Утешение философией

Книга I

1. Тем вре­ме­нем, пока я в мол­ча­нии рас­суж­дал сам с собою и запи­сы­вал сти­лем на таб­лич­ке⁶ горь­кую жало­бу, мне пока­за­лось, что над моей голо­вой яви­лась жен­щи­на с ликом, испол­нен­ным досто­ин­ства, и пылаю­щи­ми оча­ми, зор­ко­стью сво­ей дале­ко пре­вос­хо­дя­щи­ми чело­ве­че­ские, пора­жаю­щи­ми живым блес­ком и неис­чер­пае­мой при­тя­га­тель­ной силой; хотя была она во цве­те лет, никак не вери­лось, чтобы она при­над­ле­жа­ла к наше­му веку. Труд­но было опре­де­лить и ее рост. Ибо каза­лось, что в одно и то же вре­мя она и не пре­вы­ша­ла обыч­ной чело­ве­че­ской меры, и теме­нем каса­лась неба, а если бы она под­ня­ла голо­ву повы­ше, то вторг­лась бы в самое небо и ста­ла бы невиди­мой для взи­раю­щих на нее людей⁷. Она была обла­че­на в одеж­ды из нетлен­ной тка­ни, с изощ­рен­ным искус­ст­вом спле­тен­ной из тон­чай­ших нитей, их, как поз­же я узнал, она сотка­ла соб­ст­вен­ны­ми рука­ми. На них, как на потем­нев­ших кар­ти­нах, лежал налет забы­той ста­ри­ны. На ниж­нем их крае была вытка­на гре­че­ская бук­ва π, а на верх­нем — θ⁸. И каза­лось, что меж­ду обе­и­ми бук­ва­ми были обо­зна­че­ны сту­пе­ни, как бы состав­ля­ю­щие лест­ни­цу, по кото­рой мож­но было под­нять­ся сни­зу вверх. Но эту одеж­ду рва­ли руки каких-то неисто­вых существ, кото­рые рас­тас­ки­ва­ли ее части­цы, кто какие мог захва­тить. В пра­вой руке она дер­жа­ла кни­ги, в левой — ски­петр⁹. Когда же взор ее оста­но­вил­ся на поэ­ти­че­ских музах, окру­жав­ших мое ложе и обле­кав­ших в сло­ва мои рыда­ния, она выка­за­ла лег­кое воз­му­ще­ние и, гнев­но сверк­нув гла­за­ми, про­мол­ви­ла: Кто поз­во­лил этим рас­пут­ным лицедей­кам при­бли­зить­ся к боль­но­му, ведь они не толь­ко не облег­ча­ют его стра­да­ния целеб­ны­ми сред­ства­ми, но, напро­тив, пита­ют его слад­кой отра­вой? Они умерщ­вля­ют пло­до­род­ную ниву разу­ма бес­плод­ны­ми тер­за­ни­я­ми стра­стей и при­уча­ют души людей к неду­гу, а не изле­чи­ва­ют от него. Но если бы их лас­ки увлек­ли кого-либо непро­све­щен­но­го, что вооб­ще им при­су­ще, я думаю, что пере­нес­ла бы это менее болез­нен­но, ибо тогда мое­му делу не было бы нане­се­но ника­ко­го ущер­ба. Но его — взра­щен­но­го на уче­ни­ях эле­а­тов и ака­де­ми­ков?¹⁰ Сту­пай­те прочь, слад­ко­го­ло­сые Сире­ны, дово­дя­щие до гибе­ли, и пре­до­ставь­те его моим музам для заботы и исце­ле­ния. После этих упре­ков тол­па муз, опу­стив опе­ча­лен­ные лица к зем­ле и покрас­нев от сты­да, гру­стя поки­ну­ла мое жили­ще. А я, чей взор был замут­нен сле­за­ми, не мог рас­по­знать, кто же эта жен­щи­на, обла­даю­щая столь неоспо­ри­мой вла­стью, и, поту­пив долу гла­за в глу­бо­ком изум­ле­нии, мол­ча­ли­во ждал, что же будет даль­ше. Она же, подой­дя побли­же, при­се­ла на край мое­го ложа, и глядя мне в лицо, испол­нен­ное тягост­ной печа­ли и скло­нен­ное скор­бью к зем­ле, ста­ла сти­ха­ми корить меня за то, что душу мою охва­ти­ло смя­те­ние.

