НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XX

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Я рад, если ты здо­ров и счи­та­ешь себя достой­ным когда-нибудь стать хозя­и­ном само­му себе. Ведь если я выта­щу тебя из волн, по кото­рым ты носил­ся без надеж­ды на избав­ле­ние, сла­ва доста­нет­ся мне. Мои­ми прось­ба­ми я побуж­даю тебя, Луци­лий, про­ник­нуть­ся фило­со­фи­ей до глу­би­ны души, видеть дока­за­тель­ство сво­их успе­хов не в речах и писа­ни­ях, а в стой­ко­сти духа и в убы­ли жела­ний. Сло­ва под­твер­ждай дела­ми! (2) У высту­паю­щих с реча­ми перед пуб­ли­кой и желаю­щих добить­ся от нее похвал одно наме­ре­нье, у ста­раю­щих­ся пле­нить слух моло­де­жи и без­дель­ни­ков — дру­гое. Фило­со­фия же учит делать, а не гово­рить. Она тре­бу­ет от каж­до­го жить по ее зако­нам, чтобы жизнь не рас­хо­ди­лась со сло­ва­ми и сама из-за про­ти­во­ре­чи­вых поступ­ков не каза­лась пест­рой. Пер­вая обя­зан­ность муд­ро­го и пер­вый при­знак муд­ро­сти — не допус­кать рас­хож­де­ния меж­ду сло­вом и делом и быть все­гда самим собою. — «Но есть ли такие?» — Есть, хоть их и немно­го. Это нелег­ко. Но я и не гово­рю, что муд­рый дол­жен все вре­мя идти оди­на­ко­вым шагом, — лишь бы он шел по одной доро­ге. (3) Так следи, нет ли про­ти­во­ре­чия меж­ду тво­им домом и одеж­дой, не слиш­ком ли ты щедр в тра­тах на себя и скуп в тра­тах на дру­гих, не слиш­ком ли скро­мен твой стол, меж­ду тем как построй­ки слиш­ком рос­кош­ны. Выбе­ри раз навсе­гда мери­ло жиз­ни и по нему выпрям­ляй ее. Неко­то­рые до́ма жмут­ся, а на людях раз­во­ра­чи­ва­ют­ся во всю ширь. Такое несоот­вет­ст­вие — тоже порок и при­знак души нестой­кой, не обрет­шей рав­но­ве­сия. (4) Я и сей­час могу ска­зать, откуда это непо­сто­ян­ство и раз­но­бой в поступ­ках и в замыс­лах. Никто не зна­ет твер­до, чего хочет, а если и зна­ет, то не доби­ва­ет­ся сво­его с упор­ст­вом, а пере­ска­ки­ва­ет на дру­гое и не толь­ко меня­ет наме­ре­ния, но и воз­вра­ща­ет­ся вспять, к тому, от чего ушел и что сам осудил.

(5) Так вот, если я захо­чу отка­зать­ся от ста­рых опре­де­ле­ний муд­ро­сти и обнять всю чело­ве­че­скую жизнь, то смо­гу доволь­ст­во­вать­ся таким пра­ви­лом: что есть муд­рость? все­гда и хотеть и отвер­гать одно и то же. И неза­чем тебе даже вво­дить огра­ни­че­ние, гово­ря, что желать надо чест­но­го и пра­виль­но­го: ведь ничто дру­гое не может при­вле­кать все­гда. (6) Люди не зна­ют, чего хотят, до того мига, пока не захотят чего-нибудь. Захо­теть или не захо­теть раз навсе­гда не дано нико­му. Суж­де­ния непо­сто­ян­ны, каж­дое что ни день сме­ня­ет­ся про­ти­во­по­лож­ным, и боль­шин­ство людей живет как буд­то шутя. А ты будь упо­рен в том, что начал, и тогда, быть может, достиг­нешь вер­шин или тех мест, про кото­рые ты один будешь знать, что это еще не вер­ши­ны. — (7) «А что будет, — спро­сишь ты, — со всей тол­пой моих прис­ных?» — Тол­па эта, когда пере­станет кор­мить­ся за твой счет, сама тебя про­кор­мит — или же бла­го­да­ря бед­но­сти ты узна­ешь то, чего не мог узнать