Правила ораторского искусства

Книга X

I. [1] Выше­упо­мя­ну­тые пра­ви­ла, необ­хо­ди­мые, прав­да, для зна­ком­ства с тео­ри­ей пред­ме­та, не могут еще сде­лать истин­ным ора­то­ром, если нет в сво­ем роде проч­но­го навы­ка, ἕξις’а гре­ков. В таких слу­ча­ях, насколь­ко мне извест­но, часто спра­ши­ва­ют, при­об­ре­та­ет­ся ли он путем сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ний, или путем чте­ния и про­из­не­се­ния речей.

Если бы мы мог­ли быть удо­вле­тво­ре­ны одним из видов этих упраж­не­ний, мы долж­ны были бы оста­но­вить­ся на нем более подроб­но; [2] но все они свя­за­ны меж­ду собою так тес­но, состав­ля­ют такое целое, что, оста­вив без вни­ма­ния одно, напрас­но ста­нем работать над осталь­ны­ми. Крас­но­ре­чие нико­гда не будет иметь ни энер­гии, ни мощи, если мы не ста­нем чер­пать силы в сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ни­ях, как погиб­нут и наши труды, точ­но корабль без штур­ма­на, раз у нас не най­дет­ся образ­ца для чте­ния. Затем, чело­век, хотя бы и знаю­щий, что́ гово­рить и уме­ю­щий облечь свою мысль в над­ле­жа­щую фор­му, но лишен­ный спо­соб­но­сти гово­рить на вся­кий слу­чай, не гото­вый к это­му, станет играть роль сто­ро­жа мерт­во­го капи­та­ла.

[3] Тем не менее самое необ­хо­ди­мое не все­гда игра­ет выдаю­щу­ю­ся роль в деле вос­пи­та­ния буду­ще­го ора­то­ра. Бес­спор­но, про­фес­сия ора­то­ра осно­ва­на глав­ным обра­зом на крас­но­ре­чии; он дол­жен упраж­нять­ся пре­иму­ще­ст­вен­но в нем, — отсюда оче­вид­но полу­чи­ло свое нача­ло ора­тор­ское искус­ство — вто­рое место зани­ма­ет под­ра­жа­ние образ­цам и третье — уси­лен­ное упраж­не­ние в пись­ме. [4] Дой­ти до выс­шей сту­пе­ни мож­но толь­ко сни­зу; но, если дело подви­га­ет­ся впе­ред, глав­ное преж­де начи­на­ет терять вся­кое зна­че­ние. Я одна­ко гово­рю здесь не о систе­ме вос­пи­та­ния буду­ще­го ора­то­ра, — об этом я гово­рил доволь­но подроб­но или, по край­ней мере, на сколь­ко был в силах — я хочу дать пра­ви­ла, с помо­щью каких упраж­не­ний сле­ду­ет гото­вить к само­му состя­за­нию — атле­та, уже про­де­лав­ше­го все номе­ра, пока­зан­ные его учи­те­лем. Моя цель — дать тому, кто выучил­ся нахо­дить под­хо­дя­щие выра­же­ния и груп­пи­ро­вать их, ука­за­ния, каким обра­зом в состо­я­нии он все­го луч­ше, все­го лег­че при­ме­нить к делу то, что́ усво­ил.

[5] Тогда может ли быть еще сомне­ние, что ему необ­хо­ди­мо запа­стись сво­его рода туго наби­тым кошель­ком и поль­зо­вать­ся им в слу­чае надоб­но­сти? — [6] Я имею в виду бога­тый выбор выра­же­ний и слов. Но и эти выра­же­ния долж­ны быть отдель­ны­ми для каж­до­го пред­ме­та и общи­ми лишь для немно­гих, сло­ва — отдель­ны­ми для вся­ко­го пред­ме­та. Если бы для каж­дой вещи было свое сло­во, хло­пот было бы, конеч­но, мень­ше, — все они тот­час при­хо­ди­ли бы на ум при одном взгляде на пред­мет; меж­ду тем одни из них удач­нее, эффект­нее, силь­нее или зву­чат луч­ше дру­гих. Поэто­му всех их сле­ду­ет не толь­ко знать, но и иметь под рукой или даже, если мож­но выра­зить­ся, перед гла­за­ми, чтобы, руко­во­дясь сво­им вку­сом, буду­щий ора­тор лег­ко выби­рал луч­шие из них. [7] Я, по край­ней мере, знаю лиц, кото­рые име­ют при­выч­ку учить наизусть сино­ни­мы, чтобы лег­че выби­рать из мас­сы их какой-нибудь и, употре­бив один, брать, во избе­жа­ние повто­ре­ния, дру­гой сино­ним, если повто­ре­ние необ­хо­ди­мо сде­лать через корот­кий про­ме­жу­ток. При­ем, во-пер­вых, дет­ский и скуч­ный, во-вто­рых, мало полез­ный, — наби­рать лишь кучу слов, с целью взять без раз­бо­ра пер­вое попав­ше­е­ся. [8] Напро­тив, нам сле­ду­ет поль­зо­вать­ся бога­тым выбо­ром слов уме­ло, так как мы долж­ны иметь перед гла­за­ми не рыноч­ную бол­тов­ню, а насто­я­щее крас­но­ре­чие, послед­не­го же мы дости­га­ем путем чте­ния или слу­ша­ния луч­ших образ­цов. Тогда мы научим­ся не толь­ко назы­вать, но и назы­вать все­го удач­нее каж­дый из пред­ме­тов.

[9] В речи могут употреб­лять­ся почти все сло­ва, за исклю­че­ни­ем немно­гих, непри­лич­ных. Если ямбо­гра­фов и писа­те­лей древ­ней комедии часто хва­ли­ли и за них, нам, пре­сле­дуя свои зада­чи, все-таки необ­хо­ди­мо быть осто­рож­ны­ми.

Все сло­ва, за исклю­че­ни­ем тех, о кото­рых я гово­рил выше, вполне хоро­ши везде, — ино­гда при­хо­дит­ся при­бе­гать и к сло­вам про­сто­на­род­ным и вуль­гар­ным; кажу­щи­е­ся гру­бы­ми, в тща­тель­но отде­лан­ных частях, ока­зы­ва­ют­ся удач­ны­ми, если они умест­ны.

[10] Знать и пони­мать не толь­ко их зна­че­ние, но грам­ма­ти­че­ские их фор­мы и коли­че­ст­вен­ные раз­ме­ры, чтобы употреб­лять затем исклю­чи­тель­но на сво­ем месте, мы можем толь­ко путем усид­чи­во­го чте­ния и слу­ша­ния, так как вся­кое сло­во мы, преж­де все­го, слы­шим. Вот поче­му груд­ные дети, выкорм­лен­ные по при­ка­за­нию неко­то­рых царей, в уеди­не­нии, немы­ми кор­ми­ли­ца­ми, изда­ва­ли, рас­ска­зы­ва­ют, какие-то зву­ки, но гово­рить не мог­ли.

[11] Есть, впро­чем, мно­го и таких слов, кото­рые озна­ча­ют одно и то же, так что их мож­но без­раз­лич­но употреб­лять для обо­зна­че­ния поня­тий; напр. en­sis и gla­dius. В свою оче­редь, дру­гие, обо­зна­чая, в тес­ном смыс­ле извест­ную вещь, τρο­πικῶς ста­но­вят­ся сино­ни­ма­ми; напр. fer­rum и muc­ro. [12] Далее, посред­ст­вом катахре­са, мы назы­ваем si­ca­rii всех, кто совер­шил убий­ство каким бы то ни было ору­жи­ем. Затем, неко­то­рые поня­тия мы обо­зна­ча­ем пери­фра­сти­че­ски; напр., pres­si co­pia lac­tis. С дру­гой сто­ро­ны, очень часто мы выра­жа­ем одно и то же, лишь пере­ме­няя выра­же­ния; напр. scio зна­чит non ig­no­ro, или non me fu­git, non me prae­te­rit, quis nes­cit? или ne­mi­ni du­bium est. [13] Вос­поль­зу­ем­ся для этой пере­ме­ны бли­жай­ши­ми по смыс­лу выра­же­ни­я­ми; напр., in­tel­le­go, sen­tio и vi­deo часто зна­чат одно и то же — scio. Чте­ние даст нам огром­ное коли­че­ство выра­же­ний подоб­но­го рода и научит, как употреб­лять их не без раз­бо­ра, но осмот­ри­тель­но. [14] Смысл их не все­гда оди­на­ков; непра­виль­но гово­рить, напр., об умст­вен­ном пред­став­ле­нии — vi­deo, как о зре­нии — in­tel­le­go; вме­сто muc­ro нель­зя ска­зать gla­dius, но gla­dius вовсе не зна­чит muc­ro.

[15] Если этим путем нам мож­но будет добыть бога­тый выбор слов, все-таки читать само­му или слу­шать пре­ние сле­ду­ет не толь­ко ради зна­ком­ства со сло­ва­ми: лишь толь­ко уче­ник начи­на­ет ока­зы­вать успе­хи и в состо­я­нии пони­мать при­ме­ры без указ­ки, подви­гать­ся впе­ред уже без посто­рон­ней помо­щи, во всем, что́ мы учим, более дей­ст­ви­тель­ны при­ме­ры, неже­ли тео­ре­ти­че­ские пра­ви­ла, — ора­тор может пока­зать на прак­ти­ке то, на что учи­тель толь­ко ука­зы­ва­ет.

[16] В неко­то­рых слу­ча­ях одна­ко боль­ше поль­зы в слу­ша­нии, в дру­гих — в чте­нии. Ора­тор дей­ст­ву­ет на нас сво­им соб­ст­вен­ным вооду­шев­ле­ни­ем, воз­буж­да­ет не толь­ко опи­са­ни­ем, абри­сом пред­ме­та, но и самым пред­ме­том. Все в нем живет и дви­жет­ся; мы слу­ша­ем что-то новое, как бы зарож­даю­ще­е­ся, и слу­ша­ем с удо­воль­ст­ви­ем, соеди­нен­ным с бес­по­кой­ст­вом. Мы боим­ся не толь­ко за исход про­цес­са, но и лич­но за ора­то­ра. [17] Затем, голос, изящ­ная, кра­си­вая жести­ку­ля­ция, в тех местах, где она необ­хо­ди­ма, далее декла­ма­ция, — едва ли не самое важ­ное в речи, вооб­ще, все дей­ст­ву­ет оди­на­ко­во поучи­тель­но.

Читая, мы судим вер­нее, слу­шая же, часто отда­ем­ся на волю соб­ст­вен­ной сим­па­тии или одоб­ри­тель­ных кри­ков дру­гих. [18] Стыд­но рас­хо­дить­ся с ними во взглядах; сво­его рода мол­ча­ли­вая скром­ность не поз­во­ля­ет нам верить боль­ше себе, а меж­ду тем боль­шин­ству нра­вит­ся ино­гда дур­ное, в свою оче­редь, кли­ка хва­лит даже то, что не нра­вит­ся нико­му. [19] Быва­ет обрат­но, что неве­же­ст­вен­ная пуб­ли­ка отка­зы­ва­ет в заслу­жен­ном одоб­ре­нии даже пре­крас­ной речи. Чте­ние — сво­бод­но в суж­де­ни­ях; оно не летит так быст­ро, как речь, напро­тив, мож­но часто повто­рять отдель­ную фра­зу, если ты ее не пони­ма­ешь или хочешь запом­нить. Сове­тую повто­рять про­чи­тан­ное, вду­мы­ва­ясь в каж­дое сло­во. Пищу нам сле­ду­ет есть пере­же­ван­ною, почти в виде каши­цы, чтобы ее лег­ко пере­ва­ри­вал желудок; так и про­чи­тан­ное надо запо­ми­нать не в сыром, если мож­но выра­зить­ся, виде, а в раз­же­ван­ном, путем мно­го­крат­ных повто­ре­ний, как бы раз­мяг­чен­ном, с целью взять потом себе за обра­зец.

[20] Дол­гое вре­мя мы долж­ны читать исклю­чи­тель­но луч­ших авто­ров, таких, кото­рые все­го менее спо­соб­ны обма­нуть ока­зы­вае­мое им дове­рие, читать вни­ма­тель­но и даже с такою тща­тель­но­стью, как если бы ты сам писал кни­гу, раз­би­рать все сочи­не­ние не толь­ко по частям, а после про­чте­ния кни­ги сле­ду­ет при­нять­ся за нее сно­ва, в осо­бен­но­сти за речи, кра­соты кото­рых неред­ко скры­ва­ют пред­на­ме­рен­но. [21] Ора­тор часто при­готов­ля­ет­ся, при­тво­ря­ет­ся, ста­вит ловуш­ки и гово­рит в пер­вой части речи то, что долж­но про­из­ве­сти свое дей­ст­вие лишь в кон­це. Вот поче­му, пока мы не зна­ем, для чего это ска­за­но, оно кажет­ся нам неумест­ным; поэто­му, узнав все, нам сле­ду­ет про­честь речь еще раз.

[22] Необык­но­вен­но полез­но одна­ко быть зна­ко­мым с подроб­но­стя­ми про­цес­са, если про­из­не­сен­ные в нем речи в руках у нас, и, по воз­мож­но­сти, ста­рать­ся про­честь речи обе­их сто­рон; напр. ответ­ные речи Демо­сфе­на и Эсхи­на, Сер­вия Суль­пи­ция и Мес­са­лы, — из кото­рых один гово­рил в защи­ту Авфидии, дру­гой обви­нял ее, — далее, Пол­ли­о­на и Кас­сия, по обви­не­нию Аспре­на­та, и мас­су дру­гих. [23] Если даже неко­то­рые из них не оди­на­ко­во­го досто­ин­ства, все-таки сле­ду­ет иметь их в руках для зна­ком­ства с про­цес­сом, напр. ответ­ные речи Цице­ро­ну — Тубе­ро­на, обви­няв­ше­го Лига­рия, или речи Гор­тен­сия в защи­ту Верре­са. Будет не бес­по­лез­но знать так­же, как кто гово­рил на одну и ту же тему.

О доме Цице­ро­на гово­рил, меж­ду про­чим, Кали­дий, как речь в защи­ту Мило­на напи­сал, для упраж­не­ния, Брут — Кор­не­лий Цельс напрас­но дума­ет, что она была про­из­не­се­на, — затем, Пол­ли­он и Мес­са­ла защи­ща­ли одних и тех же лиц. Когда я был маль­чи­ком, широ­кою извест­но­стью поль­зо­ва­лись речи Доми­ция Афра, Кри­спа Пас­си­е­на и Деци­ма Лэлия, в защи­ту Волу­зе­на Кату­ла.

[24] При­сту­пая к чте­нию, необ­хо­ди­мо одна­ко быть сво­бод­ным от пред­убеж­де­ния, что каж­дое сло­во вели­ко­го писа­те­ля носит на себе печать совер­шен­ства, — и они под­час теря­ют поч­ву под нога­ми, и они выби­ва­ют­ся из сил, и они отда­ют­ся капри­зам сво­его талан­та, не все­гда энер­гич­ны, ино­гда уста­ют. Цице­ро­ну кажет­ся, что спит под­час Демо­сфен, а Гора­цию — даже сам Гомер. [25] Прав­да, они гении, но они же и люди. Слу­ча­ет­ся, так­же что те, кто счи­та­ют зако­ном для ора­то­ра все, что нахо­дят в вели­ких писа­те­лях, — под­ра­жа­ют их ошиб­кам — что лег­че — и выс­шую сте­пень сход­ства с вели­ки­ми людь­ми счи­та­ют в том, что разде­ля­ют их недо­стат­ки. [26] Но судить о вели­ких людях сле­ду­ет скром­но и осто­рож­но, чтобы — как это быва­ет с очень мно­ги­ми — не отне­стись стро­го к тому, чего не пони­ма­ешь, и, если нель­зя не оши­бить­ся в том или ином отно­ше­нии, желаю, чтобы чита­те­лю ско­рей понра­ви­лось в их про­из­веде­ни­ях все, неже­ли не понра­ви­лось мно­гое…

[27] По сло­вам Тео­ф­ра­с­та, чте­ние поэтов весь­ма полез­но для буду­ще­го ора­то­ра. Мно­гие разде­ля­ют этот взгляд и вполне осно­ва­тель­но. У поэтов мож­но заим­ст­во­вать полет мыс­ли, воз­вы­шен­ный тон, вся­ко­го рода силь­ные аффек­ты, удач­ную обри­сов­ку харак­те­ров. При­ят­ное чув­ство, достав­ля­е­мое чте­ни­ем их, может дей­ст­во­вать осве­жаю­щим обра­зом, в осо­бен­но­сти на тех, кого утом­ля­ет еже­днев­ная прак­ти­ка, как юри­ста по про­фес­сии. На этом осно­ва­нии Цице­рон счи­та­ет чте­ние подоб­но­го рода — отды­хом.

[28] Тем не менее необ­хо­ди­мо пом­нить, что ора­тор не дол­жен сле­по под­ра­жать поэтам; напр., в сво­бод­ном выбо­ре слов или воль­но­сти кон­струк­ции. Поэ­зи­ей мож­но толь­ко любо­вать­ся изда­ли. Кро­ме того, что един­ст­вен­ная ее цель — наслаж­де­ние, при­чем цели этой она ста­ра­ет­ся достичь не толь­ко неве­ро­ят­ны­ми, но и пря­мо чудо­вищ­ны­ми вымыс­ла­ми, изви­не­ни­ем ей слу­жит еще одно обсто­я­тель­ство: [29] заклю­чен­ная в тес­ные рам­ки опре­де­лен­но­го сти­хотвор­но­го раз­ме­ра, она не все­гда в состо­я­нии употреб­лять соот­вет­ст­ву­ю­щие выра­же­ния. Ей при­хо­дит­ся схо­дить с пря­мой доро­ги и про­би­рать­ся, чтобы дой­ти до извест­но­го выра­же­ния, сто­ро­ной; она долж­на не толь­ко менять отдель­ные сло­ва, но и удли­нять, сокра­щать, пере­став­лять или делить; нам, меж­ду тем, сле­ду­ет сто­ять воору­жен­ны­ми в строю, рас­суж­дать о пред­ме­тах в выс­шей сте­пе­ни серь­ез­ных и стре­мить­ся к победе. [30] Я не хотел бы, чтобы наше ору­жие было покры­то гря­зью и ржав­чи­ной, нет, оно долж­но иметь блеск и наво­дить им страх, как, напр., желе­зо, блеск кото­ро­го пуга­ет одно­вре­мен­но ум и зре­ние, но не блеск золота или сереб­ра, не име­ю­щий с вой­ной ниче­го обще­го и ско­рей опас­ный, неже­ли полез­ный его соб­ст­вен­ни­ку.

[31] Ора­тор может нахо­дить сво­его рода бога­тую и при­ят­ную пищу и в чте­нии исто­рии; толь­ко, читая ее, сле­ду­ет пом­нить, что ора­то­ру долж­но осте­ре­гать­ся под­ра­жать боль­шин­ству того что слу­жит к чести исто­ри­ка. Меж­ду исто­ри­ей и поэ­зи­ей суще­ст­ву­ет очень тес­ная связь, — пер­вая из них сво­его рода неот­де­лан­ное сти­хотво­ре­ние; она пишет­ся для рас­ска­за, не для дока­за­тельств; все про­из­веде­ние име­ет целью не совре­мен­ни­ков — рас­ска­зы­ва­ет не о дея­тель­но­сти юри­ста, — она долж­на слу­жить памят­ни­ком в потом­стве, при­об­ре­тая имя авто­ру, вслед­ст­вие чего путем арха­из­мов и более сво­бод­ным употреб­ле­ни­ем фигур он ста­ра­ет­ся отнять у сво­его рас­ска­за скуч­ный харак­тер. [32] Вот поче­му, как я заме­тил выше, мы не долж­ны гонять­ся за про­слав­лен­ной крат­ко­стью Сал­лю­стия, недо­ся­гае­мо пре­крас­ной в гла­зах людей вни­ма­тель­ных и высо­ко­об­ра­зо­ван­ных, но непо­нят­ной в гла­зах судей, заня­тых раз­лич­но­го рода мыс­ля­ми или — еще чаще — необ­ра­зо­ван­ных, как, в свою оче­редь пора­жаю­щее богат­ство язы­ка Ливия не удо­вле­тво­рит того, кто ищет прав­ды, а не кра­соты сло­га. [33] На этом осно­ва­нии М. Тул­лий Цице­рон не видит поль­зы для ора­то­ра даже в чте­нии Фукидида и Ксе­но­фон­та, хотя, по его выра­же­нию, пер­вый зву­чит как бое­вая тру­ба, уста­ми же вто­ро­го гово­ри­ли музы. Нам, впро­чем, мож­но ино­гда при­бе­гать, в отступ­ле­ни­ях, к цве­ти­сто­му сти­лю исто­ри­ка; но мы не долж­ны забы­вать, что в реши­тель­ный момент нам нуж­ны будут не муску­лы атле­та, а рука сол­да­та, и что извест­ное пест­рое пла­тье, кото­рое, по рас­ска­зам совре­мен­ни­ков, носил Демет­рий Фалер­ский, пло­хо гар­мо­ни­ру­ет с пыль­ным фору­мом.

