Рецензия на:
М. ТУЛЛИЙ ЦИЦЕРОН. ПИСЬМА К АТТИКУ, БЛИЗКИМ, БРАТУ КВИНТУ, МАРКУ БРУТУ, I том.
Перевод и комментарии В. О. Горенштейна. Изд. АН СССР, М.—Л., 1949,
534 стр., тираж 5 000 экз., цена 25 руб.

с.133 В истек­шем году вышел в свет пер­вый том писем Цице­ро­на в таком же пре­крас­ном внеш­нем оформ­ле­нии, как и «Запис­ки Юлия Цеза­ря», появив­ши­е­ся в про­шлом 1948 г. Сам факт появ­ле­ния пере­во­да писем Цице­ро­на на рус­ский язык име­ет огром­ное зна­че­ние и для исто­ри­ков, и для лите­ра­ту­ро­ве­дов; это пер­вый пол­ный рус­ский пере­вод памят­ни­ка, име­ю­ще­го исклю­чи­тель­но важ­ное зна­че­ние для изу­че­ния исто­рии Рима I в. до н. э.

Антич­ная лите­ра­ту­ра, дошед­шая до нас, не слиш­ком бога­та эпи­сто­ло­гра­фи­че­ским мате­ри­а­лом; осо­бен­но это каса­ет­ся вре­ме­ни до нашей эры. Неболь­шое чис­ло писем Пла­то­на, под­лин­ность кото­рых до сих пор берет­ся под сомне­ние, три пись­ма Эпи­ку­ра, мни­мые пись­ма Ксе­но­фон­та и немно­го дру­гих — вот то малое наслед­ство, кото­рое сохра­ни­лось от клас­си­че­ской эпо­хи; элли­ни­сти­че­ская эпи­сто­ло­гра­фия не пред­став­ле­на совсем, и толь­ко IV в. н. э. дает обиль­ный мате­ри­ал в пись­мах Либа­ния, импе­ра­то­ра Юли­а­на, Сине­сия и дру­гих. Рим­ская лите­ра­ту­ра пер­вых веков нашей эры дала нам пись­ма Пли­ния Млад­ше­го (II в. н. э.) и Сим­ма­ха (IV в. н. э.). Для эпо­хи же рим­ской рес­пуб­ли­ки един­ст­вен­ным неоце­ни­мым эпи­сто­ло­гра­фи­че­ским источ­ни­ком слу­жат пись­ма Цице­ро­на.

Излишне гово­рить о том, насколь­ко цен­на для исто­ри­ка эпи­сто­ло­гра­фия. Вооб­ще пись­мо по само­му сво­е­му харак­те­ру суще­ст­вен­но отли­ча­ет­ся от всех дру­гих лите­ра­тур­ных памят­ни­ков: оно пишет­ся под непо­сред­ст­вен­ным впе­чат­ле­ни­ем от пере­жи­тых собы­тий, ино­гда через несколь­ко часов после того, как они про­изо­шли; оно пере­да­ет те мел­кие житей­ские подроб­но­сти каж­до­го собы­тия, кото­рые впо­след­ст­вии забы­ва­ют­ся, как яко­бы не име­ю­щие важ­но­го зна­че­ния, но кото­рые неред­ко объ­яс­ня­ют его глу­бо­ко­ле­жа­щие скры­тые кор­ни и, во вся­ком слу­чае, вно­сят в изо­бра­же­ние его ожив­ля­ю­щие чер­точ­ки.

Надо, прав­да, учи­ты­вать, что пись­ма мно­гих круп­ных дея­те­лей древ­не­го мира не были исклю­чи­тель­но «част­ны­ми» пись­ма­ми в нашем смыс­ле сло­ва. Они чита­лись боль­шей частью не толь­ко адре­са­том, но и его дру­зья­ми, а ино­гда и совсем незна­ко­мы­ми с авто­ром людь­ми; они обра­ба­ты­ва­лись впо­след­ст­вии с точ­ки зре­ния лите­ра­тур­ной фор­мы самим авто­ром или его сек­ре­та­рем, — для чего у авто­ра все­гда оста­ва­лись копии с них, — и рас­про­стра­ня­лись в мно­гих спис­ках; после смер­ти авто­ра из них состав­ля­лись сбор­ни­ки, их чита­ли и раз­би­ра­ли в шко­лах, по ним учи­лись лите­ра­тур­но­му сти­лю, как по образ­цам. И все же, даже этот про­цесс пере­рож­де­ния субъ­ек­тив­но­го доку­мен­та в общедо­ступ­ное лите­ра­тур­ное про­из­веде­ние не мог сте­реть с него того отпе­чат­ка непо­сред­ст­вен­но­сти и жиз­нен­но­сти, кото­рый был при­сущ ему по его при­ро­де.

