НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XI

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Со мною бесе­до­вал твой друг, юно­ша с хоро­ши­ми задат­ка­ми; како­ва его душа, каков ум, како­вы успе­хи — все ста­ло мне ясно, чуть он заго­во­рил. Каким он пока­зал себя с пер­вой про­бы, таким и оста­нет­ся: ведь он гово­рил без под­готов­ки, застиг­ну­тый врас­плох. И даже собрав­шись с мыс­ля­ми, он едва мог пре­одо­леть застен­чи­вость (а это хоро­ший при­знак в моло­дом чело­ве­ке), — до того он залил­ся крас­кой¹. Я подо­зре­ваю, что это оста­нет­ся при нем и тогда, когда он, окреп­нув и изба­вив­шись от всех поро­ков, достигнет муд­ро­сти. Ника­кая муд­рость не устра­ня­ет при­род­ных изъ­я­нов тела или души²: что зало­же­но в нас рож­де­ни­ем, то мож­но смяг­чить, но не победить искус­ст­вом. (2) Неко­то­рых, даже очень стой­ких людей при виде тол­пы наро­да бро­са­ет в пот, как буд­то они уста­ли или стра­да­ют от зноя; у неко­то­рых, когда им пред­сто­ит высту­пать с речью, дро­жат коле­ни, у дру­гих сту­чат зубы, запле­та­ет­ся язык, губы сли­па­ют­ся. Тут не помо­жет ни выуч­ка, ни при­выч­ка, тут при­ро­да явля­ет свою силу, через этот изъ­ян напо­ми­ная о себе самым здо­ро­вым и креп­ким. (3) К чис­лу таких изъ­я­нов, я знаю, при­над­ле­жит и крас­ка, вдруг зали­ваю­щая лицо даже самым сте­пен­ным людям. Чаще все­го это быва­ет у юно­шей, — у них и жар силь­нее, и кожа на лице тонь­ше; но не избав­ле­ны от тако­го изъ­я­на и пожи­лые, и ста­рые. Неко­то­рых боль­ше все­го и надо опа­сать­ся, когда они покрас­не­ют: тут-то их и покида­ет вся­кий стыд. (4) Сул­ла был осо­бен­но жесток тогда, когда к лицу его при­ли­ва­ла кровь. Никто так лег­ко не менял­ся в лице, как Пом­пей, кото­рый непре­мен­но крас­нел на людях, осо­бен­но во вре­мя схо­док. Я пом­ню, как Фаби­ан³, когда его при­ве­ли в сенат свиде­те­лем, покрас­нел, и этот румя­нец сты­да чудо как его кра­сил. (5) При­чи­на это­му — не сла­бость духа, а новиз­на, кото­рая хоть и не пуга­ет, но вол­ну­ет неопыт­ных и к тому же лег­ко крас­не­ю­щих из-за при­род­ной пред­рас­по­ло­жен­но­сти тела. Ведь если у одних кровь спо­кой­ная, то у дру­гих она горя­чая и подвиж­ная и тот­час бро­са­ет­ся в лицо. (6) От это­го, повто­ряю, не изба­вит ника­кая муд­рость: ина­че, если б она мог­ла иско­ре­нять любые изъ­я­ны, ей была бы под­власт­на сама при­ро­да. Что зало­же­но в нас рож­де­ньем и стро­е­ни­ем тела, оста­нет­ся, как бы дол­го и упор­но ни совер­шен­ст­во­вал­ся наш дух. И поме­шать этим вещам так же невоз­мож­но, как и вызвать их насиль­но. (7) Акте­ры на под­мост­ках, когда под­ра­жа­ют стра­стям, когда хотят изо­бра­зить страх или тре­пет либо пред­ста­вить грусть, под­ра­жа­ют лишь неко­то­рым при­зна­кам сму­ще­ния: опус­ка­ют голо­ву, гово­рят тихим голо­сом, смот­рят в зем­лю с пону­рым видом, а вот покрас­неть не могут, пото­му что румя­нец нель­зя ни пода­вить, ни заста­вить появить­ся. Тут муд­рость ниче­го не сулит, ничем не помо­жет: такие вещи нико­му не под­власт­ны — без при­ка­за при­хо­дят, без при­ка­за исче­за­ют.

(8) Но пись­мо это уже про­сит завер­ше­ния. Полу­чи от меня нечто полез­ное и цели­тель­ное и навсе­гда сохра­ни в душе: «Сле­ду­ет выбрать кого-нибудь из людей добра⁴ и все­гда иметь его перед гла­за­ми, — чтобы жить так, слов­но он смот­рит на нас, и так посту­пать, слов­но он видит нас». (9) Это­му, мой Луци­лий, учит Эпи­кур. Он дал нам охра­ни­те­ля и про­во­жа­то­го — и пра­виль­но сде­лал. Мно­гих гре­хов уда­лось бы избег­нуть, будь при нас, гото­вых согре­шить, свиде­тель. Пусть душа най­дет кого-нибудь, к кому бы она испы­ты­ва­ла почте­ние, чей при­мер помо­гал бы ей очи­щать самые глу­бо­кие тай­ни­ки. Счаст­лив тот, кто, при­сут­ст­вуя лишь в мыс­лях дру­го­го, испра­вит его! Счаст­лив и тот, кто может так чтить дру­го­го, что даже память о нем слу­жит образ­цом для совер­шен­ст­во­ва­ния! Кто может так чтить дру­го­го, тот сам вско­ре вну­шит почте­ние. (10) Выбе­ри же себе Като­на, а если он пока­жет­ся тебе слиш­ком суро­вым, выбе­ри мужа не столь непре­клон­но­го — Лелия. Выбе­ри того, чья жизнь и речь, и даже лицо, в кото­ром отра­жа­ет­ся душа, тебе при­ят­ны; и пусть он все­гда будет у тебя перед гла­за­ми, либо как хра­ни­тель, либо как при­мер. Нам нужен, я повто­ряю, кто-нибудь, по чье­му образ­цу скла­ды­вал­ся бы наш нрав. Ведь кри­во про­веден­ную чер­ту испра­вишь толь­ко по линей­ке. Будь здо­ров.