Философские трактаты

Об обязанностях

Книга II

[октябрь—декабрь 44 г. до н. э.]

(I, 1) Как обя­зан­но­сти выте­ка­ют из нрав­ст­вен­ной кра­соты и из любо­го вида доб­ле­сти, я думаю, сын мой Марк, объ­яс­не­но доста­точ­но хоро­шо в пер­вой кни­ге. Сле­дую­щей зада­чей моей будет рас­смот­реть те виды обя­зан­но­стей, кото­рые отно­сят­ся к под­дер­жа­нию жиз­ни людей и к их спо­соб­но­сти рас­по­ла­гать тем, чем они поль­зу­ют­ся, к их могу­ще­ству и богат­ству. Здесь, как я тогда ска­зал, воз­ни­ка­ет вопрос о том, какая из полез­ных вещей полез­нее и какая наи­бо­лее полез­на. Я при­ступ­лю к рас­смот­ре­нию этих вопро­сов, пред­ва­ри­тель­но вкрат­це выска­зав­шись о сво­ем наме­ре­нии и о сво­ей точ­ке зре­ния.

(2) Хотя мои кни­ги воз­буди­ли во мно­гих людях стрем­ле­ние не толь­ко читать, но и писать, я все же ино­гда опа­са­юсь, что кое-кому из чест­ных мужей назва­ние «фило­со­фия» нена­вист­но и они удив­ля­ют­ся тому, что я тра­чу на нее столь­ко труда и вре­ме­ни. Лич­но я, пока во гла­ве государ­ства сто­я­ли люди, кото­рым оно дове­ри­лось само, посвя­щал ему все свои заботы и помыс­лы. Но тогда, когда надо всем власт­во­вал один чело­век¹ и не было воз­мож­но­сти ни дать совет, ни взять на себя ответ­ст­вен­ность, я, в кон­це кон­цов лишив­шись сво­их союз­ни­ков в деле защи­ты государ­ства, вели­чай­ших мужей², не стал пре­да­вать­ся ни тос­ке, кото­рая сокру­ши­ла бы меня, если бы я перед ней не усто­ял, ни, напро­тив, наслаж­де­ни­ям, недо­стой­ным уче­но­го чело­ве­ка. (3) О, если бы государ­ство было в таком поло­же­нии, какое в нем воз­ни­ка­ло³, и не ока­за­лось во вла­сти людей, страст­но желав­ших не столь­ко изме­нить его строй, сколь­ко его нис­про­верг­нуть! Во-пер­вых, — подоб­но тому, как я обык­но­вен­но посту­пал, когда государ­ство было непри­кос­но­вен­но, — я при­ла­гал бы в сво­ей дея­тель­но­сти боль­ше труда, чем к сво­им писа­ни­ям; во-вто­рых, самые писа­ния свои я посвя­щал бы не тому, чему посвя­щаю их теперь, а сво­ей дея­тель­но­сти, как я часто и посту­пал. Но так как государ­ства, кото­рое обык­но­вен­но было пред­ме­том всех моих забот, помыс­лов и трудов, вооб­ще не суще­ст­во­ва­ло, то, разу­ме­ет­ся, умолк­ли и мои сочи­не­ния, отно­сив­ши­е­ся к выступ­ле­ни­ям в суде и в сена­те⁴. (4) Но так как мой ум не мог быть празд­ным, то я, смо­ло­ду обра­тив­шись к этим заня­ти­ям, поду­мал, что могу, с вели­ким для себя поче­том, снять с себя бре­мя огор­че­ний, обра­тив­шись к фило­со­фии. Затра­тив в моло­до­сти мно­го вре­ме­ни на ее изу­че­ние⁵, я, после того как начал зани­мать маги­ст­ра­ту­ры и все­це­ло отдал­ся государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, рас­по­ла­гал для заня­тий фило­со­фи­ей толь­ко таким вре­ме­нем, какое мне остав­ля­ло труд­ное поло­же­ние дру­зей и государ­ства. И вре­мя это я все тра­тил на чте­ние; досу­га для писа­ния у меня не было.

(II, 5) Итак, сре­ди вели­чай­ших зол я все-таки, по-види­мо­му, добил­ся вот како­го бла­га: я запи­сы­вал все то, что не было доста­точ­но извест­но сооте­че­ст­вен­ни­кам и в то же вре­мя было вполне достой­но того, чтобы они это зна­ли⁶. И пра­во, что — во имя богов! — более желан­но, чем муд­рость, что более заме­ча­тель­но, что луч­ше для чело­ве­ка, что более достой­но его? Тех, кто стре­мит­ся к ней, назы­ва­ют фило­со­фа­ми, и фило­со­фия, если ты захо­чешь пере­ве­сти это сло­во, не что иное, как любо­муд­рие. Что каса­ет­ся муд­ро­сти, то она, по опре­де­ле­нию древ­них фило­со­фов, есть зна­ние дел боже­ских и чело­ве­че­ских, как и при­чин, от кото­рых они зави­сят; если кто-нибудь пори­ца­ет инте­рес к муд­ро­сти, то я, пра­во, не пони­маю, что́ имен­но счи­та­ет он нуж­ным про­слав­лять. (6) И дей­ст­ви­тель­но, если мы ищем раз­вле­че­ния для души и отдох­но­ве­ния от забот, то что мож­но срав­нить с уси­ли­я­ми тех, кто все­гда стре­мит­ся к чему-нибудь тако­му, что направ­ле­но и спо­соб­но при­ве­сти к хоро­шей и счаст­ли­вой жиз­ни? Если же име­ет­ся в виду стой­кость и доб­лесть, то имен­но эта нау­ка даст нам воз­мож­ность достичь того, о чем я гово­рил выше, или же такой нау­ки не суще­ст­ву­ет вооб­ще. Гово­рить, что не суще­ст­ву­ет нау­ки о важ­ней­ших вопро­сах, — когда нет ни одно­го само­го мало­важ­но­го вопро­са, в кото­ром было бы воз­мож­но без нау­ки обой­тись, — свой­ст­вен­но людям, гово­ря­щим необ­ду­ман­но и заблуж­даю­щим­ся в важ­ней­ших делах. Но если суще­ст­ву­ет какое-то уче­ние о доб­ле­сти, то где же искать его, если отка­жешь­ся от это­го вида изу­че­ния? Одна­ко это, посколь­ку я сове­тую зани­мать­ся фило­со­фи­ей, обык­но­вен­но обсуж­да­ют более тща­тель­но; я сде­лал так в сво­ей дру­гой кни­ге⁷; теперь мне надо было толь­ко объ­яс­нить, поче­му я, лишен­ный воз­мож­но­сти зани­мать­ся дела­ми государ­ства, обра­тил­ся имен­но к этим заня­ти­ям.

(7) Но мне при­хо­дит­ся слы­шать вопро­сы, и при­том со сто­ро­ны уче­ных и обра­зо­ван­ных людей⁸, — доста­точ­но ли после­до­ва­тель­но я посту­паю, раз я, гово­ря, что ниче­го невоз­мож­но узнать в точ­но­сти, все-таки рас­суж­даю о дру­гих вещах и в это же самое вре­мя даю настав­ле­ния насчет доб­ле­сти. Я хотел бы, чтобы мое мне­ние было доста­точ­но хоро­шо извест­но им. Ведь я не из тех людей, чей ум блуж­да­ет в неопре­де­лен­но­сти и нико­гда не зна­ет, чему сле­до­вать. Како­во было бы наше мыш­ле­ние, вер­нее, како­ва была бы наша жизнь после утра­ты нами мери­ла не толь­ко чтобы рас­суж­дать, но даже чтобы жить? Что каса­ет­ся меня, то подоб­но тому, как дру­гие люди одно назы­ва­ют опре­де­лен­ным, а дру­гое неопре­де­лен­ным, так я, не согла­ша­ясь с ними, одно назы­ваю веро­ят­ным, дру­гое — про­ти­во­по­лож­ным веро­ят­но­му. (8) Что же в таком слу­чае мог­ло бы пре­пят­ст­во­вать мне сле­до­вать тому, что мне кажет­ся веро­ят­ным, а про­ти­во­по­лож­ное ему пори­цать и, избе­гая занос­чи­во­сти в сво­их утвер­жде­ни­ях, не допус­кать необ­ду­ман­но­сти, весь­ма дале­кой от муд­ро­сти? Напро­тив, фило­со­фы нашей шко­лы обсуж­да­ют все вопро­сы, так как даже веро­ят­ное не может стать ясным без сопо­став­ле­ния дово­дов обе­их сто­рон. Но это, дума­ет­ся мне, было разъ­яс­не­но доста­точ­но подроб­но в моем «Уче­нии ака­де­ми­ков»⁹. Что каса­ет­ся тебя, мой доро­гой Цице­рон, то, хотя ты и при­об­щил­ся к древ­ней­шей и зна­ме­ни­тей­шей фило­соф­ской шко­ле, руко­во­ди­мой Кра­тип­пом, кото­рый вполне подо­бен созда­те­лям этих про­слав­лен­ных уче­ний¹⁰, я все-таки хотел, чтобы эти наши воз­зре­ния, сопре­дель­ные с ваши­ми, были хоро­шо извест­ны тебе. Но теперь про­дол­жим рас­смот­ре­ние постав­лен­ной нами зада­чи.

(III, 9) Итак, после того как было пред­став­ле­но пять спо­со­бов испол­не­ния дол­га, — два из них отно­сят­ся к подо­баю­ще­му и к нрав­ст­вен­ной кра­со­те, два — к жиз­нен­ным бла­гам, сред­ствам, богат­ствам, воз­мож­но­стям, пятый — к реше­нию при выбо­ре, если назван­ные мною спо­со­бы меж­ду собою, как кажет­ся, когда-либо борют­ся, — то раздел о нрав­ст­вен­ной кра­со­те исчер­пан, и я желаю, чтобы он был тебе хоро­шо изве­стен. То, что мы рас­смот­рим теперь, назы­ва­ет­ся полез­ным. Здесь сло­во­употреб­ле­ние, соскольз­нув с пря­мо­го пути, посте­пен­но дошло до того, что оно, отде­ляя нрав­ст­вен­ную кра­соту от поль­зы, уста­нав­ли­ва­ет, что в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии пре­крас­но то, что не полез­но, и что полез­но то, что в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии не пре­крас­но; ниче­го более пагуб­но­го для людей в их жиз­ни нель­зя было и при­ду­мать. (10) Самые авто­ри­тет­ные фило­со­фы стро­го, здра­во и в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии пре­крас­но раз­ли­ча­ют три сле­дую­щие поло­же­ния, нераздель­ные при раз­мыш­ле­нии о них: по их мне­нию, все то, что спра­вед­ли­во, так­же и полез­но; опять-таки то, что в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии пре­крас­но, в то же вре­мя спра­вед­ли­во; из это­го сле­ду­ет, что все нрав­ст­вен­но-пре­крас­ное в то же вре­мя и полез­но¹¹. Те, кто в этом раз­би­ра­ет­ся сла­бо, часто вос­хи­ща­ясь изво­рот­ли­вы­ми и хит­ры­ми людь­ми, счи­та­ют лукав­ство муд­ро­стью. Их заблуж­де­ние надо рас­се­ять и напра­вить все их мыс­ли на то, чтобы у них появи­лась надеж­да понять, что толь­ко нрав­ст­вен­но-пре­крас­ны­ми наме­ре­ни­я­ми и спра­вед­ли­вы­ми поступ­ка­ми, но никак не обма­ном и лукав­ст­вом воз­мож­но достичь того, чего они хотят.

(11) Итак, из все­го того, что суще­ст­вен­но для обес­пе­че­ния жиз­ни чело­ве­ка, одни пред­ме­ты — неоду­шев­лен­ные, напри­мер золо­то, сереб­ро, все то, что про­из­во­дит зем­ля, и так далее; дру­гие — оду­шев­лен­ные, обла­даю­щие сво­и­ми стрем­ле­ни­я­ми и наклон­но­стя­ми. Из них одни разу­ма лише­ны, дру­гие обла­да­ют им. Разу­ма лише­ны лоша­ди, быки, дру­гая ско­ти­на, пче­лы, труд кото­рых в какой-то мере поле­зен людям и помо­га­ет им суще­ст­во­вать. Обла­даю­щих разу­мом делят на два рода: один — это боги, люди — это дру­гой¹². Богов уми­ло­сти­вят бла­го­че­стие людей и чистота их жиз­ни; но непо­сред­ст­вен­но после богов люди могут быть очень полез­ны людям. (12) Что каса­ет­ся все­го того, что спо­соб­но вредить людям и нано­сить им ущерб, то деле­ние такое же. Но так как люди не дума­ют, чтобы боги мог­ли при­чи­нять вред, то они, исклю­чив богов, пола­га­ют, что людям при­чи­ня­ют вели­чай­ший вред люди. Ведь имен­но те пред­ме­ты, кото­рые мы назва­ли неоду­шев­лен­ны­ми, боль­шей частью и созда­ны трудом людей; их у нас не было бы, если бы к это­му не было при­ло­же­но уме­лых рук, и мы не поль­зо­ва­лись бы ими без дея­тель­но­сти людей. Ведь ни забота о здо­ро­вье чело­ве­ка, ни море­пла­ва­ние, ни зем­леде­лие, ни сбор и сохра­не­ние уро­жая хле­бов и дру­гих зем­ных пло­дов не были бы воз­мож­ны без чело­ве­че­ско­го труда¹³. (13) Далее, ни выво­за того, в чем у нас изоби­лие, ни вво­за того, в чем мы нуж­да­ем­ся, конеч­но, не было бы, если бы люди не ока­зы­ва­ли друг дру­гу этих услуг. По этой же при­чине люди без труда сво­их рук не выла­мы­ва­ли бы из зем­ли кам­ней, необ­хо­ди­мых для наших нужд, и не выка­пы­ва­ли бы

(IV) А дома, защи­щаю­щие нас от силь­ных холо­дов и помо­гаю­щие нам пере­но­сить тягост­ную жару? Откуда чело­век мог бы вна­ча­ле их полу­чить и как они впо­след­ст­вии мог­ли бы ока­зы­вать ему помощь, если бы они обру­ши­лись от силь­ной непо­го­ды, или от зем­ле­тря­се­ния, или ввиду сво­ей вет­хо­сти, — если бы сов­мест­ная жизнь не научи­ла нас при подоб­ных обсто­я­тель­ствах искать помо­щи у людей? (14) При­бавь к это­му водо­про­во­ды¹⁵, отведе­ние рек, оро­ше­ние земель, соору­же­ние пло­тин на реках, рукой чело­ве­че­ской создан­ные гава­ни. Откуда мог­ли бы мы полу­чать все это без чело­ве­че­ско­го труда? Из все­го это­го и из мно­го­го дру­го­го оче­вид­но, что выго­ду и поль­зу, какие воз­мож­но извле­кать из неоду­шев­лен­ных пред­ме­тов, мы никак не мог­ли бы полу­чать без труда чело­ве­че­ских рук. Нако­нец, какую выго­ду и какие удоб­ства нам мог­ли бы достав­лять живот­ные, если бы люди не спо­соб­ст­во­ва­ли это­му? Ведь те, кто пер­вый открыл, какую поль­зу мы мог­ли бы полу­чать от каж­до­го живот­но­го, несо­мнен­но, были людь­ми, да и в насто­я­щее вре­мя мы без при­ло­же­ния чело­ве­че­ско­го труда не мог­ли бы ни пасти скот, ни при­ру­чать живот­ных, ни обе­ре­гать их, ни своевре­мен­но извле­кать из них поль­зу. Опять-таки люди истреб­ля­ют вред­ных живот­ных и ловят таких, какие могут быть полез­ны. (15) Зачем мне пере­чис­лять мно­же­ство реме­сел, без кото­рых жизнь вооб­ще не была бы воз­мож­на? И дей­ст­ви­тель­но, кто при­хо­дил бы на помощь боль­ным, что́ слу­жи­ло бы раз­вле­че­ни­ем для здо­ро­вых, како­вы были бы наша пища и образ жиз­ни, если бы столь мно­го­чис­лен­ные ремес­ла не достав­ля­ли нам того, бла­го­да­ря чему намно­го улуч­шен­ная жизнь людей столь дале­ка от все­го обра­за жиз­ни живот­ных? Что каса­ет­ся горо­дов, то без сте­че­ния людей дей­ст­ви­тель­но не ока­за­лось бы воз­мож­ным ни стро­ить их, ни насе­лять; бла­го­да­ря это­му были изда­ны зако­ны и воз­ник­ли обы­чаи, а затем были уста­нов­ле­ны пра­ва, рав­ные для всех граж­дан, и опре­де­лен­ный жиз­нен­ный уклад. Вслед за этим появи­лась душев­ная мяг­кость и чув­ство ува­же­ния к ближ­не­му, так что жизнь ста­ла более обес­пе­чен­ной, и мы, давая и полу­чая бла­га и обме­ни­ва­ясь услу­га­ми, пере­ста­ли нуж­дать­ся в чем бы то ни было.