Бла­го­при­ят­ная судь­ба сохра­ни­ла для нас из бур­но­го I в. до н. э. пись­ма имен­но того чело­ве­ка, кото­рый наи­бо­лее живо и мно­го­сто­ронне мог отра­зить в них эту непре­рыв­но вол­ну­ю­щу­ю­ся эпо­ху. Мож­но, конеч­но, очень пожа­леть о том, что мы не име­ем под­лин­ных писем круп­ней­ших дея­те­лей того вре­ме­ни и что мы созда­ем себе пред­став­ле­ние об их выска­зы­ва­ни­ях по их, в боль­шой сте­пе­ни фик­тив­ным, речам и с.134 пись­мам в сочи­не­ни­ях исто­ри­ков (см., напри­мер, пись­мо Пом­пея к сена­ту и Мит­ри­да­та к Арша­ку в «Исто­рии» Сал­лю­стия). Несо­мнен­но, одна­ко, что в пись­мах этих лиц поли­ти­че­ская атмо­сфе­ра была бы менее ярко отра­же­на, чем в пись­мах Цице­ро­на. Все они были людь­ми дей­ст­вия; они в боль­шой мере пре­сле­до­ва­ли свои опре­де­лен­ные поли­ти­че­ские цели и пла­ны, о кото­рых едва ли рас­про­стра­ня­лись осо­бен­но мно­го­слов­но даже в пись­мах к бли­жай­шим поли­ти­че­ским дру­зьям и попу­т­чи­кам.

Дру­гую роль играл во всю эту эпо­ху Цице­рон. Он, прав­да, часто изо­бра­жа­ет дело так, как буд­то он созда­ет собы­тия и руко­во­дит ими; но уже дав­но уста­нов­ле­но, что собы­тия раз­ви­ва­лись почти неза­ви­си­мо от его бле­стя­щих ора­тор­ских выступ­ле­ний: извест­но, что Кати­ли­на поки­нул бы Рим и без про­из­не­сен­ной Цице­ро­ном пер­вой Кати­ли­на­рии, что самые гроз­ные Верри­ны не были про­из­не­се­ны, да и сам Веррес играл ничтож­ную поли­ти­че­скую роль. В то вре­мя власть ору­жия, воен­ная дик­та­ту­ра все­мо­гу­щих победо­нос­ных армий, пови­но­вав­ших­ся толь­ко сво­им пол­ко­во­д­цам — да и то не все­гда — не нахо­ди­ла нуж­ным счи­тать­ся с остат­ка­ми бес­силь­ной, запу­ган­ной и раз­ло­жив­шей­ся сенат­ской пар­тии, лишь изред­ка бро­сая схо­дя­щим со сце­ны ста­ри­кам подач­ки в виде льсти­вых заве­ре­ний, что «ору­жие усту­па­ет тоге». Цице­рон хотел верить этим заве­ре­ни­ям и, может быть, ино­гда дей­ст­ви­тель­но верил им, убеж­дая себя в том, что его роль в поли­ти­ке очень вели­ка и гип­но­ти­зи­руя сам себя вели­ким подви­гом сво­его кон­суль­ства. Но имен­но пото­му, что эта роль в дей­ст­ви­тель­но­сти отнюдь не была решаю­щей, что он, вооб­ра­жая, буд­то он сво­ей рукой рас­ка­чи­ва­ет вол­ны собы­тий, на самом деле сам качал­ся на них, имен­но поэто­му он и давал наи­бо­лее ско­рый отклик на каж­дое собы­тие и под непо­сред­ст­вен­ным впе­чат­ле­ни­ем изо­бра­жал его таким, каким оно было.

Впе­чат­ли­тель­ный и неустой­чи­вый, лег­ко впа­даю­щий то в пре­уве­ли­чен­ный вос­торг, то в мрач­ное уны­ние, доб­ро­сер­деч­ный, но само­лю­би­вый и хваст­ли­вый, высо­ко ценя­щий все внеш­ние бла­га жиз­ни и посто­ян­но запу­тан­ный в дол­гах, но желаю­щий казать­ся глу­бо­ким фило­со­фом, имен­но он был наи­бо­лее под­хо­дя­щим чело­ве­ком для отра­же­ния тех поли­ти­че­ских кол­ли­зий, в кото­рых он, по суще­ству, при­ни­мал толь­ко кос­вен­ное уча­стие. Он слиш­ком силь­но руко­вод­ст­во­вал­ся лич­ны­ми впе­чат­ле­ни­я­ми, пере­жи­ва­ни­я­ми и сим­па­ти­я­ми, чтобы быть под­лин­ным поли­ти­че­ским дея­те­лем. То лич­ные сим­па­тии тянут его к Цеза­рю — до еди­но­лич­ной дик­та­ту­ры Цеза­ря, — то он вынуж­ден при­мы­кать к нелю­бив­ше­му его Пом­пею, то, нако­нец, он обна­ру­жи­ва­ет край­нюю поли­ти­че­скую недаль­но­вид­ность, пре­воз­но­ся Окта­ви­а­на, в девят­на­дцать лет пони­мав­ше­го, пожа­луй, в поли­ти­ке боль­ше, чем Цице­рон в шесть­де­сят три. Все эти дея­те­ли, играв­шие им и исполь­зо­вав­шие так или ина­че его бле­стя­щий лите­ра­тур­ный талант и его широ­кую извест­ность, отра­зи­лись, как живые, в его пись­мах, в кото­рых он то пре­воз­но­сит их, то под­шу­чи­ва­ет и над ними, и над собой, то выска­зы­ва­ет мет­кие суж­де­ния, свиде­тель­ст­ву­ю­щие о боль­шой пси­хо­ло­ги­че­ской наблюда­тель­но­сти, — суж­де­ния, кото­ры­ми сам он не руко­вод­ст­во­вал­ся в сво­их дей­ст­ви­ях.

