей, в Пирее — десять, на Акро­по­ле раз­ме­щен сто­ро­же­вой отряд и гар­мо­стом постав­лен спар­та­нец Кал­ли­бий. Когда одна­жды он замах­нул­ся пал­кой на атле­та Авто­ли­ка, кото­ро­му Ксе­но­фонт посвя­тил свой «Пир», тот, схва­тив его за ноги, бро­сил на обе лопат­ки. Лисандр не рас­сер­дил­ся на Авто­ли­ка, но выбра­нил Кал­ли­бия, заме­тив ему, что он не уме­ет управ­лять сво­бод­ны­ми людь­ми. Вско­ре, одна­ко, Авто­лик был каз­нен Трид­ца­тью в уго­ду Кал­ли­бию.

16. Покон­чив с этим, Лисандр сам отплыл во Фра­кию, остав­ши­е­ся же день­ги, а так­же полу­чен­ные им дары и вен­ки (мно­гие, как и сле­до­ва­ло ожи­дать, под­но­си­ли подар­ки само­му могу­ще­ст­вен­но­му из гре­ков, сво­его рода вла­ды­ке всей Гре­ции) отпра­вил в Лакеде­мон с Гилип­пом, кото­рый ранее коман­до­вал вой­ска­ми в Сици­лии. Про Гилип­па рас­ска­зы­ва­ют, что он рас­шил меш­ки по ниж­не­му шву, взял из каж­до­го зна­чи­тель­ную сум­му и затем зашил сно­ва, не зная того, что в каж­дый мешок была вло­же­на запис­ка с ука­за­ни­ем сум­мы, в нем нахо­дя­щей­ся. При­быв в Спар­ту, он спря­тал похи­щен­ное под чере­пич­ной кры­шей сво­его дома, а меш­ки пере­дал эфо­рам, обра­тив их вни­ма­ние на то, что печа­ти целы. Вскрыв меш­ки, под­счи­тав день­ги и обна­ру­жив рас­хож­де­ние меж­ду налич­но­стью и ука­зан­ной в запис­ке сум­мой, эфо­ры при­шли в недо­уме­ние. Слу­га Гилип­па навел их на след, зага­доч­но ска­зав, что в Кера­ми­ке16 спит мно­го сов. Как извест­но, на боль­шин­стве монет того вре­ме­ни под афин­ским вли­я­ни­ем была выче­ка­не­на сова.

17. Гилипп, завер­шив­ший столь низ­ким и позор­ным поступ­ком свою преж­нюю вели­кую и бле­стя­щую дея­тель­ность, доб­ро­воль­но оста­вил Лакеде­мон. Наи­бо­лее про­ни­ца­тель­ным из спар­тан­цев его при­мер вну­шил страх преж­де все­го перед вла­стью денег, под­чи­ня­ю­щей себе и неза­у­ряд­ных граж­дан. Лисанд­ра ста­ли бра­нить и закли­на­ли эфо­ров отречь­ся, как от сквер­ны, от золота и сереб­ра, несу­щих горо­ду гибель. Вопрос был постав­лен на обсуж­де­ние. По сло­вам Фео­пом­па, Ски­ра­фид (а по сооб­ще­нию Эфо­ра, Фло­гид) выска­зал­ся за то, чтобы не допус­кать в Спар­ту золотых и сереб­ря­ных денег, а поль­зо­вать­ся толь­ко ста­рин­ны­ми, уна­сле­до­ван­ны­ми от пред­ков. То были день­ги из желе­за, кото­рое пря­мо из огня опус­ка­ли в уксус: после такой закал­ки металл нель­зя было ковать, до того хруп­ким и лом­ким он ста­но­вил­ся. Кро­ме того, день­ги эти при боль­шом весе и раз­ме­рах име­ли весь­ма малую сто­и­мость, были очень тяже­лы, их было труд­но пере­но­сить с места на место. По-види­мо­му, обы­чай поль­зо­вать­ся в каче­стве денег желез­ны­ми или мед­ны­ми палоч­ка­ми в фор­ме вер­те­ла был очень древним. Поэто­му для мел­кой моне­ты и доныне удер­жа­лось назва­ние обо­ла17, а шесть обо­лов назы­ва­ют­ся драх­мой, пото­му что в гор­сти уме­ща­лось как раз столь­ко этих монет. Дру­зья Лисанд­ра ста­ли воз­ра­жать и при­ло­жи­ли все уси­лия к тому, чтобы день­ги оста­лись в горо­де. Поста­нов­ле­но было, одна­ко, вво­зить эти день­ги толь­ко для государ­ст­вен­ных надоб­но­стей, если же они ока­зы­ва­лись во вла­де­нии у част­но­го лица, ему гро­зи­ла смерть. Как буд­то Ликург боял­ся денег, а не стра­сти к день­гам! Меж­ду тем послед­няя не толь­ко не была уни­что­же­на запре­ще­ни­ем, нало­жен­ным на част­ных лиц, но вслед­ст­вие раз­ре­ше­ния, дан­но­го государ­ству, креп­ко уко­ре­ни­лась: употреб­ле­ние денег дава­ло поня­тие об их цен­но­сти и вну­ша­ло жела­ние их при­об­ре­сти. Част­ный[1] чело­век не мог пре­зи­рать как без­дел­ку то, что, как он видел, поль­зу­ет­ся ува­же­ни­ем в государ­стве, и в соб­ст­вен­ном хозяй­стве счи­тать ниче­го не сто­я­щим пред­мет, столь высо­ко цени­мый в обще­ст­вен­ной жиз­ни. Ведь строй част­ной жиз­ни в гораздо боль­шей сте­пе­ни опре­де­ля­ет­ся обще­ст­вен­ны­ми уста­нов­ле­ни­я­ми, неже­ли наобо­рот: ошиб­ки и стра­сти отдель­ных лиц при­но­сят государ­ству гораздо мень­ше зла. Испор­чен­ность цело­го есте­ствен­но вле­чет за собой ухуд­ше­ние и отдель­ных частей, в то вре­мя как погреш­но­сти отдель­ных частей встре­ча­ют сопро­тив­ле­ние со сто­ро­ны здо­ро­вых эле­мен­тов и быва­ют ими исправ­ле­ны. Гроз­ный закон постав­лен был стра­жем, не допус­кав­шим про­ник­но­ве­ния денег в дома спар­тан­цев, но сохра­нить в душах граж­дан стой­кое рав­но­ду­шие к день­гам не уда­лось: всем было вну­ше­но стрем­ле­ние к богат­ству как к чему-то вели­ко­му и достой­но­му. За это мы уко­ря­ли лакеде­мо­нян и в дру­гом нашем сочи­не­нии18.

