Речи

Речь против Гая Верреса

[В суде, первая сессия, 5 августа 70 г. до н. э.]

Гай Веррес, намест­ник в про­вин­ции Сици­лии в 73—71 гг., был в нача­ле 70 г. при­вле­чен город­ски­ми общи­на­ми Сици­лии к суду на осно­ва­нии Кор­не­ли­е­ва зако­на о вымо­га­тель­стве, про­веден­но­го Сул­лой. Обви­не­ние охва­ты­ва­ло хище­ния, взя­точ­ни­че­ство, непра­вый суд, пре­вы­ше­ние вла­сти, оскорб­ле­ние рели­гии. Город­ские общи­ны пору­чи­ли под­дер­жи­вать обви­не­ние Цице­ро­ну, быв­ше­му в 75 г. кве­сто­ром в Лили­бее (запад­ная Сици­лия). Сум­ма иска была опре­де­ле­на в 100000000 сестер­ци­ев.

Речи, пред­на­зна­чав­ши­е­ся Цице­ро­ном для вто­ро­го слу­ша­ния дела и впо­след­ст­вии обра­ботан­ные им, выпу­стил в свет его воль­ноот­пу­щен­ник Марк Тул­лий Тирон. Весь мате­ри­ал был разде­лен на пять «книг»; грам­ма­ти­ки впо­след­ст­вии дали им назва­ния, при­ня­тые и ныне. Речи напи­са­ны так, слов­но дело слу­ша­ет­ся в суде в при­сут­ст­вии обви­ня­е­мо­го. В насто­я­щем изда­нии поме­ще­ны «кни­ги» IV и V. В IV «кни­ге» (речь 3) речь идет о похи­ще­нии Верре­сом ста­туй богов и про­из­веде­ний искус­ства, при­над­ле­жав­ших как част­ным лицам, так и город­ским общи­нам, и об ограб­ле­нии хра­мов. V «кни­га» (речь 4) по сво­е­му содер­жа­нию выхо­дит за рам­ки обви­не­ния о вымо­га­тель­стве и состо­ит из двух частей: в пер­вой гово­рит­ся о мни­мых заслу­гах Верре­са как вое­на­чаль­ни­ка, во вто­рой — о неза­кон­ных каз­нях коман­ди­ров воен­ных кораб­лей и рим­ских граж­дан. Речь эта содер­жит заклю­чи­тель­ную часть, отно­ся­щу­ю­ся ко всем пяти речам.

(I, 1) Чего все­го более надо было желать, судьи, что все­го более долж­но было смяг­чить нена­висть к ваше­му сосло­вию и раз­ве­ять дур­ную сла­ву, тяго­те­ю­щую над суда­ми, то не по реше­нию людей, а, мож­но ска­зать, по воле богов даро­ва­но и вру­че­но вам в столь ответ­ст­вен­ное для государ­ства вре­мя. Ибо уже уста­но­ви­лось гибель­ное для государ­ства, а для вас опас­ное мне­ние, кото­рое не толь­ко в Риме, но и сре­ди чуже­зем­ных наро­дов пере­да­ет­ся из уст в уста, — буд­то при нынеш­них судах ни один чело­век, рас­по­ла­гаю­щий день­га­ми, как бы вино­вен он ни был, осуж­ден быть не может. (2) И вот, в годи­ну испы­та­ний для ваше­го сосло­вия и для ваших судов¹, когда под­готов­ле­ны люди, кото­рые реча­ми на сход­ках и вне­се­ни­ем зако­нов будут ста­рать­ся раз­жечь эту нена­висть к сена­ту, перед судом пред­стал Гай Веррес, чело­век, за свой образ жиз­ни и поступ­ки обще­ст­вен­ным мне­ни­ем уже осуж­ден­ный, но ввиду сво­его богат­ства, по его соб­ст­вен­ным рас­че­там и утвер­жде­ни­ям, оправ­дан­ный. Я же взял­ся за это дело, судьи, по воле рим­ско­го наро­да и в оправ­да­ние его чая­ний, отнюдь не для того, чтобы уси­лить нена­висть к ваше­му сосло­вию, но дабы изба­вить всех нас от бес­сла­вия. Ибо я к суду при­влек тако­го чело­ве­ка, чтобы вы выне­сен­ным ему при­го­во­ром мог­ли вос­ста­но­вить утра­чен­ное ува­же­ние к судам, вер­нуть себе рас­по­ло­же­ние рим­ско­го наро­да, удо­вле­тво­рить тре­бо­ва­ния чуже­зем­ных наро­дов. Это — рас­хи­ти­тель каз­ны², угне­та­тель Азии и Пам­фи­лии, гра­би­тель под видом город­ско­го пре­то­ра, бич и губи­тель про­вин­ции Сици­лии. (3) Если вы выне­се­те ему стро­гий и бес­при­страст­ный при­го­вор, то авто­ри­тет, кото­рым вы долж­ны обла­дать, будет упро­чен; но если его огром­ные богат­ства возь­мут верх над доб­ро­со­вест­но­стью и чест­но­стью судей, я все-таки достиг­ну одно­го: все увидят, что в государ­стве не ока­за­лось суда, а не что для судей не нашлось под­суди­мо­го, а для под­суди­мо­го — обви­ни­те­ля.

(II) Лич­но о себе я приз­на́юсь, судьи: хотя Гай Веррес как на суше, так и на море стро­ил мне мно­го коз­ней³, из кото­рых одних я избе­жал бла­го­да­ря сво­ей бди­тель­но­сти, а дру­гие отра­зил бла­го­да­ря ста­ра­ни­ям и пре­дан­но­сти сво­их дру­зей, все же мне, по мое­му мне­нию, нико­гда не гро­зи­ла такая боль­шая опас­ность и нико­гда не испы­ты­вал я тако­го стра­ха, как теперь, во вре­мя само­го́ слу­ша­ния это­го дела. (4) И меня вол­ну­ет не столь­ко напря­жен­ное вни­ма­ние, с каким ждут моей обви­ни­тель­ной речи, и такое огром­ное сте­че­ние наро­да, — хотя и это очень и очень сму­ща­ет меня — сколь­ко те пре­да­тель­ские коз­ни, кото­рые Гай Веррес одно­вре­мен­но стро­ит мне, вам, пре­то­ру Манию Глаб­ри­о­ну, рим­ско­му наро­ду, союз­ни­кам, чуже­зем­ным наро­дам и, нако­нец, сена­тор­ско­му сосло­вию и зва­нию. Вот что он гово­рит: пусть боит­ся тот, кто награ­бил лишь столь­ко, что это­го может хва­тить ему одно­му, сам же он награ­бил столь­ко, что это­го хва­тит мно­гим; по его сло­вам, нет свя­ты­ни, на кото­рую нель­зя было бы посяг­нуть, нет кре­по­сти, кото­рою нель­зя было бы овла­деть за день­ги⁴. (5) Если бы дер­зо­сти его попы­ток соот­вет­ст­во­ва­ло его уме­ние дей­ст­во­вать тай­ком, то ему, пожа­луй, когда-нибудь и уда­лось бы в чем-либо нас обма­нуть. Но, по сча­стью, с его необы­чай­ной наг­ло­стью соче­та­ет­ся исклю­чи­тель­ная глу­пость: как он ранее откры­то рас­хи­щал день­ги, так и теперь, наде­ясь под­ку­пить суд, он сооб­ща­ет о сво­их замыс­лах и попыт­ках всем и каж­до­му. По его сло­вам, он толь­ко один раз за всю свою жизнь стру­сил — тогда, когда я при­влек его к суду: он лишь недав­но вер­нул­ся из про­вин­ции, нена­висть к нему и его дур­ная сла­ва были не недав­не­го про­ис­хож­де­ния, а ста­ры­ми и дав­ниш­ни­ми, и как раз это вре­мя ока­за­лось небла­го­при­ят­ным для под­ку­па судей⁵. (6) Но вот, когда я испро­сил для себя очень малый срок, чтобы про­из­ве­сти след­ст­вие в Сици­лии, он немед­лен­но нашел чело­ве­ка, кото­рый для рас­сле­до­ва­ния дела в Ахайе потре­бо­вал для себя срок, мень­ший на два дня, но чело­век этот отнюдь не наме­ре­вал­ся сво­им доб­ро­со­вест­ным отно­ше­ни­ем к делу и настой­чи­во­стью достиг­нуть того же, чего доби­вал­ся я сво­им трудом и ценой бес­сон­ных ночей. Ведь этот ахей­ский сле­до­ва­тель не дое­хал даже до Брун­ди­сия, тогда как я в тече­ние пяти­де­ся­ти дней иско­ле­сил всю Сици­лию, соби­рая запи­си об обидах, при­чи­нен­ных как насе­ле­нию в целом, так и отдель­ным лицам⁶. Таким обра­зом, вся­ко­му ясно, что Веррес искал чело­ве­ка не для того, чтобы тот при­влек сво­его обви­ня­е­мо­го к суду, но дабы он отнял у суда вре­мя, пре­до­став­лен­ное мне.

