Панегирик

Сло­во «пане­ги­рик» в совре­мен­ном Исо­кра­ту язы­ке еще не име­ло раз­вив­ше­го­ся впо­след­ст­вии зна­че­ния «хва­леб­ная речь», но обо­зна­ча­ло речь, про­из­но­си­мую на обще­гре­че­ском празд­не­стве, напри­мер, на Олим­пий­ских, Ист­мий­ских или Пифий­ских играх. «Пане­ги­рик» Исо­кра­та был напи­сан к Олим­пий­ским играм 380 г. до н. э., но не был пред­на­зна­чен для реаль­но­го про­из­не­се­ния в Олим­пии: это фик­тив­ная речь, лишь ими­ти­ру­ю­щая дей­ст­ви­тель­ное выступ­ле­ние ора­то­ра перед тор­же­ст­вен­ным обще­гре­че­ским собра­ни­ем, а в дей­ст­ви­тель­но­сти пред­на­зна­чен­ная для пись­мен­ной пуб­ли­ка­ции. Фик­тив­ность «Пане­ги­ри­ка» под­чер­ки­ва­ет­ся и тем, что в нем объ­еди­не­ны два типа речей, в реаль­ной ора­тор­ской прак­ти­ке стро­го раз­ли­чав­ших­ся: эпидик­ти­че­ская и сове­ща­тель­ная. Речь име­ет сле­дую­щую слож­ную струк­ту­ру:

IV. Заклю­че­ние (187—189).

(1) Меня все­гда удив­ля­ло, что на празд­ни­ках и состя­за­ни­ях атле­тов победи­те­лю в борь­бе или в беге при­суж­да­ют боль­шие награ­ды, а тем, кто трудит­ся на общее бла­го, стре­мясь быть полез­ным не толь­ко себе, ни наград, ни поче­стей не возда­ют, (2) хотя они более достой­ны ува­же­ния, ибо атле­ты, даже если они ста­нут вдвое силь­нее, поль­зы не при­не­сут нико­му, а мыс­ля­щий чело­век поле­зен всем, кто жела­ет при­об­щить­ся к пло­дам его мыс­ли. (3) Но, решив с этим не счи­тать­ся и пола­гая доста­точ­ной награ­дой сла­ву, кото­рую мне при­не­сет эта речь, я при­шел сюда, чтобы при­звать Элла­ду к един­ству и к войне про­тив вар­ва­ров. Хотя мно­гие, при­тя­заю­щие на зва­ние ора­то­ров, уже высту­па­ли на эту тему, (4) я твер­до наме­рен их пре­взой­ти, ибо луч­ши­ми реча­ми счи­таю такие, кото­рые посвя­ще­ны самым важ­ным пред­ме­там, кото­рые и ора­то­ру дают себя пока­зать, и слу­ша­те­лям при­но­сят наи­боль­шую поль­зу, а моя речь, наде­юсь, имен­но тако­ва. (5) Да и вре­мя еще не настоль­ко упу­ще­но, чтобы при­зы­вать к дей­ст­ви­ям было уже позд­но. Толь­ко тогда дол­жен мол­чать ора­тор, когда дело сде­ла­но и обсуж­дать его нет смыс­ла или когда вопрос исчер­пан и к нему нече­го боль­ше доба­вить. (6) Но если дело не сдви­ну­лось с места, так как преж­ние выступ­ле­ния ока­за­лись неудач­ны, неуже­ли не сто­ит потрудить­ся над речью, кото­рая в слу­чае сво­его успе­ха покон­чит с меж­до­усоб­ной вой­ной и изба­вит нас от вели­ких бед­ст­вий? (7) Если бы имел­ся толь­ко один спо­соб выска­зать­ся по суще­ству пред­ме­та, было бы излишне доку­чать слу­ша­те­лям, повто­ряя ска­зан­ное дру­гим; (8) но так как в речи мож­но по-раз­но­му истол­ко­вать одно и то же — вели­кое сде­лать ничтож­ным, малое вели­ким, по-ново­му взгля­нуть на собы­тия про­шло­го, а недав­ние пере­смот­реть в све­те преж­них, — зна­чит, нуж­но не избе­гать пред­ме­та, о кото­ром уже гово­ри­лось, а поста­рать­ся его выра­зить еще луч­ше. (9) Дела минув­шие зна­ко­мы нам всем, но толь­ко разум­но­му чело­ве­ку дано вовре­мя извлечь из них урок, пра­виль­но понять и ясно выра­зить их под­лин­ный смысл. (10) Высо­ко­го совер­шен­ства достиг­нут искус­ства, и крас­но­ре­чие в их чис­ле, если будет ценить­ся не новиз­на, а мастер­ство и блеск испол­не­ния, не свое­об­ра­зие в выбо­ре темы, а уме­ние отли­чить­ся в ее раз­ра­бот­ке.

(11) Тем не менее неко­то­рые пори­ца­ют тон­ко отде­лан­ные речи, труд­ные для неис­ку­шен­но­го слу­ша­те­ля, но они заблуж­да­ют­ся, так как речи, исклю­чи­тель­ные по сво­им зада­чам и пото­му тре­бу­ю­щие осо­бой пыш­но­сти, не отли­ча­ют от судеб­ных, кото­рые не при­ня­то укра­шать, дума­ют, что они одни зна­ют над­ле­жа­щую меру, а тот, кто гово­рит изобиль­но и пыш­но, не спо­со­бен выра­жать­ся про­сто и точ­но. (12) Не сто­ит и дока­зы­вать, что эти люди хва­лят толь­ко таких ора­то­ров, кото­рые неда­ле­ко ушли от них самих. Меня их мне­ние не забо­тит: я обра­ща­юсь к зна­то­кам, взыс­ка­тель­ным, тре­бо­ва­тель­ным и суро­вым, кото­рые будут искать в моей речи досто­инств, каких не най­ти у дру­го­го, и для них я при­бав­лю еще несколь­ко слов, преж­де чем перей­ти непо­сред­ст­вен­но к делу. (13) Вна­ча­ле высту­паю­щие обыч­но оправ­ды­ва­ют­ся, гово­ря, что не успе­ли хоро­шо под­гото­вить­ся или что труд­но най­ти сло­ва, соот­вет­ст­ву­ю­щие важ­но­сти темы. (14) Так вот, если моя речь ока­жет­ся недо­стой­ной сво­его пред­ме­та и моей сла­вы, если она не оправ­да­ет потра­чен­но­го на нее вре­ме­ни, и боль­ше того — всей моей жиз­ни, то пусть меня пре­зи­ра­ют и осы­па­ют насмеш­ка­ми за то, что, не имея осо­бых даро­ва­ний, я взял­ся за такую зада­чу. Вот все, что я хотел ска­зать о себе.

(15) Теперь — о том, что каса­ет­ся всех. Ора­то­ры, кото­рые гово­рят, что пора нам пре­кра­тить вза­им­ные рас­при и обра­тить ору­жие про­тив вар­ва­ров, пере­чис­ляя тяготы меж­до­усоб­ной вой­ны и выго­ды от буду­ще­го поко­ре­ния Пер­сии, совер­шен­но пра­вы, но забы­ва­ют о глав­ном. (16) Эллин­ские горо­да боль­шей частью под­власт­ны либо Афи­нам, либо Спар­те, и раз­об­щен­ность эту уси­ли­ва­ет раз­ни­ца в их государ­ст­вен­ном и обще­ст­вен­ном строе. Без­рас­суд­но поэто­му думать, что удаст­ся побудить элли­нов к сов­мест­ным дей­ст­ви­ям, не при­ми­рив два гла­вен­ст­ву­ю­щих над ними горо­да. (17) Если ора­тор хочет не толь­ко блес­нуть крас­но­ре­чи­ем, но и добить­ся чего-то на деле, он дол­жен убедить Афи­ны и Спар­ту при­знать друг за дру­гом рав­ные пра­ва в Элла­де, а выгод искать в войне про­тив пер­сов. (18) Наш город скло­нить к это­му нетруд­но; гораздо труд­нее убедить спар­тан­цев, ибо они уна­сле­до­ва­ли от пред­ков необос­но­ван­ные при­тя­за­ния на гос­под­ство в Элла­де. Но если дока­зать, что эта честь подо­ба­ет ско­рее нам, они отка­жут­ся от мелоч­ных пре­пи­ра­тельств и зай­мут­ся тем, что для них по-насто­я­ще­му выгод­но. (19) Вот с чего сле­до­ва­ло начи­нать ора­то­рам: спер­ва раз­ре­шить спор­ный вопрос, а уж потом изла­гать обще­при­знан­ные исти­ны. Я буду стре­мить­ся преж­де все­го убедить Афи­ны и Спар­ту покон­чить с сопер­ни­че­ст­вом и объ­явить вой­ну пер­сам, (20) а если эта цель недо­сти­жи­ма, то по край­ней мере я назо­ву винов­ни­ка нынеш­них бед­ст­вий Элла­ды и дока­жу, что Афи­ны с пол­ным пра­вом доби­ва­ют­ся в Элла­де пер­во­го места.

(21) В любом деле почет­ное место при­над­ле­жит тем, у кого наи­боль­ший опыт и спо­соб­но­сти, и, несо­мнен­но, мы впра­ве вер­нуть себе былое могу­ще­ство, ибо ни одно государ­ство не име­ет тако­го опы­та сухо­пут­ных войн, каким Афи­ны обла­да­ют в мор­ских сра­же­ни­ях. (22) А если кто-то станет воз­ра­жать и дока­зы­вать, что толь­ко древ­ность про­ис­хож­де­ния или осо­бые заслу­ги перед элли­на­ми дают пра­во на веду­щее место в Элла­де, он лишь под­твер­дит мою правоту, (23) ибо и в этом, как пока­зы­ва­ет исто­рия, мы не име­ем себе рав­ных. Все при­знаю́т Афи­ны самым древним, самым боль­шим и зна­ме­ни­тым горо­дом; уже одно это дает нам пра­во гор­дить­ся, но у нас есть еще бо́льшие осно­ва­ния для гор­до­сти. (24) Мы не при­шель­цы в сво­ей стране, про­гнав­шие мест­ных жите­лей или засе­лив­шие пустошь, и свой род мы ведем не от раз­ных пле­мен. Нет про­ис­хож­де­ния бла­го­род­нее наше­го: мы все­гда жили на зем­ле, поро­див­шей нас, как древ­ней­шие, искон­ные ее оби­та­те­ли. (25) Из всех элли­нов мы одни име­ем пра­во назы­вать свою зем­лю кор­ми­ли­цей, роди­ной, мате­рью. Вот каким долж­но быть родо­сло­вие тех, кто закон­но гор­дит­ся собою и по пра­ву доби­ва­ет­ся, ссы­ла­ясь на сво­их пред­ков, пер­во­го места сре­ди горо­дов Элла­ды. (26) Вели­кие бла­га нам даро­ва­ла судь­ба, а сколь­ко бла­го­де­я­ний мы ока­за­ли дру­гим, станет ясно, если дать самый крат­кий обзор древ­ней­шей исто­рии наше­го горо­да. Тогда мы увидим, что долж­ны быть бла­го­дар­ны Афи­нам не толь­ко за их воен­ные подви­ги, но и за саму воз­мож­ность суще­ст­во­вать, имея свою зем­лю и государ­ст­вен­ность. (27) Мень­шие заслу­ги Афин, кото­рых обыч­но не заме­ча­ют и не пом­нят, я даже не ста­ну упо­ми­нать и назо­ву толь­ко самые важ­ные, о кото­рых гово­рят и зна­ют всюду и везде.

