НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО LXXXVII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Я потер­пел кру­ше­нье, не успев взой­ти на корабль. Как все слу­чи­лось, я не пишу, чтобы ты не взду­мал и это при­чис­лить к стои­че­ским пара­док­сам, — впро­чем, я дока­жу тебе, если захо­чешь (и даже если не захо­чешь), что ни один из них не ложен и не так уди­ви­те­лен, как кажет­ся на пер­вый взгляд. Эта поезд­ка мне пока­за­ла, как мно­го у нас лиш­не­го и как лег­ко было бы по сво­е­му почи­ну изба­вить­ся от вещей, отсут­ст­вия кото­рых мы и не почув­ст­ву­ем, когда они отня­ты неиз­беж­но­стью. — (2) В сопро­вож­де­нии немно­гих рабов, уме­щаю­щих­ся в одной повоз­ке, без вся­ких вещей, кро­ме тех, что на нас, мы с Мак­си­мом¹ уже два дня живем бла­жен­ней­шей жиз­нью. Тюфяк лежит на зем­ле, я — на тюфя­ке. Один дорож­ный плащ заме­ня­ет про­сты­ню, дру­гой — оде­я­ло. (3) Зав­трак наш таков, что от него нече­го уба­вить, он готов за пять минут и не обхо­дит­ся без сухих смокв, как без воще­ных таб­ли­чек. Если есть хлеб, — они мне вме­сто закус­ки, если нет, — вме­сто хле­ба. С ними у меня каж­дый день новый год², а счаст­ли­вым и бла­го­по­луч­ным я делаю его сам, бла­ги­ми помыс­ла­ми и неиз­мен­ной высо­ко­стью духа, кото­рый тогда быва­ет все­го выше, когда, отки­нув чужое, обре­та­ет спо­кой­ст­вие через отсут­ст­вие стра­ха, обре­та­ет богат­ство через отсут­ст­вие жела­ний. (4) Повоз­ка, в кото­рой я еду, самая гру­бая. Мулы бредут и толь­ко тем и дока­зы­ва­ют, что живы; погон­щик бос, и не из-за жары. С трудом застав­ляю я себя согла­сить­ся, чтобы люди счи­та­ли эту повоз­ку моей: еще упор­на во мне извра­щен­ная при­выч­ка сты­дить­ся того, что пра­виль­но. Сто­ит нам встре­тить путе­ше­ст­вен­ни­ка с сопро­вож­де­ньем, я неволь­но крас­нею, если оно выглядит почи­ще. Вот и дока­за­тель­ство тому, что одоб­ря­е­мое и вос­хва­ля­е­мое мною еще не укре­пи­лось во мне непо­ко­ле­би­мо. Кто сты­дит­ся убо­гой повоз­ки, тот будет кичить­ся рос­ко­шью. (5) Пока­мест успе­хи мои неве­ли­ки: я не осме­ли­ва­юсь на гла­зах у всех доволь­ст­во­вать­ся малым, и до сих пор меня забо­тит мне­нье про­ез­жих. А надо под­нять голос про­тив мне­ний все­го рода чело­ве­че­ско­го: «Вы безум­ны, вы заблуж­да­е­тесь! Вы вос­хи­ща­е­тесь лиш­ним и нико­го не цени­те по его под­лин­но­му досто­я­нью! Зай­дет дело об иму­ще­стве тех, кому вы соби­ра­е­тесь дать взай­мы или ока­зать услу­гу (ведь вы и услу­ги запи­сы­ва­е­те в дол­го­вую кни­гу), — тут вы, при­леж­ные счет­чи­ки, бере­те на учет каж­дую ста­тью. (6) Вла­де­ния у него обшир­ны, да мно­го дол­гов; дом у него пре­крас­ный, но обстав­лен на чужой счет; никто так быст­ро не выведет напо­каз челядь пыш­нее, но ссуд он не воз­вра­ща­ет, а если рас­пла­тит­ся с заи­мо­дав­ца­ми, у само­го ниче­го не оста­нет­ся». (7) Ты счи­та­ешь его бога­чом, пото­му что и в доро­ге у него с собою золотая посуда, пото­му что он пашет во всех про­вин­ци­ях, пото­му что кни­га со сро­ка­ми ссуд у него тол­ста, а зем­ли под самым горо­дом так мно­го, что, имей он столь­ко даже в пустын­ной Апу­лии, ему бы все рав­но завидо­ва­ли. Ты все назвал, — а он беден. — «Поче­му?» — Пото­му что дол­жен… — «Мно­го ли?» — Все. Или, по-тво­е­му, есть раз­ни­ца, полу­чил он взай­мы от чело­ве­ка или от фор­ту­ны? (8) Важ­но ли, что мулы у него откорм­ле­ны и все одной масти? Что повоз­ка вся в резь­бе? Что «кры­ло­но­гие ска­ку­ны