(III, 7) Теперь этот наг­лей­ший и без­рас­суд­ней­ший чело­век пони­ма­ет, что я явил­ся в суд настоль­ко под­готов­лен­ным и зна­ко­мым с делом, что не толь­ко вы одни услы­ши­те мой рас­сказ о его хище­ни­ях и гнус­ных поступ­ках, но их воочию увидят все. Он видит, что свиде­те­ля­ми его дер­зо­сти явля­ют­ся мно­гие сена­то­ры; видит мно­гих рим­ских всад­ни­ков и мно­гих граж­дан и союз­ни­ков, кото­рым он нанес тяж­кие обиды; видит так­же, что мно­гие дру­же­ст­вен­ные нам город­ские общи­ны при­сла­ли мно­же­ство столь ува­жае­мых пред­ста­ви­те­лей, обле­чен­ных пол­но­мо­чи­я­ми от насе­ле­ния. (8) Хотя это и так, он все же настоль­ко дур­но­го мне­ния обо всех чест­ных людях и счи­та­ет сена­тор­ские суды настоль­ко испор­чен­ны­ми и про­даж­ны­ми, что во все­услы­ша­ние гово­рит о себе: он не без при­чи­ны был жаден к день­гам, так как день­ги — он видит это по опы­ту — очень силь­ное сред­ство защи­ты; он, что было осо­бен­но труд­но, купил даже вре­мя для суда над собой, чтобы ему лег­че было впо­след­ст­вии купить осталь­ное, дабы ему, коль ско­ро он никак не мог уйти от гроз­ных обви­не­ний, уда­лось спа­стись от бури, свя­зан­ной с ран­ним сро­ком раз­бо­ра его дела в суде. (9) Имей он хоть какую-либо надеж­ду, не гово­рю уже — на правоту сво­его дела, но хотя бы на чье-либо чест­ное заступ­ни­че­ство или на чье-нибудь крас­но­ре­чие или вли­я­ние, он, конеч­но, не стал бы при­бе­гать ко всем воз­мож­ным сред­ствам и не пустил­ся бы на розыс­ки их; он не настоль­ко пре­зи­рал бы сена­тор­ское сосло­вие, не настоль­ко пре­не­бре­гал бы им, чтобы по сво­е­му усмот­ре­нию выби­рать из чис­ла чле­нов сена­та дру­го­го обви­ня­е­мо­го⁷, чье дело долж­но было бы раз­би­рать­ся до его дела, пока он успе­ет под­гото­вить все, что нуж­но.

(10) По все­му это­му мне лег­ко дога­дать­ся, на что он наде­ет­ся и что замыш­ля­ет; но поче­му он так уве­рен в успе­хе при слу­ша­нии дела перед лицом это­го пре­то­ра и это­го сове­та судей, я, пра­во, понять не могу. Я пони­маю одно (и рим­ский народ тоже выска­зал свое мне­ние во вре­мя отво­да судей⁸): всю свою надеж­ду на спа­се­ние Веррес воз­ла­гал на день­ги, и если это сред­ство защи­ты будет у него отня­то, ему уже не помо­жет ничто. (IV) В самом деле, мож­но ли пред­ста­вить себе столь вели­кое даро­ва­ние, столь заме­ча­тель­ный дар сло­ва и такое крас­но­ре­чие, кото­рое было бы в состо­я­нии хотя бы в одном отно­ше­нии оправ­дать его образ жиз­ни, запят­нан­ный столь­ки­ми поро­ка­ми и гнус­но­стя­ми и уже дав­но еди­но­глас­но все­ми осуж­ден­ный? (11) Даже если обой­ти мол­ча­ни­ем гряз­ные и позор­ные про­ступ­ки его моло­до­сти, то к чему ино­му све­лась его кве­сту­ра, пер­вая почет­ная долж­ность, как не к тому, что он украл у Гнея Кар­бо­на, чьим кве­сто­ром он был, казен­ные день­ги, огра­бил и пре­дал сво­его кон­су­ла, бро­сил вой­ско, поки­нул про­вин­цию, оскор­бил свя­тость отно­ше­ний, нала­гае­мых жре­би­ем? Как легат он был бичом всей Азии и Пам­фи­лии; в этих про­вин­ци­ях он огра­бил мно­го домов, мно­же­ство горо­дов и все хра­мы; тогда же он по отно­ше­нию к Гнею Дола­бел­ле повто­рил свое преж­нее пре­ступ­ле­ние вре­мен кве­сту­ры; сво­им зло­де­я­ни­ем он навлек нена­висть на чело­ве­ка, у кото­ро­го был лега­том и про­кве­сто­ром, и не толь­ко поки­нул его в самое опас­ное вре­мя, но и напал на него и его пре­дал. (12) Как город­ской пре­тор он огра­бил хра­мы и обще­ст­вен­ные зда­ния и, вме­сте с тем, как судья, вопре­ки обще­при­ня­то­му поряд­ку, при­суж­дал и разда­вал иму­ще­ства и вла­де­ния⁹.

Но самые мно­го­чис­лен­ные и самые важ­ные дока­за­тель­ства и следы всех сво­их поро­ков он оста­вил в про­вин­ции Сици­лии, кото­рую он в тече­ние трех лет так истер­зал и разо­рил, что ее совер­шен­но невоз­мож­но вос­ста­но­вить в ее преж­нем состо­я­нии, и она лишь через мно­го лет и с помо­щью непод­куп­ных пре­то­ров, в кон­це кон­цов, види­мо, смо­жет хоть сколь­ко-нибудь воз­ро­дить­ся. (13) В быт­ность Верре­са пре­то­ром, для сици­лий­цев не суще­ст­во­ва­ло ни их соб­ст­вен­ных зако­нов, ни поста­нов­ле­ний наше­го сена­та, ни обще­че­ло­ве­че­ских прав. В Сици­лии каж­до­му при­над­ле­жит толь­ко то, что ускольз­ну­ло от без­мер­ной алч­но­сти и про­из­во­ла это­го чело­ве­ка — пото­му ли, что он упу­стил это из вида, или же пото­му, что был уже пре­сы­щен.

(V) В тече­ние трех лет ни одно судеб­ное дело не реша­лось ина­че, как по мано­ве­нию его бро­вей; не было ни одно­го иму­ще­ства, уна­сле­до­ван­но­го от отца или деда, кото­рое не было бы отчуж­де­но судеб­ным при­го­во­ром по пове­ле­нию Верре­са. Огром­ные день­ги были взыс­ка­ны с зем­ледель­цев на осно­ва­нии введен­ных им новых, пре­ступ­ных пра­вил; наши пре­дан­ней­шие союз­ни­ки были отне­се­ны к чис­лу вра­гов, рим­ские граж­дане были под­верг­ну­ты пыт­кам и каз­ням, слов­но это были рабы; пре­ступ­ней­шие люди были за день­ги осво­бож­де­ны от судеб­ной ответ­ст­вен­но­сти, а весь­ма ува­жае­мые и бес­ко­рыст­ней­шие, будучи обви­не­ны заоч­но, без слу­ша­ния дела были осуж­де­ны и изгна­ны; пре­крас­но укреп­лен­ные гава­ни и огром­ные, надеж­но защи­щен­ные горо­да были откры­ты пира­там и раз­бой­ни­кам; сици­лий­ские мат­ро­сы и сол­да­ты, наши дру­зья и союз­ни­ки, были обре­че­ны на голод­ную смерть; пре­крас­ный, крайне нуж­ный нам флот, к вели­ко­му позо­ру для рим­ско­го наро­да, был поте­рян нами и уни­что­жен.

