Платон. Диалоги // Философское наследие, т. 98. М.: Мысль, 1986.
Перевод с древнегреческого С. Я. Шейнман-Топштейн.
СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

В диа­ло­ге участ­ву­ют Сократ и его друг Хере­фонт (см. прим. 1), кото­рые рас­суж­да­ют о вели­кой силе богов и гени­ев по срав­не­нию с немо­щью чело­ве­ка. Но даже если сла­бый чело­век в состо­я­нии бла­го­да­ря сво­им спо­соб­но­стям быть искус­ным масте­ром, то каки­ми же уди­ви­тель­ны­ми воз­мож­но­стя­ми наде­ле­ны боги и при­ро­да, создаю­щие живые суще­ства и явля­ю­щи­е­ся при­чи­ной мета­мор­фоз, о кото­рых рас­ска­зы­ва­ют мифы, в част­но­сти миф о пре­вра­ще­нии тос­ку­ю­щей жены в пти­цу алки­о­ну. Беседа двух дру­зей харак­те­ри­зу­ет­ся насы­щен­но­стью мыс­ли и изя­ще­ст­вом сти­ля, выгод­но отли­ча­ясь от дру­гих малых диа­ло­гов пла­то­нов­ской шко­лы. Хере­фонт являл­ся дея­тель­ным участ­ни­ком поли­ти­че­ской борь­бы в Афи­нах; как демо­крат, он был изгнан из Афин во вре­мя оли­гар­хи­че­ско­го пере­во­рота Трид­ца­ти тира­нов. Ко вре­ме­ни суда над Сокра­том в 399 г. его уже не было в живых. У Ксе­но­фон­та есть диа­лог о брат­ской люб­ви, посвя­щен­ной отно­ше­ни­ям Хере­фон­та и его дру­га Хере­кра­та (Ксе­но­фонт. Вос­по­ми­на­ния о Сокра­те II 3). По свиде­тель­ству Ате­нея, авто­ром диа­ло­га буд­то бы явля­ет­ся Леонт, уче­ник Пла­то­на по Ака­де­мии (XI 506 c). Этот диа­лог вклю­ча­ют так­же в кор­пус сочи­не­ний Луки­а­на. См.: Луки­ан. Собр. соч., т. II. М.—Л., 1935. В изда­нии Бар­не­та диа­лог отсут­ст­ву­ет. Пере­вод выпол­нен по изда­нию Гер­ман­на.

Хере­фонт, Сократ

I. Хере­фонт. Что это за звук донес­ся до нас, мой Сократ, изда­ле­ка, со сто­ро­ны побе­ре­жья и мыса? Как при­я­тен он на слух! Какое суще­ство мог­ло его испу­стить? Ведь оби­та­те­ли вод без­глас­ны.

Сократ. Мой Хере­фонт, то, вер­но, некая мор­ская пти­ца, име­ну­е­мая алки­о­ной; это скорб­ное суще­ство, исто­чаю­щее обиль­ные сле­зы, и ему сре­ди людей издрев­ле посвя­ще­но пре­да­ние: гово­рят, что жила на све­те жен­щи­на, дочь Эола, сына Элли­на, коя в любов­ной тос­ке опла­ки­ва­ла сво­его умер­ше­го мужа, тра­хи­ня­ни­на Кеи­ка, сына звезды Эос­фор — кра­си­во­го потом­ка пре­крас­но­го отца1. Затем боже­ст­вен­ной волей она была наде­ле­на кры­лья­ми и пре­вра­ще­на в пти­цу, кото­рая, обле­тая моря, ищет мужа: рань­ше, ски­та­ясь по всей зем­ле, она нигде его не нахо­ди­ла2.

II. Хере­фонт. Да, пти­ца, о коей ты гово­ришь, име­ну­ет­ся алки­о­ной; я нико­гда рань­ше не слы­хи­вал ее кри­ка, и мне в самом деле пока­зал­ся он необыч­ным. Пра­во, это суще­ство испус­ка­ет такой жалоб­ный стон. А вели­ко ли оно, мой Сократ?