От это­го не станет луч­ше ни хозя­ин, ни мул. (9) Марк Катон Цен­зор (его жизнь зна­чи­ла для государ­ства не мень­ше, чем жизнь Сци­пи­о­на: один вел вой­ну с наши­ми вра­га­ми, дру­гой — с наши­ми нра­ва­ми) ездил на мерине, да еще вью­чил его меш­ка­ми впе­ре­мет, чтобы возить с собою пожит­ки. Как бы я хотел, чтобы он повстре­чал по доро­ге кого-нибудь из наших щего­лей, что гонят перед собой ско­ро­хо­дов, нуми­дий­цев и столб пыли! Сомне­нья нет, он кажет­ся изящ­нее Като­на, и сопро­вож­даю­щих у него боль­ше; но сре­ди всей этой рос­ко­ши наш бало­вень не может решить, пой­ти ли ему внай­мы к мечу или к рога­тине⁴. (10) До чего слав­ный был век, когда спра­вив­ший три­умф пол­ко­во­дец, быв­ший цен­зор, боль­ше того — Катон доволь­ст­во­вал­ся одной лоша­ден­кой, да и ту делил с вью­ка­ми, сви­сав­ши­ми по обе сто­ро­ны. И раз­ве ты бы не пред­по­чел всем рас­корм­лен­ным ино­хо­д­цам, всем рыса­кам и ска­ку­нам одну эту лошадь, кото­рой стер спи­ну сам Катон?

(11) Но я вижу, пред­мет этот нескон­ча­ем, если толь­ко я сам не поло­жу ему конец. Пре­кра­щаю гово­рить обо всем том, что он, без сомне­ния, уга­ды­вал в буду­щем и видел таким, каким оно и ста­ло теперь, и что назы­вал «обу­зой». А теперь я хочу при­ве­сти тебе несколь­ко — совсем немно­го! — умо­за­клю­че­ний, касаю­щих­ся доб­ро­де­те­ли; с их помо­щью наши отста­и­ва­ют мысль, что ее одной доволь­но для бла­жен­ной жиз­ни. (12) «Вся­кое бла­го и само хоро­шо, и дела­ет нас хоро­ши­ми; так то хоро­шее, что есть в музы­каль­ном искус­стве, дела­ет чело­ве­ка музы­кан­том. Слу­чай­ное не дела­ет нас хоро­ши­ми, а зна­чит, и само оно не бла­го». — Пери­па­те­ти­ки на это отве­ча­ют, что наше пер­вое поло­же­ние невер­но. «От того, что само по себе хоро­шо, не ста­но­вят­ся непре­мен­но хоро­ши­ми. В музы­ке быва­ют хоро­ши и флей­та, и стру­на, и вся­кое орудие, при­спо­соб­лен­ное, чтобы на нем играть; но ни одно из них не дела­ет чело­ве­ка музы­кан­том». — (13) На это мы отве­тим: вы не пони­ма­е­те нашей посыл­ки «то хоро­шее, что есть в музы­ке». Мы име­ем в виду не то, что осна­ща­ет музы­кан­та, а то, что его созда­ет, ты же берешь утварь, потреб­ную для искус­ства, а не само искус­ство. Если в самом музы­каль­ном искус­стве есть что хоро­шее, оно непре­мен­но сде­ла­ет чело­ве­ка музы­кан­том. (14) Я рас­тол­кую это еще яснее. О хоро­шем в музы­каль­ном искус­стве мож­но гово­рить дво­я­ко, имея в виду и то, что помо­га­ет рабо­те музы­кан­та, и то, что помо­га­ет само­му искус­ству. — Для работы нуж­ны орудия — и флей­ты, и орга­ны, и струн­ные, не име­ю­щие каса­тель­ства к само­му искус­ству. Ведь мож­но быть музы­кан­том и без них, хотя, пожа­луй, и нель­зя при­ме­нить свое искус­ство. Но для чело­ве­ка этой двой­ст­вен­но­сти нет: одно и то же есть бла­го и для него само­го, и для жиз­ни.

