НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XXII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Ты понял уже, что пора осво­бо­дить­ся от всех этих на вид почет­ных, на деле ник­чем­ных заня­тий, и спра­ши­ва­ешь толь­ко, как это­го достичь. Но иные сове­ты нель­зя давать за гла­за. Врач не может выбрать вре­мя для еды или купа­ния по пись­мам, он дол­жен пощу­пать, как бьет­ся жила. Ста­рая посло­ви­ца гла­сит: «Гла­ди­а­тор при­ни­ма­ет реше­ние на арене»; здесь вни­ма­тель­но­му взгляду что-то под­ска­жет лицо про­тив­ни­ка, что-то — дви­же­ние его руки или даже наклон тела. (2) Что́ дела­ет­ся обыч­но, что́ подо­ба­ет делать — такие сове­ты мож­но дать и через посред­ни­ка, и в пись­ме; общие настав­ле­ния дают­ся не толь­ко отсут­ст­ву­ю­щим, но и потом­кам. Дру­гое дело — ска­зать, когда и как долж­но что-нибудь делать: тут нель­зя убедить на рас­сто­я­нии и нуж­но решать смот­ря по обсто­я­тель­ствам. (3) Толь­ко на месте, да и то при неусып­ном вни­ма­нии, мож­но не упу­стить мимо­лет­ный слу­чай. Так высмат­ри­вай его сам, а увидев, хва­тай и со всем пылом, изо всех сил ста­рай­ся изба­вить­ся от сво­их обя­зан­но­стей. Выслу­шай же мой тебе при­го­вор: выби­рай, уйти ли тебе от такой жиз­ни или вооб­ще из жиз­ни. Но при­том, я пола­гаю, идти надо не спе­ша и то, что ты на горе себе запу­тал, — рас­пу­тать, а не разо­рвать, и толь­ко, если уж ниче­го нель­зя будет рас­пу­тать, тогда все обо­рвать. Даже самый роб­кий пред­по­чел бы один раз упасть, неже­ли все вре­мя висеть. (4) А покуда — самое глав­ное! — не бери на себя еще боль­ше. Доволь­ст­вуй­ся теми дела­ми, до кото­рых ты уже опу­стил­ся, или, как ты сам хочешь думать, в пле­ну кото­рых очу­тил­ся. Неза­чем под­ни­мать все новые тяже­сти, не то ты лишишь­ся этой отго­вор­ки и станет ясно, что вовсе ты не в пле­ну. Ведь неправ­да все, что гово­рит­ся обыч­но: «Ина­че я не мог! Что с того, что я не хотел? Это было необ­хо­ди­мо». Гнать­ся изо всех сил за сча­стьем нет ника­кой необ­хо­ди­мо­сти. Пусть ты не про­ти­вишь­ся фор­туне, но даже оста­но­вить­ся и не мчать­ся с попу­т­ным вет­ром — уже нема­лое дело.

(5) Ты не обидишь­ся, если я не толь­ко сам при­ду к тебе с сове­том, но и при­ве­ду тех, кто муд­рее меня и к кому я обра­ща­юсь, при­ни­мая любое реше­ние? Про­чти отно­ся­ще­е­ся к наше­му делу пись­мо Эпи­ку­ра, обра­щен­ное к Идо­ме­нею, кото­ро­го он про­сит насколь­ко воз­мож­но поспе­шить с бег­ст­вом, пока не вме­ша­лась выс­шая сила и не отня­ла воз­мож­но­сти уйти. (6) Впро­чем, он же добав­ля­ет, что, не выбрав под­хо­дя­ще­го для попыт­ки вре­ме­ни, нече­го и пытать­ся, зато когда дол­го­ждан­ное вре­мя при­дет, нуж­но сра­зу же вска­ки­вать. Замыс­лив­ше­му побег он запре­ща­ет дре­мать и наде­ет­ся, что из само­го труд­но­го поло­же­ния есть спа­си­тель­ный выход, если не спе­шить преж­де вре­ме­ни и не меш­кать, когда вре­мя настанет. (7) Навер­но, ты спро­сишь, како­во на этот счет мне­ние сто­и­ков. Ни у кого нет пово­да хулить их перед тобою за без­рас­суд­ство: они ско­рее осто­рож­ны, чем храб­ры. Ты, быть может, ожи­да­ешь услы­шать: «Позор­но отсту­пать перед тяже­лым гру­зом. Борись, чтобы выпол­нить долг, раз уж взял его на себя. Нель­зя назвать отваж­ным и реши­тель­ным того, кто бежит от работы, чье муже­ство не воз­рас­та­ет от труд­но­сти дела». (8) Но так тебе ска­жут, если твой труд заслу­жи­ва­ет упор­ства, если не при­дет­ся ни делать, ни тер­петь ниче­го тако­го, что недо­стой­но чело­ве­ка добра. А ина­че сто­ик не станет изну­рять себя гряз­ной и уни­зи­тель­ной работой и зани­мать­ся дела­ми ради самих дел. И не будет он посту­пать так, как ты пред­по­ла­га­ешь: запу­тав­шись в делах, навя­зан­ных често­лю­би­ем, тер­петь до кон­ца все их пре­врат­но­сти. Едва увидев, как тяж­ко, сомни­тель­но и нена­деж­но все то, в чем он погряз, он отсту­пит и, не бро­са­ясь в бег­ство, неза­мет­но отой­дет в без­опас­ное место. (9) Отой­ти от дел, мой Луци­лий, нетруд­но, если пре­не­бречь их пло­да­ми. Толь­ко они нас дер­жат и не пус­ка­ют. — «Как же так? Отка­зать­ся от боль­ших надежд? Уйти прочь перед самой жат­вой? Голо будет вокруг? Нико­го рядом с носил­ка­ми? Пусто в при­хо­жей?» — Со всем этим рас­ста­ют­ся неохот­но и, кля­ня невзго­ды, любят при­но­си­мую ими выго­ду. (10) На свое често­лю­бие люди жалу­ют­ся, слов­но на любов­ни­цу, а если посмот­реть их под­лин­ные чув­ства, обна­ру­жит­ся не нена­висть, а мимо­лет­ная обида. Испы­тай сету­ю­щих на то, чего сами жела­ли, и твер­дя­щих о бег­стве от все­го, без чего им не обой­тись, — и ты увидишь, что они по доб­рой воле мед­лят сбро­сить бре­мя, кото­рое, по их сло­вам, им так боль­но и горь­ко нести. (11) Да, это так, Луци­лий: немно­гих удер­жи­ва­ет раб­ство, боль­шин­ство за свое раб­ство дер­жит­ся. Но если ты наме­рен от него изба­вить­ся и без при­твор­ства любишь сво­бо­ду, а совет­чи­ков созы­ва­ешь лишь затем, чтобы, сде­лав дело, не испы­ты­вать веч­ной тре­во­ги, то поче­му бы не обо­д­рить тебя всей когор­те сто­и­ков? И Зено­ны и Хри­сип­пы будут уго­ва­ри­вать тебя дей­ст­во­вать неопро­мет­чи­во, чест­но и к тво­ей же поль­зе. (12) Но если ты изво­ра­чи­ва­ешь­ся ради того, чтобы высмот­реть, сколь­ко надо взять с собою, боль­шие ли день­ги потреб­ны, чтобы всем обста­вить свой досуг, ты нико­гда не най­дешь выхо­да. Никто не выплы­вет с ношей. А ты выныр­ни для луч­шей жиз­ни, и пусть боги будут к тебе бла­го­склон­ны, — толь­ко не как к тем, кому они с доб­рым и крот­ким видом посы­ла­ют пыш­ные невзго­ды, имея одно оправ­да­ние: что все эти кост­ры и пыт­ки дают­ся лишь по прось­бе.

(13) Я уже запе­ча­ты­вал это пись­мо, одна­ко при­хо­дит­ся его вскрыть: пусть при­дет к тебе с обыч­ным подар­ком и при­не­сет с собою какое-нибудь заме­ча­тель­ное изре­че­ние. Одно мне уже вспом­ни­лось, не знаю, чего в нем боль­ше, крас­но­ре­чия или прав­ды. Ты спро­сишь, чье оно? — Эпи­ку­ра. Я до сих пор при­сва­и­ваю чужие пожит­ки. (14) «Каж­дый ухо­дит из жиз­ни так, слов­но толь­ко что вошел». Возь­ми кого угод­но — хоть юно­шу, хоть ста­ри­ка, хоть чело­ве­ка сред­них лет: ты обна­ру­жишь, что все оди­на­ко­во боят­ся смер­ти, оди­на­ко­во не зна­ют жиз­ни. Ни у кого нет за спи­ною сде­лан­ных дел: всё отло­жи­ли мы на буду­щее. А мне в этих сло­вах боль­ше все­го по душе то, как в них корят ста­ри­ков за ребя­че­ство. — (15) «Каж­дый ухо­дит из жиз­ни таким, каким родил­ся». — Неправ­да! В час смер­ти мы хуже, чем в час рож­де­ния. И винов­ны тут мы, а не при­ро­да. Это ей при­ста­ло жало­вать­ся на нас, гово­ря: «Как же так? Я роди­ла вас сво­бод­ны­ми от вожде­ле­ний, стра­хов, суе­ве­рий, ковар­ства и про­чих язв; выхо­ди­те же таки­ми, каки­ми вошли!» — (16) Кто уми­ра­ет таким же без­мя­теж­ным, каким родил­ся, тот постиг муд­рость. А мы теперь тре­пе­щем, едва при­бли­зит­ся опас­ность: сра­зу ухо­дит и муже­ство, и крас­ка с лица, текут бес­по­лез­ные сле­зы. Что может быть позор­нее, чем эта тре­во­га на самом поро­ге без­мя­теж­но­сти? (17) А при­чи­на тут одна: нет у нас за душой ника­ко­го бла­га, вот мы и стра­да­ем жаж­дой¹ жиз­ни. Ведь ни одна ее части­ца не оста­ет­ся нашей: мину­ла — унес­лась прочь. Все заботят­ся не о том, пра­виль­но ли живут, а о том, дол­го ли про­жи­вут; меж­ду тем жить пра­виль­но — это всем доступ­но, жить дол­го — нико­му. Будь здо­ров.