18. За счет полу­чен­ной добы­чи Лисандр поста­вил в Дель­фах мед­ные изо­бра­же­ния — свое и всех навар­хов — и золотые звезды Дио­с­ку­ров, поз­же, перед сра­же­ни­ем при Левк­трах, исчез­нув­шие. В сокро­вищ­ни­це Бра­сида и акан­фий­цев лежа­ла три­е­ра дли­ной в два лок­тя, сде­лан­ная из золота и сло­но­вой кости, кото­рую Кир послал Лисанд­ру в каче­стве награ­ды за победу. Дель­фи­ец Ана­к­сан­дрид рас­ска­зы­ва­ет, что Лисандр оста­вил в Дель­фах вклад в сум­ме одно­го талан­та сереб­ром, пяти­де­ся­ти двух мин и один­на­дца­ти ста­те­ров, что не согла­су­ет­ся с еди­но­душ­ны­ми свиде­тель­ства­ми о его бед­но­сти. Тогда-то Лисандр, поль­зо­вав­ший­ся такой вла­стью, какой не имел до него ни один из гре­ков, стал про­яв­лять занос­чи­вость и само­на­де­ян­ность, не соот­вет­ст­ву­ю­щие даже его вла­сти. Дурид рас­ска­зы­ва­ет, что ему пер­во­му сре­ди гре­ков горо­да ста­ли воз­дви­гать алта­ри и при­но­сить жерт­вы как богу и он был пер­вым, в честь кого ста­ли петь пэа­ны. Нача­ло одно­го из них тако­во:


Сына спар­тан­ских рав­нин,
Элла­ды пре­крас­ной вождя,
Мы пес­ней про­сла­вим сво­ей —
Ио, Пэан!

Самос­цы поста­но­ви­ли, чтобы празд­ник в честь Геры, справ­ля­ю­щий­ся у них, назы­вал­ся Лисанд­ри­я­ми. Лисандр посто­ян­но дер­жал при себе поэта Хери­ла, кото­рый сво­им поэ­ти­че­ским искус­ст­вом дол­жен был укра­шать его дея­ния. Когда Анти­лох напи­сал о нем несколь­ко зауряд­ных сти­хов, он так обра­до­вал­ся, что отдал ему свою шля­пу, насы­пав ее довер­ху сереб­ром. Анти­мах из Коло­фо­на и какой-то Нике­рат из Герак­леи состя­за­лись меж­ду собой в его при­сут­ст­вии, читая каж­дый поэ­му, оза­глав­лен­ную «Лисанд­рия». Он увен­чал Нике­ра­та, и раздо­са­до­ван­ный Анти­мах уни­что­жил свое про­из­веде­ние. Пла­тон, кото­рый был тогда молод и вос­хи­щал­ся поэ­зи­ей Анти­ма­ха, видя, как тяже­ло пере­но­сит он свое пора­же­ние, при­гла­сил его к себе и стал уте­шать, гово­ря, что для непо­ни­маю­щих непо­ни­ма­ние такое же зло, как сле­пота для незря­чих. Когда же кифа­рист Ари­сто­ной, шесть раз одер­жав­ший победу на Пифий­ских играх, уго­д­ли­во заявил Лисанд­ру, что в слу­чае новой победы он объ­явит себя через гла­ша­тая Лисанд­ро­вым19, — «Рабом, конеч­но?» — под­хва­тил тот.

19. Често­лю­бие Лисанд­ра было тягост­но толь­ко для людей, зани­мав­ших пер­вые места в государ­стве и рав­ных ему по досто­ин­ству. Одна­ко лесть окру­жаю­щих при­ве­ла к тому, что наряду с често­лю­би­ем в харак­те­ре его появи­лась над­мен­ность и нетер­пи­мость. Ни в поче­стях, ни в нака­за­ни­ях он не знал меры, свой­ст­вен­ной демо­кра­ти­че­ско­му обра­зу прав­ле­ния: награ­дой за друж­бу и госте­при­им­ство была у него неогра­ни­чен­ная, тиран­ни­че­ская власть над горо­да­ми, а успо­ко­ить его гнев мог­ла толь­ко смерть нена­вист­но­го вра­га — уда­лять­ся в изгна­ние про­тив­ни­кам Лисанд­ра не доз­во­ля­лось. В Миле­те, боясь, как бы гла­ва­ри наро­да не бежа­ли, и желая выма­нить спря­тав­ших­ся, он поклял­ся не чинить наси­лий. Ему пове­ри­ли: одни оста­лись, дру­гие вышли из сво­их убе­жищ, он же и тех и дру­гих — а было их не мень­ше вось­ми­сот чело­век — отдал на рас­пра­ву оли­гар­хам. Чис­ло сто­рон­ни­ков наро­да, уби­тых по горо­дам, счесть вооб­ще невоз­мож­но; Лисандр каз­нил, не толь­ко карая за про­ступ­ки, но, угож­дая сво­им дру­зьям, повсюду помо­гал им сво­дить сче­ты с мно­го­чис­лен­ны­ми вра­га­ми и пота­кал их нена­сыт­но­му коры­сто­лю­бию. Поэто­му такую извест­ность при­об­ре­ли сло­ва лакеде­мо­ня­ни­на Этео­к­ла о том, что двух Лисанд­ров Гре­ция выне­сти бы не смог­ла. Фео­фраст гово­рит, что то же самое ска­зал Архе­страт об Алки­виа­де20. Но у Алки­ви­а­да были непе­ре­но­си­мы глав­ным обра­зом его занос­чи­вость, страсть к рос­ко­ши и свое­во­лие, власть же Лисанд­ра делал тяже­лой и страш­ной его жесто­кий нрав.

Лакеде­мо­няне не при­да­ва­ли осо­бен­но­го зна­че­ния жало­бам на Лисанд­ра, но когда Фар­на­баз, воз­му­щен­ный раз­бо­ем и гра­бе­жа­ми, кото­рые Лисандр чинил в его обла­сти, послал обви­не­ние в Спар­ту, эфо­ры воз­му­ти­лись и каз­ни­ли Фора­ка, одно­го из дру­зей Лисанд­ра, вме­сте с ним коман­до­вав­ше­го вой­ском и ули­чен­но­го во вла­де­нии день­га­ми, а Лисанд­ру посла­ли ски­та­лу с тре­бо­ва­ни­ем вер­нуть­ся. А ски­та­ла вот что такое. Отправ­ляя к месту служ­бы началь­ни­ка флота или сухо­пут­но­го вой­ска, эфо­ры берут две круг­лые пал­ки совер­шен­но оди­на­ко­вой дли­ны и тол­щи­ны. Одну они остав­ля­ют себе, дру­гую пере­да­ют отъ­ез­жаю­ще­му. Эти пал­ки и назы­ва­ют ски­та­ла­ми. Когда эфо­рам нуж­но сооб­щить какую-нибудь важ­ную тай­ну, они выре­за­ют длин­ную и узкую, вро­де рем­ня, поло­су папи­ру­са, нама­ты­ва­ют ее на свою ски­та­лу, не остав­ляя на ней ни одно­го про­ме­жут­ка, так чтобы вся поверх­ность пал­ки была охва­че­на этой поло­сой. Затем, остав­ляя папи­рус на ски­та­ле в том виде, как он есть, они пишут на нем то, что нуж­но, а напи­сав, сни­ма­ют поло­су и без пал­ки отправ­ля­ют ее вое­на­чаль­ни­ку. Так как бук­вы на ней сто­ят без вся­кой свя­зи, но раз­бро­са­ны в бес­по­ряд­ке, про­чи­тать напи­сан­ное он может, толь­ко взяв свою ски­та­лу и намотав на нее выре­зан­ную поло­су, рас­по­ла­гая ее изви­вы в преж­нем поряд­ке, чтобы, водя гла­за­ми вокруг пал­ки и пере­хо­дя от преды­ду­ще­го к после­дую­ще­му, иметь перед собой связ­ное сооб­ще­ние. Поло­са папи­ру­са назы­ва­ет­ся, как и дере­вян­ная пал­ка, «ски­та­лой», подоб­но тому как изме­ря­е­мый пред­мет назы­ва­ет­ся по мере.

