НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО LXXXIX

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) То, чего ты жела­ешь, — чтобы я напи­сал о разде­ле­нии фило­со­фии, пока­зал отдель­ные чле­ны ее огром­но­го тела, — вещь полез­ная и для стре­мя­ще­го­ся к муд­ро­сти необ­хо­ди­мая. Ведь через посред­ство частей лег­че подой­ти к позна­нию цело­го. О, если бы вся фило­со­фия мог­ла пред­стать, подоб­но все­лен­ной, когда она откры­ва­ет перед нами весь свой лик! Как схо­жи были бы эти зре­ли­ща! Тогда бы фило­со­фия навер­ня­ка заста­ви­ла всех смерт­ных любо­вать­ся ею и поки­нуть то, что мы, по неведе­нью под­лин­но вели­ко­го, счи­та­ем вели­ким. Но нам такое не дано, и при­хо­дит­ся смот­реть на нее так же, как созер­ца­ем мы все­лен­ную, — по частям. (2) Прав­да, душа муд­ре­ца охва­ты­ва­ет всю ее гро­ма­ду, обе­гая ее с той же быст­ро­той, с какой наш глаз обе­га­ет небо; но наше­му взгляду, сла­бо­му и на близ­ком рас­сто­я­нии и при­нуж­ден­но­му про­би­вать­ся сквозь туман, лег­че рас­смот­реть все по отдель­но­сти, так как цело­го нам не охва­тить. Я сде­лаю, что ты про­сишь, и разде­лю фило­со­фию на части, но не на кус­ки: ведь полез­но разде­лить ее, а не рас­кром­сать, пото­му что схва­тить слиш­ком мел­кое не лег­че, чем слиш­ком круп­ное. (3) Народ рас­пи­сы­ва­ют по три­бам¹, вой­ско делит­ся на цен­ту­рии. Все, что раз­рос­лось, позна­ет­ся лег­че, если долж­ным обра­зом рас­чле­не­но на части, не слиш­ком мел­кие, как я ска­зал, и не бес­чис­лен­ные. У чрез­мер­ной дроб­но­сти тот же порок, что у нерас­чле­нен­но­сти. Что измель­че­но в пыль, то лише­но поряд­ка.

(4) Преж­де все­го, по-тво­е­му, я дол­жен ска­зать, чем отли­ча­ет­ся муд­рость от фило­со­фии. Муд­рость есть совер­шен­ное бла­го чело­ве­че­ско­го духа, фило­со­фия же — любовь и стрем­ле­ние к муд­ро­сти. Фило­со­фия ука­зы­ва­ет туда, куда при­шла муд­рость. Поче­му фило­со­фия назы­ва­ет­ся так², ясно: само имя ее гово­рит об этом. (5) А муд­рость неко­то­рые³ опре­де­ля­ли как «зна­ние все­го боже­ско­го и чело­ве­че­ско­го», неко­то­рые же гово­ри­ли, что «быть муд­рым — зна­чит, познать все боже­ское и чело­ве­че­ское и его при­чи­ны». Мне это допол­не­ние кажет­ся лиш­ним: ведь «при­чи­ны» — лишь часть «все­го боже­ско­го и чело­ве­че­ско­го». И фило­со­фию опре­де­ля­ли то так, то этак: одни гово­ри­ли, что она есть забота о доб­ро­де­те­ли, дру­гие — забота об исправ­ле­нье духа; неко­то­рые же назы­ва­ли ее стрем­ле­ни­ем мыс­лить пра­виль­но. (6) Одно извест­но почти что твер­до: меж­ду муд­ро­стью и фило­со­фи­ей есть раз­ни­ца. Ведь не может быть, чтобы ищу­щее и иско­мое были тож­де­ст­вен­ны. Како­ва раз­ни­ца меж­ду жад­но­стью, кото­рая жела­ет, и день­га­ми, кото­рых жела­ют, тако­ва же она меж­ду фило­со­фи­ей и муд­ро­стью, кото­рая есть ее конеч­ный итог и награ­да. Фило­со­фия — в пути, муд­рость — в его кон­це. (7) Муд­рость — это то, что гре­ки назы­ва­ют σο­φία, Это сло­во было в ходу и у рим­лян, как теперь в ходу сло­во «фило­со­фия». Это засвиде­тель­ст­ву­ют тебе и древ­ние тога­ты, и над­пись на памят­ни­ке Дос­се­ну⁴:

(8) Неко­то­рые из наших, хотя фило­со­фия есть забота о доб­ро­де­те­ли и стре­мит­ся к ней как к цели, пола­га­ли, что их невоз­мож­но раз­лу­чить: ведь нет ни фило­со­фии без доб­ро­де­те­ли, ни доб­ро­де­те­ли без фило­со­фии. Фило­со­фия есть забота о дости­же­нии доб­ро­де­те­ли через посред­ство самой доб­ро­де­те­ли; ни доб­ро­де­те­ли не может быть, если о ней не забо­тить­ся, ни заботы о доб­ро­де­те­ли — без нее самой. Тут все ина­че, чем со стрел­ком, пытаю­щим­ся изда­ли попасть во что-нибудь, когда целя­щий­ся и цель — в раз­ных местах; и ина­че, чем с доро­га­ми, кото­рые ведут в город, но лежат вне его. Путь к доб­ро­де­те­ли идет через нее самое. Зна­чит, фило­со­фия и доб­ро­де­тель нераздель­ны.

(9) Боль­шин­ство писав­ших об этом, при­чем самых вели­ких, утвер­жда­ли, что фило­со­фия делит­ся на три части: нрав­ст­вен­ную, есте­ствен­ную и ту, что посвя­ще­на чело­ве­че­ско­му разу­му⁵. Пер­вая вно­сит порядок в душу. Вто­рая иссле­ду­ет при­ро­ду вещей. Третья испы­ты­ва­ет свой­ства слов, их рас­по­ло­же­ние, виды дока­за­тельств, чтобы ложь не вкра­лась под видом исти­ны. Впро­чем, были и такие, что разде­ля­ли фило­со­фию и на боль­шее, и на мень­шее чис­ло частей. (10) Неко­то­рые пери­па­те­ти­ки вво­ди­ли чет­вер­тую часть: граж­дан­скую фило­со­фию, кото­рой, мол, нуж­но зани­мать­ся неким осо­бым обра­зом, ибо пред­мет у ней совсем дру­гой. Неко­то­рые добав­ля­ли еще одну часть, назы­вае­мую у гре­ков σἰκο­νομι­κή, то есть уме­ние управ­лять домаш­ним иму­ще­ст­вом. Неко­то­рые уде­ля­ли осо­бое место уче­нию о раз­ных обра­зах жиз­ни. Но все это вхо­дит в нрав­ст­вен­ную часть фило­со­фии. (11) Эпи­ку­рей­цы пола­га­ли, что в фило­со­фии все­го две части — нрав­ст­вен­ная и есте­ствен­ная, а ту, что посвя­ще­на разу­му, они отбра­сы­ва­ли. Но потом, когда сама жизнь заста­ви­ла их устра­нить все дву­смыс­лен­ное, изоб­ли­чить ложь, тая­щу­ю­ся под личи­ною прав­ды, они вве­ли раздел, назван­ный ими «уче­ни­ем о суж­де­ни­ях и пра­ви­лах», то есть ту же посвя­щен­ную разу­му часть, но под дру­гим име­нем⁶; они, одна­ко, дума­ют, что лишь допол­ни­ли есте­ствен­ную фило­со­фию. (12) Кире­на­и­ки устра­ни­ли и есте­ствен­ную, и посвя­щен­ную разу­му часть, доволь­ст­ву­ясь толь­ко нрав­ст­вен­ной, — но тут же иным спо­со­бом вве­ли то, что устра­ни­ли; у них нрав­ст­вен­ная фило­со­фия делит­ся на пять частей, из кото­рых одна учит о том, чего сле­ду­ет избе­гать и к чему стре­мить­ся, вто­рая — о стра­стях, третья — о поступ­ках, чет­вер­тая — о при­чи­нах, пятая — о дока­за­тель­ствах. Но при­чи­ны вещей отно­сят­ся к части есте­ствен­ной, дока­за­тель­ства — к той, что посвя­ще­на разу­му⁷. (13) Ари­стон Хиос­ский ска­зал, что части, посвя­щен­ные при­ро­де и разу­му, не толь­ко излиш­ни, но и меша­ют, а един­ст­вен­ную остав­ля­е­мую им нрав­ст­вен­ную фило­со­фию уре­зал: тот ее раздел, что содер­жит пра­ви­ла поведе­ния, он объ­явил нуж­ным толь­ко вос­пи­та­те­лю, а не фило­со­фу, — как буд­то муд­рец не есть вос­пи­та­тель рода чело­ве­че­ско­го.