(14) Этот же пре­сло­ву­тый пре­тор раз­гра­бил дочи­ста все древ­ней­шие памят­ни­ки, часть кото­рых была полу­че­на от бога­тей­ших царей, желав­ших укра­сить ими горо­да, часть — так­же и от наших импе­ра­то­ров, кото­рые после сво­их побед либо даро­ва­ли, либо воз­вра­ти­ли их город­ским общи­нам Сици­лии¹⁰. И он посту­пил так не толь­ко со ста­ту­я­ми и укра­ше­ни­я­ми, при­над­ле­жав­ши­ми город­ским общи­нам; он огра­бил все хра­мы, пред­на­зна­чен­ные для совер­ше­ния свя­щен­ных обрядов; сло­вом, он не оста­вил сици­лий­цам ни одно­го изо­бра­же­ния божеств, если оно, по его мне­нию, было сде­ла­но доста­точ­но искус­но и при­том рукой ста­рин­но­го масте­ра. Что же каса­ет­ся его раз­вра­та и гнус­но­стей, то мне стыд­но рас­ска­зы­вать о пре­ступ­ных про­яв­ле­ни­ях его похо­ти и, кро­ме того, я не хочу сво­им рас­ска­зом уси­ли­вать горе людей, кото­рым не уда­лось убе­речь сво­их детей и жен от его пося­га­тельств. (15) «Но ведь его пре­ступ­ле­ния, — ска­жут мне, — были совер­ше­ны так, что не долж­ны были стать извест­ны всем». Мне дума­ет­ся, нет чело­ве­ка, кото­рый бы, услы­хав его имя, не вспом­нил тут же и о его без­за­кон­ных поступ­ках, так что меня ско­рее, пожа­луй, упрек­нут в том, что я упу­стил из вида мно­гие его пре­ступ­ле­ния, а не в том, что я выду­мы­ваю их. Я думаю, что это мно­же­ство людей, собрав­ших­ся послу­шать дело, при­шло не для того, чтобы узнать от меня, в чем обви­ня­ют Верре­са, а чтобы вме­сте со мной луч­ше озна­ко­мить­ся с тем, что им уже извест­но.

(VI) При таком поло­же­нии вещей этот безум­ный и пре­ступ­ный чело­век изме­ня­ет свой спо­соб борь­бы со мной: не ста­ра­ет­ся про­ти­во­по­ста­вить мне чье-либо крас­но­ре­чие, не пола­га­ет­ся на чье-либо вли­я­ние; он дела­ет вид, буд­то пола­га­ет­ся на все это, но я вижу, как он посту­па­ет в дей­ст­ви­тель­но­сти; ведь дей­ст­ву­ет он отнюдь не тай­но. Он бро­са­ет мне в лицо ниче­го не зна­ча­щие име­на знат­ных, то есть высо­ко­мер­ных людей, но не столь­ко пуга­ет меня их знат­ность, сколь­ко помо­га­ет мне их извест­ность. Он при­тво­ря­ет­ся, что вполне дове­ря­ет их защи­те, а меж­ду тем уже дав­но замыш­ля­ет нечто совсем дру­гое. (16) Какую надеж­ду он теперь пита­ет и о чем хло­по­чет, я сей­час корот­ко вам рас­ска­жу, но сна­ча­ла про­шу вас послу­шать, что́ он совер­шил с само­го нача­ла.

Как толь­ко он воз­вра­тил­ся из про­вин­ции, он под­ку­пил налич­ный состав суда за боль­шие день­ги. Эта сдел­ка оста­ва­лась в силе вплоть до само­го отво­да судей; так как во вре­мя жере­бьев­ки судь­ба бла­го­при­ят­ст­во­ва­ла рим­ско­му наро­ду и рас­че­ты Верре­са рух­ну­ли, а при отво­де судей моя бди­тель­ность вос­тор­же­ст­во­ва­ла над наг­ло­стью его сто­рон­ни­ков, то после отво­да судей вся сдел­ка была объ­яв­ле­на недей­ст­ви­тель­ной. (17) Итак, все обсто­я­ло пре­крас­но. Тет­рад­ки с име­на­ми ваши­ми и чле­нов это­го сове­та судей были у всех в руках; ни помет­ки, ни осо­бо­го цве­та¹¹, ни зло­употреб­ле­ний — ничем нель­зя было опо­ро­чить это голо­со­ва­ние. И вдруг Веррес из весе­ло­го и сме­ю­ще­го­ся сде­лал­ся таким удру­чен­ным и опе­ча­лен­ным, что не толь­ко рим­ско­му наро­ду, но и само­му себе казал­ся уже осуж­ден­ным. Но вот, после коми­ций по выбо­ру кон­су­лов, он вне­зап­но в тече­ние несколь­ких послед­них дней сно­ва воз­вра­ща­ет­ся к сво­им преж­ним замыс­лам, опре­де­лив на рас­хо­ды еще более круп­ную сум­му, и сно­ва стро­ят­ся коз­ни про­тив ваше­го доб­ро­го име­ни и все­об­ще­го бла­го­по­лу­чия. Это, судьи, откры­лось мне спер­ва по самым мало­за­мет­ным при­зна­кам и мало­убеди­тель­ным дока­за­тель­ствам, но впо­след­ст­вии я, укре­пив­шись в сво­ем подо­зре­нии, без­оши­боч­но изу­чил все самые тай­ные замыс­лы сво­их про­тив­ни­ков.

(VII, 18) Ибо, когда избран­ный кон­сул¹² Квинт Гор­тен­сий воз­вра­щал­ся домой с поля в сопро­вож­де­нии огром­ной тол­пы, эту тол­пу слу­чай­но встре­тил Гай Кури­он¹³ (его имя про­из­но­шу с ува­же­ни­ем, а не из жела­ния его оскор­бить; ведь я сей­час повто­рю то, чего он, конеч­но, не ска­зал бы так откры­то и во все­услы­ша­ние при таком боль­шом сте­че­нии людей, если бы не хотел, чтобы его сло­ва запом­ни­лись: все же ска­жу это обду­ман­но и осто­рож­но, дабы все поня­ли, что я при­нял во вни­ма­ние и наши дру­же­ские отно­ше­ния и его высо­кое поло­же­ние). (19) Воз­ле самой Фаби­е­вой арки¹⁴ он в тол­пе видит Верре­са, окли­ка­ет его и гром­ко поздрав­ля­ет. Само­му Гор­тен­сию, кото­рый был избран в кон­су­лы, нахо­див­ше­му­ся тут же, его род­ным и дру­зьям он не гово­рит ни сло­ва. С Верре­сом же он оста­нав­ли­ва­ет­ся, обни­ма­ет его и гово­рит, что теперь ему нече­го бес­по­ко­ить­ся. «Пред­ска­зы­ваю тебе, — гово­рит он, — в нынеш­них коми­ци­ях ты оправ­дан». Это слы­ша­ли мно­гие очень ува­жае­мые люди и тот­час пере­да­ли мне; мало того, вся­кий, встре­чая меня, рас­ска­зы­вал мне об этом. Одним это каза­лось воз­му­ти­тель­ным, дру­гим — смеш­ным. Это каза­лось смеш­ным тем, кто думал, что исход дела Верре­са зави­сит от чест­но­сти свиде­те­лей, от суще­ства предъ­яв­лен­ных ему обви­не­ний, от вла­сти судей, а не от кон­суль­ских коми­ций; воз­му­ти­тель­ным — тем, кто глуб­же вни­кал в дело и пони­мал, что поздрав­ле­ние это име­ло в виду под­куп судей.