20. Лисандр, кото­ро­го ски­та­ла нашла на Гел­лес­пон­те, при­шел в смя­те­ние. Очень боясь обви­не­ний Фар­на­ба­за, он поста­рал­ся лич­но встре­тить­ся и пере­го­во­рить с ним, чтобы достиг­нуть при­ми­ре­ния. При встре­че он попро­сил его напи­сать эфо­рам дру­гое пись­мо и в нем сооб­щить, что он не тер­пел от Лисанд­ра ника­ких обид и ни в чем его не винит. Не зная Фар­на­ба­за, он не подо­зре­вал, что ведет себя, гово­ря сло­ва­ми посло­ви­цы, «с кри­тя­ни­ном по-крит­ски»21. Фар­на­баз обе­щал все испол­нить и на гла­зах у Лисанд­ра напи­сал пись­мо, о кото­ром тот его про­сил. Но у него было с собой дру­гое, тай­ком напи­сан­ное. При­кла­ды­вая печа­ти, он под­ме­нил пись­мо дру­гим, по виду ничем не отли­чав­шим­ся от пер­во­го, и дал Лисанд­ру то, кото­рое было напи­са­но тай­ком. Явив­шись в Лакеде­мон и напра­вив­шись по обы­чаю в зда­ние, где нахо­ди­лись долж­ност­ные лица, Лисандр пере­дал эфо­рам пись­мо Фар­на­ба­за, уве­рен­ный, что самое глав­ное обви­не­ние с него сня­то: Фар­на­ба­за люби­ли в Лакеде­моне, так как во вре­мя вой­ны он сре­ди цар­ских вое­на­чаль­ни­ков дей­ст­во­вал наи­бо­лее энер­гич­но. Когда же эфо­ры, про­чтя пись­мо, пока­за­ли его Лисанд­ру, он понял, что


Хит­рец Лаэр­та сын, но ведь не он один22,

и ушел чрез­вы­чай­но встре­во­жен­ный. Встре­тив­шись через несколь­ко дней с эфо­ра­ми, он ска­зал им, что ему нуж­но отпра­вить­ся к хра­му Аммо­на и при­не­сти жерт­вы, кото­рые он обе­щал богу перед бит­ва­ми. Неко­то­рые рас­ска­зы­ва­ют, что, дей­ст­ви­тель­но, Лисанд­ру, когда он оса­ждал город Афи­ту во Фра­кии, явил­ся во сне Аммон и что, сле­дуя буд­то бы веле­нию боже­ства, он снял оса­ду и велел афи­тий­цам при­но­сить жерт­вы Аммо­ну, а сам отпра­вил­ся в Афри­ку23, чтобы уми­ло­сти­вить бога. Но боль­шин­ство сочло его ссыл­ку на бога про­сто пред­ло­гом: Лисандр боял­ся эфо­ров, домаш­нее ярмо было для него невы­но­си­мо, он не тер­пел вла­сти над собой и пото­му стре­мил­ся вырвать­ся на сво­бо­ду, слов­но лошадь, вер­нув­ша­я­ся с запо­вед­ных лугов и паст­бищ назад к яслям и сно­ва при­не­во­лен­ная к обыч­ной рабо­те. При­во­ди­мую же Эфо­ром при­чи­ну это­го путе­ше­ст­вия я изло­жу несколь­ко поз­же. 21. С боль­шим трудом добив­шись от эфо­ров раз­ре­ше­ния уехать, Лисандр отплыл.

После его отъ­езда цари сооб­ра­зи­ли, что он гос­под­ст­ву­ет над всей Гре­ци­ей, с помо­щью тай­ных обществ дер­жа в сво­их руках горо­да, и ста­ли дей­ст­во­вать так, чтобы вер­нуть к вла­сти сто­рон­ни­ков наро­да, а дру­зей Лисанд­ра изгнать. Опять про­изо­шли пере­во­роты, и преж­де все­го афи­няне из Филы24 напа­ли на Трид­цать и одо­ле­ли их. Лисандр, спеш­но вер­нув­шись, убедил лакеде­мо­нян помочь оли­гар­хам в горо­дах и нака­зать народ. Преж­де все­го они посла­ли Трид­ца­ти сто талан­тов на воен­ные рас­хо­ды и Лисанд­ра в каче­стве вое­на­чаль­ни­ка. Цари, завидуя Лисанд­ру и боясь, как бы он не взял Афи­ны, поста­но­ви­ли, что один из них высту­пит в поход. Высту­пил Пав­са­ний, буд­то бы на помощь тиран­нам про­тив наро­да, а на деле стре­мясь закон­чить вой­ну, чтобы Лисандр с помо­щью сво­их дру­зей опять не стал гос­по­ди­ном Афин. Цели сво­ей он достиг лег­ко: при­ми­рил афи­нян, пре­кра­тил меж­до­усоб­ную борь­бу и нанес удар често­лю­бию Лисанд­ра. Немно­го вре­ме­ни спу­стя афи­няне сно­ва отло­жи­лись, и Пав­са­ния ста­ли обви­нять в том, что он рас­пу­стил народ, обуздан­ный было вла­стью немно­гих, сно­ва дав про­стор его дерз­ко­му свое­во­лию. За Лисанд­ром оста­лась сла­ва чело­ве­ка, кото­рый в сво­их дей­ст­ви­ях не ищет уго­дить дру­гим, не гонит­ся за показ­ным блес­ком, но рас­по­ря­жа­ет­ся по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию в инте­ре­сах Спар­ты.

22. В раз­го­во­ре с про­тив­ни­ка­ми он был резок и гро­зен. Когда арги­вяне, спо­ря с лакеде­мо­ня­на­ми о разде­ля­ю­щей Арго­лиду и Лако­нию гра­ни­це, заяви­ли, что их дово­ды спра­вед­ли­вее, он пока­зал им меч и про­мол­вил: «Кто дер­жит в руке вот это, луч­ше всех рас­суж­да­ет о гра­ни­цах». Как-то один мега­ря­нин дерз­ко раз­го­ва­ри­вал с ним в собра­нии. «Для убеди­тель­но­сти тво­их слов надо бы иметь поболь­ше государ­ство, чуже­стра­нец», — заме­тил ему Лисандр. Бео­тий­цев, коле­бав­ших­ся, к какой сто­роне при­мкнуть, он спро­сил, как ему прой­ти через их зем­лю: под­няв копье или опу­стив его. Явив­шись после отпа­де­ния Корин­фа под сте­ны горо­да, он увидел, что лакеде­мо­няне не торо­пят­ся взять его при­сту­пом. Как-то на гла­зах у всех заяц пере­ско­чил через ров. «Вам не стыд­но боять­ся вра­га тако­го лени­во­го, что у него под сте­на­ми спят зай­цы?» — обра­тил­ся он к вой­ску.