(15) «Что может достать­ся на долю чело­ве­ку пре­зрен­но­му и бес­стыд­но­му, не есть бла­го; богат­ства доста­ют­ся и свод­ни­ку, и лани­сте⁵, зна­чит, богат­ство не есть бла­го». — «Ваше поло­же­ние невер­но, — ска­жут нам, — ведь и в грам­ма­ти­ке, и во вра­чеб­ном искус­стве, и в ремес­ле корм­че­го хоро­шее доста­ет­ся порой, как мы видим, самым неза­мет­ным людям». — (16) Но эти искус­ства нико­му не сулят вели­чия духа, они не стре­мят­ся ввысь, не гну­ша­ют­ся слу­чай­ным. А доб­ро­де­тель под­ни­ма­ет чело­ве­ка надо всем, что доро­го смерт­ным, и ни так назы­вае­мых благ, ни так назы­вае­мых бед он не жаж­дет и не стра­шит­ся. Хелидон, один из любим­чи­ков Клео­пат­ры, вла­дел огром­ны­ми богат­ства­ми. Недав­но Натал⁶, чело­век с язы­ком столь же лжи­вым, сколь и нечи­стым (жен­щи­ны очи­ща­лись пря­мо ему в рот), сам был наслед­ни­ком мно­гих и оста­вил мно­гим наслед­ство. Что же, день­ги сде­ла­ли его нечи­стым, или он осквер­нил день­ги, кото­рые попа­да­ют неко­то­рым людям, слов­но золо­той в выгреб­ную яму? (17) Доб­ро­де­тель сто­ит выше это­го; ее ценят не по заем­но­му досто­я­нию, и сама она не сочтет бла­гом то, что доста­ет­ся вся­ко­му. А вот искус­ство вра­че­ва­нья или вожде­ния кораб­лей вос­хи­щать­ся таки­ми веща­ми не запре­ща­ет. Мож­но не быть чело­ве­ком добра — и быть вра­чом, быть корм­чим, быть грам­ма­ти­ком и, пра­во, не хуже, чем пова­ром. Кому доста­лось иметь что-нибудь одно, того ты не назо­вешь кем угод­но. Кто чем вла­де­ет, таков и он сам. (18) Денеж­ный ящик сто­ит столь­ко, сколь­ко в нем лежит, а сам идет толь­ко в при­да­чу к тому, что в нем лежит. Кто ценит пол­ную мош­ну выше того, чего сто­ят спря­тан­ные в ней день­ги? То же самое — и вла­дель­цы боль­ших богатств: они идут толь­ко в при­да­чу и в при­бав­ку к этим богат­ствам. Чем велик муд­рец? Вели­чи­ем духа. Зна­чит, это ска­за­но вер­но: «что доста­ет­ся и чело­ве­ку пре­зрен­но­му, то не бла­го». (19) Я нико­гда не согла­шусь, что не знать боли — бла­го: боли не веда­ет цика­да, не веда­ет бло­ха. Не при­знаю я бла­гом покой и отсут­ст­вие тягот: кто так же празден, как червь?

Ты спро­сишь, что дела­ет чело­ве­ка муд­рым? То же, что бога — богом. Дай ему нечто боже­ст­вен­ное, небес­ное, вели­ча­вое. Бла­го доста­ет­ся не каж­до­му, и не каж­до­го вла­дель­ца потер­пит. (20) Взгля­ни,

(21) Все это поде­ле­но меж­ду раз­ны­ми кра­я­ми, дабы необ­хо­дим был обмен меж­ду смерт­ны­ми, дабы они стре­ми­лись что-либо друг у дру­га полу­чить. И выс­шее бла­го име­ет свое место; оно родит­ся не там, где сло­но­вая кость, не там, где желе­зо. Ты спро­сишь, где оби­та­ли­ще выс­ше­го бла­га? В душе! Но и она, если не будет чистой и неза­пят­нан­ной, не при­мет в себя бога!

