К Серену

О БЕЗМЯТЕЖНОСТИ ДУХА

I. (1) (Серен)¹ Для меня во вре­мя моих поис­ков с оче­вид­но­стью ста­ли обна­ру­жи­вать­ся неко­то­рые мои поро­ки, кото­рые, буд­то нахо­дя­щи­е­ся на ладо­ни, я мог бы ося­зать: одни — более скры­тые и [тая­щи­е­ся] в тём­ных углах, дру­гие — не неот­ступ­ные, но вско­ре воз­вра­щаю­щи­е­ся (и их я назвал бы даже наи­бо­лее докуч­ли­вы­ми, как измен­чи­вых вра­гов, напа­даю­щих вне­зап­но, из-за кото­рых невоз­мож­но ни, как во вре­мя вой­ны, нахо­дить­ся в состо­я­нии готов­но­сти, ни, как в мир­ное вре­мя, чув­ст­во­вать себя в без­опас­но­сти). (2) Одна­ко я очень хоро­шо осо­знаю (ибо поче­му бы я не мог при­знать­ся тебе в истине, как вра­чу?), что это моё состо­я­ние ни вполне сво­бод­но от того, чего я боял­ся и что нена­видел, ни под­вер­же­но это­му вновь. В этом состо­я­нии, хотя и не в самом худ­шем, но в весь­ма жал­ком и непри­ят­ном, я и нахо­жусь: ни болен, ни здо­ров. (3) Это не есть то, о чём ты, пожа­луй, ска­жешь, что нача­ла всех доб­ро­де­те­лей зыб­ки и лишь со вре­ме­нем при­об­ре­та­ют проч­ность и кре­пость. Я так­же очень хоро­шо знаю, что то, чего домо­га­ют­ся для [внеш­не­го] блес­ка (я имею в виду вли­я­ние, сла­ву, [при­но­си­мую] крас­но­ре­чи­ем, и всё то, что зави­сит от чужо­го одоб­ре­ния), посте­пен­но упро­чи­ва­ет­ся. А то, бла­го­да­ря чему при­об­ре­та­ет­ся под­лин­ное могу­ще­ство, и то, что для дости­же­ния успе­ха воору­жа­ет­ся неко­то­рым при­твор­ст­вом, — это тре­бу­ет годы, до тех пор, пока дол­говре­мен­ность не при­даст [ему] поне­мно­гу [истин­ную] кра­соту. Но я опа­са­юсь, как бы при­выч­ка, кото­рая сооб­ща­ет вещам устой­чи­вость, не закре­пи­ла бы во мне этот порок более осно­ва­тель­но. Ведь дли­тель­ное и частое употреб­ле­ние как пло­хо­го, так и хоро­ше­го вну­ша­ет любовь [к нему]. (4) Како­ва эта шат­кость души, колеб­лю­щей­ся меж­ду тем и дру­гим и не скло­ня­ю­щей­ся реши­тель­но ни к хоро­ше­му, ни к дур­но­му, я не могу пока­зать тебе ни сра­зу, ни по частям. Я [лишь] рас­ска­жу о том, что слу­чи­лось со мной, — ты [же] най­дёшь назва­ние болез­ни.

(5) Мною, приз­на́юсь, вла­де­ет вели­чай­шая любовь к береж­ли­во­сти. Мне нра­вит­ся не с пыш­но­стью убран­ное ложе, не выну­тая из сун­ду­ка одеж­да, раз­гла­жен­ная тяжё­лы­ми пред­ме­та­ми и мно­же­ст­вом при­даю­щих блеск кат­ков для белья, но про­стая и дешё­вая, и не такая, кото­рую нуж­но сохра­нять и наде­вать с осто­рож­но­стью. (6) Мне нра­вит­ся [такая] пища, кото­рую бы не гото­ви­ли и за кото­рой бы не наблюда­ли рабы, не зака­зан­ная за мно­го дней впе­рёд и не подан­ная рука­ми мно­гих, но лег­ко при­об­ре­тае­мая и доступ­ная, без вся­кой изыс­кан­но­сти, недо­ро­гая, [такая], кото­рую везде мож­но достать², не обре­ме­ни­тель­ная ни для состо­я­ния, ни для желуд­ка и не вызы­ваю­щая пре­сы­ще­ния³. (7) Мне нра­вит­ся неотё­сан­ный слу­га и неучё­ная рабы­ня; тяже­ло­вес­ное сереб­ро сель­ско­го хозя­и­на без вся­ко­го име­ни масте­ра; стол, не обра­щаю­щий на себя вни­ма­ния мно­го­об­ра­зи­ем пятен и не извест­ный наро­ду из-за того, что без кон­ца пере­да­вал­ся по наслед­ству утон­чён­ным хозя­е­вам, но исполь­зу­е­мый по необ­хо­ди­мо­сти, [такой], кото­рый не при­ко­вы­вал бы и не тешил взо­ров ника­ко­го сотра­пез­ни­ка и не зажи­гал бы их зави­стью.

(8) В то вре­мя как [с одной сто­ро­ны] это меня очень при­вле­ка­ет, [с дру­гой сто­ро­ны мою] душу ослеп­ля­ет вели­ко­ле­пие вос­пи­тан­ни­ков како­го-нибудь учи­ли­ща; рабы, разо­де­тые тща­тель­нее, чем на тор­же­ст­вен­ной про­цес­сии, и раз­уб­ран­ные золо­том, и вере­ни­ца бле­стя­щих слуг. Кро­ме того, [меня раду­ет] так­же дом, кото­рый часто посе­ща­ют, изоби­лу­ю­щий дра­го­цен­ны­ми веща­ми, рас­сы­пан­ны­ми по всем углам, сама свер­каю­щая кров­ля и чернь — спут­ник и соучаст­ник рас­то­чаю­щих­ся состо­я­ний. Что, нако­нец, ска­зать о про­зрач­ных водах, обте­каю­щих само [место] пир­ше­ства? О яст­вах, достой­ных сво­его бле­стя­ще­го оформ­ле­ния? (9) Меня, выхо­дя­ще­го из про­дол­жи­тель­но­го состо­я­ния бла­го­ра­зу­мия, обсту­па­ет рос­кошь ярким вели­ко­ле­пи­ем и зву­чит ото­всюду. Поне­мно­гу колеб­лет­ся [мой] бое­вой строй. Я охот­нее устрем­ляю к рос­ко­ши [свою] душу, неже­ли взгляд. Итак, я отсту­паю: не худ­ший, но более печаль­ный, и сре­ди этих сво­их мело­чей я [уже] не шест­вую столь вели­че­ст­вен­но; [ко мне] под­кра­ды­ва­ют­ся мол­ча­ли­вая скорбь и недо­уме­ние: неуже­ли же это так уж хоро­шо: ничто меня из упо­мя­ну­то­го не меня­ет, и одна­ко же всё тре­во­жит?⁴

(10) Далее, мне нра­вит­ся сле­до­вать путём настав­ле­ний и нахо­дить­ся в гуще обще­ст­вен­ных дел. Мне нра­вит­ся домо­гать­ся выс­ших почёт­ных долж­но­стей, разу­ме­ет­ся, не из стрем­ле­ния к пур­пур­ной кай­ме⁵, но для того, чтобы быть более опыт­ным и полез­ным для дру­зей и близ­ких, для всех граж­дан и, нако­нец, для всех людей. Я весь­ма скло­нен сле­до­вать Зено­ну⁶, Кле­ан­фу⁷ и Хри­сип­пу⁸, из кото­рых, одна­ко, никто не посвя­тил себя государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, но каж­дый настав­лял.

(11) Как толь­ко что-нибудь уяз­вит душу, не при­вык­шую к потря­се­ни­ям, как толь­ко встре­тит­ся что-нибудь либо недо­стой­ное (а это часто быва­ет во вся­кой чело­ве­че­ской жиз­ни), либо недо­ста­точ­но лег­ко про­хо­дя­щее, либо же мно­го вре­ме­ни потре­бу­ют дела, кото­ры­ми не сто­ит силь­но доро­жить, я обра­ща­юсь к досу­гу, и, как у скота, даже и устав­ше­го, так и [мой] шаг по направ­ле­нию к дому ста­но­вит­ся более быст­рым: при­ят­но уеди­нять­ся у себя дома. «Никто не смо­жет отнять [у меня] ни одно­го дня, не будучи в состо­я­нии воздать ничем достой­ным за такую поте­рю. Душа смо­жет всё вре­мя пре­бы­вать сама с собой, совер­шен­ст­во­вать себя, не зани­мать­ся ничем чуж­дым, ничем, что зави­сит от посто­рон­не­го суж­де­ния⁹. Она смо­жет наслаж­дать­ся без­мя­теж­но­стью, непри­част­ная ни к обще­ст­вен­ным, ни к лич­ным заботам».

(12) Но как толь­ко под вли­я­ни­ем чте­ния силь­нее вос­пря­нешь духом и про­слав­лен­ные при­ме­ры вну­шат сти­мул [к дей­ст­вию], мне не тер­пит­ся поспе­шить на форум: одно­го под­дер­жать сло­вом, дру­го­го — делом (пусть даже оно ничуть не помо­жет, но всё же будет попыт­ка при­не­сти поль­зу); обуздать высо­ко­ме­рие кого-либо, чрез­мер­но воз­нёс­ше­го­ся бла­го­да­ря успе­ху.

(13) Я пола­гаю, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, что во вре­мя заня­тий луч­ше рас­смат­ри­вать непо­сред­ст­вен­но фак­ты и гово­рить по пово­ду их, а впро­чем, отка­зать­ся от слов ради дел, чтобы речь без труда сле­до­ва­ла тем путём, куда они пове­дут.

«Зачем сочи­нять то, что оста­нет­ся в веках? Не хочешь ли ты зани­мать­ся этим для того, чтобы о тебе не забы­ли потом­ки? Ты рож­дён для того, чтобы уме­реть. Менее тягост­ны бес­шум­ные похо­ро­ны. Итак, для того, чтобы занять вре­мя, для сво­ей потреб­но­сти, а не для обна­ро­до­ва­ния, пиши что-нибудь про­стым сло­гом. Мень­ше уси­лий нуж­но тем, кто пре­да­ёт­ся заня­ти­ям на один день».

(14) И вновь, как толь­ко душа вдох­но­вит­ся вели­чи­ем раз­мыш­ле­ний, она устрем­ля­ет­ся к сло­вам и страст­но жела­ет как более воз­вы­шен­но мыс­лить, так и выска­зы­вать это, а речь обра­ща­ет­ся к выдаю­щим­ся явле­ни­ям. Тогда, забыв о прин­ци­пах доста­точ­но сжа­тых суж­де­ний, я устрем­ля­юсь к более воз­вы­шен­но­му, и это уже не [я гово­рю] сво­и­ми уста­ми. (15) Чтобы не изла­гать [это] слиш­ком дол­го по отдель­но­сти, [я ска­жу лишь о том], что во всём меня пре­сле­ду­ет неустой­чи­вость здра­во­го смыс­ла. Я боюсь, как бы поне­мно­гу не отсту­пить от него, либо, что ещё более тре­вож­но, не висеть посто­ян­но [слов­но над про­па­стью], упо­доб­ля­ясь тому, кто бли­зок к паде­нию¹⁰, и как бы [эта опас­ность] не была, воз­мож­но, боль­ше того, что я сам раз­ли­чаю. Ведь мы бла­го­склон­но взи­ра­ем на то, что нахо­дит­ся у нас в душе, и при­стра­стие все­гда меша­ет [наше­му] суж­де­нию. (16) Я пола­гаю, что мно­гие мог­ли бы достичь муд­ро­сти, если бы не счи­та­ли, что уже достиг­ли её, если бы не скры­ва­ли в себе одно и не про­бе­га­ли бы с закры­ты­ми гла­за­ми мимо дру­го­го. Ведь дело состо­ит не в том, что, как ты, воз­мож­но, счи­та­ешь, мы гиб­нем ско­рее из-за чужой лести, неже­ли из-за сво­ей. Кто осме­лил­ся ска­зать прав­ду [само­му] себе? Кто, нахо­дясь сре­ди тол­пы хва­ли­те­лей и льсте­цов, не под­дак­нул, одна­ко, с вели­чай­шим усер­ди­ем сам себе?

(17) Итак, я обра­ща­юсь к тебе с прось­бой: если у тебя есть какое-нибудь лекар­ство, с помо­щью кото­ро­го ты пре­кра­тил бы эти мои коле­ба­ния, счи­тай меня достой­ным того, чтобы быть обя­зан­ным тебе без­мя­теж­но­стью. Я знаю, что не опас­ны вол­не­ния души и не при­но­сят ника­ко­го смя­те­ния. Чтобы обри­со­вать тебе с истин­ным подо­би­ем то, на что я жалу­юсь, [ска­жу]: меня мучит не несча­стье, но отвра­ще­ние, а пото­му избавь меня от все­го, что [свя­за­но] с этим злом, и при­ди на помощь тер­пя­ще­му бед­ст­вие в виду зем­ли.