2. — Но сей­час вре­мя для лече­ния, а не для жалоб, — ска­за­ла она, и, устре­мив на меня вни­ма­тель­ный взор, вос­клик­ну­ла: — Неуже­ли это ты! Ты, кото­ро­го я вскор­ми­ла сво­ей гру­дью, моло­ком сво­им, чтобы ты обрел муже­ство и силу духа? Ведь я дала тебе такое ору­жие¹³, кото­рое помог­ло бы тебе сохра­нить непо­ко­ле­би­мую стой­кость, если бы ты толь­ко сра­зу же не отбро­сил его. Не узна­ешь меня? Что мол­чишь? Без­молв­ст­ву­ешь от сты­да или от изум­ле­ния? Я бы пред­по­чла стыд, но чув­ст­вую, что ты пора­жен изум­ле­ни­ем. — Когда же она увиде­ла, что я не про­сто мол­чу, а совер­шен­но утра­тил дар речи, лег­ко кос­ну­лась рукой моей груди и ска­за­ла: Ника­кой опас­но­сти, он стра­да­ет летар­ги­ей, обыч­ной болез­нью рас­стро­ен­но­го ума. Он нена­дол­го забыл­ся, но лег­ко при­дет в себя, раз он был зна­ком со мною преж­де. Чтобы он смог [это сде­лать], мы немно­го протрем ему гла­за, зату­ма­нен­ные забота­ми о брен­ных вещах. Ска­зав так, она осу­ши­ла мои гла­за, напол­нен­ные сле­за­ми, кра­ем сво­ей одеж­ды, собран­ным в комок.

3. После того, как рас­се­я­лись тучи скор­би, я увидел небо и попы­тал­ся рас­по­знать цели­тель­ни­цу. И когда я устре­мил гла­за на нее и сосре­дото­чил вни­ма­ние, то узнал кор­ми­ли­цу мою — Фило­со­фию, под чьим при­смот­ром нахо­дил­ся с юно­ше­ских лет. Зачем, — спро­сил я, — о настав­ни­ца всех доб­ро­де­те­лей, при­шла ты в оди­но­кую оби­тель изгнан­ни­ка, спу­стив­шись с высо­ких сфер? Для того ли, чтобы быть обви­нен­ной вме­сте со мной и под­верг­нуть­ся лож­ным наве­там? — О мой пито­мец, — отве­ти­ла она, — раз­ве могу я поки­нуть тебя и не разде­лить вме­сте с тобой бре­мя, кото­рое на тебя обру­ши­ли те, кто нена­видит самое имя мое! Ведь не в обы­чае Фило­со­фии остав­лять в пути невин­но­го без сопро­вож­де­ния, мне ли опа­сать­ся обви­не­ний, и устра­шат ли меня новые наве­ты? Неуже­ли ты сей­час впер­вые почув­ст­во­вал, что при дур­ных нра­вах муд­рость под­вер­га­ет­ся опас­но­сти? Раз­ве в древ­ние вре­ме­на, еще до века наше­го Пла­то­на, я не стал­ки­ва­лась часто с глу­по­стью и без­рас­суд­ст­вом в вели­кой бит­ве? А при его жиз­ни, учи­тель его Сократ раз­ве не с моей помо­щью добил­ся победы над неспра­вед­ли­вой смер­тью? А поз­же, когда тол­па эпи­ку­рей­цев¹⁶ и сто­и­ков¹⁷ и про­чие им подоб­ные стре­ми­лись захва­тить его наследие, каж­дые для сво­ей выго­ды, они тащи­ли меня, несмот­ря на мои кри­ки и сопро­тив­ле­ние, как добы­чу, и одеж­ду, кото­рую я вытка­ла соб­ст­вен­ны­ми рука­ми, разо­рва­ли, и вырвав из нее кло­чья, ушли, пола­гая, что я доста­лась им цели­ком. Посколь­ку же у них [в руках] были остат­ки моей одеж­ды, они каза­лись мои­ми близ­ки­ми, а небла­го­ра­зу­мие низ­ве­ло неко­то­рых из них до заблуж­де­ний неве­же­ст­вен­ной тол­пы. Если бы ты не знал ни о бег­стве Ана­к­са­го­ра¹⁸, ни о яде, выпи­том Сокра­том, ни о пыт­ках, кото­рым под­верг­ли Зено­на¹⁹, так как все это было в чужих кра­ях, то ты мог слы­шать о Кании²⁰, Сене­ке²¹, Соране²², вос­по­ми­на­ния о кото­рых не столь дав­ни и широ­ко извест­ны. Их при­ве­ло к гибе­ли не что иное, как то, что они, вос­пи­тан­ные в моих обы­ча­ях и настав­ле­ни­ях, сво­и­ми поступ­ка­ми рез­ко отли­ча­лись от дур­ных людей. Поэто­му не долж­но вызы­вать удив­ле­ния то, что в житей­ском море нас треп­лют бури, нас, кото­рым в наи­боль­шей мере свой­ст­вен­но вызы­вать недо­воль­ство наи­худ­ших [из людей]. Их воин­ство, хотя и мно­го­чис­лен­но, одна­ко заслу­жи­ва­ет пре­зре­ния, так как оно не управ­ля­ет­ся каким-либо вождем, но вле­ко­мо лишь опро­мет­чи­вым заблуж­де­ни­ем и без­удерж­ным неистов­ст­вом. Если же кто-нибудь, выстав­ляя про­тив нас вой­ско, ока­зы­ва­ет­ся силь­нее, наша пред­во­ди­тель­ни­ца стя­ги­ва­ет сво­их защит­ни­ков в кре­пость, а вра­гам же доста­ют­ся для рас­хи­ще­ния лишь не име­ю­щие цен­но­сти вещи. И мы свер­ху со сме­хом взи­ра­ем на то, как они хва­та­ют пре­зрен­ней­шие из вещей; а нас от это­го неисто­во­го наступ­ле­ния защи­ща­ет и ограж­да­ет такой вал, кото­рый ата­ку­ю­щие вои­ны глу­по­сти не могут даже наде­ять­ся пре­одо­леть.