(20) И в самом деле, вот как рас­суж­да­ли, вот о чем гово­ри­ли эти достой­ней­шие люди и меж­ду собой и со мной: «Теперь уже совер­шен­но ясно и оче­вид­но, что пра­во­судия не суще­ст­ву­ет. Обви­ня­е­мый, кото­рый нака­нуне уже сам счи­тал себя осуж­ден­ным, ныне, после того как его защит­ник избран в кон­су­лы, уже счи­та­ет­ся оправ­дан­ным. Что это зна­чит? Неуже­ли не будет иметь зна­че­ния то, что вся Сици­лия, все сици­лий­цы, все дель­цы, все кни­ги с запи­ся­ми, при­над­ле­жа­щие город­ским общи­нам и част­ным лицам, нахо­дят­ся в Риме?» — «Нет, не будет, если толь­ко избран­ный кон­сул это­го не захо­чет». — «Как? Судьи не при­мут во вни­ма­ние ни обви­не­ний, ни пока­за­ний свиде­те­лей, ни мне­ния рим­ско­го наро­да?» — «Нет, все будет зави­сеть от вла­сти и воли одно­го».

(VIII) Буду гово­рить откро­вен­но, судьи! Это силь­но встре­во­жи­ло меня. Ведь все чест­ней­шие люди гово­ри­ли так: «Верре­са, пожа­луй, вырвут из тво­их рук, но нам не удаст­ся в даль­ней­шем удер­жать за собой суды; в самом деле, кто, в слу­чае оправ­да­ния Верре­са, смо­жет про­ти­вить­ся пере­да­че судов?» (21) Такое поло­же­ние вещей было непри­ят­но для всех, при­чем людей не столь­ко огор­ча­ла неожи­дан­ная радость это­го него­дяя, сколь­ко необыч­ное поздрав­ле­ние со сто­ро­ны высо­ко­по­став­лен­но­го мужа. Я ста­рал­ся скрыть свое огор­че­ние, ста­рал­ся не выда­вать сво­ей печа­ли выра­же­ни­ем сво­его лица и таить ее в мол­ча­нии.

Но вот в те самые дни, когда избран­ные пре­то­ры мета­ли жре­бий¹⁵, и Мар­ку Метел­лу доста­лось ведать дела­ми о вымо­га­тель­стве, мне сооб­щи­ли, что Веррес полу­чил столь­ко поздрав­ле­ний, что даже послал домой рабов уве­до­мить об этом жену. (22) Разу­ме­ет­ся, такой исход этой жере­бьев­ки был мне непри­я­тен, но я все-таки не пони­мал, чем же она так опас­на для меня. Одно толь­ко сооб­щи­ли мне надеж­ные люди, через кото­рых я соби­рал все сведе­ния: мно­же­ство кор­зин¹⁶ с сици­лий­ски­ми день­га­ми было пере­не­се­но из дома неко­е­го сена­то­ра в дом одно­го рим­ско­го всад­ни­ка, а око­ло деся­ти кор­зин было остав­ле­но у того же сена­то­ра в свя­зи с коми­ци­я­ми, касав­ши­ми­ся меня¹⁷; раздат­чи­ков во всех три­бах ночью позва­ли к Верре­су¹⁸. (23) Один из них, счи­тав­ший сво­ей обя­зан­но­стью помо­гать мне во всем, в ту же ночь явил­ся ко мне и рас­ска­зал, что́ гово­рил им Веррес. Он напом­нил им, как щедр был он к ним и ранее, когда он сам доби­вал­ся пре­ту­ры, и во вре­мя послед­них коми­ций по выбо­ру кон­су­лов и по выбо­ру пре­то­ров; затем он обе­щал им столь­ко денег, сколь­ко им будет угод­но, если толь­ко они поме­ша­ют мое­му избра­нию в эди­лы. Тут одни ста­ли гово­рить, что не реша­ют­ся на это; дру­гие отве­ча­ли, что не счи­та­ют это­го воз­мож­ным; но нашел­ся один дерз­кий при­я­тель из той же шай­ки голо­во­ре­зов — Квинт Веррес из Роми­ли­е­вой три­бы¹⁹, — мастер разда­вать день­ги, уче­ник и друг отца Верре­са; он обе­щал это про­де­лать, если на его имя вне­сут 500000 сестер­ци­ев, при­чем несколь­ко чело­век реши­ло дей­ст­во­вать заод­но с ним. Вот поче­му этот чело­век сове­то­вал мне — разу­ме­ет­ся, из доб­ро­же­ла­тель­но­сти — при­нять все меры пре­до­сто­рож­но­сти.

(IX, 24) Меня в одно и то же вре­мя, кото­ро­го было очень мало, бес­по­ко­и­ли очень важ­ные обсто­я­тель­ства. Уже бли­зок был срок коми­ций, во вре­мя кото­рых мне пред­сто­я­ло сра­жать­ся про­тив огром­ных денег; неда­лек был и суд; ему так­же угро­жа­ли и сици­лий­ские кор­зи­ны. Опа­се­ния за исход выбо­ров в коми­ци­ях не дава­ли мне спо­кой­но зани­мать­ся тем, что име­ло отно­ше­ние к суду; а суд не поз­во­лял мне все­це­ло посвя­тить себя соис­ка­нию; нако­нец, гро­зить раздат­чи­кам не было смыс­ла, так как они — я видел это — пони­ма­ли, что я буду свя­зан этим судом по рукам и по ногам. (25) Имен­но в это вре­мя я вдруг узнаю, что сици­лий­цы были при­гла­ше­ны Гор­тен­си­ем к нему на дом, но дер­жа­ли себя вполне неза­ви­си­мо и, пони­мая зачем их зовут, не пошли к нему. Тем вре­ме­нем нача­лись выбо­ры в коми­ци­ях, в кото­рых Веррес, как и в дру­гих коми­ци­ях это­го года, счи­тал себя пол­ным хозя­и­ном. Этот вели­кий муж, вме­сте со сво­им любез­ным и подат­ли­вым сын­ком, стал бегать от три­бы к три­бе, созы­вать всех при­я­те­лей сво­его отца, то есть раздат­чи­ков денег, и посто­ян­но встре­чать­ся с ними. Когда это было заме­че­но и пра­виль­но поня­то, рим­ский народ при­ло­жил все свои уси­лия к тому, чтобы чело­век, чьи богат­ства не смог­ли отвра­тить меня от вер­но­сти дол­гу, при помо­щи денег не лишил меня воз­мож­но­сти быть избран­ным на почет­ную долж­ность.

(26) Осво­бо­див­шись от боль­шой заботы, свя­зан­ной с соис­ка­ни­ем, я, уже не отвле­кае­мый ничем, вполне спо­кой­но напра­вил все свои уси­лия и помыс­лы на веде­ние дела в суде. Я обна­ру­жил, судьи, что мои про­тив­ни­ки соста­ви­ли себе сле­дую­щий план дей­ст­вий: вся­че­ски­ми спо­со­ба­ми доби­вать­ся, чтобы дело слу­ша­лось под пред­седа­тель­ст­вом пре­то­ра Мар­ка Метел­ла. Это пред­став­ля­ло вот какие пре­иму­ще­ства: во-пер­вых, Марк Метелл, конеч­но, ока­жет­ся вер­ней­шим дру­гом; во-вто­рых, Гор­тен­сий будет кон­су­лом и не толь­ко он, но и Квинт Метелл, а он тоже в боль­шой друж­бе с Верре­сом; про­шу вас обра­тить на это вни­ма­ние, ведь он дал ему такое пер­вое дока­за­тель­ство сво­его рас­по­ло­же­ния к нему, слов­но уже рас­пла­тил­ся с ним за исход голо­со­ва­ния пер­вой цен­ту­рии²⁰.

(27) Мог­ли ли вы поду­мать, что я ста­ну мол­чать о таком важ­ном обсто­я­тель­стве? Что в мину­ту такой огром­ной опас­но­сти, гро­зя­щей и государ­ству и мое­му име­ни, я ста­ну думать о чем-либо ином, кро­ме сво­его дол­га и досто­ин­ства? При­гла­ша­ет сици­лий­цев к себе дру­гой избран­ный кон­сул²¹; кое-кто из них при­хо­дит, так как Луций Метелл — пре­тор в Сици­лии. Квинт Метелл гово­рит им сле­дую­щее: сам он — кон­сул, один брат его управ­ля­ет про­вин­ци­ей Сици­ли­ей, дру­гой будет пред­седа­тель­ст­во­вать в суде по делам о вымо­га­тель­стве; все пред­у­смот­ре­но, чтобы Верре­су ничто не мог­ло повредить.