(14) Итак, посколь­ку фило­со­фия трех­част­на, мы нач­нем с разде­ле­ния нрав­ст­вен­ной ее части. Было уста­нов­ле­но, что и она делит­ся натрое; пер­вое в ней — наблюде­ние, назна­чаю­щее каж­до­му свое и оце­ни­ваю­щее, что чего сто­ит; дело это чрез­вы­чай­но полез­ное, так как нет ниче­го более необ­хо­ди­мо­го, чем уста­но­вить цену каж­дой вещи. Вто­рой раздел ее учит о побуж­де­ни­ях, тре­тий — о поступ­ках. Пер­вая твоя обя­зан­ность — судить, что чего сто­ит; вто­рая — сораз­ме­рять и обузды­вать в зави­си­мо­сти от это­го твои побуж­де­ния; третья — забо­тить­ся, чтобы побуж­де­нья и поступ­ки друг дру­гу соот­вет­ст­во­ва­ли, а сам ты ни в тех, ни в дру­гих не впа­дал в про­ти­во­ре­чие с самим собою. (15) Если одно­го из трех не будет, нару­шит­ся и все осталь­ное. Что поль­зы знать цену всем вещам, если ты без­удер­жен в побуж­де­ньях? Что поль­зы пода­вить побуж­де­ния и дер­жать в сво­ей вла­сти жела­нья, если ты, дей­ст­вуя, не при­мешь в рас­чет вре­ме­ни и не будешь знать, когда, что, где и как над­ле­жит делать? Ведь одно дело — знать цену и досто­ин­ство вещи, дру­гое — выбрать нуж­ный миг, и сверх того — обузды­вать свои побуж­де­нья и брать­ся за дело, а не хва­тать­ся всле­пую. Ведь в жиз­ни тогда нет про­ти­во­ре­чий, когда посту­пок не рас­хо­дит­ся с побуж­де­ни­ем, а побуж­де­ние зави­сит от досто­ин­ства каж­до­го пред­ме­та и смот­ря по тому, сто­ит его домо­гать­ся или нет, ста­но­вит­ся сла­бее или силь­нее.

(16) Есте­ствен­ная фило­со­фия чле­нит­ся надвое: на уче­ния о телес­ных и о бес­те­лес­ных вещах. Оба они разде­ля­ют­ся на свои, так ска­зать, сту­пе­ни. Уче­ние о телах — таким обра­зом: во-пер­вых, о тех, что про­из­во­дят нечто, и о тех, что из них рож­да­ют­ся, — а рож­да­ют­ся пер­во­на­чаль­ные веще­ства. Уче­ние о них, по мне­нью неко­то­рых, неде­ли­мо, по мне­нью дру­гих — делит­ся на уче­нья о мате­рии, о дви­жу­щей всё при­чине и о самих пер­во­на­чаль­ных веще­ствах.

(17) Мне оста­ет­ся напи­сать о разде­ле­нии той части фило­со­фии, что посвя­ще­на разу­му. Вся­кая речь либо непре­рыв­на, либо рас­пре­де­ле­на меж­ду вопро­шаю­щим и отве­чаю­щим. Было уста­нов­ле­но, что пер­вая име­ну­ет­ся (διαλεκ­τι­κή), вто­рая — (ῥη­τορι­κή). Рито­ри­ка забо­тит­ся о сло­вах, их смыс­ле и поряд­ке; диа­лек­ти­ка под­разде­ля­ет­ся на две части — о сло­вах и о зна­че­ни­ях, то есть о пред­ме­тах, про кото­рые гово­рит­ся, и о рече­ни­ях, посред­ст­вом кото­рых про них гово­рит­ся. Далее сле­ду­ют бес­чис­лен­ные под­разде­лы и той, и дру­гой. А я на этом кон­чу и «рас­ска­жу лишь о глав­ном»⁸, — а не то, если я ста­ну делить части на части, то полу­чит­ся целая кни­га изыс­ка­ний. (18) Я не хочу отбить у тебя, Луци­лий, луч­ший из людей, охоту все это читать, — толь­ко бы ты все про­чи­тан­ное немед­ля отно­сил к люд­ским нра­вам. Усми­ряй себя, будо­ражь, если есть в тебе вялость, обузды­вай, если есть рас­пу­щен­ность, укро­щай упрям­ство, пре­сле­дуй и свою, и, насколь­ко смо­жешь, все­об­щую алч­ность. Тем, кто будет тебе гово­рить: «Сколь­ко мож­но об одном и том же?» — отве­чай: (19) «Сколь­ко мож­но в одном и том же гре­шить? Вы хоти­те изба­вить­ся от лекар­ства, не изба­вив­шись от поро­ка, — а я из-за ваше­го отка­за еще упор­нее буду твер­дить свое. Лече­нье начи­на­ет при­но­сить поль­зу тогда, когда поте­ряв­шее чув­ст­ви­тель­ность тело отве­ча­ет на при­кос­но­ве­ние болью. Я буду твер­дить то, что и про­тив вашей воли пой­дет вам на поль­зу. Пусть хоть когда-нибудь дой­дет до вас чей-нибудь нельсти­вый голос, и если каж­дый из вас не жела­ет слу­шать прав­ду, выслу­шай­те ее все вме­сте.