II. (1) (Сене­ка) Я уже дав­но, Серен, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, и сам наедине с собой ищу, с кем бы мне пораз­мыс­лить о точ­но таком же душев­ном состо­я­нии, и я не мог бы при­ве­сти более близ­ко­го при­ме­ра, чем касаю­ще­го­ся тех людей, кото­рых, избав­лен­ных от про­дол­жи­тель­ной и тягост­ной болез­ни, бес­по­ко­ят лёг­кие и всё же непри­ят­ные при­сту­пы лихо­рад­ки, и хотя они избе­жа­ли послед­ст­вий, одна­ко тре­во­жат­ся из-за подо­зре­ний, уже здо­ро­вые, про­сти­ра­ют руки к вра­чам и пре­врат­но тол­ку­ют вся­кое повы­ше­ние тем­пе­ра­ту­ры сво­его тела. Их тело, Серен, совер­шен­но здо­ро­во, но не совсем при­вык­ло к здо­ро­вью, подоб­но тому как оста­ёт­ся некая дрожь даже у спо­кой­но­го моря или озе­ра, когда оно утих­ло после бури. (2) Сле­до­ва­тель­но, [тебе] не нуж­ны те слиш­ком силь­ные сред­ства, о кото­рых мы даже не упо­ми­на­ем, для того чтобы то про­ти­во­сто­ять себе, то гне­вать­ся [на само­го себя], то энер­гич­но обо­д­рять [себя]; но совер­шен­ство состо­ит в том, чтобы сохра­нять уве­рен­ность в себе и быть убеж­дён­ным, что идёшь по пра­виль­но­му пути, нисколь­ко не отвле­ка­ясь следа­ми людей, мно­гие из кото­рых, бегаю­щие там и сям в раз­ные сто­ро­ны, пере­се­ка­ют доро­гу, иные же блуж­да­ют вбли­зи [это­го] само­го пути.

(3) То же, чего ты жела­ешь: не испы­ты­вать коле­ба­ний — вели­ко, совер­шен­но и срод­ни богам. Это устой­чи­вое состо­я­ние души гре­ки назы­ва­ют εὐθυ­μίαν¹¹, о чём суще­ст­ву­ет заме­ча­тель­ное сочи­не­ние Демо­кри­та¹². Я назы­ваю [его] tran­quil­li­ta­tem¹³. Ведь нет необ­хо­ди­мо­сти копи­ро­вать и пере­во­дить сло­ва на дру­гой язык по их фор­ме: само явле­ние, о кото­ром идёт речь, нуж­но обо­зна­чать каким-либо назва­ни­ем, кото­рое долж­но соот­вет­ст­во­вать смыс­лу гре­че­ско­го поня­тия, а не его внеш­ним при­зна­кам.

(4) Итак, мы хотим знать, каким обра­зом душа, все­гда урав­но­ве­шен­ная, сле­ду­ет пря­мым путём, доволь­ст­ву­ет­ся сама собой, раду­ясь, взи­ра­ет на то, что ей при­су­ще, не пре­ры­ва­ет этой радо­сти¹⁴, но пре­бы­ва­ет в уми­ротво­рён­ном состо­я­нии, нико­гда не воз­но­сясь и не опус­ка­ясь: это и будет без­мя­теж­но­стью.

Давай рас­смот­рим в общих чер­тах, каким обра­зом мож­но её достичь: из доступ­ных средств ты выбе­решь [такое], какое захо­чешь.

(5) Меж­ду про­чим, надо извле­кать для все­об­ще­го обо­зре­ния все поро­ки, сре­ди кото­рых каж­дый узна́ет тот, кото­рый при­над­ле­жит имен­но ему¹⁵. Вме­сте с тем ты пой­мёшь, насколь­ко мень­ше забот с этим отвра­ще­ни­ем к само­му себе будешь испы­ты­вать ты, неже­ли те, кото­рых, при­вер­жен­ных важ­но­му заня­тию и стра­даю­щих под гнё­том огром­ной сла­вы, удер­жи­ва­ет ско­рее лож­ный стыд, чем истин­ная склон­ность. (6) Все они нахо­дят­ся в одном и том же болез­нен­ном состо­я­нии: как те, кото­рые муча­ют­ся из-за непо­сто­ян­ства и отвра­ще­ния, под­вер­жен­ные посто­ян­ным коле­ба­ни­ям, и кото­рым все­гда боль­ше нра­вит­ся то, чем они пре­не­брег­ли, так и те, кото­рые испы­ты­ва­ют вялость и рав­но­ду­шие. При­бавь тех, кото­рые мечут­ся и воро­ча­ют­ся с боку на бок подоб­но иным людям, у кото­рых тяжё­лый сон, пока не обре­тут покоя из-за уста­ло­сти: то и дело пере­стра­и­вая свою жизнь, они оста­ют­ся, нако­нец, в том состо­я­нии, в кото­ром их застиг­ла не непри­язнь к пере­ме­нам, но лени­вая к пере­дел­кам ста­рость. При­бавь и тех, кото­рые мало пере­мен­чи­вы не из-за твёр­до­сти, а из-за лени, и живут не так, как хотят, а как нача­ли.

(7) Далее: про­яв­ле­ния это­го неду­га бес­чис­лен­ны, но резуль­тат один: недо­воль­ство самим собой. Это про­ис­те­ка­ет из-за душев­ной неуме­рен­но­сти, из-за роб­ких или не все­гда веду­щих к успе­ху жела­ний, когда [люди] либо не отва­жи­ва­ют­ся на то, чего жаж­дут, либо не дости­га­ют [это­го] и наде­ют­ся обре­сти всё; они все­гда неустой­чи­вы и пере­мен­чи­вы, что неиз­беж­но слу­ча­ет­ся с теми, кто нере­ши­те­лен в сво­их жела­ни­ях. Они идут впе­рёд любым спо­со­бом, при­уча­ют­ся и вынуж­да­ют­ся к бес­чест­но­му и тягост­но­му, и когда уси­лия оста­ют­ся без награ­ды, их угне­та­ет тщет­ность [совер­шён­ных] про­ступ­ков, и они огор­ча­ют­ся не пото­му, что хоте­ли дур­но­го, а отто­го, что жела­ли напрас­но. (8) Тогда их охва­ты­ва­ет рас­ка­я­ние в пред­при­ня­том и боязнь начи­на­ний, и под­кра­ды­ва­ет­ся это смя­те­ние духа, не нахо­дя­ще­го выхо­да, так как они не могут ни повеле­вать сво­и­ми стра­стя­ми, ни под­чи­нять­ся им; к тому же ещё и мед­ли­тель­ность жиз­ни, завер­шаю­щей­ся бес­цель­но, и состо­я­ние души, цепе­не­ю­щей сре­ди обма­ну­тых жела­ний. (9) Всё это тяже­лее в том слу­чае, когда из нена­ви­сти к тягост­но­му несча­стью они ищут убе­жи­ща в досу­ге и уеди­нён­ных заня­ти­ях, кото­ры­ми не может быть доволь­на душа, устрем­лён­ная к обще­ст­вен­ным [делам], жаж­ду­щая дей­ст­вия, бес­по­кой­ная по при­ро­де и, разу­ме­ет­ся, нахо­дя­щая мало уте­ше­ния в самой себе: поэто­му, так как у неё отня­ты те радо­сти, кото­рые сами заня­тия дают людям дея­тель­ным, она не пере­но­сит уеди­не­ния в сте­нах дома и про­тив воли взи­ра­ет на себя, пре­до­став­лен­ную [самой] себе. (10) Отсюда это отвра­ще­ние, недо­воль­ство собой, тре­во­га нигде не успо­ка­и­ваю­щей­ся души, угрю­мая и мучи­тель­ная покор­ность сво­е­му досу­гу, когда осо­бен­но стыд­но при­знать [свою] болезнь и когда робость загна­ла муче­ния внутрь; стра­сти, запер­тые, как в тес­нине, не нахо­дя выхо­да, душат сами себя; поэто­му — скорбь и вялость и мно­же­ство вол­не­ний пере­мен­чи­во­го духа, кото­рый несбыв­ши­е­ся надеж­ды дела­ют неуве­рен­ным, отча­яв­шим­ся и подав­лен­ным. Отсюда это состо­я­ние людей, про­кли­наю­щих свой досуг и жалу­ю­щих­ся, что у них нет ниче­го, чем мож­но было бы занять­ся, и враж­деб­ней­шая зависть к чужим успе­хам. Ибо зависть вскарм­ли­ва­ет­ся бес­плод­ным без­дей­ст­ви­ем, и [эти люди] жаж­дут все­об­ще­го уни­что­же­ния, так как [ничем] не смог­ли увлечь­ся.

(11) Нако­нец, из-за этой непри­яз­ни к чужим успе­хам и из-за отча­я­ния в сво­их душа гне­ва­ет­ся на судь­бу, сету­ет на мир­скую суе­ту, таит­ся по зако­ул­кам и пре­да­ёт­ся сво­им муче­ни­ям, меж­ду тем как ей про­тив­но и стыд­но [нахо­дить­ся наедине] с собой. Ведь по при­ро­де чело­ве­че­ская душа дея­тель­на и склон­на к вол­не­ни­ям. Ей при­я­тен вся­кий повод для тре­вог и увле­че­ний, но еще при­ят­нее он всем зло­счаст­ней­шим нату­рам, кото­рые охот­но [как бы] шли­фу­ют­ся заня­ти­я­ми, как неким язвам при­кос­но­ве­ние хотя и вредит, но достав­ля­ет удо­воль­ст­вие¹⁶, и всё, что раз­дра­жа­ет, [в то же вре­мя] услаж­да­ет отвра­ти­тель­ную чесот­ку тела: (12) я бы ска­зал, что так же и для тех душ, на кото­рые стра­сти набро­си­лись подоб­но без­образ­ным язвам, тяготы и вол­не­ния явля­ют­ся удо­воль­ст­ви­ем. Ведь суще­ст­ву­ет нечто, что так­же услаж­да­ет наше тело с неко­ей [как бы] болью: напри­мер, пере­во­ра­чи­вать­ся в посте­ли на дру­гой, ещё не устав­ший, бок, при­ни­мая то одно, то дру­гое поло­же­ние¹⁷.

Таков зна­ме­ни­тый гоме­ров­ский Ахилл¹⁸, то бла­го­склон­ный, то высо­ко­мер­ный, под­вер­жен­ный пере­мен­чи­вым настро­е­ни­ям, что свой­ст­вен­но боль­но­му: ничем дол­го не быть доволь­ным и нуж­дать­ся в пере­ме­нах, как в лекар­ствах. (13) Поэто­му пред­при­ни­ма­ют­ся бес­по­рядоч­ные путе­ше­ст­вия, объ­ез­жа­ют­ся при­мор­ские стра­ны, и то на море, то на зем­ле под­вер­га­ет себя испы­та­ни­ям пере­мен­чи­вость, все­гда враж­деб­ная насто­я­ще­му. Сей­час давай отпра­вим­ся в Кам­па­нию¹⁹. Но эта пре­лест­ная область уже вызы­ва­ет отвра­ще­ние²⁰. Нуж­но посе­тить дикие места. Устре­мим­ся к Брут­тию²¹ и леси­стым горам Лука­нии²². Одна­ко сре­ди без­лю­дья свое­нрав­но­му взо­ру может потре­бо­вать­ся что-нибудь при­ят­ное, на чём он отдох­нул бы после дли­тель­но­го созер­ца­ния непри­вет­ли­вых и устра­шаю­щих мест. Надо отпра­вить­ся в Тарент²³, про­слав­лен­ную гавань, зим­ний при­ют с более мяг­ким кли­ма­том, область, в древ­но­сти необы­чай­но изоби­лу­ю­щую тол­па­ми наро­да. А теперь повер­нём к Риму. Слиш­ком дол­го [наш] слух был лишён шума и гро­хота. Теперь при­ят­но насла­дить­ся и чело­ве­че­ским обще­ст­вом.

(14) Одно путе­ше­ст­вие пред­при­ни­ма­ет­ся за дру­гим, виды сме­ня­ют­ся вида­ми. Как гово­рит Лукре­ций²⁴:

Но что поль­зы, если не убе­га­ет? Он пре­сле­ду­ет сам себя и доса­жда­ет [себе как] докуч­ли­вей­ший попу­т­чик.

(15) Итак, мы долж­ны знать, что это недо­ста­ток не [тех] мест, куда мы стре­мим­ся, но наш [соб­ст­вен­ный]: мы сла­бы для вся­ко­го испы­та­ния и не пере­но­сим слиш­ком дол­го ни труд­но­стей, ни удо­воль­ст­вий ни сво­их, ни каких-либо дру­гих. Это неко­то­рых при­ве­ло к смер­ти, так как, часто меняя заду­ман­ное, они воз­вра­ща­лись к тому же само­му и не оста­ви­ли места для обнов­ле­ния. Жизнь, да и сам мир, нача­ли вызы­вать у них отвра­ще­ние, и сре­ди неисто­во­го весе­лья под­крал­ся вопрос: до каких же пор одно и то же?²⁵

III. (1) Ты спра­ши­ва­ешь, какое сред­ство, по мое­му мне­нию, нуж­но употре­бить про­тив это­го отвра­ще­ния. «Луч­ше все­го, — как гово­рит Афи­но­дор²⁶, — зани­мать­ся дела­ми, участ­во­вать в управ­ле­нии государ­ст­вом и выпол­нять обще­ст­вен­ные обя­зан­но­сти. Ведь подоб­но тому как неко­то­рые про­во­дят вре­мя в упраж­не­ни­ях на солн­це и в тре­ни­ров­ках тела, а для атле­тов наи­бо­лее полез­но бо́льшую часть вре­ме­ни отда­вать под­дер­жа­нию кре­по­сти сво­их мышц, чему един­ст­вен­но они себя и посвя­ти­ли, так и для вас, гото­вя­щих себя к борь­бе за обще­ст­вен­ные инте­ре­сы, не пре­крас­нее ли все­го нахо­дить­ся в гуще дел? Ведь тот, кто поста­вил себе целью сде­лать­ся полез­ным граж­да­нам и [всем] людям и посвя­тил себя обще­ст­вен­ным обя­зан­но­стям, выпол­няя в соот­вет­ст­вии со спо­соб­но­стя­ми обще­ст­вен­ное и лич­ное, посто­ян­но и зани­ма­ет­ся [чем-нибудь], и вме­сте с тем при­но­сит поль­зу [дру­гим].