Осо­бую цен­ность мно­гим его пись­мам при­да­ет еще и то, что они дей­ст­ви­тель­но были «част­ны­ми» пись­ма­ми и пред­на­зна­ча­лись толь­ко непо­сред­ст­вен­но­му адре­са­ту, — чаще все­го, Атти­ку. Неда­ром во мно­гих пись­мах Цице­рон выра­жа­ет опа­се­ние, что они могут попасть в чужие руки и повредить ему, неда­ром он откла­ды­ва­ет мно­гие темы до лич­ной беседы. Харак­тер­но и то, что его глав­ный корре­спон­дент, Аттик, пере­жив­ший надол­го Цице­ро­на и, по всей види­мо­сти, заве­до­вав­ший под­бо­ром и изда­ни­ем его писем, поме­стив мно­гие отве­ты от дру­гих корре­спон­ден­тов Цице­ро­на, не поме­стил ни одно­го сво­его пись­ма. Оче­вид­но, их обмен мне­ни­я­ми по поли­ти­че­ским вопро­сам носил слиш­ком откро­вен­ный харак­тер, чтобы опуб­ли­ко­ва­ние его было жела­тель­ным для Атти­ка, хоро­шо устро­ив­ше­го свои дела и при все­мо­гу­щем прин­цеп­се Авгу­сте и не желав­ше­го, чтобы его кон­сер­ва­тив­но-рес­пуб­ли­кан­ские сим­па­тии были обще­из­вест­ны. Все эти чер­ты, свой­ст­вен­ные пись­мам Цице­ро­на, дела­ют их не толь­ко неза­ме­ни­мым исто­ри­че­ским источ­ни­ком, но и инте­рес­ней­шим чте­ни­ем.

Пись­ма Цице­ро­на изда­ва­лись со вре­ме­ни сво­его откры­тия дво­я­ким спо­со­бом: ино­гда они рас­по­ла­га­лись в том же поряд­ке, в каком они были най­де­ны в руко­пи­сях, т. е. — по адре­са­там (16 книг писем к Атти­ку, 2 кни­ги — к Мар­ку Бру­ту, 16 книг — с.135 к близ­ким лицам, 2 кни­ги — к бра­ту Квин­ту); в сбор­ник писем к Бру­ту вошли и отве­ты Бру­та, в сбор­ник писем к близ­ким лицам — пись­ма несколь­ких дру­зей и зна­ко­мых Цице­ро­на: Целия Руфа, Метел­ла Непота и дру­гих. В пере­во­дах, рас­счи­тан­ных на более широ­кий круг чита­те­лей, при­нят дру­гой порядок рас­по­ло­же­ния писем — хро­но­ло­ги­че­ский, что инте­рес­нее с исто­ри­че­ской точ­ки зре­ния. Так рас­по­ло­же­ны пись­ма и в насто­я­щем пере­во­де В. О. Горен­штей­на. Несо­мнен­но, такой порядок изда­ния писем гораздо более поня­тен для сред­не­го чита­те­ля, и совер­шен­но пра­виль­но, что Изда­тель­ство Ака­де­мии Наук при­ня­ло его, чтобы лег­че дове­сти до чита­те­ля этот цен­ный и свое­об­раз­ный исто­ри­че­ский источ­ник. Одна­ко Изда­тель­ство пошло чита­те­лю навстре­чу толь­ко в этом отно­ше­нии; весь осталь­ной вспо­мо­га­тель­ный аппа­рат не заслу­жи­ва­ет одоб­ре­ния, и его сле­ду­ет под­верг­нуть тща­тель­ной и суро­вой кри­ти­ке спе­ци­а­ли­стов, чтобы его про­бе­лы мог­ли быть до неко­то­рой сте­пе­ни исправ­ле­ны в сле­дую­щих томах. В дан­ном обзо­ре могут быть сде­ла­ны толь­ко неко­то­рые заме­ча­ния.

Вышед­ший в свет том заклю­ча­ет в себе пись­ма Цице­ро­на от 68 до 51 года, т. е. из вре­ме­ни до его кон­суль­ства в 63 г., после кон­суль­ства до изгна­ния в 58 г., после воз­вра­ще­ния из изгна­ния (вре­ме­ни I три­ум­ви­ра­та), кон­чая поезд­кой в каче­стве про­кон­су­ла в Кили­кию и воз­вра­ще­ни­ем оттуда. Сре­ди этих писем мно­гие каса­ют­ся част­ных, семей­ных и денеж­ных дел Цице­ро­на, но име­ет­ся нема­ло и таких, кото­рые живо и нагляд­но изо­бра­жа­ют ход заседа­ний в сена­те, пере­да­ют ходя­чие слу­хи и изла­га­ют взгляды само­го Цице­ро­на на то или иное собы­тие. Весь этот пест­рый мате­ри­ал может быть пол­но­стью понят и оце­нен теми, кто не явля­ет­ся спе­ци­а­ли­стом по исто­рии Рима, толь­ко при том усло­вии, что он будет, во-пер­вых, раз­вер­нут на фоне широ­ко­го исто­ри­че­ско­го изо­бра­же­ния дан­ной эпо­хи и, во-вто­рых, тща­тель­но ком­мен­ти­ро­ван. К сожа­ле­нию, то и дру­гое в I томе выпол­не­но недо­ста­точ­но.