4. Чув­ст­ву­ешь ли ты, как эти исти­ны про­ни­ка­ют в твою душу? Ὄνος λύ­ρας²⁶. Поче­му пла­чешь? Зачем исто­ча­ешь сле­зы? Ἐξαύδα; μὴ κεῦϑε νόῳ²⁷. Если ждешь, чтобы я нача­ла лече­ние, сле­ду­ет тебе открыть рану. — Тогда я, собрав­шись с духом, ска­зал: Раз­ве не слу­жит напо­ми­на­ни­ем и не гово­рит ли доста­точ­но сама за себя суро­вость судь­бы, оже­сто­чив­шей­ся про­тив нас? Неуже­ли не пора­жа­ет тебя вид это­го места? Раз­ве это биб­лио­те­ка, кото­рую ты избра­ла себе надеж­ней­шим место­пре­бы­ва­ни­ем в моем доме? Та самая [биб­лио­те­ка], где часто, рас­по­ло­жив­шись со мной, ты рас­суж­да­ла о позна­нии вещей чело­ве­че­ских и боже­ст­вен­ных? Такой ли вид, такое ли лицо были у меня, когда я вме­сте с тобой иссле­до­вал тай­ны при­ро­ды, а ты рисо­ва­ла мне пути созвездий палоч­кой для чер­че­ния мате­ма­ти­че­ских фигур и направ­ля­ла мои нрав­ст­вен­ные устрем­ле­ния и порядок жиз­ни соот­вет­ст­вен­но небес­ным уста­нов­ле­ни­ям? Раз­ве такая награ­да пола­га­ет­ся мне, сле­до­вав­ше­му за тобой? Ведь ты освя­ти­ла такое выра­же­ние уста­ми Пла­то­на: «Бла­жен­ст­во­ва­ло бы государ­ство, если бы им управ­ля­ли уче­ные муд­ре­цы, или его пра­ви­те­ли стре­ми­лись бы научить­ся муд­ро­сти»²⁸. Ты сло­ва­ми это­го мужа вну­ша­ла мне, что необ­хо­ди­мо, чтобы муд­рые при­ня­ли на себя управ­ле­ние, чтобы оно, остав­лен­ное каким-либо пороч­ным людям и зло­де­ям, не при­нес­ло бы несча­стья и гибе­ли доб­рым²⁹. Сле­дуя это­му авто­ри­тет­но­му суж­де­нию, полу­чен­но­му во вре­мя наших уеди­нен­ных заня­тий на досу­ге³⁰, я поже­лал осу­ще­ст­вить его на прак­ти­ке обще­ст­вен­но­го управ­ле­ния. Свиде­те­ли в том — ты и Бог, кото­рый вло­жил тебя в умы муд­рых, ничто иное не побуж­да­ло меня зани­мать­ся государ­ст­вен­ны­ми дела­ми³¹, кро­ме стрем­ле­ния быть полез­ным всем доб­рым людям. Поэто­му и про­ис­хо­ди­ли непри­ми­ри­мые и тяже­лые раз­но­гла­сия с нече­стив­ца­ми и частые столк­но­ве­ния с силь­ны­ми мира сего, быв­шие след­ст­ви­ем сво­бо­ды моих суж­де­ний, на них я не обра­щал вни­ма­ния, если речь шла о соблюде­нии закон­но­сти. Сколь­ко раз пре­пят­ст­во­вал я Кони­га­сту³², когда тот наме­ре­вал­ся посяг­нуть на иму­ще­ство како­го-нибудь без­за­щит­но­го; сколь­ко раз пре­до­сте­ре­гал Три­г­вил­лу³³, управ­ля­ю­ще­го королев­ским двор­цом от замыш­ляв­ше­го­ся им или