—(22) «Бла­го не рож­да­ет­ся из зла; а богат­ства рож­да­ют­ся от ску­по­сти; зна­чит, богат­ства — не бла­го». — Нам гово­рят, что невер­но, буд­то доб­ро не воз­ни­ка­ет из зла: ведь свя­тотат­ст­вом и кра­жей добы­ва­ют­ся день­ги. И свя­тотат­ство, и кра­жа — зло, конеч­но, но лишь постоль­ку, посколь­ку из них полу­ча­ет­ся боль­ше зла, чем бла­га: они при­но­сят при­быль, но с нею — страх, тре­во­гу, душев­ные и телес­ные муки. (23) Кто так гово­рит, тот пусть непре­мен­но при­зна­ет, что свя­тотат­ство — и зло, так как при­но­сит мно­го зла, и бла­го, хотя бы отча­сти, пото­му что при­но­сит и кое-что хоро­шее. Может ли быть что чудо­вищ­нее? Впро­чем, мы-то убеди­лись, что и свя­тотат­ство, и кра­жа, и пре­лю­бо­дей­ство теперь счи­та­ют­ся за бла­го. Сколь­ко людей не крас­не­ет, украв, сколь­ко хва­ста­ет­ся пре­лю­бо­де­я­ни­ем? За мел­кие свя­тотат­ства нака­зы­ва­ют, за круп­ные награж­да­ют три­ум­фом. (24) Поду­май еще и о том, что свя­тотат­ство, если оно бла­го хотя бы отча­сти, при­дет­ся при­знать чест­ным и назвать пра­виль­ным: ведь у нас это дело обыч­ное, хотя никто из смерт­ных и мыс­ли такой не допус­ка­ет. Зна­чит, бла­го не может родить­ся от зла. А если свя­тотат­ство, как вы гово­ри­те, есть зло толь­ко пото­му, что вле­чет за собою мно­го зла, то отме­ни­те нака­за­нье, пообе­щай­те без­опас­ность — и оно станет бла­гом спол­на. Меж­ду тем нака­за­нье за вели­кие зло­дей­ства — в них самих. (25) Повто­ряю, ты заблуж­да­ешь­ся, откла­ды­вая кару до тюрь­мы, до пала­ча: она начи­на­ет­ся, едва зло­дей­ство совер­ше­но, даже покуда совер­ша­ет­ся. Бла­го так же не родит­ся от зла, как смок­ва — от оли­вы. Како­во семя, тако­вы и пло­ды: хоро­шие выро­дить­ся не могут. Как из постыд­но­го не родить­ся чест­но­му, так и бла­гу из зла: ведь чест­ное и бла­гое — одно и то же.

(26) Один из наших отве­чал так: «Пред­по­ло­жим, что день­ги — бла­го, откуда бы их ни взять; тогда день­ги, пусть даже добы­тые свя­тотат­ст­вом, непри­част­ны свя­тотат­ству. Пони­май это так: в одном сосуде нахо­дят­ся и золо­то, и гадю­ка; ты вынешь золо­то из сосуда, пото­му что в нем гадю­ка, но сосуд не пото­му дает золо­то, что в нем гадю­ка, а несмот­ря на то, что в нем гадю­ка. Точ­но так же и свя­тотат­ство при­но­сит при­быль не пото­му, что свя­тотат­ство это позор­но и пре­ступ­но, а пото­му, что в нем заклю­че­на и при­быль. Как в назван­ном сосуде зло — это гадю­ка, а не золо­то, так и в свя­тотат­стве зло — это пре­ступ­ле­нье, а не при­быль». — (27). Но я не согла­сен: ведь тут и там дело обсто­ит по-раз­но­му. Там я могу извлечь золо­то без гадю­ки, а здесь мне не полу­чить при­бы­ли без свя­тотат­ства. При­быль здесь не рядом со зло­де­я­ни­ем, а впе­ре­меш­ку с ним.