По образ­цу «Запи­сок Юлия Цеза­ря» ввод­ные ста­тьи поме­ще­ны после тек­ста писем. Этих ста­тей име­ет­ся три: очень крат­кая, на двух стра­ни­цах, ста­тья акад. И. И. Тол­сто­го, содер­жа­щая толь­ко сум­мар­ную харак­те­ри­сти­ку Цице­ро­на; ста­тья проф. С. Ковале­ва, круп­но­го спе­ци­а­ли­ста по исто­рии Рима, изла­гаю­щая чет­ко и сжа­то био­гра­фию Цице­ро­на и харак­те­ри­сти­ку его лите­ра­тур­ной дея­тель­но­сти, и ста­тья А. Дова­ту­ра об антич­ных сбор­ни­ках и изда­ни­ях писем Цице­ро­на.

За ста­тья­ми сле­ду­ет ком­мен­та­рий, состав­лен­ный пере­вод­чи­ком писем В. О. Горен­штей­ном. Таким обра­зом, с внеш­ней сто­ро­ны как буд­то все обсто­ит бла­го­по­луч­но. Одна­ко доста­точ­но про­честь ста­тьи, начать читать пись­ма с ком­мен­та­ри­я­ми и поста­вить себя не толь­ко на место чита­те­ля-неспе­ци­а­ли­ста, но даже того, кто несколь­ко поза­был исто­ри­че­ские собы­тия эпо­хи Цице­ро­на, чтобы сра­зу почув­ст­во­вать, насколь­ко неудо­вле­тво­ри­тель­ны и ста­тьи, и ком­мен­та­рии.

Нач­нем со сведе­ний, дан­ных о самом Цице­роне. Даже его био­гра­фия изло­же­на дале­ко не так подроб­но, как это тре­бо­ва­лось бы для пони­ма­ния его писем. Так, напри­мер, при упо­ми­на­нии о роли Цице­ро­на в рас­кры­тии заго­во­ра Кати­ли­ны не сопо­став­ле­ны взгляды само­го Цице­ро­на на эту роль с изо­бра­же­ни­ем ее у Сал­лю­стия, и даже имя Сал­лю­стия не упо­мя­ну­то вовсе. Но еще более важ­ным упу­ще­ни­ем явля­ет­ся отсут­ст­вие како­го бы то ни было упо­ми­на­ния о част­ной жиз­ни Цице­ро­на, об его семей­ных отно­ше­ни­ях, об иму­ще­ст­вен­ном поло­же­нии. Доста­точ­но ска­зать, что нигде не назва­но имя его жены, Терен­ции, сыг­рав­шей доволь­но важ­ную роль в его жиз­ни. В ком­мен­та­рии ко II пись­му, где Цице­рон впер­вые упо­ми­на­ет о ней, не ука­за­но, кто же та Терен­ция, кото­рая «стра­да­ет боля­ми в суста­вах» (стр. 9), а объ­яс­не­но толь­ко, что Цице­рон назы­ва­ет свою малень­кую дочь Тул­лио­лой. Нет и харак­те­ри­сти­ки млад­ше­го бра­та Цице­ро­на, Квин­та, сыг­рав­ше­го впо­след­ст­вии такую отри­ца­тель­ную роль в судь­бе стар­ше­го бра­та. Одна­ко самым боль­шим упу­ще­ни­ем явля­ет­ся, несо­мнен­но, отсут­ст­вие какой бы то ни было харак­те­ри­сти­ки глав­но­го адре­са­та писем — Тита Пом­по­ния Атти­ка, о кото­ром ска­за­но толь­ко, что он был «близ­ким дру­гом» Цице­ро­на (стр. 402). Даже не то важ­но, что не ука­за­ны их род­ст­вен­ные отно­ше­ния (на сест­ре Атти­ка был женат Квинт Цице­рон), а то, что без рас­кры­тия очень свое­об­раз­ной поли­ти­че­ской роли Атти­ка целый ряд писем Цице­ро­на совер­шен­но непо­ня­тен.