(V, 16) Мы рас­смат­ри­ва­ем это поло­же­ние долее, чем нуж­но. И пра­во, кому не ясно все то, о чем Панэтий гово­рит черес­чур подроб­но, — что никто, ни один пол­ко­во­дец во вре­мя вой­ны и ни один пра­ви­тель государ­ства во вре­ме­на мира, не мог совер­шить ни вели­ких, ни полез­ных дея­ний без содей­ст­вия людей? Панэтий гово­рит о Феми­сток­ле, Перик­ле, Кире¹⁶, Аге­си­лае¹⁷, Алек­сан­дре, кото­рые, по его сло­вам, не мог­ли бы без помо­щи людей совер­шать столь вели­кие дея­ния. В вопро­се, не вызы­ваю­щем сомне­ний, он при­вле­ка­ет свиде­те­лей, совсем ненуж­ных. При этом как мы дости­га­ем боль­шой поль­зы сво­ей спло­чен­но­стью и согла­си­ем, так не быва­ет столь ужас­но­го бед­ст­вия, кото­рое не пере­да­ва­лось бы от одно­го чело­ве­ка дру­го­му. Пери­па­те­тик Дике­арх¹⁸, вели­кий и раз­но­сто­рон­ний чело­век, напи­сал кни­гу о гибе­ли людей; в ней он, собрав дру­гие при­чи­ны этой гибе­ли, как навод­не­ния, моро­вые болез­ни, ски­та­ния в пустын­ных мест­но­стях¹⁹, неожи­дан­ное появ­ле­ние мно­же­ства хищ­ных зве­рей (от него, как дока­зы­ва­ет Дике­арх, погиб­ли неко­то­рые пле­ме­на людей), затем срав­ни­ва­ет, насколь­ко чис­ло людей, истреб­лен­ных в свя­зи с напа­де­ни­ем дру­гих людей, то есть в свя­зи с вой­на­ми и мяте­жа­ми, ока­за­лось боль­ше чис­ла людей, погиб­ших от всех дру­гих бед­ст­вий.

(17) Итак, раз это поло­же­ние не вызы­ва­ет сомне­ний в том, что люди при­но­сят людям и вели­чай­шую поль­зу, и вели­чай­ший вред, то я делаю из это­го вывод, что доб­ле­сти свой­ст­вен­но при­вле­кать к себе людей и при­об­щать их к слу­же­нию их же инте­ре­сам. Поэто­му то, что из чис­ла неоду­шев­лен­ных пред­ме­тов, как и при исполь­зо­ва­нии живот­ных, обра­ща­ет­ся на поль­зу людям в их жиз­ни, достав­ля­ет­ся ремес­ла­ми, тре­бу­ю­щи­ми труда; что же каса­ет­ся люд­ских ста­ра­ний, под­готов­лен­ных и направ­лен­ных на умно­же­ние наше­го досто­я­ния, то их воз­буж­да­ют муд­рость и доб­лесть выдаю­щих­ся мужей. (18) И пра­во, вся­кая доб­лесть про­яв­ля­ет­ся, мож­но ска­зать, тро­я­ко: во-пер­вых, в ура­зу­ме­нии того, что́ в каж­дом слу­чае прав­ди­во и искрен­но, что́ под­хо­дит для каж­до­го чело­ве­ка, что́ после­до­ва­тель­но, что́ чем порож­да­ет­ся, что́ слу­жит при­чи­ной каж­до­го обсто­я­тель­ства; во-вто­рых, в спо­соб­но­сти обузды­вать рас­стро­ен­ные дви­же­ния души, кото­рые гре­ки назы­ва­ют πά­θη, и при­во­дить стрем­ле­ния, кото­рые они назы­ва­ют ὁρμαί, к пови­но­ве­нию разу­му²⁰; в-третьих, в уме­рен­ном и пра­виль­ном обра­ще­нии с людь­ми, сре­ди кото­рых мы живем, — с тем чтобы ста­ра­ни­я­ми их мы в пол­ной мере и даже с лих­вой полу­ча­ли все то, чего тре­бу­ет при­ро­да, и при их же посред­стве, если нам при­чи­ня­ют какой-либо ущерб, его устра­ня­ли и кара­ли тех, кто попы­тал­ся нам повредить, и под­вер­га­ли их само­му тяж­ко­му нака­за­нию, какое толь­ко допус­ка­ют спра­вед­ли­вость и чело­веч­ность. (VI, 19) О том, каким имен­но обра­зом мы можем достичь спо­соб­но­сти при­об­ре­тать и сохра­нять рас­по­ло­же­ние людей, я ска­жу немно­го пого­дя, но кое-что надо вкрат­це ска­зать пред­ва­ри­тель­но.

Кто не зна­ет, что судь­ба весь­ма могу­ще­ст­вен­на в двух отно­ше­ни­ях — в сча­стье и в несча­стье? Ибо, когда вея­ние судь­бы бла­го­при­ят­но для нас, она при­во­дит нас к желан­ной цели; когда оно про­тив­но, нас пости­га­ет беда. Итак, эта самая судь­ба нис­по­сы­ла­ет нам и дру­гие, срав­ни­тель­но ред­кие слу­чай­но­сти: во-пер­вых, со сто­ро­ны неоду­шев­лен­ной при­ро­ды — бури, непо­го­да, кораб­ле­кру­ше­ния, обва­лы, пожа­ры; далее, со сто­ро­ны зве­рей — уда­ры, уку­сы, напа­де­ния; но все это, как я уже гово­рил, быва­ет срав­ни­тель­но ред­ко. (20) А вот с дру­гой сто­ро­ны, истреб­ле­ние, како­му недав­но под­верг­лись три вой­ска²¹, а часто под­вер­га­лись мно­гие, пора­же­ния, нане­сен­ные импе­ра­то­рам²², напри­мер, недав­нее пора­же­ние, какое потер­пел выдаю­щий­ся и заме­ча­тель­ный муж²³, кро­ме того, нена­висть тол­пы и свя­зан­ные с нею частые слу­чаи изгна­ния весь­ма заслу­жен­ных граж­дан, их несча­стья и бег­ство и, напро­тив, счаст­ли­вые обсто­я­тель­ства, маги­ст­ра­ту­ры, импе­рий, победы; хотя все это зави­сит от слу­чая, все-таки без помо­щи и уси­лий людей это неосу­ще­ст­ви­мо ни в бла­го­при­ят­ном, ни в дур­ном смыс­ле.

Поняв это, мы долж­ны ска­зать, каким имен­но обра­зом мы мог­ли бы себе на поль­зу при­вле­кать и побуж­дать ста­ра­ния людей. Если моя речь об этом будет черес­чур длин­на, то пусть ее сопо­ста­вят со сте­пе­нью ее поль­зы; тогда она, быть может, пока­жет­ся даже черес­чур крат­кой. (21) И вот, все то, что люди возда­ют чело­ве­ку, дабы воз­ве­ли­чить и почтить его, они дела­ют либо из доб­ро­же­ла­тель­но­сти, чтя его по той или иной при­чине, либо из жела­ния ока­зать ему почет, пред­по­ла­гая в нем доб­лесть и нахо­дя его достой­ным воз­мож­но боль­шей уда­чи, либо из чув­ства дове­рия к нему и из уве­рен­но­сти в том, что он хоро­шо забо­тит­ся об их инте­ре­сах, либо из опа­се­ний его могу­ще­ства, либо же, наобо­рот, когда они от кого-то чего-то ожи­да­ют, напри­мер, когда цари или народ­ные вожа­ки сулят какие-то разда­чи²⁴, либо, нако­нец, когда людей при­вле­ка­ют награ­да и пла­та, а это самый позор­ный и самый гнус­ный образ дей­ст­вий как для тех, кто на него под­да­ет­ся, так и для тех, кто к нему пыта­ет­ся при­бег­нуть; (22) дур­но ведь обсто­ит дело, когда то, что доб­ле­стью дости­гать­ся долж­но, пыта­ют­ся полу­чить за день­ги; но так как это вспо­мо­га­тель­ное сред­ство ино­гда необ­хо­ди­мо, то мы ска­жем, как им надо поль­зо­вать­ся, но сна­ча­ла пого­во­рим о том, что более близ­ко к доб­ле­сти. Кро­ме того, люди поко­ря­ют­ся импе­рию и вла­сти дру­го­го чело­ве­ка по мно­гим при­чи­нам. Они руко­вод­ст­ву­ют­ся либо доб­ро­же­ла­тель­но­стью, либо зна­чи­тель­но­стью ока­зан­ных им бла­го­де­я­ний, либо его выдаю­щим­ся поло­же­ни­ем, либо надеж­дой на то, что это им при­не­сет поль­зу, либо опа­се­ни­я­ми, что пови­но­вать­ся их заста­вят силой, либо при­вле­чен­ные надеж­дой на разда­чи и обе­ща­ни­я­ми, либо, нако­нец, как мы часто видим в нашем государ­стве, наня­тые за пла­ту²⁵.

(VII, 23) Для сохра­не­ния и удер­жа­ния вла­сти самое под­хо­дя­щее из всех средств — быть люби­мым, самое несо­об­раз­ное — вну­шать к себе страх. Энний выра­зил это пре­вос­ход­но²⁶:

Ведь про­тив нена­ви­сти мно­гих людей не усто­ять ничье­му могу­ще­ству; если мы это­го ранее не зна­ли, то недав­но поня­ли. И пра­во, не толь­ко гибель наше­го тиран­на²⁷ (из нее мож­но понять, как низ­ко он пал), кото­ро­го сокру­шен­ные его ору­жи­ем граж­дане тер­пе­ли, пока­зы­ва­ет, насколь­ко нена­висть людей могу­ще­ст­вен­на, чтобы погу­бить чело­ве­ка; это пока­зы­ва­ет и подоб­ная ей судь­ба дру­гих тиран­нов, из кото­рых, пожа­луй, ни один не избе­жал такой же гибе­ли. Ведь страх — дур­ной охра­ни­тель надол­го; напро­тив, доб­ро­же­ла­тель­ность — охра­ни­тель вер­ный и при­том навсе­гда. (24) Но тому, кто людей, сокру­шен­ных силой, при­нуж­да­ет сво­им импе­ри­ем, конеч­но, при­хо­дит­ся при­бе­гать к суро­вым мерам, напри­мер к таким, какие гос­по­да при­ме­ня­ют к рабам, если не могут спра­вить­ся с ними ина­че; что каса­ет­ся тех, кто в сво­бод­ной граж­дан­ской общине дей­ст­ву­ет так, что их боят­ся, то они — само безу­мие. Ибо хотя зако­ны раздав­ле­ны могу­ще­ст­вом одно­го чело­ве­ка, хотя сво­бо­да устра­ше­на, одна­ко они рано или позд­но под­ни­мут­ся либо в свя­зи с без­молв­ны­ми суж­де­ни­я­ми²⁸, либо в свя­зи с тай­ным голо­со­ва­ни­ем при выбо­рах маги­ст­ра­тов²⁹. Ведь уку­сы вре­мен­но утра­чен­ной сво­бо­ды глуб­же уку­сов сохра­нен­ной³⁰. Итак, избе­рем образ дей­ст­вий, даю­щий вели­чай­шие воз­мож­но­сти, и при­том не толь­ко для нашей без­опас­но­сти, но и для при­об­ре­те­ния нами богат­ства и могу­ще­ства — с тем, чтобы стра­ха не было, а рас­по­ло­же­ние к нам сохра­ня­лось. Так мы с необы­чай­ной лег­ко­стью достиг­нем все­го, чего толь­ко поже­ла­ем, — как в лич­ных делах, так и в государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти.