гото­во­го свер­шить­ся без­за­ко­ния; сколь­ко раз несчаст­ных, кото­рые посто­ян­но под­вер­га­лись коз­ням из-за непо­мер­но­го и без­на­ка­зан­но­го коры­сто­лю­бия вар­ва­ров, защи­щал я от опас­но­стей, поль­зу­ясь сво­ей вла­стью! Никто и нико­гда не мог заста­вить меня посту­пить­ся спра­вед­ли­во­стью и свер­шить без­за­ко­ние. В то вре­мя, когда бла­го­со­сто­я­ние про­вин­ци­а­лов было погуб­ле­но³⁴ как гра­бе­жа­ми част­ных лиц, так и государ­ст­вен­ны­ми пода­тя­ми, я сокру­шал­ся не менее тех, кто постра­дал. Когда во вре­мя жесто­ко­го голо­да при­нуди­тель­ные тяж­кие и невы­пол­ни­мые закуп­ки хле­ба мог­ли обречь на край­нюю нуж­ду Кам­пан­скую про­вин­цию³⁵, я высту­пил про­тив пре­фек­та пре­то­рия ради обще­го бла­га и добил­ся того, чтобы дело было отда­но на пере­смотр коро­лю, вслед­ст­вие чего закуп­ки не состо­я­лись. Кон­су­ля­ра Пав­ли­на³⁶, чье богат­ство пала­тин­ские псы³⁷ с вожде­ле­ни­ем наде­я­лись про­гло­тить, я выта­щил из пасти алчу­щих. А раз­ве не навлек я на себя нена­висть донос­чи­ка Кипри­а­на³⁸, ста­ра­ясь осво­бо­дить кон­су­ля­ра Аль­би­на³⁹ от нака­за­ния по зара­нее под­готов­лен­но­му обви­не­нию? Неуже­ли не доволь­но той враж­деб­но­сти, кото­рая пала на меня? Но ведь я дол­жен бы быть луч­ше защи­щен­ным в гла­зах про­чих, раз из-за люб­ви к спра­вед­ли­во­сти не сде­лал ниче­го, чтобы быть в боль­шей без­опас­но­сти сре­ди при­двор­ных.

Каки­ми же донос­чи­ка­ми был я сра­жен? Один из них — Васи­лий⁴⁰, неко­гда изгнан­ный с королев­ской служ­бы, кото­ро­го высту­пить с обви­не­ни­я­ми про­тив меня побуди­ли дол­ги. Затем Опи­ли­он⁴¹ и Гауден­ций⁴², им королев­ская цен­зу­ра⁴³ пове­ле­ла за мно­го­чис­лен­ные пре­ступ­ле­ния уда­лить­ся в изгна­ние. Когда же они, не желая под­чи­нить­ся, устре­ми­лись под защи­ту свя­то­го убе­жи­ща, и об этом ста­ло извест­но коро­лю, тот при­ка­зал: если они не поки­нут город Равен­ну в пред­пи­сан­ный срок, то после клей­ме­ния оба будут изгна­ны. Что, кажет­ся, мож­но доба­вить к этой стро­гой мере? Но ведь в тот же день был при­нят донос этих пре­ступ­ни­ков на меня. И что же? Раз­ве я заслу­жил это сво­и­ми поступ­ка­ми? Или выне­сен­ный немно­го ранее при­го­вор сде­лал этих обви­ни­те­лей порядоч­ны­ми людь­ми? И поче­му не усты­ди­лась судь­ба, взи­рая на обви­не­ние неви­нов­но­го и на низость обви­ни­те­лей?