(X, 28) Ска­жи на милость, Метелл, что же это такое, как не изде­ва­тель­ство над зна­че­ни­ем суда? Свиде­те­лей, осо­бен­но и в первую оче­редь сици­лий­цев, роб­ких и угне­тен­ных людей, запу­ги­вать не толь­ко сво­им лич­ным вли­я­ни­ем, но и сво­ей кон­суль­ской долж­но­стью и вла­стью дво­их пре­то­ров! Мож­но себе пред­ста­вить, что́ сде­лал бы ты для неви­нов­но­го чело­ве­ка или для роди­ча, раз ты ради вели­чай­ше­го него­дяя и чело­ве­ка, совер­шен­но чужо­го тебе, изме­ня­ешь сво­е­му дол­гу и досто­ин­ству и допус­ка­ешь, чтобы тем, кто тебя не зна­ет, утвер­жде­ния Верре­са каза­лись прав­дой! (29) Ведь он, как гово­ри­ли, заяв­лял, что ты избран в кон­су­лы не по воле рока, как дру­гие чле­ны ваше­го рода²², а бла­го­да­ря его ста­ра­ни­ям. Итак, оба кон­су­ла и пред­седа­тель суда — те люди, кото­рые ему угод­ны. «Мы, — гово­рит он, — не толь­ко изба­вим­ся от чело­ве­ка, черес­чур тща­тель­но про­из­во­дя­ще­го след­ст­вие и слиш­ком при­слу­ши­ваю­ще­го­ся к мне­нию наро­да, — от Мания Глаб­ри­о­на; нам и еще кое-что будет на руку. Сре­ди судей есть Марк Цесо­ний, кол­ле­га наше­го обви­ни­те­ля²³, чело­век испы­тан­ный и иску­шен­ный в судо­про­из­вод­стве; нам совсем не выгод­но, чтобы он вхо­дил в тот совет судей, кото­рый мы вся­че­ски поста­ра­ем­ся под­ку­пить, так как в про­шлом он, вхо­дя в состав суда, где пред­седа­тель­ст­во­вал Юний, не толь­ко был удру­чен пре­сло­ву­тым позор­ным слу­ча­ем в суде, но даже сам раз­об­ла­чил его²⁴; после январ­ских календ он судьей уже не будет. (30) Квинт Ман­лий и Квинт Кор­ни­фи­ций, двое стро­жай­ших и непод­куп­ней­ших судей, тоже не будут судья­ми, так как они тогда будут народ­ны­ми три­бу­на­ми; Пуб­лий Суль­пи­ций, суро­вый и непод­куп­ный судья, в декабрь­ские ноны при­ни­ма­ет новую долж­ность²⁵; Марк Кре­пе­рей, в стро­го­сти вос­пи­тан­ный в суро­вой всад­ни­че­ской семье, Луций Кас­сий, так­же про­ис­хо­дя­щий из семьи с самы­ми стро­ги­ми взгляда­ми как на все вооб­ще, так и на пра­во­судие, Гней Тре­мел­лий, необы­чай­но чест­ный и доб­ро­со­вест­ный чело­век, все эти люди ста­ро­го зака­ла, все трое избра­ны в воен­ные три­бу­ны²⁶; после январ­ских календ все они уже не будут судья­ми. Кто-нибудь заме­нит по жре­бию и Мар­ка Метел­ла, так как он будет пред­седа­тель­ст­во­вать имен­но в этом посто­ян­ном суде. Таким обра­зом, после январ­ских календ, когда сме­нит­ся пре­тор и весь совет судей, мы вво­лю и всласть посме­ем­ся и над страш­ны­ми угро­за­ми обви­ни­те­ля, и над нетер­пе­ли­вым ожи­да­ни­ем наро­да».

(31) Сего­дня — секс­тиль­ские ноны. Вы ста­ли соби­рать­ся в вось­мом часу; этот день уже не идет в счет. Оста­ет­ся десять дней до игр, кото­рые, соглас­но сво­е­му обе­ту, наме­рен устро­ить Гней Пом­пей; на эти игры уйдет пят­на­дцать дней. Таким обра­зом, наши про­тив­ни­ки рас­счи­ты­ва­ют отве­чать на то, что будет ска­за­но мной, толь­ко дней через сорок. Затем им, по их сло­вам, раз­ны­ми отго­вор­ка­ми и улов­ка­ми будет лег­ко добить­ся отсроч­ки суда до игр Победы; за ними тут же сле­ду­ют Пле­бей­ские игры²⁷, после кото­рых либо совсем не оста­нет­ся дней для суда, либо если и оста­нет­ся, то очень мало. Таким обра­зом, после того как обви­не­ние поте­ря­ет свою силу и све­жесть, дело посту­пит к пре­то­ру Мар­ку Метел­лу еще неразо­бран­ным. Что каса­ет­ся его, то я, если бы не дове­рял его чест­но­сти, не оста­вил бы его в соста­ве суда. (32) Но при нынеш­них обсто­я­тель­ствах я, пожа­луй, пред­по­чел бы, чтобы он при раз­бо­ре это­го дела был одним из судей, а не пре­то­ром и рас­по­ря­жал­ся толь­ко сво­ей соб­ст­вен­ной таб­лич­кой, при­не­ся при­ся­гу, а не таб­лич­ка­ми дру­гих людей, не при­не­ся ее²⁸.

(XI) Теперь я спра­ши­ваю вас, судьи, что же мне сле­ду­ет, по ваше­му мне­нию, делать. Вы, конеч­но, мыс­лен­но дади­те мне совет, после­до­вать кото­ро­му я и сам счи­таю нуж­ным. Если я для про­из­не­се­ния речи вос­поль­зу­юсь вре­ме­нем, пре­до­став­лен­ным мне по зако­ну, то я пожну пло­ды сво­их трудов, ста­ра­ний и усер­дия и пока­жу этой обви­ни­тель­ной речью, что никто нико­гда, с неза­па­мят­ных вре­мен, не являл­ся в суд более под­готов­лен­ным, чем я, более бди­тель­ным, с более чет­ко постро­ен­ной речью. Но боюсь, как бы под заве­сой похвал, кото­рые я стя­жаю сво­им усер­ди­ем, обви­ня­е­мый не выскольз­нул из моих рук. Что же мне делать? По мое­му мне­нию, ничто не может быть яснее и оче­вид­нее. (33) Награ­ду в виде похвал, кото­рую я мог бы снис­кать непре­ры­ваю­щей­ся речью²⁹, мы отло­жим до дру­го­го вре­ме­ни; теперь я буду обви­нять Верре­са на осно­ва­нии запи­сей, свиде­тель­ских пока­за­ний, пись­мен­ных дока­за­тельств, полу­чен­ных мной от част­ных лиц и город­ских общин, и их офи­ци­аль­ных заяв­ле­ний. Мне при­дет­ся иметь дело с одним тобой, Гор­тен­сий! Буду гово­рить пря­мо. Если бы я думал, что ты при слу­ша­нии это­го дела ста­нешь высту­пать про­тив меня, как обыч­но, — про­из­но­ся защи­ти­тель­ную речь и опро­вер­гая обви­не­ния по отдель­ным ста­тьям, то и я затра­тил бы все свои уси­лия, состав­ляя обви­ни­тель­ную речь и изла­гая обви­не­ние, ста­тью за ста­тьей. Но теперь, коль ско­ро ты решил сра­жать­ся со мной ковар­но, не столь­ко сле­дуя сво­е­му лич­но­му вку­су, сколь­ко счи­та­ясь с опас­ным поло­же­ни­ем под­суди­мо­го и его делом, то необ­хо­ди­мо и мне про­ти­во­по­ста­вить тво­е­му обра­зу дей­ст­вий тот или иной свой план. (34) Ты решил, что нач­нешь отве­чать мне по окон­ча­нии тех и дру­гих игр; я же — про­из­ве­сти ком­пе­ре­н­ди­на­цию³⁰ еще до пер­вых игр. Таким обра­зом, будет вид­но, что твой образ дей­ст­вий — хит­рая улов­ка, а мое реше­ние вызва­но необ­хо­ди­мо­стью.

