Аксиох

Тема диа­ло­га — бес­смер­тие души. Сокра­та, когда он шел в гим­на­сий в Кино­сар­ге, позвал Кли­ний к сво­е­му уми­раю­ще­му отцу Аксио­ху для уте­ше­ний и настав­ле­ний. Сократ, рисуя Аксио­ху счаст­ли­вую жизнь души пра­вед­но­го чело­ве­ка (а тако­вым мыс­лит­ся Аксиох) сре­ди душ муд­ре­цов, в хоро­во­дах и пирах, успо­ка­и­ва­ет боль­но­го, кото­рый не толь­ко пере­ста­ет боять­ся смер­ти, но даже начи­на­ет жаж­дать ее при­бли­же­ния. Здесь явно ощу­ща­ют­ся нео­пла­то­ни­че­ские, эпи­ку­рей­ские и стои­че­ские моти­вы. Дей­ст­вие, види­мо, про­ис­хо­дит в 406 г. после гибе­ли афин­ских стра­те­гов (см. 368d).

St. III,
364Сократ. Я отпра­вил­ся в Кино­сарг, и, когда подо­шел к Илис­су¹, вне­зап­но донес­ся чей-то крик: «Сократ, Сократ!» Я обер­нул­ся, посмот­рел в ту сто­ро­ну, откуда кри­ча­ли, и увидел Кли­ния, сына Аксио­ха, спе­ша­ще­го по направ­ле­нию к источ­ни­ку Кал­ли­рои вме­сте с Дамо­ном, музы­кан­том, и Хар­мидом, сыном Глав­ко­на²: пер­вый из них был его учи­тель музы­ки, вто­рой же — его сото­ва­рищ, влюб­лен­ный в него и им люби­мый. bЧтобы нам поско­рее сой­тись вме­сте, я решил пой­ти им навстре­чу. Кли­ний, запла­кан­ный, мне ска­зал: «Мой Сократ, сей­час самая пора обна­ру­жить ту муд­рость, что́ тебе посто­ян­но при­пи­сы­ва­ет мол­ва. Отец мой неко­то­рое вре­мя тому назад вне­зап­но зане­мог, вид­но, наста­ет конец его жиз­ни, и он мучи­тель­но пере­но­сит свое уми­ра­ние, хотя преж­де вышу­чи­вал тех, кто стра­шит­ся смер­ти, даря их спо­кой­ной усмеш­кой. cПоди успо­кой его уве­ще­ва­ни­ем, как ты при­вык, дабы он без сте­на­ний пошел навстре­чу судь­бе, а я бы, как и во всем осталь­ном, выпол­нил свой сынов­ний долг». «Но, мой Кли­ний, ты не про­га­да­ешь со мной ни в одном спра­вед­ли­вом деле, осо­бен­но коли взы­ва­ешь к мое­му бла­го­че­стию. Поспе­шим же: если поло­же­ние тако­во, тре­бу­ет­ся быст­ро­та дей­ст­вий».

Кли­ний. Ему станет лег­че при одном взгляде на тебя, мой Сократ. Уже не раз слу­ча­лось ему оправ­лять­ся от при­сту­па.

dМы поспеш­но дви­ну­лись вдоль сте­ны к Ито­ний­ским воротам (он жил непо­да­ле­ку от них, 365око­ло сте­лы Ама­зо­нок)³ и заста­ли его уже собрав­шим­ся с сила­ми и окреп­шим телес­но, одна­ко сла­бым душев­но и весь­ма нуж­даю­щим­ся в уте­ше­нии: он часто вска­ки­вал, испус­кал сто­ны, пла­ча и всплес­ки­вая рука­ми. Увидев его, я мол­вил: «Аксиох, что это зна­чит? Где твоя преж­няя само­уве­рен­ность, посто­ян­ные похва­лы муже­ству и неска­зан­ная храб­рость? Ты похож на трус­ли­во­го бор­ца, выка­зав­ше­го себя достой­ным в гим­на­си­ях, но остав­ше­го­ся поза­ди в состя­за­ни­ях. bЧто же, раз­ве ты, чело­век столь пре­клон­но­го воз­рас­та, вос­при­им­чи­вый к рас­суж­де­ни­ям, и вдо­ба­вок афи­ня­нин, не в состо­я­нии как сле­ду­ет усво­ить при­ро­ду вещей и понять, что жизнь — это вре­мен­ное палом­ни­че­ство (изби­тая мысль, кото­рую твер­дят всем) и что долг наш, — над­ле­жа­щим обра­зом про­де­лав свой путь, бод­ро, без слез и сте­на­ний, встре­тить свою судь­бу? А вот такая сла­бость и цеп­ля­нье за жизнь — это, надо счи­тать, при­ста­ло мла­ден­цу, но не чело­ве­ку зре­ло­го ума».