И дей­ст­ви­тель­но, те, кто захо­чет, чтобы их боя­лись, сами неми­ну­е­мо будут боять­ся имен­но тех, кто будет боять­ся их. (25) Что же? От како­го мучи­тель­но­го стра­ха, как мож­но себе пред­ста­вить, дол­жен был стра­дать Дио­ни­сий Стар­ший³¹, кото­рый, опа­са­ясь ножей сво­их цирюль­ни­ков, при­жи­гал себе воло­сы рас­ка­лен­ным углем? А Алек­сандр из Фер?³² В каком душев­ном смя­те­нии дол­жен был он жить? Как гово­рит­ся в лето­пи­сях, он, хотя и очень любил свою жену Фиву, все же, идя с пира к ней в спаль­ню, при­ка­зы­вал вар­ва­ру, и при­том, как напи­са­но, клей­мен­но­му фра­кий­ски­ми зна­ка­ми, идти с обна­жен­ным мечом перед ним и посы­лал впе­ред сво­их тело­хра­ни­те­лей рыть­ся в ящич­ках у этой жен­щи­ны и искать ору­жие, кото­рое она мог­ла спря­тать сре­ди одеж­ды. О несчаст­ный чело­век! Ведь он думал, что клей­ме­ный вар­вар ему вер­нее, чем супру­га. И он не ошиб­ся: имен­но она и уби­ла его, запо­до­зрив его в том, что у него есть налож­ни­ца. Пра­во, нет вла­сти, столь могу­ще­ст­вен­ной, чтобы она, если на людей давит страх, мог­ла быть про­дол­жи­тель­ной. (26) Свиде­тель это­му — Фала­рид³³, чья жесто­кость полу­чи­ла наи­боль­шую извест­ность, Фала­рид, погиб­ший не жерт­вой ковар­ства, как Алек­сандр, о кото­ром я толь­ко что гово­рил, не от руки несколь­ких чело­век, как наш тиранн; нет, про­тив него под­ня­лось все насе­ле­ние Агри­ген­та. А раз­ве македо­няне не поки­ну­ли Демет­рия³⁴ и все пого­лов­но не пере­шли на сто­ро­ну Пир­ра? А раз­ве неспра­вед­ли­во власт­во­вав­ших лакеде­мо­нян почти все их союз­ни­ки неожи­дан­но не поки­ну­ли и не ока­за­лись празд­ны­ми зри­те­ля­ми несча­стья, постиг­ше­го их под Левк­тра­ми?³⁵

(VIII) Пред­по­чи­таю вспо­ми­нать подоб­ные слу­чаи, отно­ся­щи­е­ся к чуже­зем­цам, а не к сограж­да­нам. Одна­ко пока дер­жа­ва рим­ско­го наро­да зижди­лась на бла­го­де­я­ни­ях, а не на про­ти­во­за­ко­ни­ях, и пока мы вели вой­ны либо в защи­ту союз­ни­ков, либо за вла­ды­че­ство, и исход вой­ны был либо мягок, либо соот­вет­ст­во­вал необ­хо­ди­мо­сти³⁶, то гава­нью и при­бе­жи­щем для царей, наро­дов и пле­мен был сенат, а наши маги­ст­ра­ты и импе­ра­то­ры ста­ра­лись снис­кать вели­чай­шую хва­лу уже за одно то, что они спра­вед­ли­во и вер­но защи­ща­ли про­вин­ции и союз­ни­ков. (27) Вот поче­му мож­но было с бо́льшим осно­ва­ни­ем гово­рить о нашем покро­ви­тель­стве над все­ми стра­на­ми, а не о нашем вла­ды­че­стве. От это­го обык­но­ве­ния и от этих пра­вил мы посте­пен­но отка­зы­ва­лись уже и ранее, но после победы Сул­лы утра­ти­ли их пол­но­стью; ведь любое дея­ние по отно­ше­нию к союз­ни­кам пере­ста­ло казать­ся неспра­вед­ли­вым после того, как по отно­ше­нию к граж­да­нам была про­яв­ле­на столь силь­ная жесто­кость. Таким обра­зом, во вре­ме­на Сул­лы за нрав­ст­вен­но-пре­крас­ным делом после­до­ва­ла дур­ная в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии победа³⁷. Ведь он, водру­зив копье, осме­лил­ся ска­зать, про­да­вая на фору­ме иму­ще­ство чест­ных и состо­я­тель­ных мужей и, во вся­ком слу­чае, граж­дан, что он про­да­ет свою воен­ную добы­чу³⁸. После него нашел­ся чело­век, кото­рый в нече­сти­вом деле, в силу еще более отвра­ти­тель­ной победы, не заби­рал в каз­ну иму­ще­ство отдель­ных граж­дан, а захва­ты­вал целые про­вин­ции и обла­сти по одно­му толь­ко пра­ву — на их несча­стье³⁹. (28) Итак, после того как чуже­зем­ные наро­ды были истер­за­ны и погуб­ле­ны, мы увиде­ли, как в каче­стве дока­за­тель­ства утра­ты нами сво­его вла­ды­че­ства — во вре­мя три­ум­фа несут изо­бра­же­ние Мас­си­лии и справ­ля­ют три­умф после победы над горо­дом, без чьей помо­щи наши импе­ра­то­ры еще ни разу не спра­ви­ли три­ум­фа после войн за Аль­па­ми⁴⁰. Я напом­нил бы еще о мно­гих слу­ча­ях нече­сти­вых дея­ний по отно­ше­нию к союз­ни­кам, если бы солн­це когда-нибудь виде­ло что-либо более недо­стой­ное, чем одно это⁴¹. Кару, сле­до­ва­тель­но, мы несем заслу­жен­ную. Ведь если бы мы не оста­ви­ли пре­ступ­ле­ний мно­гих людей без­на­ка­зан­ны­ми, то столь силь­но­го про­из­во­ла нико­гда не мог бы про­явить один чело­век, от кото­ро­го иму­ще­ство уна­сле­до­ва­ли немно­гие люди⁴², а стра­сти — мно­гие него­дяи. (29) Ведь в семе­ни граж­дан­ских войн и пово­де к ним недо­стат­ка не будет нико­гда, пока низ­ко пад­шие люди будут вспо­ми­нать о пре­сло­ву­том окро­вав­лен­ном копье и наде­ять­ся увидеть его вновь; тот же Пуб­лий Сул­ла⁴³, после того как потря­сал им во вре­мя дик­та­ту­ры сво­его род­ст­вен­ни­ка, через трид­цать шесть лет не отшат­нул­ся от еще более пре­ступ­но­го копья; дру­гой чело­век, во вре­мя пер­вой дик­та­ту­ры быв­ший пис­цом, во вре­мя вто­рой был город­ским кве­сто­ром⁴⁴. Из это­го мы долж­ны понять, что, пока подоб­ные награ­ды будут воз­мож­ны, граж­дан­ские вой­ны не пре­кра­тят­ся нико­гда. Поэто­му сто­ят и сохра­ни­лись одни толь­ко сте­ны Горо­да, и даже они теперь боят­ся вели­чай­ших пре­ступ­ле­ний; что каса­ет­ся государ­ства, то его мы утра­ти­ли пол­но­стью⁴⁵. И несча­стья эти пости­га­ют нас (ведь нам надо вер­нуть­ся к наме­чен­но­му рас­суж­де­нию) в то вре­мя, когда мы пред­по­чи­та­ем, чтобы нас боя­лись, а не люби­ли и чти­ли. Если все это мог­ло постиг­нуть рим­ский народ вслед­ст­вие его неспра­вед­ли­во­го вла­ды­че­ства, то что долж­ны думать отдель­ные лица?

Так как оче­вид­но, что доб­ро­же­ла­тель­ность силь­на, а страх слаб, то нам далее надо рас­смот­реть, каки­ми сред­ства­ми нам было бы лег­че все­го достичь желан­но­го рас­по­ло­же­ния наро­да наряду с поче­том и дове­ри­ем. (30) Но в этом не все мы нуж­да­ем­ся в рав­ной сте­пе­ни; ибо каж­дый, в соот­вет­ст­вии с избран­ным им путем в жиз­ни, дол­жен решить, нуж­но ли ему, чтобы его люби­ли мно­гие, или же для него доста­точ­но, если это будут немно­гие. Сле­до­ва­тель­но, несо­мнен­но одно (и это — пер­вое и самое необ­хо­ди­мое): надо рас­по­ла­гать близ­кой друж­бой вер­ных людей, любя­щих и ценя­щих нас. Ведь это — един­ст­вен­ное, в чем нет боль­шо­го раз­ли­чия меж­ду выдаю­щи­ми­ся и обык­но­вен­ны­ми людь­ми, при­чем и те и дру­гие долж­ны доби­вать­ся это­го рав­ным обра­зом. (31) В поче­те, в сла­ве и в доб­ро­же­ла­тель­но­сти граж­дан оди­на­ко­во нуж­да­ют­ся, пожа­луй, не все люди, но все-таки если кто-нибудь дости­га­ет их, то это помо­га­ет как в дру­гих отно­ше­ни­ях, так и в снис­ка­нии друж­бы.

(IX) Но о друж­бе было ска­за­но в моей дру­гой кни­ге, под назва­ни­ем «Лелий»; теперь пого­во­рим о сла­ве; хотя и о ней идет речь в двух моих кни­гах⁴⁶, мы все-таки кос­нем­ся это­го вопро­са, так как при веде­нии более важ­ных дел сла­ва ока­зы­ва­ет людям огром­ную помощь. Итак, наи­выс­шая и совер­шен­ная сла­ва зави­сит от сле­дую­щих трех усло­вий⁴⁷: если народ любит нас; если он нам дове­ря­ет; если он, наряду с неко­то­рым вос­хи­ще­ни­ем нами, счи­та­ет нас достой­ны­ми маги­ст­ра­тур. Все это — если гово­рить про­сто и крат­ко — дости­га­ет­ся в гла­зах тол­пы почти таки­ми же путя­ми, каки­ми и в гла­зах отдель­ных лиц. Но есть и дру­гой путь, чтобы подой­ти к тол­пе: суметь как бы влить­ся в серд­ца всех людей.

(32) Из назван­ных мною трех усло­вий рас­смот­рим сна­ча­ла настав­ле­ния насчет доб­ро­же­ла­тель­но­сти; ее дости­га­ют, глав­ным обра­зом, бла­го­де­я­ни­я­ми⁴⁸; во вто­рую оче­редь, доб­ро­же­ла­тель­ность заслу­жи­ва­ют готов­но­стью совер­шать бла­го­де­я­ния, хотя средств для это­го, пожа­луй, и недо­ста­точ­но; но любовь тол­пы необы­чай­но силь­но воз­буж­да­ет­ся уже одной мол­вой и тол­ка­ми о щед­ро­сти, бла­готво­ри­тель­но­сти, спра­вед­ли­во­сти, вер­но­сти сло­ву и обо всех доб­ле­стях, свя­зан­ных с мяг­ко­стью нра­ва и доступ­но­стью⁴⁹. И в самом деле, так как имен­но то, что мы назы­ваем нрав­ст­вен­но-пре­крас­ным и подо­баю­щим, нра­вит­ся нам само по себе, вол­ну­ет всех людей сво­ей сущ­но­стью и внеш­ним про­яв­ле­ни­ем и как бы све­тит ввиду нали­чия назван­ных мною доб­ле­стей, то имен­но поэто­му тех, в ком мы пред­по­ла­га­ем эти доб­ле­сти, сама при­ро­да застав­ля­ет нас любить. Вот како­вы важ­ней­шие осно­ва­ния для рас­по­ло­же­ния наро­да; кро­ме того, могут быть и кое-какие менее вес­кие осно­ва­ния.

(33) Дове­рие мож­но снис­кать дву­мя каче­ства­ми: если нас при­зна­ют даль­но­вид­ны­ми и спра­вед­ли­вы­ми. Ведь мы чув­ст­ву­ем дове­рие к тем людям, кото­рые, как мы дума­ем, пони­ма­ют боль­ше, чем мы, и кото­рые, как мы верим, пред­видят буду­щее и вся­кий раз, когда что-нибудь слу­ча­ет­ся и поло­же­ние ста­но­вит­ся опас­ным, спо­соб­ны най­ти выход из него и своевре­мен­но при­нять реше­ние; ибо люди счи­та­ют это полез­ной и истин­ной даль­но­вид­но­стью. С дру­гой сто­ро­ны, к спра­вед­ли­вым и вер­ным людям, то есть к чест­ным мужам, мы чув­ст­ву­ем дове­рие при усло­вии, что они не вызы­ва­ют у нас подо­зре­ния насчет их склон­но­сти к обма­ну или к про­ти­во­за­ко­нию. Поэто­му мы и дума­ем, что вполне пра­виль­но пору­чить им свое бла­го­по­лу­чие, досто­я­ние, детей. (34) Из этих двух качеств более могу­ще­ст­вен­на в деле снис­ка­ния дове­рия спра­вед­ли­вость, так как она, даже без даль­но­вид­но­сти, доста­точ­но убеди­тель­на; даль­но­вид­ность без спра­вед­ли­во­сти бес­силь­на в этом отно­ше­нии. Ибо чем чело­век изво­рот­ли­вее и хит­рее, тем бо́льшие нена­висть и подо­зре­ния навле­ка­ет он на себя, после того как его пере­ста­нут счи­тать порядоч­ным. По этой при­чине спра­вед­ли­вость в соче­та­нии с про­ни­ца­тель­но­стью будет иметь для снис­ка­ния дове­рия столь­ко сил, сколь­ко захо­чет; спра­вед­ли­вость без даль­но­вид­но­сти будет очень могу­ще­ст­вен­на; без спра­вед­ли­во­сти бес­силь­на даль­но­вид­ность.

(X, 35) А дабы никто не удив­лял­ся, поче­му я — хотя всем фило­со­фам извест­но, да и сам я не раз рас­суж­дал о том, что чело­век, обла­даю­щий одной доб­ле­стью, обла­да­ет ими все­ми⁵⁰, — теперь доб­ле­сти разде­ляю, как буд­то может быть спра­вед­лив чело­век, в то же вре­мя недаль­но­вид­ный, я ска­жу, что одно дело — точ­ность, когда исти­ну как тако­вую отта­чи­ва­ют при обсуж­де­нии, дру­гое дело — когда мы при­спо­соб­ля­ем всю свою речь к все­об­ще­му мне­нию. Поэто­му я гово­рю здесь об этом, упо­доб­ля­ясь чер­ни и одних назы­вая храб­ры­ми, дру­гих чест­ны­ми, третьих даль­но­вид­ны­ми мужа­ми. Ведь когда мы гово­рим о мне­нии наро­да, то надо поль­зо­вать­ся народ­ны­ми и изби­ты­ми сло­ва­ми; так же посту­пал и Панэтий. Но вер­нем­ся к пред­ме­ту сво­его рас­смот­ре­ния.