Ты спра­ши­ва­ешь, за какую вину я осуж­ден. Меня обви­ни­ли в том, что я хотел спа­сти сенат⁴⁴. Жела­ешь узнать, каким обра­зом? Мне поста­ви­ли в вину то, что я пре­пят­ст­во­вал кле­вет­ни­ку в пред­став­ле­нии доку­мен­тов, кото­рые свиде­тель­ст­во­ва­ли бы об оскорб­ле­нии вели­че­ства сена­том. Что теперь, о настав­ни­ца, дума­ешь? Но я желал и нико­гда не отка­жусь желать здо­ро­вья сена­ту. Пови­нюсь ли? Но это будет озна­чать отказ от борь­бы с кле­вет­ни­ком. Могу ли я назвать пре­ступ­ле­ни­ем жела­ние спа­сти сенат? А ведь он сде­лал все, чтобы сво­и­ми поста­нов­ле­ни­я­ми, касаю­щи­ми­ся меня, пред­ста­вить это в каче­стве пре­ступ­ле­ния⁴⁵. Но часто обма­ны­ваю­щее самое себя небла­го­ра­зу­мие не может извра­тить дей­ст­ви­тель­ные заслу­ги, и я пола­гаю, соглас­но пред­пи­са­нию Сокра­та, зако­ном явля­ет­ся то, что недо­стой­но скры­вать исти­ну⁴⁶ или согла­шать­ся с ложью. Но судить, пра­виль­ны ли были мои поступ­ки, я пре­до­став­ляю на твое усмот­ре­ние и оцен­ке муд­рых людей. А чтобы потом­ки не забы­ли ход это­го дела и зна­ли истин­ное поло­же­ние вещей, я запе­чат­лел их с помо­щью сти­ля. Нуж­но ли еще гово­рить о под­лож­ных пись­мах⁴⁷, на осно­ва­нии кото­рых я был обви­нен в том, что наде­ял­ся на вос­ста­нов­ле­ние рим­ской сво­бо­ды⁴⁸. Явный обман мог бы рас­крыть­ся, если бы мне уда­лось вос­поль­зо­вать­ся для защи­ты при­зна­ни­ем самих кле­вет­ни­ков, что во вся­ком раз­би­ра­тель­стве име­ет наи­боль­шую силу. Но на какие остат­ки сво­бо­ды мож­но было еще наде­ять­ся? О, если бы хоть какая-нибудь была воз­мож­на! Я бы отве­тил сло­ва­ми Кания, кото­рые он про­из­нес, когда узнал об обви­не­нии, предъ­яв­лен­ном ему Гаем Цеза­рем, сыном Гер­ма­ни­ка⁴⁹, что он был заме­шан в заго­во­ре, направ­лен­ном про­тив импе­ра­то­ра: «Если бы я знал об этом, ты бы не знал».

В этих обсто­я­тель­ствах не печаль при­ту­пи­ла наш рас­судок, когда я жало­вал­ся на пре­ступ­ле­ния зло­де­ев про­тив доб­ро­де­те­ли, но я был очень удив­лен тем, что они наде­я­лись на свер­ше­ние желае­мо­го. Ведь желать дур­но­го, быть может, наш недо­ста­ток, но воз­мож­ность осу­щест­вле­ния про­тив неви­нов­но­го того, что замыш­ля­ет какой-нибудь зло­дей, долж­на выглядеть чудо­вищ­ной в гла­зах Бога. Сле­до­ва­тель­но, спра­вед­ли­во инте­ре­со­вал­ся один из тво­их при­бли­жен­ных: «Если суще­ст­ву­ет Бог, то откуда зло? И откуда доб­ро, если Бога нет?»⁵⁰ Пусть было поз­во­ли­тель­но зло­де­ям, кото­рые стре­ми­лись к гибе­ли всех чест­ных людей и сена­та, погу­бить и меня, защи­щав­ше­го, как они виде­ли, чест­ных людей и сенат. Но заслу­жил ли я того же со сто­ро­ны сена­то­ров? Я пола­гаю, ты пом­нишь это, так как, при­сут­ст­вуя там, сама мне ука­зы­ва­ла, что нуж­но ска­зать и сде­лать; и ты пом­нишь о том, что, когда в Вероне⁵¹ король, желая устра­нить всех неугод­ных, замыс­лил пере­не­сти на весь сенат обви­не­ние в оскорб­ле­нии вели­че­ства, предъ­яв­лен­ное Аль­би­ну, я высту­пил в защи­ту неви­нов­но­сти сена­та, совер­шен­но пре­не­бре­гая опас­но­стью. Ты зна­ешь, что я гово­рю прав­ду и что я нико­гда не нахо­дил удо­воль­ст­вия в само­вос­хва­ле­нии. Ибо утра­чи­ва­ет­ся удо­вле­тво­ре­ние и досто­ин­ство, как толь­ко кто-нибудь попы­та­ет­ся стя­жать награ­ду сла­вы, выстав­ляя напо­каз свер­шен­ное им.