(2) Но так как, гово­рит [Афи­но­дор], при таком неисто­вом често­лю­бии людей из-за столь­ких кле­вет­ни­ков, извра­щаю­щих разум­ное [и обра­щаю­щих] его к худ­ше­му, пря­мо­ду­шие не совсем без­опас­но и все­гда чаще будет иметь место про­ти­во­дей­ст­вие, неже­ли уда­ча, в этом слу­чае нуж­но укло­нять­ся от фору­ма и обще­ст­вен­ных дел. Но быва­ет, когда даже и в сте­нах дома может широ­ко рас­крыть­ся вели­кая душа. И как ярость львов и дру­гих зве­рей не укро­ща­ет­ся [пру­тья­ми] клет­ки, таков и [порыв] людей, дея­тель­ность кото­рых [раз­вёр­ты­ва­ет­ся] пре­иму­ще­ст­вен­но в уеди­не­нии. (3) Одна­ко, где бы они ни уеди­ни­лись в сво­ём тай­ном досу­ге, они навер­ня­ка захотят быть полез­ны­ми всем и каж­до­му и талан­том, и речью, и сове­том. Ибо не толь­ко тот при­но­сит поль­зу государ­ству, кто про­во­дит кан­дида­тов на почёт­ные долж­но­сти, защи­ща­ет обви­ня­е­мых и выска­зы­ва­ет мне­ния о войне и мире, но и тот, кто вдох­нов­ля­ет моло­дёжь, кто, при столь боль­шой нехват­ке чест­ных настав­ни­ков, вну­ша­ет муже­ство душам, кто хва­та­ет и удер­жи­ва­ет устрем­ля­ю­щих­ся на [сво­ём] жиз­нен­ном пути к день­гам и рос­ко­ши и, если не дела­ет ниче­го дру­го­го, то, по край­ней мере, замед­ля­ет [их стрем­ле­ние], тво­ря у себя дома обще­ст­вен­ное дело.

(4) Неуже­ли тот име­ет боль­ше пре­иму­ще­ства, кто [вер­шит суд] сре­ди ино­стран­цев и сограж­дан либо [как] пре­тор по делам рим­ских граж­дан²⁷ огла­ша­ет при­хо­дя­щим реше­ния помощ­ни­ка судьи, чем тот, кто [учит], что́ такое спра­вед­ли­вость, мило­сер­дие, тер­пе­ли­вость, твёр­дость, пре­зре­ние к смер­ти²⁸, учит пони­ма­нию богов [и тому], сколь зна­чи­тель­на помощь людям по искрен­не­му сочув­ст­вию?

(5) Сле­до­ва­тель­но, если бы ты употре­бил для заня­тий то вре­мя, кото­рое отнял у обя­зан­но­стей, то ты не оста­вил бы [сво­его] поста и не укло­нил­ся бы от [сво­его] дол­га. Ведь не толь­ко тот сол­дат, кто нахо­дит­ся в строю и защи­ща­ет пра­вый и левый флан­ги, но и тот, кто сто­ро­жит ворота и выпол­ня­ет свои функ­ции [пусть] в менее опас­ном месте, но и не лишён­ном [опас­но­стей], кто несёт кара­уль­ную служ­бу и охра­ня­ет склад ору­жия; эти долж­но­сти хотя и бес­кров­ны, но вхо­дят в чис­ло воен­ных обя­зан­но­стей.

(6) Если бы ты сно­ва обра­тил­ся к заня­ти­ям, ты избе­жал бы вся­ко­го отвра­ще­ния к жиз­ни; ты не будешь желать, из-за нена­ви­сти к све­ту, чтобы насту­пи­ла ночь; ты не будешь ни в тягость само­му себе, ни бес­по­лез­ным для дру­гих. Ты при­об­ре­тёшь мно­гих дру­зей, к тебе будут сте­кать­ся все бла­го­род­ней­шие люди. Ведь доб­ро­де­тель, хотя и неза­мет­на, нико­гда не скры­ва­ет­ся, но обна­ру­жи­ва­ет свои при­зна­ки: вся­кий, кто будет досто­ин, оты­щет её по следам.

(7) Ведь если мы отвер­га­ем вся­кое обще­ние, отка­зы­ваем­ся от людей и живём погру­жён­ны­ми лишь в самих себя, то вслед за этим оди­но­че­ст­вом, лишён­ным вся­ких заня­тий, насту­пит отсут­ст­вие полез­ной дея­тель­но­сти: мы нач­нём одни зда­ния воз­дви­гать, дру­гие — раз­ру­шать, застав­лять отсту­пать море и вопре­ки труд­но­стям мест­но­сти отво­дить воды — [сло­вом], пло­хо рас­пре­де­лять вре­мя, кото­рое при­ро­да дала нам для рас­хо­до­ва­ния. (8) Одни поль­зу­ют­ся им береж­ли­во, дру­гие — рас­то­чи­тель­но. Одни про­во­дят его так, что могут дать [себе в этом] отчёт, у дру­гих же его не оста­ёт­ся вооб­ще, и нет ниче­го постыд­нее это­го. Часто чело­век пре­клон­ных лет не име­ет ника­ко­го дру­го­го дока­за­тель­ства, каким бы он мог оправ­дать свою дол­гую жизнь, кро­ме воз­рас­та²⁹».

IV. (1) Мне кажет­ся, дра­жай­ший Серен, что Афи­но­дор слиш­ком под­чи­нил­ся обсто­я­тель­ствам, слиш­ком быст­ро отсту­пил. Я бы ино­гда не отка­зал­ся от отступ­ле­ния, но сда­вая пози­ции посте­пен­но и сохра­нив зна­мё­на, без ущер­ба для воин­ско­го досто­ин­ства: более непри­кос­но­вен­ны и защи­ще­ны от сво­их вра­гов те, кто дости­га­ет дове­рия с ору­жи­ем [в руках]. Вот что, я пола­гаю, нуж­но делать для [дости­же­ния] доб­ро­де­те­ли стре­мя­щим­ся [обре­сти] её.

(2) Если судь­ба будет пре­воз­мо­гать и огра­ни­чи­вать воз­мож­ность дей­ст­вий, то пусть без­оруж­ный, повер­нув­шись [к ней] спи­ной, не тот­час спа­са­ет­ся бег­ст­вом, ища укры­тия, как буд­то есть какое-нибудь место, где судь­ба не мог­ла бы [его] настичь, но пусть он более рас­чёт­ли­во при­об­ща­ет­ся к обя­зан­но­стям и пусть с раз­бо­ром отыс­ки­ва­ет что-либо, в чём он был бы поле­зен государ­ству. (3) Нель­зя быть сол­да­том? — Пусть доби­ва­ет­ся почёт­ных долж­но­стей. Нуж­но про­во­дить жизнь в уеди­не­нии? — Пусть будет ора­то­ром. При­ка­за­но мол­чать? — Пусть помо­га­ет граж­да­нам мол­ча­ли­вым заступ­ни­че­ст­вом. Опас­но даже появ­лять­ся на фору­ме? — До́ма, в зри­тель­ном зале, на пиру пусть обра­тит­ся с речью к чест­но­му това­ри­щу, вер­но­му дру­гу, сдер­жан­но­му гостю. Если он лишит­ся граж­дан­ской дея­тель­но­сти, — пусть выпол­ня­ет свой чело­ве­че­ский долг. (4) Поэто­му мы — люди с бла­го­род­ной душой — не огра­ди­ли себя сте­на­ми одно­го толь­ко Рима, но завя­за­ли свя­зи со всем миром и откры­то заяви­ли, что оте­че­ство для нас — это весь мир, для того чтобы мож­но было пре­до­ста­вить доб­ро­де­те­ли более обшир­ное попри­ще³⁰. Тебе пре­гра­ди­ли доступ к судеб­ной дея­тель­но­сти, тебя не допу­сти­ли к ора­тор­ской три­буне и в народ­ное собра­ние, — огля­нись вокруг себя и посмот­ри, сколь обшир­ней­шая сфе­ра откры­ва­ет­ся [для дея­тель­но­сти], и сре­ди сколь­ких наро­дов. Нико­гда у тебя не отни­мут так мно­го, чтобы не оста­лось ещё боль­ше.

(5) Но осте­ре­гай­ся впа­дать в дру­гую, столь же круп­ную, ошиб­ку: ты хочешь управ­лять государ­ст­вом толь­ко в каче­стве кон­су­ла³¹, при­та­на³², суф­е­та³³ или быть гла­ша­та­ем³⁴. Или ты не хотел бы вое­вать ина­че как в долж­но­сти глав­но­ко­ман­дую­ще­го или началь­ни­ка леги­о­на³⁵. Даже если дру­гие будут удер­жи­вать пере­д­нюю линию, а тебя жре­бий поме­стит сре­ди три­а­ри­ев³⁶, то и тогда сра­жай­ся речью, обод­ре­ни­ем, при­ме­ром, храб­ро­стью: даже когда отруб­ле­ны руки, тот в бит­ве нахо­дит воз­мож­ность содей­ст­во­вать сво­им, кто всё же сто­ит и под­дер­жи­ва­ет [их] кри­ком. (6) И ты сде­лай нечто подоб­ное: если судь­ба отстра­нит тебя от пер­вых ролей в государ­стве, всё же стой и помо­гай кри­ком; если же кто-нибудь насту­пит тебе на гор­ло, опять-таки стой и помо­гай мол­ча­ни­ем. Нико­гда не бес­по­лез­на дея­тель­ность чест­но­го граж­да­ни­на. Он гово­рит; он нахо­дит­ся на виду; он при­но­сит поль­зу³⁷ внеш­ним обли­ком, волей, мол­ча­ли­вым упор­ст­вом и самой поход­кой.

(7) Как цели­тель­ные сред­ства, кото­рые, поми­мо вку­са и ося­за­ния, при­но­сят поль­зу и запа­хом, так и доб­ро­де­тель изли­ва­ет бла­го даже изда­ли и скрыт­но и либо рас­про­стра­ня­ет­ся и с пол­ным пра­вом обна­ру­жи­ва­ет­ся, либо вре­мен­но отсту­па­ет и вынуж­да­ет­ся уби­рать пару­са; либо без­де­я­тель­на, без­глас­на и запер­та тес­ни­на­ми, либо [для всех] откры­та: в каком бы обли­чье она ни была, пусть при­но­сит поль­зу. Что же? Ты счи­та­ешь недо­ста­точ­но под­хо­дя­щим при­мер чело­ве­ка, бла­готвор­но без­дей­ст­ву­ю­ще­го?

(8) Итак, вся­кий раз, как будут пре­пят­ст­во­вать дея­тель­ной жиз­ни слу­чай­ные поме­хи либо обще­ст­вен­ные усло­вия, весь­ма хоро­шо соче­тать досуг c дела­ми. Ведь нико­гда не пре­граж­дён доступ ко все­му до такой сте­пе­ни, чтобы не оста­ва­лось места для какой-либо почёт­ной дея­тель­но­сти.

V. (1) Неуже­ли же ты можешь най­ти более несчаст­ный город, чем Афи­ны, когда его тер­за­ли трид­цать тира­нов?³⁸ Тыся­чу три­ста граж­дан³⁹, каж­до­го луч­ше­го, они погу­би­ли, и сви­ре­пость их не зна­ла пре­де­ла, но сама себя раз­жи­га­ла.

В этом государ­стве был аре­о­паг⁴⁰, свя­щен­ней­шее суди­ли­ще, были в нём государ­ст­вен­ный совет⁴¹ и наряду с ним народ­ное собра­ние⁴²; [и в то же вре­мя] еже­днев­но соби­ра­лись зло­ве­щая кол­ле­гия пала­чей и несчаст­ный совет, задав­лен­ный тира­на­ми⁴³. Мог­ло ли бла­го­ден­ст­во­вать это государ­ство, в кото­ром было столь­ко тира­нов, сколь­ко мог­ло бы быть защит­ни­ков? В душах [людей] не мог­ло появить­ся даже ника­кой надеж­ды на вос­ста­нов­ле­ние сво­бо­ды, и не пред­став­ля­лось слу­чая [най­ти] какое-либо сред­ство про­тив столь мно­гих бед­ст­вий: ибо откуда было несчаст­но­му государ­ству [взять] столь­ко Гар­мо­ди­ев?⁴⁴

(2) Одна­ко сре­ди людей был Сократ: уте­шал скор­бя­щих отцов; обо­д­рял отча­и­ваю­щих­ся в государ­стве; бога­тых, стра­ша­щих­ся за свои состо­я­ния, пори­цал за запозда­лое рас­ка­я­ние в гибель­ной алч­но­сти и, пода­вая бла­го­род­ный при­мер желаю­щим под­ра­жать, сво­бод­но рас­ха­жи­вал сре­ди трид­ца­ти вла­сти­те­лей.

(3) Но сами афи­няне каз­ни­ли его в тюрь­ме, и тому граж­да­ни­ну, кото­рый без­на­ка­зан­но насме­хал­ся над тол­пой тира­нов, сво­бо­да [государ­ства] не при­нес­ла сво­бо­ды: так что знай, что и в повер­жен­ном государ­стве у муд­ре­ца суще­ст­ву­ет воз­мож­ность выдви­нуть­ся, а в про­цве­таю­щем и счаст­ли­вом царят день­ги, зависть и тыся­чи дру­гих поро­ков, [хотя и] не име­ю­щих ору­жия.

(4) Итак, в зави­си­мо­сти от того, как сло­жит­ся обста­нов­ка в государ­стве и как поз­во­лит судь­ба, мы либо сбро­сим с себя путы, либо сожмём­ся, но при всех обсто­я­тель­ствах мы будем при­зы­вать к борь­бе и не оста­нем­ся в без­дей­ст­вии, ско­ван­ные стра­хом. Мало того, тот будет насто­я­щим муж­чи­ной, кто сре­ди угро­жаю­щих ото­всюду опас­но­стей, сре­ди бря­цаю­ще­го кру­гом ору­жия и гре­мя­щих оков не утра­тит отва­ги и не скро­ет [её]. Ведь, как я думаю, сохра­нить себя — не зна­чит пре­дать себя забве­нию.