(28) Преж­де все­го, наш город дал людям то, что состав­ля­ет их пер­вей­шую потреб­ность, и хотя это пре­да­ние похо­же на вымы­сел, напом­нить его я счи­таю нелиш­ним. Когда Демет­ра, стран­ст­вуя в поис­ках Коры, при­шла в Атти­ку, то, желая отбла­го­да­рить наших пред­ков за услу­ги, о кото­рых слы­шать мож­но толь­ко посвя­щен­ным, она оста­ви­ла им два вели­чай­ших дара: хлеб­ные зла­ки, бла­го­да­ря кото­рым мы пере­ста­ли быть дика­ря­ми, и таин­ства, при­об­ще­ние к кото­рым дает надеж­ду на веч­ную жизнь после смер­ти. (29) И город наш, ока­за­лось, не толь­ко любим бога­ми, но и чело­ве­ко­лю­бив: чудес­ны­ми бла­га­ми, даро­ван­ны­ми ему одно­му, он щед­ро поде­лил­ся со все­ми. К таин­ствам мы и сей­час про­дол­жа­ем еже­год­но при­об­щать непо­свя­щен­ных, а сеять, выра­щи­вать и употреб­лять в пищу хлеб мы научи­ли всех желаю­щих сра­зу. (30) Чтобы никто в этом не сомне­вал­ся, ска­жу толь­ко, что тот, кто отвер­га­ет это пре­да­ние как слиш­ком древ­нее, как раз в древ­но­сти и дол­жен видеть его луч­шее под­твер­жде­ние: если пре­да­ние всюду зна­ют и часто рас­ска­зы­ва­ют, то оно — ста­рин­ное и заслу­жи­ва­ет дове­рия. Но у нас есть и более вес­кие дока­за­тель­ства. (31) Почти все горо­да в память о дав­ниш­нем бла­го­де­я­нии еже­год­но нам при­сы­ла­ют начат­ки уро­жая, а тем, кто пыта­ет­ся от это­го укло­нить­ся, Пифия не раз при­ка­зы­ва­ла соблюдать искон­ный обы­чай и при­слать нам от уро­жая поло­жен­ную часть. Так мож­но ли сомне­вать­ся в том, что изре­ка­ет боже­ство и соблюда­ют почти все элли­ны, в чем схо­дят­ся древ­нее пре­да­ние и нынеш­ний обы­чай, сего­дняш­ние поряд­ки и ска­за­ния пред­ков? (32) Но даже если отбро­сить пре­да­ние и обра­тить­ся к исто­рии, то мы увидим, что не мог­ли все люди сра­зу достичь бла­го­устро­ен­ной жиз­ни, а при­шли к ней посте­пен­но. Кто же мог пер­вым изо­бре­сти или полу­чить от богов эти усо­вер­шен­ст­во­ва­ния, (33) как не древ­ней­шие оби­та­те­ли зем­ли, самые искус­ные в ремес­лах и самые бла­го­че­сти­вые? Нуж­но ли гово­рить о том, каких поче­стей достой­ны винов­ни­ки столь­ких благ? Едва ли най­дет­ся награ­да, рав­ная их заслу­гам.

(34) Вот что мож­но ска­зать о пер­вом и вели­чай­шем бла­го­де­я­нии афи­нян все­му чело­ве­че­ству. Тогда же, видя, что боль­шую часть зем­ли зани­ма­ют вар­ва­ры, а элли­ны тес­нят­ся на узком про­стран­стве и гиб­нут от голо­да и вза­им­ной рез­ни, (35) афи­няне, не желая с этим доль­ше мирить­ся, разо­сла­ли по горо­дам пред­во­ди­те­лей, кото­рые спло­ти­ли неиму­щих элли­нов, пове­ли их в бой про­тив вар­ва­ров и, раз­гро­мив вра­га, засе­ли­ли все ост­ро­ва Эгей­ско­го моря, а частич­но и оба его побе­ре­жья. Этим они спас­ли от гибе­ли и тех, кого пове­ли за собой, и тех, кто остал­ся дома: (36) и у послед­них теперь было доста­точ­но места, и пере­се­лен­цы полу­чи­ли вдо­воль зем­ли, ибо захва­ти­ли все то про­стран­ство, кото­рое сей­час состав­ля­ет Элла­ду. Боль­ше того, Афи­ны про­ло­жи­ли доро­гу всем после­дую­щим пере­се­лен­цам: им уже не при­хо­ди­лось с ору­жи­ем в руках отво­е­вы­вать новые зем­ли, а оста­ва­лось лишь раз­ме­стить­ся на зем­ле, осво­ен­ной нами. (37) Так кто же име­ет пра­во на веду­щее место в Элла­де, как не Афи­ны, кото­рые в ней пер­вен­ст­во­ва­ли еще до того, как воз­ник­ла боль­шая часть эллин­ских горо­дов, и кото­рые вар­ва­ров изгна­ли, а элли­нов спас­ли от голод­ной смер­ти?

(38) Обес­пе­чив пер­вей­шую их потреб­ность, наш город не оста­но­вил­ся на этом; то, что он их изба­вил от голо­да — а имен­но с это­го разум­ные люди при­ни­ма­ют­ся нала­жи­вать жизнь, — было толь­ко нача­лом бла­го­де­я­ний. Счи­тая, что жизнь, огра­ни­чен­ная самым необ­хо­ди­мым, мало чего сто­ит, наш город поста­рал­ся сде­лать ее еще луч­ше, и мож­но с уве­рен­но­стью ска­зать, что ни одно из благ, кото­рых чело­ве­че­ство доби­лось сво­и­ми сила­ми, не было достиг­ну­то без уча­стия Афин, а мно­ги­ми дости­же­ни­я­ми оно обя­за­но толь­ко нам. (39) В то вре­мя как элли­ны, не зная зако­нов и пра­во­по­ряд­ка, стра­да­ли либо от про­из­во­ла пра­ви­те­ля, либо, наобо­рот, от без­вла­стия, наш город и в этом при­шел им на помощь: одних он взял под свое покро­ви­тель­ство, а дру­гим дал обра­зец в виде сво­их зако­нов и государ­ст­вен­но­го устрой­ства. (40) Что имен­но в Афи­нах воз­ник­ли зако­ны, вид­но из того, что когда-то все элли­ны по ним суди­ли винов­ных в убий­стве, если хоте­ли решить дело судом, а не само­воль­ной рас­пра­вой. Искус­ства и ремес­ла, при­зван­ные укра­сить жизнь и обес­пе­чить ее всем необ­хо­ди­мым, наш город — изо­брел ли он их сам или заим­ст­во­вал у дру­гих — широ­ко рас­про­стра­нил и сде­лал общедо­ступ­ны­ми. (41) Госте­при­им­ство и бла­го­же­ла­тель­ность афи­нян при­вле­ка­ют в Афи­ны всех, кто жела­ет раз­бо­га­теть или вво­лю пожить на свои день­ги; бед­няк, откуда бы он ни при­ехал, най­дет здесь надеж­ное при­ста­ни­ще, а богач — самые изыс­кан­ные наслаж­де­ния. (42) Не вся­кая мест­ность может себя обес­пе­чить всем необ­хо­ди­мым; нехват­ка в одном и избы­ток в дру­гом при­нуж­да­ют элли­нов к нелег­ко­му делу сбы­вать излиш­ки и вво­зить то, чего им недо­ста­ет. Но и здесь мы ока­за­ли неоце­ни­мую услу­гу: в серд­це Элла­ды, а имен­но — в Пирее, афи­няне устро­и­ли бога­тей­ший рынок, где мож­но лег­ко при­об­ре­сти любые самые ред­кост­ные това­ры.

(43) Заслу­жен­но хва­лят тех, кто учредил обще­эл­лин­ские празд­не­ства за уста­нов­лен­ный ими обы­чай заклю­чать все­об­щее пере­ми­рие и соби­рать­ся вме­сте, чтобы, свер­шив обе­ты и жерт­во­при­но­ше­ния, мы мог­ли вспом­нить о свя­зы­ваю­щем нас кров­ном род­стве, про­ник­нуть­ся друг к дру­гу дру­же­люб­ны­ми чув­ства­ми, воз­об­но­вить ста­рые и завя­зать новые дого­во­ры госте­при­им­ства. (44) Собрав­шись вме­сте, элли­ны полу­ча­ют воз­мож­ность при­ят­но и с поль­зой про­ве­сти вре­мя, одни — пока­зы­вая свои даро­ва­ния, дру­гие — глядя на их сопер­ни­че­ство, при­чем все оста­ют­ся доволь­ны: зри­те­ли могут гор­дить­ся тем, что атле­ты ради них не жале­ют сил, а участ­ни­ки состя­за­ний рады, что столь­ко людей при­шло на них посмот­реть. Вот сколь­ко поль­зы при­но­сят нам празд­не­ства, а Афи­ны в их устрой­стве не усту­пят нико­му. (45) Вели­ко­леп­ных зре­лищ, доро­го­сто­я­щих и утон­чен­ных, в Афи­нах мож­но увидеть так мно­го, а чис­ло при­ез­жаю­щих к нам так вели­ко, что мож­но с уве­рен­но­стью ска­зать: в нашем горо­де люди все­гда могут вос­поль­зо­вать­ся бла­га­ми обще­ния друг с дру­гом. В Афи­нах лег­че, чем где бы то ни было, завя­зать проч­ную друж­бу и раз­но­об­раз­ные свя­зи. Здесь мож­но увидеть не толь­ко состя­за­ния в силе и лов­ко­сти: с не мень­шим пылом у нас сорев­ну­ют­ся в крас­но­ре­чии и ост­ро­умии. А награ­ды поис­ти­не вели­ки: (46) наш город не толь­ко вру­ча­ет их сам, но и побуж­да­ет к это­му дру­гих, ибо награ­да, полу­чен­ная в Афи­нах, при­но­сит обла­да­те­лю вели­кую сла­ву и все­об­щее при­зна­ние. Нако­нец, в дру­гих местах обще­эл­лин­ские празд­не­ства справ­ля­ют­ся ред­ко и длят­ся недол­го, а в Афи­нах для при­ез­же­го все­гда празд­ник, доступ­ный каж­до­му и в любое вре­мя.

(47) Фило­со­фия, при­охо­тив­шая нас к обще­ст­вен­ной жиз­ни, сде­лав­шая более дру­же­люб­ны­ми друг к дру­гу, научив­шая осте­ре­гать­ся зла неве­же­ства и стой­ко пере­но­сить неиз­беж­ное, в нашем горо­де уко­ре­ни­лась по-насто­я­ще­му проч­но. А крас­но­ре­чие у нас ста­ло настоль­ко почет­ным, что овла­деть им стре­мит­ся чуть ли не каж­дый, (48) пони­мая, что толь­ко дар речи воз­вы­ша­ет чело­ве­ка над живот­ны­ми, что во всем осталь­ном по при­хо­ти судь­бы неуда­чу тер­пят и умные люди, а успе­ха доби­ва­ют­ся часто глуп­цы, зато искус­ство речей глуп­цам недо­ступ­но, явля­ясь уде­лом лишь ода­рен­ных, (49) что оно — важ­ней­ший при­знак обра­зо­ван­но­сти, что не по муже­ству и богат­ству, но по речам позна­ет­ся истин­ное бла­го­род­ство и насто­я­щее вос­пи­та­ние, что вла­де­ю­щий сло­вом ува­жа­ем не толь­ко у себя в горо­де, но и повсюду. (50) В уме и крас­но­ре­чии Афи­ны сво­их сопер­ни­ков опе­ре­ди­ли настоль­ко, что ста­ли под­лин­ной шко­лой все­го чело­ве­че­ства, и бла­го­да­ря имен­но наше­му горо­ду сло­во «эллин» теперь озна­ча­ет не столь­ко место рож­де­ния, сколь­ко образ мыс­ли и ука­зы­ва­ет ско­рее на вос­пи­та­ние и обра­зо­ван­ность, чем на общее с нами про­ис­хож­де­ние.

(51) Но чтобы не пока­за­лось, буд­то я задер­жи­ва­юсь на мело­чах, хотя обе­щал гово­рить толь­ко о важ­ном, или что я вос­хва­ляю свой город за муд­рость и крас­но­ре­чие лишь пото­му, что мне нече­го ска­зать о его доб­ле­сти на войне, поз­во­лю себе выска­зать­ся и об этом для тех, кто черес­чур кичит­ся бое­вой сла­вой, тем более что за воен­ную доб­лесть наши пред­ки достой­ны не мень­ших похвал, чем за про­чие свои заслу­ги. (52) Мно­го испы­та­ний, суро­вых и тяж­ких, выпа­ло на их долю, ибо они сра­жа­лись не толь­ко за свою зем­лю, но и за чужую сво­бо­ду, так как наш город для угне­тен­ных и при­тес­ня­е­мых элли­нов все­гда был при­бе­жи­щем и опло­том. (53) Неко­то­рые осуж­да­ют нас за без­рас­суд­ное стрем­ле­ние помо­гать без­за­щит­ным, не пони­мая, что такие упре­ки луч­ше похвал: не пото­му ста­но­ви­лись мы на сто­ро­ну сла­бых, что не зна­ли, насколь­ко выгод­нее союз с силь­ным, а созна­тель­но пред­по­чи­та­ли всту­пать­ся за них даже вопре­ки соб­ст­вен­ной поль­зе.