[34] Из чте­ния исто­ри­ков мож­но сде­лать и дру­гое употреб­ле­ние и даже самое важ­ное, — что одна­ко не име­ет отно­ше­ния к дан­но­му месту — ора­то­ру без­услов­но необ­хо­ди­мо быть зна­ко­мым с собы­ти­я­ми и при­ме­ра­ми, чтобы брать эти при­ме­ры не исклю­чи­тель­но от тяжу­щих­ся сто­рон, но заим­ст­во­вать пре­иму­ще­ст­вен­но из древ­ней исто­рии, с кото­рой сле­ду­ет быть хоро­шо зна­ко­мым. Они про­из­во­дят тем боль­шее впе­чат­ле­ние, что толь­ко они и сво­бод­ны от упре­ка в сим­па­ти­ях или анти­па­ти­ях.

[35] Но, если нам при­хо­дит­ся заим­ст­во­вать мно­гое путем чте­ния фило­со­фов, виной тому сами ора­то­ры. По край­ней мере, они посту­пи­лись в поль­зу пер­вых сво­и­ми бла­го­род­ней­ши­ми зада­ча­ми. Вопро­са­ми о сущ­но­сти спра­вед­ли­во­го, чест­но­го, полез­но­го и про­ти­во­по­лож­ных им поня­тий и, глав­ным обра­зом, рели­ги­оз­ны­ми вопро­са­ми, зани­ма­ют­ся и с увле­че­ни­ем спо­рят при этом — фило­со­фы. В осо­бен­но­сти могут ока­зать поль­зу буду­ще­му ора­то­ру сво­ею диа­лек­ти­кой и сво­ей систе­мой вопро­сов — сокра­ти­ки. [36] Но здесь оди­на­ко­во необ­хо­ди­мо посту­пать осмот­ри­тель­но. Мы, прав­да, рас­суж­да­ем об одном и том же, тем не менее долж­но знать, что есть раз­ни­ца меж­ду речью на суде и раз­го­во­ром фило­соф­ско­го харак­те­ра, фору­мом и ауди­то­ри­ей, как меж­ду тео­ри­ей и про­цес­сом.

[37] Выра­жая свое мне­ние о гро­мад­ной поль­зе чте­ния, я жду, что мно­гие потре­бу­ют от меня, чтобы я в сво­ем сочи­не­нии кос­нул­ся и того вопро­са, каких авто­ров сле­ду­ет читать и какие осо­бен­но­сти в каж­дом из них. Но пере­чис­лять по поряд­ку всех их было бы бес­ко­неч­ным трудом. [38] Если в сво­ем «Бру­те» М. Тул­лий Цице­рон гово­рит на несколь­ких тыся­чах строк толь­ко о рим­ских ора­то­рах, обхо­дя мол­ча­ни­ем всех сво­их совре­мен­ни­ков, лиц, жив­ших с ним вме­сте, кро­ме Цеза­ря и Мар­цел­ла, — где же был бы конец, если б я взду­мал вклю­чить сюда и их, и жив­ших поз­же, в том чис­ле всех гре­ков и фило­со­фов? [39] Итак, все­го луч­ше быть крат­ким, по при­ме­ру Ливия. В пись­ме к сыну он сове­ту­ет читать спер­ва Демо­сфе­на и Цице­ро­на, затем дру­гих, сооб­раз­но с тем, на сколь­ко, в отдель­но­сти, у них есть общее с Демо­сфе­ном и Цице­ро­ном.

[40] Лич­но я не могу одна­ко не выска­зать в корот­ких сло­вах и сво­его мне­ния. Мне кажет­ся, из обще­го чис­ла дошед­ших до нас древ­них писа­те­лей мож­но най­ти лишь немно­гих или, вер­ней, не встре­тить ни одно­го, кото­рый не мог бы при­не­сти хоть сколь­ко-нибудь поль­зы при усло­вии разум­но­го поль­зо­ва­ния им, если уже сам Цице­рон при­зна­ет­ся, что очень мно­го обя­зан гени­аль­ным, при сво­ей безыс­кус­ст­вен­но­сти, древ­ней­шим писа­те­лям. [41] Несколь­ко ина­че думаю я о новых, — мож­но ли най­ти сре­ди них таких глуп­цов, кото­рые не рас­счи­ты­ва­ли бы, хоть с очень сла­бой надеж­дой на успех, оста­вить после себя память в потом­стве? Но если бы даже такие и нашлись, они тот­час же, с пер­вых строк изоб­ли­чи­ли бы себя. Мы немед­лен­но швыр­нем их в сто­ро­ну, преж­де чем потра­тим мас­су вре­ме­ни для даль­ней­ше­го зна­ком­ства с ними. [42] Не все одна­ко, име­ю­щее отно­ше­ние к той или дру­гой части зна­ния, может слу­жить к выра­бот­ке сло­га, о кото­рой мы гово­рим.

Но, преж­де чем гово­рить о каж­дом писа­те­ле порознь, счи­та­ем необ­хо­ди­мым сде­лать общее заме­ча­ние, ска­зать несколь­ко слов о раз­ни­це вку­сов. [43] По мне­нию одних, читать надо исклю­чи­тель­но древ­них авто­ров, — толь­ко одни они обла­да­ют непод­дель­ным крас­но­ре­чи­ем и силой истин­но­го муж­чи­ны. В свою оче­редь, дру­гие вос­тор­га­ют­ся сла­ща­ва­тым, цве­ти­стым сти­лем новей­ших авто­ров, где все направ­ле­но к угож­де­нию вку­сам неве­же­ст­вен­ной тол­пы. [44] Далее, из тех, кто жела­ет идти, в изу­че­нии крас­но­ре­чия, пря­мым путем, часть счи­та­ет здо­ро­вым, насто­я­щим атти­циз­мом лишь язык сжа­тый, про­стой и ничем почти не отли­чаю­щий­ся от обык­но­вен­ной речи; дру­гая скло­ня­ет­ся на сто­ро­ну более тор­же­ст­вен­но­го сло­га, живо­го и пол­но­го вооду­шев­ле­ния. Но есть не мало люби­те­лей и ров­но­го, выло­щен­но­го и спо­кой­но­го сти­ля. Об этой раз­ни­це я буду гово­рить подроб­нее тогда, когда мне при­дет­ся рас­суж­дать о сло­ге вооб­ще, теперь же зай­мусь, не вда­ва­ясь в тон­ко­сти, вопро­сом каких авто­ров могут с поль­зою читать лица, желаю­щие при­об­ре­сти навык в крас­но­ре­чии.

[45] Я наме­рен оста­но­вить­ся в сво­ем выбо­ре на немно­гих авто­рах, как на самых выдаю­щих­ся. Вни­ма­тель­ный чита­тель в состо­я­нии лег­ко судить и о тех, кто под­хо­дит к ним все­го бли­же, чтобы нико­му не жало­вать­ся на меня, если я, быть может, про­пу­стил любим­цев того или дру­го­го: при­зна­юсь, читать сле­ду­ет боль­шее коли­че­ство, в срав­не­нии с теми, кото­рых я назы­ваю. Но теперь я наме­рен гово­рить уже о раз­лич­ных родах чте­ния, без­услов­но необ­хо­ди­мо­го, по мое­му мне­нию, лицу, избрав­ше­му себе про­фес­сию ора­то­ра.

[46] Итак, если Арат счи­та­ет нуж­ным начи­нать «с Юпи­те­ра», мы, нам кажет­ся, долж­ны начать с Гоме­ра. Как реки и источ­ни­ки, — выра­жа­ясь его соб­ст­вен­ны­ми сло­ва­ми — берут свое нача­ло в Оке­ане; так и он слу­жит для нас образ­цом и источ­ни­ком крас­но­ре­чия вся­ко­го рода. Он недо­ся­га­ем, гово­рит ли тор­же­ст­вен­ным тоном о серь­ез­ных пред­ме­тах или безыс­кус­ст­вен­ным — о мело­чах. В одно вре­мя он и изыс­кан, и прост, шут­лив и серь­е­зен, пора­жа­ет мно­го­сло­ви­ем, как и крат­ко­стью, обла­дая досто­ин­ства­ми не толь­ко пер­во­класс­но­го поэта, но и ора­то­ра. [47] Если б даже я и не ска­зал ни сло­ва о том, как он хва­лит, сове­ту­ет или уте­ша­ет, раз­ве не встре­ча­ют­ся все тон­ко­сти диа­лек­ти­ки, име­ю­щие место в про­цес­сах или народ­ных собра­ни­ях, в девя­той, напр., кни­ге, где рас­ска­зы­ва­ет­ся о посоль­стве к Ахил­лею, в пер­вой, где опи­сан спор пред­во­ди­те­лей, или во вто­рой, где поэт выра­жа­ет свои взгляды? [48] Что же каса­ет­ся аффек­тов, най­дет­ся ли такой невеж­да, кото­рый не сознал­ся бы, что наш автор вла­де­ет спо­соб­но­стью дей­ст­во­вать на душу или успо­ко­и­тель­но, или воз­буж­даю­щим обра­зом? Ну, а раз­ве он немно­ги­ми стро­ка­ми сво­их при­сту­пов к обе­им его поэ­мам не толь­ко не дал образ­ца для вступ­ле­ний, но и не сде­лал его пра­ви­лом? Обра­ща­ясь к боги­ням, счи­таю­щим­ся покро­ви­тель­ни­ца­ми поэтов, он рас­по­ла­га­ет слу­ша­те­ля в свою поль­зу; рисуя перед ним вели­ча­вые кар­ти­ны, дер­жит его в напря­жен­ном состо­я­нии, схва­ты­вая немно­ги­ми сло­ва­ми глав­ную мысль, — объ­яс­ня­ет ему все. [49] Мог ли бы кто рас­ска­зать коро­че о смер­ти Патрок­ла или нагляд­нее опи­сать сра­же­ние куре­тов с этоль­ца­ми? Что же каса­ет­ся срав­не­ний, пре­уве­ли­че­ний, при­ме­ров, эпи­зо­дов, дока­за­тельств, дово­дов и раз­лич­но­го рода фор­мул утвер­жде­ния или отри­ца­ния, их так мно­го, что сами авто­ры сочи­не­ний по рето­ри­ке заим­ст­во­ва­ли у наше­го поэта мас­су при­ме­ров подоб­но­го рода. [50] Может ли, нако­нец, какой-либо эпи­лог срав­нить­ся с прось­бой При­а­ма, обра­щен­ной к Ахил­лею? А что ска­зать об отдель­ных сло­вах, мыс­лях, фигу­рах или кон­струк­ции цело­го про­из­веде­ния? — Раз­ве оно не пере­хо­дит гра­ни­цы чело­ве­че­ско­го гения? Нужен вели­кий ум, кото­рый мог бы если не под­ра­жать ему, — это немыс­ли­мо — то вооб­ще, пони­мать его. [51] Он, без сомне­ния, оста­вил поза­ди себя всех и в крас­но­ре­чии вся­ко­го рода, в осо­бен­но­сти эпи­ков, что́ понят­но само собой, пото­му что все­го удач­нее мож­но срав­ни­вать похо­жее.

[52] Геси­од ред­ко быва­ет тор­же­ст­вен­ным. Боль­шую часть сво­их стра­ниц он напол­ня­ет име­на­ми; тем не менее его сен­тен­ции дидак­ти­че­ско­го харак­те­ра могут быть полез­ны­ми; его сле­ду­ет похва­лить за лег­кость сло­га и ком­по­зи­цию. Ему при­над­ле­жит паль­ма пер­вен­ства в крас­но­ре­чии сред­не­го рода.

[53] В Анти­ма­хе, напро­тив, надо похва­лить силу, серь­ез­ный тон и спо­соб выра­же­ния, не име­ю­щий ниче­го обще­го с про­за­и­че­скою речью. Хотя почти все уче­ные кри­ти­ки отво­дят ему вто­рое место после Гоме­ра, в нем все-таки нет ни пафо­са, ни ком­по­зи­ции, вооб­ще, тон­кой отдел­ки, а это дока­зы­ва­ет ясно, какая огром­ная раз­ни­ца меж­ду сло­ва­ми «вто­рой» и «рав­ный»…

Про Пани­а­сида гово­рят, что он как бы соеди­ня­ет в себе обо­их послед­них поэтов, не рав­ня­ясь тем не менее досто­ин­ства­ми ни с одним из них: он сто­ит выше одно­го выбо­ром сво­их сюже­тов, дру­го­го — ком­по­зи­ци­ей.

[54] Апол­ло­ний не вошел в спи­сок, состав­лен­ный уче­ны­ми кри­ти­ка­ми, — Ари­старх и Ари­сто­фан исклю­чи­ли из сво­ей таб­ли­цы всех сво­их совре­мен­ни­ков. Одна­ко ж мы име­ем от него про­из­веде­ние, заслу­жи­ваю­щее вни­ма­ния, хоть и напи­сан­ное доволь­но одно­об­раз­но «сред­ним» сти­лем.

[55] У Ара­та изло­же­ние лише­но живо­сти; в нем нет ни раз­но­об­ра­зия, ни огня, нет живых, гово­ря­щих лиц. Он, впро­чем, удо­вле­тво­ря­ет зада­че, кото­рую счи­тал посиль­ной для себя.

Тео­крит инте­ре­сен в сво­ем роде; но его муза зани­ма­ет­ся исклю­чи­тель­но дерев­ней и пас­ту­ше­ской жиз­нью и бежит не толь­ко фору­мов, но и самих горо­дов.

[56] Ото­всюду я как буд­то слы­шу голо­са, назы­ваю­щие мас­су имен поэтов. Неуже­ли, спра­ши­ва­ют меня, Гер­ку­лес не нашел в лице Писанд­ра талант­ли­во­го пев­ца сво­их подви­гов?… А раз­ве Макр и Вер­ги­лий не осно­ва­тель­но под­ра­жа­ли Никан­д­ру?… Зна­чит, мы про­пу­стим Евфо­ри­о­на?… А ведь если бы Вер­ги­лий не ценил его, он, навер­ное, не упо­ми­нал бы, в сво­их «Буко­ли­ках», о «сти­хотво­ре­ни­ях, напи­сан­ных хал­кид­ским поэтом»… Ну, а Гора­ций напрас­но отво­дит Тирт­эю пер­вое место после Гоме­ра?…

[57] Никто, конеч­но, не зна­ком с ними так поверх­ност­но, что не возь­мет, по край­ней мере, на вре­мя, из биб­лио­те­ки руко­пи­си их про­из­веде­ний и не поме­стит в чис­ло сво­их книг. Одна­ко же я знаю, о ком не гово­рю, и не думаю отри­цать вся­кое их зна­че­ние в лите­ра­ту­ре, — все они, как я заме­тил выше, в том или в дру­гом отно­ше­нии полез­ны. [58] Но мы вер­нем­ся к ним, когда окон­ча­тель­но под­кре­пим свои силы, как это мы зача­стую дела­ем за бога­тым сто­лом: мы сыты изыс­кан­ны­ми блюда­ми, тем не менее нам при­ят­ны и про­стые куша­нья, имен­но бла­го­да­ря раз­но­об­ра­зию.

Теперь мы можем взять в руки эле­гию, луч­шим пред­ста­ви­те­лем кото­рой счи­та­ет­ся Кал­ли­мах; вто­рое место зани­ма­ет, по мне­нию боль­шин­ства, Филет. [59] Но пока мы долж­ны ста­рать­ся при­об­ре­сти проч­ный навык, о кото­ром я гово­рил выше, нам сле­ду­ет занять­ся чте­ни­ем исклю­чи­тель­но луч­ших авто­ров и раз­ви­вать ум и учить­ся сло­гу не коли­че­ст­вом про­чи­тан­ных книг, а ско­рее их каче­ст­вом. Так из трех ямбо­гра­фов, вошед­ших в ката­лог Ари­стар­ха, в отно­ше­нии ἔξις’а осо­бен­но поле­зен будет Архи­лох. [60] Язык его заме­ча­тель­но энер­ги­чен, мысль силь­на и бле­стя­ща при сво­ей крат­ко­сти; в нем очень мно­го кро­ви и нер­вов; но, если он ино­гда усту­па­ет поэтам сво­его направ­ле­ния, по мне­нию его кри­ти­ков, виною тому не его талант, а выбор им сво­его сюже­та.

[61] Из девя­ти лири­ков самое пер­вое место зани­ма­ет Пин­дар, как по вели­че­ст­вен­но­му поле­ту мыс­ли, сен­тен­ци­ям, фигу­рам, пора­жаю­щим богат­ст­вом содер­жа­ния и фор­мы, так и по бур­но­му точ­но река, чуд­но­му язы­ку, вслед­ст­вие чего Гора­ций вполне заслу­жен­но счи­та­ет его поло­жи­тель­но непо­д­ра­жае­мым.

[62] О круп­ном талан­те Сте­си­хо­ра гово­рят его про­из­веде­ния, — он вос­пе­ва­ет самые вели­кие из войн и извест­ней­ших вождей; лира его с успе­хом раз­ра­ба­ты­ва­ет и эпи­че­ские сюже­ты: сво­их геро­ев он застав­ля­ет дей­ст­во­вать и гово­рить сооб­раз­но их поло­же­нию. Если б он дер­жал­ся меры, он, оче­вид­но, мог бы зани­мать бли­жай­шее место после Гоме­ра; но он высту­па­ет из бере­гов, он навод­ня­ет. За это он, конеч­но, заслу­жи­ва­ет пори­ца­ния, одна­ко его сле­ду­ет упрек­нуть раз­ве в силе его талан­та…

[63] Если Алк­эю дают в руки «золо­той смы­чок», ему дают его спра­вед­ли­во; бла­го­да­ря направ­ле­нию его поэ­зии, в одном отно­ше­нии, — он враг тиран­нии и, в то же вре­мя, мно­го спо­соб­ст­ву­ет укреп­ле­нию нрав­ст­вен­но­го чув­ства. Стих его кра­ток и наряден; силь­ный его язык носит на себе очень густую рето­ри­че­скую окрас­ку; но он может и шутить, спус­ка­ясь в область эро­ти­че­ской поэ­зии, хотя ему по пле­чу темы более серь­ез­ные.

[64] Симо­нид, в общем, слаб; но его мож­но реко­мен­до­вать за его мет­кий и отча­сти при­ят­ный язык. Одна­ко глав­ное его досто­ин­ство состо­ит в том, что он воз­буж­да­ет чув­ство состра­да­ния, поэто­му неко­то­рые ста­вят его в этом отно­ше­нии выше всех писа­те­лей его направ­ле­ния.

[65] Древ­няя комедия почти одна хра­нит в себе изящ­ную чистоту атти­че­ско­го диа­лек­та, соеди­нен­ную с эффект­ной бес­це­ре­мон­но­стью выра­же­ний. Осме­и­вать урод­ли­вое нрав­ст­вен­но — ее глав­ная зада­ча, хотя у ней без­дна талан­та и в дру­гом отно­ше­нии, — она тор­же­ст­вен­на, изящ­на и при­ят­на. Не могу ука­зать на что дру­гое более близ­кое к ора­тор­ско­му искус­ству или более при­год­ное для вос­пи­та­ния буду­ще­го ора­то­ра, после Гоме­ра, конеч­но, кото­ро­го все­гда сле­ду­ет исклю­чать из срав­не­ния, как и его Ахил­лея. [66] Коми­ков очень мно­го; но глав­ное место зани­ма­ют Ари­сто­фан, Евпо­лид и Кра­тин.

Твор­цом тра­гедии был Эсхил, тор­же­ст­вен­ный, серь­ез­ный и высо­ко­пар­ный, часто до смеш­но­го, но, в боль­шин­стве слу­ча­ев, гру­бый и не изящ­ный. Вот поче­му афи­няне дали позд­ней­шим поэтам пра­во исправ­лять его пье­сы и высту­пать с ними на пуб­лич­ных состя­за­ни­ях, бла­го­да­ря чему мно­гие из них полу­чи­ли приз.

[67] Гораздо боль­шую извест­ность, как тра­ги­ки, при­об­ре­ли Софокл и Еври­пид. До сих пор еще часто спо­рят, кому из них отда­вать паль­му пер­вен­ства в поэ­зии, тем более, что в отно­ше­нии язы­ка они шли каж­дый сво­ею доро­гой. Разу­ме­ет­ся, я остав­ляю этот вопрос откры­тым, так как он не име­ет ника­ко­го отно­ше­ния к нашей теме. Нель­зя одна­ко не сознать­ся, что для гото­вя­ще­го­ся высту­пить пуб­лич­но Еври­пид при­не­сет несрав­нен­но боль­ше поль­зы. [68] И язы­ком — что, впро­чем, счи­та­ют в нем недо­стат­ком те, в чьих гла­зах кажут­ся более воз­вы­шен­ны­ми серь­ез­ность, вели­чие и самый стих Софок­ла, — он бли­же к ора­тор­ско­му сти­лю; затем, у него мно­го сен­тен­ций, при­чем он рас­суж­да­ет почти как фило­со­фы в отно­ше­нии того, что он заим­ст­во­вал от них. Что же каса­ет­ся вопро­сов и отве­тов дей­ст­ву­ю­щих лиц его пьес, его мож­но срав­нить с любым из выдаю­щих­ся ора­то­ров фору­ма. Он бес­по­до­бен в опи­са­нии какой угод­но стра­сти, но в осо­бен­но­сти непо­д­ра­жа­ем он в воз­буж­де­нии чув­ства состра­да­ния.