(XII) Выше я заме­тил, что мне при­дет­ся иметь дело с тобой. Объ­яс­нюсь подроб­нее. Когда я, по прось­бе сици­лий­цев, взял­ся за это дело и счел лест­ным и почет­ным для себя, что мою чест­ность и доб­ро­со­вест­ность хотят исполь­зо­вать те люди, кото­рые уже узна­ли мое бес­ко­ры­стие и воз­держ­ность, тогда я, взяв­шись за этот труд, поста­вил себе одно­вре­мен­но так­же и более важ­ную зада­чу; когда она будет выпол­не­на мной, рим­ский народ пой­мет всю мою пре­дан­ность государ­ству. (35) Ибо я счи­тал бы ниже сво­его досто­ин­ства при­ла­гать так мно­го труда и усер­дия для того толь­ко, чтобы к суду при­влечь Верре­са, уже осуж­ден­но­го все­об­щим при­го­во­ром, если бы твое нестер­пи­мое вла­сто­лю­бие и та при­страст­ность, какую ты на про­тя­же­нии послед­них лет про­яв­лял в суде при раз­бо­ре неко­то­рых дел, не дали себя знать и в совер­шен­но без­на­деж­ном деле это­го чело­ве­ка. Но теперь, коль ско­ро ты так упо­ен этим гос­под­ст­вом и сво­ей цар­ской вла­стью в судах³¹, коль ско­ро есть люди, кото­рым их раз­нуздан­ность и дур­ная сла­ва не кажут­ся ни позор­ны­ми, ни тягост­ны­ми, кото­рые, слов­но нароч­но, поступ­ка­ми сво­и­ми ста­ра­ют­ся навлечь на себя нена­висть и недо­воль­ство рим­ско­го наро­да, я откры­то заяв­ляю, что взял на себя, быть может, тяже­лое и опас­ное, но вполне достой­ное меня бре­мя, и, чтобы нести его, я напря­гу все силы, свой­ст­вен­ные мое­му воз­рас­ту и настой­чи­во­сти. (36) Так как все сосло­вие сена­то­ров стра­да­ет из-за бес­чест­но­сти и дер­зо­сти неболь­шо­го чис­ла людей, так как уси­ли­ва­ют­ся наре­ка­ния на суды, то я объ­яв­ляю этим людям, что буду непри­ми­ри­мым их обви­ни­те­лем и пол­ным нена­ви­сти, настой­чи­вым, жесто­ким про­тив­ни­ком. Вот что я беру на себя, вот к чему стрем­люсь; вот как буду дей­ст­во­вать, всту­пив в долж­ность эди­ла; вот о чем буду гово­рить с того места, на кото­ром мне пове­лел сто­ять рим­ский народ, чтобы я, начи­ная с январ­ских календ, обра­щал­ся к нему по делам государ­ства и докла­ды­вал о бес­чест­ных людях³². Это и будут те игры, кото­рые я как эдил устрою для рим­ско­го наро­да; они будут более бле­стя­щи­ми и более вели­ко­леп­ны­ми; обе­щаю это. Напо­ми­наю, пред­у­преж­даю, объ­яв­ляю зара­нее: кто при­вык либо вно­сить день­ги на счет, либо при­ни­мать их на хра­не­ние, либо полу­чать их сам, либо сулить их дру­го­му, либо быть хра­ни­те­лем денег или посред­ни­ком по под­ку­пу суда и кто в дан­ном слу­чае про­явил либо свое могу­ще­ство, либо свое бес­стыд­ство, пусть тот, при этом суде, ни делом, ни помыс­ла­ми сво­и­ми не участ­ву­ет в этом нече­сти­вом пре­ступ­ле­нии.

(XIII, 37) Итак, кон­су­лом тогда будет Гор­тен­сий, обле­чен­ный выс­шим импе­ри­ем и вла­стью³³, а я — эди­лом, то есть немно­гим выше, чем част­ное лицо; и все дело, кото­рое я обя­зу­юсь вести, тако­во, оно так близ­ко серд­цу рим­ско­го наро­да и доро­го ему, что в нем, в срав­не­нии со мной, сам кон­сул — если толь­ко это воз­мож­но — ока­жет­ся зна­ча­щим еще мень­ше, чем част­ное лицо.

Обо всем том, что в тече­ние деся­ти лет, после того как суды были пере­да­ны сена­ту³⁴, пре­ступ­но и позор­но совер­ша­лось при раз­бо­ре дел в судах, я не толь­ко упо­мя­ну, но и подроб­но сооб­щу, при­во­дя досто­вер­ные фак­ты. (38) От меня рим­ский народ узна­ет, поче­му в то вре­мя, когда суди­ло всад­ни­че­ское сосло­вие, — почти в тече­ние пяти­де­ся­ти лет под­ряд³⁵ — ни один рим­ский всад­ник, судьи, не навлек на себя даже малей­ше­го подо­зре­ния в том, что взял день­ги за выне­се­ние им при­го­во­ра; поче­му, после того как суды были пере­да­ны сосло­вию сена­то­ров, а рим­ский народ был лишен вла­сти над каж­дым из вас³⁶, Квинт Кали­дий, будучи осуж­ден, ска­зал, что пре­то­рия непри­лич­но осудить, не полу­чив за это хотя бы 3000000 сестер­ци­ев³⁷; поче­му в быт­ность Квин­та Гор­тен­сия пре­то­ром, когда сена­тор Пуб­лий Сеп­ти­мий был осуж­ден за вымо­га­тель­ство, под­ле­жав­шая взыс­ка­нию сум­ма была опре­де­ле­на с уче­том тех денег, кото­рые Сеп­ти­мий взял за выне­се­ние при­го­во­ра³⁸; (39) поче­му в слу­чае с сена­то­ром Гаем Герен­ни­ем, в слу­чае с сена­то­ром Гаем Попи­ли­ем³⁹, кото­рые оба были осуж­де­ны за каз­но­крад­ство, в слу­чае с Мар­ком Ати­ли­ем, осуж­ден­ным за оскорб­ле­ние вели­че­ства рим­ско­го наро­да⁴⁰, было дока­за­но, что они ранее взя­ли день­ги за выне­се­ние при­го­во­ра; поче­му нашлись сена­то­ры, голо­со­вав­шие про­тив обви­ня­е­мо­го и осудив­шие его без рас­смот­ре­ния его дела, когда Гай Веррес, в быт­ность свою город­ским пре­то­ром, про­из­во­дил жере­бьев­ку; поче­му нашел­ся сена­тор, кото­рый, будучи судьей, при слу­ша­нии одно­го и того же дела взял день­ги и с обви­ня­е­мо­го, чтобы рас­пре­де­лить их меж­ду судья­ми, и с обви­ни­те­ля за то, чтобы осудить обви­ня­е­мо­го⁴¹. (40) Где най­ти сло­ва, чтобы опла­кать паде­ние нра­вов, позор и несча­стье все­го сосло­вия, если в нашем государ­стве в то вре­мя, когда сена­то­ры заседа­ли в судах, дело дошло до того, что таб­лич­ки судей, при­нес­ших при­ся­гу, были покры­ты вос­ком раз­но­го цве­та? Все это я обя­зу­юсь рас­смот­реть подроб­но и стро­го.