(36) Итак, из трех усло­вий для снис­ка­ния сла­вы третье состо­я­ло в том, чтобы нас, вос­хи­ща­ясь нами, при­зна­ва­ли достой­ны­ми маги­ст­ра­тур. Вооб­ще люди вос­хи­ща­ют­ся всем тем, что, как они заме­ти­ли, вели­че­ст­вен­но и пре­взо­шло их ожи­да­ния, в част­но­сти — если они усмат­ри­ва­ют со сто­ро­ны отдель­ных лиц какие-либо неожи­дан­ные для них хоро­шие каче­ства. Поэто­му они обра­ща­ют свои взо­ры и воз­ве­ли­чи­ва­ют необы­чай­ной хва­лой тех мужей, в кото­рых они, по их мне­нию, усмат­ри­ва­ют, так ска­зать, выдаю­щи­е­ся и исклю­чи­тель­ные доб­ле­сти, но смот­рят свы­со­ка и пре­зи­ра­ют тех, в ком, по их мне­нию, нет ни доб­ле­сти, ни муже­ства, ни упор­ства. Прав­да, пре­зи­ра­ют они не всех тех, о ком они дур­но­го мне­ния. Ведь тех, кого они счи­та­ют бес­чест­ны­ми, зло­ре­чи­вы­ми, склон­ны­ми к обма­ну и гото­вы­ми совер­шать про­ти­во­за­ко­ния, они совсем не пре­зи­ра­ют, но дур­но­го мне­ния о них. Поэто­му, как я уже гово­рил, люди пре­зи­ра­ют тех, кто «ни себе, ни дру­го­му»⁵¹ [не поле­зен], кто не трудит­ся, ни о чем не ста­ра­ет­ся, ни о чем не забо­тит­ся. (37) Но люди вос­хи­ща­ют­ся теми, кого они счи­та­ют пре­вос­хо­дя­щи­ми дру­гих доб­ле­стью и чисты­ми как от како­го бы то ни было позо­ра, так и от поро­ков, усто­ять перед кото­ры­ми дру­гим людям нелег­ко. Ибо плот­ские уте­хи, эти обо­льсти­тель­ней­шие пове­ли­тель­ни­цы, отвле­ка­ют от доб­ле­сти души боль­шин­ства людей, а когда к ним при­бли­жа­ют­ся горя­щие голов­ни стра­да­ний, то очень мно­гие люди ужа­са­ют­ся сверх вся­кой меры. Жизнь и смерть, богат­ство и бед­ность вол­ну­ют всех силь­ней­шим обра­зом. Когда тем, кто высо­ким и вели­ким умом сво­им смот­рит на все это во всех отно­ше­ни­ях свы­со­ка, пред­став­ля­ет­ся какое-нибудь вели­кое и нрав­ст­вен­но-пре­крас­ное дело, то оно все­це­ло при­вле­ка­ет их к себе и овла­де­ва­ет ими. Кто тогда не вос­хи­тит­ся бли­ста­тель­но­стью и кра­сотой их доб­ле­сти?

(XI, 38) Итак, подоб­ное пре­вос­ход­ство ума вызы­ва­ет у людей боль­шое вос­хи­ще­ние, а спра­вед­ли­вость, на осно­ва­нии како­вой одной доб­ле­сти людей назы­ва­ют чест­ны­ми, более чем что-либо дру­гое кажет­ся тол­пе, так ска­зать, чудо­дей­ст­вен­ной, и при­том с пол­ным на это осно­ва­ни­ем. Ведь не может быть спра­вед­лив чело­век, кото­рый боит­ся смер­ти, боит­ся боли, боит­ся изгна­ния, боит­ся бед­но­сти, или чело­век, кото­рый про­ти­во­по­лож­ное все­му пере­чис­лен­но­му ста­вит выше спра­вед­ли­во­сти. И люди вос­хи­ща­ют­ся боль­ше все­го тем чело­ве­ком, кото­ро­го нель­зя соблаз­нить день­га­ми; того, в ком они усмот­ре­ли такое каче­ство, они счи­та­ют про­шед­шим испы­та­ние огнем⁵². Поэто­му те три усло­вия для снис­ка­ния сла­вы, кото­рые мы при­ве­ли, все созда­ет спра­вед­ли­вость: она созда­ет доб­ро­же­ла­тель­ность, так как спра­вед­ли­вость хочет быть полез­на воз­мож­но боль­ше­му чис­лу людей; по этой же при­чине она созда­ет вер­ность сло­ву и вызы­ва­ет у людей вос­хи­ще­ние, так как спра­вед­ли­вость глу­бо­ко пре­зи­ра­ет все то, к чему рвет­ся боль­шин­ство людей, вос­пла­ме­нен­ное алч­но­стью. (39) Кро­ме того, — во вся­ком слу­чае, по мое­му мне­нию, — весь образ жиз­ни и ее пра­ви­ла тре­бу­ют помо­щи со сто­ро­ны людей, и преж­де все­го для того, чтобы были люди, с кото­ры­ми мож­но было бы вести дру­же­скую бесе­ду, а это труд­но, если не будешь про­из­во­дить впе­чат­ле­ния чест­но­го мужа. Поэто­му так­же и чело­век оди­но­кий и живу­щий в деревне нуж­да­ет­ся в мол­ве о сво­ей спра­вед­ли­во­сти, и даже тем более, что если такой мол­вы о нем не будет, то его будут счи­тать неспра­вед­ли­вым, и такие люди, не ограж­ден­ные защи­той, будут стра­дать от мно­гих про­ти­во­за­ко­ний. (40) Так­же и тем, кто что-либо про­да­ет, поку­па­ет, отда­ет вна­ем, вооб­ще заклю­ча­ет какие-то согла­ше­ния, для веде­ния дел необ­хо­ди­ма спра­вед­ли­вость; зна­че­ние ее так вели­ко, что даже те, кто суще­ст­ву­ет зло­де­я­ни­я­ми и пре­ступ­ле­ни­я­ми, не могут жить без кру­пи­цы спра­вед­ли­во­сти. Ибо тот из них, кто укра­дет или отни­мет что-нибудь у чело­ве­ка, вме­сте с кото­рым раз­бой­ни­ча­ет, не оста­вит для себя места даже сре­ди раз­бой­ни­ков, а так назы­вае­мо­го архи­пи­ра­та⁵³, если он не станет делить добы­чу поров­ну, его това­ри­щи могут убить или поки­нуть. Более того, у раз­бой­ни­ков, гово­рят, суще­ст­ву­ют даже зако­ны, кото­рым они пови­ну­ют­ся и под­чи­ня­ют­ся. Так, бла­го­да­ря спра­вед­ли­во­му деле­жу добы­чи илли­рий­ский раз­бой­ник Бар­ду­лис⁵⁴ — о нем пишет Фео­помп⁵⁵ — обла­дал боль­ши­ми богат­ства­ми; гораздо боль­ши­ми обла­дал луси­та­нец Вири­ат⁵⁶; перед ним отсту­пи­ли даже наши вой­ска и импе­ра­то­ры; пре­тор Гай Лелий — его обык­но­вен­но назы­ва­ют Муд­рым — раз­бил его наго­ло­ву и настоль­ко сло­мил его жесто­кость, что вполне мог пере­дать веде­ние вой­ны сво­им пре­ем­ни­кам. И так как зна­че­ние спра­вед­ли­во­сти столь вели­ко, что она укреп­ля­ет и уси­ли­ва­ет даже власть раз­бой­ни­ков, то сколь вели­ко долж­но стать ее зна­че­ние при нали­чии зако­нов, пра­во­судия и проч­но­го государ­ст­вен­но­го строя!

(XII, 41) Мне, во вся­ком слу­чае, кажет­ся, что не толь­ко у мидян, о кото­рых повест­ву­ет Геро­дот⁵⁷, но и у наших пред­ков цар­ской вла­стью неко­гда, в инте­ре­сах спра­вед­ли­во­сти, обле­ка­ли людей высо­кой нрав­ст­вен­но­сти⁵⁸. Ибо народ, когда он во вре­ме­на мира тер­пел при­тес­не­ния от более могу­ще­ст­вен­ных людей, при­бе­гал к защи­те со сто­ро­ны како­го-нибудь одно­го чело­ве­ка выдаю­щей­ся доб­ле­сти, кото­рый, не допус­кая про­ти­во­за­ко­ний по отно­ше­нию к бед­ным людям, уста­нов­ле­ни­ем спра­вед­ли­во­сти обес­пе­чи­вал рав­но­пра­вие меж­ду людь­ми, зани­мав­ши­ми выс­шее поло­же­ние, и людь­ми, зани­мав­ши­ми низ­шее⁵⁹. Для изда­ния зако­нов осно­ва­ние было такое же, что и для избра­ния царей. (42) Пра́ва люди ведь все­гда иска­ли рав­но­го; ибо ина­че вооб­ще не суще­ст­во­ва­ло бы пра­ва. Если люди доби­ва­лись тако­го пра­ва от одно­го спра­вед­ли­во­го и чест­но­го мужа, они были доволь­ным им; но так как это им не уда­ва­лось, то были при­ду­ма­ны зако­ны, дабы они со все­ми людь­ми все­гда гово­ри­ли одним и тем же язы­ком^59a. Итак, пове­ли­те­ля­ми сво­и­ми народ, оче­вид­но, обык­но­вен­но изби­рал людей, о чьей спра­вед­ли­во­сти он был высо­ко­го мне­ния. А если они к тому же счи­та­лись и даль­но­вид­ны­ми, то не было ниче­го тако­го, чего народ, под их руко­вод­ст­вом, нахо­дил бы невоз­мож­ным достичь. Сле­до­ва­тель­но, надо вся­че­ски соблюдать и охра­нять спра­вед­ли­вость, и при­том как ради нее самой, — ведь ина­че спра­вед­ли­во­сти не суще­ст­во­ва­ло бы вооб­ще, — так и ради того, чтобы воз­ве­ли­чить свой почет и свою сла­ву.

Но как суще­ст­ву­ет спо­соб не толь­ко нажи­вать день­ги, но и поме­щать их в дело, дабы они дава­ли нам посто­ян­ную воз­мож­ность про­из­во­дить рас­хо­ды не толь­ко необ­хо­ди­мые, но и свиде­тель­ст­ву­ю­щие о нашей щед­ро­сти, так и сла­ву надо при­об­ре­тать и поме­щать разум­но. (43) Впро­чем, Сократ пре­вос­ход­но ска­зал, что бли­жай­ший и как бы уко­ро­чен­ный путь к сла­ве — в том, чтобы ста­рать­ся быть таким, каки­ми хотят счи­тать­ся⁶⁰. И если кое-кто дума­ет, что при­твор­ст­вом, пустым показ­ным поведе­ни­ем и неис­крен­ни­ми не толь­ко речью, но и выра­же­ни­ем лица воз­мож­но достичь проч­ной сла­вы, то такие люди глу­бо­ко заблуж­да­ют­ся. Истин­ная сла­ва пус­ка­ет кор­ни, кото­рые раз­рас­та­ют­ся; при мни­мой все быст­ро опа­да­ет, подоб­но цве­там, и ничто при­твор­ное не может быть дли­тель­ным. Свиде­те­лей это­му — и в том и в дру­гом слу­чае — очень мно­го, но мы, ради крат­ко­сти, огра­ни­чим­ся одной вет­вью рода. Тибе­рия Грак­ха, сына Пуб­лия⁶¹, будут про­слав­лять, пока сохра­нит­ся память о дея­ни­ях рим­лян, но его сыно­вья при жиз­ни сво­ей не снис­ка­ли одоб­ре­ния, а после их смер­ти их отно­сят к чис­лу людей, уби­тых по спра­вед­ли­во­сти. Итак, кто захо­чет снис­кать истин­ную сла­ву спра­вед­ли­во­го чело­ве­ка, дол­жен испол­нять обя­зан­но­сти, нала­гае­мые спра­вед­ли­во­стью. Како­вы они, было ска­за­но в преды­ду­щей кни­ге⁶².

(XIII, 44) Но для того, чтобы нам было лег­че все­го казать­ся таки­ми, како­вы мы в дей­ст­ви­тель­но­сти, — хотя важ­нее все­го, чтобы мы были таки­ми, каки­ми хотим счи­тать­ся, — все-таки надо пре­по­дать кое-какие настав­ле­ния. Ведь если у кого-нибудь с ран­не­го воз­рас­та есть осно­ва­ния носить зна­ме­ни­тое имя, либо пере­шед­шее к нему от отца (как это, дума­ет­ся мне, было с тобою, мой доро­гой Цице­рон!), либо свя­зан­ное с каки­ми-нибудь счаст­ли­вы­ми обсто­я­тель­ства­ми, то все люди устрем­ля­ют на него взо­ры и хотят знать, что́ он дела­ет и как живет, при­чем — слов­но он осве­щен ярчай­шим све­том — не могут оста­вать­ся скры­ты­ми ни его выска­зы­ва­ния, ни его поступ­ки. (45) Напро­тив, те люди, чья ран­няя юность, вслед­ст­вие их незнат­но­го и тем­но­го про­ис­хож­де­ния, про­те­ка­ет в неиз­вест­но­сти, как толь­ко ста­но­вят­ся моло­ды­ми людь­ми, долж­ны ста­вить себе высо­кие цели и стре­мить­ся к ним чест­ны­ми уси­ли­я­ми; они будут так посту­пать с тем боль­шей твер­до­стью духа, что этот воз­раст, уже не гово­рю — не вызы­ва­ет нена­ви­сти к себе, но даже встре­ча­ет бла­го­склон­ное отно­ше­ние. Итак, пер­вый бла­го­при­ят­ный отзыв о моло­дом чело­ве­ке на его пути к сла­ве мог бы быть достиг­нут его воин­ски­ми подви­га­ми⁶³; на этом попри­ще мно­гие отли­чи­лись во вре­ме­на наших пред­ков. Ведь вой­ны про­ис­хо­ди­ли, мож­но ска­зать, все­гда. Твое поко­ле­ние было совре­мен­ни­ком вой­ны, в тече­ние кото­рой одна сто­ро­на ока­за­лась крайне пре­ступ­ной, дру­гая — неудач­ли­вой⁶⁴. Одна­ко, когда во вре­мя этой вой­ны Пом­пей назна­чил тебя началь­ни­ком отряда кон­ни­цы⁶⁵, ты заслу­жил боль­шую похва­лу и от это­го вели­ко­го мужа и от вой­ска за свою вер­хо­вую езду, мета­ние копья и вынос­ли­вость во всех лише­ни­ях, свя­зан­ных с вой­ной. И все-таки эта заслу­жен­ная тобою хва­ла утра­ти­ла свое зна­че­ние одно­вре­мен­но с паде­ни­ем государ­ства. Но я начал эту речь, имея в виду не тебя одно­го, но вооб­ще всех юно­шей. Поэто­му перей­дем к тому, что нам оста­ет­ся рас­смот­реть.

(46) И вот, как при дру­гих видах дея­тель­но­сти умст­вен­ный труд име­ет гораздо боль­шее зна­че­ние, чем физи­че­ский, так те цели, кото­рые мы пре­сле­ду­ем сво­им даро­ва­ни­ем и разу­мом, людям более по серд­цу, чем те, какие мы пре­сле­ду­ем силой сво­их мышц. Итак, пер­вое руча­тель­ство за нас быва­ет свя­за­но с нашей уме­рен­но­стью, затем с нашей сынов­ней любо­вью и доб­ро­же­ла­тель­но­стью к род­ным. Но лег­че все­го, и при­том с наи­луч­шей сто­ро­ны, быва­ет узнать юно­шей, кото­рые посту­пи­ли под руко­вод­ство про­слав­лен­ных и муд­рых мужей, пеку­щих­ся о бла­ге государ­ства. Если юно­ши эти обща­ют­ся с ними посто­ян­но, то это застав­ля­ет народ думать, что они упо­до­бят­ся тем, кого они себе выбра­ли для под­ра­жа­ния. (47) Посе­ще­ния дома Пуб­лия Муция⁶⁶ послу­жи­ли для юно­го Пуб­лия Рути­лия⁶⁷ пору­кой в бес­ко­ры­стии и зна­нии пра­ва. Ведь Луций Красс, хотя он был еще очень молод, не заим­ст­во­вал от дру­гих, но сам снис­кал себе вели­чай­шую хва­лу всем извест­ным и слав­ным обви­не­ни­ем⁶⁸ и в том воз­расте, в каком юно­ши, упраж­ня­ю­щи­е­ся в крас­но­ре­чии, обык­но­вен­но заслу­жи­ва­ют похва­лу (мы зна­ем это насчет Демо­сфе­на), Луций Красс дока­зал что он на фору­ме уже пре­вос­ход­но выпол­ня­ет зада­чу, к кото­рой он тогда еще мог успеш­но под­гото­вить­ся у себя дома.