Сократ. Нет, не вели­ко, одна­ко за свою любовь к мужу оно в боль­шой чести у богов. По гнездам этих птиц Кос­мос уста­нав­ли­ва­ет так назы­вае­мые «дни алки­он», обра­зу­ю­щие рубеж меж­ду зим­ним холо­дом и пого­жей порою, и сего­дня ско­рее все­го один из таких погра­нич­ных дней. Раз­ве ты не видишь, как сей­час без­об­лач­но небо, а море спо­кой­но и без­мя­теж­но и напо­ми­на­ет, если мож­но так ска­зать, зер­ка­ло?3

Хере­фонт. Ты прав. Кажет­ся, имен­но сего­дня — день алки­о­ны, и вче­ра был такой же. Но, во имя богов, мой Сократ, мож­но ли верить древним пре­да­ни­ям о том, буд­то пти­цы каким-то обра­зом пре­вра­ща­лись в жен­щин или жен­щи­ны — в птиц? Все это кажет­ся в выс­шей сте­пе­ни неве­ро­ят­ным.

III. Сократ. Любез­ный мой Хере­фонт, дума­ет­ся, мы вооб­ще бли­зо­ру­кие судьи того, что воз­мож­но и что невоз­мож­но: ведь мы реша­ем в соот­вет­ст­вии с чело­ве­че­ски­ми воз­мож­но­стя­ми и спо­соб­но­стью, а послед­няя бес­силь­на в позна­нии, невер­на и огра­ни­чен­на; мно­гое кажет­ся нам доступ­ным, хотя оно и мало­до­ступ­но, и воз­мож­ным, хотя оно невоз­мож­но, — в зна­чи­тель­ной мере по нашей неопыт­но­сти, а еще чаще из-за ребя­че­ско­го обра­за мыс­лей. В самом деле, любой чело­век может пока­зать­ся мла­ден­цем, даже если он очень стар, ибо вре­мя чело­ве­че­ской жиз­ни весь­ма неве­ли­ко и непро­дол­жи­тель­но в срав­не­нии с целой веч­но­стью. Могут ли ска­зать, доб­рей­ший мой друг, те, кто не веда­ет мощи богов и гени­ев4, а так­же при­ро­ды в целом, воз­мож­ны или невоз­мож­ны подоб­ные вещи? Ты ведь видел, Хере­фонт, третье­го дня, какая сто­я­ла зима; в того, кто вду­ма­ет­ся, все­ли­ли бы страх все эти мол­нии, рас­ка­ты гро­ма и небы­ва­лая сила вет­ров: ведь ему пока­за­лось бы, что рушит­ся вся Все­лен­ная.

IV. А вско­ре насту­пи­ло уди­ви­тель­ное зати­шье, пого­да раз­гу­ля­лась и пре­бы­ва­ет такой по сей день: не дума­ешь ли ты, что куда более тяж­кий труд сме­нить тот неот­ра­зи­мый ура­ган и сму­ту на ясную пого­ду и уста­но­вить без­вет­рие во всем кос­мо­се, чем пре­вра­тить жен­ский образ в некую пти­цу? Ведь у нас даже малые дети уме­ют ваять раз­лич­ные фор­мы и, когда берут в руки гли­ну или воск, часто с лег­ко­стью пре­об­ра­жа­ют одну и ту же мас­су в раз­ные виды существ, при­чем боже­ству, обла­даю­ще­му зна­чи­тель­ным и несо­по­ста­ви­мым пре­иму­ще­ст­вом в срав­не­нии с нами и нашим искус­ст­вом, быть может, все это кажет­ся сущим пустя­ком. Да и насколь­ко боль­шим тебя само­го пред­став­ля­ет­ся тебе целое небо? Можешь ты мне ска­зать?

V. Хере­фонт. Но кто из людей, мой Сократ, мог бы вооб­ра­зить или назвать нечто подоб­ное?! Об этом и речь-то немыс­ли­ма.

