НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XLII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Неужто ему уда­лось тебя убедить, буд­то он — чело­век добра? Чело­ве­ком добра нель­зя стать быст­ро, как нель­зя быст­ро рас­по­знать его. Зна­ешь, кого я назы­ваю теперь людь­ми добра? Людей вто­ро­го раз­бо­ра! Пото­му что истин­ный чело­век добра рож­да­ет­ся, может быть, раз в пять­сот лет, как феникс; впро­чем, нет ниче­го уди­ви­тель­но­го в том, что вели­кое появ­ля­ет­ся изред­ка. Посред­ст­вен­ное, рож­ден­ное для того, чтобы влить­ся в тол­пу, фор­ту­на созда­ет одно за дру­гим, исклю­чи­тель­ность исклю­чи­тель­но­го удо­сто­ве­ря­ет­ся его ред­ко­стью. (2) А ему еще дале­ко до того, чем он себя про­воз­гла­ша­ет; и знай он, что такое чело­век добра, он бы не счи­тал себя таким, а может быть, и не наде­ял­ся бы им стать. — «Но он пло­хо дума­ет о пло­хих». — Как и сами пло­хие люди: ведь тяже­лей все­го пороч­ность кара­ет­ся тем, что про­тив­на и самой себе, и сво­им при­вер­жен­цам. — (3) «Он нена­видит тех, кто, вне­зап­но полу­чив боль­шую власть, не власт­ны сдер­жи­вать себя». — И он бы делал то же самое, если бы мог. Поро­ки мно­гих скры­ты, пото­му что немощ­ны, а уве­рен­ные в сво­их силах, они ста­ли бы не менее дерз­ки, чем те, кото­рых сча­стье выве­ло на свет. (4) У таких лишь нет средств раз­вер­нуть­ся во всей сво­ей низо­сти. Так ядо­ви­тую змею не опас­но тро­гать, пока она ско­ва­на холо­дом: не то что в ней нет яда, а про­сто он замо­ро­жен. Мно­гим не хва­та­ет толь­ко бла­го­склон­но­сти судь­бы, чтобы срав­нять­ся и жесто­ко­стью, и често­лю­би­ем, и жаж­дой рос­ко­ши с самы­ми худ­ши­ми. Дай им силы на все, чего они хотят, и ты узна­ешь, что хочет­ся им того же. (5) Пом­нишь, когда ты утвер­ждал, буд­то один такой в тво­ей вла­сти, я отве­тил, что он легок, как пти­ца, и дер­жишь ты его не за лапу, а за перо? Раз­ве я солгал? Ты дер­жал его за пушин­ку, он оста­вил ее у тебя в руках — и унес­ся. Зна­ешь, сколь­ко он еще сыг­ра­ет с тобой шуток, как мно­го натво­рит тако­го, что потом на его же голо­ву падет? Он не видел, что, угро­жая дру­гим, ста­вит и себя под угро­зу. Он не думал, что все, чего он домо­га­ет­ся, даже и не будь оно ненуж­ным, было бы обре­ме­ни­тель­ным.

(6) Зна­чит, за чем бы мы ни гна­лись, чего бы ни домо­га­лись ценой боль­ших трудов, сле­ду­ет посмот­реть, про­сто ли в нем нет ниче­го при­ят­но­го или же боль­ше есть непри­ят­но­го. Одно не нуж­но, дру­гое не сто­ит сво­ей цены. А мы это­го не заме­ча­ем, нам кажет­ся, буд­то мы даром берем то, что обхо­дит­ся очень доро­го. (7) Все наше тупо­умие замет­но хотя бы из того, что мы счи­та­ем куп­лен­ным лишь при­об­ре­тен­ное за день­ги, а на что тра­тим самих себя, то зовем даро­вым. Чего мы не поже­ла­ли бы купить, если бы в упла­ту при­шлось отдать дом или кра­си­вое и пло­до­род­ное име­ние, — ради это­го гото­вы тер­петь тре­во­ги и опас­но­сти, поте­рять и стыд, и сво­бо­ду, и вре­мя. Вся­кий ценит само­го себя дешев­ле все­го. (8) Будем же во всех делах и помыс­лах дей­ст­во­вать так, слов­но мы при­шли к тор­гов­цу каким-нибудь това­ром, и посмот­рим, сколь­ко про­сят за то, что мы жела­ем. Часто цена высо­ка, а дают все­го ниче­го. И еще я могу пока­зать тебе мно­го тако­го, что, попав к нам в руки, отни­ма­ет у нас сво­бо­ду; если бы оно нам не при­над­ле­жа­ло, мы при­над­ле­жа­ли бы самим себе.

(9) Хоро­шо поду­май об этом и тогда, когда дело идет не о при­бы­ли, а об убыт­ке. С тем-то пред­сто­ит рас­стать­ся; но раз­ве оно все­гда было тво­им? Ты так же лег­ко про­жи­вешь без него, как жил когда-то. Если ты дол­го вла­дел утра­чен­ным, то успел им насы­тить­ся, если недол­го, то не успел при­вык­нуть к нему. Мень­ше будет денег? Зна­чит, и мень­ше доку­ки. (10) Мень­ше мило­стей? Зна­чит, и мень­ше зави­сти. Взгля­ни, что дово­дит нас до безу­мия, что мы теря­ем со сле­за­ми, — и ты пой­мешь, что горек не сам урон, а мне­ние о нем. Никто не чув­ст­ву­ет поте­ри, — о ней толь­ко дума­ют. Кто сохра­нил себя, тот ниче­го не поте­рял, но мно­гим ли уда­ет­ся сохра­нить себя? Будь здо­ров.