(XIV, 48) Но так как речь быва­ет двух родов (один — это беседа, дру­гой — речь ора­тор­ская⁶⁹), то нет ника­ких сомне­ний в том, что речь ора­тор­ская име­ет боль­шее зна­че­ние в деле снис­ка­ния сла­вы; ведь имен­но ее мы назы­ваем крас­но­ре­чи­ем; но все-таки труд­но выра­зить, в какой мере лас­ко­вость и доступ­ность беседы при­вле­ка­ют к себе серд­ца людей. До нас дошли пись­ма трех, по пре­да­нию, даль­но­вид­ней­ших чело­век — Филип­па к Алек­сан­дру, Анти­па­тра к Кас­сан­дру и Анти­го­на к сыну Филип­пу⁷⁰, в кото­рых они сове­ту­ют снис­ки­вать рас­по­ло­же­ние тол­пы доб­ро­же­ла­тель­ной речью и скло­нять сол­дат на свою сто­ро­ну, лас­ко­во обра­ща­ясь к ним. Что каса­ет­ся речи, кото­рую дер­жат перед наро­дом во вре­мя пре­ний, то она часто при­но­сит сла­ву в гла­зах у всех. Ведь речь бога­тая и муд­рая силь­но вос­хи­ща­ет людей; слу­ша­те­ли дума­ют, что про­из­но­ся­щий ее пони­ма­ет суть дела и раз­би­ра­ет­ся в нем луч­ше, чем дру­гие. Но если речи свой­ст­вен­на убеди­тель­ность в соче­та­нии с уме­рен­но­стью, то это — самое изу­ми­тель­ное, что толь­ко может быть, и тем более если это при­су­ще моло­до­му чело­ве­ку. (49) Но хотя быва­ет мно­го видов дел, тре­бу­ю­щих крас­но­ре­чия, и в нашем государ­стве мно­гие юно­ши, гово­ря и перед судья­ми, и перед наро­дом, и перед сена­том, снис­ка­ли сла­ву, все-таки наи­боль­шее вос­хи­ще­ние вызы­ва­ют речи в суде. Зада­ча их дво­я­кая; ведь их цель — обви­не­ние и защи­та: хотя боль­шей хва­лы заслу­жи­ва­ет защи­та, слу­ша­те­ли все-таки весь­ма часто одоб­ря­ли и обви­не­ние. Я толь­ко что гово­рил о Крас­се. В юно­сти так же посту­пал и Марк Анто­ний⁷¹. Обви­ни­тель­ная речь про­сла­ви­ла и крас­но­ре­чие Пуб­лия Суль­пи­ция⁷², когда он при­влек к судеб­ной ответ­ст­вен­но­сти Гая Нор­ба­на, мятеж­но­го и ни к чему не при­год­но­го граж­да­ни­на.

(50) Так посту­пать часто нель­зя, но все­гда мож­но толь­ко либо в инте­ре­сах государ­ства, как посту­па­ли люди, назван­ные мною рань­ше, либо с целью пока­рать, как посту­пи­ли двое Лукул­лов⁷³, либо с целью защи­ты, как посту­пил я ради сици­лий­цев⁷⁴, а ради сар­ди­нян, в деле Аль­бу­ция, Юлий⁷⁵. При обви­не­нии Мания Акви­лия при­об­ре­ло извест­ность и рве­ние Луция Фуфия⁷⁶. Итак, будем обви­нять лишь один раз и, конеч­но, не часто! Но если най­дет­ся чело­век, кото­рый будет вынуж­ден так посту­пать чаще, то пусть он ока­зы­ва­ет эту услу­гу государ­ству, карать чьих недру­гов чаще все­го не пре­до­суди­тель­но; но все-таки долж­на быть мера. Стрем­ле­ние угро­жать граж­дан­ским пра­вам⁷⁷ мно­гих людей, по мое­му мне­нию, свой­ст­вен­но жесто­ко­му чело­ве­ку, вер­нее, даже не чело­ве­ку вооб­ще. Согла­сить­ся на свое назна­че­ние в каче­стве обви­ни­те­ля и опас­но для него само­го, и даже позор­но для его доб­ро­го име­ни⁷⁸. Таков был удел Мар­ка Бру­та⁷⁹, чело­ве­ка очень знат­но­го, сына выдаю­ще­го­ся зна­то­ка граж­дан­ско­го пра­ва. (51) Надо стро­го соблюдать и вот какое пра­ви­ло, отно­ся­ще­е­ся к обя­зан­но­стям: нико­гда не воз­буж­дать в суде дела, угро­жаю­ще­го граж­дан­ским пра­вам неви­нов­но­го чело­ве­ка; ведь ты, не пой­дя на пре­ступ­ле­ние, сде­лать это никак не смо­жешь. Ибо что так бес­че­ло­веч­но, как обра­щать на поги­бель и уни­что­же­ние людей крас­но­ре­чие, даро­ван­ное нам при­ро­дой для защи­ты их бла­го­по­лу­чия? И все же если это­го надо избе­гать, то ино­гда сле­ду­ет счи­тать сов­ме­сти­мой со сво­ей сове­стью защи­ту чело­ве­ка винов­но­го, толь­ко бы он не был зло­де­ем и нече­стив­цем. Это­го хочет боль­шин­ство людей, это допус­ка­ет обы­чай, и с этим мирят­ся и чело­ве­че­ские чув­ства. Дело судьи — при раз­бо­ре дел все­гда сле­до­вать прав­де; дело защит­ни­ка — ино­гда защи­щать прав­до­по­доб­ное, даже если это не вся прав­да. Я не осме­лил­ся бы напи­сать это, осо­бен­но в сочи­не­нии по фило­со­фии, если бы стро­жай­ший из сто­и­ков, Панэтий, не был тако­го же мне­ния. Но вели­чай­шей сла­вы и бла­го­дар­но­сти заслу­жи­ва­ют защи­ти­тель­ные речи, осо­бен­но если ино­гда слу­ча­ет­ся так, что ока­зы­ва­ет­ся помощь чело­ве­ку угне­тае­мо­му и пре­сле­ду­е­мо­му могу­ще­ст­вом вли­я­тель­но­го лица, как я посту­пал в ряде слу­ча­ев; ведь в моло­до­сти я высту­пил про­тив вла­ды­че­ства Луция Сул­лы, взяв на себя защи­ту Секс­та Рос­ция из Аме­рии; речь эта, как ты зна­ешь, сохра­ни­лась⁸⁰.

(XV, 52) Итак, рас­смот­рев испол­не­ние дол­га моло­ды­ми людь­ми, спо­соб­ст­ву­ю­щее снис­ка­нию сла­вы, мы затем долж­ны пого­во­рить о бла­готво­ри­тель­но­сти и щед­ро­сти, кото­рые про­яв­ля­ют­ся дво­я­ко. Ведь по отно­ше­нию к нуж­даю­щим­ся тво­рят доб­ро либо дела­ми, либо день­га­ми. Более легок вто­рой спо­соб, осо­бен­но для состо­я­тель­но­го чело­ве­ка, но пер­вый более пре­кра­сен, более бли­ста­те­лен и более досто­ин храб­ро­го и про­слав­лен­но­го мужа. Хотя и тому и дру­го­му при­су­ще бла­го­род­ное жела­ние ока­зать услу­гу, но день­ги мы доста­ем из сун­ду­ка, дела же свя­за­ны с нашей доб­ле­стью, а разда­ча, кото­рую про­из­во­дят из сво­его иму­ще­ства, исчер­пы­ва­ет самый источ­ник доб­роты. Так доб­рота уни­что­жа­ет­ся доб­ротой, и чем боль­ше людей, по отно­ше­нию к кото­рым ты ее про­явил, тем в мень­шей сте­пе­ни ты смо­жешь про­яв­лять ее по отно­ше­нию ко мно­гим. (53) Наобо­рот, тот, кто будет бла­готво­ри­те­лен и щедр сво­и­ми дела­ми, то есть доб­ле­стью и дея­тель­но­стью, во-пер­вых, будет рас­по­ла­гать тем бо́льшим чис­лом помощ­ни­ков в доб­рых делах, чем боль­ше­му чис­лу людей он при­не­сет поль­зу; во-вто­рых, сво­ей при­выч­кой делать доб­ро он станет более под­готов­лен­ным и, так ска­зать, более иску­шен­ным в доб­рых услу­гах мно­гим людям. В одном из сво­их писем Филипп недву­смыс­лен­но упре­ка­ет сына Алек­сандра в том, что тот доби­ва­ет­ся доб­ро­же­ла­тель­но­сти македо­нян сво­ей щед­ро­стью⁸¹. «Какие сооб­ра­же­ния — о горе! — вну­ши­ли тебе, — пишет он, — надеж­ду на то, что тебе будут вер­ны люди, кото­рых ты под­ку­пил день­га­ми? Или ты стре­мишь­ся к тому, чтобы македо­няне нача­ли наде­ять­ся на то, что ты ста­нешь не их царем, а слу­гой и постав­щи­ком?» Это ска­за­но хоро­шо — «слу­гой и постав­щи­ком», так как это позор­но для царя; еще луч­ше, что Филипп назвал разда­чу денег под­ку­пом. Ведь тот, кто полу­ча­ет что бы то ни было, ста­но­вит­ся более дур­ным чело­ве­ком и все­гда готов рас­счи­ты­вать на такие же подач­ки. (54) Он напи­сал это сыну, но я скло­нен счи­тать это настав­ле­ни­ем для всех людей. Поэто­му нет сомне­ний, во вся­ком слу­чае, в том, что доб­рота, выра­жаю­ща­я­ся в труде и дея­тель­но­сти, более пре­крас­на в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии, нахо­дит себе более широ­кое при­ме­не­ние и может при­не­сти поль­зу боль­ше­му чис­лу людей. Ино­гда все-таки надо давать день­ги; этот вид доб­роты нель­зя отвер­гать совсем, и достой­ным людям, если они в нуж­де, мы часто долж­ны уде­лять кое-что из сво­его иму­ще­ства, но осмот­ри­тель­но и с чув­ст­вом меры. Ведь мно­гие люди рас­тра­ти­ли свое состо­я­ние, про­явив необ­ду­ман­ную щед­рость. Что более нера­зум­но, чем ста­ра­ния утра­тить воз­мож­ность более дол­го делать то, что дела­ешь охот­но? К тому же вслед за разда­ча­ми совер­ша­ют­ся и гра­бе­жи⁸². Ведь вся­кий раз как люди, разда­вая, начи­на­ют нуж­дать­ся в сред­ствах, они ока­зы­ва­ют­ся вынуж­ден­ны­ми заби­рать себе чужое иму­ще­ство. Таким обра­зом, желая быть бла­го­де­те­ля­ми ради того, чтобы снис­кать доб­ро­же­ла­тель­ность, они не столь­ко заслу­жи­ва­ют пре­дан­ность тех, кому они что-то дали, сколь­ко навле­ка­ют на себя нена­висть тех, у кого они, это отня­ли. (55) Поэто­му иму­ще­ство и не сле­ду­ет запи­рать так креп­ко, чтобы доб­рота не мог­ла открыть его, и нель­зя дер­жать настоль­ко на виду, чтобы оно было доступ­но всем; надо соблюдать меру и сооб­ра­зо­вать­ся со сво­и­ми сред­ства­ми. Вооб­ще мы долж­ны пом­нить то, что наши сооте­че­ст­вен­ни­ки твер­ди­ли так часто и что уже ста­ло пого­вор­кой, навяз­шей в зубах: «Щед­рая разда­ча без­дон­на». И дей­ст­ви­тель­но, какая воз­мож­на мера, когда одно­го и того же тре­бу­ют и те, кто при­вык это полу­чать, и еще дру­гие?

(XVI) Вооб­ще гово­ря, есть два рода людей, склон­ных разда­вать: одни — рас­то­чи­тель­ные, дру­гие — щед­рые⁸³. Рас­то­чи­тель­ные — это те, кто про­ма­ты­ва­ет свое состо­я­ние на пируш­ки, на разда­чу мяса, на бои гла­ди­а­то­ров, на игры и на трав­лю диких зве­рей⁸⁴ — на все то, память о чем они оста­вят недол­гую или вооб­ще не оста­вят ника­кой; щед­рые, напро­тив, — это те, кто на свои сред­ства выку­па­ет плен­ных у мор­ских раз­бой­ни­ков, берет на себя дол­ги дру­зей⁸⁵, помо­га­ет им при выда­че доче­рей замуж и под­дер­жи­ва­ет дру­зей при при­об­ре­те­нии ими иму­ще­ства или при пре­умно­же­нии его. (56) Поэто­му я и удив­ля­юсь, что Фео­фра­с­ту^85a при­шло на ум напи­сать в сво­ей кни­ге «О богат­стве», в кото­рой он мно­гое изло­жил пре­вос­ход­но, такую неле­пость: он не жале­ет слов, рас­хва­ли­вая вели­ко­ле­пие игр для наро­да, а воз­мож­ность нести такие рас­хо­ды счи­та­ет поль­зой от богат­ства. Мне же та поль­за от щед­ро­сти, несколь­ко при­ме­ров кото­рой я при­вел, кажет­ся и намно­го боль­шей, и намно­го более надеж­ной. Насколь­ко стро­же и спра­вед­ли­вее нас пори­ца­ет Ари­сто­тель за то, что мы не изум­ля­ем­ся этой тра­те денег, цель кото­рой — снис­кать рас­по­ло­же­ние тол­пы: «Ведь если те, кого оса­жда­ет враг, вынуж­де­ны пла­тить за секс­та­рий воды мину⁸⁶, то вна­ча­ле это кажет­ся нам неве­ро­ят­ным, и все удив­ля­ют­ся; но когда они хоро­шо поду­ма­ют, они оправ­да­ют это необ­хо­ди­мо­стью, в то вре­мя как при упо­мя­ну­тых огром­ных тра­тах и без­гра­нич­ных рас­хо­дах нас осо­бен­но ничто не удив­ля­ет, хотя люди и не облег­ча­ют ничье­го без­вы­ход­но­го поло­же­ния, и нико­го не воз­ве­ли­чи­ва­ют, и само раз­вле­че­ние для тол­пы про­дол­жа­ет­ся корот­кое и незна­чи­тель­ное вре­мя и устра­и­ва­ет­ся для ничтож­ней­ших людей, в кото­рых, одна­ко, одно­вре­мен­но с пре­сы­щен­но­стью уми­ра­ет и вос­по­ми­на­ние о наслаж­де­нии». (57) Он закан­чи­ва­ет тоже хоро­шо: «Это по серд­цу детям, сла­бым жен­щи­нам и сво­бод­ным людям, вполне подоб­ным рабам; но чело­век стро­гих пра­вил, с опре­де­лен­ной точ­ки зре­ния взве­ши­ваю­щий все про­ис­хо­дя­щее, одоб­рить это не может». Впро­чем, я хоро­шо знаю, что в нашем государ­стве еще в хоро­шие вре­ме­на уко­ре­нил­ся обы­чай тре­бо­вать от наи­луч­ших мужей бли­ста­тель­но­го эди­ли­те­та. Так, Пуб­лий Красс, Бога­тый⁸⁷, и по сво­е­му про­зва­нию, и в дей­ст­ви­тель­но­сти, устро­ил в год сво­его эди­ли­те­та вели­ко­леп­ные игры, а вско­ре после это­го Луций Красс вме­сте с Квин­том Муци­ем⁸⁸, из всех людей самым уме­рен­ным чело­ве­ком, в год сво­его эди­ли­те­та устро­ил вели­ко­леп­ные зре­ли­ща. Затем так посту­пил Гай Клав­дий⁸⁹, сын Аппия, а впо­след­ст­вии и мно­гие дру­гие: Лукул­лы⁹⁰, Гор­тен­сий⁹¹, Силан⁹²; но Пуб­лий Лен­тул⁹³ в год мое­го кон­су­ла­та пре­взо­шел всех сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков; с него взял при­мер Скавр⁹⁴; игры, устро­ен­ные моим дру­гом Пом­пе­ем в год его вто­ро­го кон­су­ла­та⁹⁵, были вели­ко­леп­ны; како­го мне­ния обо всем этом я, ты видишь.