(5) Курий Ден­тат⁴⁵ гово­рил, что он пред­по­чи­та­ет уме­реть, чем [быть мёрт­вым] при жиз­ни. Вели­чай­шее из зол — выбыть из чис­ла живу­щих преж­де, чем ты уйдёшь из жиз­ни.

Но если насту­пит вре­мя, менее бла­го­при­ят­ное для государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, то посвя­ти себя боль­ше досу­гу и лите­ра­тур­ным заня­ти­ям. Не устрем­ляй­ся тот­час же в гавань ина­че как [вынуж­ден­ный] опас­но­стя­ми пла­ва­ния и не ожи­дай, пока дела отпу­стят тебя, но сам уда­ляй­ся от них⁴⁶.

VI. (1) Мы долж­ны преж­де все­го изу­чить самих себя, затем — те дела, кото­рые пред­при­мем, и, нако­нец, — тех, ради кого и с кем [нам пред­сто­ит их выпол­нить]:

(2) Преж­де все­го сле­ду­ет выяс­нить, более ли ты спо­со­бен по нату­ре к дей­ст­вию или к спо­кой­ным заня­ти­ям и созер­ца­нию, и [тогда] необ­хо­ди­мо обра­тить­ся к тому, куда увле­чёт тебя при­ро­да [тво­е­го] даро­ва­ния.

Исо­крат⁴⁷, при­ме­нив власть, отстра­нил Эфо­ра⁴⁸ от обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, пола­гая, что он более поле­зен для сочи­не­ния исто­ри­че­ских про­из­веде­ний. Ибо пло­хо воз­на­граж­да­ют [уси­лия] при­нуж­дён­ные спо­соб­но­сти: при про­ти­во­дей­ст­вии нату­ры труд оста­ёт­ся бес­плод­ным.

(3) Необ­хо­ди­мо оце­нить само­го себя, так как обык­но­вен­но нам кажет­ся, что мы можем боль­ше, чем можем [на самом деле]: один оши­ба­ет­ся, уве­ро­вав в своё крас­но­ре­чие; дру­гой тре­бу­ет от сво­его наслед­ст­вен­но­го име­ния боль­ше, чем оно мог­ло бы дать; тре­тий изну­ря­ет [своё] сла­бое тело непо­силь­ны­ми нагруз­ка­ми.

Робость одних мало при­год­на для обще­ст­вен­ных дел, кото­рые тре­бу­ют вну­ши­тель­ной наруж­но­сти. Упор­ство дру­гих излишне [при веде­нии] домаш­не­го хозяй­ства.

Одни, обла­дая вла­стью, не под­да­ют­ся гне­ву, а дру­гих него­до­ва­ние тол­ка­ет ко вся­ким необ­ду­ман­ным сло­вам.

Неко­то­рые не уме­ют соблю­сти вос­пи­тан­ность и не воз­дер­жи­ва­ют­ся от едких ост­рот.

Для всех них отдых полез­нее дела: люди, по нату­ре необуздан­ные и не вла­де­ю­щие собой, долж­ны избе­гать все­го, что ведёт к неза­ви­си­мо­сти, кото­рая может при­не­сти вред.

(4) Затем сле­ду­ет оце­нить то самое, что мы пред­при­ни­ма­ем, и сопо­ста­вить свои силы с теми дела­ми, за кото­рые мы наме­ре­ны взять­ся. Ведь силы испол­ни­те­ля все­гда долж­ны пре­вы­шать тяжесть того, что он соби­ра­ет­ся делать⁴⁹. Неиз­беж­но подав­ля­ет то бре­мя, кото­рое пре­вос­хо­дит [уси­лия] несу­ще­го [его].

(5) Кро­ме того, неко­то­рые дела не столь тяже­лы, сколь обиль­ны, и при­но­сят мно­го хло­пот. Поэто­му сле­ду­ет избе­гать того⁵⁰, из чего воз­ник­нут новые мно­го­чис­лен­ные дела. Не нуж­но брать­ся за то, после испол­не­ния кото­ро­го не ста­но­вишь­ся сво­бод­ным, а при­ни­мать­ся за то, что ты мог бы окон­чить или, по край­ней мере, наде­ять­ся [на это]. Необ­хо­ди­мо остав­лять то, что слиш­ком тяже­ло успеш­но выпол­нить, и что не покида­ет тебя, как толь­ко ты это пред­при­мешь.

VII. (1) При всех обсто­я­тель­ствах нуж­но раз­би­рать­ся в людях: те, кому мы посвя­ща­ем часть сво­ей жиз­ни, достой­ны ли это­го? При­но­сит ли им поль­зу это пожерт­во­ва­ние наше­го вре­ме­ни? Ибо неко­то­рые даже ста­вят нам в счёт наши услу­ги. (2) Афи­но­дор гово­рит⁵¹, что он даже обедать не пой­дёт к тому, кто ничем ему не будет обя­зан за это. Я думаю, ты пони­ма­ешь, что он гораздо менее скло­нен будет идти к тем, кто пред­ла­га­ет уго­ще­нье соот­вет­ст­вен­но услу­гам дру­зей, кто счи­та­ет блюда за подар­ки, как если бы [эти люди] не зна­ли меры в сво­ём почи­та­нии дру­гих. Отни­ми у них свиде­те­лей и зри­те­лей, — и им не доста­вит удо­воль­ст­вия тай­ное уго­ще­ние.

(3) Ничто, одна­ко, не спо­соб­но так усла­дить душу, как вер­ная и неж­ная друж­ба. Какое бла­го, когда есть нагото­ве серд­це, кото­ро­му без­опас­но мож­но дове­рить любую тай­ну; за совест­ли­вость кото­ро­го мож­но опа­сать­ся мень­ше, чем за свою соб­ст­вен­ную; беседа с кото­рым уймёт тре­во­гу; суж­де­ние [кото­ро­го] под­ска­жет реше­ние; весё­лость — раз­го­нит грусть, да и сама бли­зость [кото­ро­го] спо­соб­на при­не­сти радость.

Разу­ме­ет­ся, мы будем выби­рать дру­зей, насколь­ко это пред­ста­вит­ся воз­мож­ным, сво­бод­ных от стра­стей. Ведь поро­ки рас­про­стра­ня­ют­ся испод­воль, как бы пере­ска­ки­вая с одно­го на дру­го­го при сбли­же­нии, и при­но­сят вред сво­ей зара­зи­тель­но­стью. (4) Таким обра­зом, как во вре­мя зараз­ной болез­ни нуж­но забо­тить­ся о том, чтобы не нахо­дить­ся побли­зо­сти от людей, уже охва­чен­ных болез­нью и стра­даю­щих от неё, так как мы под­верг­нем­ся опас­но­сти и забо­ле­ем от само­го их дыха­ния, так и при выбо­ре харак­те­ра дру­зей мы будем стре­мить­ся к тому, чтобы при­об­ре­сти как мож­но мень­ше пороч­ных, ибо нача­ло болез­ни — это сме­ше­ние здо­ро­во­го с боль­ным.

Я, пожа­луй, не стал бы пред­пи­сы­вать тебе, чтобы ты сле­до­вал настав­ле­ни­ям одно­го лишь муд­ре­ца, ибо где ты най­дёшь того, кого мы ищем столь дол­гое вре­мя? И вме­сто наи­луч­ше­го⁵² [нахо­дим лишь] наи­ме­нее сквер­но­го.

(5) Едва ли тебе пред­ста­ви­лась бы воз­мож­ность более удач­но­го выбо­ра, если бы ты стал отыс­ки­вать порядоч­ных людей сре­ди после­до­ва­те­лей Пла­то­на, Ксе­но­фон­та и тако­го мно­же­ства уче­ни­ков Сокра­та; или если бы тебе дове­лось побы­вать в Като­но­во⁵³ вре­мя, кото­рое поро­ди­ло очень мно­гих достой­ных это­го века Като­на (как и мно­гих более дур­ных, чем когда-либо в дру­гое вре­мя, и винов­ни­ков вели­чай­ших пре­ступ­ле­ний. Ведь нуж­ны были и те, и дру­гие, для того чтобы Катон мог быть поня­тым: и порядоч­ные, кото­рые бы его одоб­ря­ли, и дур­ные, на кото­рых он испы­ты­вал бы свою силу).

(6) Теперь же, при столь боль­шом недо­стат­ке чест­ных людей, выбор может ока­зать­ся менее стро­гим. Одна­ко осо­бен­но сле­ду­ет избе­гать угрю­мых и во всём отча­и­ваю­щих­ся, у кото­рых всё явля­ет­ся пово­дом для жалоб. Пусть у тако­го чело­ве­ка не под­ле­жат сомне­нию чест­ность и доб­ро­же­ла­тель­ство — одна­ко враж­де­бен без­мя­теж­но­сти неспо­кой­ный и на всё сету­ю­щий попу­т­чик.

VIII. (1) Перей­дём к [вопро­су о] состо­я­ни­ях — важ­ней­шей при­чине чело­ве­че­ских бед. Ведь если ты срав­нишь всё про­чее, из-за чего мы муча­ем­ся: смерть, болез­ни, опас­но­сти, утра­ты, пере­не­се­ние стра­да­ний и труд­но­стей, с тем, что при­чи­ня­ют нам вредо­нос­ные для нас день­ги, то эта сто­ро­на будет иметь весь­ма зна­чи­тель­ный пере­вес.

(2) Таким обра­зом, нуж­но пред­ста­вить себе, насколь­ко менее огор­чи­тель­но не иметь, неже­ли терять, и мы пой­мём, что у бед­но­сти тем мень­ше при­чин для стра­да­ний, чем мень­ше осно­ва­ний для убыт­ков. Ведь ты оши­ба­ешь­ся, если счи­та­ешь, что бога­тые муже­ст­вен­нее пере­но­сят поте­ри: у силь­ней­ших и сла­бей­ших боль от раны оди­на­ко­ва.

(3) Бион⁵⁴ ост­ро­ум­но заме­ча­ет: «Не менее непри­ят­но лысе­ю­щим, неже­ли име­ю­щим густую шеве­лю­ру, когда выдёр­ги­ва­ют их воло­сы». То же самое усвой отно­си­тель­но бед­ных и бога­тых. Их муче­ния оди­на­ко­вы: ведь у тех и дру­гих их день­ги как бы при­рос­ли к серд­цу и не могут быть ото­рва­ны без боли. Тер­пи­мее же, как я ска­зал⁵⁵, и лег­че не при­об­ре­тать, неже­ли утра­чи­вать, и поэто­му, [как] ты увидишь, более счаст­ли­вы те, на кото­рых судь­ба нико­гда не обра­ща­ла вни­ма­ния, чем те, кого она поки­ну­ла.

(4) Это понял Дио­ген⁵⁶, чело­век вели­ко­го ума, и сде­лал [так], чтобы у него ниче­го невоз­мож­но было отнять. Назо­ви это нище­той, нуж­дой, бед­но­стью, дай [этой] без­мя­теж­но­сти [такое] постыд­ное назва­ние, какое захо­чешь: я буду счи­тать его [Дио­ге­на] несчаст­ли­вым, если ты най­дешь мне кого-нибудь дру­го­го, кото­ро­му нече­го было бы терять. Или я оши­ба­юсь, или это срод­ни цар­ской вла­сти, когда сре­ди скуп­цов, плу­тов, гра­би­те­лей, похи­ти­те­лей людей есть один, кото­ро­му невоз­мож­но повредить. (5) Если кто-нибудь сомне­ва­ет­ся в сча­стье Дио­ге­на, он может так­же усо­мнить­ся в бла­го­ден­ст­вии бес­смерт­ных богов: пожа­луй, они не совсем счаст­ли­во живут, так как у них нет ни земель­ной соб­ст­вен­но­сти, ни пар­ков, ни бога­тых име­ний с замор­ски­ми коло­на­ми⁵⁷, ни огром­ной при­бы­ли на денеж­ном рын­ке.

Ты, вся­кий, кто дивишь­ся богат­ствам, не стыд­но ли тебе? Ну-ка, взгля­ни на мир: ты увидишь голых богов, всё даю­щих, ниче­го не име­ю­щих. Как, по-тво­е­му, тот беден или подо­бен бес­смерт­ным богам, кто отре­шил­ся от все­го слу­чай­но­го?

(6) Ты назы­ва­ешь более счаст­ли­вым [чем Дио­ген], Демет­рия⁵⁸, воль­ноот­пу­щен­ни­ка Пом­пея, кото­ро­му не стыд­но было быть бога­че Пом­пея? Ему еже­днев­но докла­ды­ва­ли о коли­че­стве его рабов, как пол­ко­вод­цу — о чис­лен­но­сти вой­ска, ему, у кото­ро­го уже дав­но богат­ства­ми долж­ны были быть два помощ­ни­ка раба и более или менее про­стор­ная камор­ка. (7) У Дио­ге­на же един­ст­вен­ный раб⁵⁹ сбе­жал, и тот не посчи­тал нуж­ным его воз­вра­щать, когда на него донес­ли. «Позор­но, — ска­зал он, — что Манес без Дио­ге­на может жить, а Дио­ген без Мане­са не может». Мне кажет­ся, он ска­зал [сле­дую­щее]: «Эй, судь­ба, дело каса­ет­ся тебя! У Дио­ге­на уже нет ниче­го тво­е­го. У меня сбе­жал раб? Напро­тив, ушёл сво­бод­ный».

(8) Двор­ня стре­мит­ся [при­об­ре­сти] одеж­ду и про­пи­та­ние. Нуж­но наби­вать животы⁶⁰ столь­ких нена­сыт­ней­ших живот­ных! Нуж­но поку­пать одеж­ду, при­смат­ри­вать за алч­ней­шей бан­дой и поль­зо­вать­ся услу­га­ми сету­ю­щих и нена­видя­щих. Насколь­ко же счаст­ли­вее тот, кто нико­му ниче­го не дол­жен, кро­ме того, в чём лег­че все­го отка­зать себе!