(54) О том, как наш город исполь­зу­ет свою мощь, мож­но судить на при­ме­ре тех, кто при­бе­гал к его защи­те. Недав­них слу­ча­ев я при­во­дить не ста­ну, ибо еще до Тро­ян­ской вой­ны (вот где долж­ны искать дово­ды те, кто хочет свои пра­ва дока­зать ссыл­ка­ми на пред­ков) к нам обра­ти­лись за помо­щью дети Герак­ла, а чуть рань­ше — аргос­ский царь Адраст, сын Талая. (55) Адраст, потер­пев неуда­чу в похо­де на Фивы, когда ему не поз­во­ли­ли даже похо­ро­нить его сорат­ни­ков, пав­ших при оса­де Кад­меи, явил­ся в Афи­ны, умо­ляя помочь ему в беде, кото­рая может слу­чить­ся с каж­дым, и не допу­стить, чтобы древ­ний обы­чай был попран и пав­шие на войне оста­лись без погре­бе­ния. (56) А Герак­лиды, спа­са­ясь от жесто­ко­сти Еври­сфея и видя, что ни один город их защи­тить не спо­со­бен, толь­ко Афи­ны сочли достой­ны­ми отпла­тить за бла­го­де­я­ния, кото­рые их отец ока­зал чело­ве­че­ству. (57) Оче­вид­но, уже тогда Афи­ны име­ли все каче­ства пред­во­ди­те­ля элли­нов: никто не стал бы про­сить о помо­щи сла­бое или зави­си­мое от дру­гих государ­ство, да еще в деле, кото­рое каса­ет­ся всех и защи­щать кото­рое при­ста­ло лишь горо­ду, стре­мя­ще­му­ся воз­гла­вить Элла­ду. (58) И про­си­те­ли в сво­их надеж­дах не обма­ну­лись: взяв на себя тяжесть вой­ны с обид­чи­ка­ми, афи­няне всем опол­че­ни­ем дви­ну­лись на фиван­цев и заста­ви­ли их выдать тела погиб­ших, а когда Еври­сфей с целым вой­ском пело­пон­нес­цев вторг­ся в нашу стра­ну, вышли ему навстре­чу и наго­ло­ву раз­би­ли дерз­ко­го царя. (59) Нема­ло вели­ких дел к тому вре­ме­ни было извест­но за афи­ня­на­ми, но этим подви­гом они стя­жа­ли еще боль­шую сла­ву. Свой долг они испол­ни­ли так осно­ва­тель­но, что Адраст, кото­рый явил­ся в Афи­ны про­си­те­лем, вер­нул­ся домой, полу­чив от вра­га все, чего доби­вал­ся, а Еври­сфей, кото­рый вторг­ся в нашу стра­ну как заво­е­ва­тель, был взят в плен и сам ока­зал­ся в поло­же­нии про­си­те­ля. (60) Дол­го и без­на­ка­зан­но он помы­кал сыном Зев­са, уни­жая того, кто силой пре­вос­хо­дил любо­го из смерт­ных, но пер­вая же дер­зость по отно­ше­нию к Афи­нам кон­чи­лась для Еври­сфея жесто­кой рас­пла­той: попав­шись в руки Герак­лидам, он при­нял вско­ре позор­ную смерть.

(61) Мно­ги­ми бла­го­де­я­ни­я­ми нам обя­за­ны спар­тан­цы, но уже за одно это они перед нами в неоплат­ном дол­гу, ибо толь­ко афин­ская помощь дала воз­мож­ность Герак­лидам, пред­кам пра­вя­щих ныне в Спар­те царей, вер­нуть­ся с победой в Пело­пон­нес, захва­тить Аргос, Лакеде­мон и Мес­се­ну, осно­вать Спар­ту и зало­жить осно­вы ее нынеш­не­го могу­ще­ства. (62) Вот о чем сле­до­ва­ло пом­нить спар­тан­цам, когда сво­и­ми набе­га­ми они разо­ря­ли стра­ну, поло­жив­шую нача­ло их про­цве­та­нию, и угро­жа­ли горо­ду, риск­нув­ше­му всем для Герак­лидов. Спра­вед­ли­во ли потом­ков Герак­ла делать сво­и­ми царя­ми, а город, кото­рый спас весь их род, пытать­ся пора­бо­тить? (63) Но, остав­ляя в сто­роне столь оче­вид­ную небла­го­дар­ность и воз­вра­ща­ясь к пред­ме­там более важ­ным, ска­жу, что нигде еще не было вида­но, чтобы при­ше­лец гла­вен­ст­во­вал над мест­ным жите­лем, полу­чив­ший услу­гу — над ока­зав­шим ее, попро­сив­ший убе­жи­ща — над тем, кто его пре­до­ста­вил. (64) Дока­зать это мож­но даже коро­че. Самы­ми силь­ны­ми государ­ства­ми Элла­ды, кро­ме наше­го, все­гда были Аргос, Фивы и Спар­та, но фиван­цев наши пред­ки заста­ви­ли выпол­нить тре­бо­ва­ния побеж­ден­ных ими арги­вян, (65) самих арги­вян позд­нее раз­би­ли в чис­ле дру­гих пело­пон­нес­цев, детей же Герак­ла, осно­ва­те­лей Спар­ты, защи­ти­ли от угроз Еври­сфея, а зна­чит, пер­вое место в Элла­де при­над­ле­жит, бес­спор­но, Афи­нам.

(66) Теперь — об афин­ских победах над вар­ва­ра­ми, тем более что глав­ная цель моей речи — ука­зать путь к гос­под­ству над ними. Все вой­ны и бит­вы пере­чис­лять было бы дол­го, поэто­му я ска­жу лишь о глав­ном. (67) Самые воин­ст­вен­ные и могу­ще­ст­вен­ные вар­вар­ские пле­ме­на — это ски­фы, фра­кий­цы и пер­сы. Каж­дое из них на нас напа­да­ло, и каж­до­му из них мы дава­ли отпор. Что еще могут ска­зать наши недоб­ро­же­ла­те­ли, если элли­ны в поис­ках спра­вед­ли­во­сти обра­ща­ют­ся за помо­щью имен­но к нам, а вар­ва­ры, желая пора­бо­тить элли­нов, напа­да­ют преж­де все­го на нас? (68) Наи­бо­лее зна­ме­ни­та вой­на про­тив пер­сов, но для тех, кто утвер­жда­ет, что у него искон­ное пра­во на пер­вен­ство, не менее важ­ны ссыл­ки на древ­ность. Когда Элла­да была еще сла­ба, в наши вла­де­ния вторг­лись фра­кий­цы во гла­ве с Евмол­пом, сыном Посей­до­на, а позд­нее ски­фы во гла­ве с ама­зон­ка­ми, дочерь­ми Аре­са. Стре­мясь уста­но­вить свою власть над Евро­пой и нена­видя эллин­ское пле­мя, они бро­си­ли вызов имен­но Афи­нам, счи­тая, что если спра­вят­ся с этим горо­дом, то разом покон­чат со всей Элла­дой. (69) Но цели сво­ей они не достиг­ли: имея про­тив­ни­ком лишь афи­нян, они потер­пе­ли такое пора­же­ние, слов­но вое­ва­ли про­тив цело­го чело­ве­че­ства. Что раз­гром был сокру­ши­тель­ным, вид­но из того, что пре­да­ние об этом живо до сих пор, чего не слу­чи­лось бы, если б это была мел­кая неуда­ча. (70) Ама­зон­ки, кото­рые участ­во­ва­ли во втор­же­нии, погиб­ли, соглас­но пре­да­нию, все до одной, а те, что оста­лись дома, лиши­лись боль­шей части сво­их вла­де­ний и окон­ча­тель­но утра­ти­ли былое могу­ще­ство; фра­кий­цы же, иско­ни оби­тав­шие в непо­сред­ст­вен­ной бли­зо­сти от нас, после того пора­же­ния ушли с наси­жен­ных мест так дале­ко, что на про­стран­стве, кото­рое нас теперь разде­ля­ет, рас­се­ли­лись десят­ки пле­мен и наро­дов и воз­ник­ло мно­же­ство горо­дов.

(71) Это был поис­ти­не слав­ный подвиг, подо­баю­щий тому, кто хочет быть пер­вым в Элла­де, но не мень­ший подвиг, достой­ный пред­ков, совер­ши­ли те, кто отра­зил наше­ст­вия Дария и Ксерк­са. В вели­чай­шей из войн, в тяже­лей­ших опас­но­стях, в борь­бе с про­тив­ни­ком, кото­рый счи­тал себя непо­беди­мым, чьей доб­ле­сти стра­ши­лись даже наши союз­ни­ки, (72) афи­няне высто­я­ли и раз­би­ли вра­га, полу­чив в награ­ду не толь­ко сла­ву, но и без­раздель­ное гос­под­ство на море, с пол­но­го согла­сия всей Элла­ды, в том чис­ле и тех, кто пыта­ет­ся его теперь ото­брать.

(73) Пусть не дума­ют, что я не знаю о заслу­гах в этой войне спар­тан­цев, но тем боль­шей похва­лы достой­ны Афи­ны, что суме­ли пре­взой­ти тако­го сопер­ни­ка. О тогдаш­них афи­ня­нах и спар­тан­цах я хочу ска­зать немно­го подроб­ней, чтобы напом­нить, како­ва была доб­лесть тех и дру­гих и сколь вели­ка их нена­висть к вар­ва­рам. (74) Знаю, что труд­но гово­рить о пред­ме­те, уже не раз быв­шем темой речей вид­ных граж­дан на погре­бе­нии тех, кто пал смер­тью храб­рых. Все глав­ное, конеч­но, уже было ска­за­но, но кое-что все же оста­лось упу­ще­но, и нелишне будет о нем напом­нить, так как это содей­ст­ву­ет нашей цели.

(75) Вели­кой сла­вы достой­ны те, кто, рискуя жиз­нью, защи­тил Элла­ду, но неспра­вед­ли­во забы­вать о людях преды­ду­ще­го поко­ле­ния, бла­го­да­ря кото­рым победа ста­ла воз­мож­ной. Это они вырас­ти­ли достой­ную сме­ну, вос­пи­та­ли в сво­их детях отва­гу и доб­лесть и сде­ла­ли их насто­я­щи­ми бой­ца­ми. (76) Пре­вы­ше все­го ста­вя общее бла­го, они не рас­то­ча­ли, но попол­ня­ли каз­ну и рас­по­ря­жа­лись ею так разум­но, как если бы она была их соб­ст­вен­ной, и так чест­но, слов­но она была для них совер­шен­но чужой. День­ги тогда не были мери­лом сча­стья; самым надеж­ным и чест­ным богат­ст­вом счи­та­лось доб­рое имя у совре­мен­ни­ков и сла­ва, остав­ля­е­мая потом­кам. (77) Они не сорев­но­ва­лись в бес­стыд­стве, не упраж­ня­лись в свое­во­лии и наг­ло­сти; дур­ной сла­вы сре­ди сооте­че­ст­вен­ни­ков они боя­лись боль­ше, чем смер­ти за отчиз­ну, и опо­зо­рить свой город боя­лись боль­ше, чем теперь люди боят­ся опо­зо­рить самих себя. (78) Они соблюда­ли ста­рин­ный обы­чай и забо­ти­лись не столь­ко о взыс­ка­нии дол­гов, сколь­ко о нра­вах и обра­зе мыс­ли, зная, что чест­ным людям не нуж­но мно­го зако­нов, что и с немно­ги­ми мож­но решать как част­ные, так и обще­ст­вен­ные дела. (79) Столь вели­ка была их любовь к оте­че­ству, что спо­ри­ли они меж­ду собой не за власть, а о том, кто ока­жет отчизне услу­гу, и всту­па­ли меж­ду собой в сою­зы не в лич­ных целях, а в инте­ре­сах обще­ства. (80) Так же они отно­си­лись и к дру­гим государ­ствам: стре­мясь заво­е­вать рас­по­ло­же­ние элли­нов, они были для них настав­ни­ка­ми и пред­во­ди­те­ля­ми, а не гос­по­да­ми и тира­на­ми; они не губи­ли их, а спа­са­ли, не пора­бо­ща­ли, а опе­ка­ли. (81) Их сло­во было надеж­нее клят­вы, а дого­во­ры они соблюда­ли так, слов­но вооб­ще не пред­став­ля­ли, что их мож­но нару­шить. Они не кичи­лись сво­ей мощью, они были уме­рен­ны в сво­их при­тя­за­ни­ях и отно­си­лись к сла­бей­шим так, как хоте­ли бы, чтобы силь­ней­ший отно­сил­ся к ним самим. В сво­их горо­дах они виде­ли свой дом, а общим оте­че­ст­вом счи­та­ли Элла­ду.