cАксиох. Прав­да твоя, Сократ, мне кажет­ся, ты гово­ришь вер­но. Уж не знаю как, но по мере мое­го при­бли­же­ния к ужас­но­му все пре­вос­ход­ные и муже­ст­вен­ные речи неза­мет­но уле­ту­чи­ва­ют­ся и теря­ют свой вес, а вме­сто них посе­ля­ет­ся страх, измен­чи­во тер­заю­щий ум и под­ска­зы­ваю­щий мне, что если я ока­жусь лишен­ным это­го све­та и этих благ, то буду лежать где-то незри­мый и без­вест­ный, погре­бен­ный в зем­ле, гния и пре­вра­ща­ясь в чер­вей и ноч­ных чудо­вищ.

dСократ. Но ведь ты, мой Аксиох, непо­сле­до­ва­тель­но и опро­мет­чи­во свя­зы­ва­ешь чув­ство с утра­той чувств и про­ти­во­ре­чишь сам себе и в сло­вах и в поступ­ках. Ты не при­ни­ма­ешь во вни­ма­ние, что одно­вре­мен­но сету­ешь по пово­ду буду­щей поте­ри чув­ст­ви­тель­но­сти и печа­лишь­ся о сво­ем гни­е­нии и утра­те радо­стей — так, как если бы ты, уми­рая, всту­пал в дру­гую жизнь, а не в область пол­ной нечув­ст­ви­тель­но­сти, похо­жей на ту, что быва­ет у нас до рож­де­ния. Подоб­но тому как в прав­ле­ние Дра­кон­та или Кли­сфе­на⁴ тебя не мог­ло кос­нуть­ся ничто дур­ное, ибо ты, кото­ро­го это мог­ло бы касать­ся, еще не жил на све­те, точ­но так же ничто не кос­нет­ся тебя после тво­ей кон­чи­ны, eведь тебя, кото­ро­го это мог­ло бы кос­нуть­ся, уже не будет. А пото­му отбрось весь этот вздор и поду­май о том, что все твои свя­зи вне­зап­но рас­торг­нут­ся и, когда душа водво­рит­ся в подо­баю­щее ей место, тело, остав­ше­е­ся без нее, зем­ле­по­доб­ное и нера­зум­ное, не будет уже чело­ве­ком. Мы — это душа, бес­смерт­ное суще­ство, запер­тое в под­вер­жен­ном гибе­ли узи­ли­ще⁵. 366Оби­тель эту при­ро­да дала нам по при­чине суще­го зла, и радо­сти наши в ней быва­ют поверх­ност­ны, лег­ко­вес­ны и сопря­же­ны с мно­го­чис­лен­ны­ми стра­да­ни­я­ми, печа­ли же пол­но­вес­ны, дли­тель­ны и лише­ны при­ме­си радо­сти. А болез­ни, вос­па­ле­ния орга­нов чувств и про­чие внут­рен­ние неду­ги, кои душа, рас­се­ян­ная в порах наше­го тела, чув­ст­ву­ет поне­во­ле, застав­ля­ют ее страст­но стре­мить­ся к небес­но­му, род­ст­вен­но­му ей эфи­ру и жаж­дать тамош­не­го обра­за жиз­ни, небес­ных хоро­во­дов, стре­мить­ся к ним. Так что уход из жиз­ни есть не что иное, как заме­на неко­е­го зла бла­гом.

bАксиох. Но, мой Сократ, если ты счи­та­ешь жизнь злом, поче­му ты в ней оста­ешь­ся? Ты ведь мыс­ли­тель, пре­вос­хо­дя­щий нас, боль­шин­ство, умом!