с.136 Аттик явля­ет­ся одной из любо­пыт­ней­ших фигур это­го вре­ме­ни. Яко­бы уда­лив­ший­ся от обще­ст­вен­ной жиз­ни Аттик, жив­ший почти все вре­мя то в Афи­нах, то в сво­ем эпир­ском име­нии и заня­тый лите­ра­ту­рой и искус­ст­вом, тем не менее, судя по пись­мам Цице­ро­на, играл огром­ную заку­лис­ную поли­ти­че­скую роль. Во все реши­тель­ные момен­ты, при соис­ка­нии новой маги­ст­ра­ту­ры, при каж­дом ответ­ст­вен­ном поли­ти­че­ском выступ­ле­нии Цице­рон спра­ши­ва­ет его сове­та и все­гда горь­ко упре­ка­ет себя, если в чем-нибудь нару­шит его ука­за­ния. Нико­гда не зани­мая сам государ­ст­вен­ных долж­но­стей, Аттик поче­му-то неред­ко появ­ля­ет­ся в Риме имен­но в момен­ты пред­вы­бор­ных кам­па­ний. В то же вре­мя он дела­ет по пору­че­нию Цице­ро­на закуп­ки, ссу­жа­ет его день­га­ми, упла­чи­ва­ет его круп­ные дол­ги, дает ему сове­ты, касаю­щи­е­ся покуп­ки домов и име­ний и управ­ле­ния ими. Он дает круп­ные ссуды город­ским управ­ле­ни­ям в Гре­ции для упла­ты нало­гов, суро­во взыс­ки­ва­ет с них дол­ги. Он же явля­ет­ся цен­зо­ром, редак­то­ром, изда­те­лем и про­па­ган­ди­стом лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний Цице­ро­на. Его богат­ство и раз­но­об­раз­ней­шие дело­вые инте­ре­сы и свя­зи дава­ли ему воз­мож­ность, не высту­пая откры­то, играть исклю­чи­тель­но важ­ную роль. Обо всем этом неис­ку­шен­ный чита­тель дол­жен толь­ко дога­ды­вать­ся по самим пись­мам.

Име­ют­ся в при­ме­ча­ни­ях и дру­гие недо­смот­ры био­гра­фи­че­ско­го харак­те­ра: нет ука­за­ний, кто такие адре­са­ты Цице­ро­на: Целий Руф (пись­мо CC), — тоже очень харак­тер­ная фигу­ра из кру­гов золо­той моло­де­жи, кото­рой было мно­го вокруг Цице­ро­на, Гай Муна­ций (пись­мо CXXI) и дру­гие. Вооб­ще надо заме­тить, что лица, толь­ко упо­ми­наю­щи­е­ся в пись­мах, оха­рак­те­ри­зо­ва­ны почти все, а сами адре­са­ты в ком­мен­та­ри­ях не упо­мя­ну­ты. Жела­тель­но было бы так­же ука­зы­вать поли­ти­че­скую при­над­леж­ность упо­ми­нае­мых лиц, если она извест­на. Это силь­но облег­чи­ло бы чте­ние писем.

Серь­ез­ным упу­ще­ни­ем явля­ет­ся так­же отсут­ст­вие хотя бы неболь­шой обзор­ной ста­тьи о неко­то­рых сто­ро­нах государ­ст­вен­но­го и пра­во­во­го устрой­ства рим­ской рес­пуб­ли­ки — о про­хож­де­нии маги­ст­ра­тур, пол­но­мо­чи­ях маги­ст­ра­тов, поряд­ке выбо­ров и т. п. Без такой ста­тьи и спе­ци­аль­но­го ком­мен­та­рия сла­бе­ет впе­чат­ле­ние от тако­го инте­рес­но­го доку­мен­та, как сочи­не­ние Квин­та Цице­ро­на о пред­вы­бор­ной аги­та­ции; это настав­ле­ние стар­ше­му бра­ту, по-види­мо­му, менее лов­ко­му и опыт­но­му, чем Квинт, места­ми напо­ми­на­ет собой сати­ру и слу­жит яркой иллю­ст­ра­ци­ей к исто­рии поли­ти­че­ских обы­ча­ев и нра­вов.

Пись­ма Цице­ро­на, вошед­шие в I том, рас­пре­де­ле­ны по пери­о­дам его жиз­ни; было бы хоро­шо перед каж­дым разде­лом вве­сти крат­кий исто­ри­че­ский очерк это­го пери­о­да; отме­тить осо­бен­но­сти соци­аль­но-поли­ти­че­ской обста­нов­ки; это дало бы воз­мож­ность яснее пред­ста­вить себе осо­бен­но­сти исто­ри­че­ской обста­нов­ки, силь­но изме­ня­ю­щей­ся в каж­дый, даже крат­кий, пери­од вре­ме­ни, чем это мож­но сде­лать на осно­ва­нии общей био­гра­фии Цице­ро­на в ста­тье проф. С. И. Ковале­ва. Таким обра­зом, чрез­вы­чай­но инте­рес­ный и боль­шой труд нема­ло теря­ет из-за недо­ста­точ­но серь­ез­но про­ду­ман­но­го науч­но­го оформ­ле­ния.