(82) Вот каких убеж­де­ний дер­жа­лись тогдаш­ние афи­няне и спар­тан­цы, и, вос­пи­ты­вая в том же духе сво­их детей, они вырас­ти­ли таких бой­цов про­тив пер­сов, что не нашел­ся еще ни поэт, ни ора­тор, кото­рый достой­но вос­пел бы их подвиг. Винить их за это едва ли воз­мож­но, ибо вос­хва­лять пока­зав­ших высо­чай­шую доб­лесть столь же труд­но, как тех, кто ниче­го слав­но­го не совер­шил: тех вооб­ще не за что хва­лить, а для этих невоз­мож­но най­ти сло­ва, соот­вет­ст­ву­ю­щие вели­чию их дея­ний. (83) Какие сло­ва будут достой­ны мужей, кото­рые пре­взо­шли поко­ри­те­лей Трои? Те десять лет оса­жда­ли один-един­ст­вен­ный город, а эти разом сокру­ши­ли мощь целой Азии и не толь­ко защи­ти­ли свои горо­да, но и спас­ли от пора­бо­ще­ния всю Элла­ду. Перед каки­ми же подви­га­ми и труда­ми отсту­пи­ли бы они ради сла­вы при жиз­ни, если с готов­но­стью шли на смерть, обе­щав­шую им лишь посмерт­ную сла­ву? (84) Я думаю даже, что это испы­та­ние посла­ли им боги ради них же самих, чтобы отва­га их полу­чи­ла извест­ность, чтоб не про­жи­ли они свою жизнь неза­мет­но, а удо­сто­и­лись уча­сти полу­бо­гов, кото­рые не избе­жа­ли смер­ти, но память о кото­рых бес­смерт­на вовек.

(85) Наши пред­ки и спар­тан­цы все­гда сопер­ни­ча­ли, но тогда они состя­за­лись на попри­ще сла­вы и не счи­та­ли себя вра­га­ми. Свою доб­лесть они пока­за­ли сна­ча­ла на вой­ске, кото­рое про­тив них выслал Дарий. (86) Как толь­ко это вой­ско выса­ди­лось в Атти­ке, афи­няне, не дожи­да­ясь под­хо­да спар­тан­цев и взяв на себя тяжесть общей вой­ны, в оди­ноч­ку встре­ти­ли над­мен­но­го вра­га, с немно­ги­ми сила­ми про­тив бес­чис­лен­ных пол­чищ, слов­но рис­ко­ва­ли не сво­ей жиз­нью, а чужой; спар­тан­цы же, едва узна­ли об этом, бро­си­лись к ним на помощь так поспеш­но, слов­но враг разо­рял их соб­ст­вен­ную стра­ну. (87) О быст­ро­те их и рве­нии свиде­тель­ст­ву­ет то, что афи­няне в тот же день, как узна­ли о высад­ке пер­сов, уже были на гра­ни­це сво­ей стра­ны и, раз­бив вра­га, воз­двиг­ли тро­фей; спар­тан­цы же за трое суток про­де­ла­ли путь в тыся­чу две­сти ста­ди­ев, — настоль­ко одни спе­ши­ли помочь, а дру­гие — дать бой рань­ше, чем подо­спе­ет помощь. (88) Сле­дую­щее, вто­рое наше­ст­вие пер­сов воз­гла­вил уже лич­но Ксеркс: поки­нув цар­ский дво­рец, он сам повел в поход свое вой­ско, собрав в него людей со всей Азии. Даже при всем жела­нии труд­но пре­уве­ли­чить опас­ность этой вой­ны. (89) Ксеркс настоль­ко воз­нес­ся в сво­ей гор­дыне, что ему уже мало каза­лось поко­рить Элла­ду. Желая оста­вить после себя памят­ник, кото­рый пре­взо­шел бы воз­мож­но­сти чело­ве­ка, он не отсту­пил­ся, пока не испол­нил свой замы­сел, став­ший теперь почти леген­дар­ным: вме­сте с вой­ском он пере­плыл сушу и пеш­ком про­шел по морю, свя­зав мостом бере­га Гел­лес­пон­та и про­рыв канал через Афон. (90) Вот насколь­ко само­уве­рен и удач­лив был враг, кото­ро­му они высту­пи­ли навстре­чу, поров­ну поде­лив меж­ду собой опас­ность: спар­тан­цы с отрядом в тыся­чу вои­нов и с неболь­шим чис­лом союз­ни­ков дви­ну­лись к Фер­мо­пи­лам, чтобы занять этот гор­ный про­ход и пре­гра­дить путь пехо­те вра­га, а наши пред­ки с шестью­де­ся­тью три­е­ра­ми отплы­ли к Арте­ми­сию, взяв на себя весь вра­же­ский флот. (91) Такая сме­лость объ­яс­ня­ет­ся не столь­ко пре­зре­ни­ем к вра­гу, сколь­ко често­лю­би­вым сопер­ни­че­ст­вом: спар­тан­цы, завидуя нашей победе при Мара­фоне, горе­ли жела­ни­ем срав­нять­ся с нами и опа­са­лись, как бы наш город опять не ока­зал­ся спа­си­те­лем Элла­ды, а наши боль­ше все­го хоте­ли сохра­нить заво­е­ван­ную сла­ву, пока­зать, что преж­ней победой они обя­за­ны не при­хо­ти слу­чая, но отва­ге, при­учить элли­нов к мор­ским сра­же­ни­ям, дока­зать, что и в мор­ском бою, а не толь­ко на суше, побеж­да­ют доб­ле­стью, а не чис­лом. (92) Оди­на­ко­вую отва­гу про­яви­ли сопер­ни­ки, но с раз­лич­ным исхо­дом. Спар­тан­цы погиб­ли в нерав­ном бою; ска­зать, что их победи­ли, было бы кощун­ст­вом, ибо никто из них не опо­зо­рил себя бег­ст­вом. Афи­няне же раз­гро­ми­ли пере­до­вые части пер­сид­ско­го флота, но, узнав о том, что враг завла­дел Фер­мо­пи­ла­ми, отплы­ли обрат­но и пове­ли вой­ну таким обра­зом, что как ни вели­ки были их преды­ду­щие подви­ги, в после­дую­щей борь­бе они отли­чи­лись еще боль­ше. (93) Когда всех союз­ни­ков охва­ти­ло отча­я­ние, а пело­пон­нес­цы нача­ли укреп­лять Ист­мий­ский пере­ше­ек, заботясь уже толь­ко о соб­ст­вен­ном спа­се­нии, осталь­ные же эллин­ские горо­да откры­то высту­пи­ли на сто­роне пер­сов, когда с моря к Афи­нам под­плы­вал вра­же­ский флот в тыся­чу две­сти три­ер, а с суши при­бли­жа­лось несмет­ное вой­ско, когда гибель каза­лась неот­вра­ти­мой, — поки­ну­тые союз­ни­ка­ми и поте­ряв­шие надеж­ду (94) афи­няне не толь­ко суме­ли уце­леть, но даже удо­сто­и­лись поче­стей от царя, кото­рый рас­счи­ты­вал с помо­щью их флота поко­рить Пело­пон­нес. Но они отверг­ли цар­ские дары, хотя, него­дуя на пре­да­тель­ство элли­нов, име­ли все осно­ва­ния заклю­чить с пер­са­ми мир. (95) Они не толь­ко при­гото­ви­лись сра­жать­ся за сво­бо­ду, но и про­сти­ли тех, кто избрал доб­ро­воль­ное раб­ство, счи­тая, что малым государ­ствам мож­но при­бе­гать к любо­му спо­со­бу, чтобы выжить, а горо­ду, кото­рый хочет быть пер­вым в Элла­де, отсту­пать перед опас­но­стью не к лицу. Для отваж­ных мужей, счи­та­ли они, доб­лест­ная смерть луч­ше, чем позор­ная жизнь, и вели­ко­му горо­ду луч­ше вовсе сги­нуть, чем вла­чить раб­ство у всех на гла­зах. (96) Несо­мнен­но, они были настро­е­ны имен­но так. Не имея воз­мож­но­сти сра­жать­ся одно­вре­мен­но и с фло­том, и с сухо­пут­ным вой­ском вра­га, они пере­пра­ви­ли на сосед­ний ост­ров все насе­ле­ние горо­да, чтобы дать вра­гу отпор на море. Мож­но ли най­ти более ясное дока­за­тель­ство бла­го­род­ства афи­нян и их пре­дан­но­сти Элла­де, чем та реши­мость, с кото­рой ради общей сво­бо­ды они пожерт­во­ва­ли род­ным горо­дом, и само­об­ла­да­ние, с кото­рым они смот­ре­ли на то, как гра­бят их поля, разо­ря­ют свя­ти­ли­ща и сжи­га­ют хра­мы? (97) Но даже это­го им было мало: они соби­ра­лись в оди­ноч­ку сра­жать­ся про­тив тыся­чи двух­сот пер­сид­ских три­ер. Но это­го сде­лать им не дали: пело­пон­нес­цы, усты­див­шись сво­ей тру­со­сти и сооб­ра­зив, что если афи­няне погиб­нут, то и они не спа­сут­ся, а если победят, то и они покро­ют себя позо­ром, были вынуж­де­ны прий­ти афи­ня­нам на помощь. Я не ста­ну рас­пи­сы­вать подроб­но­сти бит­вы, обыч­ные для тако­го рода сра­же­ний. (98) Ука­жу лишь то, чем эта бит­ва важ­на и поче­му она дает пра­во Афи­нам на пер­вое место сре­ди эллин­ских государств. Воен­ное пре­об­ла­да­ние наше­го горо­да еще в мир­ное вре­мя было так вели­ко, что даже после его разо­ре­ния афи­няне выста­ви­ли для бит­вы, в кото­рой реша­лась судь­ба Элла­ды, боль­ше кораб­лей, чем все их союз­ни­ки, и даже самые злоб­ные наши недоб­ро­же­ла­те­ли при­знаю́т, что Сала­мин­ская бит­ва реши­ла исход вой­ны, а победи­ли в ней элли­ны толь­ко бла­го­да­ря Афи­нам. (99) Кто же досто­ин воз­гла­вить Элла­ду нака­нуне похо­да про­тив вар­ва­ров? Раз­ве не те, кто боль­ше всех отли­чил­ся в послед­ней войне, кто не раз бил­ся с пер­са­ми один на один, а если и поль­зо­вал­ся под­держ­кой союз­ни­ков, то дале­ко пре­взо­шел их в доб­ле­сти и отва­ге? Раз­ве не те, кто обрек на разо­ре­ние свою зем­лю ради спа­се­ния осталь­ных, кто осно­вал еще в древ­но­сти мно­же­ство горо­дов, а теперь их изба­вил от вер­ной гибе­ли? Спра­вед­ли­во ли будет лишить награ­ды того, кто выстра­дал боль­ше всех, и оттес­нить с почет­но­го места того, кто сра­жал­ся в пере­д­них рядах?