[69] Он нашел себе в лице Менанд­ра вос­тор­жен­но­го поклон­ни­ка — о чем послед­ний не раз заяв­ля­ет лич­но — и под­ра­жа­те­ля, хотя и в дру­гом направ­ле­нии. Если мы ста­нем вни­ма­тель­но читать Менанд­ра, он, по мое­му убеж­де­нию, в состо­я­нии дать нам все, чего мы тре­бу­ем, — с такою пол­нотой нари­со­вал он кар­ти­ну чело­ве­че­ской жиз­ни, так уме­ет вла­деть язы­ком, что зна­ет назвать сво­им име­нем вся­кую вещь, вся­кий харак­тер, вся­кое душев­ное дви­же­ние. [70] Не совсем не пра­вы лица, счи­таю­щие Менанд­ра авто­ром речей, при­пи­сы­вае­мых Хари­сию. Но, по мое­му мне­нию, в сво­их комеди­ях он заслу­жи­ва­ет похва­лы глав­ным обра­зом как ора­тор, если толь­ко сце­ны судей­ско­го харак­те­ра, встре­чаю­ща­я­ся в «Epit­re­pon­tes», «Epic­le­ros», «Loc­roe», счи­тать удач­ны­ми или декла­ма­ции в «Pso­pho­dee», «No­mo­the­te» и «Hy­po­bo­li­mae­us» — вполне отве­чаю­щи­ми тре­бо­ва­ни­ям ора­тор­ско­го искус­ства… [71] Я, впро­чем, думаю, что все­го боль­ше поль­зы может он при­не­сти декла­ма­то­рам, так как им, по зако­ну кон­тро­вер­сий, необ­хо­ди­мо выво­дить очень мно­го ролей, — отцов и сыно­вей, сол­дат и кре­стьян, бога­чей и бед­ня­ков, сер­ди­тых и про­си­те­лей, лиц с мяг­ким и лиц с суро­вым харак­те­ром. Все эти типы поэт уме­ет выдер­жать заме­ча­тель­но мастер­ски. [72] Конеч­но, он оста­вил за собой всех писа­те­лей одно­го с ним направ­ле­ния, затмил их блес­ком сво­ей сла­вы.

Есть, впро­чем, и дру­гие коми­ки, из кото­рых мож­но извлечь извест­ную поль­зу, если, читая их, не предъ­яв­лять к ним стро­гих тре­бо­ва­ний, — глав­ным обра­зом Филе­мон. Испор­чен­ный вкус его совре­мен­ни­ков часто отда­вал ему пред­по­чте­ние перед Менан­дром; но, по отзы­ву всех, он заслу­жи­ва­ет зани­мать вто­рое место после него.

[73] Талант­ли­вых исто­ри­ков очень мно­го; но никто не станет коле­бать­ся отдать реши­тель­ное пред­по­чте­ние пред осталь­ны­ми двум из них, про­ти­во­по­лож­ные досто­ин­ства кото­рых заслу­жи­ли почти оди­на­ко­во горя­чую похва­лу. Фукидид сжат, лако­ни­чен и посто­ян­но спе­шит впе­ред, Геро­дот — при­я­тен, ясен и сло­во­охот­лив. Пер­вый уме­ет пере­да­вать луч­ше бур­ные душев­ные дви­же­ния, вто­рой — тихие; один — речи народ­ных собра­ний, дру­гой — обы­ден­ный раз­го­вор; в пер­вом боль­ше силы, во вто­ром — гра­ции.

[74] Бли­же всех к ним сто­ит Тео­помп, но, как исто­рик, он ниже их и под­хо­дит бли­же к ора­то­ру, — преж­де чем его побуди­ли занять­ся исто­ри­ей, он дол­гое вре­мя был ора­то­ром. Из цело­го ряда хоро­ших исто­ри­ков сле­ду­ет назвать Фили­ста, под­ра­жа­те­ля Фукидида, Прав­да, он мно­го сла­бее его, зато несколь­ко понят­нее.

Ефо­ру, по мне­нию Исо­кра­та, не доста­ет огня. Кли­тарх заслу­жи­ва­ет похва­лы за свой талант; но на вер­ность сооб­щае­мых им сведе­ний труд­но пола­гать­ся.

[75] После дол­го­го про­ме­жут­ка вре­ме­ни высту­па­ет на сце­ну Тима­ген. Его нель­зя не похва­лить за одно уже то, что он вновь вос­кре­сил забы­тую было любовь к исто­рии, — и имел успех. Я не забыл Ксе­но­фон­та; но ему долж­но отве­сти место меж­ду фило­со­фа­ми.

[76] Теперь сле­ду­ет длин­ный ряд ора­то­ров, — в одних Афи­нах их жило одно­вре­мен­но десять. Выдаю­ще­е­ся место меж­ду ними зани­ма­ет бес­спор­но Демо­сфен, едва ли не обра­зец ора­то­ра: в нем так мно­го силы, так мно­го сжа­то­сти, так, если мож­но выра­зить­ся, хоро­шо раз­ви­ты мыш­цы, что нет ниче­го не иду­ще­го к делу, как в изло­же­нии его — не най­ти ниче­го недо­ска­зан­но­го или лиш­не­го.

[77] Эсхин бога­че его, сло­во­охот­ли­вее и кажет­ся тем гран­ди­оз­нее, чем длин­нее его пери­о­ды; одна­ко ж в нем мно­го мяса и мало муску­лов.

Чрез­вы­чай­но при­я­тен и ост­ро­умен Гипе­рид; но он луч­ше — чтобы не ска­зать полез­нее — ско­рей в менее зна­чи­тель­ных про­цес­сах.

[78] Стар­ший из них, Лисий — ясен и изя­щен. Если с ора­то­ра доста­точ­но уметь изла­гать суть дела, он поло­жи­тель­но непо­д­ра­жа­ем, — в нем нет ниче­го бес­со­дер­жа­тель­но­го, ниче­го несвоевре­мен­но­го, и все-таки его мож­но срав­нить ско­рее с чистым источ­ни­ком, чем с боль­шой рекою.

[79] Исо­крат кра­сив и изя­щен в дру­гом роде ора­тор­ско­го крас­но­ре­чия, но годен более для пале­ст­ры, неже­ли для насто­я­ще­го сра­же­ния. Он усво­ил себе кра­соту сло­га и не напрас­но, — он гото­вил себя не для залы суда, а для ауди­то­рии. Он лег­ко обле­ка­ет мысль в ее фор­му, любит все при­лич­ное; что же каса­ет­ся ком­по­зи­ции, он так строг, что педан­тизм его ста­вил­ся ему в вину.

[80] Выше­упо­мя­ну­тые досто­ин­ства нель­зя счи­тать един­ст­вен­ны­ми в тех ора­то­рах, о кото­рых я гово­рил, они лишь харак­тер­ны в них, по мое­му мне­нию; в свою оче­редь, были и дру­гие вели­кие ора­то­ры. Очень талант­ли­вым счи­таю я даже извест­но­го Демет­рия Фалер­ско­го, хотя он, гово­рят, пер­вым укло­нил­ся, как ора­тор, от насто­я­ще­го пути. Но его необ­хо­ди­мо упо­мя­нуть по одно­му уже тому, что он был едва ли не послед­ним из атти­че­ских ора­то­ров в стро­гом смыс­ле это­го сло­ва. Цице­рон, впро­чем, отда­ет ему пред­по­чте­ние пред все­ми в «сред­нем» роде крас­но­ре­чия.

[81] Гла­вой фило­со­фов, чте­нию кото­рых все­го более обя­зан, по соб­ст­вен­но­му при­зна­нию, М. Тул­лий Цице­рон, как ора­тор, может ли кто сомне­вать­ся счи­тать Пла­то­на, или вслед­ст­вие тон­ко­стей его диа­лек­ти­ки, или же вслед­ст­вие сво­его рода боже­ст­вен­но­го и «Гоме­ров­ско­го» талан­та выра­жать свои мыс­ли? Он сто­ит дале­ко выше про­зы, или «про­стой» речи, как назы­ва­ют ее гре­ки, бла­го­да­ря чему я счи­таю его про­из­веде­ния не пло­дом чело­ве­че­ско­го ума, а резуль­та­том сво­его рода вдох­но­ве­ния со сто­ро­ны дель­фий­ско­го ора­ку­ла.

[82] Что ска­зать мне о безыс­кус­ст­вен­ной пре­ле­сти Ксе­но­фон­та, достичь кото­рой нель­зя одна­ко ника­ким искус­ст­вом? Точ­но сами гра­ции вла­га­ли речь в его уста, и мы с пол­ным пра­вом можем отне­сти к нему сло­ва, ска­зан­ный Древ­ней Комеди­ей о Перик­ле, — «в устах его живет как бы боги­ня Крас­но­ре­чия».

[83] Дол­жен ли я гово­рить о бле­стя­щем сло­ге осталь­ных уче­ни­ков Сокра­та? — Напри­мер, что об Ари­сто­те­ле? В отно­ше­нии его не знаю, велик ли он ско­рей обшир­но­стью сво­их позна­ний, мас­сою сочи­не­ний, силою и кра­сотой сво­его язы­ка, или ост­ро­ум­ною наход­чи­во­стью, или же раз­но­об­ра­зи­ем работ?

Тео­фраст обла­да­ет таким заме­ча­тель­ным, бле­стя­щим сти­лем, что от это­го, по рас­ска­зам, полу­чил и свое имя.

[84] Менее зани­ма­лись изя­ще­ст­вом язы­ка сто­и­ки ста­рой шко­лы; но, с одной сто­ро­ны, они про­во­ди­ли нрав­ст­вен­ные идеи, с дру­гой — необык­но­вен­но искус­ны в груп­пи­ров­ке при­ме­ров и дока­за­тельств в сво­их поло­же­ни­ях. В них одна­ко боль­ше ост­ро­умия, неже­ли кра­соты сло­га, чего, конеч­но, они и не доби­ва­лись.

[85] Того же поряд­ка долж­ны при­дер­жи­вать­ся мы и при пере­чис­ле­нии латин­ских авто­ров. Как во гла­ве гре­ков мы поста­ви­ли Гоме­ра, так наших авто­ров все­го луч­ше начать с Вер­ги­лия, кото­рый и из чис­ла гре­че­ских писа­те­лей, и из чис­ла латин­ских это­го направ­ле­ния все­го бли­же, без сомне­ния, под­хо­дит к Гоме­ру. [86] Я сошлюсь здесь на фра­зу, слы­шан­ную лич­но мною, в моло­дые годы, от Доми­ция Афра. Когда я спро­сил его, кто, по его мне­нию, все­го бли­же сто­ит к Гоме­ру, он отве­чал, что вто­рое место зани­ма­ет Вер­ги­лий, но сто­ит бли­же к пер­во­му месту, неже­ли к третье­му. Дей­ст­ви­тель­но, если даже нам и нель­зя не усту­пить пред небес­ным, бес­смерт­ным гени­ем Гоме­ра, в свою оче­редь, у Вер­ги­лия боль­ше тща­тель­ной, стро­гой отдел­ки и едва ли не пото­му, что ему при­хо­ди­лось усерд­нее работать. Вот поче­му, на сколь­ко мы ниже его в бле­стя­щих местах, на столь­ко, быть может, выиг­ры­ва­ем ров­но­стью изло­же­ния.

[87] Все осталь­ные поэты оста­ют­ся дале­ко поза­ди. Мак­ра и Лукре­ция сле­ду­ет, пожа­луй, про­честь, но не для выра­бот­ки сло­га, души крас­но­ре­чия. У них обо­их есть вкус в обра­бот­ке сюже­та; но один слиш­ком прост, дру­гой — труден для пони­ма­ния.

Ата­кец Варрон соста­вил себе имя сво­и­ми пере­во­да­ми. В этом отно­ше­нии он сто­ит очень высо­ко, но не доста­точ­но богат, чтобы спо­соб­ст­во­вать раз­ви­тию ора­тор­ско­го талан­та.

[88] Енния мы долж­ны ува­жать как ста­рые свя­щен­ные рощи, где гигант­ские, веко­вые дубы воз­буж­да­ют не столь­ко эсте­ти­че­ское чув­ство, сколь­ко рели­ги­оз­ное.

Осталь­ные поэты бли­же сто­ят к Вер­ги­лию и более полез­ны для выпол­не­ния нашей зада­чи. Овидий, прав­да, не обхо­дит­ся без шуток даже в эпо­се и черес­чур влюб­лен в свой талант, но, места­ми, его нель­зя не похва­лить.

[89] Кор­не­лий Север спра­вед­ли­во имел бы пра­во на вто­рое место меж­ду эпи­ка­ми, хотя он более талант­ли­вый вер­си­фи­ка­тор, неже­ли поэт, — если бы толь­ко, как было гово­ре­но выше, докон­чил опи­са­ние Сици­лий­ской вой­ны по образ­цу пер­вой кни­ги сво­его труда.

Талан­ту Серра­на раз­вить­ся окон­ча­тель­но поме­ша­ла ран­няя смерть; но его юно­ше­ские про­из­веде­ния гово­рят об его дале­ко недю­жин­ном даро­ва­нии и, в осо­бен­но­сти, об уди­ви­тель­ном в его годы стрем­ле­нии к пра­виль­но­сти сло­га.

[90] Мно­го поте­ря­ли мы недав­но в лице Вале­рия Флак­ка.

Салей Басс — силь­ный поэ­ти­че­ский талант, но не созрев­ший окон­ча­тель­но даже в годы ста­ро­сти.

В сво­бод­ное вре­мя мож­но позна­ко­мить­ся с Раби­ри­ем и Педо­ном.

Лукан пылок, горяч; в нем мно­го бле­стя­щих мыс­лей; но, гово­ря откро­вен­но, под­ра­жать ему сле­ду­ет ско­рей ора­то­рам, неже­ли поэтам.

[91] Я кон­чил свой пере­чень. Авгу­ста Гер­ма­ни­ка я не поме­стил пото­му, что заботы по управ­ле­нию огром­ною импе­ри­ей заста­ви­ли его отка­зать­ся от избран­ных было им заня­тий; боги слиш­ком мало забо­ти­лись сде­лать его вели­чай­шим из поэтов. Одна­ко ж мож­но ли най­ти что-либо более воз­вы­шен­но­го, уче­но­го, вооб­ще, более совер­шен­но­го во всех отно­ше­ни­ях, неже­ли его про­из­веде­ния, напи­сан­ные моло­дым чело­ве­ком, вели­ко­душ­но отка­зав­шим­ся от вла­сти? Мог ли бы кто поэто­му луч­ше вос­петь вой­ны, чем тот, кто вел их с такою сла­вой? Кого с боль­шим инте­ре­сом ста­ли бы слу­шать боги­ни-покро­ви­тель­ни­цы уче­ных заня­тий? Кого с боль­шей охотой позна­ко­ми­ла бы со сво­им искус­ст­вом род­ст­вен­ная ему боги­ня Минер­ва? [92] В буду­щем об этом ста­нут гово­рить подроб­нее, — теперь сла­ва его как писа­те­ля омра­че­на блес­ком дру­гих даро­ва­ний. Все же, цезарь, поз­воль мне, лите­ра­то­ру, не обой­ти это­го мол­ча­ни­ем и отне­сти к тебе, по край­ней мере, стих Вер­ги­лия:

Вме­сте с побед­ным лав­ром обви­ва­ет тебя плющ.

[93] С гре­ка­ми мы можем поспо­рить и в обла­сти эле­гии. Самым выдаю­щим­ся и изящ­ным ее пред­ста­ви­те­лем я счи­таю Тибул­ла. Неко­то­рые отда­ют пред­по­чте­ние Про­пер­цию. Овидий более шут­лив в срав­не­нии с обо­и­ми ими, как Галл — серь­е­зен.

Зато сати­ра все­це­ло при­над­ле­жит нам. Вели­чай­ший ее пред­ста­ви­тель — Луци­лий, у кото­ро­го до сих пор еще нахо­дят­ся настоль­ко жар­кие поклон­ни­ки, что гото­вы пред­по­честь его не толь­ко писа­те­лям его направ­ле­ния, но и всем поэтам вооб­ще. [94] Я рас­хо­жусь здесь во взглядах с ними столь­ко же, сколь­ко с Гора­ци­ем, по мне­нию кото­ро­го Луци­лий похож на «мут­ный источ­ник, в кото­ром есть кое-что, что мож­но было бы уда­лить, как дур­ное»: у него заме­ча­тель­ная эруди­ция, непри­нуж­ден­ность, а оттуда желчь и бле­стя­щее ост­ро­умие.

Мно­го изящ­нее и мно­го чище его Гора­ций; в сати­ре ему при­над­ле­жит пер­вое место, если толь­ко я не при­стра­стен из сим­па­тии к нему. Нема­ло заслу­жен­ных похвал при­об­рел Пер­сий, хотя издал лишь один том сатир.

Заме­ча­тель­ные сати­ри­ки есть и в насто­я­щее вре­мя. Рано или позд­но они най­дут себе оцен­ку.

[95] Дру­гой вид сати­ры и при­том более древ­ний, не осно­ван­ный исклю­чи­тель­но на соеди­не­нии раз­лич­ных сти­хотвор­ных раз­ме­ров, был худо­же­ст­вен­но обра­ботан Терен­ци­ем Варро­ном, вели­чай­шим рим­ским уче­ным. Им напи­са­на мас­са книг очень уче­но­го харак­те­ра. Глу­бо­кий зна­ток латин­ско­го язы­ка и всей древ­ней исто­рии, как гре­че­ской, так и нашей, он одна­ко спо­со­бен при­не­сти боль­ше поль­зы в каче­стве уче­но­го, неже­ли сти­ли­ста.

[96] Ямб не был раз­ра­ба­ты­ва­ем рим­ля­на­ми, как осо­бый вид поэ­ти­че­ских про­из­веде­ний; но неко­то­рые пишут им в сбор­ни­ках сти­хотво­ре­ний сме­шан­но­го раз­ме­ра. Образ­ца­ми его желч­но­го харак­те­ра могут слу­жить Катулл, Биба­кул и Гора­ций, хотя ямб здесь череду­ет­ся с эпо­да­ми.

Но из лири­ков надо читать почти исклю­чи­тель­но того же Гора­ция, — ино­гда он под­ни­ма­ет­ся до вдох­но­ве­ния, полон кра­соты и гра­ции; у него есть раз­но­об­ра­зие фигур и заме­ча­тель­но удач­ная сме­лость в выбо­ре выра­же­ний.

Кто хочет, может при­ба­вить недав­но скон­чав­ше­го­ся Цэзия Бас­са; но его остав­ля­ют дале­ко за собой талан­ты, живу­щие в насто­я­щее вре­мя.

[97] Из чис­ла тра­ги­ков ста­рой шко­лы Аттий и Паку­вий могут счи­тать­ся луч­ши­ми, по глу­бине мыс­ли, силе выра­же­ний и вели­чию харак­те­ров. Если их пье­сы стра­да­ют под­час небреж­но­стью в сло­ге и окон­ча­тель­ной отдел­ке, вина лежит, мне кажет­ся, ско­рее на тре­бо­ва­ни­ях их эпо­хи, неже­ли на них самих. Все же лица, выдаю­щие себя за обра­зо­ван­ных кри­ти­ков, счи­та­ют Аттия более силь­ным талан­том; у Паку­вия нахо­дят боль­ше уче­но­го вку­са.

[98] С дру­гой сто­ро­ны, «Тиест» Вария в состо­я­нии выдер­жать срав­не­ние с любою из гре­че­ских тра­гедий. «Медея» Овидия дока­зы­ва­ет, на мой взгляд, как мно­го мож­но было бы ожи­дать от это­го авто­ра, если б он пред­по­чел управ­лять сво­им гени­ем, неже­ли отда­вать­ся ему.

Из чис­ла тех, кого я мог бы видеть лич­но, Пом­по­ний Секунд бес­спор­но луч­ший тра­гик. Ста­ри­ки счи­та­ли его, конеч­но, пло­хим тра­ги­ком, но не мог­ли отка­зать ему в бле­стя­щей эруди­ции и чисто­те сло­га.

[99] В комедии мы совсем хро­ма­ем. Ничто не меша­ет Варро­ну при­во­дить афо­ризм Элия Сти­ло­на, что, «если б музы взду­ма­ли гово­рить по-латы­ни, они заго­во­ри­ли бы язы­ком Плав­та»; ничто не меша­ет древним горя­чо хва­лить Цэци­лия; ничто не меша­ет счи­тать авто­ром комедий Терен­ция — Сци­пи­о­на Афри­кан­ско­го (комедий, кото­рые, впро­чем, чрез­вы­чай­но изящ­ны в сво­ем роде и поль­зо­ва­лись бы еще боль­шею любо­вью, если б были напи­са­ны исклю­чи­тель­но три­мет­ром), [100] одна­ко ж мы достиг­ли лишь сла­бо­го подо­бия гре­че­ских образ­цов. Мне кажет­ся даже, сам латин­ский язык неспо­со­бен усво­ить себе пре­лесть, соеди­нен­ную исклю­чи­тель­но с атти­циз­мом, если уж сами гре­ки не мог­ли достичь ее, когда выра­жа­лись дру­ги­ми диа­лек­та­ми.

В Fa­bu­la to­ga­ta почет­ное место зани­ма­ет Афра­ний. Если б толь­ко он, выво­дя на сце­ну педе­ра­стов и обли­чая свои наклон­но­сти, не про­из­во­дил дур­но­го впе­чат­ле­ния!