(9) Но так как у нас нет столь­ко твёр­до­сти, нуж­но, по край­ней мере, огра­ни­чи­вать состо­я­ния, чтобы мы мень­ше были под­вер­же­ны неспра­вед­ли­во­стям судь­бы. Более при­спо­соб­ле­ны для вой­ны те, кото­рые могут укрыть­ся обо­ро­ни­тель­ным ору­жи­ем, неже­ли те, кото­рые выда­ют­ся сво­им ростом и ото­всюду под­вер­га­ют­ся гибель­ным уда­рам: наи­луч­шая мера состо­я­ния та, кото­рая и в бед­ность не впа­да­ет, и неда­ле­ко от бед­но­сти отсто­ит.

IX. (1) Для нас же будет опре­де­ле­на такая мера, если мы преж­де все­го будем руко­вод­ст­во­вать­ся береж­ли­во­стью, без кото­рой не хва­тит ника­ких средств, при нали­чии же кото­рой они, конеч­но, в извест­ной сте­пе­ни нахо­дят­ся в руках, в осо­бен­но­сти пото­му, что нам доступ­ны спо­со­бы [дости­же­ния это­го, так что], при соблюде­нии уме­рен­но­сти, сама бед­ность может обра­тить­ся в богат­ство.

(2) Давай­те при­учать­ся избе­гать вели­ко­ле­пия и оце­ни­вать вещи по их поль­зе, а не по укра­ше­ни­ям. Пусть пища уто­ля­ет голод⁶¹, питьё — жаж­ду; жела­ния пусть не пре­вос­хо­дят⁶² извест­ных пре­де­лов. Давай­те при­вы­кать руко­вод­ст­во­вать­ся [потреб­но­стя­ми] наше­го тела, сооб­ра­зо­вы­вать одеж­ду и пита­ние не с ред­кост­ны­ми образ­ца­ми, а сле­до­вать обы­ча­ям пред­ков. Давай­те учить­ся дости­гать уме­рен­но­сти, огра­ни­чи­вать рос­кошь, уме­рять тще­сла­вие, уни­мать гнев, хлад­но­кров­но взи­рать на бед­ность, почи­тать береж­ли­вость (даже если мно­гим будет стыд­но употреб­лять, подоб­но про­сто­му наро­ду, для есте­ствен­ных потреб­но­стей дёше­во добы­тые сред­ства), а неукро­ти­мые надеж­ды и душу, рву­щу­ю­ся в буду­щее, дер­жать как бы в узде и посту­пать так, чтобы чер­пать богат­ства ско­рее в самих себе, неже­ли [доби­вать­ся их] у судь­бы.

(3) Нико­гда невоз­мож­но отвра­тить столь вели­кое непо­сто­ян­ство и суро­вость слу­чай­ных обсто­я­тельств до такой сте­пе­ни, чтобы кораб­ли, раз­вёр­ты­ваю­щие высо­кую оснаст­ку, не под­вер­га­лись натис­ку мно­го­чис­лен­ных бурь. Сле­ду­ет спря­тать [своё] досто­я­ние в укром­ном месте, чтобы мол­нии попа­да́ли в пустоту. Поэто­му ино­гда изгна­ния и несча­стья пре­вра­ща­ют­ся в лекар­ства, и слиш­ком тягост­ные беды изле­чи­ва­ют­ся более лёг­ки­ми, когда душа сла­бо вни­ма­ет настав­ле­ни­ям и не может быть более или менее лег­ко исце­ле­на. Поче­му же люди не заботят­ся об этом, если [ко все­му про­че­му] при­бав­ля­ют­ся и бед­ность, и позор, и разо­ре­ние? [Пото­му что] злу про­ти­во­по­ла­га­ет­ся зло.

Итак, давай­те при­учать­ся обедать без [при­сут­ст­вия] тол­пы; поль­зо­вать­ся услу­га­ми мень­ше­го чис­ла рабов; при­об­ре­тать одеж­ду для того, для чего она пред­на­зна­че­на; жить более скром­но. Не толь­ко в беге и борь­бе на арене цир­ка, но и на этих жиз­нен­ных кру­го­обо­ротах необ­хо­ди­мо дер­жать направ­ле­ние бли­же к середине⁶³. (4) Так­же и для заня­тий самые щед­рые рас­хо­ды мож­но при­знать рацио­наль­ны­ми постоль­ку, посколь­ку они име­ют меру. К чему бес­чис­лен­ные кни­ги в шка­фах, вла­де­лец кото­рых за всю жизнь едва про­чи­ты­ва­ет заго­лов­ки? Мно­же­ство [книг] обре­ме­ня­ет, а не настав­ля­ет обу­чаю­ще­го­ся: гораздо целе­со­об­раз­нее дове­рить­ся немно­гим авто­рам, неже­ли блуж­дать сре­ди мно­гих.

(5) Сорок тысяч книг сго­ре­ло в Алек­сан­дрии⁶⁴: иной, пожа­луй, мог бы пре­воз­не­сти пре­крас­ней­ший памят­ник цар­ст­вен­но­го богат­ства, подоб­но Ливию, кото­рый ска­зал, что это был выдаю­щий­ся обра­зец цар­ской изыс­кан­но­сти и пыт­ли­во­сти. Не было это ни изыс­кан­но­стью⁶⁵, ни пыт­ли­во­стью, но учё­ной рос­ко­шью; впро­чем, даже не учё­ной, так как [эти кни­ги] собра­ли не для науч­ных заня­тий, а для вида, подоб­но тому как для мно­гих, несве­ду­щих даже в тех нау­ках, кото­рые долж­ны знать рабы, кни­ги слу­жат не сред­ст­вом для заня­тий, а укра­ше­ни­ем сто­ло­вых. Итак, пусть при­об­ре­та­ет­ся столь­ко книг, сколь­ко необ­хо­ди­мо, и ни одной — для внеш­не­го блес­ка.

(6) «Более достой­но ува­же­ния, — гово­ришь ты, — рас­хо­до­ва­ние средств на кни­ги, чем на коринф­ские⁶⁶ кар­ти­ны». Во всех слу­ча­ях пло­хо то, что пре­вос­хо­дит меру. Поче­му ты счи­та­ешь нуж­ным про­щать чело­ве­ку, гоня­ю­ще­му­ся за шка­фа­ми из цит­ру­со­во­го дере­ва и сло­но­вой кости, разыс­ки­ваю­ще­му собра­ния или неиз­вест­ных, или достой­ных пори­ца­ния авто­ров и зеваю­ще­му от ску­ки сре­ди тако­го мно­же­ства книг, чело­ве­ку, кото­ро­му боль­ше все­го удо­воль­ст­вия достав­ля­ют облож­ки и загла­вия при­над­ле­жа­щих ему томов?

(7) Поэто­му у самых лени­вых ты увидишь любые рито­ри­че­ские и исто­ри­че­ские сочи­не­ния, ящи­ки, нагро­мож­дён­ные до потол­ка. И ведь уже в банях и купаль­нях [сто­ят] поли­ро­ван­ные книж­ные шка­фы как необ­хо­ди­мое убран­ство дома. Я вполне мог бы про­стить [это соби­ра­тель­ство], если бы оно воз­ни­ка­ло из чрез­мер­ной тяги к науч­ным заня­ти­ям, — в дан­ном же слу­чае эти собран­ные тво­ре­ния вели­ких умов, с порт­ре­та­ми авто­ров, рас­став­лен­ные по поряд­ку, при­об­ре­та­ют­ся для вида и укра­ше­ния стен.

X. (1) Что же каса­ет­ся тебя, ты с трудом избрал тот или иной образ жиз­ни, и на тебя, не име­ю­ще­го опы­та, обще­ст­вен­ные или лич­ные неуда­чи набро­си­ли сети, кото­рые ты не можешь ни рас­пу­тать, ни разо­рвать.

Пред­ставь себе, что люди, ско­ван­ные кан­да­ла­ми, вна­ча­ле с трудом пере­дви­га­ют отя­го­щён­ные пута­ми ноги. Затем, когда они реши­ли не доса­до­вать на это, а тер­петь, необ­хо­ди­мость при­уча­ет их пере­но­сить [тяготы] муже­ст­вен­но, а при­выч­ка — лег­ко. В любом обра­зе жиз­ни ты обре­тёшь отра­ду, спо­кой­ст­вие и удо­воль­ст­вие: если не захо­чешь, счи­тай, что ты про­во­дишь жизнь ско­рее дур­ную, неже­ли достой­ную зави­сти. (2) Ничем дру­гим при­ро­да не ста­ла у нас зна­ме­ни­та боль­ше, как тем, что она при­ду­ма­ла в каче­стве успо­ко­е­ния от несча­стий при­выч­ку, быст­ро обра­щая в при­ят­ное самое тяжё­лое, посколь­ку зна­ла, для каких горе­стей мы рож­да­ем­ся. Никто не сохра­нил бы твёр­до­сти, если бы частое повто­ре­ние несча­стий име­ло ту же самую силу, что и пер­вый удар.

(3) Все мы свя­за­ны с судь­бой⁶⁷: у одних цепь золотая и сла­бо натя­ну­тая, у дру­гих — тугая и из гру­бо­го метал­ла. Но не всё ли рав­но? Одна и та же стра­жа окру­жа­ет всех; свя­за­ны так­же и те, кто зако­вал [дру­гих], если ты слу­чай­но не счи­та­ешь, что цепи сле­ва⁶⁸ менее тягост­ны: одно­го ско­вы­ва­ют поче­сти, дру­го­го — богат­ства; одних угне­та­ет знат­ность, дру­гих — низ­кое поло­же­ние; у одних чужая власть сидит на шее, у дру­гих — своя соб­ст­вен­ная; одних удер­жи­ва­ет на одном месте изгна­ние, дру­гих — жре­че­ские долж­но­сти⁶⁹. Вся жизнь — раб­ство.

(4) Сле­до­ва­тель­но, нуж­но осво­ить­ся со сво­им поло­же­ни­ем и как мож­но мень­ше жало­вать­ся на него: поль­зо­вать­ся всем тем, что оно име­ет в себе хоро­ше­го. Не суще­ст­ву­ет ниче­го столь непри­ят­но­го, в чём невоз­му­ти­мый дух не обрёл бы уте­ше­ния. Часто неболь­шие участ­ки для застрой­ки ста­но­ви­лись доступ­ны­ми для нужд мно­гих бла­го­да­ря искус­ству зем­ле­ме­ра, и [их] рас­по­ло­же­ние дела­ло любой скуд­ный кло­чок зем­ли при­год­ным для жилья. При­бавь к труд­но­стям рас­чёт: у людей, разум­но несу­щих [своё бре­мя], суро­вое может смяг­чать­ся, труд­ное — облег­чать­ся, тягост­ное — мень­ше угне­тать.

(5) Кро­ме того, не нуж­но поз­во­лять стра­стям захо­дить дале­ко, но давай­те заста­вим их сколь­зить по поверх­но­сти, так как пол­но­стью огра­ни­чить их невоз­мож­но. Пре­не­брег­ши тем, чего либо достичь нель­зя, либо мож­но с трудом, давай­те стре­мить­ся к тому, что нахо­дит­ся вбли­зи и сопри­ка­са­ет­ся с наши­ми надеж­да­ми, но давай­те усво­им, что всё оди­на­ко­во ничтож­но, всё, раз­ли­чаю­ще­е­ся сна­ру­жи, рав­но пусто внут­ри.

Давай­те не будем завидо­вать выше­сто­я­щим⁷⁰: то, что каза­лось воз­вы­шен­ным, пред­став­ля­ет собой обрыв. (6) Напро­тив, те, кого небла­го­при­ят­ный жре­бий поста­вил в рис­ко­ван­ное поло­же­ние, будут в боль­шей без­опас­но­сти, по соб­ст­вен­ной воле избав­ляя своё высо­ко­ме­рие от выдаю­щих­ся дел и, по мере воз­мож­но­сти, выби­рая удел более скром­ный.

Прав­да, есть мно­гие, кото­рым по необ­хо­ди­мо­сти нуж­но пре­бы­вать на сво­ей вер­шине, с кото­рой они не могут спу­стить­ся ина­че как падая; пусть они утвер­жда­ют, что это — их вели­чай­шее бре­мя, так как они вынуж­де­ны нести его ради дру­гих, и что они не воз­вы­ше­ны, а как бы при­гвож­де­ны [к сво­е­му месту]. Спра­вед­ли­во­стью, снис­хо­ди­тель­ной крото­стью, щед­рой и мяг­кой вла­стью пусть они неуто­ми­мо доби­ва­ют­ся средств для обес­пе­че­ния бла­го­при­ят­ных обсто­я­тельств, в надеж­де на кото­рые они висе­ли бы [над про­па­стью] более или менее без­опас­но. Одна­ко ничто не мог­ло бы спа­сти их от этих душев­ных коле­ба­ний так, как уста­нов­ле­ние како­го-либо пре­де­ла посто­ян­но­му росту [их вли­я­ния], но не пре­до­став­ле­ние судь­бе реше­ния пре­кра­тить [его]; впро­чем, пусть пре­до­сте­ре­гаю­щие при­ме­ры побуж­да­ют их, по край­ней мере, всё вре­мя оста­вать­ся по сю сто­ро­ну [про­па­сти]: в этом слу­чае неко­то­рые стра­сти будут тер­зать душу, но, огра­ни­чен­ные, не при­ве­дут ни к без­мер­но­сти, ни к непо­сто­ян­ству.

XI. (1) Эти мои рас­суж­де­ния⁷¹ отно­сят­ся к людям несо­вер­шен­ным, зауряд­ным и недо­ста­точ­но разум­ным, а не к муд­ре­цу. Ему не нуж­но дви­гать­ся бояз­ли­во и осто­рож­но. Ведь ему свой­ст­вен­на такая уве­рен­ность в себе, что он идёт навстре­чу судь­бе без коле­ба­ний и нико­гда не под­чи­нит­ся ей. У него нет осно­ва­ний её боять­ся, так как не толь­ко иму­ще­ство, вла­де­ния и поло­же­ние, но так­же и своё тело, гла­за, руки, всё то, что в состо­я­нии сде­лать жизнь более цен­ной, и само­го себя он рас­смат­ри­ва­ет как пре­хо­дя­щее и живёт так, как буд­то полу­чил ссу­ду и готов воз­вра­тить её без сожа­ле­ния по тре­бо­ва­нию.