Перей­дем к вопро­сам пере­во­да как тако­во­го. Чисто лите­ра­тур­ная зада­ча, сто­я­щая перед пере­вод­чи­ком писем Цице­ро­на, очень труд­на. Язык Цице­ро­на богат, раз­но­об­ра­зен и с боль­шой гиб­ко­стью отра­жа­ет быст­рую сме­ну его впе­чат­ле­ний и чувств. Строй речи его тоже очень инди­видуа­лен: Цице­рон часто стро­ит эллип­ти­че­ские непол­ные пред­ло­же­ния, пре­ры­ва­ет себя вопро­са­ми, ино­гда даже начи­на­ет с вопро­са. Он неред­ко поль­зу­ет­ся звуч­ны­ми гото­вы­ми фор­му­ла­ми, осо­бен­но если речь идет о государ­ст­вен­ной доб­ле­сти, о вер­но­сти дол­гу и о его соб­ст­вен­ных подви­гах «на бла­го рес­пуб­ли­ки». Неред­ко, одна­ко, эти пыш­ные фор­му­лы, вклю­чен­ные в ткань оби­ход­ной речи, зву­чат созна­тель­ной иро­ни­ей. О какой бы теме ни писал Цице­рон, он все­гда стро­ит свою фра­зу так, что она кра­си­ва, звуч­на и при этом мак­си­маль­но ясно выра­жа­ет то, что он хочет ска­зать, а ино­гда искус­но мас­ки­ру­ет то, чего он гово­рить не хочет. Как в его речах длин­ные и строй­ные пери­о­ды, так и в его пись­мах чет­кие про­стые фра­зы явля­ют­ся послуш­ным оруди­ем.

Тот, кто хочет пере­дать на дру­гом язы­ке пись­ма Цице­ро­на, дол­жен зара­нее обду­мать тот метод пере­во­да, кото­рый он наме­рен избрать. Будет ли пере­вод­чик стре­мить­ся с.137 пере­дать все раз­лич­ные оттен­ки язы­ка Цице­ро­на (бога­тую сино­ни­ми­ку, арха­из­мы, игру слов и т. п.), — что очень труд­но, или он будет при­дер­жи­вать­ся в основ­ном сред­не­го сти­ля оби­ход­ной раз­го­вор­ной речи, в кото­ром отдель­ные чер­точ­ки сту­ше­вы­ва­ют­ся, будет ли он ста­рать­ся вос­про­из­ве­сти сред­ства­ми сво­его язы­ка спе­ци­фи­че­ские при­е­мы латин­ской рито­ри­ки — от реше­ния этих вопро­сов зави­сит весь лите­ра­тур­ный облик пере­во­да, и пере­вод­чик дол­жен созна­тель­но избрать тот или дру­гой путь. Нако­нец, само собой разу­ме­ет­ся, ника­кое, даже малей­шее наси­лие над фра­зео­ло­ги­ей того язы­ка, на кото­рый дела­ет­ся пере­вод, совер­шен­но недо­пу­сти­мо. Язык пере­во­да дол­жен быть пра­виль­ным, живым лите­ра­тур­ным язы­ком.

В. О. Горен­штейн пыта­ет­ся идти пер­вым путем, т. е. пере­да­вать не толь­ко общий смысл тек­ста, но и раз­лич­ные оттен­ки сти­ля; он вно­сит в язык сво­его пере­во­да и неко­то­рые арха­из­мы, и вуль­га­риз­мы, и обо­роты тор­же­ст­вен­ные. Одна­ко неред­ко харак­тер тех выра­же­ний, кото­рые он выби­ра­ет в рус­ском язы­ке, не соот­вет­ст­ву­ет харак­те­ру выра­же­ний Цице­ро­на. Так, напри­мер, в фра­зе «Ты часто писал мне об уми­ло­стив­ле­нии наше­го дру­га» (пись­мо VIII, стр. 14) сло­во «уми­ло­стив­ле­ние» носит в рус­ском язы­ке гораздо более тор­же­ст­вен­ный харак­тер, чем гла­гол «pla­ca­re» в латин­ской фра­зе: Quod ad me sae­pe scrip­sis­ti de nostro ami­co pla­can­do fe­ci (ad Att., I, 3). То же самое выра­же­ние в дру­гом пись­ме, пере­веден­ное уже не суще­ст­ви­тель­ным, а гла­го­лом, в рус­ском кон­тек­сте при­об­ре­та­ет несколь­ко иро­ни­че­ский тон, кото­ро­го в латин­ском нет: «Преж­де все­го обе­щаю тебе уми­ло­сти­вить или даже вполне при­ми­рить наше­го дру­га» — Pri­mum ti­bi de nostro ami­co pla­can­do aut etiam pla­ne res­ti­tuen­do pol­li­ceor (ad Att., I, 10). Кро­ме того, после сло­ва «при­ми­рить» сле­до­ва­ло бы вста­вить «с тобой» и отме­тить латин­скую при­став­ку res­ti­tuen­do сло­вом «сно­ва».

При пере­да­че мораль­ных сен­тен­ций, кото­рые любит вво­дить Цице­рон, пере­вод­чик, есте­ствен­но, ста­ра­ет­ся при­дер­жи­вать­ся воз­вы­шен­но­го сти­ля, но стрем­ле­ние к излиш­ней бук­валь­но­сти в пере­да­че отдель­ных слов дела­ет эти изре­че­ния не вполне понят­ны­ми. Напри­мер — «Если гнев неумо­лим, то это выс­шее оже­сто­че­ние; если же он под­да­ет­ся успо­ко­е­нию, то это выс­шее непо­сто­ян­ство» (пись­мо XXX, стр. 104). У Цице­ро­на чита­ем: si impla­ca­bi­les ira­cun­diae sunt, sum­ma est acer­bi­tas, sin autem exo­ra­bi­les, sum­ma le­vi­tas (ad Quint, fr., I, 1); ни «оже­сто­че­ние»; ни «непо­сто­ян­ство» не пере­да­ют смыс­ла латин­ских выра­же­ний, хотя и явля­ют­ся дослов­ным пере­во­дом, а мысль Цице­ро­на в целом, по-види­мо­му, заклю­ча­ет­ся в том, что непри­ми­ри­мый гнев явля­ет­ся при­зна­ком или про­яв­ле­ни­ем жесто­ко­го духа, а быст­ро успо­ка­и­ваю­щий­ся — при­зна­ком лег­ко­мыс­лен­но­го, неустой­чи­во­го харак­те­ра.