[101] Напро­тив, в обла­сти исто­рии мы не усту­па­ем гре­кам. Я не боюсь про­ти­во­по­ста­вить Фукидиду — Сал­лю­стия, как Геро­дот не счел бы оскор­би­тель­ным для себя стать наряду с Титом Ливи­ем, кото­рый заме­ча­тель­но при­ят­ный рас­сказ­чик и необы­чай­но ясен, в свою оче­редь, в сво­их речах — крас­но­ре­чив более, чем мож­но выра­зить сло­ва­ми: так мастер­ски про­веде­но отно­ше­ние меж­ду все­ми фак­та­ми и дей­ст­ву­ю­щи­ми лица­ми его рас­ска­за. Ни один исто­рик не мог — выра­жа­юсь крайне осто­рож­но — луч­ше пере­дать аффек­ты, в осо­бен­но­сти тихие. [102] Таким обра­зом он сумел необык­но­вен­ную живость язы­ка Сал­лю­стия навер­стать досто­ин­ства­ми раз­но­об­раз­но­го харак­те­ра. Вот поче­му я нахо­жу крайне удач­ным выра­же­ние Сер­ви­лия Нони­а­на, что они ско­рее рав­ны, неже­ли похо­жи. Нони­ан, кото­ро­го я даже лич­но слу­шал, был чело­ве­ком свет­ло­го ума, глу­бо­ким мыс­ли­те­лем, но крат­ким менее, чем того тре­бу­ет серь­ез­ный пред­мет исто­рии.

[103] Послед­нее понял как нель­зя луч­ше жив­ший несколь­ко рань­ше него Басс Авфидий. По край­ней мере, опи­сы­вая в несколь­ких кни­гах Гер­ман­скую вой­ну, он, в общем, заслу­жил похва­лу за свой слог, хотя в дру­гих из сво­их сочи­не­ний сто­ит ниже сво­его талан­та.

[104] Оста­ет­ся назвать писа­те­ля, живу­ще­го до сих пор, гор­дость наше­го века и достой­но­го памя­ти потом­ства. Теперь мы можем толь­ко намек­нуть о нем; но поз­же его назо­вут по име­ни.

Поклон­ни­ки нахо­дят­ся и при­том не без осно­ва­ния, и у Кре­му­ция, не смот­ря на то, что сокра­ще­ние его сочи­не­ний послу­жи­ло к невы­го­де для него. Но и в том, что оста­лось, виден высо­кий полет мыс­ли и сме­лость выра­же­ния.

Есть и дру­гие талант­ли­вые исто­ри­ки; но мы даем крат­кий обзор раз­лич­ных родов чте­ния, а не роем­ся в пыли биб­лио­тек.

[105] Если кто воз­нес рим­ское крас­но­ре­чие на одну высоту с гре­че­ским, то, глав­ным обра­зом, едва ли не ора­то­ры, — Цице­ро­на, напри­мер, я сме­ло про­ти­во­по­став­лю любо­му из гре­ков. Я отлич­но пони­маю, какую нена­висть воз­буж­даю я про­тив себя, в осо­бен­но­сти если, в дан­ную мину­ту, срав­не­ние его с Демо­сфе­ном не вхо­дит в цели мое­го сочи­не­ния. Для нас это совер­шен­но без­раз­лич­но, — по мое­му убеж­де­нию, Демо­сфе­на сле­ду­ет читать пред­по­чти­тель­но пред дру­ги­ми или же, еще луч­ше, учить наизусть. [106] Мне кажет­ся, у них есть общее в отно­ше­нии боль­шин­ства их досто­инств — ума, пла­на, систе­мы деле­ния на части, вступ­ле­ния и дока­за­тельств, коро­че, все­го, что́ отно­сит­ся к изо­бре­та­тель­но­сти. В сти­ле их есть неболь­шая раз­ни­ца: один кра­ток, дру­гой — не ску­пит­ся на сло­ва, пери­о­ды одно­го сжа­ты, дру­го­го — длин­ны, один сра­жа­ет­ся все­гда с ору­жи­ем рас­суд­ка в руках, дру­гой часто и серь­ез­но­стью; у одно­го нель­зя ниче­го отнять, к дру­го­му ниче­го при­ба­вить; в одном вид­но боль­шое ста­ра­ние, в дру­гом — врож­ден­ный талант. [107] В отно­ше­нии сме­ха и воз­буж­де­ния состра­да­ния, двух самых глав­ных аффек­тов, мы, во вся­ком слу­чае, сто­им выше гре­ков. Быть может, в силу соблюдав­ше­го­ся в Афи­нах пра­ви­ла, у Демо­сфе­на нет эпи­ло­гов. Но раз­ни­ца меж­ду осо­бен­но­стя­ми латин­ско­го и гре­че­ско­го язы­ков не поз­во­ля­ет и нам вполне усво­ить каче­ства, заслу­жи­вав­шие удив­ле­ние афи­нян. Что каса­ет­ся писем, кото­рые оста­лись нам от Демо­сфе­на и Цице­ро­на, или диа­ло­гов, — кото­рых пер­вый не писал вовсе — спо­ров не может быть ника­ких. [108] Нам, впро­чем, необ­хо­ди­мо согла­сить­ся, что Демо­сфен жил рань­ше и во мно­гом спо­соб­ст­во­вал Цице­ро­ну сде­лать­ся таким, каким он есть. Мне, по край­ней мере, кажет­ся, что М. Тул­лий Цице­рон усво­ил себе, как горя­чий поклон­ник все­го гре­че­ско­го, силу Демо­сфе­на, богат­ство язы­ка Пла­то­на и гра­цию Исо­кра­та. [109] Тем не менее он не толь­ко заим­ст­во­вал путем при­леж­но­го изу­че­ния луч­шее в каж­дом из них, но и сам выка­зал в пора­жаю­щем богат­стве боль­шин­ство или, вер­нее, все хоро­шие сто­ро­ны сво­его бес­смерт­но­го гения. Выра­жа­ясь сло­ва­ми Пин­да­ра, он соби­ра­ет «не дож­де­вую воду, но течет кло­ко­чу­щей быст­рой рекою». Про­виде­ние посла­ло его на зем­лю для того, чтобы в лице его вопло­ти­лась вся сила крас­но­ре­чия. [110] Кто в состо­я­нии более мастер­ски изла­гать дело или силь­ней тро­гать за серд­це? Было ли у кого когда-либо столь­ко гра­ции? Если даже он наста­и­ва­ет, мож­но думать, что он про­сит; хотя он силой вле­чет за собой сби­то­го с тол­ку судью, но, кажет­ся, он не тянет его за собой, а тот сле­ду­ет доб­ро­воль­но. [111] Далее, каж­дое его сло­во так убеди­тель­но, что стыд­но рас­хо­дить­ся с ним во мне­ни­ях; в нем видишь не доб­ро­со­вест­но­го адво­ка­та, а заслу­жи­ваю­ще­го веры свиде­те­ля или судью, — меж­ду тем все, что́ дру­гой может понять с вели­чай­ши­ми уси­ли­я­ми едва пооди­ноч­ке, течет без малей­ше­го напря­же­ния, при­чем речь, пре­крас­нее кото­рой никто нико­гда не слы­хал, пора­жа­ет сво­ею про­стотой. [112] Вот поче­му его совре­мен­ни­ки не без осно­ва­ния назы­ва­ли его «царем судов», так что с тех пор имя Цице­ро­на с живо­го лица пере­не­се­но на самое крас­но­ре­чие. Обра­тим же на него свое вни­ма­ние; пусть для нас он слу­жит иде­а­лом. Кто горя­чо полю­бит Цице­ро­на, пусть зна­ет, он сде­лал шаг впе­ред в изу­че­нии крас­но­ре­чия.

[113] У Ази­ния Пол­ли­о­на мно­го наход­чи­во­сти, заме­ча­тель­но ста­ра­тель­ная отдел­ка, — вслед­ст­вие чего мно­гим она кажет­ся даже лиш­нею — доста­точ­но сим­мет­рии и фан­та­зии; но у него мало чистоты язы­ка и гра­ции Цице­ро­на; точ­но он жил целым сто­ле­ти­ем рань­ше.

Напро­тив, ясный для пони­ма­ния и изящ­ный Мес­са­ла в извест­ной сте­пе­ни дока­зы­ва­ет сво­им сти­лем свою бла­го­род­ную душу; но силы в нем мало.

[114] Зато Гай Цезарь, не кто дру­гой из наших ора­то­ров, мог бы высту­пить сопер­ни­ком Цице­ро­на, если б посвя­тил себя исклю­чи­тель­но юриди­че­ской прак­ти­ке, — столь­ко в нем силы, столь­ко ост­ро­умия, столь­ко огня, что, оче­вид­но, он гово­рил с таким же вооду­шев­ле­ни­ем, с каким сра­жал­ся. И все это укра­ше­но заме­ча­тель­но изящ­ным сло­гом, — над чем он работал осо­бен­но мно­го.

[115] Мно­го ума и, в осо­бен­но­сти, мно­го едко­сти в каче­стве обви­ни­те­ля — у Цэлия, лич­но­сти, заслу­жи­вав­шей луч­ше­го харак­те­ра и более дол­гой жиз­ни.

Я знал лиц, пред­по­чи­тав­ших всем Каль­ва, знал и разде­ляв­ших мне­ние Цице­ро­на, что он поте­рял свою све­жесть, бла­го­да­ря излиш­ней стро­го­сти к себе. Тем не менее стиль его тор­же­ст­вен, серь­е­зен, выдер­жан и часто даже эффек­тен.

Он под­ра­жа­ет атти­че­ской шко­ле. Преж­девре­мен­ная его смерть повреди­ла ему, если толь­ко он наме­рен был идти впе­ред.

[116] Сер­вий Суль­пи­ций совер­шен­но спра­вед­ли­во при­об­рел себе гром­кую извест­ность тре­мя сво­и­ми реча­ми.

Когда читать с тол­ком Кас­сия Севе­ра, в нем най­дет­ся мно­го заслу­жи­ваю­ще­го под­ра­жа­ния. Если б он вме­сте с дру­ги­ми досто­ин­ства­ми соеди­нял, в сво­их речах, соот­вет­ст­ву­ю­щую окрас­ку и серь­ез­ность, его сле­до­ва­ло бы поме­стить в ряду выдаю­щих­ся ора­то­ров, — [117] в нем без­дна ума, заме­ча­тель­но злой язык, изя­ще­ство и вооду­шев­ле­ние; но он дей­ст­во­вал чаще под вли­я­ни­ем лич­но­го озлоб­ле­ния, неже­ли рас­суд­ка. Кро­ме того, если шут­ка и горь­ка, часто эта самая горечь вызы­ва­ет толь­ко улыб­ку.

[118] Есть мно­го дру­гих талант­ли­вых ора­то­ров; но было бы дол­го пере­чис­лять их. Из тех, кого я знал лич­но, Доми­ций Афр и Юлий Афри­кан остав­ля­ют поза­ди себя всех. Пер­вый заслу­жи­ва­ет пред­по­чте­ния сво­ею тех­ни­кой и общим харак­те­ром сво­его сти­ля; его сме­ло мож­но вклю­чить в чис­ло ора­то­ров ста­рой шко­лы. Вто­рой — живее, но педан­ти­чен в выбо­ре выра­же­ний, ино­гда слиш­ком дли­нен в ком­по­зи­ции и зло­употреб­ля­ет мета­фо­ра­ми.

[119] Выдаю­щи­е­ся талан­ты были у нас и в недав­нее вре­мя, напри­мер, Тра­хал. В боль­шин­стве слу­ча­ев он тор­же­ст­вен, доволь­но поня­тен; в нем вид­но жела­ние под­ра­жать луч­шим образ­цам; но его луч­ше было слу­шать: это был самый при­ят­ный голос, какой толь­ко я встре­чал. Про­из­но­ше­ние его годи­лось хоть для сце­ны, как и его фигу­ра; вооб­ще, вся его внеш­ность про­из­во­ди­ла впе­чат­ле­ние чего-то закон­чен­но­го.

Вибий Кри­сп ясен, при­я­тен, как бы пред­на­зна­чен для воз­буж­де­ния эсте­ти­че­ско­го чув­ства, тем не менее был на сво­ем месте ско­рей в граж­дан­ских про­цес­сах, неже­ли в уго­лов­ных.

[120] Юлий Секунд, если б толь­ко не умер рано, без сомне­ния оста­вил бы в потом­стве имя одно­го из выдаю­щих­ся ора­то­ров: к мно­го­чис­лен­ным хоро­шим сто­ро­нам сво­его талан­та он при­ба­вил бы — он про­дол­жал при­бав­лять и так — то, чего ему не доста­ва­ло, т. е. высту­пал бы гораздо более под­готов­лен­ным к делу и обра­щал вни­ма­ние чаще на содер­жа­ние, чем на фор­му. [121] Хотя он умер преж­девре­мен­но, он все-таки заслу­жи­ва­ет почет­но­го места, — столь­ко в нем истин­но­го крас­но­ре­чия, столь­ко уме­нья выра­зить то, что хотел, столь­ко ясно­сти, плав­но­сти и кра­соты в его сти­ле, такое мастер­ство назы­вать каж­дую вещь сво­им име­нем, столь­ко силы даже в неко­то­рых рез­ких выра­же­ни­ях!

[122] Авто­ры, кото­рым при­дет­ся после меня писать об ора­тор­ском искус­стве, най­дут мате­ри­ал для спра­вед­ли­вых похвал по адре­су нынеш­них ора­то­ров, — выдаю­щи­е­ся талан­ты, с честью зани­маю­щи­е­ся юриди­че­скою прак­ти­кой, есть и в насто­я­щее вре­мя. Уже отлич­ные адво­ка­ты сами ста­ра­ют­ся стать на один уро­вень с пред­ста­ви­те­ля­ми древ­ней шко­лы, и они же нахо­дят горя­чих под­ра­жа­те­лей и поклон­ни­ков луч­ших образ­цов — в лице моло­де­жи.

[123] Оста­ет­ся еще ска­зать о фило­со­фах. До сих пор рим­ская лите­ра­ту­ра дала очень мало хоро­ших сти­ли­стов в этом направ­ле­нии. Тот же М. Тул­лий Цице­рон явля­ет­ся и в этом отде­ле, как и везде, под­ра­жа­те­лем Пла­то­на.

Очень хорош, гораздо луч­ше, чем в сво­их речах, — Брут. Содер­жа­ние у него обле­че­но в соот­вет­ст­ву­ю­щую фор­му; чув­ст­ву­ешь, что он пере­жи­ва­ет то, о чем гово­рит.

[124] Кор­не­лий Цельз оста­вил целый ряд про­из­веде­ний, где явля­ет­ся после­до­ва­те­лем шко­лы Секс­ти­ев. Ему нель­зя отка­зать в тща­тель­ной отдел­ке и ясно­сти.

Плавт может слу­жить для зна­ком­ства со стои­че­ской фило­со­фи­ей. Из чис­ла эпи­ку­рей­цев Катий — вто­ро­сте­пен­ный, но не лишен­ный при­ят­но­сти писа­тель.

[125] Пере­чис­ляя раз­лич­но­го рода образ­цы крас­но­ре­чия, я нароч­но мол­чал о Сене­ке, вслед­ст­вие рас­пус­кае­мых обо мне лож­ных слу­хов, буд­то я отно­шусь к нему отри­ца­тель­но и даже был его лич­ным вра­гом. Слух этот рас­пус­ка­ют про меня пото­му, что я хочу напра­вить наш вычур­ный и обез­обра­жен­ный все­воз­мож­ны­ми непра­виль­но­стя­ми стиль к тре­бо­ва­ни­ям более стро­го­го вку­са, меж­ду тем почти одно­го Сене­ку и бра­ла тогда в руки моло­дежь. [126] Я не думал совер­шен­но изго­нять его из пред­ме­тов чте­ния, но и не желал поз­во­лять пред­по­чи­тать его более талант­ли­вым писа­те­лям, кото­рых он не пере­ста­вал пре­сле­до­вать сво­и­ми напад­ка­ми, созна­вая раз­ни­цу сво­его сти­ля с их сти­лем и не наде­ясь нра­вить­ся, как сти­лист, тем, кому нра­ви­лись они. Впро­чем, его ско­рее люби­ли, неже­ли под­ра­жа­ли ему, и столь­ко же уда­ля­лись от него, сколь­ко сам он рас­хо­дил­ся с авто­ра­ми ста­рой шко­лы. [127] Сле­до­ва­ло бы поже­лать толь­ко, чтобы они ста­ра­лись срав­нять­ся с ним или, по край­ней мере, подой­ти к нему как мож­но бли­же; но им нра­ви­лись исклю­чи­тель­но отри­ца­тель­ные его сто­ро­ны; каж­дый лез изо всех сил, чтобы брать при­мер с него в этом отно­ше­нии. Если затем вся­кий хва­стал­ся, что пишет сти­лем Сене­ки, он лишь уни­жал его. [128] Но в нем было и мно­го круп­ных досто­инств, — выдаю­щий­ся лег­ко изо­бре­та­тель­ный ум, мас­са эруди­ции, обшир­ное зна­ком­ство с пред­ме­том, при­чем, одна­ко, он под­час оши­бал­ся, по вине лиц, кото­рым пору­чал делать изыс­ка­ния в той или дру­гой обла­сти зна­ния. Он раз­ра­ба­ты­вал почти все виды лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний, — [129] от него оста­лись речи, сти­хотво­ре­ния, пись­ма и диа­ло­ги. Как фило­соф, он недо­ста­точ­но вдум­чив, но в роли обли­чи­те­ля поро­ков пре­вос­хо­ден. У него мас­са пре­крас­ных сен­тен­ций; мно­гое мож­но читать у него из нрав­ст­вен­ных целей; но, как сти­лист, он очень часто непра­ви­лен, и — что все­го хуже — недо­стат­ки его скры­ты сплошь и рядом под кра­си­вою внеш­но­стью. [130] Мож­но было бы поже­лать, чтобы он с бо́льшим вку­сом выра­жал свои бле­стя­щие мыс­ли, — если б он не обра­щал вни­ма­ния на одно и не гнал­ся за тем, что мало полез­но; если б не был влюб­лен во все свое; если б не пор­тил серь­ез­но­го содер­жа­ния, обле­кая его в фор­му крайне корот­ких сен­тен­ций, он нашел бы поклон­ни­ков себе ско­рей в лице всех ком­пе­тент­ных кри­ти­ков, неже­ли в увле­каю­щих­ся им маль­чиш­ках. [131] Тем не менее его сле­ду­ет реко­мен­до­вать для чте­ния людям уже зре­лым и доста­точ­но усво­ив­шим себе более стро­гий стиль, — хотя бы пото­му, что он может слу­жить образ­цом досто­инств и недо­стат­ков. Как я заме­тил выше, мно­гое в нем заслу­жи­ва­ет похва­лы, мно­го­му даже нель­зя не удив­лять­ся; нуж­но толь­ко быть осто­рож­нее при выбо­ре, чего, к сожа­ле­нию, он не сде­лал сам, — его талант, кото­рый доби­вал­ся, чего хотел, заслу­жи­вал быть направ­лен­ным в луч­шую сто­ро­ну.