Сократ. Аксиох, ты непра­виль­но обо мне судишь и дума­ешь отно­си­тель­но меня, как и афин­ская чернь, буд­то если я любо­зна­те­лен и скло­нен к иссле­до­ва­нию вещей, зна­чит, я что-то знаю. Я же могу толь­ко молить богов о том, чтобы иметь самые общие поня­тия, настоль­ко далек я от избы­точ­ных зна­ний. То, что я тебе гово­рю, — это отзву­ки речей муд­ре­ца Про­ди­ка; cодно из это­го куп­ле­но за пол­драх­мы, дру­гое — за две, третье — за четы­ре, ведь муж этот ниче­му не учит даром, но у него все­гда на устах изре­че­ние Эпи­хар­ма:

А намед­ни, высту­пая с пока­за­тель­ной речью у Кал­лия, сына Гип­по­ни­ка⁷, он так обри­со­вал жизнь, что я едва не пере­черк­нул свое соб­ст­вен­ное суще­ст­во­ва­ние, и с той поры, Аксиох, душа моя томит­ся по смер­ти.

Аксиох. Но что же он гово­рил?

dСократ. Я рас­ска­жу тебе, что при­пом­ню. Он гово­рил: «Какой воз­раст сво­бо­ден от тягот и печа­лей? Не пла­чет ли мла­де­нец с пер­во­го мига рож­де­ния, начи­ная свою жизнь с муки? В самом деле, его не обхо­дит ни одна печаль, наобо­рот, он стра­да­ет и от нуж­ды, и от сту­жи или жары либо побо­ев, при­чем не уме­ет и сло­ва про­ле­пе­тать о сво­их стра­да­ни­ях, но лишь рыда­ет, и это рыда­ние — един­ст­вен­ный знак его неудо­воль­ст­вия. Когда же ему испол­ня­ет­ся седь­мой год, он, пре­тер­пев уже мно­го невзгод, попа­да­ет в руки тира­нов-настав­ни­ков, учи­те­лей грам­ма­ти­ки и гим­на­сти­ки, eа по мере взрос­ле­ния его окру­жа­ет целая тол­па пове­ли­те­лей — цени­те­ли поэ­зии, гео­мет­ры, масте­ра воин­ско­го дела. После того как его вно­сят в спис­ки эфе­бов, страх одоле­ва­ет его еще пуще: здесь и Ликей, 367и Ака­де­мия, и гим­на­си­че­ское началь­ство, и роз­ги, и бес­чис­лен­ные дру­гие беды, и за любым уси­ли­ем под­рост­ка над­зи­ра­ют вос­пи­та­те­ли и выбор­ные лица от аре­о­па­га, при­смат­ри­ваю­щие за юно­ша­ми⁸. Когда же моло­дой чело­век избав­ля­ет­ся от всех этих пове­ли­те­лей, под­кра­ды­ва­ют­ся и вста­ют во весь рост заботы и раз­мыш­ле­ния, какой избрать жиз­нен­ный путь; и перед лицом этих более позд­них труд­но­стей — всех этих сра­же­ний, непре­рыв­ных состя­за­ний и уве­чий — дет­ские заботы кажут­ся несерь­ез­ны­ми, попро­сту пуга­ла­ми для мла­ден­цев. bА потом неза­мет­но под­сту­па­ет ста­рость, и к ее вре­ме­ни в нашем есте­стве скап­ли­ва­ет­ся все тлен­ное и неиз­ле­чи­мое; так что если кто не рас­ста­нет­ся поско­рее с жиз­нью, как до́лжно, то при­ро­да, подоб­но мелоч­ной ростов­щи­це, живу­щей про­цен­та­ми, берет в залог зре­ние или слух, а часто и то и дру­гое. И даже если кто это выдер­жит, все рав­но он быва­ет над­лом­лен, изну­рен, изу­ве­чен. Иные, прав­да, в ста­ро­сти очень креп­ки, одна­ко по сво­е­му уму они сно­ва дети⁹. Боги, ведая эти при­род­ные свой­ства людей, поско­рее заби­ра­ют из жиз­ни тех, кого они высо­ко чтут. cК при­ме­ру, когда Ага­мед и Тро­фо­ний, воз­двиг­шие свя­ти­ли­ще Пифий­ско­му богу, взмо­ли­лись, про­ся его о наи­луч­шей доле, они усну­ли и боль­ше не вста­ли¹⁰. Точ­но так же жре­цы арги­вской Геры, когда их мать попро­си­ла для них у боги­ни награ­ды за их бла­го­че­стие — за то, что они, когда запазды­ва­ла упряж­ка, сами наде­ли на себя сбрую и повлек­ли в храм свою мать, — умер­ли в ночь после этой молит­вы¹¹. dДол­го при­шлось бы изла­гать сло­ва поэтов, пою­щих о жиз­ни в поэ­мах, отме­чен­ных печа­тью боже­ст­вен­но­сти, и пока­зы­вать, как сету­ют они на эту жизнь. При­ве­ду лишь рече­ние одно­го из них, само­го заме­ча­тель­но­го:

А так­же:

368И что гово­рит он об Амфи­а­рае?

А как ты нахо­дишь того, кто сове­ту­ет “опла­ки­вать мла­ден­ца, что всту­па­ет в юдоль бед?”»¹⁵

Но доволь­но. Я кон­чаю, чтобы не затя­ги­вать вопре­ки обе­ща­нию этот пере­чень поэтов. В самом деле, какой образ жиз­ни или какое избран­ное кем-то ремес­ло не под­вер­га­ют­ся позд­нее наре­ка­ни­ям и не вызы­ва­ют у чело­ве­ка сето­ва­ний по пово­ду сво­его поло­же­ния? bБро­сим ли мы взгляд на ремес­лен­ни­ков и поден­щи­ков, тяж­ко трудя­щих­ся от зари до зари и едва обес­пе­чи­ваю­щих себе про­пи­та­ние, — они пла­чут горь­ки­ми сле­за­ми, и все то вре­мя, когда они не спят, запол­не­но сето­ва­ни­я­ми и при­чи­та­ни­я­ми; возь­мем ли мы море­хо­да, пре­одоле­ваю­ще­го столь­ко опас­но­стей, — он не нахо­дит­ся, как ска­зал Биант, ни сре­ди живых, ни сре­ди мерт­вых¹⁶, ведь назем­ное суще­ство — чело­век, подоб­но амфи­бии, бро­са­ет­ся в море, cпод­вер­гая себя все­воз­мож­ным слу­чай­но­стям. Быть может, при­ят­ное заня­тие зем­леде­лие? А не есть ли оно, как гово­рят, ско­рее неза­жи­ваю­щая гной­ная язва, веч­но даю­щая повод для горя? То разда­ют­ся жало­бы на засу­ху, то на лив­не­вые дожди, то на хлеб­ную ржу или на мед­вя­ную росу от спо­ры­ньи, а то и на чрез­мер­ную жару либо мороз. Ну а высо­ко­чти­мое искус­ство государ­ст­вен­но­го прав­ле­ния (мно­гое уж дру­гое я обхо­жу мол­ча­ни­ем)? Через какие толь­ко оно не про­хо­дит бури, испы­ты­вая радость от все­сотря­саю­щей лихо­рад­ки зако­нов и болез­нен­но пере­жи­вая неуда­чи более тяж­кие, чем десять тысяч смер­тей! dКто может быть счаст­лив, живя для тол­пы, ловя ее одоб­ри­тель­ные при­щел­ки­ва­ния и руко­плес­ка­ния, — игруш­ка наро­да, кото­рую тот про­сто выбра­сы­ва­ет, осви­сты­ва­ет, кара­ет, уби­ва­ет и дела­ет достой­ной состра­да­ния? Ска­жи мне, Аксиох, ты ведь сам государ­ст­вен­ный муж: где умер Миль­ти­ад?¹⁷ Где Феми­стокл?¹⁸ Где Эфи­альт?¹⁹ Где недав­но погиб­шие стра­те­ги?²⁰ В то вре­мя я не поста­вил вопрос на голо­со­ва­ние²¹: мне каза­лось небла­го­род­ным воз­гла­вить бес­ну­ю­щий­ся народ. Но на сле­дую­щий день люди Фера­ме­на и Кал­лик­се­на, выдви­нув eпод­став­ных про­эд­ров, без суда, одним голо­со­ва­ни­ем при­го­во­ри­ли этих мужей к смер­ти, хотя ты 369и Еврип­то­лем²², един­ст­вен­ные сре­ди трид­ца­ти тысяч собрав­ших­ся, пыта­лись их от это­го отго­во­рить.