Напро­тив, явным вуль­га­риз­мом, при­том нося­щим слиш­ком спе­ци­фи­че­ски рус­ский харак­тер, явля­ет­ся пере­вод выра­же­ния pul­chel­lus puer, кото­рое Цице­рон часто при­ме­ня­ет к моло­до­му дема­го­гу Кло­дию, рус­ским «смаз­ли­вый малый» (XXII, стр. 51). Тот гру­бо­ва­тый образ моло­до­го дере­вен­ско­го пар­ня, кото­рый вызы­ва­ет­ся этим рус­ским выра­же­ни­ем, не соот­вет­ст­ву­ет ни умень­ши­тель­но­му эпи­те­ту pul­chel­lus, ни сло­ву puer. Кло­дий, кото­рый про­ник неузнан­ным на жен­ский празд­ник в дом Цеза­ря, оче­вид­но, был жено­по­до­бен и ско­рее мог бы быть назван «кра­сав­чик-маль­чиш­ка». Сме­ше­ни­ем же тор­же­ст­вен­но­го выра­же­ния с вуль­га­риз­мом явля­ет­ся пере­вод слов fu­ror pul­chel­li через «безум­ство смаз­ли­во­го».

Пере­вод­чик с излиш­ней точ­но­стью дер­жит­ся за вос­про­из­веде­ние латин­ско­го спо­со­ба выра­же­ния. Извест­но, что в латин­ском язы­ке лич­ные место­име­ния 3-го лица заме­ня­ют­ся ука­за­тель­ны­ми. Но для рус­ско­го язы­ка пере­вод­чик слиш­ком часто пишет «тот» вме­сто «он». Напри­мер, после удач­но пере­веден­но­го опи­са­ния раз­гро­ма дома Цице­ро­на, про­из­веден­но­го по почи­ну и под руко­вод­ст­вом Кло­дия, новая фра­за начи­на­ет­ся со слов: «А тот, обе­зу­мев, метал­ся» (XCII, стр. 202). Меж­ду тем имя Кло­дия было упо­мя­ну­то мно­го рань­ше и при­том в кос­вен­ном паде­же. Сле­до­ва­ло здесь про­сто повто­рить имя «Кло­дий». Так­же сло­во nos­ter, кото­рое Цице­рон посто­ян­но при­бав­ля­ет к име­нам раз­ных лиц, то с лас­кой, то в насмеш­ку, сле­до­ва­ло бы пере­во­дить по-раз­но­му, смот­ря по смыс­ло­во­му оттен­ку. Напри­мер, в при­ме­не­нии к тому же Кло­дию, вра­гу Цице­ро­на, оно зву­чит стран­но во фра­зе: «Одна­ко наш Пуб­лий угро­жа­ет мне, он недруг мне» (XLVI, с.138 стр. 128). Так­же про­из­во­дит впе­чат­ле­ние либо лати­низ­ма, либо искус­ст­вен­ной под­дел­ки под рус­скую народ­ную речь фра­за: «лишь бы пар­фя­нин был спо­ко­ен» (CXCV, стр. 367), когда речь идет о пар­фя­нах, напа­даю­щих на гра­ни­цы Кили­кии.

Наи­бо­лее серь­ез­ным упре­ком, кото­рый мож­но сде­лать пере­вод­чи­ку, это упрек в недо­ста­точ­ном вни­ма­нии к чисто­те рус­ской лите­ра­тур­ной речи, про­ис­хо­дя­щем опять-таки от стрем­ле­ния к пере­во­ду слов, а не всей фра­зы в целом. Напри­мер, гово­ря о том, что ссо­ра Атти­ка с исто­ри­ком Лук­це­ем веро­ят­но лег­ко пре­кра­тит­ся при лич­ном свида­нии, Цице­рон пишет: sed haec aut sa­na­bun­tur quum ve­ne­ris, aut ei mo­les­ta erunt, in ut­ro cul­pa erit (ad Att., I, 11). Рус­ский пере­вод таков: «Но все это изле­чит­ся тво­им при­ездом или станет тягост­ным тому, кто в этом вино­ват» (VII, стр. 13); мысль выра­же­на не толь­ко нели­те­ра­тур­но, но и непо­нят­но.