—(28) «Если в погоне за чем-нибудь мы то и дело попа­да­ем в беду, то пред­мет наших жела­ний не бла­го; а в погоне за богат­ст­вом мы то и дело попа­да­ем в беду — зна­чит, богат­ство не есть бла­го». — Нам гово­рят: «Ваше поло­же­ние утвер­жда­ет две вещи. Пер­вая — что в погоне за богат­ства­ми мы то и дело попа­да­ем в беду. Но то и дело попа­да­ем мы в беду и в погоне за доб­ро­де­те­лью. Чело­век путе­ше­ст­ву­ет по морю ради обра­зо­ва­нья — и тер­пит кру­ше­нье или попа­да­ет в плен. (29) Дру­гое утвер­жде­нье такое: “То, из-за чего мы попа­да­ем в беду, не есть бла­го”. Но из него вовсе не сле­ду­ет, что мы попа­да­ем в беду лишь из-за богатств или наслаж­де­ний. Если же имен­но из-за богат­ства мы то и дело попа­да­ем в беду, оно не толь­ко не бла­го, но и зло, вы же о нем гово­ри­те толь­ко, что оно не есть бла­го. Кро­ме того, вы даже при­зна­е­те, что богат­ство не совсем бес­по­лез­но, при­чис­ля­е­те его к удоб­ствам, тогда как по ваше­му рас­суж­де­нию выхо­дит, что оно и удоб­ст­вом не будет — столь­ко у нас через него непри­ят­но­стей». — (30) На это дан был такой ответ: «Вы оши­ба­е­тесь, отно­ся непри­ят­но­сти на счет богат­ства. Оно нико­му не дела­ет зла: каж­до­му вредит либо соб­ст­вен­ная глу­пость, либо чужая под­лость. Так сам меч нико­го не уби­ва­ет, но слу­жит ору­жи­ем убий­це. Если из-за богатств тебе повреди­ли, это не зна­чит, что повреди­ли тебе богат­ства». (31) Посидо­ний (по-мое­му, он!) гово­рит луч­ше: «Богат­ство — при­чи­на бед не пото­му, что само оно что-нибудь дела­ет, а пото­му, что под­стре­ка­ет сде­лать». Есть дей­ст­ву­ю­щая при­чи­на, кото­рая не может не вредить сама по себе, и есть при­чи­на пред­ше­ст­ву­ю­щая; вот пред­ше­ст­ву­ю­щая-то при­чи­на и заклю­че­на в богат­ствах. Они дела­ют душу кич­ли­вой, порож­да­ют спесь, навле­ка­ют зависть, до того исступ­ля­ют ум, что мол­ва о наших день­гах, пусть и опас­ная, при­ят­на нам. (32) А бла­гу подо­ба­ет быть сво­бод­ным от вся­кой вины; оно не раз­вра­ща­ет душу, не будо­ра­жит, а если под­ни­ма­ет и дела­ет шире, то без над­мен­но­сти. Что бла­го, то дает уве­рен­ность, а богат­ство — лишь дер­зость; что бла­го, то дает вели­чие духа, а богат­ства — лишь наг­лость. Ведь наг­лость не что иное, как лож­ный при­зрак вели­чия. — (33) «Так полу­ча­ет­ся, что богат­ство не толь­ко не бла­го, но и зло». — Оно было бы злом, если бы вреди­ло само по себе, то есть, как я ска­зал, было бы дей­ст­ву­ю­щей при­чи­ной; в нем же заклю­че­на лишь пред­ше­ст­ву­ю­щая при­чи­на, и не толь­ко под­стре­каю­щая души, но и при­ма­ни­ваю­щая. Ведь богат­ство явля­ет некий образ бла­га, столь прав­до­по­доб­ный, что боль­шин­ство людей ему верят. (34) В доб­ро­де­те­ли тоже заклю­че­на пред­ше­ст­ву­ю­щая при­чи­на, вызы­ваю­щая зависть, — ведь мно­гим завиду­ют за их муд­рость, мно­гим — за их спра­вед­ли­вость; но при­чи­на эта не заклю­че­на в доб­ро­де­те­ли как тако­вой и лише­на прав­до­по­до­бья. Зато намно­го более прав­до­по­до­бен тот образ, что доб­ро­де­тель посы­ла­ет в души людей, побуж­дая их любить ее и чтить. (35) Посидо­ний гово­рит, что умо­за­клю­че­ние долж­но быть таким: «То, что не дает душе ни вели­чья, ни уве­рен­но­сти, ни без­мя­теж­но­сти, не есть бла­го; а богат­ство, креп­кое здо­ро­вье и про­чие подоб­ные вещи ниче­го тако­го не дают и, зна­чит, не могут быть бла­га­ми». То же умо­за­клю­че­нье Посидо­ний изла­га­ет еще рез­че: «То, что не дает душе ни вели­чья, ни уве­рен­но­сти, ни без­мя­теж­но­сти, а, напро­тив, дела­ет ее наг­лой, спе­си­вой и над­мен­ной, есть зло; слу­чай­ное же тол­ка­ет душу к этим поро­кам; зна­чит, слу­чай­ное не может быть бла­гом». — (36) «Но если так рас­суж­дать, то оно не будет и удоб­ст­вом». — Одно дело удоб­ство, дру­гое бла­го. Удоб­ство есть то, в чем боль­ше поль­зы, чем тяго­сти; бла­го долж­но быть непод­дель­ным и совер­шен­но без­вред­ным. Бла­го — не то, что по боль­шей части полез­но, а то, что толь­ко полез­но. (37) Удоб­ства, кро­ме того, могут доста­вать­ся и живот­ным, и людям несо­вер­шен­ным и глу­пым. С ними могут быть пере­ме­ша­ны и непри­ят­но­сти, одна­ко они зовут­ся удоб­ства­ми, оце­ни­вае­мые по тому, чего в них боль­ше. Бла­го доста­ет­ся на долю одно­му муд­ре­цу и долж­но быть без изъ­я­на.