(20) До каких пор буде­те вы рас­ши­рять гра­ни­цы вла­де­ний? Для одно­го хозя­и­на тес­но поле, на кото­ром раз­ме­стил­ся бы целый народ. Куда долж­ны про­сти­рать­ся ваши паш­ни, если для вас мало засе­вать зем­ли, раз­ме­ра­ми рав­ные про­вин­ци­ям? Все тече­нье слав­ных рек про­хо­дит по част­ным вла­де­ньям, ваши от устья до исто­ка огром­ные пото­ки, что слу­жат гра­ни­ца­ми огром­ным наро­дам! Но и это­го мало — вам нуж­но вме­стить в пре­де­лы ваших поме­стий моря, нуж­но, чтобы ваш упра­ви­тель цар­ст­во­вал за Адри­а­ти­че­ски­ми, Ионий­ски­ми и Эгей­ски­ми вода­ми, чтобы ост­ро­ва, жили­ща могу­чих вождей, счи­та­лись самым деше­вым из все­го ваше­го досто­я­ния. Вла­дей­те, чем хоти­те, пусть будет име­ньем то, что преж­де назы­ва­лось дер­жа­вой, при­сва­и­вай­те, что може­те, — все рав­но того, что не ваше, будет боль­ше.

(21) А теперь я обра­ща­юсь к вам, чья рас­то­чи­тель­ность так же без­бреж­на, как их алч­ность! Вам я гово­рю! Дол­го ли еще не будет тако­го озе­ра, над кото­рым не под­ни­ма­лись бы кров­ли ваших заго­род­ных, такой реки, чьи бере­га не были бы уни­за­ны ваши­ми дома­ми? Где ни про­бьют­ся горя­чие клю­чи, там тот­час под­ни­мут­ся новые при­ста­ни­ща рос­ко­ши. Где ни изо­гнет­ся зали­вом берег, вы кла­де­те осно­ва­нья постро­ек и, доволь­ные толь­ко создан­ной рука­ми поч­вою, гони­те море вспять. Пусть повсе­мест­но бли­ста­ют ваши жили­ща, то на горах, откуда так широк вид на сушу и на море, то на рав­нине, но воз­но­сясь ввысь вро­вень с гора­ми; сколь­ко бы вы ни стро­и­ли, как бы высо­ко ни стро­и­ли, вы — толь­ко кро­шеч­ные тела и ниче­го боль­ше. Зачем вам мно­же­ство спа­лен? Ведь толь­ко в одной вы ложи­тесь! А где вас нет, там все не ваше.

(22) Теперь я перей­ду к вам, чье обжор­ство, без­дон­ное и нена­сыт­ное, обыс­ки­ва­ет и моря, и зем­ли. Здесь закиды­ва­ют крюч­ки, там ста­вят сил­ки и все­воз­мож­ные тене­та, не жалея труда на пре­сле­до­ва­нье дичи и остав­ляя в покое толь­ко ту, кото­рой вы пре­сы­ти­лись. Мно­го ли из того, что добы­ва­ют для вас столь­ко рук, мно­го ли из всех яств отведа­ют ваши утом­лен­ные наслаж­де­нья­ми уста? Мно­го ли из всей дичи, добы­той с таки­ми опас­но­стя­ми, попро­бу­ет гос­по­дин, стра­даю­щий поно­са­ми и тош­нота­ми? Мно­го ли уст­риц, при­ве­зен­ных из такой дали, скользнет в его нена­сыт­ное брю­хо? Вы несчаст­ны, ибо сами не пони­ма­е­те, что голод ваш боль­ше вашей же утро­бы!» — (23) Гово­ри это дру­гим, чтобы, гово­ря так, услы­шать и само­му; пиши, чтобы само­му читать, когда пишешь. Все отно­си к нра­вам — для обузда­ния неисто­вых стра­стей. Учись для того, чтобы знать не боль­ше, а луч­ше. Будь здо­ров!