бла­го­да­ря себе. Она удер­жит при тебе лишь истин­ных, надеж­ных дру­зей, любой, кто тянул­ся не к тебе, а к чему-то еще, уйдет. Так не до́лжно ли любить бед­ность за то одно, что она ясно пока­зы­ва­ет, кто нас любит? Насту­пит ли, нако­нец, день, когда никто не будет лгать в твою честь? (8) К одно­му пусть будут устрем­ле­ны твои мыс­ли, об одном заботь­ся, одно­го желай, пре­до­ста­вив все про­чие моль­бы на усмот­ре­нье богу: чтобы ты мог доволь­ст­во­вать­ся самим собой и порож­ден­ны­ми тобою бла­га­ми. Какое еще сча­стье можем мы най­ти так близ­ко? Огра­ничь­ся немно­гим, чего нель­зя отнять! А чтобы ты сде­лал это охот­нее, я немед­ля выпла­чу при­чи­таю­щу­ю­ся тебе в этом пись­ме дань, ибо она будет отно­сить­ся сюда же. (9) Ты можешь сер­дить­ся, но за меня и сего­дня охот­но рас­счи­та­ет­ся Эпи­кур. «Поверь мне, твои сло­ва, ска­зан­ные в руби­ще, с убо­го­го ложа, пока­жут­ся вели­ча­вее, ибо тогда они будут не толь­ко про­из­не­се­ны, но и дока­за­ны». Я, напри­мер, совсем по-ино­му слу­шаю наше­го Демет­рия¹ с тех пор, как увидел его ничем не покры­то­го и лежа­ще­го даже не на под­стил­ке. Вот он — не про­по­вед­ник исти­ны, а ее свиде­тель. — (10) «Что же выхо­дит? Раз­ве нель­зя пре­зи­рать богат­ство и тогда, когда оно у тебя в руках?» — Поче­му же нель­зя? Велик духом и тот, кто, видя вокруг богат­ства, нема­ло удив­лен тем, как они к нему попа­ли, сме­ет­ся и не столь­ко чув­ст­ву­ет себя их вла­дель­цем, сколь­ко зна­ет об этом пона­слыш­ке. Это очень мно­го — не раз­вра­тить­ся, живя под одной кров­лей с богат­ст­вом. Велик тот, кто и в богат­стве беден². — (11) «Но я не знаю, — ска­жешь ты, — как он будет, обед­нев, выно­сить бед­ность». — И я не знаю, суме­ет ли этот Эпи­ку­ров бед­няк, раз­бо­га­тев, пре­зи­рать богат­ство. Зна­чит, о них обо­их нуж­но судить по тому, каков их дух, и смот­реть, будет ли пер­вый пре­дан бед­но­сти, а вто­рой не будет ли пре­дан богат­ству. И убо­гое ложе, и руби­ще — сла­бые свиде­тель­ства доб­рой воли, если не будет ясно, что чело­век тер­пит их не из нуж­ды, но по сво­е­му выбо­ру. (12) Даже тот, кто не спе­шит к нище­те как к луч­ше­му уде­лу, а лишь решит гото­вить­ся к ней как к уде­лу лег­ко­му, наде­лен от при­ро­ды вели­кой душой. А бед­ность, Луци­лий, не толь­ко лег­ка, но и при­ят­на, если прий­ти к ней после дол­гих разду­мий. Ведь она несет с собою то, без чего нет ника­кой при­ят­но­сти: чув­ство без­опас­но­сти. (13) Вот поче­му и счи­таю я необ­хо­ди­мым делать то же, что неред­ко дела­ли, как я тебе писал, вели­кие люди: выбрать несколь­ко дней и упраж­нять­ся в вооб­ра­жае­мой бед­но­сти, гото­вясь к насто­я­щей. Это сле­ду­ет делать тем более, что мы изне­жи­лись в удо­воль­ст­ви­ях и все нам кажет­ся тяже­лым и труд­ным. Душу нуж­но про­будить от сна, встрях­нуть ее и напом­нить ей, что при­ро­да отпу­сти­ла нам очень мало. Никто не рож­да­ет­ся бога­тым. Кто бы ни появил­ся на свет, любой по ее веле­нию доволь­ст­ву­ет­ся моло­ком и лос­ку­том. Так мы начи­на­ем — а потом нам и цар­ства тес­ны. Будь здо­ров.