Сократ. Даже сопо­став­ляя меж­ду собой людей, мы усмат­ри­ва­ем у иных из них зна­чи­тель­ное пре­иму­ще­ство по спо­соб­но­стям, кото­рые у дру­гих отсут­ст­ву­ют. Зре­лый воз­раст мужей по отно­ше­нию к пол­но­му мла­ден­че­ству, к пято­му дню от рож­де­ния или деся­то­му, дает пора­зи­тель­ную раз­ни­цу по спо­соб­но­сти или неспо­соб­но­сти почти во всех жиз­нен­ных про­яв­ле­ни­ях — и в том, что изо­бре­та­ет­ся с помо­щью искусств, и в том, что есть дей­ст­вие тела или души: свер­ше­ния зре­лых мужей, как я ска­зал, мла­ден­цам не могут, оче­вид­но, даже прий­ти на ум.

VI. И сила зре­ло­го мужа здесь несрав­ни­ма с силой малень­ких маль­чи­ков; пер­вый име­ет перед ними огром­ное пре­иму­ще­ство: ведь он один мог бы с лег­ко­стью победить мно­гие десят­ки тысяч мла­ден­цев. Ран­ний воз­раст людей по самой сво­ей при­ро­де свя­зан с пол­ной бес­по­мощ­но­стью и неуме­ло­стью. Но коли чело­век, как это вид­но, столь силь­но отли­ча­ет­ся от чело­ве­ка, какой долж­на пока­зать­ся сила цело­го неба в срав­не­нии с наши­ми сила­ми тем, кто спо­со­бен все эти вещи охва­тить умо­зре­ни­ем? Веро­ят­но, мно­гим пока­жет­ся убеди­тель­ным, что Кос­мос, насколь­ко его вели­чи­на пре­вы­ша­ет раз­ме­ры Сокра­та или Хере­фон­та, настоль­ко же отли­чен от наше­го состо­я­ния по сво­ей силе, разу­му и спо­соб­но­сти суж­де­ния5.

VII. Для меня и тебя и для мно­гих подоб­ных нам существ немыс­ли­мо мно­же­ство вещей, очень лег­ких для кого-то дру­го­го. Ведь и играть на флей­те нему­зы­каль­ным людям или негра­мот­ным — читать и пра­виль­но писать, пока они это­му не обу­чи­лись, еще более невоз­мож­но, чем пре­вра­щать птиц в жен­щин и, наобо­рот, жен­щин в птиц. При­ро­да лепит без­но­гие и бес­кры­лые живые суще­ства почти как из вос­ка, а так­же при­да­ет им ноги и наде­ля­ет их кры­лья­ми, рас­цве­чи­вая их мно­го­чис­лен­ны­ми раз­но­об­раз­ны­ми крас­ка­ми и узо­ра­ми, дела­ет пче­лу масте­ри­цей, тво­ря­щей боже­ст­вен­ный мед, из без­глас­ных и без­душ­ных яиц фор­ми­ру­ет мно­же­ство родов пер­на­тых, пре­смы­каю­щих­ся и вод­ных живых тва­рей, поль­зу­ясь, как гово­рят неко­то­рые, свя­щен­ным мастер­ст­вом вели­ко­го Эфи­ра6.

VIII. Мы, смерт­ные и во всех отно­ше­ни­ях малые суще­ства, не име­ем средств для обо­зре­ния вели­ких воз­мож­но­стей бес­смерт­ных и их как боль­ших, так и малых дея­ний: мы ведь недо­уме­ва­ем в отно­ше­нии мно­гих вещей, касаю­щих­ся нас самих, и тем более не можем ниче­го с уве­рен­но­стью ска­зать ни об алки­о­нах, ни о соло­вьях. Мифи­че­скую мол­ву, пере­дан­ную нам отца­ми, я пере­дам детям моим, о певу­чая пти­ца слез!

Я рас­ска­жу им о тво­их пес­нях и часто буду сла­вить твою бла­го­че­сти­вую любовь к мужу перед мои­ми жена­ми, Ксан­тип­пой и Мир­то7, гово­ря сре­ди про­че­го осо­бен­но о том, какой чести удо­сто­и­лась ты у богов. Навер­ное, и ты посту­пишь подоб­ным же обра­зом, Хере­фонт?

Хере­фонт. Так подо­ба­ет сде­лать, Сократ мой; ска­зан­ное тобою — это двой­ной при­зыв — к жен­щи­нам и к муж­чи­нам, — касаю­щий­ся их отно­ше­ний.