Аксиох. Да, это так, мой Сократ, и я с той поры стал испы­ты­вать отвра­ще­ние к три­буне ора­то­ра, и ничто не каза­лось мне столь тяж­ким, как управ­ле­ние государ­ст­вом. Это оче­вид­но для тех, кто был в этом деле заме­шан. Ты рас­ска­зы­ва­ешь это так лег­ко, ибо наблюдал собы­тия изда­ле­ка, мы же, испы­тав­шие все на себе, зна­ем точ­нее, что́ было. Народ, мой любез­ный Сократ, небла­го­да­рен, при­ве­ред­лив, жесток, завист­лив и груб, ибо он состо­ит из вся­ко­го сбро­да, из бол­ту­нов и насиль­ни­ков. bТот же, кто водит с ним друж­бу, гораздо более жалок.

Сократ. Но, мой Аксиох, раз ты бла­го­род­ней­шее из зна­ний счи­та­ешь самым ужас­ным из всех, как ста­нем мы рас­це­ни­вать про­чие виды заня­тий? Не сле­ду­ет ли их избе­гать? Кро­ме того, я слы­шал от Про­ди­ка, что смерть не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния ни к живым, ни к умер­шим.

Аксиох. Что ты хочешь этим ска­зать, мой Сократ?

Сократ. Я хочу ска­зать, что к живым она никак не отно­сит­ся, а умер­шие уже не суще­ст­ву­ют. cТаким обра­зом, сей­час она к тебе не име­ет отно­ше­ния, посколь­ку ты еще жив, и, и если что пре­тер­пишь, она тоже тебя не кос­нет­ся, ведь тебя тогда не будет. Итак, печаль твоя тщет­на, ведь она отно­сит­ся к тому, чего нет и не будет: Аксиох опла­ки­ва­ет Аксио­ха, как если бы кто стал пла­кать о Сцил­ле или Кен­тав­ре, како­вые и теперь не име­ют к тебе отно­ше­ния и после тво­ей кон­чи­ны так­же не будут иметь. Ведь страх перед чем-то свой­ст­вен тем, кто жив; как может он быть при­сущ тем, кого нет?

dАксиох. Ты про­из­нес эти сло­ва, руко­вод­ст­ву­ясь ходя­чей пре­муд­ро­стью наше­го вре­ме­ни: из нее про­ис­те­ка­ет вся та вздор­ная бол­тов­ня, кото­рой оглу­ша­ют под­рост­ков. Меня же печа­лит утра­та благ жиз­ни, несмот­ря на шум и блеск тво­их недав­них речей, мой Сократ, более убеди­тель­ных, чем эти послед­ние. Ум мой блуж­да­ет дале­ко и не внем­лет крас­ным сло­вам, они даже вскользь меня не заде­ва­ют; все это — пыш­ные и бле­стя­щие фра­зы, исти­ны же в них нет. Стра­да­ния ведь eне выно­сят софиз­мов и удо­вле­тво­ря­ют­ся лишь тем, что́ спо­соб­но про­ник­нуть в душу.

Сократ. Ты, мой Аксиох, дела­ешь непо­сле­до­ва­тель­ное заклю­че­ние, про­ти­во­по­став­ляя утра­те благ ощу­ще­ние зла и пол­но­стью забы­вая, что ты будешь мертв. 370Чело­ве­ка, лишен­но­го благ, огор­ча­ет ощу­ще­ние зла, про­ти­во­по­лож­ное бла­гу, но ведь тот, кто не суще­ст­ву­ет, не вос­при­ни­ма­ет это­го лише­ния. Каким же обра­зом может воз­ник­нуть печаль из того, что не при­но­сит позна­ния буду­щих огор­че­ний? Если бы ты, Аксиох, с само­го нача­ла по неведе­нию не пред­по­ла­гал еди­но­го ощу­ще­ния для всех слу­ча­ев, ты нико­гда бы не устра­шил­ся смер­ти. Теперь же ты сам себя кру­шишь, стра­шась лишить­ся дыха­ния жиз­ни, и сам обре­ка­ешь себя на утра­ту души: ты дро­жишь от стра­ха поте­рять ощу­ще­ние и в то же вре­мя счи­та­ешь, что будешь вос­при­ни­мать чув­ст­вом чув­ство, кото­ро­го уже не будет в помине; bда, кро­ме того, суще­ст­ву­ет нема­ло пре­крас­ных рас­суж­де­ний о бес­смер­тии души. Ведь смерт­ная при­ро­да нико­им обра­зом не мог­ла бы объ­ять и свер­шить столь вели­кие дела: пре­зреть пре­об­ла­даю­щую силу зве­рей, пере­се­кать моря, воз­дви­гать боль­шие сто­ли­цы, учреж­дать государ­ства, взи­рать на небе­са и усмат­ри­вать там кру­го­вра­ще­ния звезд, пути Солн­ца и Луны и их вос­хо­ды и зака­ты, затме­ния и ско­рое осво­бож­де­ние от тем­ноты, рав­но­ден­ст­вия и оба солн­це­во­рота, cПле­яды зимой и летом, жар­кие вет­ры и стре­ми­тель­но падаю­щие дожди, без­удерж­ные поры­вы ура­га­нов. При­ро­да наша запе­чатле­ва­ет в памя­ти на веч­ные вре­ме­на собы­тия, про­ис­хо­дя­щие в кос­мо­се; все это было бы недо­ступ­но душе, если бы ей не было при­су­ще некое поис­ти­не боже­ст­вен­ное дыха­ние, бла­го­да­ря кото­ро­му она обла­да­ет про­ни­ца­тель­но­стью и позна­ни­ем столь вели­ких вещей.