Царь Агид умер, оста­вив после себя Лео­ти­хида, счи­тав­ше­го­ся его сыном, и бра­та Аге­си­лая. Лисандр, любив­ший Аге­си­лая, убедил его завла­деть цар­ской вла­стью по пра­ву закон­но­рож­ден­но­го Герак­лида. Про Лео­ти­хида гово­ри­ли, что он сын Алки­ви­а­да, кото­рый, живя в Спар­те изгнан­ни­ком, тай­ком сошел­ся с женою Агида Тиме­ей. Рас­ска­зы­ва­ют, что Агид, рас­счи­тав, что жена не мог­ла быть бере­мен­на от него, не обра­щал вни­ма­ния на Лео­ти­хида и в тече­ние всей жиз­ни откры­то не при­зна­вал его. Когда же его боль­ным при­вез­ли в Герею и он уже был бли­зок к смер­ти, под вли­я­ни­ем просьб и само­го юно­ши и сво­их дру­зей, он в при­сут­ст­вии мно­гих свиде­те­лей при­знал Лео­ти­хида сво­им сыном и, попро­сив при­сут­ст­ву­ю­щих объ­явить это лакеде­мо­ня­нам, умер. Свиде­тель­ство в поль­зу Лео­ти­хида было дано. Аге­си­лаю, чело­ве­ку извест­но­му и к тому же поль­зо­вав­ше­му­ся под­держ­кой Лисанд­ра, ока­зы­вал про­ти­во­дей­ст­вие Дио­пиф, про­слав­лен­ный про­ри­ца­тель, отнес­ший на счет хро­мо­го Аге­си­лая сле­дую­щее пред­ска­за­ние:


Спар­та! Оду­май­ся ныне! Хотя ты, с душою над­мен­ной,
Посту­пью твер­дой идешь, но власть взрас­тишь ты хро­мую.
Мно­го при­дет­ся тебе неждан­ных бед­ст­вий изведать,
Дол­го хле­стать тебя будут вой­ны губи­тель­ной вол­ны.

Мно­гие послу­ша­лись ора­ку­ла и пере­шли на сто­ро­ну Лео­ти­хида, но Лисандр заявил, что Дио­пиф тол­ку­ет пред­ска­за­ние непра­виль­но: бог не раз­гне­ва­ет­ся, если Лакеде­мо­ном будет управ­лять царь, хро­маю­щий на одну ногу, но цар­ская власть ока­жет­ся хро­мой, если цар­ст­во­вать будут не Герак­лиды, а люди низ­ко­го про­ис­хож­де­ния и неза­кон­но­рож­ден­ные. Таки­ми дово­да­ми и силою сво­его вли­я­ния он убедил народ, и царем стал Аге­си­лай.

23. Лисандр тот­час стал убеж­дать его идти похо­дом в Азию, вну­шая ему надеж­ды на низ­вер­же­ние пер­сид­ской дер­жа­вы и на вели­кую сла­ву в буду­щем. Сво­им дру­зьям в Азии он напи­сал, чтобы они про­си­ли лакеде­мо­нян послать к ним Аге­си­лая вое­на­чаль­ни­ком для борь­бы с вар­ва­ра­ми. Те послу­ша­лись и отпра­ви­ли в Лакеде­мон послов с такою прось­бой. На наш взгляд, в этом слу­чае Лисандр обла­го­де­тель­ст­во­вал Аге­си­лая не мень­ше, чем когда доста­вил ему цар­скую власть. Но чело­ве­ку с често­лю­би­вым харак­те­ром, хотя бы он и был спо­соб­ным пол­ко­вод­цем, путь к слав­ным подви­гам пре­граж­да­ет зависть к рав­ным, вызы­вае­мая их сла­вой: тех, кто мог бы стать его помощ­ни­ка­ми, такой чело­век дела­ет сво­и­ми сопер­ни­ка­ми. Аге­си­лай взял с собой Лисанд­ра в чис­ле трид­ца­ти совет­ни­ков, рас­счи­ты­вая иметь в нем само­го пер­во­го и близ­ко­го дру­га. Но когда они при­бы­ли в Азию, мест­ные жите­ли, для кото­рых Аге­си­лай был новым чело­ве­ком, обра­ща­лись к нему ред­ко. Лисандр же был их ста­рым зна­ко­мым, и дру­зья — из жела­ния уго­дить, а люди, попав­шие под подо­зре­ние, — из стра­ха тол­пи­лись у его две­рей и ходи­ли за ним по пятам. На сцене слу­ча­ет­ся, что тра­ги­че­ский актер, играю­щий како­го-нибудь вест­ни­ка или слу­гу, стя­жа­ет вос­тор­жен­ные похва­лы и роль его дела­ет­ся пер­вой, вла­ды­ку же в диа­де­ме и со ски­пет­ром зри­те­ли едва слу­ша­ют. Так было и здесь: все досто­ин­ство цар­ской вла­сти при­над­ле­жа­ло цар­ско­му совет­ни­ку, само­му же царю не оста­лось ниче­го, кро­ме титу­ла.

Сле­до­ва­ло, пожа­луй, обуздать это неумест­ное често­лю­бие и ото­дви­нуть Лисанд­ра на вто­рой план, но совер­шен­но про­гнать и очер­нить бла­го­де­те­ля и дру­га, завидуя его сла­ве, было делом, недо­стой­ным Аге­си­лая. Сна­ча­ла он лишил его воз­мож­но­сти дей­ст­во­вать само­сто­я­тель­но и пере­стал дове­рять коман­до­ва­ние воен­ны­ми отряда­ми. Затем те люди, за кото­рых, как он знал, хло­по­чет Лисандр, ста­ли ухо­дить от него неиз­мен­но с пусты­ми рука­ми, добив­шись мень­ше­го, чем любой дру­гой про­си­тель. Таким обра­зом, он испод­воль уни­что­жал и ослаб­лял вли­я­ние Лисанд­ра. Тер­пя во всем неуда­чи, Лисандр понял, что его хло­поты обра­ща­ют­ся во вред его дру­зьям. Он пере­стал помо­гать им, про­сил их не при­хо­дить и не ока­зы­вать ему зна­ков почте­ния и сове­то­вал обра­щать­ся к царю и к тем, кто сей­час может быть более поле­зен для сво­их при­вер­жен­цев. Боль­шин­ство, выслу­шав это, пере­ста­ло бес­по­ко­ить его сво­и­ми дела­ми и про­дол­жа­ло почти­тель­но сопро­вож­дать его на про­гул­ках и в гим­на­си­ях, вызы­вая тем самым еще боль­шую зависть и раз­дра­же­ние Аге­си­лая. Назна­чив, нако­нец, мно­гих про­стых вои­нов началь­ни­ка­ми либо дове­рив им управ­ле­ние горо­да­ми, он пожа­ло­вал Лисанд­ру долж­ность раздат­чи­ка мяса25. «Пусть эти люди теперь пой­дут на поклон к мое­му раздат­чи­ку мяса», — ска­зал он, глу­мясь над ионий­ца­ми. Лисандр решил прий­ти к нему пого­во­рить. Раз­го­вор был корот­кий, в лакон­ском духе. «Ты пре­крас­но уме­ешь уни­жать дру­зей, Аге­си­лай». — «Если они хотят быть выше меня. А те, кто спо­соб­ст­ву­ет уси­ле­нию моей вла­сти, по спра­вед­ли­во­сти долж­ны делить ее со мной». — «Может быть, Аге­си­лай, твои сло­ва пра­виль­нее моих поступ­ков. Но я про­шу тебя — кро­ме все­го про­че­го, из-за чуже­зем­цев, кото­рые смот­рят на нас, — дай мне такое место в сво­ем вой­ске, на кото­ром я был бы тебе менее все­го непри­я­тен и более все­го поле­зен».