II. [1] Из этих и дру­гих сто­я­щих чте­ния авто­ров сле­ду­ет заим­ст­во­вать и необ­хо­ди­мый запас слов, и раз­но­об­ра­зие фигур, и метод ком­по­зи­ции; затем надо обра­щать вни­ма­ние на обра­зец, соеди­ня­ю­щий в себе досто­ин­ства вся­ко­го рода, — нель­зя сомне­вать­ся, что под­ра­жа­ние состав­ля­ет суще­ст­вен­ную часть наше­го искус­ства. Если инвен­ция оста­ет­ся пер­вой и глав­ной, — с дру­гой сто­ро­ны, полез­но сле­до­вать тому, что удач­но най­де­но. [2] Да и во всей нашей жиз­ни быва­ет обык­но­вен­но, что сами мы дела­ем то, что́ нам нра­вит­ся в дру­гих. Дети, напри­мер, чтобы научить­ся писать, выво­дят бук­вы; музы­кан­ты ста­ра­ют­ся петь в один тон с учи­те­лем; худож­ник ста­вит себе образ­цом — работы сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков, кре­стьяне — испы­тан­ную на опы­те систе­му обра­бот­ки поч­вы; вооб­ще, мы видим во всех отрас­лях зна­ния, что пер­вые шаги сооб­ра­зу­ют­ся со взя­тым за обра­зец пра­ви­лом. [3] И, в самом деле, нам необ­хо­ди­мо быть или близ­ки­ми, или дале­ки­ми от иде­а­ла. Бли­зость при­ро­да дает ред­ко, под­ра­жа­ние — часто. Но под­ра­жа­ние же, мно­го облег­чая нам поведе­ние во всем, — в срав­не­нии с теми, у кого не было при­ме­ра перед гла­за­ми, — в состо­я­нии повредить, если им поль­зо­вать­ся неосто­рож­но и небла­го­ра­зум­но. [4] Зна­чит, под­ра­жа­ние, преж­де все­го, не при­не­сет поль­зы само по себе уже по одно­му тому, что лени­вый ум доволь­ст­ву­ет­ся резуль­та­та­ми чужих откры­тий. Что было бы в ту эпо­ху, когда не было руко­во­дя­ще­го образ­ца, если б люди не при­шли к мыс­ли, что им надо делать или думать даль­ше того, что они уже зна­ли? — Разу­ме­ет­ся, тогда не было бы сде­ла­но ника­ких новых откры­тий. [5] Так поче­му же нам нель­зя ста­рать­ся най­ти то, что до сих пор не было извест­ным? Если наши неве­же­ст­вен­ные пред­ки, един­ст­вен­но путем врож­ден­но­го им ума, мог­ли сде­лать целый ряд откры­тий, — неуже­ли мы не решим­ся отпра­вить­ся на поис­ки пря­мо на осно­ва­нии того, что, как мы зна­ем навер­но, они достиг­ли цели сво­их поис­ков? [6] Если, затем, они, не имея учи­те­ля ни в чем, заве­ща­ли потом­ству очень мно­гое, неуже­ли мы не вос­поль­зу­ем­ся сво­им зна­ком­ст­вом с одним, чтобы вызвать на свет дру­гое, а ста­нем поль­зо­вать­ся лишь чужим бла­го­де­я­ни­ем, по при­ме­ру неко­то­рых худож­ни­ков, заботя­щих­ся о том толь­ко, чтобы копи­ро­вать чужие кар­ти­ны с точ­но­стью до послед­ней линии и штри­ха? [7] Да и стыд­но доволь­ст­во­вать­ся лишь удач­ной копи­ей с ори­ги­на­ла. Повто­ряю, что́ было б, если бы никто не ста­рал­ся сде­лать шага впе­ред, как и тот, кому он под­ра­жал? — В поэ­зии мы не ушли бы даль­ше Ливия Анд­ро­ни­ка, в исто­рии — даль­ше «Аннал» пон­ти­фи­ков; мы до сих пор пла­ва­ли бы на плотах, в живо­пи­си вычер­чи­ва­ли бы лишь кон­ту­ры пред­ме­тов при сол­неч­ном осве­ще­нии. [8] Когда пере­счи­тать все отрас­ли зна­ний, не най­дет­ся ни одной, кото­рая оста­ва­лась бы такою же с само­го нача­ла и не раз­ви­ва­лась с пер­вых шагов, если толь­ко, конеч­но, наш век не осуж­ден на пол­ное вырож­де­ние, вслед­ст­вие чего уже теперь не может быть новых побе­гов, — путем исклю­чи­тель­но под­ра­жа­ния не вырас­та­ет ниче­го. [9] Раз к ста­ро­му нель­зя ниче­го при­ба­вить, каким же обра­зом можем мы рас­счи­ты­вать видеть наше­го иде­аль­но­го ора­то­ра, если в ряду тех, кого мы до сих пор счи­та­ли луч­ши­ми, не нашлось ни одно­го, в кото­ром не было бы ниче­го недо­стаю­ще­го или заслу­жи­ваю­ще­го пори­ца­ния? Но и те, кто ста­ра­ет­ся достичь совер­шен­ства, долж­ны ско­рей бороть­ся, неже­ли сле­до­вать раб­ски, — [10] кто хочет быть пер­вым, если, быть может, и не пре­взой­дет дру­го­го, то, по край­ней мере, срав­ня­ет­ся с ним; но никто не в состо­я­нии «рав­нять­ся с теми, по чьим следам он решил идти неуклон­но, — кто идет сле­дом, все­гда дол­жен отста­вать. При­бавь­те еще, что обык­но­вен­но быва­ет лег­че сде­лать боль­ше, чем то же самое: так труд­но достичь сход­ства, что даже сама при­ро­да в этом отно­ше­нии ока­за­лась бес­силь­ной уни­что­жить вся­кое раз­ли­чие и в самых про­стых вещах и как бы совер­шен­но рав­ных. [11] При­бавь­те затем, что вся­кий объ­ект, похо­жий на дру­гой, сто­ит ниже пред­ме­та, кото­ро­му под­ра­жа­ет, напри­мер, тень — тела, рису­нок — живо­го лица, игра акте­ров — насто­я­щих аффек­тов. То же про­ис­хо­дит и в отно­ше­нии ора­тор­ских речей: в тех, кото­рые мы берем за обра­зец, есть жил­ка непод­дель­но­го талан­та и истин­ная сила, напро­тив, под­ра­жа­ние — все­гда что-то делан­ное и при­но­ров­ле­но к чужим тре­бо­ва­ни­ям. [12] Вот поче­му в декла­ма­ци­ях мень­ше огня и энер­гии, неже­ли в насто­я­щих речах, — в одних тема реаль­на, в дру­гих — искус­ст­вен­на. При­бавь­те далее, что вели­чай­шим досто­ин­ствам ора­то­ра, — талан­ту, изо­бре­та­тель­но­сти, энер­гии, лег­ко­сти, — нель­зя под­ра­жать, как и вооб­ще все­му, чему не в состо­я­нии научить шко­ла. [13] Мно­гие дума­ют, меж­ду тем, выхва­тив из речи отдель­ные выра­же­ния или несколь­ко сти­хов из цело­го, что заме­ча­тель­но талант­ли­во под­ра­жа­ют про­чи­тан­но­му, тогда как сло­ва могут, от вре­ме­ни, или вхо­дить в употреб­ле­ние или выхо­дить, пото­му что луч­шим пра­ви­лом для их употреб­ле­ния слу­жит обы­чай. Лич­но они ни хоро­ши, ни дур­ны, — сами по себе они толь­ко зву­ки — все зави­сит от удач­ной, соот­вет­ст­ву­ю­щей поста­нов­ки их и наобо­рот; ком­по­зи­ция же долж­на соот­вет­ст­во­вать содер­жа­нию, в свою оче­редь, выиг­ры­вая в кра­со­те, бла­го­да­ря пре­иму­ще­ст­вен­но раз­но­об­ра­зию. [14] Вот поче­му сле­ду­ет самым вни­ма­тель­ным обра­зом занять­ся этим отде­лом наше­го сочи­не­ния.

Преж­де все­го, каким авто­рам сле­ду­ет нам под­ра­жать, — очень мно­гие бра­ли за обра­зец самое дур­ное и извра­щен­ное — затем, что́ есть заслу­жи­ваю­ще­го под­ра­жа­ния в том самом, на чем мы оста­но­ви­ли свой выбор: [15] даже у вели­ких писа­те­лей есть недо­стат­ки и сто­ро­ны, отно­си­тель­но кото­рых напрас­но спо­рят меж­ду собою и ком­пе­тент­ные судьи. Было бы пре­крас­но, если б под­ра­жаю­щие хоро­шим образ­цам выра­жа­лись еще луч­ше, как, под­ра­жая дур­ным, выра­жа­ют­ся хуже их. Но и те, у кого есть доста­точ­но кри­ти­че­ско­го взгляда, чтобы избе­жать недо­стат­ков, не долж­ны доволь­ст­во­вать­ся лишь поверх­ност­ным усво­е­ни­ем одной, если мож­но выра­зить­ся, обо­лоч­ки или, вер­нее, фигур, кото­рые, по уче­нию Епи­ку­ра, выхо­дят из поверх­но­сти тел. [16] Это про­ис­хо­дит с теми, кто, не вни­кая глу­бо­ко во внут­рен­ние кра­соты сочи­не­ния, ста­ра­ют­ся дер­жать­ся его сти­ля, как бы под пер­вым впе­чат­ле­ни­ем. Если под­ра­жа­ние идет во всех отно­ше­ни­ях удач­но, они в употреб­ле­нии слов и рит­ме мало чем отли­ча­ют­ся от сво­его образ­ца, но не дости­га­ют его силы и изо­бре­та­тель­но­сти. В боль­шин­стве же слу­ча­ев они при­хо­дят еще к более неуте­ши­тель­ным резуль­та­там, вос­хи­ща­ют­ся недо­стат­ка­ми, очень близ­ко сто­я­щи­ми к досто­ин­ствам и дела­ют­ся вме­сто тор­же­ст­вен­ных — напы­щен­ны­ми, вме­сто ясных — сухи­ми, сме­лых — дерз­ки­ми, шут­ли­вых — цини­ка­ми, строй­ных в изло­же­нии — цве­ти­сты­ми, про­стых — небреж­ны­ми. [17] Поэто­му лица, употреб­ля­ю­щие неко­то­рые даже несклад­ные и неудач­ные их выра­же­ния, — при­да­вая им без­жиз­нен­ную и бес­со­дер­жа­тель­ную фор­му, счи­та­ют себя рав­ны­ми писа­те­лям ста­рой шко­лы. У кого пери­о­ды тем­ны, бла­го­да­ря сво­ей крат­ко­сти, сто­ит, в сво­ем мне­нии, выше Сал­лю­стия и Фукидида; сухие педан­ты спо­рят о пер­вен­стве с Пол­ли­о­ном, лени­вые бол­ту­ны — божат­ся, что так выра­зил­ся бы сам Цице­рон, сто­ит толь­ко им подроб­нее выска­зать свою мысль. [18] Я знал лиц, по мне­нию кото­рых они пре­вос­ход­но суме­ли выдер­жать стиль это­го непо­д­ра­жае­мо­го ора­то­ра… закан­чи­вая свои пери­о­ды сло­ва­ми es­se vi­dea­tur…

Необ­хо­ди­мо, преж­де все­го, знать, чему дол­жен под­ра­жать каж­дый, и затем уже дать себе отчет, поче­му оно пре­крас­но. [19] Далее, надо, берясь за дело, обра­щать вни­ма­ние на свои силы. Есть вещи, под­ра­жать кото­рым не поз­во­ля­ет сла­бость нашей при­ро­ды или меша­ет — раз­ни­ца в талан­тах. Талант, спо­соб­ный опи­сы­вать сце­ны мяг­ко­го харак­те­ра, не дол­жен выби­рать что-либо сме­лое и рез­кое; у кого реши­тель­ный харак­тер, но не выдер­жан­ный, из люб­ви к безыс­кус­ст­вен­но­му сти­лю может поте­рять свою силу, при­чем не достигнет ясно­сти, к кото­рой стре­мит­ся. Нет ниче­го глу­пее, как выра­жать при­ят­ное — в гру­бой фор­ме. [20] Конеч­но, я думал, что учи­тель, кото­ро­му я давал сове­ты во вто­рой кни­ге сво­его труда, станет про­хо­дить не толь­ко то, к чему, по его мне­нию, спо­со­бен каж­дый из его уче­ни­ков. Он дол­жен помо­гать раз­ви­тию всех заме­чае­мых им в них хоро­ших сто­рон, по мере сил попол­нять, чего в них нет, а неко­то­рое исправ­лять и изме­нять, — он дол­жен направ­лять чужие талан­ты и обра­зо­вы­вать их. Но пере­ме­нить свою при­ро­ду — труд­нее. [21] Тем не менее наш учи­тель, при всем сво­ем жела­нии видеть в сво­их слу­ша­те­лях все хоро­шее в его пол­ном выра­же­нии, не дол­жен трудить­ся напрас­но там, где, как он видит, сто­ит попе­рек доро­ги при­ро­да. Нам не сле­ду­ет, кро­ме того, — в этом отно­ше­нии оши­ба­ют­ся мно­гие — дер­жать­ся мне­ния, что в ора­тор­ской речи нам необ­хо­ди­мо под­ра­жать сти­лю поэтов и исто­ри­ков, как им — сти­лю ора­то­ров или декла­ма­то­ров. [22] В каж­дом виде лите­ра­тур­ных про­из­веде­ний есть свои зако­ны, свои соб­ст­вен­ные кра­соты. В комедии неумест­на серь­ез­ность, как к тра­гедии не идет шут­ли­вый тон. Одна­ко ж крас­но­ре­чие во всех сво­их видах име­ет что-то общее, и это­му обще­му мы долж­ны под­ра­жать. [23] Лица, избрав­шие себе исклю­чи­тель­но какой-либо отдел лите­ра­ту­ры, часто при­хо­дят к печаль­но­му резуль­та­ту, если, вос­тор­га­ясь чьим-либо рез­ким тоном, не рас­ста­ют­ся с ним даже в таких про­цес­сах, где нуж­но выра­жать­ся мяг­ко и сдер­жан­но; если же им понра­вит­ся язык изящ­ный и про­стой, он мало соот­вет­ст­ву­ет важ­но­сти пред­ме­та, в про­цес­сах слож­ных и серь­ез­ных.

Суще­ст­ву­ет раз­ли­чие не толь­ко меж­ду харак­те­ра­ми про­цес­сов, но и меж­ду отдель­ны­ми частя­ми речи; об одном надо гово­рить мяг­ко, о дру­гом — рез­ко; об одном — горя­чо, о дру­гом — спо­кой­но; одно — с целью объ­яс­не­ния, дру­гое — с целью воз­будить стра­сти; для каж­до­го слу­чая есть свои пра­ви­ла, не име­ю­щие меж­ду собой ниче­го обще­го. [24] Вот поче­му я отнюдь не посо­ве­то­вал бы изби­рать себе спе­ци­аль­но одно­го авто­ра и сле­по дер­жать­ся его. Из гре­че­ских — Демо­сфе­ну при­над­ле­жит дале­ко пер­вое место; но, если почти везде он луч­ше про­чих, в отдель­ных местах в каком-либо отно­ше­нии пре­иму­ще­ство необ­хо­ди­мо отдать дру­гим. [25] Кто заслу­жи­ва­ет боль­ше­го под­ра­жа­ния, вовсе не дол­жен быть исклю­чи­тель­но заслу­жи­ваю­щим под­ра­жа­ния. Но мне ска­жут: что ж, раз­ве не доста­точ­но выра­жать­ся все­гда так, как гово­рил М. Тул­лий Цице­рон?… Я, по край­ней мере, был бы дово­лен, если б мог похо­дить на него во всем; но что же было бы дур­но­го ста­рать­ся в неко­то­рых местах заим­ст­во­вать силу — у Цеза­ря, едкость — у Цэлия, точ­ность — у Пол­ли­о­на, здра­вые взгляды — у Каль­ва? [26] Не гово­ря уже о том, что чело­век бла­го­ра­зум­ный дол­жен, по воз­мож­но­сти, заим­ст­во­вать во всем луч­шее, в таком труд­ном деле ему воз­мож­но достичь успе­ха едва в одном отно­ше­нии, раз он станет обра­щать вни­ма­ние на одно­го толь­ко авто­ра. Зна­чит, если чело­ве­ку почти немыс­ли­мо дер­жать­ся во всем избран­но­го им образ­ца, будем иметь у себя перед гла­за­ми хоро­шие сто­ро­ны несколь­ких авто­ров, чтобы, взяв от одно­го одно, от дру­го­го дру­гое, вос­поль­зо­вать­ся каж­дым в сво­ем месте. [27] Но под­ра­жать — это я наме­рен повто­рить не раз — сле­ду­ет не исклю­чи­тель­но сло­вам. Необ­хо­ди­мо обра­щать вни­ма­ние боль­ше на то, какой бла­го­ра­зум­ной меры дер­жа­лись ора­то­ры, опи­сы­вав­шие собы­тия или отдель­ных лиц; како­го они дер­жа­лись пла­на, поряд­ка, на то, нако­нец, что все, даже кажу­ще­е­ся с пер­во­го взгляда ска­зан­ным для крас­но­го слов­ца, име­ет целью выиг­рыш дела; далее, надо обра­щать вни­ма­ние, о чем гово­рит­ся в при­сту­пе, како­го мето­да дер­жат­ся в рас­ска­зе, как он раз­но­об­ра­зен, как силь­ны дока­за­тель­ства и опро­вер­же­ния, какое искус­ство в воз­буж­де­нии аффек­тов вся­ко­го рода и каким обра­зом заслу­жить похва­лы боль­шой пуб­ли­ки, в инте­ре­сах само­го про­цес­са, похва­лы, кото­рые хоро­ши все­го более тогда, когда искрен­ны, а не вызва­ны искус­ст­вен­но. Если мы будем знать это зара­нее, наше под­ра­жа­ние будет рацио­наль­ным. [28] Но кто при­со­еди­нит сюда и свои соб­ст­вен­ные хоро­шие сто­ро­ны, попол­няя то, чего не доста­ет, или убав­ляя лиш­нее, будет иде­аль­ным ора­то­ром, пред­ме­том наших иска­ний. Это сле­до­ва­ло бы осу­ще­ст­вить вполне в насто­я­щее вре­мя, когда у нас гораздо боль­ше образ­цов хоро­ше­го крас­но­ре­чия, чем их выпа­ло на долю тех, кого до сих пор счи­та­ют луч­ши­ми. Для них будет сла­ва в одном уже том, что про них ска­жут: они пре­взо­шли сво­их пред­ше­ст­вен­ни­ков и были учи­те­ля­ми потом­ков…

III. [1] До сих пор речь шла о посо­би­ях, кото­рые мож­но иметь со сто­ро­ны. Меж­ду теми, кото­ры­ми мы долж­ны воору­жить­ся сами, дале­ко пер­вое место зани­ма­ют сти­ли­сти­че­ские упраж­не­ния, как в отно­ше­нии труд­но­сти, так и в отно­ше­нии поль­зы. Не без осно­ва­ния назы­ва­ет их М. Тул­лий Цице­рон луч­шим источ­ни­ком и учи­те­лем крас­но­ре­чия». Мне­ние это он вла­га­ет в уста М. Крас­са в сво­их диа­ло­гах De ora­to­re, чтобы под­кре­пить свой взгляд авто­ри­те­том выдаю­щей­ся лич­но­сти.

[2] Итак, писать необ­хо­ди­мо как мож­но боль­ше и как мож­но ста­ра­тель­нее. Чем глуб­же взрых­ле­на поч­ва, тем боль­ший уро­жай дают семе­на и тем бога­че их пита­ние: так и успе­хи, кор­ни кото­рых не на поверх­но­сти зем­ли, при­не­сут более обиль­ные умст­вен­ные пло­ды и вер­ней сбе­ре­гут их. Без это­го созна­ния даже сама про­слав­лен­ная спо­соб­ность гово­рить экс­пром­том пре­вра­тит­ся лишь в бес­со­дер­жа­тель­ную бол­тов­ню, ряд слов, соби­раю­щих­ся на губах. [3] Здесь кор­ни, здесь фун­да­мент, здесь богат­ства, скры­тые в сво­его рода сек­рет­ном отде­ле­нии каз­на­чей­ства, откуда их берут в слу­чае неожи­дан­но­сти, когда тре­бу­ют того обсто­я­тель­ства.

Преж­де все­го, одна­ко, запа­сем­ся сила­ми, соот­вет­ст­ву­ю­щи­ми при­ни­мае­мой нами тяже­лой зада­че, сила­ми, кото­рые не долж­ны умень­шать­ся от их рас­хо­до­ва­ния, — [4] сама при­ро­да не жела­ет про­из­во­дить быст­ро на свет ниче­го боль­шо­го; вся­кое пре­крас­ное дело соеди­не­но с труд­но­стя­ми. Даже в отно­ше­нии рож­де­ний она поста­но­ви­ла зако­ном, чтобы более круп­ные живот­ные доль­ше оста­ва­лись в живо­те мате­ри.

Но так как наш вопрос рас­па­да­ет­ся на две поло­ви­ны, — каким обра­зом писать и в чем пре­иму­ще­ст­вен­но состо­ят пись­мен­ные упраж­не­ния, я ста­ну при­дер­жи­вать­ся это­го поряд­ка и в отве­тах.

[5] Преж­де все­го, писать сле­ду­ет мед­лен­нее, но вни­ма­тель­нее. Надо уметь нахо­дить луч­шие выра­же­ния и не доволь­ст­во­вать­ся сра­зу — попа­даю­щи­ми­ся на гла­за: необ­хо­ди­мо под­верг­нуть най­ден­ное кри­ти­че­ско­му испы­та­нию и что́ ока­жет­ся хоро­шим ста­вить в поряд­ке. Надо выби­рать мыс­ли и сло­ва, как обра­щать вни­ма­ние на зна­че­ние каж­до­го сло­ва в отдель­но­сти. Затем сле­ду­ет сде­лать пра­виль­ную рас­ста­нов­ку слов и вся­че­ски ста­рать­ся достичь бла­го­зву­чия, — или каж­дое сло­во будет постав­ле­но на пер­вом попав­шем­ся месте. [6] С целью быть при этом вни­ма­тель­ней, долж­но чаще повто­рять послед­ние строч­ки напи­сан­но­го, — не гово­ря уже о том, что таким путем после­дую­щее луч­ше свя­зы­ва­ет­ся с преды­ду­щим, и «жар» мыс­ли, кото­рый осты­ва­ет во вре­мя оста­но­вок при писа­нии, наби­ра­ет­ся све­жи­ми сила­ми и как бы дела­ет раз­бег, — два раза про­хо­дя одно и то же про­стран­ство. То же самое мы наблюда­ем и на состя­за­ни­ях в беге, — участ­ни­ки отсту­па­ют дале­ко назад и бегут затем к месту, откуда начи­на­ют пры­гать. Так и стре­ляя из лука, мы отво­дим руку назад и, в момент выст­ре­ла, тянем тети­ву к себе.

[7] Одна­ко ж, при попу­т­ном вет­ре, мож­но ино­гда и рас­пу­стить пару­са, лишь бы эта поблаж­ка не обма­ну­ла нас: нам нра­вит­ся все выхо­дя­щее из-под наше­го пера, ина­че мы и не писа­ли бы. Все же мы долж­ны сно­ва при­ло­жить к делу кри­ти­че­ский при­ем и еще раз пере­смот­реть напи­сан­ное с подо­зри­тель­ною лег­ко­стью. [8] Так писал, как мы зна­ем, Сал­лю­стий, и, без сомне­ния, его кро­пот­ли­вую работу дока­зы­ва­ет само его про­из­веде­ние. По сло­вам Вария, и Вер­ги­лий писал еже­днев­но очень мало сти­хов. Конеч­но, ора­тор нахо­дит­ся при дру­гих усло­ви­ях — и эту мед­лен­ность и недо­ве­рие к себе я тре­бую толь­ко от начи­наю­щих. [9] Глав­ным обра­зом нам сле­ду­ет поста­вить себе пра­ви­лом и целью — писать, по воз­мож­но­сти, луч­ше; быст­ро­ту дает навык. Мало-пома­лу, мыс­ли ста­нут лег­че ложить­ся на бума­гу; най­дут­ся под­хо­дя­щие сло­ва, явит­ся ком­по­зи­ция, коро­че, все будет делать свое дело, как рабы в хоро­шо постав­лен­ном хозяй­стве.