Каков же исход нашей неви­нов­но­сти, ты видишь. Вме­сто награ­ды за истин­ную доб­ро­де­тель я под­верг­ся нака­за­ни­ям за несвер­шен­ное зло­де­я­ние. И, веро­ят­но, «оче­вид­ность» это­го пре­ступ­ле­ния сде­ла­ла судей столь еди­но­душ­ны­ми в их жесто­ко­сти, что ни одно­го из них не поко­ле­ба­ла ни при­су­щая чело­ве­че­ской при­ро­де склон­ность к заблуж­де­нию, ни неустой­чи­вость судь­бы всех смерт­ных. Даже если бы меня обви­ни­ли в том, что я желал под­жечь свя­тые хра­мы, или под­нять пре­ступ­ный меч на свя­щен­но­слу­жи­те­лей, или замыс­лил убий­ство чест­ных граж­дан, то и тогда при­го­вор был бы выне­сен после обсуж­де­ния в суде в при­сут­ст­вии обви­ня­е­мо­го⁵². Меня же теперь, уда­лив на пять­сот миль, оста­вив без защи­ты, при­суди­ли к смер­ти и кон­фис­ка­ции иму­ще­ства за уси­лия, направ­лен­ные на поль­зу сена­та. Но никто из достой­ных людей не может быть осуж­ден по подоб­но­му обви­не­нию, лож­ность кото­ро­го зна­ли сами те, кто его предъ­яв­лял; они солга­ли, усу­гу­бив его при­бав­ле­ни­ем еще одно­го пре­ступ­ле­ния, [заявив], что я из высо­ко­ме­рия отяг­чил совесть оскорб­ле­ни­ем свя­тынь⁵³, поза­быв о досто­ин­стве. Но ведь ты, про­ник­нув в мою душу, исторг­ла из нее жаж­ду всех пре­хо­дя­щих вещей, и пред тво­и­ми оча­ми не мог­ло быть места свя­тотат­ству. Ты еже­днев­но вли­ва­ла в мои жад­но вни­мав­шие уши пифа­го­рей­ское изре­че­ние — ἕπου ϑεῷ⁵⁴. И не при­ста­ло гнать­ся за под­держ­кой низ­мен­ных душ мне, кого ты про­све­ща­ла с такой тща­тель­но­стью, чтобы упо­до­бить богу⁵⁵. Кро­ме того, без­упреч­ные свя­ты­ни дома, круг самых ува­жае­мых дру­зей, свя­той тесть, заслу­жив­ший [все­об­щее] ува­же­ние сво­и­ми дела­ми⁵⁶, не менее, чем ты сама, ограж­да­ют меня от вся­ких подо­зре­ний в свер­ше­нии подоб­но­го пре­ступ­ле­ния.

Но, о ужас! Мои обви­ни­те­ли усмат­ри­ва­ют в тебе дока­за­тель­ства какой-то вины и, кажет­ся, пред­по­ла­га­ют воз­мож­ность совер­ше­ния зло­де­я­ния мной толь­ко пото­му, что я взра­щен под тво­им покро­ви­тель­ст­вом и вос­пи­тан в тво­их пра­ви­лах. Таким обра­зом, раз­ве недо­ста­точ­но оче­вид­но, что твое покро­ви­тель­ство не при­нес­ло мне ниче­го [доб­ро­го], более того, поста­ви­ло меня под [еще более] силь­ные уда­ры. И довер­ши­ло мои бед­ст­вия то, что суж­де­ние боль­шин­ства при­ни­ма­ет во вни­ма­ние и [ста­вит] в заслу­гу не дела, но уда­чу, и счи­та­ет достой­ным лишь то, что при­но­сит сча­стье. Отсюда сле­ду­ет, что доб­рые побуж­де­ния отсут­ст­ву­ют преж­де все­го у несчаст­ных.

Како­вы теперь тол­ки сре­ди наро­да, сколь мно­го­чис­лен­ны и про­ти­во­ре­чи­вы мне­ния, мне стыд­но помыс­лить об этом! Ска­жу лишь, что тяже­лей­шим бре­ме­нем враж­деб­ной фор­ту­ны явля­ет­ся то, что, как толь­ко несчаст­ных обви­нят в каком-либо вымыш­лен­ном пре­ступ­ле­нии, [все] сра­зу пове­рят, что они заслу­жи­ли выпав­шее на их долю. И я, лишен­ный всех благ и отстра­нен­ный от государ­ст­вен­ных долж­но­стей, опо­зо­рен­ный мол­вой тол­пы, полу­чил нака­за­ние, как бла­го­де­я­ние. И пред­став­ля­ют­ся мне гряз­ные при­то­ны зло­де­ев, погряз­ших в уве­се­ле­ни­ях и наслаж­де­ни­ях, я вижу, что какие-то нече­стив­цы воз­во­дят новые лож­ные обви­не­ния, а чест­ные люди, оце­пе­нев от ужа­са при виде нево­об­ра­зи­мой неспра­вед­ли­во­сти по отно­ше­нию ко мне, повер­же­ны, бес­чест­ные же поощ­ря­ют­ся без­на­ка­зан­но­стью зло­де­я­ния к наг­ло­сти и награ­да­ми — к совер­ше­нию пре­ступ­ле­ний; неви­нов­ные же не толь­ко не нахо­дят­ся в без­опас­но­сти, но даже лише­ны защи­ты. Итак, я хочу вос­клик­нуть:

5. Лишь толь­ко завер­шил я эту длин­ную скорб­ную песнь, как она, со спо­кой­ным лицом и не взвол­но­вав­шись мои­ми жало­ба­ми, ска­за­ла: Когда я увиде­ла тебя груст­ным и рыдаю­щим, то поня­ла, что ты несчаст­ный изгнан­ник. Но не зна­ла я, каким дале­ким было изгна­ние, пока твои речи не откры­ли мне это. Одна­ко как бы дале­ко ты ни был от сво­его оте­че­ства, ты не столь­ко изгнан, сколь­ко сбил­ся с пути. И если ты поки­нул его, счи­тая себя изгнан­ни­ком, то ско­рее ты сам себя изгнал, ведь ни у кого нет пра­ва сде­лать это по отно­ше­нию к тебе. Если вспом­нишь, откуда ты родом, то не тому оте­че­ству, в кото­ром гос­под­ст­ву­ет мно­го­вла­стие, как у афи­нян⁶¹, ты обя­зан сво­им про­ис­хож­де­ни­ем, но еди­но­му вла­сте­ли­ну, еди­но­му госуда­рю⁶², кото­рый не раду­ет­ся изгна­нию граж­дан. Руко­вод­ст­во­вать­ся его зако­на­ми и пови­но­вать­ся его пра­во­судию есть выс­шая сво­бо­да. Раз­ве ты не зна­ешь древ­ней­ший закон тво­е­го государ­ства, кото­рый свя­щен, что никто не име­ет пра­ва изгнать того, кто жела­ет обос­но­вать­ся в его пре­де­лах⁶³. Ведь нахо­дя­ще­му­ся под защи­той его стен чуж­да боязнь, что он может быть неза­слу­жен­но изгнан. А если кто-нибудь пере­ста­ет желать оби­тать там, в рав­ной сте­пе­ни пере­ста­ет это­го заслу­жи­вать. Поэто­му меня не столь­ко бес­по­ко­ит вид это­го места, сколь­ко твой вид. Ведь я пекусь о при­ста­ни­ще не в сте­нах биб­лио­те­ки, укра­шен­ной сло­но­вой костью и стек­лом, а в тво­ей душе, в кото­рой раз­ме­сти­ла не сами кни­ги, но то, что при­да­ет кни­гам цену — мыс­ли, вло­жен­ные мною в них. И хотя ты ска­зал прав­ду отно­си­тель­но тво­их заслуг во имя обще­го бла­га, но о зна­че­нии совер­шен­ных тобой дел, напом­нил недо­ста­точ­но. Ты при­вел извест­ные фак­ты об обви­не­ни­ях, как делаю­щих тебе честь, так и лож­ных. Ты пра­виль­но счел, что зло­де­я­ний и ковар­ства кле­вет­ни­ков сле­ду­ет кос­нуть­ся вкрат­це, так как они обще­из­вест­ны и обсуж­де­ны наро­дом, знаю­щим все луч­ше и пол­нее. Ты страст­но обли­чал неспра­вед­ли­вость сена­та, сокру­шал­ся, что меня оскор­би­ли лож­ны­ми наве­та­ми. Нако­нец, в тво­ем серд­це укре­пи­лась скорбь, и после­до­ва­ли упре­ки судь­бе и жало­бы на то, что награ­ды возда­ют­ся не по досто­ин­ству и заслу­гам. В завер­ше­ние ты стро­фа­ми оже­сто­чен­ной музы выра­зил жела­ние, чтобы на зем­ле цар­ст­во­вал порядок, подоб­ный небес­но­му. Но так как смя­те­ние и мно­гие стра­сти гне­тут тебя, и раз­ры­ва­ют тебе серд­це гнев, скорбь и печаль, то при нынеш­нем состо­я­нии тво­ей души не под­хо­дят тебе более креп­кие лекар­ства. Поэто­му мы спер­ва употре­бим лег­кие сред­ства, чтобы опу­холь, затвер­дев­шая от вол­не­ний и тре­вог, раз­мяг­чи­лась от [их] воздей­ст­вия, и ты обрел бы силы для при­ня­тия более дей­ст­вен­ных целеб­ных средств.