24. После это­го раз­го­во­ра Аге­си­лай отпра­вил его послом на Гел­лес­понт. Сер­дясь на Аге­си­лая, Лисандр тем не менее ста­ра­тель­но выпол­нял свои обя­зан­но­сти. Знат­но­го пер­са Спиф­рида­та, сто­яв­ше­го во гла­ве вой­ска и не пола­див­ше­го с Фар­на­ба­зом, он убедил вос­стать и при­вел его к Аге­си­лаю. Боль­ше, впро­чем, он ника­ких воен­ных пору­че­ний не испол­нял и по исте­че­нии сво­его сро­ка бес­слав­но отплыл в Лакеде­мон, гне­ва­ясь на Аге­си­лая и боль­ше преж­не­го нена­видя весь государ­ст­вен­ный строй Спар­ты.

Он решил, не откла­ды­вая, взять­ся за осу­щест­вле­ние сво­их ста­рых замыс­лов отно­си­тель­но мяте­жа и государ­ст­вен­но­го пере­во­рота. Заклю­ча­лись они в сле­дую­щем. Герак­лиды, объ­еди­нив­ши­е­ся с дорий­ца­ми и вер­нув­ши­е­ся в Пело­пон­нес, были боль­шим и слав­ным родом, но цар­ская власть не была уде­лом вся­ко­го, кто при­над­ле­жал к нему. Царя­ми были пред­ста­ви­те­ли толь­ко двух домов — аги­а­дов и эври­пон­ти­дов, всем осталь­ным их знат­ность не дава­ла ника­ких пре­иму­ществ, но высо­кую долж­ность как награ­ду за доб­лесть мог полу­чить каж­дый граж­да­нин, кото­ро­му это было по силам. Лисандр, при­над­ле­жав­ший к Герак­лидам, поль­зо­вав­ший­ся гром­кой сла­вой за свои дея­ния, имев­ший вли­я­ние и мно­же­ство дру­зей, с доса­дой видел, что Спар­та воз­вы­ша­ет­ся бла­го­да­ря ему, а цар­ст­ву­ют в ней дру­гие, ничуть не пре­вос­хо­дя­щие его знат­но­стью. Он заду­мал ото­брать цар­скую власть у двух назван­ных выше домов и сде­лать ее досто­я­ни­ем всех Герак­лидов, а по сло­вам неко­то­рых — даже не Герак­лидов, а всех спар­тан­цев, чтобы она ста­ла почет­ным даром не тем, кто про­ис­хо­дит от Герак­ла, а тем, кто, подоб­но Герак­лу, выде­ля­ет­ся сво­ей доб­ле­стью, кото­рая и воз­ве­ла его к богам. Он наде­ял­ся, что цар­ская власть, при­суж­дае­мая таким обра­зом, не доста­нет­ся нико­му, кро­ме него.

25. Гото­вясь убедить сограж­дан в сво­ей право­те, он стал заучи­вать наизусть речь, кото­рую напи­сал для него Кле­он Гали­кар­насский. Затем, видя, что заду­ман­ный им план пере­во­рота по необыч­но­сти сво­ей и раз­ма­ху тре­бу­ет средств более бес­со­вест­ных, он решил пустить в ход про­тив сво­их сограж­дан нечто вро­де теат­раль­ной маши­ны26 и сочи­нил лож­ные ора­ку­лы и пред­ска­за­ния Пифии. Ему ста­ло ясно, что все искус­ство Клео­на не при­не­сет ему ника­кой поль­зы, если преж­де, чем озна­ко­мить граж­дан с его сооб­ра­же­ни­я­ми, не потря­сти их суе­вер­ным ужа­сом перед бога­ми и не под­гото­вить их таким обра­зом к вос­при­я­тию этой речи. Эфор рас­ска­зы­ва­ет, что его попыт­ка под­ку­пить пифию и через Ферек­ла скло­нить на свою сто­ро­ну додон­ских жриц27 потер­пе­ла неуда­чу, после чего он отпра­вил­ся к Аммо­ну и обе­щал мно­го золота его про­ри­ца­те­лям. Воз­му­щен­ные, они посла­ли гон­ца в Спар­ту с обви­не­ни­ем про­тив Лисанд­ра. Тем не менее он был оправ­дан, и ливий­цы, ухо­дя, ска­за­ли: «Мы, о спар­тан­цы, будем судить луч­ше, когда вы при­буде­те в Афри­ку, чтобы посе­лить­ся сре­ди нас». (Суще­ст­во­вал ста­рин­ный ора­кул, что лакеде­мо­няне пере­се­лят­ся в Афри­ку.)

Теперь мы изло­жим, сле­дуя рас­ска­зу одно­го исто­ри­ка28 и фило­со­фа, тща­тель­но раз­ра­ботан­ный, тон­кий и точ­но рас­счи­тан­ный план Лисанд­ра: как мате­ма­ти­че­ская зада­ча, он осно­вы­вал­ся на мно­гих и важ­ных пред­по­сыл­ках и вел к цели через слож­ные допол­ни­тель­ные затруд­не­ния.

26. В Пон­те жила жен­щи­на, утвер­ждав­шая, что она бере­мен­на от Апол­ло­на. Мно­гие, есте­ствен­но, не вери­ли это­му, дру­гие же отно­си­лись с дове­ри­ем к ее сло­вам, и когда у нее родил­ся маль­чик, нашлось нема­ло людей, и при этом знат­ных, кото­рые при­ня­ли рев­ност­ное уча­стие в его вос­пи­та­нии. Ребен­ку по какой-то при­чине было дано имя Силен. Взяв­ши это собы­тие за осно­ву, Лисандр с помо­щью мно­го­чис­лен­ных и вли­я­тель­ных помощ­ни­ков соткал и сплел на ней все осталь­ное. Не воз­буж­дая ника­ких подо­зре­ний, они доби­лись пол­но­го дове­рия к тол­кам о рож­де­нии маль­чи­ка, а затем ста­ли рас­про­стра­нять в Спар­те рас­сказ, при­ве­зен­ный ими из Дельф, буд­то там, в тай­ных запи­сях, хра­ни­мых жре­ца­ми, есть очень древ­ние пред­ска­за­ния, взять и про­честь кото­рые не доз­во­ле­но нико­му, кро­ме сына Апол­ло­на, кото­рый одна­жды при­дет, предъ­явит хра­ни­те­лям ясное дока­за­тель­ство сво­его про­ис­хож­де­ния и забе­рет таб­лич­ки с пред­ска­за­ни­я­ми. После того как эти при­готов­ле­ния были завер­ше­ны, Силен дол­жен был явить­ся в Дель­фы и в каче­стве Апол­ло­но­ва сына потре­бо­вать эти пред­ска­за­ния, а жре­цы-соучаст­ни­ки, тща­тель­но рас­сле­до­вав обсто­я­тель­ства его рож­де­ния и, в кон­це кон­цов, убедив­шись в спра­вед­ли­во­сти его слов, пока­зать ему как сыну Апол­ло­на эти запи­си. Он дол­жен был про­честь их перед мно­же­ст­вом собрав­ших­ся и, сре­ди про­чих пред­ска­за­ний, огла­сить ора­кул о цар­ской вла­сти — тот, ради кото­ро­го было при­ду­ма­но все осталь­ное, — а имен­но, что спар­тан­цам зна­чи­тель­но целе­со­об­раз­нее выби­рать царя из чис­ла луч­ших граж­дан. Силен был уже юно­шей и явил­ся, чтобы при­сту­пить к делу, когда вся поста­нов­ка Лисанд­ра про­ва­ли­лась из-за робо­сти одно­го акте­ра и соучаст­ни­ка, кото­рый, уже при­няв­шись было за дело, стру­сил и пошел на попят­ный. Все это рас­кры­лось после смер­ти Лисанд­ра; при жиз­ни его ниче­го не было извест­но.