(100) В собы­ти­ях, кото­рые я назвал, вся­кий приз­на́ет заслу­ги Афин и согла­сит­ся, что пер­вен­ство при­над­ле­жит им. Что же каса­ет­ся позд­ней­ших собы­тий, то неко­то­рые нас обви­ня­ют в том, что, добив­шись гос­под­ства на море, мы при­чи­ни­ли элли­нам мно­го зла. В част­но­сти, нам ста­вят в вину про­да­жу в раб­ство жите­лей Мело­са и уни­что­же­ние Ски­о­ны. (101) Но в слу­чае с Мело­сом я не счи­таю, что мы зло­употре­би­ли полу­чен­ной вла­стью, если пока­ра­ли про­тив­ни­ка, побеж­ден­но­го нами в ходе вой­ны. Из это­го сле­ду­ет толь­ко то, что с союз­ни­ка­ми у нас пре­крас­ные отно­ше­ния, ибо ни один под­власт­ный нам город ниче­го подоб­но­го не испы­тал. (102) А за Ски­о­ну нас упре­ка­ли бы спра­вед­ли­во, если б извест­ны были при­ме­ры более мяг­ко­го обра­ще­ния с мятеж­ни­ка­ми, но так как при­ме­ров этих не суще­ст­ву­ет, так как невоз­мож­но, не карая винов­ных, удер­жать в пови­но­ве­нии мно­же­ство горо­дов, нас, пра­во же, сле­ду­ет похва­лить за то, что, так дол­го вла­дея дер­жа­вой, мы обо­шлись столь малым чис­лом нака­за­ний.

(103) Я думаю, все согла­сят­ся с тем, что луч­ши­ми покро­ви­те­ля­ми для Элла­ды будут те, чьи под­дан­ные в свое вре­мя достиг­ли про­цве­та­ния. Так вот, наше вла­ды­че­ство при­ведет к бла­го­ден­ст­вию и отдель­ные семьи, и целые государ­ства, (104) ибо мы не завидо­ва­ли рас­ту­щим горо­дам, не пыта­лись нис­про­вер­же­ни­ем суще­ст­ву­ю­ще­го строя вызвать в них рас­при, чтобы враж­дую­щие сто­ро­ны иска­ли помо­щи и под­держ­ки у нас. Пола­гая, что согла­сие на поль­зу всем, мы управ­ля­ли союз­ни­ка­ми на осно­ве общих зако­нов, обра­ща­лись с ними не ина­че как с рав­ны­ми, взяв в свои руки лишь руко­вод­ство сою­зом, но не ущем­ляя сво­бо­ды его участ­ни­ков. (105) Сочув­ст­вуя наро­до­вла­стию и будучи про­тив­ни­ка­ми вла­ды­че­ства немно­гих, мы счи­та­ли неспра­вед­ли­вым, чтобы боль­шин­ство под­чи­ня­лось мень­шин­ству, чтобы людей бед­ных, но в осталь­ном ничуть не худ­ших, отстра­ня­ли от государ­ст­вен­ных дел, чтобы в оте­че­стве, общем для всех, одни себя чув­ст­во­ва­ли хозя­е­ва­ми, а дру­гие — бес­прав­ны­ми чужа­ка­ми, чтобы те, кто по пра­ву рож­де­ния явля­ет­ся граж­да­ни­ном, по зако­ну были лише­ны граж­дан­ских прав, (106) и пото­му мы уста­но­ви­ли во мно­гих государ­ствах тот же строй, что у нас самих. Его досто­ин­ства оче­вид­ны, и дол­го рас­пи­сы­вать их нет нуж­ды. Поль­зу­ясь бла­га­ми это­го строя, семь­де­сят лет наши союз­ни­ки жили не зная тира­нии, сво­бод­ные от вар­ва­ров, без внут­рен­них рас­прей и в мире со все­ми. (107) Вели­кой бла­го­дар­но­стью пла­тить нам за это долж­ны были бы разум­ные люди, вме­сто того чтобы бра­нить нас за посыл­ку посе­лен­цев, кото­рых мы рас­се­ля­ли в опу­стев­ших горо­дах, не из алч­но­сти и стрем­ле­ния к захва­там, а лишь для охра­ны этих мест. И вот дока­за­тель­ство: хотя зем­ли у нас слиш­ком мало, осо­бен­но если учесть чис­ло наших граж­дан, хотя власт­во­ва­ли мы над огром­ной дер­жа­вой и рас­по­ла­га­ли вдвое боль­шим, чем осталь­ные государ­ства, чис­лом бое­вых кораб­лей, да еще таких, каж­дый из кото­рых сто­ит двух вра­же­ских, хотя Евбея рас­по­ло­же­на совсем близ­ко от Атти­ки (108) и обла­да­ние ею дает ключ к гос­под­ству над морем, да и в про­чих отно­ше­ни­ях она цен­нее любо­го дру­го­го из ост­ро­вов, хотя нам ниче­го не сто­и­ло ее захва­тить и удер­жать ее было бы даже про­ще, чем наши сухо­пут­ные вла­де­ния, и к тому же мы по опы­ту зна­ли, что всюду в поче­те имен­но те государ­ства, кото­рые сго­ня­ют с зем­ли соседей, чтобы обес­пе­чить себе сытую, без­за­бот­ную жизнь, — ни одно из этих сооб­ра­же­ний, одна­ко, не побуди­ло нас к захва­ту Евбеи, (109) но мы были един­ст­вен­ной вели­кой дер­жа­вой, кото­рая мири­лась с тем, что живет в боль­шей бед­но­сти, чем те, кого упре­ка­ют в покор­но­сти нам. Если бы мы иска­ли чем пожи­вить­ся, то, навер­ное, поза­ри­лись бы не на зем­ли Ски­о­ны, кото­рые к тому же отда­ли пла­тей­ским бежен­цам, а на такую обшир­ную стра­ну, как Евбея, кото­рая обо­га­ти­ла бы каж­до­го из нас.

(110) Но несмот­ря на столь явные свиде­тель­ства наше­го бес­ко­ры­стия, нас име­ют наг­лость обви­нять быв­шие чле­ны декар­хий, мучи­те­ли и пала­чи сво­их соб­ст­вен­ных горо­дов, перед звер­ства­ми кото­рых блед­не­ют все про­шлые и буду­щие пре­ступ­ле­ния, кото­рые себя назы­ва­ют сто­рон­ни­ка­ми Спар­ты, но дей­ст­ву­ют отнюдь не как спар­тан­цы и, лице­мер­но опла­ки­вая участь жите­лей Мело­са, без коле­ба­ний рас­прав­ля­лись с соб­ст­вен­ны­ми сограж­да­на­ми. (111) Есть ли зло­де­я­ние, кото­ро­го они не совер­ши­ли, гнус­ность, кото­рой не осу­ще­ст­ви­ли? В пре­ступ­ни­ках они виде­ли свою вер­ную опо­ру, перед измен­ни­ка­ми пре­смы­ка­лись, как перед бла­го­де­те­ля­ми и покро­ви­те­ля­ми. Они доб­ро­воль­но при­слу­жи­ва­ли илоту, чтобы иметь воз­мож­ность над­ру­гать­ся над роди­ной; убийц, запят­нав­ших себя кро­вью сограж­дан, они почи­та­ли боль­ше, чем мать и отца. (112) Даже нас они при­учи­ли к такой жесто­ко­сти, что если рань­ше, во вре­ме­на обще­го бла­го­ден­ст­вия, каж­дый в беде нахо­дил сочув­ст­вие, то при вла­ды­че­стве этих него­дя­ев мы, угне­тен­ные каж­дый сво­им горем, поте­ря­ли друг к дру­гу вся­кое состра­да­ние. Они нико­му не остав­ля­ли вре­ме­ни, чтобы сочув­ст­во­вать дру­го­му. (113) Жесто­кость их не зна­ла гра­ниц: даже люди, дале­кие от государ­ст­вен­ных дел, не избе­жа­ли пре­сле­до­ва­ния этих чудо­вищ. И они-то, уни­что­жив­шие закон и пра­во, обви­ня­ют наш город в само­управ­стве и недо­воль­ны при­го­во­ра­ми, выно­сив­ши­ми­ся в Афи­нах, хотя сами за три меся­ца каз­ни­ли без суда боль­ше людей, чем афи­няне суди­ли за все вре­мя сво­его гос­под­ства. (114) А уж изгна­ния и мяте­жи, без­за­ко­ния и пере­во­роты, наси­лия над жен­щи­на­ми и детьми невоз­мож­но и пере­чис­лить. В общем, мож­но толь­ко ска­зать, что одно­го поста­нов­ле­ния ока­за­лось доста­точ­но, чтобы поло­жить нашим зло­употреб­ле­ни­ям конец, а кро­вото­ча­щие раны от их зло­де­я­ний не зале­чить нико­гда и ничем.

(115) Неуже­ли мир, кото­рый мы име­ем сей­час, и сво­бо­да горо­дам, кото­рая толь­ко чис­лит­ся в дого­во­ре, луч­ше, чем былое гос­под­ство Афин? Кому нужен мир, при кото­ром на море хозяй­ни­ча­ют пира­ты, когда горо­да отда­ны во власть наем­ни­ков, (116) а их жите­ли вою­ют не с внеш­ним вра­гом, а друг с дру­гом, внут­ри город­ских стен, когда горо­да ста­но­вят­ся воен­ной добы­чей чаще, чем во вре­мя вой­ны, когда из-за частых пере­во­ротов граж­да­нам при­хо­дит­ся хуже, чем изгнан­ни­кам, пото­му что граж­дане в посто­ян­ном стра­хе перед буду­щим, а изгнан­ни­кам оно сулит воз­вра­ще­ние? (117) А уж сво­бо­ды и само­управ­ле­ния нет и в помине: одни горо­да под игом тира­нов, дру­ги­ми пра­вят спар­тан­ские намест­ни­ки, третьи стер­ты с лица зем­ли, чет­вер­тые сто­нут под вла­стью пер­сов. А ведь пер­сов, когда они посме­ли про­ник­нуть в Евро­пу и слиш­ком мно­го о себе возо­мни­ли, мы в свое вре­мя укро­ти­ли настоль­ко, (118) что они не толь­ко пере­ста­ли напа­дать на нас, но и сми­ри­лись с опу­сто­ше­ни­ем сво­ей соб­ст­вен­ной стра­ны. Кичив­ших­ся фло­том в тыся­чу две­сти три­ер мы при­ве­ли в такую покор­ность, что ни один их корабль не смел заплы­вать по эту сто­ро­ну Фасе­лиды; им ниче­го не оста­ва­лось, как соблюдать мир и упо­вать на буду­щее, не рас­счи­ты­вая на свои нынеш­ние силы. (119) Что при­чи­ной тому была доб­лесть наших пред­ков, ясно пока­за­ло паде­ние Афин: сто­и­ло нам лишить­ся дер­жа­вы, как несча­стья Элла­ды нача­лись одно за дру­гим. После пора­же­ния в Гел­лес­пон­те, когда мы окон­ча­тель­но про­иг­ра­ли вой­ну, вар­ва­ры одер­жа­ли мор­скую победу и сно­ва ста­ли хозя­е­ва­ми на море; они захва­ти­ли боль­шую часть ост­ро­вов, совер­ши­ли набег на Лако­ни­ку, овла­де­ли Кифе­рой и на кораб­лях про­плы­ли вдоль побе­ре­жья Пело­пон­не­са, разо­ряя и опу­сто­шая его. (120) Как рез­ко изме­ни­лось соот­но­ше­ние сил, будет ясно, если срав­нить усло­вия дого­во­ра, заклю­чен­но­го с пер­са­ми во вре­ме­на афин­ско­го могу­ще­ства, и дого­во­ра, кото­рый зано­во заклю­чен теперь. Тогда мы опре­де­ли­ли гра­ни­цы цар­ских вла­де­ний, уста­но­ви­ли пре­дел дани, кото­рую выпла­чи­ва­ли царю неко­то­рые эллин­ские горо­да, и запре­ти­ли вар­ва­рам пла­вать по морю; а теперь царь заправ­ля­ет дела­ми Элла­ды, разда­ет нам при­ка­зы и толь­ко что не посы­ла­ет в наши горо­да намест­ни­ков. (121) Осталь­ное уже в его пол­ной вла­сти: он опре­де­ля­ет исход вой­ны, он назна­ча­ет усло­вия мира, он рас­по­ря­жа­ет­ся реши­тель­но всем. К нему мы ездим с жало­ба­ми друг на дру­га, как к сво­е­му вер­хов­но­му вла­ды­ке. Как рабы, мы его име­ну­ем вели­ким царем. Ведя непре­рыв­ные вой­ны друг с дру­гом, мы упо­ва­ем на его под­держ­ку и помощь, хотя он с радо­стью истре­бил бы нас всех.