Так что, мой Аксиох, не к смер­ти ты пере­хо­дишь, но к бес­смер­тию, и удел твой будет не утра­та благ, а, наобо­рот, более чистое, под­лин­ное наслаж­де­ние ими²³: радо­сти твои не будут свя­за­ны со смерт­ным телом, dно сво­бод­ны от вся­кой боли. Осво­бож­ден­ный из этой тем­ни­цы и став еди­ным, ты явишь­ся туда, где все без­мя­теж­но, без­бо­лез­нен­но, непре­хо­дя­ще, где жизнь спо­кой­на и не порож­да­ет бед, где мож­но поль­зо­вать­ся незыб­ле­мым миром и фило­со­фи­че­ски созер­цать при­ро­ду — не для тол­пы и теат­раль­ных эффек­тов, но во имя вяще­го про­цве­та­ния исти­ны.

Аксиох. Ты сво­и­ми реча­ми обра­тил мои мыс­ли в пря­мо про­ти­во­по­лож­ную сто­ро­ну. Страх смер­ти куда-то ушел, на его место при­шло том­ле­ние, eменя охва­ти­ло жела­ние, под­ра­жая ора­то­рам, ска­зать нечто тон­кое, ведь я уже дав­но зани­ма­юсь небес­ны­ми явле­ни­я­ми и сле­жу за боже­ст­вен­ным веч­ным кру­го­во­ротом, а пото­му я вос­прял от сво­ей сла­бо­сти и стал новым чело­ве­ком.