[10] Глав­ное заклю­ча­ет­ся вот в чем: пиша быст­ро, нель­зя научить­ся писать хоро­шо. Хоро­шо пиша — мож­но научить­ся писать ско­ро. Но в то вре­мя, как у нас явит­ся навык, мы долж­ны все­го боль­ше сдер­жи­вать­ся, глядеть впе­ред и креп­че дер­жать вож­жа­ми несу­щих­ся во весь опор лоша­дей, — это не столь­ко задер­жит нас, сколь­ко при­даст нам новые силы. В свою оче­редь, не сле­ду­ет, по мое­му мне­нию, отда­вать на муки бес­по­лез­но­го само­би­че­ва­ния тех, у кого есть хоть сколь­ко-нибудь навы­ка в отно­ше­нии сти­ля. [11] Каким обра­зом в состо­я­нии они испол­нить граж­дан­ские обя­зан­но­сти, если поседе­ли над изу­че­ни­ем — отдель­ных частей про­цес­са? Но есть и такие люди, кото­рые ничем не доволь­ны, кото­рые хотят все пере­ме­нить, все гово­рить ина­че, чем это им при­шло сра­зу в голо­ву, люди пол­ные недо­ве­рия к себе. Сво­е­му талан­ту они ока­зы­ва­ют очень плохую услу­гу, если, ста­вя себе затруд­не­ния в рабо­те, дума­ют видеть в этом свою ста­ра­тель­ность.

[12] Труд­но решить, кто из них, на мой взгляд, оши­ба­ет­ся гру­бее, — те ли, кому нра­вит­ся все свое, или те, кому не нра­вит­ся ниче­го. Даже с даро­ви­ты­ми моло­ды­ми людь­ми быва­ет зача­стую, что они сох­нут над работой и, нако­нец, осуж­да­ют себя на мол­ча­ние, вслед­ст­вие слиш­ком страст­но­го жела­ния выра­жать­ся изящ­ным сло­гом.

Здесь я вспом­нил, что́ рас­ска­зы­вал мне извест­ный Юлий Секунд, мой ровес­ник и, как все зна­ют, близ­кий друг, чело­век с заме­ча­тель­ным ора­тор­ским талан­том, но черес­чур тре­бо­ва­тель­ный к себе. Он пере­дал мне отно­сив­ши­е­ся к нему сло­ва его дяди, Юлия Фло­ра. [13] Послед­ний счи­тал­ся луч­шим ора­то­ром в Гал­лии — здесь он брал и уро­ки крас­но­ре­чия — вооб­ще, ора­то­ром, каких мало, достой­ным сво­его род­ст­вен­ни­ка. Заме­тив слу­чай­но Секун­да, кото­рый тогда ходил еще в шко­лу, в груст­ном настро­е­нии, он спро­сил, поче­му он так нахму­рил свой лоб? [14] Моло­дой чело­век отве­тил откро­вен­но, что вот уже тре­тий день он изо всех сил трудит­ся — и не может най­ти при­сту­па к задан­ной ему пись­мен­ной теме и что это не толь­ко печа­лит его теперь, но и застав­ля­ет с отча­я­ни­ем думать о буду­щем. Тогда Флор засме­ял­ся и ска­зал: «Неуже­ли ты хочешь выра­жать­ся луч­ше, чем можешь?» [15] С целью делать успе­хи, надо трудить­ся, а не падать духом. Но, чтобы мы мог­ли писать еще ско­рее, нуж­ны будут не одни упраж­не­ния, — сами по себе они бес­спор­но важ­ны — но и разум­ная мето­да. Если мы не ста­нем сидеть задрав голо­ву, смот­реть в пото­лок, бор­мота­ньем будить свою мыс­ли­тель­ную спо­соб­ность и ждать, что будет, но обра­щать вни­ма­ния на то, чего тре­бу­ют обсто­я­тель­ства, что отве­ча­ет поло­же­нию дей­ст­ву­ю­щих лиц, тре­бо­ва­нию дан­ной мину­ты и настро­е­нию судьи, — мы нач­нем писать, если мож­но выра­зить­ся, по-чело­ве­че­ски. [16] Само поло­же­ние дела про­дик­ту­ет нам тогда и вступ­ле­ние, и даль­ней­шее. Боль­шин­ство уже понят­но и попа­да­ет­ся на гла­за, если толь­ко мы их не закры­ва­ем. Вот поче­му люди необ­ра­зо­ван­ные или мужи­ки не дол­го затруд­ня­ют­ся, с чего им начать. Тем стыд­нее для нас, если в нелов­кое поло­же­ние ста­вит нас — уче­ние. Все же мы не долж­ны думать посто­ян­но, что самое луч­шее то, что скры­то, ина­че нам ино­гда при­шлось бы пре­вра­щать­ся в немых, если б мы счи­та­ли нуж­ным гово­рить то лишь, чего не можем най­ти.

[17] В про­ти­во­по­лож­ную ошиб­ку впа­да­ют те, кто хотят как мож­но ско­рей набро­сать спер­ва свои мыс­ли на бума­гу и начи­на­ют писать экс­пром­том, с вооду­шев­ле­ни­ем и под живым настро­е­ни­ем мину­ты. Они назы­ва­ют это «чер­но­вы­ми наброс­ка­ми». Затем они про­смат­ри­ва­ют напи­сан­ное и при­во­дят в порядок. Но исправ­ле­ние огра­ни­чи­ва­ет­ся отдель­ны­ми сло­ва­ми и пери­о­да­ми; что же каса­ет­ся хао­ти­че­ско­го бес­по­ряд­ка мыс­лей, он оста­ет­ся по-преж­не­му небреж­ным. [18] Луч­ше поэто­му сра­зу же при­ло­жить ста­ра­ние и таким обра­зом вести дело с пер­вых шагов, чтобы при­шлось не сно­ва высе­кать ста­тую, а толь­ко про­ве­сти по ней рез­цом. Ино­гда, впро­чем, мож­но отда­вать­ся и аффек­там, где игра­ет роль ско­рей вооду­шев­ле­ние, неже­ли точ­ность.

Из того, что я суро­во смот­рю на небреж­ное отно­ше­ние к пись­мен­ным работам, доволь­но ясно вид­но, что́ думаю я об излюб­лен­ном при­е­ме — дик­тов­ке. [19] Когда мы пишем хотя бы даже ско­ро, нам все-таки оста­ет­ся несколь­ко вре­ме­ни поду­мать, — мысль опе­ре­жа­ет перо — тогда как наш сек­ре­тарь не дает нам ни мину­ты покоя. Ино­гда же нам самим стыд­но разду­мы­вать, делать оста­нов­ки или пере­ме­ны, как бы из бояз­ни выка­зать перед чужи­ми свои сла­бые сто­ро­ны. [20] В кон­це кон­цов, у нас выры­ва­ют­ся не толь­ко неудач­ные и слу­чай­ные, но под­час пря­мо-таки не соот­вет­ст­ву­ю­щие выра­же­ния, — мы ста­ра­ем­ся лишь писать сло­ва, не отве­чаю­щие ни необ­хо­ди­мой при пись­ме осто­рож­но­сти, ни живо­сти, тре­бу­е­мой от гово­ря­ще­го. Затем, если сек­ре­тарь пишет несколь­ко мед­лен­но и не совсем бой­ко чита­ет напи­сан­ное, споты­ка­ет­ся, если мож­но выра­зить­ся, он оста­нав­ли­ва­ет наш бур­ный поток мыс­ли, и все наше преж­нее соби­ра­ние с мыс­ля­ми не при­во­дит ни к чему, бла­го­да­ря оста­нов­кам, ино­гда же вслед­ст­вие раз­дра­же­ния. [21] Что же каса­ет­ся жестов, явля­ю­щих­ся резуль­та­том более глу­бо­ких душев­ных дви­же­ний и в извест­ной сте­пе­ни дей­ст­ву­ю­щих на душу воз­буж­даю­щи­ми обра­зом, напр., маха­ния рука­ми, дела­ния физио­но­мий, хло­па­нья себя под­час в грудь или по ляж­кам, — что заме­ча­ет и Пер­сий, когда гово­рит о небреж­ном сти­ли­сте:

Он не коло­тит рукой сто­ли­ка и не гры­зет ног­тей до мяса, —

они даже смеш­ны, если мы не одни. [22] Нако­нец, — гово­рю раз навсе­гда — самое важ­ное для успе­ха работы заме­ча­ние: при дик­тов­ке невоз­мож­но уеди­нять­ся. Никто одна­ко не станет сомне­вать­ся, что чело­ве­ку пишу­ще­му — уеди­нен­ное место и ничем не нару­шае­мая тиши­на полез­ны в выс­шей сте­пе­ни. Но не сле­ду­ет верить сра­зу тем, кто дума­ет, что в дан­ном слу­чае все­го удоб­нее рощи и леса, — здесь «есть откры­тое небо, кра­си­вые места, при­во­дя­щие в воз­вы­шен­ное настро­е­ние душу и достав­ля­ю­щие бога­тую пищу уму». [23] То, что само по себе достав­ля­ет удо­воль­ст­вие, непре­мен­но долж­но отвле­кать наше вни­ма­ние от наме­чен­ной нами цели: нель­зя сра­зу серь­ез­но отда­вать­ся всей душой мно­го­му; раз взгля­нув на что-нибудь, пере­ста­ешь глядеть на наме­чен­ное преж­де. [24] Кра­сота леса, про­те­каю­щие мимо реки, ветер­ки, шеле­стя­щие в вет­вях дере­вьев, пенье птиц и самая воз­мож­ность видеть гори­зонт при­вле­ка­ют нас к себе, поэто­му, мне кажет­ся, эти кра­си­вые кар­ти­ны ско­рей раз­вле­ка­ют, неже­ли дают работу моз­гу. [25] Демо­сфен посту­пал умнее, — он ухо­дил туда, где не было слыш­но ничье­го голо­са и где нель­зя было нико­го видеть, чтобы зре­ние не застав­ля­ло ум посту­пать напе­ре­кор. Зато если мы работа­ем ночью, запер­шись в ком­на­те, ноч­ная тиши­на вме­сте с един­ст­вен­ною све­чой может слу­жить в сво­ем роде самою надеж­ною защи­той.

[26] Но в умст­вен­ной рабо­те вся­ко­го рода, так в осо­бен­но­сти при рабо­те ночью, необ­хо­ди­мо поль­зо­вать­ся хоро­шим здо­ро­вьем и — самое важ­ное усло­вие для это­го — вести регу­ляр­ную жизнь: вре­мя, пред­на­зна­чен­ное нам самою при­ро­дою для отды­ха и запа­са сила­ми, мы посвя­ща­ем само­му упор­но­му тру­ду. Ему одна­ко сле­ду­ет уде­лять столь­ко вре­ме­ни, чтобы не жерт­во­вать часа­ми сна. [27] Одна уста­лость меша­ет наше­му жела­нию усерд­но занять­ся пись­мом. У кого есть сво­бод­ное вре­мя, тому более, чем доста­точ­но, работать днем. Работать ночью может заста­вить лишь необ­хо­ди­мость — мас­са работы. Все же ноч­ная работа, если толь­ко мы садим­ся со све­жи­ми сила­ми и бод­ры­ми, все­го луч­ше отве­ча­ет поня­тию «уеди­нен­ной» работы.

[28] Тиши­на, уеди­не­ние и пол­ное душев­ное спо­кой­ст­вие, конеч­но, весь­ма и весь­ма жела­тель­ны; но мы можем иметь их не все­гда, поэто­му не сле­ду­ет, при малей­шем шуме, швы­рять тет­радь в сто­ро­ну и счи­тать этот день поте­рян­ным. Напро­тив, надо бороть­ся с пре­пят­ст­ви­я­ми и при­учать себя побеж­дать все неудоб­ства силою воли. Когда мы напра­вим ее все­це­ло на свою работу, ничто из того, что́ попа­дет­ся нам на гла­за или слу­чай­но доле­тит до наше­го слу­ха, не оста­вит в душе ника­ко­го впе­чат­ле­ния. [29] Если мы часто, без вся­кой цели, настоль­ко углуб­ля­ем­ся в себя, что не заме­ча­ем встреч­ных или сби­ва­ем­ся с доро­ги, неуже­ли мы не добьем­ся того же и в дан­ном слу­чае, если толь­ко захо­тим?… Не сле­ду­ет мало­душ­но под­да­вать­ся лени, под каким-либо бла­го­вид­ным пред­ло­гом. Раз мы дума­ем зани­мать­ся умст­вен­ною работой лишь отдох­нув­ши­ми, лишь весе­лы­ми и лишь сво­бод­ны­ми от всех дру­гих забот, у нас все­гда будет осно­ва­ние отно­сить­ся к себе снис­хо­ди­тель­но. [30] Поэто­му сре­ди шум­ной тол­пы, в доро­ге и даже на зва­ном обеде наш мозг дол­жен сам созда­вать себе пусты­ню… Что же будет рано или позд­но, когда нам при­дет­ся гово­рить без при­готов­ле­ния связ­ную речь — сре­ди фору­ма, окру­жен­ны­ми мно­же­ст­вом три­бу­на­лов, сре­ди бра­ни и даже слу­чай­ных кри­ков, если мы в состо­я­нии най­ти толь­ко в тишине пару слов, чтобы напи­сать их потом на вос­ко­вых дощеч­ках?… Вот поче­му сам горя­чий поклон­ник уеди­не­ния, гени­аль­ный Демо­сфен, упраж­нял­ся в про­из­не­се­нии речи — на мор­ском бере­гу и нароч­но там, где все­го гром­че раз­би­ва­лись о берег вол­ны, при­вы­кая таким обра­зом не терять­ся окон­ча­тель­но сре­ди шума народ­ных собра­ний.

[31] Не сле­ду­ет пре­не­бре­гать и мело­ча­ми — в обла­сти зна­ний, впро­чем, мело­чей не суще­ст­ву­ет — и все­го луч­ше писать на наво­щен­ных дощеч­ках: в таком слу­чае весь­ма лег­ко сти­рать запи­сан­ное, если толь­ко сла­бое зре­ние не заста­вит при­бег­нуть к употреб­ле­нию пер­га­мен­та. Он, прав­да, сбе­ре­га­ет зре­ние; с дру­гой сто­ро­ны, от часто­го вытас­ки­ва­ния пера при обма­ки­ва­нии его уста­ет рука и сла­бе­ет быст­ро­та моз­го­вой работы. [32] Но при пер­вом и вто­ром спо­со­бе пись­ма необ­хо­ди­мо остав­лять напро­тив тек­ста поля, чтобы иметь воз­мож­ность делать при­пис­ки. Ино­гда поправ­ки делать труд­но пото­му, что не доста­ет места или, во вся­ком слу­чае, встав­ки не разо­брать — от напи­сан­но­го преж­де. Я не сове­то­вал бы употреб­лять и слиш­ком широ­ких доще­чек. Я знал одно­го обра­зо­ван­но­го моло­до­го чело­ве­ка, писав­ше­го страш­но длин­ные речи, сооб­ра­зу­ясь, в дан­ном слу­чае, с чис­лом стро­чек. Этот недо­ста­ток, кото­рый не уда­ва­лось испра­вить путем частых напо­ми­на­ний, с пере­ме­ной таб­ли­чек был уни­что­жен.

[33] Необ­хо­ди­мо так­же остав­лять место, куда зано­сить то, что пишу­ще­му при­хо­дит на мысль слу­чай­но, т. е. что не вхо­ди­ло в план речи. Под­час при­хо­дят на ум пре­крас­ные сен­тен­ции, кото­рых не сле­ду­ет вно­сить в текст, но не хоро­шо и остав­лять без вни­ма­ния, — они могут или забыть­ся, или нару­шить даль­ней­ший ход мыс­ли, когда будут ста­рать­ся удер­жи­вать их в памя­ти, поэто­му все­го луч­ше поме­щать их на полях.

IV. [1] Пере­хо­дим теперь к исправ­ле­нию, очень важ­но­му отде­лу наше­го руко­вод­ства. Уста­но­ви­лось небез­осно­ва­тель­ное мне­ние, что работа пера не менее серь­ез­на, когда оно сти­ра­ет напи­сан­ное. Под этим надо пони­мать допол­не­ния, сокра­ще­ния и пере­дел­ки. В отно­ше­нии допол­не­ний или сокра­ще­ний дело лег­че и про­ще, зато вдвойне труд­ней зада­ча, когда при­хо­дит­ся упро­стить слиш­ком высо­ко­пар­ное, сде­лать повы­ше — низ­кое, сокра­тить — черес­чур подроб­ное, испра­вить — неточ­ное, спло­тить — лишен­ное гар­мо­нии, заклю­чить в рам­ки — пере­хо­дя­щее гра­ни­цы. Надо выбра­сы­вать нра­вив­ше­е­ся преж­де или выду­мы­вать то, чего нико­гда не при­хо­ди­ло в голо­ву.

[2] Без сомне­ния, луч­ший спо­соб исправ­ле­ния заклю­ча­ет­ся в откла­ды­ва­нии напи­сан­но­го в сто­ро­ну на несколь­ко вре­ме­ни, чтобы наши про­из­веде­ния не влек­ли нас к себе, точ­но ново­рож­ден­ный. [3] Но это может уда­вать­ся не все­гда, в осо­бен­но­сти ора­то­ру, кото­ро­му необ­хо­ди­мо писать чаще по тре­бо­ва­нию мину­ты; да и самое исправ­ле­ние име­ет гра­ни­цы. Есть авто­ры, счи­таю­щие все вышед­шее из-под их пера пол­ным оши­бок. К напи­сан­но­му ими они счи­та­ют как бы гре­хом отно­сить­ся с хоро­шей сто­ро­ны. Вся­кая пере­ра­бот­ка, по их мне­нию, улуч­ша­ет дело, и они посту­па­ют так каж­дый раз, когда кни­га сно­ва попа­да­ет им в руки, по при­ме­ру док­то­ров, делаю­щих ампу­та­ции даже здо­ро­вых частей тела. В резуль­та­те, их работа покры­та сво­его рода руб­ца­ми, без­жиз­нен­на и от не в меру усерд­но­го исправ­ле­ния ста­но­вит­ся еще хуже. [4] Так луч­ше оста­вим ее до поры до вре­ме­ни, пока она нам понра­вит­ся или, в край­нем слу­чае, будем удо­воль­ст­во­вать­ся тем, чтобы пила отде­лы­ва­ла вещь, а не пили­ла ее попо­лам.

Мера долж­на быть и в отно­ше­нии вре­ме­ни. Если Цин­на, как гово­рят, писал свою «Смир­ну» девять лет или Исо­крат усид­чи­во работал над сво­им «Пане­ги­ри­ком», по рас­ска­зам, самое мень­шее десять лет, — это не может иметь ника­ко­го зна­че­ния для ора­то­ра. Раз он будет так мед­лен, от него нече­го ждать про­ку.

V. [1] Затем нам сле­ду­ет ска­зать, что́ глав­ным обра­зом долж­но слу­жить темой пись­мен­ных упраж­не­ний тем, кто жела­ет при­об­ре­сти ἕξιν. Вхо­дить в объ­яс­не­ния отно­си­тель­но раз­лич­ных мате­ри­а­лов для них или о том, чем сле­ду­ет зани­мать­ся спер­ва, чем потом — счи­таю лиш­ним здесь (я сде­лал это уже в пер­вой кни­ге, где рас­пре­де­лил порядок заня­тий для маль­чи­ков, и во вто­рой — для взрос­лых), тема пред­ла­гае­мой гла­вы: реше­ние вопро­са, откуда все­го луч­ше иметь запас слов и научить­ся лег­ко писать.

[2] Наши ора­то­ры ста­рой шко­лы вполне отве­чаю­щи­ми этой цели счи­та­ли пере­во­ды с гре­че­ско­го на латин­ский. Л. Красс заме­ча­ет, в одной из выше­упо­мя­ну­тых книг Цице­ро­на De ora­to­re, что он делал это не раз. Лич­но Цице­рон пря­мо реко­мен­ду­ет этот при­ем. Бла­го­да­ря это­му, он даже пере­вел и издал несколь­ко сочи­не­ний Пла­то­на и Ксе­но­фон­та. Его при­ме­ру после­до­вал Мес­са­ла и таким обра­зом пере­вел мно­го речей, при­том настоль­ко успеш­но, что крайне труд­ной для рим­ля­ни­на пере­да­чей безыс­кус­ст­вен­но­го сти­ля зна­ме­ни­той речи Гипе­рида за Фри­ну мог поспо­рить с ори­ги­на­лом.

[3] Повод к упраж­не­ни­ям подоб­но­го рода оче­виден, — у гре­че­ских авто­ров без­дна мыс­ли; сила крас­но­ре­чия в них соеди­не­на с бле­стя­щею тех­ни­кой, затем, при пере­во­де их, мож­но выби­рать луч­шие выра­же­ния: в дан­ном слу­чае мы употреб­ля­ем сло­ва исклю­чи­тель­но сво­его язы­ка. Что же каса­ет­ся фигур, глав­но­го укра­ше­ния речи, нам даже при­хо­дит­ся обра­зо­вы­вать мно­гие из них, раз­но­об­ра­зя, пото­му что, в боль­шин­стве слу­ча­ев, спо­соб выра­же­ния латин­ско­го язы­ка отли­ча­ет­ся от гре­че­ско­го.

