Письма Марка Туллия Цицерона

351. Титу Пом­по­нию Атти­ку, в Рим

Фор­мий­ская усадь­ба, 8 мар­та 49 г.

1. О труд­ное и совсем погуб­лен­ное дело! Как ты ниче­го не про­пус­ка­ешь, давая совет! Как, одна­ко, не объ­яс­ня­ешь ниче­го, что ты одоб­рил бы сам! Тому, что я не вме­сте с Пом­пе­ем, ты раду­ешь­ся и изла­га­ешь, как позор­но будет мне при­сут­ст­во­вать¹, когда его будут как-нибудь поро­чить: одоб­рить будет непро­сти­тель­но. Конеч­но; сле­до­ва­тель­но, про­тив? — «Да отвра­тят боги», — гово­ришь ты. — Так что же будет, если с одним свя­за­но пре­ступ­ле­ние, с дру­гим истя­за­ние? «Ты добьешь­ся, — гово­ришь ты, — у Цеза­ря, чтобы тебе было доз­во­ле­но отсут­ст­во­вать и быть не у дел». Сле­до­ва­тель­но, умо­лять? Жал­кое поло­же­ние! Что, если не добьюсь? — «И насчет три­ум­фа, — гово­ришь ты, — вопрос оста­нет­ся откры­тым». Что, если имен­но это меня и свя­зы­ва­ет? При­нять мне? Что сквер­нее? Отка­зать­ся? Он² сочтет, что его пол­но­стью отвер­га­ют, даже боль­ше, чем неко­гда в деле с вигин­ти­ви­ра­ми³. А ведь когда он обе­ля­ет себя, он обыч­но сва­ли­ва­ет на меня всю вину за те обсто­я­тель­ства: буд­то я в такой сте­пе­ни был ему вра­гом, что не хотел даже при­нять от него долж­ность. Насколь­ко гор­ше он теперь при­мет это! Настоль­ко, разу­ме­ет­ся, насколь­ко этот почет выше того и сам он силь­нее.

2. Что каса­ет­ся отсут­ст­вия у тебя, по тво­им сло­вам, сомне­ний в том, что я в насто­я­щее вре­мя очень не в чести у Пом­пея, не вижу при­чи­ны, поче­му бы это было так имен­но в насто­я­щее вре­мя. Станет ли тот, кто, поте­ряв Кор­фи­ний, нако­нец изве­стил меня о сво­ем реше­нии, сето­вать, что я не при­был в Брун­ди­сий, когда меж­ду мной и Брун­ди­си­ем нахо­дил­ся Цезарь? Кро­ме того, он зна­ет, что в этом деле его жало­ба не искрен­няя. Он счи­та­ет, что насчет сла­бо­сти муни­ци­пий, насчет набо­ра, насчет мира, насчет Рима, насчет денег, насчет заня­тия Пицен­ской обла­сти я пред­видел боль­ше, чем он. Если же я не при­еду, когда смо­гу, тогда имен­но он будет недру­гом, чего я опа­са­юсь не во избе­жа­ние того, чтобы он повредил мне — и в самом деле, что он сде­ла­ет?

— но пото­му что меня ужа­са­ет обви­не­ние в небла­го­дар­но­сти. Поэто­му я уве­рен, что мой при­езд, в какое бы вре­мя он ни про­изо­шел, будет для него, как ты пишешь, желан­ным. Ты гово­ришь, что если этот² будет дей­ст­во­вать более уме­рен­но, ты дашь более осто­рож­ный совет. Как может он² вести себя не губи­тель­но? Запре­ща­ют жизнь, нра­вы, преж­ние дей­ст­вия, сущ­ность пред­при­ня­то­го дела, союз­ни­ки, силы чест­ных и даже посто­ян­ство.

3. Едва про­чел я твое пись­мо, как ко мне при­хо­дит спе­ша­щий к нему² Постум Кур­ций с реча­ми исклю­чи­тель­но о флотах и вой­сках: он² выры­вал Испа­нии, удер­жи­вал Азию, Сици­лию, Афри­ку, Сар­ди­нию, быст­ро пере­но­сил пре­сле­до­ва­ние⁵ в Гре­цию. Итак, при­хо­дит­ся ехать, чтобы быть союз­ни­ком не столь­ко в войне, сколь­ко в бег­стве; ведь я не смо­гу пере­но­сить тол­ки тех, кто бы они ни были; ведь они, во вся­ком слу­чае, не явля­ют­ся чест­ны­ми, как их назы­ва­ют. Тем не менее жаж­ду знать, что имен­но они гово­рят, и насто­я­тель­но про­шу тебя раз­уз­на­вать это и сооб­щать мне. Что про­изо­шло в Брун­ди­сии, до сего вре­ме­ни совсем не знаю. Когда буду знать, тогда, в зави­си­мо­сти от обсто­я­тельств и вре­ме­ни, при­му реше­ние, но после­дую тво­е­му.