(2) И не пото­му он мало ценит себя, так как зна­ет, что не при­над­ле­жит сам себе, но во всём он будет про­яв­лять такую ста­ра­тель­ность, такую осмот­ри­тель­ность, с каки­ми бла­го­че­сти­вый и доб­ро­де­тель­ный чело­век обык­но­вен­но соблюда­ет таин­ства веры.

Вся­кий раз как будет при­ка­за­но воз­вра­тить⁷² [то, чем он вла­де­ет], он не станет жало­вать­ся судь­бе, но ска­жет: (3) «Бла­го­да­рю тебя за то, чем я обла­дал. Поис­ти­не тво­им иму­ще­ст­вом вла­дел я как боль­шой награ­дой, но так как ты при­ка­зы­ва­ешь, я отдаю [это], усту­паю с при­зна­тель­но­стью и готов­но­стью. Если ты захо­чешь, чтобы у меня было что-нибудь твоё, я и даль­ше буду сбе­ре­гать [это]; если же ты реша­ешь ина­че, я, без­услов­но, воз­вра­щаю без коле­ба­ний и сереб­ро, и день­ги, и дом, и сво­их рабов».

[Если] к нам обра­тит­ся при­ро­да⁷³, кото­рая пре­до­ста­ви­ла нам пер­вый заём, мы ей ска­жем: «При­ми душу луч­шей, чем ты [её] дала. Я не укло­ня­юсь и не про­тив­люсь. Я доб­ро­воль­но отдаю тебе при­об­ре­тён­ное, кото­рое ты вру­чи­ла мне, хотя я не понял это­го: бери».

(4) Воз­вра­тить­ся туда, откуда ты при­шёл: что [в этом] тягост­но­го? Пло­хо про­жи­вёт вся­кий, кто не суме­ет достой­но уме­реть. Поэто­му ему нуж­но сни­зить пер­во­на­чаль­ную сто­и­мость [его] досто­я­ния, и [такую] жизнь сле­ду­ет отне­сти к мало­цен­ным. «Нам нена­вист­ны гла­ди­а­то­ры, — гово­рит Цице­рон⁷⁴, — если они вся­че­ски стре­мят­ся сохра­нить себе жизнь, — мы руко­пле­щем [им], если они откры­то выра­жа­ют пре­зре­ние к ней». Пой­ми, что то же самое про­ис­хо­дит и с нами. Ведь страх смер­ти часто слу­жит её при­чи­ной. (5) И та [самая] судь­ба, кото­рая устра­и­ва­ет для себя раз­вле­че­ния, гово­рит: «Для чего мне щадить тебя, трус­ли­вое и дро­жа­щее суще­ство? Ты ещё боль­ше изра­нишь­ся и изу­ве­чишь­ся, так как не уме­ешь под­ста­вить гор­ло; а ты, встре­чаю­щий удар меча не с втя­ну­той шеей и не с под­ня­ты­ми для защи­ты рука­ми, но муже­ст­вен­но, и жить будешь доль­ше, и умрёшь лег­че». (6) Тот, кто будет боять­ся смер­ти, нико­гда ниче­го не сде­ла­ет как сме­лый чело­век; а тот, кто усво­ит, что это для него уста­нов­ле­но как незыб­ле­мый дого­вор, будет жить в соот­вет­ст­вии с [этим] прин­ци­пом и в то же вре­мя, выка­зав твёр­дость духа, добьёт­ся того, чтобы ника­кие слу­чай­но­сти не ока­за­лись для него неожи­дан­ны­ми. Ведь пред­у­смат­ри­вая всё, что может про­изой­ти, как буд­то [оно обя­за­тель­но] пред­сто­ит, он смяг­чит натиск всех бед, кото­рые не при­но­сят ниче­го вне­зап­но­го людям под­готов­лен­ным и ожи­даю­щим их, — тяжё­лые несча­стья при­хо­дят к бес­печ­ным и помыш­ля­ю­щим лишь о счаст­ли­вом.

В самом деле, болез­ни, лише­ния, бед­ст­вия, пожа­ры — всё это мож­но пред­видеть. «Я знал, (7) в какое бес­по­кой­ное жили­ще поме­сти­ла меня при­ро­да. Столь­ко раз по сосед­ству со мной при­зы­ва­ли на помощь! Столь­ко раз перед [моим] поро­гом факель­ные огни пред­ше­ст­во­ва­ли безвре­мен­ным похо­ро­нам. Часто вбли­зи разда­вал­ся гро­хот обру­ши­ваю­ще­го­ся стро­е­ния. Мно­гих из тех, кого све­ли со мной форум⁷⁵, курия⁷⁶, беседа, похи­ти­ла смерть⁷⁷ и разде­ли­ла руки, скреп­лён­ные общим това­ри­ще­ст­вом. Сто­ит ли удив­лять­ся, что, нако­нец, и ко мне под­сту­пи­ли те опас­но­сти, кото­рые посто­ян­но блуж­да­ли вокруг меня?» Дело в том, что боль­шин­ство людей не помыш­ля­ет о бурях пред­сто­я­ще­го пла­ва­ния.

(8) В зна­чи­тель­ном деле я нико­гда не буду сты­дить­ся вто­ро­сте­пен­но­го авто­ра. Пуб­лий⁷⁸, пре­вос­хо­дя­щий [дру­гие] тра­ги­че­ские и коми­че­ские даро­ва­ния, мно­го раз остав­лял шутов­ской вздор и бол­тов­ню, обра­щён­ную к галёр­ке, и сре­ди мно­го­го дру­го­го, более весо­мо­го по срав­не­нию с тра­ги­че­ским сти­лем, не гово­ря уже о коми­че­ском, выска­зы­вал и сле­дую­щее:

Если кто-нибудь при­мет это близ­ко к серд­цу и так отне­сёт­ся ко всем чужим бедам, огром­ное коли­че­ство кото­рых про­ис­хо­дит еже­днев­но, как буд­то бы им открыт сво­бод­ный доступ и к нему само­му, он укре­пит себя задол­го до того, как они смо­гут его настиг­нуть.

(9) Слиш­ком позд­но душа при­уча­ет­ся к пере­не­се­нию опас­но­стей, [и уже] после [самих] опас­но­стей. «Я не пред­по­ла­гал, что это про­изой­дет»⁷⁹, и «Мог ли ты пове­рить, что это когда-нибудь слу­чит­ся?» Но поче­му же нет? Есть ли такие богат­ства, за кото­ры­ми по пятам не сле­до­ва­ли бы нуж­да, нище­та и бед­ность? Где то высо­кое поло­же­ние, пре­тек­сте⁸⁰, авгур­ско­му жез­лу⁸¹ и пат­ри­ци­ан­ской обу­ви⁸² кото­ро­го не сопут­ст­во­ва­ли бы вре­ти­ще, изгна­ние, бес­че­стье, мно­же­ство уни­же­ний и вели­чай­шее пре­зре­ние? Есть ли такая власть, кото­рой не были бы угото­ва­ны крах, паде­ние, вла­сти­тель и палач? Эти [край­но­сти] разде­ле­ны неболь­ши­ми про­ме­жут­ка­ми, — лишь мгно­ве­ние про­ле­га­ет меж­ду тро­ном и коле­ня­ми вра­га.

(10) Итак, знай, что вся­кое поло­же­ние пере­мен­чи­во, и всё, что слу­ча­ет­ся с дру­гим, может слу­чить­ся так­же и с тобой⁸³. Ты богат; но неуже­ли бога­че Пто­ле­мея?⁸⁴ Когда Гай, его даль­ний род­ст­вен­ник, новый хозя­ин, открыл для него дом Цеза­ря, чтобы закрыть свой, тот нуж­дал­ся в хле­бе и воде. В то вре­мя как он вла­дел столь­ки­ми река­ми, исто­ки и устья кото­рых нахо­ди­лись в его зем­лях⁸⁵, он выма­ли­вал хоть кап­лю воды. Он погиб во двор­це род­ст­вен­ни­ка от голо­да и жаж­ды, меж­ду тем как наслед­ник устро­ил ему, тер­пев­ше­му голод, похо­ро­ны за счёт государ­ства.

(11) Ты зани­мал выс­шие почёт­ные долж­но­сти; но неуже­ли столь высо­кие, столь неве­ро­ят­ные, столь все­объ­ем­лю­щие, как Сеян?⁸⁶ В тот день, когда сенат низ­верг его, народ разо­рвал его на кус­ки. От того, кому боги и люди пре­до­ста­ви­ли всё, чем мож­но было его ода­рить, не оста­лось ниче­го, что полу­чил бы палач.

(12) Ты царь; не при­ве­сти ли тебе в при­мер Кре­за⁸⁷, кото­рый по при­ка­за­нию взо­шёл на костёр и увидел, что он гаснет, слу­чай­но пере­жив не толь­ко своё цар­ство, но даже и свою смерть?

Или Югур­ту⁸⁸, кото­рый, вну­шая ранее страх рим­ско­му наро­ду, в тече­ние года слу­жил ему в каче­стве зре­ли­ща?

Пто­ле­мея⁸⁹, афри­кан­ско­го царя, и Мит­ри­да­та — армян­ско­го⁹⁰ мы видим сре­ди узни­ков Гая: один был отправ­лен в изгна­ние, дру­гой доби­вал­ся быть отпу­щен­ным под чест­ное сло­во.

При такой измен­чи­во­сти и кру­го­вра­ще­нии про­ис­хо­дя­ще­го, если ты не пред­у­смат­ри­ва­ешь все­го, что может слу­чить­ся, ты поз­во­ля­ешь нане­сти себе удар враж­деб­ным обсто­я­тель­ствам, кото­рые ослаб­ля­ет вся­кий, кто пред­видит их⁹¹.

XII. (1) На осно­ва­нии это­го важ­ней­ший [вывод] будет [заклю­чать­ся в том], чтобы мы, с одной сто­ро­ны, не стре­ми­лись к бес­по­лез­но­му, а с дру­гой, чтобы не труди­лись бес­цель­но, то есть, чтобы мы не жаж­да­ли страст­но того, чего не можем достичь, а достиг­нув, не поня­ли бы сует­ность наших жела­ний слиш­ком позд­но, после глу­бо­ко­го сты­да. Дру­ги­ми сло­ва­ми, чтобы либо уси­лия наши не были тщет­ны­ми и без­ре­зуль­тат­ны­ми, либо резуль­тат не ока­зал­ся недо­стой­ным уси­лий. Ведь угрю­мость обык­но­вен­но появ­ля­ет­ся в том слу­чае, когда успех или не достиг­нут, или его сты­дят­ся.

(2) Нуж­но огра­ни­чить бегот­ню, како­вая свой­ст­вен­на боль­шин­ству людей, сну­ю­щих по домам, теат­рам, фору­мам. Они посвя­ща­ют себя чужим делам, все­гда подоб­ные людям, чем-то зани­маю­щим­ся. Если ты спро­сишь кого-либо из них, выхо­дя­ще­го из дому: «Куда ты? Что ты зате­ва­ешь?» — он отве­тит тебе: «Не знаю, кля­нусь Гер­ку­ле­сом! Но кого-нибудь уви­жу, что-нибудь сде­лаю!» (3) Они бро­дят без цели в поис­ках дела и зани­ма­ют­ся не тем, что наме­ти­ли, а тем, на что наткну­лись. Их бегот­ня пуста и бес­смыс­лен­на, как у мура­вьёв, пол­заю­щих налег­ке по дере­вьям: [сна­ча­ла] — к самой вер­шине, а затем — вниз. Боль­шин­ство людей ведёт подоб­ную им жизнь, кото­рую по всей спра­вед­ли­во­сти мож­но было бы назвать бес­по­кой­ным без­дей­ст­ви­ем. (4) Мож­но было бы пожа­леть неко­то­рых, несу­щих­ся, как на пожар: до такой сте­пе­ни они тол­ка­ют встреч­ных и торо­пят себя и дру­гих. А меж­ду тем, они спе­шат, либо наме­ре­ва­ясь при­вет­ст­во­вать кого-нибудь, кто [вовсе] не соби­ра­ет­ся отве­чать [им], либо сопро­вож­дать или похо­ро­ны неиз­вест­но­го [им] чело­ве­ка, или бес­ко­неч­но тяжу­щих­ся — в суд, или же, зача­стую, помолв­лен­ных — на празд­ник по слу­чаю обру­че­ния, сле­дуя за носил­ка­ми, а в неко­то­рых местах и [соб­ст­вен­но­руч­но] неся их. Затем, воз­вра­ща­ясь домой, [отяг­чён­ные] ненуж­ной уста­ло­стью, они кля­нут­ся, что сами не зна­ют, для чего они ушли и где были, наме­ре­ва­ясь на сле­дую­щий день бро­дить по тем же самым местам.

(5) Итак, вся­кий труд дол­жен быть направ­лен к какой-либо цели, чего-то дости­гать. Не усер­дие тре­во­жит бес­по­кой­ных, но лож­ные пред­став­ле­ния о вещах под­стре­ка­ют без­рас­суд­ных. Ведь они даже не поше­ве­лят­ся без надеж­ды на что-либо: их манит види­мость чего-то, а бес­цель­ность это­го [их] пле­нён­ный ум ясно не обна­ру­жи­ва­ет. (6) Таким же обра­зом каж­до­го из тех, кто выхо­дит [из дому] для уве­ли­че­ния тол­пы, водят по горо­ду ничтож­ные и мало­важ­ные дела, и утрен­ний свет выго­ня­ет [на ули­цу] не знаю­ще­го, чем занять­ся. Он, бес­цель­но оби­вая поро­ги мно­гих, при­вет­ст­ву­ет одно­го за дру­гим всех номен­кла­то­ров⁹², и, выгнан­ный мно­ги­ми, нико­го не может застать дома с бо́льшим трудом, чем само­го себя⁹³.