6. — Поз­воль мне немно­го выяс­нить с помо­щью вопро­сов состо­я­ние тво­ей души, чтобы я поня­ла, како­го рода лече­ние необ­хо­ди­мо тебе. — Спра­ши­вай, о чем жела­ешь, — ска­зал я, — дам тебе ответ. — Тогда она спро­си­ла: Дума­ешь ли ты, что этот мир при­во­дит­ся в дви­же­ние лишен­ны­ми смыс­ла и слу­чай­ны­ми при­чи­на­ми, или же он пови­ну­ет­ся разум­но­му управ­ле­нию? — Нико­гда не допус­кал мыс­ли, — отве­тил я, — что орга­ни­зо­ван­ное в таком поряд­ке созда­ние может быть дви­жи­мо сле­пой слу­чай­но­стью. Напро­тив, я знаю, что созда­тель руко­во­дит сво­им тво­ре­ни­ем. И нико­гда не насту­пит час, кото­рый смо­жет поко­ле­бать мою уве­рен­ность в истин­но­сти это­го суж­де­ния. — Пра­виль­но. Ты ведь гово­рил об этом в сти­хах немно­го рань­ше и горе­вал, что толь­ко люди лише­ны боже­ст­вен­ной заботы⁶⁵. Ведь в том, что все осталь­ное управ­ля­ет­ся разу­мом, нель­зя усо­мнить­ся. Но я пора­же­на, как при таких здра­вых рас­суж­де­ни­ях в тебя про­ник­ли болез­ни. Одна­ко я попы­та­юсь загля­нуть поглуб­же, ибо не знаю, где скрыт изъ­ян. Ска­жи мне, посколь­ку ты не сомне­ва­ешь­ся, что миром пра­вит Бог, с помо­щью каких уста­нов­ле­ний осу­ществля­ет Он свое прав­ле­ние? — Мне, — отве­тил я, — не совсем поня­тен смысл тво­е­го вопро­са, и я даже не могу най­ти на него ответ. — Неуже­ли, — спро­си­ла она сно­ва, — я оши­ба­юсь, думая, что в тебе есть изъ­ян, через кото­рый, как через про­бо­и­ну в креп­ком валу, про­ник­ла в твою душу болезнь смя­те­ния? Ответь же мне, како­ва цель все­го суще­го, к чему направ­ле­но стрем­ле­ние всей при­ро­ды? — Я слы­хал об этом, но скорбь при­ту­пи­ла мою память. — А зна­ешь ли ты, откуда все берет нача­ло? — Это я знаю и утвер­ждаю, что Бог суще­ст­ву­ет. — Как же мог­ло слу­чить­ся, что зная нача­ло, ты не пред­став­ля­ешь, что есть конеч­ная цель все­го суще­го. Но тако­вы уж свой­ства стра­стей. Они могут потря­сти чело­ве­ка, но отда­лить его от само­го себя и изме­нить до осно­ва­ния не могут. Я бы хоте­ла, чтобы ты отве­тил вот еще на что: пом­нишь ли ты о том, что ты — чело­век? — Как же, — ответ­ст­вую, — мне это­го не пом­нить? — Можешь ли ты опре­де­лить, что есть чело­век? — Так ты спра­ши­ва­ешь, знаю ли я, что пред­став­ляю собой разум­ное смерт­ное суще­ство. Знаю и при­знаю, что я имен­но таков. — Тогда она ска­за­ла: Не зна­ешь ли ты еще чего-нибудь отно­си­тель­но сво­ей сущ­но­сти? — Нет, боль­ше ниче­го. — Теперь мне понят­на дру­гая, или, точ­нее ска­зать, глав­ная при­чи­на тво­ей болез­ни. Ты забыл, что есть сам. Так как я пол­нее выяс­ни­ла при­чи­ну тво­ей болез­ни, то при­ду­маю, как най­ти сред­ство, чтобы воз­вра­тить тебе здо­ро­вье. Ведь тебя сби­ло с пути забве­ние, поэто­му ты печа­лишь­ся о том, что сослан и лишен все­го иму­ще­ства. А посколь­ку ты дей­ст­ви­тель­но не зна­ешь, како­ва конеч­ная цель все­го суще­го, то и счи­та­ешь него­дя­ев и зло­де­ев могу­чи­ми и счаст­ли­вы­ми, ибо пре­дал забве­нию, посред­ст­вом каких уста­нов­ле­ний управ­ля­ет­ся мир. Ты пола­га­ешь, что пере­ме­ны фор­ту­ны совер­ша­ют­ся без вме­ша­тель­ства упра­ви­те­ля. В этом и кро­ют­ся при­чи­ны, веду­щие не толь­ко к болез­ни, но и к гибе­ли. Но, бла­го­да­ре­ние созда­те­лю, твоя при­ро­да еще не совсем повреж­де­на. У меня есть сред­ства, кото­рые исце­лят тебя, — это преж­де все­го твое пра­виль­ное суж­де­ние об управ­ле­нии мира, кото­рое, как ты счи­та­ешь, под­чи­не­но не сле­пой слу­чай­но­сти, но боже­ст­вен­но­му разу­му. Не бой­ся ниче­го. Из этой малень­кой искры воз­го­рит­ся пла­мя жиз­ни. Но так как вре­мя для более силь­ных лекарств еще не насту­пи­ло, и, уж тако­ва при­ро­да [чело­ве­че­ской] души, что она отсту­па­ет от исти­ны, увле­ка­ясь лож­ны­ми суж­де­ни­я­ми, а порож­ден­ный ими туман стра­стей пре­пят­ст­ву­ет ясно­му виде­нию вещей, то я попы­та­юсь немно­го раз­ве­ять его лег­ки­ми цели­тель­ны­ми и успо­ко­и­тель­ны­ми сред­ства­ми, чтобы, когда рас­се­ет­ся мрак пере­мен­чи­вых стра­стей, ты мог увидеть сия­ние истин­но­го све­та.