(122) Но мы не долж­ны с этим мирить­ся, мы долж­ны воз­ро­дить афин­скую дер­жа­ву, мы долж­ны откры­то осудить спар­тан­цев за то, что они нача­ли вой­ну под пред­ло­гом осво­бож­де­ния элли­нов, а кон­чи­ли тем, что пре­да­ли их: ионий­цев, для кото­рых наш город — пра­ма­терь, кото­рых мы не раз спа­са­ли от гибе­ли, они под­стрек­ну­ли к вос­ста­нию про­тив Афин, а потом отда­ли во власть пер­сам, их нена­вист­ни­кам и смер­тель­ным вра­гам. (123) Тогда спар­тан­цы воз­му­ща­лись тем, что мы совер­шен­но закон­но управ­ля­ли неко­то­ры­ми горо­да­ми, а теперь их ничуть не забо­тит, что ионий­ские горо­да в ужа­саю­щем раб­стве. Мало того что они пла­тят дань, что их кре­по­сти заня­ты вра­же­ски­ми вой­ска­ми, — их жите­лей, сво­бод­но­рож­ден­ных граж­дан, под­вер­га­ют телес­ным нака­за­ни­ям и побо­ям, более уни­зи­тель­ным, чем в Афи­нах — рабов. (124) Но хуже все­го то, что их застав­ля­ют сра­жать­ся за раб­ство про­тив тех, кто борет­ся за сво­бо­ду, в войне, где пора­же­ние сулит им смерть, а победа — еще более тяж­кое иго. (125) На ком же еще, как не на спар­тан­цах, лежит ответ­ст­вен­ность за это? Обла­дая огром­ной воен­ной мощью, они рав­но­душ­но взи­ра­ют на беды еще недав­них сво­их союз­ни­ков, на то, как вар­вар сила­ми элли­нов рас­ши­ря­ет и укреп­ля­ет свое гос­под­ство. Когда-то они изго­ня­ли тира­нов и ока­зы­ва­ли под­держ­ку про­сто­му наро­ду, а теперь вою­ют про­тив народ­ных прав­ле­ний и всюду, где мож­но, под­дер­жи­ва­ют еди­но­вла­стие. (126) Они раз­ру­ши­ли Ман­ти­нею после того, как заклю­чи­ли с ней мир, они захва­ти­ли у фиван­цев Кад­мею и сей­час оса­жда­ют Олинф и Фли­унт, зато царю Македо­нии Амин­те, сици­лий­ско­му тира­ну Дио­ни­сию и вар­ва­ру, власт­ву­ю­ще­му над Ази­ей, они помо­га­ют рас­ши­рять вла­де­ния. (127) Поис­ти­не чудо­вищ­но, что те, кто долж­ны быть защит­ни­ка­ми Элла­де, отда­ли во власть одно­му чело­ве­ку неис­чис­ли­мое мно­же­ство ее людей, а ее круп­ней­шие горо­да обре­ка­ют на раб­ство или сти­ра­ют с лица зем­ли. (128) Но еще страш­нее видеть, что государ­ство, кото­рое счи­та­ет себя пер­вым в Элла­де, вою­ет про­тив элли­нов каж­дый день, а с вар­ва­ра­ми заклю­чи­ло веч­ный союз.

(129) Пусть не дума­ют, что я враж­де­бен к Спар­те, хотя обе­щал гово­рить о при­ми­ре­нии с ней. Не для того я употре­бил рез­кие выра­же­ния, чтобы очер­нить и окле­ве­тать спар­тан­цев, а толь­ко затем, чтобы убедить их отка­зать­ся от их нынеш­не­го обра­за мыс­лей. (130) Невоз­мож­но пре­сечь дур­ные поступ­ки и напра­вить винов­но­го на истин­ный путь, не осудив суро­во его тепе­реш­них дей­ст­вий. Пори­цать чело­ве­ка для его же поль­зы — зна­чит не хулить, а вра­зум­лять его, ибо сло­ва надо вос­при­ни­мать соот­вет­ст­вен­но цели, кото­рую они пре­сле­ду­ют. (131) Так вот, я хочу упрек­нуть спар­тан­цев в том, что они зака­ба­ля­ют сво­их бли­жай­ших соседей в инте­ре­сах лишь сво­его государ­ства, а для Элла­ды в целом сде­лать то же самое не хотят. А ведь если бы они поми­ри­лись с нами, то лег­ко мог­ли бы под­чи­нить Элла­де всех вар­ва­ров, живу­щих по сосед­ству с ней. (132) Для государ­ства, гор­до­го силой и мощью, это куда более достой­ная цель, чем соби­рать дань с ост­ров­ных элли­нов, кото­рых и без того мож­но лишь пожа­леть, видя, как они из-за нехват­ки зем­ли вынуж­де­ны рас­па­хи­вать гор­ные скло­ны, в то вре­мя как у пер­сов, живу­щих на мате­ри­ке, пло­до­род­ней­шие зем­ли боль­шей частью пусту­ют.

(133) Если бы нашел­ся сто­рон­ний наблюда­тель и взгля­нул на нынеш­нее поло­же­ние вещей, он решил бы, что и мы и спар­тан­цы безум­ны, пото­му что враж­ду­ем из-за ничтож­ных выгод, хотя под рукой огром­ные богат­ства, и разо­ря­ем друг у дру­га наши соб­ст­вен­ные зем­ли, хотя в Азии нас ждет обиль­ная жат­ва. (134) Пер­сид­ско­му царю толь­ко и оста­ет­ся заботы — посто­ян­но раз­жи­гать меж­ду нами рас­прю, не давая затих­нуть меж­до­усоб­ной войне, а нам настоль­ко не при­хо­дит в голо­ву сеять сму­ту в его дер­жа­ве, что мы сами помо­га­ем ему усми­рять вос­ста­ния, как это сей­час про­ис­хо­дит на Кип­ре, где с помо­щью одно­го эллин­ско­го вой­ска мы поз­во­ля­ем ему рас­прав­лять­ся с дру­гим. (135) Вос­став­шие жите­ли Кип­ра дру­же­ст­вен­ны Афи­нам и гото­вы все­це­ло под­чи­нить­ся Спар­те; что же каса­ет­ся сил Тири­ба­за, то самую бое­спо­соб­ную часть его пехоты состав­ля­ют эллин­ские наем­ни­ки, а моря­ки его — почти сплошь ионий­цы. Насколь­ко охот­нее они бы объ­еди­ни­лись для сов­мест­но­го похо­да за богат­ства­ми Азии, чем сра­жать­ся друг с дру­гом из-за ничтож­ной добы­чи! (136) Но нам не до это­го: забыв обо всем, мы вою­ем друг с дру­гом за Киклад­ские ост­ро­ва, а мно­же­ство горо­дов и мно­го­чис­лен­ные вой­ска отда­ли вар­ва­ру, по сути, даром. Одни­ми горо­да­ми он уже вла­де­ет, дру­ги­ми завла­де­ет навер­ня­ка и гото­вит­ся уже к захва­ту третьих, спра­вед­ли­во не ста­вя нас ни во что. (137) Ему уда­лось то, чего не суме­ли его пред­ки: от нас и спар­тан­цев он добил­ся при­зна­ния сво­его без­раздель­но­го гос­под­ства над Ази­ей, а ионий­ские горо­да захва­тил так проч­но, что одни уни­что­жа­ет, срав­ни­вая с зем­лей, в дру­гих соору­жа­ет сте­ны и укреп­ле­ния. И все это — не столь­ко бла­го­да­ря сво­ей силе, сколь­ко из-за наше­го без­рас­суд­ства.

(138) Мно­гие опа­са­ют­ся могу­ще­ства царя и утвер­жда­ют, что он очень гроз­ный про­тив­ник, напо­ми­ная о его боль­шом вли­я­нии на Эллин­ские дела. Но этим, я пола­гаю, они лишь убеж­да­ют, что вой­ну надо начи­нать как мож­но ско­рей: если даже при пол­ном нашем един­стве и при раздо­рах в стане вра­га вой­на с ним будет труд­на и опас­на, тем опас­нее, что может настать вре­мя, когда вар­ва­ры будут высту­пать спло­чен­но, а мы все еще будем враж­до­вать, как сей­час. (139) К тому же они совер­шен­но непра­вы в том, как оце­ни­ва­ют силы царя. Если б они назва­ли хоть один слу­чай в про­шлом, когда бы царь ока­зал­ся силь­нее Афин и Спар­ты, то нам было бы чего боять­ся, но тако­го ни разу еще не слу­ча­лось. А что царь, под­дер­жи­вая то афи­нян, то спар­тан­цев, враж­дую­щих меж­ду собой, при­но­сил то тем, то этим успех, еще не гово­рит о его могу­ще­стве. В таких слу­ча­ях даже неболь­шая сила часто быва­ет очень весо­мой; сошлюсь для при­ме­ра хотя бы на Хиос: как толь­ко он при­со­еди­нял­ся к одной из сто­рон, она сра­зу полу­ча­ла пере­вес на море. (140) Чтобы пра­виль­но оце­нить воз­мож­но­сти царя, нуж­но брать в рас­чет толь­ко те при­ме­ры, когда царь вое­вал не как чей-то союз­ник, а само­сто­я­тель­но, сам по себе. Так вот, когда про­тив него вос­стал Еги­пет, что было сде­ла­но для подав­ле­ния мяте­жа? Царь послал на вой­ну сво­их луч­ших пол­ко­вод­цев Абро­ко­ма, Тифрав­ста и Фар­на­ба­за, а те, протоп­тав­шись на месте три года и испы­тав боль­ше пора­же­ний, чем удач, отсту­пи­ли из Егип­та с таким позо­ром, что вос­став­шие, не доволь­ст­ву­ясь добы­той сво­бо­дой, уже пося­га­ют на сосед­ние зем­ли. (141) Дру­гой при­мер — вой­на с Ева­го­ром, пра­ви­те­лем одно­го из кипр­ских горо­дов, кото­рый по усло­ви­ям мир­но­го дого­во­ра ото­шел к вла­де­ни­ям пер­сид­ско­го царя. Хотя на море Ева­гор был раз­бит, а все его сухо­пут­ные силы состо­ят лишь из трех тысяч лег­ко­во­ору­жен­ных, даже тако­го сла­бо­го про­тив­ни­ка царь не может одо­леть шестой год под­ряд, и, если поз­во­ли­тель­но пред­ска­зы­вать буду­щее, успе­ет под­нять­ся новый мятеж, преж­де чем будет подав­лен этот, — так мед­ли­те­лен в сво­их дей­ст­ви­ях царь. (142) В Родос­ской войне царю сочув­ст­во­ва­ли даже союз­ни­ки Спар­ты, недо­воль­ные ее жест­ким прав­ле­ни­ем; в его рас­по­ря­же­нии были афин­ские моря­ки, а коман­до­вал его фло­том не кто иной, как Конон, опыт­ней­ший пол­ко­во­дец, поль­зу­ю­щий­ся огром­ным дове­ри­ем элли­нов. Но даже имея тако­го помощ­ни­ка, царь целых три года поз­во­лял сотне три­ер дер­жать вза­пер­ти у мало­азий­ско­го побе­ре­жья весь свой флот; боль­ше того, не выпла­тив вой­ску жало­ва­нья за целых пят­на­дцать меся­цев, царь при­вел его в состо­я­ние тако­го раз­ва­ла, что вой­ско едва не разо­шлось по домам, и толь­ко бла­го­да­ря сво­е­му пол­ко­вод­цу, а так­же сою­зу, заклю­чен­но­му в Корин­фе, оно выиг­ра­ло мор­скую бит­ву, и то еле-еле, с боль­шим трудом. (143) Тако­вы самые круп­ные цар­ские победы, о кото­рых не умол­кая твер­дят повсюду те, кто пре­воз­но­сит могу­ще­ство царя. Никто не может меня упрек­нуть в том, что я при­во­жу не те при­ме­ры и замал­чи­ваю под­лин­ные успе­хи царя. (144) Я назвал самые удач­ные для пер­сов вой­ны, но могу напом­нить и дру­гие при­ме­ры: как Дер­ки­лид с тыся­чью лат­ни­ков завла­дел Эолидой, как Дра­конт, заняв Атар­ней, с тре­мя тыся­ча­ми лег­ко­во­ору­жен­ных опу­сто­шил Мисий­скую рав­ни­ну, как Фиб­рон с чуть боль­ши­ми сила­ми разо­рил Лидию, как Аге­си­лай с вой­ском Кира захва­тил почти все зем­ли по эту сто­ро­ну реки Галис. (145) Не сле­ду­ет боять­ся ни отбор­ных войск, состав­ля­ю­щих лич­ную охра­ну царя, ни пре­сло­ву­той доб­ле­сти чисто­кров­ных пер­сов: и они, как пока­зал поход Кира в глубь мате­ри­ка, не луч­ше тех войск, что име­ют­ся в при­мо­рье. Я не ста­ну пере­чис­лять все пора­же­ния вар­ва­ров, допус­кая, что они были не рас­по­ло­же­ны к Арта­к­серк­су и неохот­но сра­жа­лись про­тив бра­та царя. (146) Но после гибе­ли Кира, когда в цар­ском вой­ске собра­лись бес­чис­лен­ные пле­ме­на ази­а­тов, они про­яви­ли такую тру­сость, что отныне при­дет­ся умолк­нуть всем, кто при­вык вос­хва­лять пер­сид­скую доб­лесть. Имея про­тив себя шести­ты­сяч­ное вой­ско, состо­я­щее к тому же из вся­ко­го сбро­да, незна­ко­мое с мест­но­стью, пре­дан­ное союз­ни­ка­ми и лишив­ше­е­ся пол­ко­во­д­ца, (147) вар­ва­ры ока­за­лись таки­ми бес­по­мощ­ны­ми, что царь, не зная, что делать даль­ше, и не пола­га­ясь более на воен­ную силу, вме­сто чест­но­го боя пред­по­чел веро­лом­ство и, нару­шив клят­ву, велел схва­тить пол­ко­вод­цев, коман­до­вав­ших наем­ни­ка­ми Кира, в надеж­де на то, что этим пре­ступ­ле­ни­ем он повергнет в смя­те­ние эллин­ское вой­ско. (148) А когда его замы­сел про­ва­лил­ся, так как элли­ны стой­ко пере­нес­ли слу­чив­ше­е­ся и нача­ли про­би­вать себе путь к отступ­ле­нию, царь послал им вдо­гон­ку кон­ни­цу во гла­ве с Тис­са­фер­ном, но элли­ны, не обра­щая на нее вни­ма­ния, слов­но в сопро­вож­де­нии почет­ной охра­ны спо­кой­но и уве­рен­но про­шли свой путь, опа­са­ясь не столь­ко встре­чи с вра­гом, сколь­ко пустын­ных и необи­тае­мых мест. (149) Самое важ­ное во всем этом то, что вой­ско, кото­рое вторг­лось в стра­ну не для мел­ко­го гра­бе­жа в какой-то погра­нич­ной деревне, а для того, чтобы сверг­нуть само­го царя, вер­ну­лось из похо­да более невреди­мым, чем послы, кото­рые к царю ездят с заве­ре­ни­я­ми в друж­бе. Итак, мы видим, что всюду пер­сы ясно пока­за­ли свою сла­бость: в ази­ат­ских обла­стях, при­ле­гаю­щих к морю, они мно­го­крат­но тер­пе­ли пора­же­ния, за втор­же­ние в Евро­пу они тоже попла­ти­лись бес­слав­ной гибе­лью и постыд­ным бег­ст­вом и, нако­нец, покры­ли себя позо­ром в глу­бине стра­ны, на поро­ге сто­ли­цы.