(7) Из это­го зла про­ис­те­ка­ет дру­гой отвра­ти­тель­ней­ший порок — науш­ни­че­ство, а так­же выис­ки­ва­ние как явно­го, так и скры­то­го и осве­дом­лён­ность о мно­гом, что небез­опас­но ни гово­рить, ни слу­шать.

XIII. (1) Я пола­гаю, что, сле­дуя Демо­кри­ту⁹⁴, я начи­наю так: «Тот, кто захо­чет жить спо­кой­но, пусть не зани­ма­ет­ся мно­го ни част­ны­ми, ни обще­ст­вен­ны­ми дела­ми» — [это], разу­ме­ет­ся, [о том, кто] пре­да­ёт­ся бес­по­лез­но­му. Ведь если есть необ­хо­ди­мость, то и в лич­ном, и в обще­ст­вен­ном плане нуж­но зани­мать­ся не толь­ко мно­гим, но бес­чис­лен­ным; когда же ника­кой обще­при­ня­тый долг нас не при­зы­ва­ет, сле­ду­ет ста­вить пре­дел делам. (2) Ведь тот, кто зани­ма­ет­ся мно­гим, часто даёт судь­бе власть над собой, кото­рую без­опас­нее все­го испы­ты­вать ред­ко, а впро­чем, все­гда иметь её в виду и нико­им обра­зом не льстить себе надеж­дой на её вер­ность: «Я отправ­люсь в пла­ва­ние, — раз­ве толь­ко что-нибудь слу­чит­ся» и «Я ста­ну пре­то­ром, — раз­ве толь­ко что-нибудь поме­ша­ет» и «Мне подой­дёт тор­гов­ля, — раз­ве толь­ко что-нибудь при­клю­чит­ся».

(3) Вот поче­му мы можем ска­зать, что у муд­ре­ца ниче­го не про­ис­хо­дит вопре­ки ожи­да­нию. Мы [счи­та­ем, что] он ограж­дён не от люд­ских несча­стий, а от заблуж­де­ний: у него всё слу­ча­ет­ся в соот­вет­ст­вии не с его жела­ни­я­ми, а пред­по­ло­же­ни­я­ми. В осо­бен­но­сти же он пред­видит, что что-то может про­ти­во­дей­ст­во­вать его замыс­лам. Без сомне­ния, скорбь из-за обма­ну­тых жела­ний не столь тягост­но пора­жа­ет ту душу, кото­рой не при всех обсто­я­тель­ствах мож­но было обе­щать успех⁹⁵.

XIV. (1) Так­же и мы долж­ны быть гиб­ки­ми, чтобы не слиш­ком при­вы­кать к чему-то опре­де­лён­но­му; чтобы не идти туда, куда нас может при­ве­сти слу­чай; чтобы не испы­ты­вать стра­ха из-за пере­мен [в сво­их] пла­нах или поло­же­нии, лишь бы нас не обу­я­ла пере­мен­чи­вость, порок, враж­деб­ней­ший покою. Ведь и посто­ян­ство неиз­беж­но может быть мучи­тель­ным и горест­ным для того, у кого судь­ба часто что-нибудь отни­ма­ет, — пере­мен­чи­вость же, нигде себя не огра­ни­чи­ваю­щая, гораздо тягост­нее. То и дру­гое враж­деб­но без­мя­теж­но­сти: и не уметь ниче­го изме­нить, и ни в чём не про­яв­лять тер­пе­ния.

(2) При всех обсто­я­тель­ствах душа долж­на от все­го внеш­не­го обра­тить­ся к самой себе: пусть наде­ет­ся на себя, раду­ет­ся себе, созер­ца­ет своё, пусть укло­ня­ет­ся, насколь­ко воз­мож­но, от чуж­до­го и при­бли­жа­ет­ся к самой себе, пусть не ощу­ща­ет потерь и даже небла­го­при­ят­ное при­ни­ма­ет снис­хо­ди­тель­но.

(3) Наш Зенон, после того как сооб­щи­ли о кораб­ле­кру­ше­нии и он узнал, что всё его иму­ще­ство погиб­ло, ска­зал: «Судь­ба пре­до­став­ля­ет мне воз­мож­ность более бес­пре­пят­ст­вен­но зани­мать­ся фило­со­фи­ей».

Фило­со­фу Фео­до­ру⁹⁶ тиран гро­зил смер­тью, и даже без погре­бе­ния⁹⁷: «Ты можешь так решить, — ска­зал фило­соф. — Мера [моей] кро­ви в тво­ей вла­сти; что же каса­ет­ся погре­бе­ния, о ты, глу­пец, ты счи­та­ешь, что для меня име­ет зна­че­ние, поверх зем­ли или под ней буду я истле­вать».

(4) Кан Юлий⁹⁸, муж необы­чай­но вели­кий, вос­хи­ще­нию кото­рым не меша­ет даже то, что он родил­ся в наше вре­мя, дол­го спо­рил с Гаем, и после того как этот Фала­рид⁹⁹ ска­зал ему вслед: «Не слиш­ком тешь себя пустой надеж­дой, я при­ка­зал тебя каз­нить», отве­тил: «Весь­ма бла­го­да­рен, импе­ра­тор». Я в разду­мье [отно­си­тель­но того], что́ он имел в виду. (5) Ведь мне мно­гое при­хо­дит в голо­ву. Хотел ли он выска­зать свою обиду и пока­зать, насколь­ко вели­ка жесто­кость [Гая], если [даже] смерть явля­ет­ся бла­го­де­я­ни­ем? Или он пори­цал Гая за [его] обыч­ное безу­мие? Ведь выра­жа­ли бла­го­дар­ность даже те, дети кото­рых были каз­не­ны, и те, иму­ще­ство кото­рых было отня­то. Или он охот­но при­нял [смерть] — как сво­бо­ду? Что бы ни было, отве­тил он с боль­шим муже­ст­вом. (6) Кто-нибудь ска­жет: «После это­го Гай мог при­ка­зать ему жить». Кан это­го не опа­сал­ся. Ему была извест­на надеж­ность подоб­ных при­ка­зов Гая. Веришь ли, остаю­щи­е­ся до каз­ни десять дней он про­вёл без вся­ко­го вол­не­ния? [Про­сто] неве­ро­ят­но, что́ этот чело­век гово­рил, что́ он делал, насколь­ко был спо­ко­ен. (7) Он играл в камеш­ки¹⁰⁰, когда цен­ту­ри­он¹⁰¹, ведя за собой тол­пу обре­чён­ных на казнь, при­ка­зал так­же соби­рать­ся и ему. Тогда он сосчи­тал камеш­ки и ска­зал сво­е­му това­ри­щу: «Смот­ри, как бы после моей смер­ти ты не стал выду­мы­вать, что выиг­рал». И затем, обра­ща­ясь к цен­ту­ри­о­ну, доба­вил: «Ты будешь свиде­те­лем, что у меня одним камеш­ком боль­ше». Ты пола­га­ешь, Кан [дей­ст­ви­тель­но] был занят игрой? Он насме­хал­ся [над сво­им пала­чом].

(8) Скор­бью были охва­че­ны дру­зья, кото­рым пред­сто­я­ло поте­рять тако­го чело­ве­ка: «Поче­му вы печаль­ны? — спро­сил он. — Вы ста­ра­е­тесь выяс­нить, бес­смерт­ны ли души: я [это] ско­ро узна́ю». До само­го сво­его кон­ца он не пере­ста­вал доис­ки­вать­ся исти­ны и соб­ст­вен­ную смерть хотел сде­лать пред­ме­том иссле­до­ва­ния.

(9) Его сопро­вож­дал при­став­лен­ный к нему фило­соф, и уже неда­ле­ко был холм, на кото­ром Цеза­рю как наше­му богу при­но­си­лись еже­днев­ные жерт­вы. «О чём же, Кан, — спро­сил фило­соф, — ты раз­мыш­ля­ешь теперь? Какие мыс­ли тебя зани­ма­ют?» «В этот быст­ро­теч­ней­ший миг, — отве­тил Кан, — я решил выяс­нить, ощу­тит ли душа свой уход». И он обе­щал, в слу­чае если ему удаст­ся что-нибудь узнать, обой­ти [каж­до­го из] дру­зей и объ­яс­нить им, како­во [в это вре­мя] состо­я­ние души.

(10) Вот [какое] спо­кой­ст­вие в столь бед­ст­вен­ном поло­же­нии! Вот достой­ная веч­но­сти душа, кото­рая исполь­зу­ет свою гибель для дока­за­тель­ства исти­ны, кото­рая, стоя на той послед­ней сту­пе­ни, обра­ща­ет­ся с рас­спро­са­ми к ухо­дя­ще­му духу, и не толь­ко вплоть до самой смер­ти, но даже после смер­ти что-то позна­ёт: никто не фило­соф­ст­во­вал доль­ше! Не ско­ро забу­дут вели­ко­го чело­ве­ка, и гово­рить о нём нуж­но с любо­вью: мы наве­ки сохра­ним тебя в сво­ей памя­ти¹⁰², бла­го­род­ней­ший чело­век, вели­кая жерт­ва зло­де­я­ния Гая!

XV. (1) Но нисколь­ко не при­но­сит поль­зы устра­не­ние пово­дов для лич­ной скор­би. Ведь ино­гда овла­де­ва­ет нена­висть к роду чело­ве­че­ско­му, и пред­ста­ёт такое мно­же­ство удач­ли­вых него­дя­ев, вся­кий раз когда поду­ма­ешь, сколь ред­ка чест­ность, сколь неве­до­мо [нам] бес­ко­ры­стие и едва ли когда-нибудь, кро­ме тех слу­ча­ев, когда [это] выгод­но, [зна­ко­ма нам] вер­ность. Вызы­ва­ют так­же отвра­ще­ние как выго­ды, так и поте­ри из-за необуздан­ных жела­ний, и често­лю­бие, не сдер­жи­ваю­щее себя уже до такой сте­пе­ни, что «бли­ста­ет» в [сво­ём] без­обра­зии. [Тогда] душа погру­жа­ет­ся во мрак, и как после нис­про­вер­же­ния доб­ро­де­те­ли, на кото­рую невоз­мож­но наде­ять­ся и к кото­рой бес­по­лез­но обра­щать­ся, [нас] объ­ем­лет тьма.

(2) Таким обра­зом, мы долж­ны стре­мить­ся к тому, чтобы все поро­ки тол­пы каза­лись нам не нена­вист­ны­ми, а смеш­ны­ми, [к тому, чтобы] под­ра­жать ско­рее Демо­кри­ту¹⁰³, неже­ли Герак­ли­ту¹⁰⁴. Ведь этот [послед­ний], вся­кий раз как обра­щал­ся к обще­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, про­ли­вал слё­зы, тот [же] сме­ял­ся¹⁰⁵. Это­му всё то, чем мы зани­ма­ем­ся, каза­лось тяжё­лым трудом, тому — вздо­ром. Итак, нуж­но всё смяг­чать и пере­но­сить тер­пе­ли­во: бла­го­ра­зум­нее насме­хать­ся над жиз­нью, неже­ли отча­и­вать­ся.

(3) Учти так­же, что бо́льшую услу­гу чело­ве­че­ству ока­зы­ва­ет тот, кто сме­ёт­ся над тем, по пово­ду чего дру­гой горю­ет: тот не пере­ста­ёт наде­ять­ся на бла­го, этот же нера­зум­но отча­и­ва­ет­ся в том, что́, по его мне­нию, невоз­мож­но испра­вить. Если пораз­мыс­лить обо всём, то [мож­но заклю­чить, что] не сдер­жи­вать сме­ха — это свой­ство более вели­кой души, по срав­не­нию с той, кото­рая отве­ча­ет сле­за­ми даже на лег­чай­шие пере­жи­ва­ния и не извле­ка­ет из тако­го устрой­ства [чело­ве­че­ской жиз­ни] ниче­го зна­чи­тель­но­го, ниче­го серь­ёз­но­го и даже ниче­го достой­но­го сожа­ле­ния.

(4) Пусть каж­дый пред­ста­вит себе по отдель­но­сти всё то, из-за чего мы раду­ем­ся и гру­стим, и [тогда] он пой­мёт, что исти­на заклю­ча­ет­ся в сле­дую­щих сло­вах Био­на: все заня­тия людей подоб­ны неза­вер­шён­ным делам, и их жизнь не более без­упреч­на или стро­га, неже­ли не из чего не выте­каю­щее начи­на­ние.

(5) Но луч­ше спо­кой­но вос­при­ни­мать обще­ст­вен­ные нра­вы и чело­ве­че­ские поро­ки и не впа­дать ни в смех, ни в слё­зы. Ведь мучить­ся из-за чужих зол — зна­чит быть веч­но несчаст­ным, радо­вать­ся же чужим бедам — удо­воль­ст­вие бес­че­ло­веч­ное, подоб­но тому как пла­кать и при­да­вать сво­е­му лицу выра­же­ние печа­ли, ибо кто-то хоро­нит дочь, — зна­чит про­яв­лять бес­по­лез­ное чело­ве­ко­лю­бие.

(6) Так­же и тебе в сво­их бедах сле­ду­ет вести себя так, чтобы воздать печа­ли столь­ко, сколь­ко тре­бу­ет она, а не обы­чай. Ведь мно­гие льют слё­зы, чтобы выста­вить их напо­каз, и их гла­за быва­ют сухи вся­кий раз, как зри­те­ли отсут­ст­ву­ют: они пола­га­ют, что постыд­но не пла­кать [тогда], когда [это] дела­ют все. До такой сте­пе­ни глу­бо­ко уко­ре­ни­лось это зло — зави­сеть от чужо­го мне­ния, что даже есте­ствен­ней­шая вещь — скорбь ста­ла при­твор­ной¹⁰⁶.