[4] В свою оче­редь мно­го поль­зы в состо­я­нии при­не­сти сами по себе пери­фра­зы с латин­ско­го. Отно­си­тель­но поэтов не может быть, мне кажет­ся, ника­ких сомне­ний. Суль­пи­ций, гово­рят, упраж­нял­ся исклю­чи­тель­но в этом роде, — во-пер­вых, высота, вдох­но­ве­ния в состо­я­нии при­дать тор­же­ст­вен­ность и про­зе; во-вто­рых, поэ­ти­че­ская воль­ность, при­да­вая боль­ше сме­ло­сти сло­вам, поз­во­ля­ет в то же вре­мя точ­но выра­жать­ся. Даже самые мыс­ли мож­но обле­кать в энер­гич­ную фор­му ора­тор­ской речи, допол­нять недо­ска­зан­ное и сокра­щать лиш­нее. [5] Толь­ко я не хочу, чтобы пере­вод был лишь пере­во­дом, — необ­хо­ди­мо устро­ить сво­его рода состя­за­ние и сопер­ни­че­ство в спо­со­бе пере­да­чи одной и той же мыс­ли. Вот поче­му я не разде­ляю взгляда тех, кто не согла­сен допу­стить пери­фра­за латин­ской про­зы, так как «вся­кая пере­ме­на выра­же­ний долж­на при­ве­сти к худ­шим резуль­та­там, раз у нас были пре­крас­ные во всех отно­ше­ни­ях образ­цы».

Преж­де все­го, не все­гда сле­ду­ет отча­и­вать­ся в воз­мож­но­сти най­ти луч­шее выра­же­ние для ска­зан­но­го уже, затем, латин­ский ора­тор­ский язык вовсе не так бес­по­мо­щен и беден, чтобы одну мысль мож­но было выра­зить удач­но толь­ко один раз. [6] Если актер в состо­я­нии пере­дать те же самые сло­ва с помо­щью мас­сы жестов, крас­но­ре­чие, веро­ят­но, так бес­силь­но, что, раз ска­зав что-либо, не может выра­зить­ся в том же духе… Но пред­по­ло­жив даже, что най­ден­ное нами выра­же­ние не будет более удач­ным или рав­но­зна­ча­щим, оно, по край­ней мере, может очень близ­ко отве­чать сто­я­ще­му в ори­ги­на­ле. [7] Да и раз­ве сами мы не гово­рим об одной и той же вещи два раза и даже чаще, ино­гда и в фор­ме про­дол­жи­тель­но­го раз­го­во­ра? Но, веро­ят­но, мы можем устра­и­вать состя­за­ния сами с собою, а с дру­ги­ми не можем… Если гово­рить хоро­шо мож­но было бы одним толь­ко спо­со­бом, у нас было бы осно­ва­ние счи­тать наш путь отре­зан­ным наши­ми пред­ше­ст­вен­ни­ка­ми; но ведь у нас есть бес­чис­лен­ное мно­же­ство спо­со­бов; к той же цели ведет мас­са дорог. [8] У крат­ко­сти есть свои кра­соты, у богат­ства выра­же­ния — свои; свои досто­ин­ства есть у мета­фор, как и у соб­ст­вен­ных выра­же­ний; одно луч­ше выра­зить про­стым сло­гом, дру­гое — с помо­щью употреб­ле­ния фигур. Нако­нец, крайне полез­на самая труд­ность упраж­не­ния. К тому же, каким обра­зом бли­же позна­ко­мить­ся с вели­ки­ми писа­те­ля­ми? — Мы не про­бе­га­ем их про­из­веде­ния, рас­се­ян­но читая их, нет, мы зани­ма­ем­ся ими подроб­но, по необ­хо­ди­мо­сти вду­мы­ва­ем­ся в них и учим­ся ценить их высо­кие досто­ин­ства уже пото­му, что лише­ны воз­мож­но­сти под­ра­жать им.

[9] Но полез­но будет не толь­ко зани­мать­ся пере­дел­ка­ми с чужо­го язы­ка, но и пере­ла­гать самы­ми раз­но­об­раз­ны­ми спо­со­ба­ми и наших писа­те­лей, таким обра­зом, чтобы мы бра­ли какие-либо мыс­ли и пере­фра­зи­ро­ва­ли их как мож­но боль­ше, как из одно­го кус­ка вос­ка лепят обык­но­вен­но самые раз­но­об­раз­ные фигу­ры. [10] Тем не менее самый боль­шой навык, по мое­му мне­нию, мы в состо­яв­ши при­об­ре­сти, поль­зу­ясь любым из про­стей­ших слу­ча­ев, — бога­тым выбо­ром лиц, юриди­че­ских вопро­сов, вре­ме­ни, слов и дел мы в состо­я­нии лег­ко скрыть свою несо­сто­я­тель­ность, раз со всех сто­рон будет оби­лие мате­ри­а­ла, из кото­ро­го мож­но что-нибудь выбрать. [11] Ум, меж­ду тем, дол­жен выра­жать­ся в том, чтобы рас­ши­рить тес­ное по сво­им свой­ствам, уве­ли­чить — малое, раз­но­об­ра­зить — похо­жее, воз­будить инте­рес к обык­но­вен­но­му и уметь мно­го и кра­си­во гово­рить о малом.

В дан­ном слу­чае осо­бен­но целе­со­об­раз­ны­ми ока­жут­ся «общие поло­же­ния», кото­рые выше мы назы­ва­ли тези­са­ми и кото­ры­ми любил зани­мать­ся Цице­рон, уже играя выдаю­щу­ю­ся роль в рес­пуб­ли­ке. [12] В очень близ­кой свя­зи с ними сто­ят опро­вер­же­ния или дока­за­тель­ства спра­вед­ли­во­сти судей­ских при­го­во­ров. Так как при­го­во­ры так­же пред­став­ля­ют или какое-либо заклю­че­ние, или пред­пи­са­ние, то как самое дело, так и мне­ние о нем может оди­на­ко­во слу­жить пред­ме­том обсуж­де­ния. Далее идут общие места, кото­рые, как мы зна­ем, раз­ра­ба­ты­ва­лись уже ора­то­ра­ми. Кто станет зани­мать­ся подроб­но толь­ко эти­ми про­сты­ми тема­ми, не укло­ня­ю­щи­ми­ся в сто­ро­ну, тем боль­ший мате­ри­ал най­дет он в таких, где укло­не­ния мно­го­чис­лен­нее, и будет готов к про­цес­сам вся­ко­го рода: все они осно­ва­ны на общих поло­же­ни­ях. [13] Какая раз­ни­ца, напри­мер, если ска­зать: «Народ­ный три­бун, Кор­не­лий дол­жен быть при­знан винов­ным, как про­чи­тав­ший текст зако­но­про­ек­та», или спро­сить: «Не будет ли оскорб­ле­но вели­че­ство наро­да, если маги­ст­рат лич­но про­чтет наро­ду свой зако­но­про­ект?»… «Закон­но ли убил Кло­дия Милон», — будет пред­ло­жен вопрос на суде — или: «Поз­во­ли­тель­но ли уби­вать чело­ве­ка, рою­ще­го яму дру­го­му, или граж­да­ни­на опас­но­го для государ­ства, если б даже он и не рыл дру­гим ямы?» «Чест­но ли посту­пил Катон, усту­пив Мар­цию Гор­тен­сию?» или: «При­лич­но ли так посту­пать чест­но­му чело­ве­ку?» Судить ста­нут лиц, а всту­пать в пре­ния — о прин­ци­пах.

[14] Что же каса­ет­ся декла­ма­ций, в том виде, в каком чита­ют их в шко­лах рито­ров, они в выс­шей сте­пе­ни полез­ны, если толь­ко отве­ча­ют дей­ст­ви­тель­но­сти и похо­жи на речи ора­то­ров, — не тогда лишь, когда уче­ник еще учит­ся, так как дают воз­мож­ность упраж­нять­ся оди­на­ко­во в инвен­ции и дис­по­зи­ции, но и в то вре­мя, когда вос­пи­та­ние уче­ни­ка кон­че­но и когда он успел при­об­ре­сти извест­ность в каче­стве юри­ста: бла­го­да­ря им, крас­но­ре­чие пита­ет­ся, полу­ча­ет более бле­стя­щий вид, точ­но от более бога­то­го сто­ла, и сно­ва соби­ра­ет­ся с сила­ми, уто­мив­шись от бес­пре­стан­ных упор­ных схва­ток в суде.

[15] Поэто­му сле­ду­ет ино­гда поль­зо­вать­ся для сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ний отча­сти и бога­тым исто­ри­че­ским сти­лем, как под­ра­жать — непри­нуж­ден­но­му сло­гу диа­ло­гов. Было бы полез­но под­нять­ся для раз­вле­че­ния даже в сфе­ру поэ­зии, по при­ме­ру атле­тов, кото­рые с тече­ни­ем извест­но­го вре­ме­ни пере­ста­ют соблюдать дие­ту и зани­мать­ся гим­на­сти­кой, а начи­на­ют запа­сать­ся сила­ми путем отды­ха и улуч­ше­ния пищи. [16] Вот поче­му, мне кажет­ся, Марк Тул­лий Цице­рон был таким вели­ким ора­то­ром, — он отда­вал­ся и этим заня­ти­ям. Если б мате­ри­ал нам достав­ля­ли одни про­цес­сы, ора­тор дол­жен был бы непре­мен­но поте­рять свой блеск, ум — лишил­ся бы сво­ей гиб­ко­сти и самое ост­рие наше­го даро­ва­ния зату­пи­лось бы от еже­днев­ных столк­но­ве­ний.

[17] Но как ора­то­ров, уже зака­лен­ных в сра­же­ни­ях и как бы слу­жа­щих в воен­ной служ­бе, крас­но­ре­чие, точ­но пища, под­креп­ля­ет сила­ми и поз­во­ля­ет им отдох­нуть: так моло­дежь не долж­на слиш­ком дол­го витать в обла­сти лож­ных пред­став­ле­ний, пустых при­зра­ков, при­вы­кая к ним до того, что с ними труд­но будет рас­стать­ся, — или, когда она вый­дет из тени шко­лы, где успе­ла почти соста­рить­ся, ей при­дет­ся задро­жать пред насто­я­щим про­цес­сом, точ­но пред луча­ми солн­ца.

[18] Такой слу­чай был, гово­рят, с самим Пор­ци­ем Латро­ном, пер­вым зна­ме­ни­тым про­фес­со­ром крас­но­ре­чия. Он уже поль­зо­вал­ся гро­мад­ною извест­но­стью в каче­стве учи­те­ля, когда ему при­шлось гово­рить речь на фору­ме, — и он насто­я­тель­но про­сил пере­не­сти в бази­ли­ку судей­ские ска­мей­ки… Небо пока­за­лось ему чем-то настоль­ко новым, что мож­но было думать, — все его крас­но­ре­чие огра­ни­чи­ва­лось кры­шей и сте­на­ми.

[19] На этом осно­ва­нии моло­дой чело­век, пре­крас­но усво­ив­ший от сво­их учи­те­лей метод инвен­ции и стро­е­ния речи, — вовсе не такая труд­ная зада­ча, если толь­ко учи­те­ли уме­ют и хотят учить, — затем, при­об­рет­ший уже неко­то­рый навык, обя­зан выбрать себе, по при­ме­ру наших дедов, како­го-либо ора­то­ра, дол­жен ему сле­до­вать и под­ра­жать, дол­жен как мож­но боль­ше посе­щать форум и, по воз­мож­но­сти, чаще при­сут­ст­во­вать при судо­про­из­вод­стве где, поз­же, он будет играть роль. [20] В это вре­мя и сам он обя­зан запи­сы­вать защи­ти­тель­ные речи, кото­рые слы­шал лич­но, или же дру­гие, толь­ко не вымыш­лен­ные, и гово­рить «за» и «про­тив», дол­жен упраж­нять­ся, как мы это видим на при­ме­ре гла­ди­а­то­ров, отто­чен­ным ору­жи­ем. Так посту­пил — о чем мы гово­ри­ли выше — Брут, напи­сав­ший речь в защи­ту Мило­на. Это луч­ше, неже­ли писать воз­ра­же­ния на речи древ­них ора­то­ров, как сде­лал Цестий, отве­чая Цице­ро­ну на его речь в защи­ту того же Мило­на, — хотя из защи­ти­тель­ной речи одной толь­ко сто­ро­ны ему нель­зя было соста­вить доста­точ­но ясно­го поня­тия о деле дру­гой.

[21] Но еще ско­рей добьет­ся уче­ник сво­его, если учи­тель заста­вит его дер­жать­ся, в декла­ма­ции, как мож­но бли­же дей­ст­ви­тель­но­сти и брать темы цели­ком, меж­ду тем как в насто­я­щее вре­мя из них выби­ра­ют лишь самые лег­кие и все­го более нра­вя­щи­е­ся. Но, во вто­ром слу­чае, почти все­гда меша­ет слиш­ком боль­шая циф­ра уче­ни­ков и при­выч­ка назна­чать клас­сы декла­ма­ции в извест­ные дни, а отча­сти, и ошиб­ка отцов детей, обра­щаю­щих боль­ше вни­ма­ния на чис­ло декла­ма­ций, неже­ли на их каче­ство. [22] Но, на мой взгляд, — об этом я гово­рил уже в пер­вой кни­ге — доб­ро­со­вест­ный учи­тель не обре­ме­нит себя бо́льшим чис­лом уче­ни­ков, чем он в состо­я­нии зани­мать­ся, затем, уймет их любовь бол­тать, чтобы речь шла лишь о пред­ме­те кон­тро­вер­сии, а не так, как хотят неко­то­рые, о чем угод­но, или же про­длить срок, в кото­рый долж­на быть про­из­не­се­на декла­ма­ция, на боль­шее чис­ло дней, не то поз­во­лить разде­лить темы. [23] Тща­тель­ная обра­бот­ка одной из них при­не­сет боль­ше поль­зы, неже­ли несколь­ко лишь нача­тых, до кото­рых, если мож­но выра­зить­ся, толь­ко дотро­ну­лись губа­ми. В резуль­та­те, ничто не сто­ит на сво­ем месте; вступ­ле­ние речи не отве­ча­ет сво­ей фор­ме, — моло­дые люди ста­ра­ют­ся пере­но­сить луч­шие фра­зы из всех частей в ту, кото­рую им при­дет­ся гово­рить. Таким обра­зом, из бояз­ни не иметь вре­ме­ни про­из­не­сти даль­ней­шее, они вно­сят хаос в преды­ду­щее.

VI. [1] Бли­жай­шее место к сти­ли­сти­че­ским упраж­не­ни­ям зани­ма­ет обду­мы­ва­ние темы, источ­ни­ком кото­ро­го слу­жат они же и кото­рое зани­ма­ет нечто сред­нее меж­ду труд­ны­ми сти­ли­сти­че­ски­ми упраж­не­ни­я­ми и зави­ся­щи­ми от слу­чай­но­стей экс­пром­та­ми и име­ет себе при­ме­не­ние едва ли не все­го чаще: писать мы можем не везде и не все­гда, меж­ду тем как для обду­мы­ва­ния у нас мас­са вре­ме­ни и места. Уже в несколь­ко часов оно в состо­я­нии соста­вить поня­тие даже о круп­ных про­цес­сах; ему помо­жет сама ноч­ная тем­нота, если мы стра­да­ем бес­сон­ни­цей; оно суме­ет най­ти себе несколь­ко минут сво­бод­но­го вре­ме­ни и не зна­ет отды­ха сре­ди нашей юриди­че­ской прак­ти­ки. [2] Оно не толь­ко само при­во­дит в порядок мыс­ли, — чего было бы доволь­но само по себе — но и груп­пи­ру­ет сло­ва и дела­ет речь связ­ной настоль­ко, что оста­ет­ся лишь взять­ся за перо для окон­ча­тель­ной отдел­ки, — твер­же удер­жи­ва­ет­ся в памя­ти, в боль­шин­стве слу­ча­ев, то, в отно­ше­нии чего нам нель­зя оста­вать­ся спо­кой­ны­ми, наде­ясь, что оно запи­са­но.

Одна­ко спо­соб­ность вду­мы­вать­ся не может дать­ся вдруг или ско­ро: [3] преж­де все­го, необ­хо­ди­мо выра­ботать извест­ный обра­зец, путем дол­гих сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ний, обра­зец, кото­рый не остав­лял бы нас и при обду­мы­ва­нии темы; далее, надо при­учить­ся сов­ме­щать в сво­ем уме сна­ча­ла неболь­шое чис­ло поня­тий, чтобы вос­ста­нов­лять их отчет­ли­во, затем, раз­ви­вать навык посред­ст­вом посте­пен­но­го уве­ли­чи­ва­ния поня­тий, настоль­ко, чтобы при этой рабо­те не чув­ст­во­ва­лось ника­ко­го утом­ле­ния, и при­учать­ся, путем частых упраж­не­ний, удер­жи­вать в памя­ти мно­гое. Выдаю­щу­ю­ся роль в дан­ном слу­чае игра­ет память, поэто­му я счел нуж­ным ска­зать кое-что о ней в сво­ем месте.

[4] Чело­век, чей ум не идет напро­лом, может с помо­щью при­леж­но­го труда добить­ся того, что пере­даст свои мыс­ли так же точ­но, как и напи­сав их или выучив наизусть. Цице­рон, по край­ней мере, гово­рит, что скеп­сец Мет­ро­дор и роди­ец Емпил, из гре­ков, и Гор­тен­сий — из рим­лян мог­ли, в сво­ей речи в суде, пере­ска­зать сло­во в сло­во то, что обду­ма­ли рань­ше.

[5] Но, если во вре­мя про­из­не­се­ния речи встре­тит­ся, быть может, слу­чай­но какая-нибудь счаст­ли­вая мысль, с осо­бен­ным оттен­ком, не сле­ду­ет педан­тич­но дер­жать­ся исклю­чи­тель­но того, что мозг выра­ботал пред­ва­ри­тель­но. Оно не так дра­го­цен­но, чтобы нам не давать места счаст­ли­вой слу­чай­но­сти, — часто даже в тек­сте дела­ют слу­чай­ные встав­ки. Поэто­му упраж­не­ния подоб­но­го рода все­гда сле­ду­ет обстав­лять так, чтобы нам оди­на­ко­во лег­ко делать отступ­ле­ния от под­лин­ни­ка, как и сно­ва воз­вра­щать­ся к нему: [6] если самое важ­ное — уне­сти из дому гото­вый и надеж­ный запас слов, бес­ко­неч­но глу­по с дру­гой сто­ро­ны, — отка­зы­вать­ся от слу­чай­ных подар­ков. Вот поче­му про­цесс обду­мы­ва­ния долж­но обстав­лять так, чтобы сча­стье не мог­ло обма­нуть нас, а помочь мог­ло.

Хоро­шая память дает взве­шен­но­му нами в уме течь сво­бод­но, схо­дить с язы­ка и, в то вре­мя как мы кида­ем взгляд назад и воз­ла­га­ем свои надеж­ды исклю­чи­тель­но на при­по­ми­на­ние, поз­во­ля­ет глядеть впе­ред, — или, по мое­му мне­нию, сме­лость гово­рить экс­пром­том я дол­жен буду пред­по­честь небреж­но­му обду­мы­ва­нию темы. [7] Огляды­вать­ся назад пло­хо, — пока мы ищем одно, мы упус­ка­ем из виду дру­гое, чер­пая мыс­ли ско­рей из памя­ти, неже­ли из самой темы. Если надо брать из обе­их, най­ти мож­но — боль­ше, в срав­не­нии с тем, что́ нашли.

VII. [1] Уме­нье гово­рить экс­пром­том — луч­ший резуль­тат уче­ния и сво­его рода самая бога­тая награ­да за дол­гие труды. Кто ока­жет­ся не в состо­я­нии при­об­ре­сти его, дол­жен, по край­ней мере, по мое­му убеж­де­нию, отка­зать­ся от мыс­ли о про­фес­сии юри­ста и сво­ей един­ст­вен­ной спо­соб­но­сти вла­деть пером най­ти луч­ше дру­гое при­ме­не­ние: чело­век чест­ный едва ли может со спо­кой­ною сове­стью обе­щать свои услу­ги помочь обще­му делу, если не в силах ока­зать ее в самую кри­ти­че­скую мину­ту; он был бы похо­жим на порт, куда корабль может вой­ти — толь­ко при тихой пого­де. [2] Есть, меж­ду тем, мас­са слу­ча­ев, когда ора­то­ру необ­хо­ди­мо гово­рить экс­пром­том — или перед маги­ст­ра­та­ми, или пред наско­ро состав­лен­ным три­бу­на­лом. Если это слу­чит­ся, — не гово­ря уже с кем-либо из невин­ных граж­дан, а даже с чьим-либо при­я­те­лем или род­ст­вен­ни­ком, — что ж, он дол­жен сто­ять немым и, в то вре­мя как они ждут его спа­си­тель­но­го сло­ва и могут немед­лен­но погиб­нуть, если им не помочь, — тре­бо­вать отсроч­ки, воз­мож­но­сти уеди­нить­ся или тиши­ны, пока мы при­гото­вим свою «спа­си­тель­ную» речь, запи­шем и при­ведем в порядок свои лег­кие и грудь?… [3] Но какая тео­рия может поз­во­лить како­му-нибудь ора­то­ру когда-либо остав­лять без вни­ма­ния слу­чай­но­сти? Что вый­дет, если при­дет­ся отве­чать про­тив­ни­ку? — Часто то, что мы ожи­да­ли и про­тив чего сде­ла­ли пись­мен­ные воз­ра­же­ния, не оправ­ды­ва­ет воз­ла­гае­мых на него надежд; все дело разом меня­ет­ся, и, как шки­пер меня­ет курс, смот­ря по направ­ле­нию вет­ра, так адво­кат меня­ет свой план, в про­цес­се, смот­ря по пере­ме­нам в ходе это­го про­цес­са. [4] Далее, что тол­ку в усид­чи­вых сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ни­ях, при­леж­ном чте­нии и дол­гом кур­се уче­ния, если про­дол­жа­ют оста­вать­ся те же затруд­не­ния, как и в нача­ле? Без сомне­ния, тот дол­жен счи­тать свои преж­ние труды про­пав­ши­ми даром, кому при­хо­дит­ся трудит­ся посто­ян­но над одним и тем же. Я, впро­чем, хло­по­чу не о том, чтобы буду­щий ора­тор отда­вал пред­по­чте­ние импро­ви­за­ци­ям, но о том, чтобы мог про­из­но­сить их; это же дости­га­ет­ся все­го луч­ше сле­дую­щим обра­зом.