27. Преж­де чем Аге­си­лай вер­нул­ся из Азии, Лисандр погиб, ввя­зав­шись в Бео­тий­скую вой­ну или, вер­нее, вверг­нув в нее Гре­цию. Об этом судят по-раз­но­му: одни воз­ла­га­ют вину на Лисанд­ра, дру­гие на фиван­цев, неко­то­рые счи­та­ют винов­ны­ми обе сто­ро­ны. Фиван­цев обви­ня­ют в том, что они сбро­си­ли жерт­вы с жерт­вен­ни­ков в Авлиде29 и что Анд­ро­клид и Амфи­тей, под­куп­лен­ные день­га­ми царя и обе­щав­шие под­нять в Гре­ции вой­ну про­тив лакеде­мо­нян, побуди­ли бео­тий­цев напасть на фокей­цев и опу­сто­шить их стра­ну. Про Лисанд­ра же гово­рят, что он был сер­дит на фиван­цев, кото­рые, в то вре­мя как осталь­ные союз­ни­ки мол­ча­ли, един­ст­вен­ные осме­ли­лись заявить при­тя­за­ния на деся­тую часть воен­ной добы­чи и выра­зи­ли недо­воль­ство тем, что Лисандр отпра­вил день­ги в Спар­ту. Осо­бен­но же был он раздо­са­до­ван тем, что они пер­вые помог­ли афи­ня­нам осво­бо­дить­ся от трид­ца­ти тиран­нов, кото­рых Лисандр поста­вил, а лакеде­мо­няне сде­ла­ли еще страш­нее и могу­ще­ст­вен­нее сво­им реше­ни­ем, гла­сив­шим, что бег­ле­цы из Афин долж­ны быть ото­всюду воз­вра­ще­ны назад, а кто это­му вос­пре­пят­ст­ву­ет, исклю­ча­ет­ся из сою­за. На это фиван­цы отве­ти­ли поста­нов­ле­ни­ем, достой­ным подви­гов Герак­ла и Дио­ни­са30 и сход­ным с ними: все дома и горо­да в Бео­тии откры­ты для афи­нян, нуж­даю­щих­ся в при­юте; чело­век, не при­шед­ший на помощь бег­ле­цу, кото­ро­го уво­дят вопре­ки его жела­нию, пла­тит талант штра­фа; если кто-нибудь поне­сет через Бео­тию ору­жие в Афи­ны для борь­бы про­тив тиран­нов, фиван­цы закро­ют гла­за и заткнут уши. Они не огра­ни­чи­лись толь­ко поста­нов­ле­ни­ем, истин­но эллин­ским и чело­веч­ным, — тому, что было в нем запи­са­но, соот­вет­ст­во­ва­ли их дей­ст­вия: Фра­си­бул с това­ри­ща­ми захва­тил Филу, вый­дя из Фив, при­чем фиван­цы снаб­ди­ли их ору­жи­ем и день­га­ми, скры­ва­ли их и помог­ли при­сту­пить к делу. Такие обви­не­ния предъ­яв­лял фиван­цам Лисандр.

28. Гнев Лисанд­ра был вооб­ще стра­шен вслед­ст­вие раз­ли­тия чер­ной жел­чи — неду­га, уси­ли­ваю­ще­го­ся к ста­ро­сти. Он уго­во­рил эфо­ров объ­явить поход про­тив Фив и сам отпра­вил­ся во гла­ве вой­ска. Спу­стя неко­то­рое вре­мя был отправ­лен с вой­ском и царь Пав­са­ний. Прой­дя круж­ным путем, Пав­са­ний соби­рал­ся вторг­нуть­ся в Бео­тию через Кифе­рон, Лисандр же с боль­шим вой­ском высту­пил через Фокиду31. Он взял Орхо­мен, доб­ро­воль­но ему сдав­ший­ся, а Леба­дию захва­тил силою и раз­гра­бил. Пись­мом он пред­ло­жил Пав­са­нию высту­пить из Пла­тей на соеди­не­ние с ним к Гали­ар­ту, обе­щая, что с наступ­ле­ни­ем дня сам будет под его сте­на­ми. Пись­мо это попа­ло в руки фиван­цев, так как гонец натолк­нул­ся на их раз­вед­ку. Они оста­ви­ли свой город под охра­ной афи­нян, явив­ших­ся к ним на помощь, а сами, дви­нув­шись в путь едва наста­ла ночь, ока­за­лись под Гали­ар­том чуть рань­ше Лисанд­ра и частью сво­их сил заня­ли город. Лисандр решил сна­ча­ла, рас­по­ло­жив­шись на хол­ме, ждать Пав­са­ния, но вре­мя шло, Лисандр не мог боль­ше оста­вать­ся на месте, и вот, при­ка­зав вои­нам взять ору­жие и обо­д­рив союз­ни­ков, он дви­нул сво­их людей колон­на­ми вдоль доро­ги к город­ским сте­нам. Фиван­цы, остав­ши­е­ся вне горо­да, обо­шли Гали­арт сле­ва и уда­ри­ли вра­гу в тыл под­ле источ­ни­ка, назы­вае­мо­го Кис­су­сой, в кото­ром, как рас­ска­зы­ва­ют, кор­ми­ли­цы выку­па­ли Дио­ни­са тот­час же после рож­де­ния. Вода в нем цве­том несколь­ко напо­ми­на­ет вино, про­зрач­на и очень вкус­на. Непо­да­ле­ку рас­тут крит­ские сти­ра­к­сы32, на кото­рые жите­ли Гали­ар­та ука­зы­ва­ют в под­твер­жде­ние того, что у них жил Рада­мант33; они пока­зы­ва­ют и его моги­лу, кото­рая зовет­ся моги­лой Алея. Побли­зо­сти нахо­дит­ся и памят­ник Алк­мене: став после смер­ти Амфи­т­ри­о­на женою Рада­ман­та, она здесь, как сооб­ща­ют, была пре­да­на погре­бе­нию.

Фиван­цы, вошед­шие в город и соеди­нив­ши­е­ся с гали­арт­ца­ми, спер­ва не дви­га­лись с места, когда же они увиде­ли, что Лисандр с пере­до­вым отрядом при­бли­жа­ет­ся к сте­нам, они, вне­зап­но открыв ворота, уда­ри­ли на про­тив­ни­ка, уби­ли Лисанд­ра, про­ри­ца­те­ля и еще несколь­ких чело­век, а потом бегом вер­ну­лись к основ­ным силам. Не давая вра­гам опом­нить­ся, фиван­цы напа­ли на них, загна­ли на хол­мы и пере­би­ли тыся­чу чело­век. Фиван­цев погиб­ло три­ста: они пали, пре­сле­дуя непри­я­те­ля на голых, кру­тых скло­нах. Это были те, кого обви­ня­ли в сим­па­тии к лакон­цам: стре­мясь оправ­дать­ся перед сограж­да­на­ми, они не щади­ли себя и погиб­ли во вре­мя пого­ни.

