НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XXI

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Ты пола­га­ешь, что у тебя так мно­го хло­пот из-за тех людей, о кото­рых ты пишешь? Боль­ше все­го хло­пот ты достав­ля­ешь себе сам, ты сам себе в тягость: чего хочешь — не веда­ешь, все чест­ное хва­лишь, но к нему не стре­мишь­ся, видишь, где сча­стье, но дой­ти до кон­ца не реша­ешь­ся. А так как ты сам не очень-то раз­ли­ча­ешь, что тебе меша­ет, я назо­ву при­чи­ну: ты дума­ешь, буд­то отка­зы­ва­ешь­ся от мно­го­го, и блеск той жиз­ни, кото­рую при­дет­ся поки­нуть, удер­жи­ва­ет тебя, слов­но тебе пред­сто­ит не дав­но заду­ман­ный пере­ход к без­мя­теж­но­сти, а паде­ние в нище­ту и без­вест­ность. (2) Ты оши­ба­ешь­ся, Луци­лий: путь от преж­ней жиз­ни к новой ведет наверх. Меж­ду преж­ней и новой жиз­нью та же раз­ни­ца, что меж­ду блес­ком и све­том: свет име­ет опре­де­лен­ный источ­ник и ярок сам по себе, блеск свер­ка­ет заем­ны­ми луча­ми. Преж­няя жизнь отра­жа­ет при­хо­дя­щее извне свер­ка­нье и, едва кто-нибудь его засло­нит, погру­жа­ет­ся в плот­ную тень, а новая сия­ет соб­ст­вен­ным све­том. Твои заня­тия сде­ла­ют тебя име­ни­тым и слав­ным. При­ве­ду тебе при­мер из Эпи­ку­ра. (3) Идо­ме­нею¹, вер­шив­ше­му на служ­бе у суро­вой вла­сти важ­ные дела, он писал, при­зы­вая его от жиз­ни, бли­ста­тель­ной на вид, к надеж­ной и стой­кой сла­ве: «Если тебя вол­ну­ет сла­ва, то мои пись­ма дадут тебе боль­ше извест­но­сти, чем все, чему ты слу­жишь и что ста­вят тебе в заслу­гу». (4) Раз­ве он солгал? Кто знал бы Идо­ме­нея, если бы Эпи­кур не начер­тал его име­ни сво­им рез­цом? Все вель­мо­жи и сатра­пы и сам царь, от кото­ро­го Идо­ме­ней полу­чил свой титул, погло­ще­ны глу­бо­ким забве­ни­ем. Име­ни Атти­ка² не дают погиб­нуть пись­ма Цице­ро­на. Тут не помог­ло бы ни то, что зятем его был Агрип­па, ни то, что внуч­ка его была заму­жем за Тибе­ри­ем и Цезарь Друз³ при­хо­дил­ся ему пра­вну­ком: сре­ди столь гром­ких имен об Атти­ке и поми­ну бы не было, если бы Цице­рон не свя­зал его имя со сво­им. (5) Всех нас скро­ет глу­бо­кая пучи­на вре­ме­ни, лишь немно­гие самые ода­рен­ные выныр­нут из нее и, хотя когда-нибудь их погло­тит то же самое мол­ча­ние, будут сопро­тив­лять­ся забве­нию и надол­го себя отсто­ят. То же, что мог обе­щать дру­гу Эпи­кур, обе­щаю и я тебе, Луци­лий. Я буду дорог потом­кам и могу уве­ко­ве­чить име­на тех, кого при­ве­ду с собою. Наш Вер­ги­лий и обе­щал дво­им навсе­гда упро­чить их память, и упро­чил ее:

(6) Кого фор­ту­на выно­сит наверх, кто при­ча­стен чужой вла­сти как ее орудие, тот дорог дру­гим, покуда сам в силе; дом у таких полон людь­ми при их жиз­ни, но память о них уми­ра­ет ско­ро по их смер­ти. А вели­кие даро­ва­ния ценят чем даль­ше, тем выше, и чтят не толь­ко их, но и все, что при­част­но их памя­ти.