[5] Во-пер­вых, необ­хо­ди­мо иметь пред­став­ле­ние о плане речи, — нель­зя добе­жать до при­зо­во­го стол­ба, не зная пред­ва­ри­тель­но, в каком направ­ле­нии и каким путем сле­ду­ет бежать к нему. Так мало и знать осно­ва­тель­но части судеб­ной речи или уметь пра­виль­но ста­вить глав­ные вопро­сы, — хотя это весь­ма важ­но — нуж­но знать так­же, при вся­ком слу­чае, что́ поста­вить на пер­вом месте, что на вто­ром и т. д. Связь здесь так есте­ствен­на, что нель­зя ниче­го пере­ста­вить или выбро­сить, не вно­ся дис­гар­мо­нии. [6] Но желаю­щий постро­ить свою речь мето­ди­че­ски, преж­де все­го, пусть возь­мет сво­его рода руко­во­ди­те­лем самый порядок вещей, поэто­му люди даже мало прак­ти­ко­вав­ши­е­ся очень лег­ко уме­ют сохра­нить нить в сво­ем рас­ска­зе. Далее, они долж­ны знать, где что искать, не гла­зеть по сто­ро­нам, не сби­вать­ся с тол­ку не иду­щи­ми к делу сен­тен­ци­я­ми и вно­сить бес­по­рядок в речь — чуж­ды­ми эле­мен­та­ми, пры­гая, если мож­но выра­зить­ся, то туда, то сюда и ни на мину­ту не оста­нав­ли­ва­ясь на месте. Сле­ду­ет, кро­ме того, дер­жать­ся меры и цели, чего не может быть без деле­ния. Сде­лав, по мере воз­мож­но­сти, все пред­по­ло­жен­ное, мы при­дем к убеж­де­нию, что покон­чи­ли со сво­ею зада­чей.

[7] Все это дело тео­рии, даль­ней­шее — прак­ти­ки: при­об­ре­те­ние запа­са луч­ших выра­же­ний сооб­раз­но пред­пи­сан­ным зара­нее пра­ви­лам, обра­зо­ва­ние сло­га, путем про­дол­жи­тель­ных и доб­ро­со­вест­ных сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ний, при­чем даже то, что слу­чай­но схо­дит с пера, долж­но носить харак­тер напи­сан­но­го, и, нако­нец, дол­гие уст­ные беседы при дол­гих пись­мен­ных работах, — [8] лег­кость дают пре­иму­ще­ст­вен­но при­выч­ка и прак­ти­ка. Если их пре­рвать хоть на корот­кое вре­мя, не толь­ко осла­бе­ва­ет про­слав­лен­ная эла­стич­ность, но ста­но­вит­ся непо­во­рот­ли­вым и самый язык, — его сво­дит: хотя здесь необ­хо­ди­ма сво­его рода при­род­ная живость ума, чтобы в тот момент, когда мы гово­рим бли­жай­шее, мы мог­ли стро­ить даль­ней­шее пред­ло­же­ние и чтобы к толь­ко что ска­зан­но­му все­гда при­мы­ка­ла зара­нее состав­лен­ная фра­за, [9] все же едва ли при­ро­да или тео­ре­ти­че­ские пра­ви­ла в состо­я­нии дать столь раз­но­об­раз­ное при­ме­не­ние моз­го­вой рабо­те, чтобы ее одно­вре­мен­но доста­ва­ло для инвен­ции, дис­по­зи­ции, выра­же­ния, пра­виль­ной после­до­ва­тель­но­сти слов и мыс­лей — как в отно­ше­нии того, что гово­рят или что наме­ре­ны ска­зать сей­час, так и в отно­ше­нии того, что сле­ду­ет иметь в виду потом — и вни­ма­тель­но­го отно­ше­ния к сво­е­му голо­су, декла­ма­ции и жести­ку­ля­ции. [10] Необ­хо­ди­мо быть вни­ма­тель­ным дале­ко зара­нее, иметь мыс­ли у себя перед гла­за­ми и потра­чен­ное до сих пор на про­из­не­се­ние речи попол­нять, заим­ст­вуя из недо­ска­зан­но­го еще, чтобы, пока мы идем к цели, мы, если мож­но выра­зить­ся, шли впе­ред не мень­ше гла­за­ми, неже­ли нога­ми, раз не жела­ем сто­ять на месте, ковы­лять и про­из­но­сить свои корот­кие, отры­ви­стые пред­ло­же­ния на манер заи­каю­щих­ся.

[11] Есть, сле­до­ва­тель­но, в сво­ем роде чисто меха­ни­че­ская спо­соб­ность, назы­вае­мая гре­ка­ми ἄλο­γος τρι­βή, где рука забе­га­ет впе­ред срав­ни­тель­но с пером, где гла­за смот­рят, во вре­мя чте­ния, на целые стро­ки, их нача­ло и конец и видят даль­ней­шее, еще не ска­зав преды­ду­ще­го. Этою спо­соб­но­стью мож­но объ­яс­нить и извест­ные фоку­сы, про­де­лы­вае­мые на сцене жон­гле­ра­ми и пре­сти­ди­жи­та­то­ра­ми и состо­я­щие в том, что бро­шен­ные ими пред­ме­ты как бы сами попа­да­ют в руки пуб­ли­ки и пере­бе­га­ют, по их жела­нию, то туда, то сюда.

[12] Но эта спо­соб­ность полез­на тогда толь­ко, когда ей пред­ше­ст­ву­ют тео­ре­ти­че­ские упраж­не­ния, о кото­рых речь шла выше и бла­го­да­ря кото­рым то самое, что не осно­ва­но на пра­ви­лах, вхо­дит в рам­ки пра­вил. Мне кажет­ся, чело­век, гово­ря­щий непра­виль­но, неизящ­но и необ­сто­я­тель­но, не гово­рит, а зво­нит. [13] Нико­гда не ста­ну я вос­тор­гать­ся и строй­ной импро­ви­за­ци­ей, раз вижу, что это­го не зани­мать стать даже у свар­ли­вых баб. Дру­гое дело, если у импро­ви­за­то­ра вооду­шев­ле­ние гар­мо­ни­ру­ет с вдох­но­ве­ни­ем, — тогда быва­ет часто, что и тща­тель­но отде­лан­ная речь не в состо­я­нии срав­нить­ся по бла­го­при­ят­но­му впе­чат­ле­нию с экс­пром­том. [14] Ора­то­ры ста­рой шко­лы, напр., Цице­рон, объ­яс­ня­ли такие слу­чаи помо­щью, ока­зы­вае­мой в этот момент боже­ст­вом. Но при­чи­на здесь оче­вид­на: силь­но дей­ст­ву­ю­щие аффек­ты и яркие обра­зы пред­ме­тов несут­ся густою тол­пой, меж­ду тем при мед­лен­ном про­цес­се писа­ния все это ино­гда осты­ва­ет и, бла­го­да­ря упу­щен­но­му удоб­но­му момен­ту, не воз­вра­ща­ет­ся обрат­но. Если же к это­му при­со­еди­нят­ся не иду­щие к делу софи­сти­че­ские при­е­мы поста­нов­ки, в речи, на вся­ком шагу, об энер­гии и силе не может быть и раз­го­во­ра, — если даже выбор каж­до­го выра­же­ния и вполне уда­чен, речь все-таки сле­ду­ет назвать не литой, а скле­ен­ной по кусоч­кам.

[15] Необ­хо­ди­мо поэто­му удер­жи­вать в сво­ей памя­ти те имен­но обра­зы пред­ме­тов, о кото­рых я гово­рил ранее и кото­рые мы назва­ли φαν­τα­σίαι, иметь перед гла­за­ми все вооб­ще, о чем мы наме­ре­ны гово­рить, — пер­со­на­жи, вопрос­ные пунк­ты и чув­ства надеж­ды и стра­ха, с целью подо­гре­вать свои стра­сти: крас­но­ре­чи­вы­ми дела­ет серд­це в соеди­не­нии с умом. Вот поче­му даже у людей необ­ра­зо­ван­ных не ока­зы­ва­ет­ся недо­стат­ка в сло­вах, если толь­ко они нахо­дят­ся под вли­я­ни­ем како­го-либо аффек­та. [16] Затем сле­ду­ет обра­щать вни­ма­ние не на одну какую-нибудь вещь, но разом на несколь­ко, тес­но свя­зан­ных меж­ду собою. Так, если мы смот­рим ино­гда на доро­гу в пря­мом направ­ле­нии, мы глядим одно­вре­мен­но и на все, что нахо­дит­ся по обе­им ее сто­ро­нам, и видим не толь­ко край­ние пред­ме­ты, но и все, до линии гори­зон­та.

Застав­ля­ет гово­рить так­же само­лю­бие. Может пока­зать­ся уди­ви­тель­ным, что в то вре­мя, как для сти­ли­сти­че­ских упраж­не­ний мы ищем уеди­не­ния и избе­га­ем вся­ко­го обще­ства, импро­ви­за­тор при­хо­дит в воз­буж­де­ние, бла­го­да­ря мно­го­чис­лен­ной ауди­то­рии, как сол­дат — воен­но­му сиг­на­лу: [17] необ­хо­ди­мость гово­рить застав­ля­ет, при­нуж­да­ет обле­кать в фор­му и самые труд­ные для пере­да­чи мыс­ли, а жела­ние нра­вить­ся уве­ли­чи­ва­ет вооду­шев­ле­ние, при­во­дя­щее к счаст­ли­вым резуль­та­там.

Все настоль­ко сво­дит­ся к жаж­де награ­ды, что даже крас­но­ре­чие, имея глав­ную пре­лесть в самом себе, одна­ко ж в очень боль­шой сте­пе­ни заин­те­ре­со­ва­но минут­ны­ми выра­же­ни­я­ми похва­лы и обще­ст­вен­но­го мне­ния. [18] Толь­ко никто не дол­жен рас­счи­ты­вать на свой талант настоль­ко, чтобы наде­ять­ся гово­рить экс­пром­том с пер­во­го же раза, — как мы уже сове­то­ва­ли в гла­ве «об обду­мы­ва­нии темы», в деле импро­ви­за­ции сле­ду­ет идти к совер­шен­ству посте­пен­но, начи­ная с мало­го, а это мож­но при­об­ре­сти и упро­чить исклю­чи­тель­но путем прак­ти­ки. [19] Здесь одна­ко нуж­но ста­рать­ся, чтобы обду­ман­ное сочи­не­ние не было все­гда луч­шим, а лишь более надеж­ным в срав­не­нии с импро­ви­за­ци­ей, — этою спо­соб­но­стью мно­гие виде­ли не толь­ко в про­зе, но и в сти­хах, напр., Анти­патр Сидон­ский и Лици­ний Архий: в дан­ном слу­чае нель­зя не верить Цице­ро­ну, хотя я мог бы ука­зать, что этим зани­ма­лись и зани­ма­ют­ся неко­то­рые и наши совре­мен­ни­ки. Я одна­ко счи­таю это не столь­ко похваль­ным, — здесь я не вижу ни осо­бен­ной поль­зы, ни необ­хо­ди­мо­сти — сколь­ко полез­ным при­ме­ром поощ­ре­ния для лиц, гото­вя­щих­ся к про­фес­сии юри­ста. [20] Но нико­гда не сле­ду­ет настоль­ко дове­рять сво­е­му импро­ви­за­тор­ско­му талан­ту, чтобы не посвя­тить хоть немно­го вре­ме­ни — его все­гда най­дет­ся — для обду­мы­ва­ния того, что наме­ре­ны гово­рить; по край­ней мере, в суде и на фору­ме это все­гда мож­но сде­лать: никто не берет­ся вести про­цесс, не изу­чив его. [21] Прав­да, неко­то­рые декла­ма­то­ры, под вли­я­ни­ем лож­но пони­мае­мо­го чув­ства само­лю­бия, объ­яв­ля­ют о сво­ем жела­нии гово­рить, едва им объ­явят тему кон­тро­вер­сии; они даже про­сят ска­зать, с како­го сло­ва начи­нать им, — что уж совсем глу­по и теат­раль­но. Но крас­но­ре­чие, в свою оче­редь, сме­ет­ся над сво­и­ми жесто­ки­ми оскор­би­те­ля­ми, — и те, кому дура­ки хотят выдать атте­ста­цию людей обра­зо­ван­ных, в гла­зах обра­зо­ван­ных кажут­ся дура­ка­ми.

[22] Но, если обсто­я­тель­ства, сверх вся­ко­го ожи­да­ния, заста­вят гово­рить без при­готов­ле­ния, необ­хо­ди­мо обла­дать подвиж­ным умом, обра­тить затем все силы это­го ума на тему и ради тре­бо­ва­ний мину­ты пожерт­во­вать чистотой язы­ка, раз уж нель­зя при­ми­рить содер­жа­ния с фор­мой. В слу­ча­ях подоб­но­го рода мы и выиг­ры­ва­ем вре­мя, про­из­но­ся мед­лен­нее, и речь наша ста­но­вит­ся вдум­чи­вой и как бы нере­ши­тель­ной, при­чем одна­ко мы кажем­ся рас­суж­даю­щи­ми, но не запи­наю­щи­ми­ся. [23] Это может быть тогда, если мы выхо­дим из гава­ни и если нас несет ветер, пока еще не все сна­сти при­веде­ны в порядок. Вско­ре мы, не пре­ры­вая кур­са, посте­пен­но поста­вим пару­са, укре­пим кана­ты и дви­нем­ся впе­ред на всех пару­сах. Это луч­ше, неже­ли поз­во­лять увлечь себя пото­ку пустых слов и отда­вать­ся вполне на его пол­ный про­из­вол, точ­но буре.

[24] Не мень­ше­го одна­ко труда сто­ит сохра­нить, чем при­об­ре­сти эту спо­соб­ность, — тео­ре­ти­че­ские зна­ния, раз усво­ен­ные, оста­ют­ся в памя­ти; в свою оче­редь, мане­ра запи­сы­вать толь­ко немно­гое невы­год­на в отно­ше­нии бег­ло­сти, если здесь мы дела­ем пере­ры­вы, тогда как спо­соб­ность гово­рить экс­пром­том в любой момент под­дер­жи­ва­ет­ся исклю­чи­тель­но путем упраж­не­ний. Все­го луч­ше нахо­дит она при­ме­не­ние себе в том слу­чае, если мы еже­днев­но гово­рим при мно­го­чис­лен­ной ауди­то­рии, состо­я­щей в осо­бен­но­сти из лиц, мне­ни­ем и отзы­ва­ми кото­рых мы доро­жим, — соб­ст­вен­ной кри­ти­ки боят­ся в ред­ких слу­ча­ях. Но еще луч­ше гово­рить хотя бы одно­му, неже­ли не гово­рить вовсе.

[25] Суще­ст­ву­ет вто­рой вид таких упраж­не­ний, кото­рый может иметь место и вре­мя везде, если толь­ко мы не заня­ты чем-нибудь дру­гим, и состо­ит в обду­мы­ва­нии и мол­ча­ли­вом про­хож­де­нии темы от нача­ла до кон­ца, но при усло­вии, чтобы мы и в это вре­мя как бы гово­ри­ли внут­ренне сами с собою. Отча­сти он даже полез­нее пер­во­го, — [26] здесь мы тща­тель­нее стро­им свою речь, чем в пер­вом слу­чае, когда боим­ся поте­рять нить рас­ска­за; в свою оче­редь, пер­вый спо­соб пред­по­чти­тель­нее в дру­гом отно­ше­нии, — в отно­ше­нии силы голо­са, бег­ло­сти речи и жести­ку­ля­ции, что, как я заме­тил выше, само по себе воз­буж­да­ет ора­то­ра, как раз­ма­хи­ва­ние рука­ми и при­топ­ты­ва­ние ногой под­бад­ри­ва­ет его. Львы дости­га­ют это­го, по рас­ска­зам, уда­ра­ми хво­ста.

[27] Все же прак­ти­ко­вать­ся сле­ду­ет все­гда и везде: почти нель­зя най­ти дня, когда мы были бы заня­ты настоль­ко, что не мог­ли бы урвать хоть несколь­ко минут для полез­но­го заня­тия пись­мом, чте­ни­ем или декла­ма­ци­ей. Так делал, по сло­вам Цице­ро­на, Брут. Гай Кар­бон имел при­выч­ку зани­мать­ся упраж­не­ни­я­ми подоб­но­го рода даже в поход­ной палат­ке. [28] Не сле­ду­ет обхо­дить мол­ча­ни­ем и то, что́ реко­мен­ду­ет тот же Цице­рон, — не поз­во­лять себе отно­сить­ся небреж­но ни к одно­му наше­му сло­ву: все, что мы ни гово­рим где бы то ни было, долж­но, конеч­но, по мере воз­мож­но­сти, носить на себе печать совер­шен­ства. Писать конеч­но, сле­ду­ет все­го боль­ше, тогда, когда мы наме­ре­ны дол­го гово­рить экс­пром­том, — этим путем мы сохра­ним силу выра­же­ния, при­чем лег­ко пла­ваю­щие на поверх­но­сти сло­ва долж­ны будут уйти в глу­би­ну. Так кре­стья­нин обре­за­ет бли­жай­шие к поч­ве кор­ни вино­град­ной лозы, чтобы укре­пи­лись, глуб­же про­ни­кая в нее, ниж­ние. [29] Декла­ма­ция и пись­мен­ные упраж­не­ния могут, пожа­луй, вза­им­но при­не­сти поль­зу, если ими зани­мать­ся серь­ез­но и ста­ра­тель­но: бла­го­да­ря пись­мен­ным упраж­не­ни­ям, мы будем осто­рож­но выра­жать­ся, бла­го­да­ря декла­ма­ци­ям — лег­че писать. Зна­чит, писать речи надо вся­кий раз, как это будет воз­мож­но; если же это­го сде­лать нель­зя, необ­хо­ди­мо обду­мать тему, когда же немыс­ли­мо ни то, ни дру­гое, сле­ду­ет все-таки ста­рать­ся защит­ни­ку не казать­ся захва­чен­ным врас­плох, кли­ен­ту — бро­шен­ным на про­из­вол судь­бы.

[30] Но быва­ет очень часто, что лица, нахва­тав­шие мно­го дел, запи­сы­ва­ют толь­ко самое необ­хо­ди­мое, пре­иму­ще­ст­вен­но нача­ло, осталь­ное же при­не­сен­ное ими из дому лишь дер­жат в голо­ве и отве­ча­ют на слу­чай­ные воз­ра­же­ния — экс­пром­том. Так делал и М. Тул­лий Цице­рон, как это вид­но из его кон­спек­тов. Есть кон­спек­ты, сде­лан­ные и дру­ги­ми и дошед­шие до нас в таком виде, в каком оста­вил их автор, пред тем, как гово­рить речь. Поз­же, собра­ли в один том, напр., кон­спек­ты про­цес­сов, веден­ных Сер­ви­ем Суль­пи­ци­ем, от кото­ро­го сохра­ни­лись толь­ко три речи; но те кон­спек­ты, о кото­рых я гово­рю, так хоро­ши, что, по мое­му мне­нию, автор соста­вил их в вос­по­ми­на­ние о себе потом­ству. [31] Что каса­ет­ся кон­спек­тов к Цице­ро­ну, они напи­са­ны толь­ко для тре­бо­ва­ний мину­ты и даже сокра­ще­ны отпу­щен­ни­ком его, Тиро­ном. Я гово­рю это не для снис­хо­ди­тель­но­го отно­ше­ния к ним и не пото­му, что они мне не нра­вят­ся, но с целью отне­стись к ним еще с боль­шим ува­же­ни­ем.

Что каса­ет­ся импро­ви­за­ций, мне очень нра­вят­ся коро­тень­кие замет­ки в фор­ме малень­ких тет­ра­док; их и удоб­но дер­жать в руках, и в них же мож­но загляды­вать вре­мя от вре­ме­ни. [32] Совет Лэна­та — вно­сить глав­ное из того, что мы напи­са­ли, в кон­спект, с деле­ни­ем на гла­вы, не нра­вит­ся мне: надеж­да на этот кон­спект застав­ля­ет нас небреж­но учить наизусть, вслед­ст­вие чего наша речь ста­но­вит­ся заи­каю­ще­ю­ся и бес­фор­мен­ной. По мое­му же мне­нию, не сле­ду­ет запи­сы­вать того, что мы в состо­я­нии сохра­нить путем запо­ми­на­ния, — ино­гда наша мысль неволь­но обра­ща­ет­ся к напи­сан­но­му, не поз­во­ляя попы­тать сча­стья в импро­ви­за­ции. [33] Тогда наш ум бес­по­мощ­но начи­на­ет коле­бать­ся из сто­ро­ны в сто­ро­ну, так как он и забыл напи­сан­ное, и не ищет ново­го.

Но памя­ти я посвя­тил осо­бую гла­ву сле­дую­щей кни­ги. Вклю­чить ее сюда не могу пото­му, что мне сле­ду­ет гово­рить спер­ва о дру­гом.