Сократ. Встре­тим же алки­о­ну и про­во­дим ее в доб­рый час из Фалер­ской гава­ни8 в сто­ли­цу!

Хере­фонт. Разу­ме­ет­ся, сде­ла­ем имен­но так.

ПРИМЕЧАНИЯ


  • 1Алки­о­на, или галь­ци­о­на, — мор­ская пти­ца, види­мо, зимо­ро­док (лат. al­ce­do his­pi­da). Схо­ли­аст сооб­ща­ет, что алки­о­на по вели­чине рав­на неболь­шо­му воро­бью. Опе­ре­ние пест­рое, зеле­но­ва­то-голу­бо­го и крас­но­ва­то­го цве­та, длин­ный жел­тый клюв (VI, р. 393 Her­mann). Эол, сын Элли­на и ним­фы Орсе­иды, брат Дора и Ксуфа, счи­тал­ся эпо­ни­мом пле­ме­ни эолий­цев. Дети Эола (Сизиф, Афа­мант, Сал­мо­ней) отли­ча­лись неуме­рен­ной гор­до­стью и свое­нра­ви­ем. У антич­ных авто­ров иной раз сме­ши­ва­ют­ся два обра­за — Эол, эпо­ним эолий­цев, и Эол, сын Гип­пота, вла­ды­ки вет­ров, так что вто­рой ока­зы­вал­ся царем Эолиды. Имя Кеик носят раз­ные мифо­ло­ги­че­ские герои. Один — царь г. Тра­хи­ны, родич Герак­ла (Апол­ло­дор II 7, 6; 8, 1), дру­гой — сын Эос­фо­ра, или Гес­пе­ра (Вечер­няя Звезда), и ним­фы Фило­ниды, муж Алки­о­ны. Одна­ко оба этих обра­за иной раз сов­ме­ща­ют­ся. Здесь он име­ну­ет­ся тра­хи­ня­ни­ном. У Овидия Кеик из г. Тра­хи­ны отправ­ля­ет­ся к ора­ку­лу Апол­ло­на в Кла­рос.
  • 2Алки­о­на, по вари­ан­ту мифа, исполь­зо­ван­но­му здесь, — дочь Эола, царя эолий­цев, и внуч­ка Элли­на (Апол­ло­дор I 7, 3; см. так­же выше прим. 1). Она ста­ла супру­гой Кеи­ка, и оба так гор­ди­лись сво­им сча­стьем, что име­но­ва­ли себя Зев­сом и Герой, за что и были нака­за­ны Зев­сом, пре­вра­тив­шим их в птиц; ее — в зимо­род­ка, а его — в чай­ку (Апол­ло­дор I 7, 4). В изло­же­нии Овидия (Мета­мор­фо­зы XI 410—750) Кеик отпра­вил­ся к ора­ку­лу в Кла­рос, но был застиг­нут бурей и погиб в море. Жена нахо­дит его тело на бере­гу и от горя пре­вра­ща­ет­ся в пти­цу, издаю­щую жалоб­ные кри­ки. Кеик пре­вра­щен бога­ми в подоб­ную же пти­цу.
  • 3Антич­ные авто­ры рас­ска­зы­ва­ли о том, что пти­ца алки­о­на дела­ет гнезда на бере­гу моря и что они уни­что­жа­ют­ся вол­на­ми. Поэто­му Зевс из жало­сти пред­пи­сал вет­рам спо­кой­ст­вие в тече­ние семи дней до зим­не­го солн­це­сто­я­ния и семи после него, чтобы алки­о­на высиде­ла птен­цов. Это тихое зим­нее вре­мя име­ну­ет­ся «алки­о­но­вы­ми дня­ми» (al­cyo­ni­des he­me­rai. — Hy­gi­ni fa­bu­lae ed. H.Ro­se. Lei­den, 1963, fab. 65 (далее — Hy­gi­ni); Овидий. Мета­мор­фо­зы XI 745—748).