(7) А чтобы Идо­ме­ней про­ник в мое пись­мо не зада­ром, пусть запла­тит тебе выкуп из сво­их средств. Это ему напи­сал Эпи­кур пре­вос­ход­ное изре­че­ние, убеж­дая его умно­жить богат­ство Пифок­ла⁵, но не обыч­ным сомни­тель­ным путем: «Если ты хочешь сде­лать Пифок­ла бога­тым, нуж­но не при­бав­лять ему денег, а убав­лять его жела­ния». (8) В этом изре­че­нии все ска­за­но слиш­ком ясно для того, чтобы его тол­ко­вать, и слиш­ком пре­крас­но для того, чтобы его под­креп­лять. Толь­ко об одном тебя пред­у­преж­даю: не думай, буд­то это гово­рит­ся лишь о богат­стве; к чему ты ни отне­сешь эти сло­ва, они не поте­ря­ют силы. Если ты хочешь сде­лать Пифок­ла чест­ным, надо не при­бав­лять ему новых поче­стей, а уба­вить его жела­ния; если ты хочешь, чтобы Пифокл жил, не пере­ста­вая наслаж­дать­ся, надо не при­бав­лять ему наслаж­де­ний, а уба­вить его жела­ния; если ты хочешь, чтобы Пифокл достиг ста­ро­сти, про­жив весь срок, надо не при­бав­лять ему годов, а уба­вить его жела­ния. (9) Тебе нет при­чин пола­гать, буд­то сло­ва эти при­над­ле­жат лишь Эпи­ку­ру: они — общее досто­я­нье. Я счи­таю, что в фило­со­фии надо делать то же, что в сена­те; когда чье-нибудь пред­ло­же­ние мне нра­вит­ся толь­ко отча­сти, я про­шу разде­лить его и при­со­еди­ня­юсь лишь к тому, что одоб­ряю. Я так охот­но вспо­ми­наю заме­ча­тель­ные сло­ва Эпи­ку­ра, ибо всем, кто обра­ща­ет­ся к нему с дур­ным умыс­лом, в надеж­де най­ти заве­су для соб­ст­вен­ных поро­ков, хочу дока­зать, что нуж­но жить чест­но, куда бы они ни шли. (10) Когда они подой­дут к его садам и увидят над сада­ми над­пись: «Гость, здесь тебе будет хоро­шо, здесь наслаж­де­ние счи­та­ет­ся выс­шим бла­гом», — их с готов­но­стью при­мет радуш­ный и чело­ве­ко­лю­би­вый хра­ни­тель это­го убе­жи­ща, и уго­стит ячмен­ной похлеб­кой, и щед­ро нальет воды, и ска­жет: «Пло­хо ли тебя при­ня­ли? Эти сады не раз­жи­га­ют голод, а уто­ля­ют, и напит­ки здесь не рас­па­ля­ют жаж­ду — нет, ее уто­ля­ет лекар­ство есте­ствен­ное и даро­вое. Сре­ди таких наслаж­де­ний я соста­рил­ся».

(11) Я гово­рю с тобою о тех жела­ни­ях, кото­рые нель­зя ути­шить, кото­рым надоб­но что-нибудь под­не­сти, чтобы они умолк­ли. А о чрез­вы­чай­ных жела­ни­ях, с кото­ры­ми мож­но повре­ме­нить, кото­рые мож­но пода­вить пори­ца­ни­ем, я ска­жу толь­ко одно: такое наслаж­де­ние есте­ствен­но, но не необ­хо­ди­мо⁶. Ему ты ниче­го не дол­жен, а если что и уде­лишь ему, то лишь по доб­рой воле. Желудок не слу­ша­ет настав­ле­ний: он про­сит и тре­бу­ет сво­его, — и все же не такой уж он докуч­ли­вый заи­мо­да­вец, ибо доволь­ст­ву­ет­ся малым, если ты дашь ему, сколь­ко дол­жен, а не сколь­ко можешь. Будь здо­ров.