(150) Ниче­го уди­ви­тель­но­го в этом нет; то, что слу­чи­лось, вполне есте­ствен­но. Не могут люди, вырос­шие в раб­стве и нико­гда не знав­шие сво­бо­ды, доб­лест­но сра­жать­ся и побеж­дать. Откуда взять­ся хоро­ше­му пол­ко­вод­цу или храб­ро­му вои­ну из нестрой­ной тол­пы, непри­выч­ной к опас­но­стям, неспо­соб­ной к войне, зато к раб­ству при­учен­ной как нель­зя луч­ше. (151) Даже знат­ней­шие их вель­мо­жи не име­ют поня­тия о досто­ин­стве и чести; уни­жая одних и пре­смы­ка­ясь перед дру­ги­ми, они губят при­род­ные свои задат­ки; изне­жен­ные телом и трус­ли­вые душой, каж­дый день во двор­це они сорев­ну­ют­ся в рабо­ле­пии, валя­ют­ся у смерт­но­го чело­ве­ка в ногах, назы­ва­ют его не ина­че как богом и отби­ва­ют ему зем­ные покло­ны, оскорб­ляя тем самым бес­смерт­ных богов. (152) Не уди­ви­тель­но, что те из них, кто отправ­ля­ет­ся к морю в каче­стве так назы­вае­мых сатра­пов, ока­зы­ва­ют­ся достой­ны сво­его вос­пи­та­ния и пол­но­стью сохра­ня­ют усво­ен­ные при­выч­ки: они веро­лом­ны с дру­зья­ми и трус­ли­вы с вра­га­ми, рабо­леп­ны с одни­ми и высо­ко­мер­ны с дру­ги­ми, пре­не­бре­га­ют союз­ни­ка­ми и угож­да­ют про­тив­ни­кам. (153) Вой­ско Аге­си­лая они, в сущ­но­сти, кор­ми­ли за свой счет целых восемь меся­цев, а соб­ст­вен­ное вой­ско оста­ви­ли без жало­ва­нья на срок вдвое боль­ший. Вра­гу, захва­тив­ше­му Кисфе­ну, они упла­ти­ли сот­ню талан­тов, а сво­их вои­нов, вое­вав­ших на Кип­ре, содер­жа­ли хуже, чем плен­ных рабов. (154) Каж­дый, кто идет на них вой­ной, ухо­дит с бога­ты­ми дара­ми, а те, кто у них состо­ит на служ­бе, уми­ра­ют от побо­ев и истя­за­ний. Коно­на, кото­рый, обо­ро­няя Азию, сокру­шил могу­ще­ст­вен­ную спар­тан­скую дер­жа­ву, они веро­лом­но схва­ти­ли и каз­ни­ли, а Феми­сток­ла, кото­рый, защи­щая Элла­ду, наго­ло­ву раз­бил их в мор­ском бою, они неслы­хан­но щед­ро воз­на­гра­ди­ли. (155) Мож­но ли пола­гать­ся на друж­бу тех, кто каз­нят ока­зав­ших им услу­гу и заис­ки­ва­ют перед сво­и­ми вра­га­ми? Сколь­ким уже элли­нам они при­чи­ни­ли зло! С каким упор­ст­вом они стро­ят коз­ни Элла­де! Им нена­вист­но у нас реши­тель­но все: даже изва­я­ния и хра­мы наших богов они дерз­ну­ли сжечь и раз­гра­бить. (156) Воис­ти­ну достой­ны похвал ионий­цы за то, что запре­ти­ли под угро­зой про­кля­тия зано­во отстра­и­вать сожжен­ные хра­мы, чтобы потом­ки, пом­ня об этом кощун­стве, впредь осте­рег­лись дове­рять свя­тотат­цам, кото­рые вое­ва­ли не толь­ко про­тив нас, но под­ня­ли ору­жие и на наши свя­ты­ни. (157) То же самое могу ска­зать и о моих сограж­да­нах. Сто­ит им заклю­чить с про­тив­ни­ком мир, как они уже не пита­ют к нему враж­ды, но к пер­сам они не чув­ст­ву­ют бла­го­дар­но­сти даже за ока­зан­ные теми услу­ги, — таким гне­вом про­тив них пыла­ют афи­няне. Мно­гих наши пред­ки каз­ни­ли за сочув­ст­вие мидий­цам, и до сих пор в Народ­ном собра­нии, преж­де чем обсуж­дать любое дело, воз­гла­ша­ют про­кля­тие тому, кто пред­ло­жит всту­пить с пер­са­ми в пере­го­во­ры, а при посвя­ще­нии в таин­ства Евмол­пиды и Кери­ки из нена­ви­сти к пер­сам не допус­ка­ют к обрядам всех вар­ва­ров наравне с убий­ца­ми. (158) Враж­да наша к пер­сам так вели­ка, что нет для нас более при­ят­ных ска­за­ний, чем о Тро­ян­ской и Пер­сид­ской войне, пото­му что в них гово­рит­ся о пора­же­ни­ях вар­ва­ров. Лег­ко заме­тить, что о войне про­тив пер­сов у нас сла­га­ют хва­леб­ные пес­ни, а о вой­нах про­тив элли­нов — толь­ко пла­чи; те поют на тор­же­ствах и празд­ни­ках, а эти вспо­ми­на­ют в горе­сти и беде. (159) Думаю, что и тво­ре­ния Гоме­ра сла­вят­ся боль­ше дру­гих за то, что он вос­пел вой­ну про­тив вар­ва­ров. Имен­но пото­му наши пред­ки сочли полез­ным испол­нять их на состя­за­ни­ях музы­кан­тов и при обу­че­нии детей, чтобы, часто слу­шая эти поэ­мы, мы учи­лись нена­видеть вар­ва­ров и, под­ра­жая доб­ле­сти вое­вав­ших с ними, стре­ми­лись совер­шить такой же подвиг.

(160) Даже слиш­ком мно­гое, я счи­таю, нас побуж­да­ет к войне про­тив пер­сов, а сей­час для это­го самое вре­мя. Позор упус­кать удоб­ный слу­чай и потом о нем с горе­чью вспо­ми­нать. А ведь луч­ших усло­вий для вой­ны с царем, чем тепе­реш­ние, и поже­лать нель­зя. (161) Еги­пет и Кипр про­тив него вос­ста­ли; Фини­кия и Сирия разо­ре­ны вой­ной; Тир, кото­рый для царя столь важен, захва­чен его вра­га­ми; боль­шая часть горо­дов Кили­кии уже в руках наших союз­ни­ков, осталь­ные же будет лег­ко поко­рить; а Ликия пер­сам вооб­ще непо­д­власт­на. (162) Намест­ник Карии Гекатомн, по сути, дав­но отло­жил­ся от пер­сов и откры­то станет на нашу сто­ро­ну, как толь­ко мы это­го захо­тим. Побе­ре­жье Малой Азии от Книда до Сино­пы насе­ля­ют наши сопле­мен­ни­ки, элли­ны, а их не нуж­но настра­и­вать про­тив пер­сов, они сами горят жела­ни­ем вое­вать. Имея в запа­се столь­ких союз­ни­ков, окру­жив­ших Азию со всех сто­рон, нуж­но ли гадать об исхо­де вой­ны? Если даже воюя с каж­дым в отдель­но­сти, пер­сы не могут его одо­леть, нетруд­но пред­ста­вить, что с ними будет, когда мы пой­дем на них все вме­сте. (163) Сей­час поло­же­ние дел тако­во: если вар­ва­ры укре­пят при­мор­ские горо­да, уси­лив раз­ме­щен­ные там вой­ска, не исклю­че­но, что сосед­ние ост­ро­ва, такие как Родос, Самос и Хиос, перей­дут на сто­ро­ну пер­сов; но если мы пер­вые их захва­тим, то навер­ня­ка лидий­цы, фри­гий­цы и жите­ли более отда­лен­ных обла­стей не выдер­жат напа­де­ния с моря. (164) Зна­чит, надо спе­шить, не терять вре­ме­ни даром, чтобы избе­жать ошиб­ки наших пред­ков: они дали вар­ва­рам опе­ре­дить себя и, поте­ряв из-за это­го мно­гих союз­ни­ков, были вынуж­де­ны сра­жать­ся про­тив пре­вос­хо­дя­щих сил вра­га, хотя мог­ли пер­вы­ми выса­дить­ся в Азии и объ­еди­нен­ны­ми сила­ми всей Элла­ды поко­рять мест­ные пле­ме­на одно за дру­гим. (165) Опыт учит, что в слу­чае вой­ны с раз­но­пле­мен­ным про­тив­ни­ком сле­ду­ет не ждать, пока он собе­рет свои силы, а напа­дать, пока они раз­бро­са­ны по раз­ным местам. Наши пред­ки допу­сти­ли явный про­мах, но испра­ви­ли его в тяже­лых боях; а мы, если будем дей­ст­во­вать умнее, подоб­ной оплош­но­сти не повто­рим и поста­ра­ем­ся вне­зап­ным уда­ром занять Лидию и Ионию, (166) зная, что жите­ли этих обла­стей дав­но тяготят­ся гос­под­ст­вом пер­сов и лишь пото­му тер­пят их власть, что пооди­ноч­ке не спра­вят­ся с цар­ским вой­ском. И если мы туда пере­пра­вим боль­шие силы — а это нетруд­но, сто­ит лишь захо­теть, — то без рис­ка ста­нем вла­ды­ка­ми Азии. Куда луч­ше отво­е­вы­вать у царя его дер­жа­ву, чем оспа­ри­вать друг у дру­га пер­вен­ство в Элла­де.