Сократ. Если же ты жела­ешь, услышь и дру­гое рас­суж­де­ние, кото­рое мне воз­ве­стил 371маг Гобрий; он ска­зал, что во вре­мя похо­да Ксерк­са его дед и тез­ка, будучи послан на Делос, дабы охра­нять запо­вед­ный ост­ров — роди­ну двух божеств, вы́читал на двух мед­ных таб­лич­ках, кото­рые Опис и Гекаэрг вывез­ли из Гипер­бо­рей­ской зем­ли, что после высво­бож­де­ния души из тела она отправ­ля­ет­ся в некое без­вид­ное место, в под­зем­ное оби­та­ли­ще, туда, где нахо­дит­ся дво­рец Плу­то­на, не усту­паю­щий двор­цу само­го Зев­са²⁴. bВедь Зем­ля рас­по­ло­же­на в сре­дото­чии кос­мо­са, небес­ный же свод сфе­ро­виден, и одну поло­ви­ну сфе­ры полу­чи­ли в удел небес­ные боги, дру­гую — боги под­зем­но­го цар­ства; при этом одни из них меж­ду собой бра­тья, дру­гие же — дети бра­тьев. А пред­две­рие пути в цар­ство Плу­то­на надеж­но охра­ня­ет­ся желез­ны­ми засо­ва­ми и зам­ка­ми. Того, кто их ото­прет, при­ни­ма­ет в свое лоно река Ахе­ронт, а затем Кокит, пере­плыв како­вые над­ле­жит быть отведен­ным к Мино­су и Рада­ман­ту на рав­ни­ну, име­ну­е­мую «доли­ной исти­ны»²⁵. cТам вос­седа­ют судьи, рас­спра­ши­ваю­щие каж­до­го из при­бы­ваю­щих, какой они жили жиз­нью и какие при­выч­ки при­ви­ва­ли сво­е­му телу²⁶; при этом солгать быва­ет немыс­ли­мо. Итак, те, кому в жиз­ни сопут­ст­во­вал доб­рый дай­мон, посе­ля­ют­ся в оби­те­ли бла­го­че­сти­вых душ, где в изоби­лии созре­ва­ют уро­жаи все­воз­мож­ных пло­дов, где текут источ­ни­ки чистых вод и узор­ные луга рас­пус­ка­ют­ся мно­го­цве­тьем трав, где слыш­ны беседы фило­со­фов, где в теат­рах ста­вят­ся сочи­не­ния поэтов dи пля­шут кик­ли­че­ские хоры, где зву­чит музы­ка и устро­я­ют­ся как бы сами собой слав­ные пир­ше­ства и сов­мест­ные тра­пезы, где бес­при­мес­на бес­пе­чаль­ность и жизнь пол­на наслаж­де­ний. Там нет ни рез­ких моро­зов, ни паля­ще­го зноя, но стру­ит­ся здо­ро­вый и мяг­кий воздух, пере­ме­шан­ный с неж­ны­ми сол­неч­ны­ми луча­ми. Посвя­щен­ные сидят здесь на почет­ных местах и, как в зем­ной жиз­ни, совер­ша­ют свя­щен­ные обряды²⁷. Может ли стать­ся, что ты, сопле­мен­ник богов, не будешь одним из пер­вых, кто спо­до­бил­ся сей чести? Ведь пре­да­ние гла­сит, что и спут­ни­ки Герак­ла eи Дио­ни­са, рань­ше чем сой­ти в Аид, при­ня­ли посвя­ще­ние в этом месте и Элев­син­ская боги­ня вос­пла­ме­ни­ла в них отва­гу для это­го путе­ше­ст­вия²⁸. Тех же, чья жизнь была истер­за­на зло­де­я­ни­я­ми, Эри­нии ведут через Тар­тар к Эре­бу и Хао­су, в оби­тель нече­стив­цев, где Дана­иды бес­ко­неч­но чер­па­ют воду и напол­ня­ют ею сосуд, где мучит­ся жаж­дой Тан­тал, где веч­но пожи­ра­ют­ся вырас­таю­щие вновь внут­рен­но­сти Тития и Сизиф безыс­ход­но катит в гору свой камень, так что конец его труда обо­ра­чи­ва­ет­ся нача­лом новой стра­ды²⁹. 372Там они, обли­зы­вае­мые дики­ми зве­ря­ми и то и дело обжи­гае­мые пылаю­щи­ми факе­ла­ми Пэн³⁰, мучи­мые все­воз­мож­ны­ми истя­за­ни­я­ми, тер­пят веч­ную кару.

Вот что слы­шал я от Гобрия, а ты, Аксиох, пожа­луй­ста, рас­суди сам. Ведь разум меша­ет мне быть пря­мо­ли­ней­ным, и я твер­до знаю лишь то, что любая душа бес­смерт­на³¹, а побы­вав в этом месте, она, кро­ме того, ста­но­вит­ся и бес­пе­чаль­ной. Так что, как ни повер­ни это, Аксиох, тебя ожи­да­ет бла­жен­ство, ибо ты про­жил свой век в бла­го­че­стии.

Аксиох. Мне стыд­но тебе что-либо отве­чать, мой Сократ: я настоль­ко далек сей­час от стра­ха смер­ти, что жаж­ду ее всей душой — так убеди­ло меня это пре­да­ние; в нем есть что-то небес­ное. Я пре­зи­раю жизнь, как если бы я был уже пере­ме­щен в луч­шее оби­та­ли­ще. Теперь я спо­кой­но обду­маю про себя ска­зан­ное, но после полу­дня будь сно­ва со мною, Сократ.

Сократ. Я сде­лаю, как ты ска­зал. А сей­час я вер­нусь в Кино­сарг, к обыч­но­му месту фило­соф­ских бесед, откуда и был сюда вызван.