(XIV) Что же, по ваше­му мне­нию, буду испы­ты­вать я, заме­тив, что и в этом судеб­ном деле подоб­ным же обра­зом сколь­ко-нибудь оскорб­ле­но и пору­га­но пра­во­судие? Осо­бен­но, когда я мог бы дока­зать на осно­ва­нии слов мно­гих свиде­те­лей, что Гай Веррес не раз гово­рил в Сици­лии в при­сут­ст­вии мно­гих людей, что за ним сто­ит вли­я­тель­ный чело­век, пола­га­ясь на кото­ро­го, он может гра­бить про­вин­цию, а день­ги он соби­ра­ет не для одно­го себя; что он сле­дую­щим обра­зом рас­пре­де­лил дохо­ды сво­ей трех­лет­ней пре­ту­ры в Сици­лии: он будет очень дово­лен, если дохо­ды пер­во­го года ему удаст­ся обра­тить в свою поль­зу; дохо­ды вто­ро­го года он пере­даст сво­им покро­ви­те­лям и защит­ни­кам; дохо­ды третье­го года, само­го выгод­но­го и суля­ще­го наи­боль­шие бары­ши, он пол­но­стью сохра­нит для судей. (41) Ввиду это­го мне при­хо­дит на ум ска­зать то, о чем я недав­но гово­рил в при­сут­ст­вии Мания Глаб­ри­о­на при отво­де судей и из-за чего, как я понял, рим­ский народ силь­но встре­во­жил­ся: по мое­му мне­нию, чуже­зем­ные наро­ды, пожа­луй, при­шлют послов к рим­ско­му наро­ду про­сить его об отмене зако­на о вымо­га­тель­стве и суда по этим делам; ибо если тако­го суда не будет, то каж­дый намест­ник будет брать себе лишь столь­ко, сколь­ко, по его мне­нию, будет доста­точ­но для него само­го и для его детей; но теперь, при нали­чии таких судов, каж­дый заби­ра­ет столь­ко, чтобы хва­ти­ло ему само­му, его покро­ви­те­лям, его заступ­ни­кам, пре­то­ру и судьям; это­му, разу­ме­ет­ся, и кон­ца нет; по сло­вам чуже­зем­ных наро­дов, они еще могут удо­вле­тво­рить алч­ность само­го алч­но­го чело­ве­ка, но опла­тить победу тяж­ко винов­но­го они не в состо­я­нии.

(42) О, досто­па­мят­ные суды! Какую гром­кую сла­ву стя­жа­ло наше сосло­вие!⁴² Поду­мать толь­ко! Союз­ни­ки хотят отме­ны суда за вымо­га­тель­ство, учреж­ден­но­го наши­ми пред­ка­ми имен­но ради союз­ни­ков! Раз­ве Веррес питал бы какую-либо надеж­ду на бла­го­при­ят­ный исход суда, если бы у него не сло­жи­лось дур­но­го мне­ния о вас? Поэто­му Веррес дол­жен быть вам нена­ви­стен еще более, чем рим­ско­му наро­ду, если это воз­мож­но, так как счи­та­ет вас рав­ны­ми себе по алч­но­сти, спо­соб­но­сти к зло­де­я­ни­ям и клят­во­пре­ступ­ле­нию.

(XV, 43) Во имя бес­смерт­ных богов, судьи! Про­яви­те в этом слу­чае забот­ли­вость и пред­у­смот­ри­тель­ность. Пре­до­сте­ре­гаю и пред­у­преж­даю вас: я твер­до убеж­ден в том, что воз­мож­ность изба­вить все сосло­вие от нена­ви­сти, враж­ды, позо­ра и бес­сла­вия вам дана свы­ше. В судах нет более ни стро­го­сти, ни доб­ро­со­вест­но­сти; мож­но даже ска­зать, что и самих судов нет. Поэто­му рим­ский народ и отно­сит­ся к нам с пре­не­бре­же­ни­ем, с пре­зре­ни­ем; на нас лежит пят­но тяж­ко­го и дав­не­го бес­сла­вия. (44) Ведь имен­но по этой при­чине рим­ский народ так наста­и­вал на вос­ста­нов­ле­нии вла­сти три­бу­нов. Выстав­ляя это тре­бо­ва­ние, он, каза­лось, на сло­вах тре­бо­вал вос­ста­нов­ле­ния три­бу­на­та, на деле же — вос­ста­нов­ле­ния пра­во­судия. И это хоро­шо понял Квинт Катул⁴³, муд­рей­ший и широ­ко извест­ный чело­век; когда Гней Пом­пей, храб­рей­ший и про­слав­лен­ный муж, внес пред­ло­же­ние о вос­ста­нов­ле­нии вла­сти народ­ных три­бу­нов⁴⁴ и Кату­ла спро­си­ли о его мне­нии, он с само­го нача­ла с глу­бо­кой уве­рен­но­стью ска­зал: отцы-сена­то­ры роня­ют и позо­рят пра­во­судие; если бы они, выно­ся при­го­во­ры, захо­те­ли счи­тать­ся с мне­ни­ем рим­ско­го наро­да, то народ не тре­бо­вал бы вос­ста­нов­ле­ния вла­сти три­бу­нов так насто­я­тель­но. (45) Нако­нец, когда сам Гней Пом­пей как избран­ный кон­сул впер­вые высту­пил с речью на народ­ной сход­ке вне город­ской чер­ты⁴⁵ и когда он — чего, по-види­мо­му, с нетер­пе­ни­ем ожи­да­ли — дал понять, что наме­рен вос­ста­но­вить власть народ­ных три­бу­нов, то его сло­ва вызва­ли в тол­пе пере­шеп­ты­ва­ние и одоб­ри­тель­ные воз­гла­сы. Но когда он ска­зал на этой сход­ке, что ограб­ле­ны и разо­ре­ны про­вин­ции, а судеб­ные при­го­во­ры выно­сят­ся позор­ные и гнус­ные, что он наме­рен обра­тить на это свое осо­бое вни­ма­ние и при­нять меры для устра­не­ния это­го зла, тогда рим­ский народ дей­ст­ви­тель­но выра­зил свою волю уже не пере­шеп­ты­ва­ни­ем, а гром­ки­ми кри­ка­ми.

(XVI, 46) Но теперь все люди сто­ят насто­ро­же и следят, как каж­дый из нас отно­сит­ся к сво­им обя­зан­но­стям и соблюда­ет зако­ны. Он видит, что до сего вре­ме­ни, после изда­ния зако­нов о три­бу­нах, осуж­ден толь­ко один сена­тор и при­том чело­век мало­со­сто­я­тель­ный. Хотя они и не пори­ца­ют это­го, но и хва­лить им осо­бен­но нече­го; ибо вовсе не заслу­га быть бес­ко­рыст­ным там, где тебя никто не может, да и не пыта­ет­ся под­ку­пить.

(47) В этом судеб­ном деле вы выне­се­те при­го­вор обви­ня­е­мо­му, а рим­ский народ — вам. На при­ме­ре это­го чело­ве­ка будет уста­нов­ле­но, может ли — если судья­ми явля­ют­ся сена­то­ры — быть осуж­ден чело­век явно пре­ступ­ный и при­том очень бога­тый. Ведь обви­ня­е­мый — такой чело­век, за кото­рым не чис­лит­ся ниче­го, кро­ме вели­чай­ших пре­ступ­ле­ний, при­чем состо­я­ние у него огром­ное; поэто­му если он будет оправ­дан, то это вызо­вет толь­ко одно, самое позор­ное для вас подо­зре­ние; ни вли­я­ние, ни род­ст­вен­ные свя­зи, ни какие-либо его бла­го­вид­ные поступ­ки, кото­рые он, быть может, совер­шил в иных усло­ви­ях, ни незна­чи­тель­ность како­го-либо его отдель­но­го про­ма­ха не пока­жут­ся доста­точ­но вес­ким дово­дом для оправ­да­ния его столь мно­гих и столь тяж­ких пре­ступ­ле­ний. (48) Нако­нец, я так пове­ду дело, судьи, пред­став­лю такие фак­ты, столь извест­ные, столь хоро­шо засвиде­тель­ст­во­ван­ные, столь важ­ные, столь оче­вид­ные, что никто не попы­та­ет­ся, пустив в ход свое вли­я­ние, доби­вать­ся от вас оправ­да­ния Верре­са. Впро­чем, у меня есть вер­ный путь и план, чтобы раз­об­ла­чить и про­следить все подоб­ные попыт­ки той сто­ро­ны. Я пове­ду дело так, что все их замыс­лы не толь­ко дой­дут до ушей все­го наро­да; нет, рим­ский народ даже увидит их воочию. (49) В вашей вла­сти уни­что­жить и смыть позор и бес­сла­вие, вот уже столь­ко лет лежа­щие на этом сосло­вии. Всем извест­но, что со вре­ме­ни учреж­де­ния нынеш­них судов не было еще ни одно­го сове­та судей столь бли­ста­тель­но­го, столь достой­но­го. Если и он в чем-либо погре­шит, все люди решат, что уже не в этом сосло­вии сле­ду­ет искать дру­гих, более под­хо­дя­щих судей, так как это невоз­мож­но, но что к выне­се­нию судеб­ных при­го­во­ров надо вооб­ще при­влечь дру­гое сосло­вие.