29. Пав­са­ний узнал о пора­же­нии по пути из Пла­тей в Фес­пии. Выстро­ив вой­ско в бое­вой порядок, он дви­нул­ся к Гали­ар­ту. При­был туда из Фив и Фра­си­бул с афи­ня­на­ми. Пав­са­ний хотел заклю­чить пере­ми­рие и про­сить о выда­че тел, но меж­ду спар­тан­ца­ми стар­ше­го воз­рас­та под­нял­ся ропот, они при­шли к царю и с него­до­ва­ни­ем заяви­ли, что вер­нуть тело Лисанд­ра надо не посред­ст­вом пере­ми­рия, но силой ору­жия, сра­жа­ясь вокруг пав­ше­го, и, победив, похо­ро­нить; для побеж­ден­ных же слав­но будет лечь на том же месте, рядом со сво­им началь­ни­ком. Так гово­ри­ли ста­ри­ки, но Пав­са­ний, видя, что одо­леть в бит­ве фиван­цев, толь­ко что одер­жав­ших победу, дело труд­ное и что тело Лисанд­ра лежит у самой сте­ны и, ста­ло быть, без пере­ми­рия его нелег­ко будет взять даже в слу­чае победы, послал к фиван­цам вест­ни­ка, заклю­чил пере­ми­рие и отсту­пил. Лисанд­ра похо­ро­ни­ли сей­час же за гра­ни­цей Бео­тии, на зем­ле дру­же­ст­вен­но­го и союз­но­го горо­да Пано­пея. Там теперь сто­ит памят­ник на доро­ге из Дельф в Херо­нею. Вой­ско рас­по­ло­жи­лось там на сто­ян­ку, и какой-то фоке­ец стал рас­ска­зы­вать про сра­же­ние при Гали­ар­те сво­е­му зем­ля­ку, не при­ни­мав­ше­му в нем уча­стия. Меж­ду про­чим, он ска­зал, что вра­ги напа­ли на них, когда Лисандр уже пере­шел Гоплит. Один спар­та­нец, друг Лисанд­ра, с изум­ле­ни­ем спро­сил, что он име­ет в виду: это назва­ние ему неиз­вест­но. «Да ведь имен­но там, — отве­тил рас­сказ­чик, — вра­ги и обру­ши­лись на наши пер­вые ряды: Гопли­том назы­ва­ет­ся руче­ек под горо­дом!» Услы­шав это, спар­та­нец запла­кал и ска­зал, что чело­век не может избе­жать сво­ей судь­бы. Есть сведе­ния, что Лисанд­ру был дан такой ора­кул:


Бой­ся Гопли­та, тебе мой совет, шумя­ще­го гроз­но,
Так­же змеи, что зем­лей рож­де­на и разит тебя с тыла.

Неко­то­рые, прав­да, утвер­жда­ют, что Гоплит течет не воз­ле Гали­ар­та, но что это поток, сбе­гаю­щий с гор воз­ле Коро­неи и там же впа­даю­щий в реку Филар; рань­ше его назы­ва­ли Гоп­ли­ей, а теперь Исо­ман­том. Гали­ар­тец Неохор, убив­ший Лисанд­ра, имел на щите изо­бра­же­ние змеи: это, види­мо, и воз­ве­щал ора­кул. Рас­ска­зы­ва­ют, что при­бли­зи­тель­но во вре­мя Пело­пон­нес­ской вой­ны фиван­цам был дан в Исме­нии34 ора­кул, пред­ска­зав­ший сра­зу и бит­ву при Делии и бит­ву при Гали­ар­те, отде­лен­ную от пер­вой про­ме­жут­ком в трид­цать лет:


С дротом идя на вол­ков, бере­гись кра­ев погра­нич­ных
И орха­лид­ских высот, где лиса в заса­де таит­ся.

Мест­ность око­ло Делия, там, где Бео­тия гра­ни­чит с Атти­кой, назы­ва­ет­ся «Кра­ем»; Орха­лидой име­но­вал­ся холм, кото­рый теперь зовет­ся Лисьим: он нахо­дит­ся в той части Гали­ар­та, кото­рая обра­ще­на к Гели­ко­ну.

30. Неожи­дан­ную гибель Лисанд­ра спар­тан­цы вос­при­ня­ли так тяже­ло, что предъ­яви­ли сво­е­му царю обви­не­ние, гро­зив­шее ему смер­тью. Он не явил­ся на суд, а бежал в Тегею и жил там до кон­ца сво­их дней в каче­стве моля­ще­го о защи­те на свя­щен­ном участ­ке, при­над­ле­жа­щем Афине. Бед­ность Лисанд­ра, обна­ру­жив­ша­я­ся после его смер­ти, пока­за­ла осо­бен­но отчет­ли­во его доб­ро­де­тель: имея в руках такую власть и такие сред­ства, осы­пае­мый дара­ми от горо­дов и царя, он не взял ни обо­ла на укра­ше­ние соб­ст­вен­но­го дома. Так рас­ска­зы­ва­ет Фео­помп, чьей похва­ле мож­но верить боль­ше, чем пори­ца­нию, ибо он пори­ца­ет охот­нее, чем хва­лит.

Впо­след­ст­вии, сооб­ща­ет Эфор, когда у Спар­ты воз­ник­ли раз­но­гла­сия с союз­ни­ка­ми, пона­до­би­лось посмот­реть запи­си, кото­рые нахо­ди­лись у Лисанд­ра, и Аге­си­лай при­шел к нему в дом. Он нашел у него рас­суж­де­ние о государ­ст­вен­ном строе, где гово­ри­лось, что эври­пон­ти­дов и аги­а­дов сле­ду­ет лишить цар­ской вла­сти и, сде­лав ее доступ­ной для всех, выби­рать царя из луч­ших граж­дан. Аге­си­лай хотел немед­лен­но сооб­щить всем о сво­ей наход­ке и пока­зать, каким граж­да­ни­ном был на самом деле Лисандр, хотя это­го никто и не заме­чал; Лакра­тид же, чело­век разум­ный, быв­ший тогда пер­вым эфо­ром, оста­но­вил Аге­си­лая, ска­зав, что надо не выка­пы­вать из моги­лы Лисанд­ра, а зако­пать вме­сте с ним это рас­суж­де­ние — до того убеди­тель­но и ковар­но было оно состав­ле­но. Несмот­ря на это, Лисанд­ру были возда­ны все посмерт­ные поче­сти, и, меж­ду про­чим, жени­хи его доче­рей, отка­зав­ши­е­ся после его смер­ти взять их в жены, так как отец ока­зал­ся бед­ня­ком, были при­го­во­ре­ны к штра­фу за то, что они ока­зы­ва­ли ему почте­ние, пока счи­та­ли его бога­чом, но отрек­лись от него, когда бед­ность умер­ше­го откры­ла его спра­вед­ли­вость и досто­ин­ство. В Спар­те суще­ст­во­ва­ло, по-види­мо­му, нака­за­ние не толь­ко за без­бра­чие35, но и за позд­ний или недо­стой­ный брак. Послед­нее нала­га­ли по пре­иму­ще­ству на тех, кто сва­тал­ся к девуш­кам из бога­тых, а не из хоро­ших и близ­ких семей.