(XVII, 58) Но все-таки надо избе­гать подо­зре­ния в ску­по­сти. Мамер­ку⁹⁶, бога­тей­ше­му чело­ве­ку, отказ от эди­ли­те­та при­нес неуда­чу при соис­ка­нии кон­су­ла­та. Поэто­му если народ тре­бу­ет игр, а чест­ней­шие мужи, не выска­зы­вая тако­го жела­ния, во вся­ком слу­чае одоб­ря­ют это, то устро­ить игры нуж­но, но в меру сво­их средств, как посту­пил я⁹⁷, как и в слу­чае, если щед­ро­стью к наро­ду когда-либо хотят достичь чего-то более важ­но­го и более полез­но­го, как это было сде­ла­но недав­но, когда уго­ще­ния на ули­цах, устро­ен­ные Оре­стом (так назы­вае­мые «деся­ти­ны»), при­нес­ли ему боль­шой почет⁹⁸. Даже Мар­ку Сею⁹⁹ не поста­ви­ли в вину того, что во вре­мя доро­го­виз­ны хле­ба он выда­вал наро­ду зер­но по цене в один асс за модий; ведь он этим, когда был эди­лом, успо­ко­ил силь­ную и дав­нюю нена­висть, поне­ся вовсе не позор­ный и неболь­шой рас­ход. Необы­чай­ный почет недав­но при­нес­ло мое­му дру­гу Мило­ну то обсто­я­тель­ство, что он, купив гла­ди­а­то­ров для защи­ты государ­ства, чья судь­ба зави­се­ла от мое­го вос­ста­нов­ле­ния в пра­вах, пре­сек все безум­ные про­ис­ки Пуб­лия Кло­дия¹⁰⁰. Итак, осно­ва­ни­ем для раздач быва­ет либо необ­хо­ди­мость, либо поль­за. (59) Но имен­но при этом наи­луч­шее пра­ви­ло — разум­ная середи­на. Напри­мер, Луций Филипп¹⁰¹, сын Квин­та, муж вели­ко­го ума и высо­ко про­слав­лен­ный, не раз ста­вил себе в заслу­гу то, что он, не устро­ив ника­ких раз­вле­че­ний для наро­да, достиг всех маги­ст­ра­тур, счи­таю­щих­ся выс­ши­ми. Это же гово­ри­ли и Кот­та¹⁰², и Кури­он¹⁰³. Так­же и мне мож­но поста­вить это себе в заслу­гу; ведь срав­ни­тель­но со зна­че­ни­ем маги­ст­ра­тур, на какие я был избран все­ми подан­ны­ми голо­са­ми, и при­том в свой год¹⁰⁴, — это­го не удо­сто­ил­ся ни один из тех, кого я толь­ко что назвал, — рас­хо­ды по мое­му эди­ли­те­ту были совсем неболь­шие. (60) Но пред­по­чти­тель­ны рас­хо­ды на соору­же­ние город­ских стен, вер­фей, пор­тов, водо­про­во­дов и все­го того, что слу­жит государ­ству на поль­зу. Конеч­но, то, что в насто­я­щее вре­мя нам как бы дает­ся в руки, более при­ят­но, но пере­чис­лен­ное выше более цен­но впо­след­ст­вии. Пори­цать соору­же­ние теат­ров, пор­ти­ков и новых хра­мов мне нелов­ко ввиду мое­го ува­же­ния к памя­ти Пом­пея¹⁰⁵, но уче­ней­шие люди не одоб­ря­ют это­го, напри­мер даже Панэтий, кото­ро­му я в этих кни­гах сле­до­вал во мно­гих местах, не пере­во­дя его выска­зы­ва­ний, и Демет­рий Фалер­ский, пори­цаю­щий Перик­ла, пер­во­го чело­ве­ка Гре­ции, за то, что он истра­тил столь­ко денег на зна­ме­ни­тые Про­пи­леи¹⁰⁶. Но все это я подроб­но рас­смот­рел в сво­их кни­гах «О государ­стве»¹⁰⁷. Итак, все эти разда­чи, по суще­ству сво­е­му, пороч­ны, но в свя­зи с обсто­я­тель­ства­ми быва­ют необ­хо­ди­мы, и имен­но тогда и надо сооб­ра­зо­вать­ся со сво­и­ми воз­мож­но­стя­ми и соблюдать разум­ную меру.

(XVIII, 61) При разда­чах дру­го­го рода, порож­дае­мых щед­ро­стью, мы в раз­ных слу­ча­ях не долж­ны посту­пать оди­на­ко­во. В одном поло­же­нии нахо­дит­ся чело­век, кото­ро­го постиг­ла беда, в дру­гом — желаю­щий улуч­шить свое поло­же­ние и не стра­даю­щий от несча­стий. (62) Доб­рота долж­на будет быть более склон­на помо­гать людям, кото­рых постиг­ла беда, — если толь­ко они не заслу­жат этой беды. Что каса­ет­ся тех, кто захо­чет полу­чить помощь не для того, чтобы не быть поверг­нут на зем­лю, но для того, чтобы достичь более высо­ко­го поло­же­ния, то мы, если гово­рить вооб­ще, отнюдь не долж­ны быть глу­хи к их прось­бам, но, выби­рая под­хо­дя­щих людей, долж­ны судить здра­во и быть вни­ма­тель­ны. Ведь Энний пре­вос­ход­но ска­зал¹⁰⁸:

(63) Что каса­ет­ся того, что было сде­ла­но для чест­но­го и бла­го­дар­но­го чело­ве­ка, то пло­ды это­го мы полу­ча­ем как от него само­го, так и от дру­гих людей. Ведь если не допус­кать опро­мет­чи­во­сти, то щед­рость очень по серд­цу людям, и боль­шин­ство из них вос­хва­ля­ет ее тем усерд­нее, что доб­рота каж­до­го выдаю­ще­го­ся чело­ве­ка — общее при­бе­жи­ще для всех. Поэто­му и надо ста­рать­ся ока­зы­вать воз­мож­но боль­ше­му чис­лу людей бла­го­де­я­ния, память о кото­рых они пере­да­дут детям и потом­кам, так что им нель­зя будет быть небла­го­дар­ны­ми. Ведь чело­ве­ка, не пом­ня­ще­го ока­зан­ных ему бла­го­де­я­ний, все нена­видят и дума­ют, что неспра­вед­ли­вость, отпу­ги­ваю­щая людей от бла­го­род­ных поступ­ков, совер­ша­ет­ся и по отно­ше­нию к ним, а чело­век, ее совер­шаю­щий, — враг всем неиму­щим людям. Впро­чем, доб­рота эта, состо­я­щая в выку­пе плен­ни­ков из раб­ства и в помо­щи неиму­щим, полез­на и государ­ству; так обык­но­вен­но посту­па­ло наше сосло­вие¹⁰⁹, о чем, как мы видим, подроб­но напи­са­но в речи Крас­са¹¹⁰. Итак, это обык­но­ве­ние про­яв­лять доб­роту я став­лю гораздо выше щед­ро­сти при устрой­стве зре­лищ. Пер­вое свой­ст­вен­но людям стро­гих пра­вил и вели­ким, вто­рая — льсте­цам перед наро­дом, кото­рые как бы щеко­чут наслаж­де­ни­ем низ­мен­ные чув­ства тол­пы. (64) Но чело­ве­ку будет к лицу, если он, давая, будет щедр, взыс­ки­вая, не будет жесток, а во всех дело­вых согла­ше­ни­ях, про­да­вая и поку­пая, нани­мая и отда­вая вна­ем, по отно­ше­нию к соседям и к вла­дель­цам смеж­ных земель¹¹¹ будет спра­вед­лив, досту­пен, мно­гие из сво­их прав будет усту­пать мно­гим людям, а тяжб, насколь­ко это будет доз­во­ле­но и, пожа­луй, даже несколь­ко боль­ше, чем будет доз­во­ле­но, станет стра­шить­ся. Ведь немно­го посту­пить­ся сво­им пра­вом ино­гда не толь­ко при­знак щед­ро­сти, но порою и выгод­но. Но иму­ще­ство свое надо беречь; допус­кать его разо­ре­ние позор­но; одна­ко не долж­но воз­ни­кать подо­зре­ния в отсут­ст­вии щед­ро­сти и в алч­но­сти. Ведь уметь быть щед­рым, не лиша­ясь сво­его иму­ще­ства, несо­мнен­но, — вели­чай­шая поль­за от денег. Фео­фраст по спра­вед­ли­во­сти выска­зал хва­лу госте­при­им­ству¹¹². Вполне подо­ба­ет (во вся­ком слу­чае, по мое­му мне­нию), чтобы дом зна­ме­ни­то­го чело­ве­ка был открыт для зна­ме­ни­тых гостей; так­же и государ­ству слу­жит укра­ше­ни­ем, если в нашем Горо­де чуже­зем­цы не испы­ты­ва­ют недо­стат­ка в этом роде щед­ро­сти. Меж­ду тем тоже необы­чай­но полез­но, чтобы те, кто хочет нрав­ст­вен­но-пре­крас­ным путем быть могу­ще­ст­вен­ным, при посред­стве сво­их гостей, поль­зо­ва­лись весом в гла­зах чуже­зем­ных наро­дов бла­го­да­ря сво­им богат­ствам и вли­я­нию. Фео­фраст пишет, что в Афи­нах Кимон¹¹³ ока­зы­вал госте­при­им­ство и зем­ля­кам лакий­цам; он стро­го-настро­го при­ка­зал сво­им упра­ви­те­лям уса­деб пре­до­став­лять все необ­хо­ди­мое каж­до­му лакий­цу, при­ехав­ше­му в его усадь­бу.

(XIX, 65) Напро­тив, бла­го­де­я­ния трудом, а не разда­чей ока­зы­ва­ют­ся как государ­ству в целом, так и отдель­ным граж­да­нам¹¹⁴. Ибо пред­у­преж­дать про­иг­рыш дела в суде, помо­гать сове­том и в этой обла­сти зна­ния при­но­сить поль­зу воз­мож­но боль­ше­му чис­лу людей необы­чай­но важ­но для укреп­ле­ния сво­его поло­же­ния и вли­я­ния. Таким обра­зом, как мно­гие наи­луч­шие чер­ты харак­те­ра наших пред­ков, так и зна­ние и истол­ко­ва­ние пре­вос­ход­но состав­лен­но­го граж­дан­ско­го пра­ва все­гда были в вели­чай­шем поче­те; теперь бли­ста­тель­ность это­го зна­ния, кото­рое до нынеш­не­го смут­но­го вре­ме­ни было досто­я­ни­ем пер­вых граж­дан, уни­что­же­на, как и маги­ст­ра­ту­ры, как и все сту­пе­ни высо­ко­го поло­же­ния, и это тем при­скорб­нее, что про­изо­шло это в такое вре­мя, когда был жив чело­век, позна­ни­я­ми сво­и­ми вполне пре­взо­шед­ший всех сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, кото­рым он был равен в достиг­ну­том им поче­те¹¹⁵. Итак, труды эти быва­ют по серд­цу мно­гим людям и спо­соб­ны обя­зы­вать людей бла­го­де­я­ни­я­ми. (66) Впро­чем, к это­му искус­ству при­мы­ка­ет более важ­ное, более при­ят­ное и более чти­мое — крас­но­ре­чие. И дей­ст­ви­тель­но, что может пре­взой­ти крас­но­ре­чие либо в свя­зи с вос­хи­ще­ни­ем слу­ша­те­лей, либо в свя­зи с надеж­да­ми обез­до­лен­ных, либо в свя­зи с бла­го­дар­но­стью тех, кому была ока­за­на защи­та? Поэто­му пред­ки наши и поста­ви­ли крас­но­ре­чие, по при­да­вае­мо­му им высо­ко­му поло­же­нию, во вре­ме­на мира на пер­вое место¹¹⁶. Сле­до­ва­тель­но, для крас­но­ре­чи­во­го чело­ве­ка, охот­но беру­ще­го на себя труд и — в соот­вет­ст­вии с обы­ча­я­ми наших отцов — без дол­гих уго­во­ров и без­воз­мезд­но веду­ще­го дела мно­гих людей, широ­ко откры­та воз­мож­ность ока­зы­вать бла­го­де­я­ния и защи­щать в суде. (67) Рас­смат­ри­вае­мый пред­мет побуж­дал меня и по это­му пово­ду опла­ки­вать упа­док, чтобы не ска­зать — гибель, крас­но­ре­чия¹¹⁷, и я сде­лал бы это, если бы не опа­сал­ся впе­чат­ле­ния, что заяв­ляю какую-то жало­бу насчет само­го себя. Но мы все-таки видим, какие ора­то­ры умолк­ли, сколь мало­чис­лен­ны подаю­щие надеж­ду, насколь­ко мень­ше ста­ло спо­соб­ных, как мно­го наг­лых! Но так как все и даже мно­гие не могут быть ни све­ду­щи­ми в пра­ве, ни крас­но­ре­чи­вы­ми, то им все-таки доз­во­ля­ет­ся помо­гать сво­им трудом мно­гим людям, испра­ши­вая для них мило­сти¹¹⁸, высту­пая в их защи­ту перед судья­ми и маги­ст­ра­та­ми, неусып­но защи­щая инте­ре­сы дру­гих людей, обра­ща­ясь с прось­ба­ми имен­но к пра­во­ведам или к защит­ни­кам. Кто так посту­па­ет, тот при­об­ре­та­ет вели­чай­шее вли­я­ние, и его дея­тель­ность нахо­дит себе вели­чай­шее при­ме­не­ние. (68) Насчет одно­го обсто­я­тель­ства пред­у­преж­дать их не надо (ведь это оче­вид­но): быть осмот­ри­тель­ны­ми, когда они захотят помочь дру­гим, — чтобы нико­го не обидеть. Ведь они часто при­чи­ня­ют вред либо тем людям, кото­рым они не долж­ны его при­чи­нить, либо тем, кото­рым при­чи­нить вред им не выгод­но. Если они дела­ют это неча­ян­но, то это сле­ду­ет при­пи­сать их неосто­рож­но­сти; если созна­тель­но, то — опро­мет­чи­во­сти. Надо так­же, как толь­ко воз­мож­но, изви­нять­ся перед теми, кого ты неволь­но оби­жа­ешь, так как то, что ты сде­лал, было необ­хо­ди­мо, и посту­пить ина­че ты не мог, а ущерб, кото­рый, как может пока­зать­ся, был при­чи­нен, надо воз­ме­стить дру­ги­ми дела­ми и услу­га­ми.

