НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XXIII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Ты дума­ешь, я буду писать тебе о том, как мяг­ко обо­шлась с нами эта зима, не слиш­ком холод­ная и недол­гая, какой ковар­ной ока­за­лась вес­на с ее позд­ни­ми холо­да­ми, и о про­чих глу­по­стях, по при­ме­ру ищу­щих, о чем бы ска­зать. Нет, я буду писать так, чтобы при­не­сти поль­зу и тебе, и себе. Но тогда о чем же мне писать, как не о том, чтобы ты научил­ся пра­виль­но мыс­лить? Ты спро­сишь, в чем осно­ва­ние этой нау­ки. В том, чтобы не радо­вать­ся по-пусто­му. Я ска­зал «осно­ва­ние»? Нет, вер­ши­на! (2) Достиг вер­ши­ны тот, кто зна­ет, чему радо­вать­ся, кто не отда­ет сво­его сча­стья на про­из­вол дру­гих. Не зна­ет покоя, не уве­рен в себе тот, кого манит надеж­да, если даже пред­мет ее рядом, и добыть его лег­че лег­ко­го, и нико­гда рань­ше она не обма­ны­ва­ла. (3) Вот что, Луци­лий, сде­лай преж­де все­го: научись радо­вать­ся. Ты дума­ешь, я тебя лишаю мно­же­ства наслаж­де­ний, если отвер­гаю все слу­чай­ное и пола­гаю, что нуж­но избе­гать надежд — самых слад­ких наших утех? Совсем наобо­рот: я хочу, чтобы радость не раз­лу­ча­лась с тобой, хочу, чтобы она рож­да­лась у тебя дома. И это испол­нит­ся, если толь­ко она будет в тебе самом. Вся­кое иное весе­лье не напол­ня­ет серд­це, а лишь раз­гла­жи­ва­ет мор­щи­ны на лбу: оно мимо­лет­но. Или, по-тво­е­му, раду­ет­ся тот, кто сме­ет­ся? Нет, это душа долж­на окры­лить­ся и уве­рен­но воз­не­стись надо всем. (4) Поверь мне, насто­я­щая радость суро­ва. Уж не дума­ешь ли ты, что вон тот, с глад­ким лбом и, как выра­жа­ют­ся наши утон­чен­ные гово­ру­ны, со сме­хом в очах, пре­зи­ра­ет смерть, впу­стит бед­ность к себе в дом, дер­жит наслаж­де­ния в узде, раз­мыш­ля­ет о тер­пе­ли­во­сти в несча­стье? Раду­ет­ся тот, кто не рас­ста­ет­ся с таки­ми мыс­ля­ми, и радость его вели­ка, но стро­га. Я хочу, чтобы ты вла­дел такою радо­стью: сто­ит тебе раз най­ти ее источ­ник — и она уже не убудет. (5) Кру­пи­цы метал­ла добы­ва­ют­ся у поверх­но­сти, но самые бога­тые жилы — те, что зале­га­ют в глу­бине, и они щед­ро награж­да­ют усерд­но­го ста­ра­те­ля. Все, чем тешит­ся чернь, дает наслаж­де­ние сла­бое и поверх­ност­ное, вся­кая радость, если она при­хо­дит извне, лише­на проч­ной осно­вы. Зато та, о кото­рой я гово­рю и к кото­рой пыта­юсь при­ве­сти тебя, неру­ши­ма и необъ­ят­на изнут­ри. (6) Про­шу тебя, милый Луци­лий, сде­лай то, что толь­ко и может дать тебе сча­стье: отбрось и рас­топ­чи все, что бле­стит сна­ру­жи, что мож­но полу­чить из чужих рук, стре­мись к истин­но­му бла­гу и радуй­ся лишь тому, что твое.

Но что есть это «твое»? Ты сам, твоя луч­шая часть! Запом­ни, что тело, хоть без него и не обой­тись, для нас более необ­хо­ди­мо, чем важ­но; наслаж­де­ния, достав­ля­е­мые им, пусты и мимо­лет­ны, за ними сле­ду­ет рас­ка­я­нье, а если их не обузды­вать стро­гим воз­дер­жа­ни­ем, они обра­тят­ся в свою про­ти­во­по­лож­ность. Я гово­рю так: наслаж­де­ние сто­ит на краю отко­са и ска­тит­ся к стра­да­нию, если не соблю­сти меры, а соблю­сти ее в том, что кажет­ся бла­гом, очень труд­но. Толь­ко жад­ность к истин­но­му бла­гу без­опас­на. — (7) «Но что это такое, — спро­сишь ты, — и откуда берет­ся?» — Я отве­чу: его дают чистая совесть, чест­ные наме­ре­ния, пра­виль­ные поступ­ки, пре­зре­ние к слу­чай­но­му, ров­ный ход спо­кой­ной жиз­ни, катя­щей­ся по одной колее. А кто пере­ска­ки­ва­ет от одно­го наме­ре­ния к дру­го­му и даже не пере­ска­ки­ва­ет, а мечет­ся под дей­ст­ви­ем любой слу­чай­но­сти, — как могут они, нере­ши­тель­ные и непо­сед­ли­вые, обре­сти хоть что-нибудь надеж­ное и дол­го­веч­ное? (8) Лишь немно­гие рас­по­ла­га­ют собой и сво­им доб­ром по соб­ст­вен­но­му усмот­ре­нию, про­чие же подоб­ны облом­кам в реке: не они плы­вут, а их несет. Одни, гони­мые вол­ной посла­бее, дви­жут­ся мед­лен­ней и отста­ют, дру­гих она вле­чет быст­рее, те выбро­ше­ны на ближ­ний берег сти­хаю­щим тече­ни­ем, эти уне­се­ны в море стрем­ле­ньем пото­ка. Поэто­му сле­ду­ет уста­но­вить, чего мы хотим, и доби­вать­ся желае­мо­го с упор­ст­вом.

(9) Здесь кста­ти и запла­тить тебе долг. Я могу при­ве­сти сло­ва тво­е­го Эпи­ку­ра и так выку­пить это пись­мо: «Тяж­ко все­гда начи­нать жизнь сна­ча­ла». Или, если так луч­ше мож­но пере­дать смысл: «Пло­хо живут те, кто все­гда начи­на­ют жизнь сна­ча­ла». (10) Ты спро­сишь, поче­му: ибо эти сло­ва нуж­да­ют­ся в разъ­яс­не­нии. — Пото­му что жизнь у них нико­гда не завер­ше­на. Не может быть готов к смер­ти тот, кто едва толь­ко начал жить. Посту­пать нуж­но так, буд­то мы уже доволь­но пожи­ли. Но так не может думать тот, кто едва при­сту­па­ет к жиз­ни. (11) Напрас­но мы пола­га­ем, буд­то таких людей мало: почти все тако­вы. А неко­то­рые тогда и начи­на­ют жить, когда пора кон­чать. А если тебе это кажет­ся уди­ви­тель­ным, я могу уди­вить тебя еще боль­ше: неко­то­рые кон­ча­ют жить, так и не начав. Будь здо­ров.