Вот что мы можем рас­ска­зать о Лисандре.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1На сокро­вищ­ни­це акан­фий­цев в Дель­фах… — Т. е. на часовне, где хра­ни­лись при­но­ше­ния, сде­лан­ные Апол­ло­ну Дель­фий­ско­му в раз­ные вре­ме­на жите­ля­ми горо­да Акан­фа в Хал­киди­ке, в 423 г. пере­шед­ше­го от Афин к Бра­сиду.
  • 2рас­ска­зы о том, что арги­вяне… — Геро­дот, I, 82 (о борь­бе Аргоса и Спар­ты за Фирею в VI в.).
  • 3Бак­хи­а­ды — знат­ный коринф­ский род, пра­вив­ший Корин­фом в VIII—VII вв. и изгнан­ный Кип­се­лом.
  • 4Ликур­го­во пред­пи­са­ние — см.: Лик., 22.
  • 5Ари­сто­тель гово­рит… — пс. Ари­сто­тель, «Про­бле­мы», 30.
  • 6вла­сти деся­ти… (декар­хии) — Орга­ни­за­ция оли­гар­хи­че­ской вла­сти, насаж­дав­ша­я­ся спар­тан­ца­ми в Ионии; потом по это­му образ­цу была орга­ни­зо­ва­на «тиран­ния Трид­ца­ти» в Афи­нах.
  • 7Наварх — коман­дую­щий фло­том.
  • 8льви­ная шку­ра… — Неиз­мен­ное обла­че­ние Герак­ла.
  • 9Агиду — Агид II коман­до­вал спар­тан­ским гар­ни­зо­ном в Деке­лее, дер­жав­шим под кон­тро­лем цен­траль­ную Атти­ку (см.: Алк., 23, 34).
  • 10Пят­на­дцать ста­дий — менее 3 км.
  • 11кро­ме «Пара­ла»… — см. при­меч. к Фем., 7.
  • 12Дио­с­ку­ры — Кастор и Пол­лукс, впо­след­ст­вии отож­дест­влен­ные с созвезди­ем Близ­не­цов, счи­та­лись геро­я­ми-хра­ни­те­ля­ми Спар­ты.
  • 13Эгин­цы — Жите­ли Эги­ны были высе­ле­ны афи­ня­на­ми в 431 г., жите­ли ост­ро­ва Мело­са — в 416 г., а фра­кий­ской Ски­о­ны — в 421 г., и зем­ли их были заня­ты афин­ски­ми посе­лен­ца­ми.
  • 14мор­ской бой при Сала­мине… — Кипр­ском: эта послед­няя бит­ва гре­ко-пер­сид­ских войн (449 г., см.: Ким., 18—19) отме­ча­лась еже­год­но как празд­ник «Муни­хии».
  • 15из «Элек­тры» Эври­пида… — ст. 167—168: микен­ские девуш­ки наве­ща­ют царев­ну Элек­тру, выдан­ную за бед­но­го кре­стья­ни­на, и сочув­ст­ву­ют горь­кой пере­мене в ее судь­бе.
  • 16в Кера­ми­ке… — «Гон­чар­ный квар­тал» в Афи­нах: намек на чере­пич­ную кров­лю (ke­ra­mos) домов.
  • 17назва­ние обо­ла… — Дей­ст­ви­тель­но, род­ст­вен­но сло­ву obe­los «вер­тел», а «драх­ма» озна­ча­ет «горсть», «охват».
  • 18в дру­гом нашем сочи­не­нии. — веро­ят­но, Лик., 30.
  • 19объ­явит себя… Лисанд­ро­вым… — Т. е. пуб­лич­но посвя­тит ему свою победу.
  • 20об Алки­виа­де… — Алк., 16.
  • 21с кри­тя­ни­ном по-крит­ски… — см. Эм. П., при­меч. 32.
  • 22Хит­рец Лаэр­та сын, но ведь не он один… — стих (об Одис­сее) из несо­хра­нив­шей­ся тра­гедии Эври­пида «Телеф».
  • 23в Афри­ку… — Храм и ора­кул еги­пет­ско­го бога Аммо­на, кото­ро­го гре­ки отож­дествля­ли с Зев­сом, нахо­дил­ся в оази­се сре­ди Ливий­ской пусты­ни; ср. Ал., 26—27.
  • 24афи­няне из Филы… — Фра­си­бул и дру­гие изгнан­ни­ки-демо­кра­ты, бежав­шие в Фивы, затем захва­тив­шие атти­че­скую кре­пость Филу (см. ниже, 27), а потом и всю Атти­ку. После несколь­ких меся­цев борь­бы меж­ду демо­кра­та­ми, край­ни­ми и уме­рен­ны­ми оли­гар­ха­ми (в кото­рой посред­ни­ком был спар­тан­ский царь Пав­са­ний), демо­кра­тия в Афи­нах была вос­ста­нов­ле­на.
  • 25раздат­чик мяса… — Т. е. началь­ник интен­дант­ской служ­бы. Долж­ность эта сама по себе была ответ­ст­вен­ной и почет­ной (Плу­тарх. Застоль­ные беседы, II, 10), но в гла­зах бое­вых вое­на­чаль­ни­ков уни­зи­тель­на.
  • 26вро­де теат­раль­ной маши­ны… — Такой, с помо­щью кото­рой в вышине над сце­ной появ­ля­лись боги.
  • 27додон­ских жриц… — Т. е. Лисандр спер­ва хотел под­ку­пить древ­ний ора­кул Зев­са в Додоне, потом ора­кул Аммо­на в Ливии, и нако­нец, дель­фий­ский ора­кул Апол­ло­на.
  • 28одно­го исто­ри­ка… — По-види­мо­му, Эфо­ра.
  • 29сбро­си­ли жерт­вы… в Авлиде… — При отплы­тии Аге­си­лая в 396 г., см.: Агес., 6. Пово­дом к Коринф­ской войне послу­жил погра­нич­ный спор меж­ду Лок­ридой Озоль­ской, союз­ной с Фива­ми, и Фокидой, союз­ной с Лакеде­мо­ном.
  • 30Герак­ла и Дио­ни­са… — Эти боги осо­бо чти­лись в Фивах (где они буд­то бы роди­лись) и счи­та­лись покро­ви­те­ля­ми и заступ­ни­ка­ми сла­бых и гони­мых.
  • 31Лисандр… высту­пил через Фокиду… — пере­пра­вив­шись туда через Коринф­ский залив.
  • 32Сти­ракс — дере­во, даю­щее бла­го­вон­ную смо­лу.
  • 33Рада­мант — сын Зев­са, став­ший в под­зем­ном цар­стве судьею мерт­вых; по мест­но­му бео­тий­ско­му мифу, он бежал сюда от сво­его бра­та Мино­са Крит­ско­го и женил­ся на Алк­мене, мате­ри Герак­ла (Апол­ло­дор, II, 4, 11).
  • 34В Исме­нии — храм Апол­ло­на Исме­ния с ора­ку­лом нахо­дил­ся на южной окра­ине Фив.
  • 35нака­за­ние не толь­ко за без­раз­ли­чие… — см. Лик., 15.
  • ПРИМЕЧАНИЯ РЕДАКЦИИ САЙТА

  • [1]В изд. 1963: «част­ный», в изд. 1994: «чест­ный». В ори­ги­на­ле: οὐ γὰρ ἦν δη­μοσίᾳ τι­μώμε­νον ὁρῶν­τας ἰδίᾳ κα­ταφ­ρο­νεῖν ὡς ἀχρήσ­του; «Невоз­мож­но было, чтобы (люди), видя­щие (вещь), цени­мую государ­ст­вом, в част­ном хозяй­стве пре­не­бре­га­ли ею как без­дел­кой». Исправ­ле­но по изд. 1963 г.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004257 1364004306 1364004307 1439002400 1439002500 1439002600