(XX, 69) Но так как, при­хо­дя людям на помощь, обык­но­вен­но при­ни­ма­ют во вни­ма­ние либо их поступ­ки, либо их иму­ще­ст­вен­ное поло­же­ние, то в тол­пе и гово­рят (ска­зать ведь лег­ко), что мы, ока­зы­вая дру­гим бла­го­де­я­ние, сооб­ра­зу­ем­ся с их поступ­ка­ми, а не с их иму­ще­ст­вен­ным поло­же­ни­ем. Сло­ва эти нрав­ст­вен­но-пре­крас­ны, но най­дет­ся ли чело­век, кото­рый, при­ла­гая ста­ра­ния, не пред­по­чтет инте­ре­сам бед­но­го и чест­ней­ше­го чело­ве­ка бла­го­дар­но­сти состо­я­тель­но­го и могу­ще­ст­вен­но­го? Наша доб­рая воля в боль­шей мере обык­но­вен­но обра­ща­ет­ся к тому, кто, как нам кажет­ся, воз­на­гра­дит нас с боль­шей готов­но­стью и быст­рее. Но мы долж­ны вни­ма­тель­нее разо­брать­ся в суще­стве дела. Ведь бед­ный, если он — чест­ней­ший муж, даже если не может нас отбла­го­да­рить, несо­мнен­но, может сохра­нить бла­го­дар­ность в сво­ем серд­це. Кто-то мет­ко ска­зал: «Что каса­ет­ся денег, то тот, кто их име­ет, их не отда­вал; кто их отдал, их не име­ет. Что каса­ет­ся бла­го­дар­но­сти, то побла­го­да­рив­ший хра­нит это чув­ство, а его хра­ня­щий побла­го­да­рил»¹¹⁹. Но, ска­жут мне, люди, счи­таю­щие себя состо­я­тель­ны­ми, окру­жен­ны­ми поче­том и счаст­ли­вы­ми, даже обя­зы­вать­ся не хотят бла­го­де­я­ни­ем, ока­зан­ным им; более того, они даже дума­ют, что они сами ока­за­ли бла­го­де­я­ние, когда тако­вое, и при­том нема­лое, при­ня­ли, и даже подо­зре­ва­ют, что от них чего-то тре­бу­ют и ожи­да­ют. А при­бег­нуть к чье­му-либо покро­ви­тель­ству или быть назван­ны­ми чьи­ми-то кли­ен­та­ми, по их мне­нию, подоб­но смер­ти. (70) Напро­тив, бед­ный чело­век, о кото­ром гово­ри­лось выше, дума­ет, что все то, что было сде­ла­но для него, отно­си­лось лич­но к нему, а не к его иму­ще­ст­вен­но­му поло­же­нию, и ста­ра­ет­ся казать­ся бла­го­дар­ным не толь­ко тому, кто ему ока­зал услу­гу, но и тем, от кого он услуг ожи­да­ет (ведь нуж­да­ет­ся он в помо­щи мно­гих людей), а ока­зан­ной им самим услу­ги — если он, быть может, ее ока­зы­ва­ет — он, гово­ря о ней, пра­во, не пре­уве­ли­чи­ва­ет, но даже пре­умень­ша­ет ее. Надо иметь в виду и сле­дую­щее: если ты защи­щал состо­я­тель­но­го чело­ве­ка высо­ко­го поло­же­ния, то чув­ство бла­го­дар­но­сти хра­нит он один или, пожа­луй, его дети; но если ты защи­щал бед­но­го, но порядоч­но­го и скром­но­го, то все порядоч­ные люди низ­ко­го поло­же­ния, каких в наро­де мно­го, видят в этом гото­вый для них оплот. (71) Поэто­му, по мое­му мне­нию, обя­зы­вать сво­и­ми бла­го­де­я­ни­я­ми чест­ных людей луч­ше, чем обя­зы­вать бога­тых. Вооб­ще надо ста­рать­ся быть в силах удо­вле­тво­рять нуж­ды людей вся­ко­го состо­я­ния; но если при­дет­ся срав­ни­вать, то, несо­мнен­но, надо сле­до­вать при­ме­ру Феми­сток­ла, кото­рый на вопрос, за кого пред­по­чел бы он выдать дочь — за чест­но­го ли чело­ве­ка, но бед­но­го или за не осо­бен­но порядоч­но­го, но бога­то­го, отве­тил: «Я лич­но пред­по­чел бы чело­ве­ка без денег день­гам без чело­ве­ка». Но нра­вы испор­ти­лись и пали вслед­ст­вие пре­кло­не­ния перед богат­ст­вом¹²⁰. Какое зна­че­ние име­ют для каж­до­го из нас боль­шие раз­ме­ры богат­ства? Они, быть может, помо­га­ют тому, кто богат. Даже это быва­ет не все­гда; но допу­стим, что помо­га­ют. Такой чело­век, пожа­луй, может удо­вле­тво­рить свои жела­ния, но как ему сде­лать­ся луч­ше в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии? Даже если он будет чест­ным чело­ве­ком, его богат­ство все-таки не долж­но пре­пят­ст­во­вать ему при­ни­мать помощь, толь­ко бы оно ему в этом не помо­га­ло, и вся­кое наше суж­де­ние о каж­дом чело­ве­ке долж­но быть осно­ва­но не на том, сколь он состо­я­те­лен, но на том, каков он вооб­ще. Послед­нее пра­ви­ло насчет ока­за­ния бла­го­де­я­ний и содей­ст­вия гла­сит: не при­ла­гать ста­ра­ний ни вопре­ки спра­вед­ли­во­сти, ни в под­держ­ку про­ти­во­за­ко­ния; ведь осно­ва­ние для сохра­не­ния неиз­мен­но доб­ро­го име­ни и для доб­рой мол­вы — спра­вед­ли­вость, без кото­рой ничто не может быть похваль­ным.

(XXI, 72) Но так как о бла­го­де­я­ни­ях по отно­ше­нию к отдель­ным лицам мы уже выска­за­лись, то теперь нам надо рас­смот­реть бла­го­де­я­ния по отно­ше­нию к граж­да­нам в сово­куп­но­сти и по отно­ше­нию к государ­ству. Одни из них тако­вы, что отно­сят­ся к граж­да­нам в сово­куп­но­сти; дру­гие каса­ют­ся отдель­ных лиц; послед­ние даже более по серд­цу людям. Вооб­ще надо ста­рать­ся, по воз­мож­но­сти, забо­тить­ся и о тех и о дру­гих, при­чем об отдель­ных лицах не в мень­шей сте­пе­ни, но так, чтобы это либо было на поль­зу государ­ству, либо, по мень­шей мере, не вреди­ло ему. Так, щед­рая разда­ча зер­на Гаем Грак­хом¹²¹ исто­ща­ла эра­рий; уме­рен­ная разда­ча, кото­рую про­из­во­дил Марк Окта­вий¹²², была и тер­пи­ма, и необ­хо­ди­ма плеб­су; поэто­му она была бла­го­де­тель­на и для граж­дан и для государ­ства. (73) Чело­ве­ку, кото­рый будет ведать дела­ми государ­ства, преж­де все­го пона­до­бит­ся следить за тем, чтобы каж­дый граж­да­нин вла­дел сво­им иму­ще­ст­вом и чтобы иму­ще­ство част­ных лиц не под­вер­га­лось умень­ше­нию в поль­зу государ­ства. Пагуб­но посту­пил Филипп¹²³, в год сво­его три­бу­на­та пред­ло­жив земель­ный закон; он, прав­да, лег­ко согла­сил­ся с тем, чтобы его отверг­ли, и про­явил при этом боль­шую уме­рен­ность, но во мно­гих сво­их речах заис­ки­вал перед наро­дом, а осо­бен­но дур­ным было его заяв­ле­ние, что «в государ­стве не най­дет­ся и двух тысяч чело­век, вла­де­ю­щих иму­ще­ст­вом». Такая речь пре­ступ­на, так как она направ­ле­на на урав­не­ние иму­ще­ства, а воз­мож­но ли что-нибудь более пагуб­ное? Ведь имен­но с той целью, чтобы каж­дый вла­дел сво­им иму­ще­ст­вом, глав­ным обра­зом и были осно­ва­ны государ­ства и граж­дан­ские общи­ны. Ибо, хотя люди и соби­ра­лись вме­сте, руко­во­ди­мые при­ро­дой, все же имен­но в надеж­де на охра­ну сво­его досто­я­ния они и иска­ли оплота в виде горо­дов¹²⁴. (74) Надо ста­рать­ся и о том, чтобы не при­хо­ди­лось вво­дить пода­ти, — наши пред­ки часто долж­ны были делать это ввиду скуд­но­сти средств в эра­рии и посто­ян­ных войн, — и весь­ма забла­говре­мен­но при­ни­мать меры к тому, чтобы это­го не слу­чи­лось. Если в каком-нибудь государ­стве воз­никнет необ­хо­ди­мость в таком сред­стве (пред­по­чи­таю гово­рить имен­но так, а не пред­ска­зы­вать это наше­му государ­ству; впро­чем, я теперь рас­суж­даю не о нашем, а о государ­стве вооб­ще), то надо будет поста­рать­ся, чтобы все поня­ли, что они, если хотят уце­леть, долж­ны поко­рить­ся необ­хо­ди­мо­сти. Так­же и все те, кто будет сто­ять у кор­ми­ла государ­ства, долж­ны будут забо­тить­ся об изоби­лии все­го необ­хо­ди­мо­го для про­пи­та­ния. О том, как все это обык­но­вен­но соби­ра­ют и соби­рать долж­ны, рас­суж­дать надоб­но­сти нет. Ведь это оче­вид­но; надо было толь­ко кос­нуть­ся это­го вопро­са.

(75) Но при каж­дом испол­не­нии государ­ст­вен­ной зада­чи и обя­зан­но­сти самое глав­ное — избе­жать даже малей­ше­го подо­зре­ния в алч­но­сти. «О, если бы, — ска­зал сам­нит Гай Пон­ций, — судь­ба сохра­ни­ла меня до тех вре­мен и я родил­ся тогда, когда рим­ляне уже нача­ли при­ни­мать дары! Не потер­пел бы я их даль­ней­ше­го вла­ды­че­ства»¹²⁵. Ему, пра­во, при­шлось бы ждать мно­го веков; ведь зло это толь­ко недав­но про­ник­ло в наше государ­ство. Поэто­му я вполне мирюсь с тем, что Пон­ций жил имен­но тогда, раз он дей­ст­ви­тель­но был так могу­ще­ст­вен. Не про­шло и ста деся­ти лет, как Луций Писон пред­ло­жил закон о вымо­га­тель­стве¹²⁶, так как до это­го вре­ме­ни тако­го зако­на не было. Но впо­след­ст­вии было изда­но столь­ко зако­нов¹²⁷, при­чем каж­дый сле­дую­щий был стро­же преды­ду­ще­го, столь­ко людей было пре­да­но суду, столь­ко их было осуж­де­но, такая тяж­кая Ита­лий­ская вой­на¹²⁸ была вызва­на стра­хом перед пра­во­суди­ем, так вели­ко было ограб­ле­ние и разо­ре­ние союз­ни­ков после уни­что­же­ния зако­нов и пра­во­судия, что мы силь­ны ввиду сла­бо­сти дру­гих, а не бла­го­да­ря сво­ей соб­ст­вен­ной доб­ле­сти.

(XXII, 76) Панэтий вос­хва­ля­ет Пуб­лия Афри­кан­ско­го¹²⁹ за его воз­держ­ность. Поче­му бы Панэтию его и не вос­хва­лять? Но он обла­дал и дру­ги­ми, более цен­ны­ми каче­ства­ми. Хва­ла за воз­держ­ность отно­сит­ся не толь­ко к нему, но так­же и к тем вре­ме­нам. Павел¹³⁰ захва­тил все огром­ные сокро­ви­ща македо­нян; он при­вез в эра­рий столь­ко денег, что добы­ча одно­го импе­ра­то­ра поз­во­ли­ла пре­кра­тить взи­ма­ние пода­тей; но к себе в дом он не при­вез ниче­го, кро­ме веч­ной памя­ти о сво­ем име­ни. Под­ра­жая сво­е­му отцу, Пуб­лий Афри­кан­ский ни на сколь­ко не пре­умно­жил сво­его состо­я­ния, раз­ру­шив Кар­фа­ген. А Луций Мум­мий, его кол­ле­га по цен­зу­ре? Раз­ве он раз­бо­га­тел, уни­что­жив до осно­ва­ния бога­тей­ший город?¹³¹ Он пред­по­чел укра­сить Ита­лию, а не свой дом; впро­чем, после того как он укра­сил Ита­лию, и дом его кажет­ся мне более укра­шен­ным.

(77) Итак, — вер­нем­ся в сво­ей речи к тому, от чего мы откло­ни­лись в сто­ро­ну, — нет более отвра­ти­тель­но­го поро­ка, чем алч­ность, осо­бен­но со сто­ро­ны пер­вых граж­дан и людей, сто­я­щих у кор­ми­ла государ­ства. Ибо пре­вра­тить государ­ство в источ­ник для стя­жа­ния не толь­ко позор­но, но даже пре­ступ­но и нече­сти­во. Поэто­му Апол­лон Пифий­ский в том ора­ку­ле, какой он дал, — что Спар­та погибнет уже из-за одной сво­ей алч­но­сти¹³², — по-види­мо­му, пред­рек судь­бу не одним толь­ко лакеде­мо­ня­нам, но и всем бога­тым наро­дам. Людям, сто­я­щим во гла­ве государ­ства, ничем дру­гим не снис­кать доб­ро­же­ла­тель­но­сти наро­да лег­че, чем воз­держ­но­стью и сдер­жан­но­стью.