(38) Теперь набе­рись муже­ства! Тебе остал­ся один узел — но узел Гер­ку­ле­сов. «Из зол не воз­ни­ка­ет бла­го; но из мно­гих бед­но­стей воз­ни­ка­ет богат­ство; зна­чит, богат­ство не есть бла­го». — Это­го умо­за­клю­че­нья наши не при­зна­ют; оно при­ду­ма­но пери­па­те­ти­ка­ми, и они же его раз­ре­ша­ют. По сло­вам Посидо­ния, Анти­патр⁸ так опро­вер­гал этот софизм, затас­кан­ный по всем шко­лам диа­лек­ти­ков: (39) «Гово­ря “бед­ность”, име­ют в виду не нали­чие, а отсут­ст­вие, или, как гово­ри­ли в ста­ри­ну, небыт­ность (гре­ки тоже гово­рят κα­τὰ στέ­ρησιν), — не то, что есть, а то, чего нет. Из мно­гих пустых кув­ши­нов ниче­го не напол­нишь. Богат­ства состав­ля­ют­ся из мно­гих вещей, а не из мно­гих нехва­ток. Ты пони­ма­ешь бед­ность не так, как долж­но. Быть бед­ным не зна­чит иметь мало, а зна­чит мно­го­го не иметь. И обя­зан чело­век этим име­нем не тому, что у него есть, а тому, чего ему не хва­та­ет». (40) Мне было бы лег­че выра­зить то, что я хочу, если бы было латин­ское сло­во, обо­зна­чаю­щее ἀνυ­παρ­ξία, Его-то Анти­патр и при­ме­ня­ет к бед­но­сти. — А на мой взгляд, бед­ность — не что иное, как скудость досто­я­ния. — В чем сущ­ность бед­но­сти и богат­ства, мы раз­бе­рем­ся, когда у нас будет мно­го лиш­не­го вре­ме­ни; но и тогда мы поглядим, не луч­ше ли было бы сде­лать бед­ность не такой горь­кой, а богат­ство — не таким кич­ли­вым, чем вести тяж­бу о сло­вах, — как буд­то о пред­ме­тах уже выне­се­но суж­де­ние. (41) Пред­ста­вим себе, что нас позва­ли на сход­ку наро­да. Вне­сен закон об упразд­не­нии богатств. Неужто мы будем убеж­дать или раз­убеж­дать тол­пу таки­ми умо­за­клю­че­нья­ми? Неуже­ли с их помо­щью добьем­ся мы того, что рим­ляне вновь устре­мят­ся к бед­но­сти и вос­хва­лят ее, опо­ру и зижду­щую силу сво­ей дер­жа­вы? Что они устра­шат­ся сво­их богатств, вспом­нят, что нашли их у побеж­ден­ных, откуда и про­ник­ли в неза­пят­нан­ный, слав­ный воз­держ­но­стью город под­ку­пы, и разда­чи, и мяте­жи? Что с чрез­мер­ной стра­стью к рос­ко­ши ста­ли они выстав­лять напо­каз добы­тое у мно­гих пле­мен? Что отня­тое одним наро­дом у всех еще лег­че может быть отня­то все­ми у одно­го? — Луч­ше убедить в этом и изго­нять стра­сти, чем опре­де­лять их. Если нам под силу, будем гово­рить храб­ро, если нет, то хоть откро­вен­но. Будь здо­ров.