(XVII, 50) Поэто­му, судьи, я преж­де все­го про­шу бес­смерт­ных богов о том, на что я, мне кажет­ся, могу наде­ять­ся: чтобы при слу­ша­нии это­го дела не нашлось ни одно­го бес­чест­но­го чело­ве­ка, кро­ме раз­ве тако­го, чья бес­чест­ность извест­на уже дав­но; но если в даль­ней­шем таких ока­жет­ся несколь­ко, то я заве­ряю вас, судьи, заве­ряю рим­ский народ: с жиз­нью сво­ей, кля­нусь Гер­ку­ле­сом, рас­ста­нусь я ско­рее, чем мне при пре­сле­до­ва­нии их за их бес­чест­ные поступ­ки изме­нят силы и упор­ство.

(51) Но то зло, за кото­рое я, не оста­нав­ли­ва­ясь ни перед труда­ми, ни перед опас­но­стя­ми, ни перед враж­деб­ным отно­ше­ни­ем к себе, обя­зу­юсь стро­го пре­сле­до­вать в слу­чае, если оно ока­жет­ся нали­цо, ты, Маний Глаб­ри­он, авто­ри­те­том сво­им, муд­ро­стью и бди­тель­но­стью можешь пред­от­вра­тить. Возь­ми на себя защи­ту пра­во­судия, защи­ту стро­го­сти, непод­куп­но­сти, чест­но­сти, вер­но­сти дол­гу; возь­ми на себя защи­ту сена­та, чтобы он, заслу­жив одоб­ре­ние в этом судеб­ном деле, стя­жал похва­лы и бла­го­склон­ность рим­ско­го наро­да. Поду­май, какое место ты зани­ма­ешь, что дол­жен ты дать рим­ско­му наро­ду, чем обя­зан ты пред­кам; вспом­ни о вне­сен­ном тво­им отцом Аци­ли­е­вом законе, на осно­ва­нии кото­ро­го рим­ский народ в делах о вымо­га­тель­стве выно­сил без­упреч­ные при­го­во­ры при посред­стве стро­жай­ших судей. (52) Перед тво­и­ми гла­за­ми при­ме­ры вели­ких государ­ст­вен­ных людей, не поз­во­ля­ю­щие тебе забы­вать о сла­ве тво­е­го рода, днем и ночью напо­ми­наю­щие тебе, что у тебя были храб­рей­ший отец, муд­рей­ший дед, силь­ный духом тесть. Поэто­му если ты, уна­сле­до­вав силу и муже­ство сво­его отца Глаб­ри­о­на, будешь давать отпор наг­лей­шим людям, если ты, с пред­у­смот­ри­тель­но­стью сво­его деда Сце­во­лы⁴⁶, суме­ешь пред­от­вра­тить коз­ни, направ­лен­ные про­тив тво­е­го доб­ро­го име­ни и про­тив этих судей, если ты, с непо­ко­ле­би­мо­стью сво­его тестя Скав­ра⁴⁷, будешь про­ти­вить­ся всем попыт­кам заста­вить тебя выне­сти неспра­вед­ли­вый, необ­ду­ман­ный и необос­но­ван­ный при­го­вор, то рим­ский народ пой­мет, что, когда пре­тор непод­ку­пен и без­уко­риз­нен­но честен, когда совет судей состо­ит из достой­ных людей, богат­ства винов­но­го под­суди­мо­го ско­рее уси­ли­ли подо­зре­ние в его пре­ступ­но­сти, чем спо­соб­ст­во­ва­ли его оправ­да­нию.

(XVIII, 53) Я твер­до решил не допус­кать, чтобы во вре­мя раз­бо­ра это­го дела сме­ни­лись пре­тор и совет судей. Я не потерп­лю, чтобы дело затя­ну­ли до той поры, когда сици­лий­цев, кото­рых до сего вре­ме­ни все еще не вызы­ва­ли в суд рабы избран­ных кон­су­лов⁴⁸, — их, вопре­ки обы­чаю, при­гла­ша­ли прий­ти всех сра­зу — мог­ли бы вызвать лик­то­ры кон­су­лов, уже при­сту­пив­ших к сво­им долж­ност­ным обя­зан­но­стям. Я не допу­щу, чтобы эти несчаст­ные люди, в про­шлом союз­ни­ки и дру­зья рим­ско­го наро­да, а ныне его рабы и про­си­те­ли, в силу кон­суль­ско­го импе­рия не толь­ко поте­ря­ли свои пра­ва, но даже были лише­ны воз­мож­но­сти опла­ки­вать поте­рю сво­их прав. (54) Я, конеч­но, не допу­щу, чтобы, после того как я про­из­не­су речь, мне ста­ли отве­чать толь­ко через сорок дней, когда после столь про­дол­жи­тель­но­го пере­ры­ва моя обви­ни­тель­ная речь, конеч­но, будет забы­та. Я не согла­шусь, чтобы при­го­вор выно­си­ли тогда, когда это мно­же­ство людей Ита­лии, собрав­ших­ся ото­всюду одно­вре­мен­но по слу­чаю коми­ций, игр и цен­за⁴⁹, покинет Рим. В этом судеб­ном деле и награ­да в виде похвал, и угро­за осуж­де­ния, по мое­му мне­нию, долж­ны выпасть на вашу долю; труды и тре­во­ги — на мою; зна­ком­ство с суще­ст­вом само­го дела и память о том, что будет ска­за­но каж­дым из нас, — на долю всех. (55) При­сту­пая сра­зу к допро­су свиде­те­лей, я не вво­жу ника­ко­го нов­ше­ства; так и до меня посту­па­ли люди, ныне пер­вые сре­ди наших сограж­дан. Ново­введе­ние с моей сто­ро­ны вы, судьи, може­те усмот­реть в поряд­ке допро­са свиде­те­лей, кото­рый мне поз­во­лит предъ­явить обви­не­ние в целом; как толь­ко я под­креп­лю ста­тьи обви­не­ния вопро­са­ми, дока­за­тель­ства­ми и объ­яс­не­ни­я­ми, я ста­ну допра­ши­вать свиде­те­лей по каж­дой ста­тье обви­не­ния, так что вся раз­ни­ца меж­ду обще­при­ня­тым и этим новым спо­со­бом обви­не­ния будет состо­ять толь­ко в том, что при пер­вом свиде­те­лей пред­став­ля­ют после того, как уже ска­за­но все, я же буду пред­став­лять свиде­те­лей по каж­дой отдель­ной ста­тье обви­не­ния — с тем, чтобы мои про­тив­ни­ки име­ли такую же воз­мож­ность допра­ши­вать свиде­те­лей, при­во­дить свои дово­ды и высту­пать с реча­ми. Если кто-нибудь поже­ла­ет выслу­шать непре­ры­ваю­щу­ю­ся обви­ни­тель­ную речь цели­ком, то он услы­шит ее во вре­мя вто­ро­го раз­бо­ра дела. Теперь же надо понять, что я дей­ст­вую так (с целью отра­зить сво­ей пред­у­смот­ри­тель­но­стью ковар­ные замыс­лы сво­их про­тив­ни­ков) по необ­хо­ди­мо­сти.

(56) Итак, вот в какой фор­ме обви­не­ние предъ­яв­ля­ет­ся при пер­вом слу­ша­нии дела: я утвер­ждаю, что Гай Веррес в сво­ей раз­нуздан­но­сти и жесто­ко­сти совер­шил мно­го пре­ступ­ле­ний по отно­ше­нию к рим­ским граж­да­нам и союз­ни­кам, мно­го нече­сти­вых поступ­ков по отно­ше­нию к богам и людям и, кро­ме того, про­ти­во­за­кон­но стя­жал в Сици­лии 40000000 сестер­ци­ев. Я дока­жу вам это с пол­ной ясно­стью на осно­ва­нии свиде­тель­ских пока­за­ний, на осно­ва­нии книг част­ных лиц и офи­ци­аль­ных отче­тов, и вы долж­ны буде­те сами при­знать, что — даже если бы в моем рас­по­ря­же­нии и было доста­точ­но вре­ме­ни и сво­бод­ных дней, чтобы гово­рить, не огра­ни­чи­вая себя, — в длин­ной речи все же ника­кой надоб­но­сти не было. Я закон­чил.