Еще непо­нят­нее, напри­мер, фра­за: «Я уже вижу, куда пере­хо­дит нена­висть и где она утвер­дит­ся» (XXXVI, стр. 115), пере­даю­щая, прав­да, труд­ный для пере­во­да латин­ский обо­рот vi­deo iam, quo in­vi­dia tran­seat et ubi sit ha­bi­ta­tu­ra (ad Att., II, 9). (Общий смысл его, по-види­мо­му, таков: «Я пони­маю, сре­ди кого начи­на­ет рас­про­стра­нять­ся нена­висть ко мне и сре­ди кого она пустит кор­ни»). Иро­ни­че­ское выра­же­ние de­li­ciae equi­tum ста­но­вит­ся непо­нят­ным в пере­во­де «пре­ле­сти всад­ни­ков» (XXIII, стр. 67).

Непра­виль­но дву­крат­ное употреб­ле­ние пред­ло­га «на» во фра­зе: «Воз­ла­гаю всю надеж­ду на облег­че­ние это­го тягост­но­го недо­ра­зу­ме­ния, на твою доб­роту» (стр. 65). У Цице­ро­на эта фра­за, напро­тив, постро­е­на очень изящ­но: om­nis in tua po­si­ta est hu­ma­ni­ta­te spes hui­us le­van­dae mo­les­tiae (ad Att., I, 17).

Очень труд­ным момен­том в любом пере­во­де явля­ет­ся пере­да­ча пого­во­рок: так, напри­мер, нелег­ко подо­брать соот­вет­ст­ву­ю­щее рус­ское выра­же­ние к насмеш­ке Цице­ро­на над зазнав­ши­ми­ся всад­ни­ка­ми, кото­рые di­gi­to se pu­tant coe­lum at­tin­ge­re… (ad Att., II, 1). Пере­вод «Они пола­га­ют, что доста­ют паль­цем до небес», несо­мнен­но, не пере­да­ет мыс­ли Цице­ро­на и вызы­ва­ет в памя­ти рус­ское выра­же­ние «попасть паль­цем в небо», име­ю­щее совсем дру­гой смысл. О всад­ни­ках про­ще было бы ска­зать, что они «зади­ра­ют нос».

Конеч­но, было бы крайне неспра­вед­ли­во ска­зать, что пере­вод В. О. Горен­штей­на вооб­ще неуда­чен. Пере­вод­чи­ку хоро­шо уда­ют­ся все места, нося­щие харак­тер непри­нуж­ден­но­го, живо­го рас­ска­за, дру­же­ской бол­тов­ни. При­ме­ров таких рас­ска­зов мож­но при­ве­сти нема­ло. Так начи­на­ет­ся, напри­мер, пись­мо XXXV (стр. 113, ad Att., II, 8). «В то вре­мя, как я, по сво­е­му обык­но­ве­нию, с нетер­пе­ни­ем ждал к вече­ру тво­е­го пись­ма, мне вдруг сооб­ща­ют, что из Рима при­бы­ли моло­дые рабы. Зову их, опра­ши­ваю, нет ли писем. Отри­ца­ют. “Что ты — гово­рю — неуже­ли ниче­го нет от Пом­по­ния?” Испу­ган­ные моим голо­сом и выра­же­ни­ем лица, они при­зна­лись, что полу­чи­ли пись­ма, но поте­ря­ли доро­гой. Что ска­зать тебе? Я был крайне огор­чен…»

Или сле­дую­щий отры­вок: «Пом­пей любит меня и рас­по­ло­жен ко мне. “Ты веришь?” — ска­жешь ты. Верю. Он совер­шен­но убеж­да­ет меня в этом, но имен­но пото­му, что я это­го хочу. Опыт­ные люди при помо­щи все­воз­мож­ных рас­ска­зов, настав­ле­ний и, нако­нец, сти­хов велят осте­ре­гать­ся и запре­ща­ют верить: пер­вое я выпол­няю — осте­ре­га­юсь; вто­ро­го — не верить — выпол­нить не могу» (XLVII, стр. 129, ad Att., II, 20).

Надо наде­ять­ся, что за пер­вым томом не замед­лит появить­ся и про­дол­же­ние пере­во­да писем Цице­ро­на с 50 г. до 43 г. до н. э., кото­рые по содер­жа­нию еще мно­го инте­рес­нее, чем пись­ма это­го тома. Нель­зя, одна­ко, не выска­зать еще раз поже­ла­ния, чтобы исто­ри­че­ский фон писем был более ярко осве­щен, а отдель­ные фак­ты более тща­тель­но и подроб­но ком­мен­ти­ро­ва­ны. Это осо­бен­но важ­но для писем из вре­ме­ни граж­дан­ских войн и дик­та­ту­ры Цеза­ря, кото­рые вой­дут в даль­ней­шие тома.

Несмот­ря на ука­зан­ные выше недо­смот­ры и недо­ра­бот­ки и в самом пере­во­де, и в изда­нии его, появ­ле­ние этой кни­ги явля­ет­ся боль­шим дости­же­ни­ем, и нель­зя сомне­вать­ся в том, что зна­ком­ство с таким важ­ным исто­ри­ко-лите­ра­тур­ным памят­ни­ком при­не­сет боль­шую поль­зу как уча­щей­ся моло­де­жи, так и широ­ким кру­гам чита­те­лей, инте­ре­су­ю­щих­ся рим­ской исто­ри­ей и исто­ри­ей рим­ской лите­ра­ту­ры.