XVI. (1) Далее сле­ду­ет обра­тить вни­ма­ние на то, что обык­но­вен­но по всей спра­вед­ли­во­сти слу­жит источ­ни­ком огор­че­ния и ввер­га­ет в бес­по­кой­ство, а имен­но: исход [жиз­ни] бла­го­род­ных людей печа­лен: так, напри­мер, Сократ вынуж­да­ет­ся уме­реть в тюрь­ме¹⁰⁷, Рути­лий¹⁰⁸ — жить в ссыл­ке, Пом­пей и Цице­рон — гнуть шею перед сво­и­ми кли­ен­та­ми¹⁰⁹, зна­ме­ни­тый Катон¹¹⁰, живое вопло­ще­ние доб­ро­де­те­лей, зака­лы­ва­ясь мечом, — откры­то бро­сать вызов одно­вре­мен­но и от сво­его име­ни, и от име­ни рес­пуб­ли­ки. И надо тер­зать­ся [по пово­ду того], что судь­ба разда­ёт столь неспра­вед­ли­вые награ­ды; на что же теперь смо­жет наде­ять­ся каж­дый для себя, когда он видит, что достой­ней­шие пре­тер­пе­ва­ют наи­худ­шее?

(2) Итак, что же? Рас­смот­ри, каким обра­зом каж­дый из них пере­нёс [свои беды], и если они были сме­лы, поза­видуй их про­слав­лен­но­му муже­ству. Если же они погиб­ли мало­душ­но и трус­ли­во, то не сто­ит и гово­рить о поте­ре¹¹¹. Или они достой­ны того, чтобы ты вос­хи­щал­ся их доб­ле­стью, или не заслу­жи­ва­ют, чтобы ты сожа­лел об их мало­ду­шии. Ведь что же постыд­нее того, если вели­чай­шие мужи сво­ей муже­ст­вен­ной гибе­лью спо­соб­ст­ву­ют появ­ле­нию роб­ких [людей]? (3) Давай­те навсе­гда про­сла­вим достой­но­го похвал и ска­жем: тем муже­ст­вен­нее, тем счаст­ли­вее ты, [кто] избе­жал него­дя­ев, несча­стий, зави­сти, болез­ни, ускольз­нул от тюрь­мы. Кажет­ся, что пред бога­ми ты не [толь­ко] не досто­ин пла­чев­ной уча­сти, но [даже] не заслу­жи­ва­ешь [того], чтобы отныне судь­ба мог­ла тебе что-либо [при­чи­нить]. К усколь­заю­щим же [от неё] и в самой смер­ти огляды­ваю­щим­ся на жизнь долж­на быть при­ме­не­на сила.

(4) Я не буду опла­ки­вать нико­го: ни радую­ще­го­ся, ни скор­бя­ще­го: тот осу­шил мои слё­зы сам, этот сво­и­ми сле­за­ми дока­зы­ва­ет, что недо­сто­ин ника­ких [слёз]. Я ста­ну опла­ки­вать Гер­ку­ле­са¹¹², так как он сго­рел живьём, или Регу­ла¹¹³, так как он был прон­зён мно­же­ст­вом гвоздей, или Като­на¹¹⁴, так как он воз­об­но­вил свои раны. Все они за ничтож­ный отре­зок вре­ме­ни обре­ли путь в веч­ность и уми­рая при­шли к бес­смер­тию.

XVII. (1) Суще­ст­ву­ет и дру­гая нема­ло­важ­ная при­чи­на для бес­по­кой­ства — если ты будешь бояз­ли­во при­тво­рять­ся и ни в чём не про­яв­лять есте­ствен­но­сти, како­ва жизнь мно­гих, лжи­вая и постро­ен­ная на види­мо­сти.

Ведь муча­ют посто­ян­ное наблюде­ние за самим собой и страх быть заме­чен­ным в отступ­ле­нии от обыч­но­го, и мы нико­гда не избав­ля­ем­ся от тре­во­ги при мыс­ли о том, что нас столь­ко раз оце­ни­ва­ют, сколь­ко раз на нас смот­рят. Ибо, с одной сто­ро­ны, слу­ча­ет­ся мно­гое, что обна­ру­жи­ва­ет [наши истин­ные цели] про­тив [нашей] воли, а с дру­гой, — пусть и хоро­шо уда­ёт­ся столь вели­кая осто­рож­ность в отно­ше­нии само­го себя, одна­ко не без­мя­теж­на и без­ра­дост­на жизнь посто­ян­но нося­щих мас­ку.

(2) А сколь­ко удо­воль­ст­вия при­но­сит непод­дель­ная и сама по себе бес­хит­рост­ная про­стота, ниче­го сво­им поведе­ни­ем не скры­ваю­щая! Одна­ко и такая жизнь, если для всех всё откры­то, под­вер­га­ет­ся опас­но­сти пре­зре­ния. Ибо есть такие [люди], кото­рые с пре­не­бре­же­ни­ем отвер­га­ют всё то, к чему они под­хо­дят бли­же.

Но не суще­ст­ву­ет опас­но­сти для доб­ро­де­те­ли, будучи на гла­зах, утра­тить цен­ность: луч­ше быть пре­зи­рае­мым из-за про­стоты, чем испы­ты­вать муче­ния из-за посто­ян­но­го при­твор­ства. Одна­ко давай­те в [этом] деле соблюдать меру: суще­ст­ву­ет боль­шая раз­ни­ца, живёшь ли ты про­сто или бес­печ­но.

(3) Вре­мя от вре­ме­ни нуж­но ухо­дить в себя: ведь посто­ян­ное пре­бы­ва­ние сре­ди людей, не похо­жих [на нас], нару­ша­ет наше внут­рен­нее спо­кой­ст­вие¹¹⁵, раз­жи­га­ет стра­сти и бередит всё то, что есть в душе уяз­ви­мо­го и неис­це­лён­но­го. Одна­ко обя­за­тель­но нуж­но соче­тать и чере­до­вать уеди­не­ние и обще­ние: пер­вое вызо­вет у нас потреб­ность в людях, вто­рое — в нас [самих], и одно будет лекар­ст­вом от дру­го­го. Нена­висть к тол­пе будет исце­лять­ся оди­но­че­ст­вом, отвра­ще­ние к оди­но­че­ству — тол­пой.

(4) И нель­зя все­гда дер­жать душу в посто­ян­ном напря­же­нии, но нуж­но отвле­кать­ся для раз­вле­че­ний. Сократ не сты­дил­ся играть с детьми; Катон, утом­лён­ный обще­ст­вен­ны­ми забота­ми, тешил душу вином¹¹⁶; Сци­пи­он¹¹⁷, этот три­ум­фа­тор и сол­дат, пля­сал, не слиш­ком изне­жи­вая себя, как теперь в обы­чае у людей, сама поход­ка кото­рых рас­слаб­ле­на даже боль­ше, чем у жен­щин, но [пля­сал] так, как во вре­мя игр и празд­ни­ков энер­гич­но отпля­сы­ва­ли обык­но­вен­но зна­ме­ни­тые древ­ние мужи без бояз­ни потер­петь ущерб, и даже на гла­зах у сво­их вра­гов.

(5) Нуж­но давать отдых душе: отдох­нув, она станет здо­ро­вее и бод­рее. Как от пло­до­нос­ных полей не сле­ду­ет тре­бо­вать [посто­ян­но­го уро­жая], так как, если им нико­гда не давать отды­ха, их пло­до­ро­дие быст­ро исто­щит­ся¹¹⁸, так и силы души над­ло­мит посто­ян­ный труд. После неболь­шо­го рас­слаб­ле­ния и отды­ха душа вновь обре­тёт силы.

Неуто­ми­мый труд души ста­но­вит­ся источ­ни­ком неко­е­го оту­пе­ния и вяло­сти.

(6) Люди не устрем­ля­лись бы к заба­вам и раз­вле­че­ни­ям с такой стра­стью, если бы они не достав­ля­ли неко­е­го есте­ствен­но­го удо­воль­ст­вия. Но частое зло­употреб­ле­ние ими лишит душу вся­кой твёр­до­сти и силы. Ведь и сон необ­хо­дим для под­креп­ле­ния, одна­ко если он будет длить­ся без пере­ры­ва день и ночь, то это будет смерть. Боль­ша́я раз­ни­ца, остав­ля­ешь ли ты что-нибудь [на вре­мя] или пре­кра­ща­ешь [совер­шен­но].

(7) Созда­те­ли зако­нов уста­но­ви­ли празд­нич­ные дни, чтобы люди при­нуж­да­лись к весе­лью офи­ци­аль­но, как бы про­ти­во­по­став­ляя тру­ду необ­хо­ди­мую уме­рен­ность. И неко­то­рые вели­кие мужи, как я ска­зал, устра­и­ва­ли себе еже­ме­сяч­ные празд­ни­ки в опре­де­лён­ные дни; неко­то­рые [же] каж­дый день дели­ли меж­ду отды­хом и трудом. Мож­но упо­мя­нуть, напри­мер, Ази­ния Пол­ли­о­на¹¹⁹ (вели­ко­го ора­то­ра), кото­ро­го ника­кое дело доль­ше 4 часов попо­лу­дни не удер­жи­ва­ло. Он даже писем после это­го часа не читал, чтобы не воз­ник­ло каких-нибудь новых хло­пот, но за весь день отво­дил для отды­ха эти два часа¹²⁰. Неко­то­рые отды­ха­ли в середине дня и на допо­лу­ден­ное вре­мя откла­ды­ва­ли какое-либо более лёг­кое заня­тие. Так­же и наши пред­ки запре­ща­ли вно­сить в сенат новое пред­ло­же­ние после 4 часов попо­лу­дни. Сол­да­ты рас­пре­де­ля­ют кара­уль­ные служ­бы¹²¹, и сво­бод­на от повин­но­стей ночь у тех, кто воз­вра­ща­ет­ся из похо­да.

(8) Надо забо­тить­ся о душе и вре­мя от вре­ме­ни давать ей отдых, кото­рый слу­жил бы ей пищей для под­дер­жа­ния сил. Кро­ме того, нуж­но про­гу­ли­вать­ся на широ­ких буль­ва­рах, чтобы под откры­тым небом и на воль­ном возду­хе дух обо­га­щал­ся и воз­вы­шал­ся. Ино­гда езда и ходь­ба, пере­ме­на мест, зва­ный обед и более или менее обиль­ное питьё вдох­нут [в душу] бод­рость. Под­час нуж­но дохо­дить даже до опья­не­ния, но так, чтобы оно не уни­что­жи­ло нас, а сми­ри­ло. Ведь оно раз­го­ня­ет заботы, потря­са­ет душу до самых глу­бин и исце­ля­ет как от неко­то­рых болез­ней, так и от скор­би. И не из-за свое­во­лия речи изо­бре­та­тель вина был назван Либе­ром¹²², но пото­му, что он осво­бож­да­ет душу от раб­ства у забот, охра­ня­ет её, оду­шев­ля­ет и дела­ет её более сме­лой во всех пред­при­я­ти­ях.

(9) Но как [в поль­зо­ва­нии] сво­бо­дой, так и [в употреб­ле­нии] вина полез­на уме­рен­ность. Счи­та­ют, что Солон¹²³ и Арке­си­лай¹²⁴ были склон­ны к вину. Като­на упре­ка­ли в пьян­стве¹²⁵. Вся­кий, кто бро­сит ему такой упрёк, лег­че дока­жет, что этот порок бла­го­при­стой­ный, неже­ли [то, что] Катон досто­ин пре­зре­ния.

Одна­ко не нуж­но зло­употреб­лять этим, чтобы душа не при­об­ре­ла вред­ную при­выч­ку, и всё же ино­гда необ­хо­ди­мо под­стре­кать душу к весё­ло­сти и сво­бо­де и на корот­кое вре­мя отвле­кать­ся от стро­гой воз­дер­жан­но­сти.

(10) Ведь либо мы сле­ду­ем гре­че­ско­му поэту: «Ино­гда и безум­ст­во­вать при­ят­но»¹²⁶, либо Пла­то­ну¹²⁷: «Оши­боч­но [чело­век], вла­де­ю­щий собой, посту­чал­ся в поэ­ти­че­ские две­ри», либо Ари­сто­те­лю: «Не было ни одно­го вели­ко­го ума без при­ме­си безу­мия». Ска­зать что-либо зна­чи­тель­ное, воз­вы­сив­шись над осталь­ны­ми, спо­со­бен лишь потря­сён­ный дух.

(11) Когда он пре­зрел повсе­днев­ное и обы­ден­ное и в свя­щен­ном вдох­но­ве­нии под­нял­ся над все­ми, тогда толь­ко воз­ве­стил он нечто более или менее вели­кое брен­ны­ми уста­ми. Не может душа достичь ниче­го и уне­стись в заоб­лач­ные выси¹²⁸, пока она не вышла за пре­де­лы себя¹²⁹; ей над­ле­жит укло­нить­ся от обыч­но­го, воз­вы­сить­ся и, заку­сив уди­ла, увлечь сво­его руко­во­ди­те­ля, ведя [его] туда, куда он устра­шил­ся бы взой­ти само­сто­я­тель­но.

(12) У тебя есть, дра­жай­ший Серен, то, посред­ст­вом чего мож­но сохра­нить без­мя­теж­ность и вос­ста­но­вить её; то, что про­ти­во­дей­ст­ву­ет под­кра­ды­ваю­щим­ся поро­кам; одна­ко ты дол­жен знать, что для обе­ре­гаю­щих [столь] непроч­ное досто­я­ние ника­кое из этих [средств] не явля­ет­ся доста­точ­но надёж­ным, если колеб­лю­щу­ю­ся душу не окру­жа­ет рев­ност­ная и неусып­ная забота.