(78) Но те, кто себя счи­та­ет сто­рон­ни­ка­ми наро­да и поэто­му либо под­ни­ма­ет земель­ный вопрос ради того, чтобы согнать вла­дель­цев с их земель¹³³, либо нахо­дит нуж­ным, чтобы долж­ни­кам были про­ще­ны их дол­ги, рас­ша­ты­ва­ют устои государ­ства и преж­де все­го согла­сие¹³⁴, невоз­мож­ное в тех слу­ча­ях, когда у одних иму­ще­ство отни­ма­ют, а дру­гим его при­но­сят в дар; затем они пося­га­ют на спра­вед­ли­вость, кото­рая пол­но­стью уни­что­жа­ет­ся, если нико­му нель­зя иметь свое иму­ще­ство. Ведь государ­ству и горо­ду свой­ст­вен­но, чтобы каж­дый сво­бод­но и без тре­вог охра­нял свое иму­ще­ство. (79) И при этом паде­нии государ­ст­вен­но­го строя такие люди не снис­ки­ва­ют даже бла­го­дар­но­сти; ибо тот, у кого иму­ще­ство отня­ли, им недруг; тот, кому оно было дано, даже скры­ва­ет, что хотел его полу­чить; осо­бен­но в вопро­се о дол­гах он пря­чет свою радость, дабы не каза­лось, что он был несо­сто­я­тель­ным долж­ни­ком. Но тот, кто пре­тер­пел про­ти­во­за­ко­ние, о нем пом­нит и не скры­ва­ет сво­его огор­че­ния, и если те, кому иму­ще­ство было дано непра­виль­но, более мно­го­чис­лен­ны, чем те, у кого оно было про­ти­во­за­кон­но отня­то, то пер­вые по этой при­чине отнюдь не поль­зу­ют­ся бо́льшим вли­я­ни­ем. Ведь о них судят не по чис­лу, а по весу. С дру­гой сто­ро­ны, какая это спра­вед­ли­вость, чтобы зем­лей, кото­рой ранее в тече­ние мно­гих лет и даже веков вла­де­ли дру­гие, рас­по­ла­гал чело­век, ника­кой зем­лей не рас­по­ла­гав­ший, и, наобо­рот, чтобы тот, кто ею рас­по­ла­гал, ее утра­тил?¹³⁵

(XXIII, 80) Из-за это­го вида про­ти­во­за­ко­ния лакеде­мо­няне изгна­ли эфо­ра Лисанд­ра и уби­ли царя Аги­са¹³⁶, чего в их государ­стве ранее не слу­ча­лось нико­гда, и с того вре­ме­ни там нача­лись столь силь­ные раздо­ры, что у них ста­ли появ­лять­ся тиран­ны, изго­ня­лись опти­ма­ты, а пре­вос­ход­но устро­ен­ное государ­ство раз­ва­ли­ва­лось. И оно не толь­ко пало само, но и погу­би­ло осталь­ную Гре­цию вслед­ст­вие зараз­но­сти зол, кото­рые, воз­ник­нув в Лакеде­моне, рас­про­стра­ни­лись далее¹³⁷. А наши Грак­хи, сыно­вья Тибе­рия Грак­ха, выдаю­ще­го­ся мужа, и вну­ки Пуб­лия Афри­кан­ско­го? Не погу­би­ла ли их борь­ба из-за зем­ли? (81) Но вот Ара­та из Сики­о­на¹³⁸ про­слав­ля­ют по спра­вед­ли­во­сти: он, — когда его город­ская общи­на уже в тече­ние пяти­де­ся­ти лет была под вла­стью тиран­нов, — отпра­вив­шись из Аргоса в Сики­он, овла­дел горо­дом, тай­но вой­дя в него; после того, как он убил тиран­на Никок­ла, напав на него врас­плох, он вос­ста­но­вил в пра­вах сот­ни состо­я­тель­ней­ших людей, изгнан­ных из это­го горо­да, и при­хо­дом сво­им осво­бо­дил государ­ство. Но он пони­мал всю труд­ность поло­же­ния, свя­зан­ную с вла­де­ни­ем иму­ще­ст­вом, так как счи­тал совер­шен­но неспра­вед­ли­вым, чтобы те, кого он вос­ста­но­вил в пра­вах и чьим иму­ще­ст­вом уже успе­ли завла­деть дру­гие люди, испы­ты­ва­ли нуж­ду, и так как нахо­дил не осо­бен­но спра­вед­ли­вым лишать людей их вла­де­ний пяти­де­ся­ти­лет­ней дав­но­сти, пото­му что в тече­ние столь дол­гих лет люди, не совер­шая про­ти­во­за­ко­ния, мно­гим вла­де­ли по наслед­ству, мно­гим — в силу покуп­ки, мно­гим — как при­да­ным. Поэто­му он не при­знал воз­мож­ным отни­мать иму­ще­ство у пер­вых и удо­вле­тво­рять при­тя­за­ния тех, кому оно при­над­ле­жа­ло ранее. (82) И вот, так как он понял, что для уста­нов­ле­ния поряд­ка нуж­ны день­ги, то он ска­зал, что хочет съездить в Алек­сан­дрию, и велел оста­вить все без изме­не­ний до сво­его воз­вра­ще­ния; сам он поспе­шил к госте­при­им­цу сво­е­му Пто­ло­мею, кото­рый тогда пра­вил как вто­рой царь после осно­ва­ния Алек­сан­дрии. Когда этот выдаю­щий­ся муж рас­ска­зал царю, что хочет осво­бо­дить оте­че­ство, и изло­жил ему суть дела, он с лег­ко­стью полу­чил от бога­то­го царя боль­шую денеж­ную помощь. При­ве­зя эти день­ги в Сики­он, он ввел в свой совет пят­на­дцать вид­ных граж­дан, вме­сте с кото­ры­ми он рас­смот­рел дела и тех, кто вла­дел чужим иму­ще­ст­вом, и тех, кто утра­тил свое, и после оцен­ки вла­де­ний смог убедить одних, чтобы они пред­по­чли полу­чить день­ги и оста­ви­ли вла­де­ния, а дру­гих, — чтобы они при­зна­ли полу­че­ние налич­ных денег, соот­вет­ст­ву­ю­щих сто­и­мо­сти иму­ще­ства, для себя более выгод­ным, чем воз­врат иму­ще­ства. Так было достиг­ну­то, что после уста­нов­ле­ния согла­сия все разо­шлись без каких бы то ни было наре­ка­ний. (83) О вели­кий муж, достой­ный рож­де­ния в нашем государ­стве! Вот как надо посту­пать с граж­да­на­ми, а не делать того, что мы виде­ли уже два­жды: водру­жать копье на фору­ме и бро­сать иму­ще­ство граж­дан под ноги гла­ша­таю, чтобы он объ­яв­лял о его про­да­же¹³⁹. А этот грек (это было достой­но муд­ро­го и выдаю­ще­го­ся мужа) нашел нуж­ным поза­бо­тить­ся обо всех¹⁴⁰; наи­луч­шее реше­ние и муд­рость чест­но­го граж­да­ни­на в том и состо­ят, чтобы не вно­сить про­ти­во­ре­чий в инте­ре­сы граж­дан и всех их сдер­жи­вать, обра­ща­ясь с ними оди­на­ко­во спра­вед­ли­во. Чтобы они бес­плат­но жили в чужом доме? Поче­му же? Для того, чтобы, — хотя сам я купил, выстро­ил дом, сле­жу за ним, несу рас­хо­ды, — ты про­тив моей воли поль­зо­вал­ся моим иму­ще­ст­вом!¹⁴¹ Что это, как не отни­мать у одних их иму­ще­ство, а дру­гим давать чужое? (84) А отме­на дол­гов? Како­ва ее цель, что озна­ча­ет она, как не то, что на мои день­ги ты купишь себе уго­дье, что у тебя оно будет, а у меня денег не будет? (XXIV) Поэто­му надо забо­тить­ся о том, чтобы у людей не было дол­гов, что может повредить государ­ству; это воз­мож­но пред­от­вра­тить мно­ги­ми спо­со­ба­ми, но не тем, чтобы — если дол­ги будут — состо­я­тель­ные люди теря­ли свое иму­ще­ство, а долж­ни­ки при­об­ре­та­ли чужое. Ведь государ­ство боль­ше, чем на чем бы то ни было, дер­жит­ся на креди­те, кото­рый совер­шен­но не будет воз­мо­жен, если упла­та денег, взя­тых взай­мы, не будет обя­за­тель­на. Нико­гда еще не было совер­ше­но более реши­тель­ных дей­ст­вий в поль­зу неупла­ты дол­гов, чем те, что были совер­ше­ны в год мое­го кон­су­ла­та. Люди раз­но­го рода и зва­ния пыта­лись раз­ре­шить этот вопрос ору­жи­ем и воен­ны­ми дей­ст­ви­я­ми; я ока­зал им такое про­ти­во­дей­ст­вие, что все это зло было в государ­стве уни­что­же­но¹⁴². Нико­гда еще не было более зна­чи­тель­ных дол­гов, и нико­гда не были они упла­че­ны луч­ше и лег­че; ибо утра­та надеж­ды обма­нуть повлек­ла за собою необ­хо­ди­мость упла­тить. Но тогдаш­ний победи­тель, в про­шлом побеж­ден­ный¹⁴³, заду­ман­ное им тогда, когда оно каса­лось его инте­ре­сов, завер­шил тогда, когда оно их уже не каса­лось. Страсть совер­шать зло была в нем так вели­ка, что уже одно это услаж­да­ло его, даже если совер­шать зло у него не было осно­ва­ний.

(85) Итак, от раздач тако­го рода, когда одним дают, а у дру­гих отни­ма­ют, будут дале­ки те, кто будет обе­ре­гать инте­ре­сы государ­ства и преж­де все­го поста­ра­ет­ся о том, чтобы каж­дый, бла­го­да­ря рав­но­пра­вию и пра­во­судию, вла­дел сво­им иму­ще­ст­вом, чтобы более бед­ные люди, из-за сво­его при­ни­жен­но­го поло­же­ния, не стра­да­ли от обма­на и чтобы состо­я­тель­ным нена­висть не пре­пят­ст­во­ва­ла ни вла­деть их иму­ще­ст­вом, ни воз­вра­щать его себе; кро­ме того, они все­ми сред­ства­ми, каки­ми толь­ко смо­гут, как во вре­ме­на вой­ны, так и в мир­ные, долж­ны будут воз­ве­ли­чи­вать государ­ство в его могу­ще­стве, про­тя­жен­но­сти, дохо­дах. Вот дела вели­ких людей, вот что про­ис­хо­ди­ло во вре­ме­на наших пред­ков; те, кто испол­ня­ет эти виды обя­зан­но­стей с вящей поль­зой для государ­ства, заслу­жат боль­шую бла­го­дар­ность и сла­ву.

(86) Одна­ко, по мне­нию сто­и­ка Анти­па­тра Тир­ско­го¹⁴⁴, недав­но умер­ше­го в Афи­нах, Панэтий из чис­ла этих настав­ле­ний насчет поль­зы про­пу­стил два: заботу о сво­ем здо­ро­вье и об иму­ще­стве. По мое­му мне­нию, выдаю­щий­ся фило­соф про­пу­стил их пото­му, что сле­до­вать им лег­ко; они, несо­мнен­но, полез­ны. Но здо­ро­вье люди сохра­ня­ют бла­го­да­ря тому, что зна­ют себя и наблюда­ют за тем, что́ им при­но­сит поль­зу и что им вредит, как и бла­го­да­ря воз­держ­но­сти в пище и обра­зе жиз­ни, ста­ра­ясь обе­ре­гать свое тело, отка­зы­ва­ясь от наслаж­де­ний, нако­нец, бла­го­да­ря искус­ству тех, к чьей обла­сти зна­ний все это отно­сит­ся. (87) Что каса­ет­ся иму­ще­ства, то его сле­ду­ет при­об­ре­тать толь­ко чест­ным путем, сохра­нять забот­ли­во­стью и береж­ли­во­стью и таким же обра­зом пре­умно­жать. Все это подроб­ней­ше рас­смот­рел Ксе­но­фонт, уче­ник Сокра­та, в сво­ей кни­ге под назва­ни­ем «Домо­строй»¹⁴⁵, кото­рую я при­бли­зи­тель­но в тво­ем воз­расте пере­вел с гре­че­ско­го язы­ка на латин­ский. Но обо всем этом — о зара­ба­ты­ва­нии денег, о поме­ще­нии их, как и об их исполь­зо­ва­нии, кое-кто из чест­ней­ших людей, сидя­щих под сво­дом Яна¹⁴⁶, рас­суж­да­ет луч­ше, чем любой фило­соф в любой шко­ле. Все это, одна­ко, надо знать; ведь это отно­сит­ся к поль­зе, о кото­рой мы рас­суж­да­ем в этой кни­ге.

(XXV, 88) Но срав­ни­вать полез­ные вещи (ведь это и есть чет­вер­тое поло­же­ние, про­пу­щен­ное Панэти­ем) часто необ­хо­ди­мо. Ибо обык­но­вен­но срав­ни­ва­ют и бла­га для тела с внеш­ни­ми бла­га­ми, и внеш­ние бла­га — с бла­га­ми для тела, и бла­га для тела — меж­ду ними, и внеш­ние бла­га с внеш­ни­ми. Срав­ни­вая внеш­ние бла­га с бла­га­ми для тела, здо­ро­вье пред­по­чи­та­ют богат­ству; срав­ни­вая бла­га для тела с внеш­ни­ми, пред­по­чи­та­ют быть бога­тым, а не обла­дать вели­чай­шей физи­че­ской силой; срав­ни­вая бла­га для тела одни с дру­ги­ми, хоро­шее здо­ро­вье ста­вят выше наслаж­де­ния, силы — выше быст­ро­ты, а из чис­ла внеш­них благ сла­ву — выше богат­ства, дохо­ды от город­ских вла­де­ний — выше дохо­дов от сель­ских. (89) К это­му виду срав­не­ний отно­сит­ся и зна­ме­ни­тое срав­не­ние, при­над­ле­жа­щее ста­ри­ку Като­ну; когда его спро­си­ли, что́ имен­но самое выгод­ное для веде­ния хозяй­ства, он отве­тил: «Хоро­шо раз­во­дить скот»; что́ на вто­ром месте, — «доста­точ­но хоро­шо раз­во­дить скот»; что́ на третьем месте, — «раз­во­дить скот дур­но»; что́ на чет­вер­том месте, — «пахать зем­лю»¹⁴⁷. А когда спра­ши­вав­ший ска­зал: «А отда­вать день­ги в рост?»¹⁴⁸, — то Катон спро­сил: «А убить чело­ве­ка?» Из это­го и из мно­го­го дру­го­го мы долж­ны понять, что полез­ные вещи срав­ни­ва­ют часто, и что это чет­вер­тое поло­же­ние, касаю­ще­е­ся вопро­са об обя­зан­но­стях, при­ба­ви­ли пра­виль­но. (90) Перей­дем теперь к тому, что нам оста­ет­ся рас­смот­реть.