  • 4В ори­ги­на­ле dai­mo­niōn, демо­нов, что, конеч­но, пра­виль­нее, чем латин­ское наиме­но­ва­ние «гений». Одна­ко посколь­ку в рус­ском язы­ке сло­во «демон» име­ет зна­че­ние мрач­ной, тем­ной силы, а демо­ны и гении антич­ной мифо­ло­гии — бла­гие посред­ни­ки меж­ду бога­ми и людь­ми, испол­ни­те­ли боже­ст­вен­ной воли, помо­гаю­щие чело­ве­ку, при пере­во­де при­хо­дит­ся оста­но­вить­ся на латин­ском сло­ве «гений» (ср. русск. доб­рый гений, гений-хра­ни­тель и пр.).
  • 5Здесь кос­мос вос­при­ни­ма­ет­ся как живое мыс­ля­щее суще­ство, что чрез­вы­чай­но харак­тер­но для всей антич­но­сти. Пла­тон в «Тимее» рису­ет вели­че­ст­вен­ный образ звезд­но­го неба, кос­мо­са, кото­рый, пре­бы­вая в веч­ном вра­ще­нии, не толь­ко пре­крас­но скон­струи­ро­ван гео­мет­ри­че­ски, но слы­шит, видит и обла­да­ет выс­шим разу­мом. Это совер­шен­ный само­до­вле­ю­щий живой орга­низм (Тимей 32 a — 34 a) напо­до­бие пифа­го­рей­ско­го кос­мо­са (58 B 1 a Diels), тоже оду­шев­лен­но­го (empsy­chon), умно­го (noe­ton) и сфе­ри­че­ско­го (sphai­roei­des). Подроб­нее см.: Тимей, а так­же прим. 31, 40—48.
  • 6О созда­нии мате­ри­аль­ных сти­хий, чело­ве­ка, живых существ и рас­ти­тель­но­го мира см. так­же: Тимей 31 b — 32 c; 41 a — 47 e; 41 a — 42 c; 58 c — 61 c; 69 c — 81 e; 90 e — 92 b. В самом кон­це «Тимея» ока­зы­ва­ет­ся, что пти­цы, сухо­пут­ные суще­ства, пре­смы­каю­щи­е­ся и рыбы про­изо­шли во вто­рич­ном рож­де­нии души путем пре­вра­ще­ния чело­ве­че­ской при­ро­ды в живот­ную. Все живые суще­ства, по сло­вам Пла­то­на в «Тимее», «и поныне пере­рож­да­ют­ся друг в дру­га, меняя облик по мере убы­ва­ния или воз­рас­та­ния сво­его ума и глу­по­сти» (92 c). Пла­тон здесь сто­ит на той пифа­го­рей­ской пози­ции кру­го­во­рота и пере­се­ле­ния душ, кото­рая про­яви­лась в «Фед­ре», «Федоне» и «Государ­стве» (614 b — 621 b), где осо­бен­но кра­соч­но пред­став­ле­на судь­ба душ после смер­ти.
  • 7Ксан­тип­па — жена Сокра­та. Но схо­ли­аст ука­зы­ва­ет, что у Сокра­та было две жены — Ксан­тип­па и Мир­то (VI, р. 394 Her­mann). Ксан­тип­па встре­ча­ет­ся в диа­ло­ге «Федон», где она при­хо­дит к Сокра­ту в тюрь­му про­стить­ся (60 a). Плу­тарх в жиз­не­опи­са­нии Ари­сти­да (XXVII) ссы­ла­ет­ся на ряд авто­ри­те­тов (Демет­рий Фалер­ский, Иеро­ним Родос­ский, Ари­сток­сен, Ари­сто­тель), утвер­ждаю­щих, что внуч­ка Ари­сти­да, Мир­то, овдо­вев и впав в нуж­ду, была взя­та в дом Сокра­та и ста­ла его женой, хотя он и был уже женат.
  • 8Фалер­ская гавань вбли­зи Афин соеди­ня­лась с ними так назы­вае­мой южной сте­ной при­мер­но в 35 ста­дий (ок. 6 км), север­ная сте­на в 40 ста­дий (ок. 7,5 км) соеди­ня­ла с Афи­на­ми гавань Пирей.
  • ИСТОРИЯ ДРЕВНЕГО РИМА
    1364004413 1364004421 1364004423 1454001000 1454002000 1454003000