(167) Хоро­шо бы начать этот поход еще при нынеш­нем поко­ле­нии, чтобы оно, пере­нес­шее столь­ко бед, смог­ло нако­нец насла­дить­ся сча­стьем. Слиш­ком мно­го ему при­шлось выстра­дать: хотя жизнь вооб­ще неот­де­ли­ма от горя, к есте­ствен­ным стра­да­ни­ям, неиз­беж­ным от при­ро­ды, мы сами при­ба­ви­ли вой­ны и сму­ты, (168) из-за кото­рых одни без­за­кон­но гиб­нут, дру­гие ски­та­ют­ся с семьей по чуж­бине, мно­гие ради зара­бот­ка ухо­дят в наем­ни­ки и, сра­жа­ясь с дру­зья­ми, уми­ра­ют за вра­гов. Нико­го это не тро­га­ет; люди пла­чут над вымыс­ла­ми поэтов, а на под­лин­ные стра­да­ния, порож­ден­ные вой­ной, взи­ра­ют спо­кой­но и рав­но­душ­но. (169) Впро­чем, смеш­но с моей сто­ро­ны сокру­шать­ся об отдель­ных людях, меж­ду тем как Ита­лия опу­сто­ше­на, Сици­лия в раб­стве, ионий­ские горо­да отда­ны пер­сам, а судь­ба осталь­ной Элла­ды на волос­ке.

(170) Как могут вла­сти наших горо­дов гор­дить­ся собой, когда они без­дей­ст­ву­ют, видя все это? Будь они достой­ны сво­его поло­же­ния, им сле­до­ва­ло дав­но отло­жить все дела и настой­чи­во пред­ла­гать вой­ну про­тив пер­сов. Они мог­ли бы хоть что-нибудь сде­лать, (171) а если бы даже и не достиг­ли успе­ха, то по край­ней мере оста­ви­ли бы в назида­ние потом­кам свои вдох­но­вен­ные речи. А сей­час они заня­ты пустя­ка­ми и оста­ви­ли это важ­ней­шее дело нам, дале­ким от государ­ст­вен­ных дел. (172) Но чем мелоч­нее заботы, в кото­рых они погряз­ли, тем усерд­нее мы долж­ны искать путей к един­ству Элла­ды. Сей­час наши мир­ные дого­во­ры бес­смыс­лен­ны: мы не пре­кра­ща­ем, а лишь откла­ды­ва­ем вой­ны, выжидая слу­чая нане­сти друг дру­гу смер­тель­ный удар. (173) Пора покон­чить с этим ковар­ст­вом и сде­лать так, чтобы мы мог­ли жить спо­кой­но и с дове­ри­ем отно­сить­ся друг к дру­гу. А как это сде­лать, объ­яс­нить очень про­сто: не будет у нас проч­но­го мира, пока вар­ва­рам мы не объ­явим вой­ну; не будет меж­ду нами согла­сия до тех пор, пока мы не най­дем себе обще­го вра­га и общий источ­ник обо­га­ще­ния. (174) А когда это осу­ще­ст­вит­ся и исчезнет у нас бед­ность, кото­рая раз­ру­ша­ет друж­бу, род­ных дела­ет вра­га­ми, вовле­ка­ет людей в мяте­жи и вой­ны, тогда воца­рит­ся все­об­щее согла­сие и мы ста­нем по-насто­я­ще­му доб­ро­же­ла­тель­ны друг к дру­гу. Зна­чит, надо как мож­но ско­рее пере­не­сти вой­ну из Евро­пы в Азию и извлечь из наших рас­прей хотя бы ту поль­зу, что опыт, накоп­лен­ный в меж­до­усоб­ной войне, мы смо­жем при­ме­нить в похо­де на пер­сов.

(175) Мне могут воз­ра­зить, что от объ­яв­ле­ния вой­ны нас обя­зы­ва­ет воз­дер­жать­ся мир­ный дого­вор с Пер­си­ей. Но из-за него горо­да, полу­чив­шие неза­ви­си­мость, при­зна­тель­ны царю как сво­е­му осво­бо­ди­те­лю, а горо­да, отдан­ные под власть вар­ва­рам, кля­нут как винов­ни­ков сво­его раб­ства спар­тан­цев и дру­гих под­пи­сав­ших мир. Неуже­ли не сле­ду­ет порвать дого­вор, создаю­щий впе­чат­ле­ние, буд­то вар­вар забо­тит­ся об Элла­де и пото­му охра­ня­ет мир, а неко­то­рые из нас нару­ша­ют мир и тем при­чи­ня­ют Элла­де зло? (176) Неле­пее все­го то, что мы соблюда­ем самые нена­вист­ные поло­же­ния дого­во­ра: тот его раздел, где гово­рит­ся о сво­бо­де ост­ро­вам и горо­дам евро­пей­ской части Элла­ды, уже дав­но и проч­но забыт, а самая позор­ная для нас ста­тья, отдав­шая ионий­цев в раб­ство пер­сам, по-преж­не­му оста­ет­ся в пол­ной силе. Мы при­зна­ем закон­ным то, чего не долж­ны были тер­петь ни дня, счи­тая это не дого­во­ром, а осно­ван­ным на гру­бой силе при­ка­зом. (177) Вино­ва­ты так­же и наши послы, кото­рые вели с пер­са­ми пере­го­во­ры и, вме­сто того чтобы отста­и­вать инте­ре­сы Элла­ды, заклю­чи­ли выгод­ный вар­ва­рам мир. Им сле­до­ва­ло тре­бо­вать, чтобы каж­дая сто­ро­на сохра­ни­ла или толь­ко искон­ные свои зем­ли, или еще и позд­ней­шие при­об­ре­те­ния, или то, чем она вла­де­ла непо­сред­ст­вен­но перед заклю­че­ни­ем мира. Вот какие усло­вия они долж­ны были поста­вить, чтобы спра­вед­ли­вость была обес­пе­че­на всем, и толь­ко тогда под­пи­сы­вать дого­вор. (178) А они оста­ви­ли ни с чем афи­нян и спар­тан­цев, зато вар­ва­ру цели­ком отда­ли Азию, слов­но мы вое­ва­ли ради него или слов­но его дер­жа­ва суще­ст­ву­ет издрев­ле, а наши горо­да воз­ник­ли толь­ко что. Это пер­сы лишь недав­но достиг­ли могу­ще­ства, а мы иско­ни были глав­ной силой в Элла­де. (179) Чтобы яснее пока­зать, в каком мы бес­че­стии и как непо­мер­ны вла­де­ния царя, попро­бую выра­зить­ся по-дру­го­му. Из двух рав­ных частей све­та, име­ну­е­мых Ази­ей и Евро­пой, царь поло­ви­ну забрал себе, слов­но он делил власть с Зев­сом, а не заклю­чал дого­вор с людь­ми. (180) И этот кощун­ст­вен­ный дого­вор он нас заста­вил высечь на камне и поста­вить в глав­ней­ших эллин­ских хра­мах как памят­ник сво­ей победы, более почет­ный, чем те, что воз­дви­га­ют­ся на поле бра­ни. Те ста­вят­ся в честь мел­ких и еди­нич­ных побед, а этот зна­ме­ну­ет итог всей вой­ны и озна­ча­ет победу над всей Элла­дой.

(181) Поэто­му мы долж­ны во что бы то ни ста­ло ото­мстить за про­шлое и обес­пе­чить свое буду­щее. Позор, что у себя дома мы дер­жим вар­ва­ров на поло­же­нии рабов, а в делах Элла­ды мирим­ся с тем, что наши союз­ни­ки в раб­стве у них. Когда-то, во вре­ме­на Тро­ян­ской вой­ны, из-за похи­ще­ния одной жен­щи­ны наши пред­ки воз­не­го­до­ва­ли настоль­ко, что род­ной город пре­ступ­ни­ка сров­ня­ли с зем­лей. (182) А сей­час, когда жерт­ва наси­лия — вся Элла­да, мы не жела­ем ото­мстить за нее, хотя мог­ли бы осу­ще­ст­вить свои луч­шие меч­ты. Это един­ст­вен­ная вой­на, кото­рая луч­ше, чем мир. Похо­жая боль­ше на лег­кую про­гул­ку, чем на поход, она выгод­на и тем, кто хочет мира, и тем, кто горит жела­ни­ем вое­вать: те смо­гут откры­то поль­зо­вать­ся сво­им богат­ст­вом, а эти раз­бо­га­те­ют за чужой счет. (183) Во всех отно­ше­ни­ях эта вой­на необ­хо­ди­ма. Если нам доро­га не пожи­ва, а спра­вед­ли­вость, мы долж­ны сокру­шить наших злей­ших вра­гов, кото­рые все­гда вреди­ли Элла­де. (184) Если есть в нас хоть кап­ля муже­ства, мы долж­ны ото­брать у пер­сов дер­жа­ву, вла­деть кото­рой они недо­стой­ны. И честь и выго­да тре­бу­ют от нас ото­мстить нашим кров­ным вра­гам и отнять у вар­ва­ров богат­ства, защи­щать кото­рые они не спо­соб­ны. (185) Нам даже не при­дет­ся обре­ме­нять горо­да воин­ски­ми набо­ра­ми, столь тягост­ны­ми сей­час, при меж­до­усоб­ных вой­нах: желаю­щих отпра­вить­ся в этот поход, несо­мнен­но, будет гораздо боль­ше, чем тех, кто пред­по­чтет остать­ся дома. Най­дет­ся ли кто-нибудь столь рав­но­душ­ный, будь то юно­ша или ста­рик, кто не захо­чет попасть в это вой­ско с афи­ня­на­ми и спар­тан­ца­ми во гла­ве, сна­ря­жен­ное от име­ни всей Элла­ды, чтобы союз­ни­ков изба­вить от раб­ства, а пер­сов заслу­жен­но пока­рать? (186) А какую сла­ву стя­жа­ют при жиз­ни, какую посмерт­ную память оста­вят те, кто отли­чит­ся в этой войне! Если вое­вав­ших когда-то про­тив Пари­са и взяв­ших оса­дой один толь­ко город про­дол­жа­ют вос­хва­лять до сих пор, то какая же сла­ва ждет храб­ре­цов, кото­рые заво­ю­ют Азию цели­ком? Любой поэт и любой ора­тор не пожа­ле­ет ни сил, ни труда, чтобы наве­ки запе­чат­леть их доб­лесть.

(187) Я уже не чув­ст­вую той уве­рен­но­сти, с кото­рой начи­нал свою речь: я думал, что речь будет достой­на сво­его пред­ме­та, но вижу, что не сумел его охва­тить и мно­гое не ска­зал из того, что хотел. Зна­чит, вам оста­ет­ся самим поду­мать, какое нас ждет вели­кое сча­стье, если вой­ну, губя­щую нас, мы пере­не­сем из Евро­пы в Азию, а сокро­ви­ща Азии доста­вим к себе. (188) Я хочу, чтобы вы ушли отсюда не про­сто слу­ша­те­ля­ми. Пусть те из вас, кто све­дущ в делах государ­ства, доби­ва­ют­ся при­ми­ре­ния Афин и Спар­ты, а те, кто опы­тен в крас­но­ре­чии, пусть пере­ста­нут рас­суж­дать о денеж­ных зало­гах и про­чих без­дел­ках, пусть луч­ше попро­бу­ют пре­взой­ти эту речь и поищут спо­со­ба на эту же тему выска­зать­ся крас­но­ре­чи­вей, чем я, (189) пом­ня, что насто­я­ще­му масте­ру сло­ва сле­ду­ет не с пустя­ка­ми возить­ся и не то вну­шать слу­ша­те­лям, что для них бес­по­лез­но, а то, что и их изба­вит от бед­но­сти, и дру­гим при­не­сет вели­кие бла­га.