НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО XCI

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Наше­го Либе­ра­ли­са¹ опе­ча­ли­ла весть о пожа­ре, дотла спа­лив­шем Лугдун­скую коло­нию². Такое несча­стье хоть кого взвол­ну­ет, — что же гово­рить о чело­ве­ке, кото­рый так любит род­ной город! Вот и вышло так, что ему пона­до­би­лась вся твер­дость духа, кото­рую он зака­лял про­тив любых бед, каких толь­ко мож­но опа­сать­ся, как ему каза­лось. А тако­го неожи­дан­но­го и, пожа­луй, неслы­хан­но­го бед­ст­вия не боя­лись, и я это­му не удив­ля­юсь: ведь не быва­ло даже таких при­ме­ров! Мно­гие горо­да стра­да­ли от огня, — ни один не был уни­что­жен. Даже там, где дома под­жи­га­ла вра­же­ская рука, во мно­гих местах пла­мя гас­ло, и хоть его тем вре­ме­нем разду­ва­ли, ред­ко оно пожи­ра­ло все и ниче­го не остав­ля­ло ору­жию. Даже и зем­ле­тря­се­нья вряд ли быва­ли таки­ми силь­ны­ми и пагуб­ны­ми, чтобы раз­ру­шить целые горо­да. И нигде, в кон­це кон­цов, не слу­ча­лось таких пожа­ров, чтобы ниче­го не оста­лось для дру­го­го пожа­ра. (2) А тут столь­ко пре­крас­ных тво­ре­ний, каж­дое из кото­рых мог­ло бы про­сла­вить любой город, погу­би­ла одна ночь; в самую мир­ную пору слу­чи­лось такое, чего и на войне нет при­чин боять­ся. Кто бы мог пове­рить? Теперь, когда во всем мире царит спо­кой­ст­вие, при­хо­дит­ся спра­ши­вать, где Лугдун, укра­ше­нье Гал­лии! Фор­ту­на, если насти­га­ла бедою целую общи­ну, все­гда дава­ла воз­мож­ность боять­ся пред­сто­я­щих испы­та­ний. Все вели­кое руши­лось в тече­ние неко­е­го сро­ка; а здесь вече­ром был огром­ный город — утром его не было. Я доль­ше рас­ска­зы­ваю тебе о его гибе­ли, чем он поги­бал. (3) Все это над­ло­ми­ло дух наше­го Либе­ра­ли­са, несги­бае­мый и стой­кий перед его соб­ст­вен­ны­ми горе­стя­ми. И не без при­чи­ны: все неожи­дан­ное гне­тет нас силь­нее, невидан­ность при­бав­ля­ет тяже­сти бед­ст­ви­ям, вся­кий смерт­ный, удив­ля­ясь, горю­ет боль­ше.

(4) Поэто­му ничто не долж­но заста­вать нас врас­плох. Нуж­но посы­лать душу навстре­чу все­му и думать не о том, что слу­ча­ет­ся обыч­но, а о том, что может слу­чить­ся. Есть ли что-нибудь, чего фор­ту­на при жела­нии не сгу­би­ла бы в самом рас­цве­те? на что бы не напа­ла и не уда­ри­ла тем гроз­нее, чем ярче оно бли­ста­ло? Есть ли труд­ное и недо­ступ­ное для нее? (5) Она нале­та­ет не все­гда одним путем, не все­гда про­хо­дит его до кон­ца; ино­гда она пора­жа­ет нас наши­ми же рука­ми, ино­гда, доволь­ст­ву­ясь соб­ст­вен­ны­ми сила­ми, нахо­дит опас­но­сти без винов­ни­ка. Без­опас­но­го вре­ме­ни нет. В раз­га­ре наслаж­де­ний зарож­да­ют­ся при­чи­ны боли; в мир­ную пору начи­на­ет­ся вой­на и оплоты без­опас­но­сти дела­ют­ся источ­ни­ка­ми стра­ха; друг ста­но­вит­ся недру­гом, союз­ник — вра­гом. Лет­нее зати­шье раз­ра­жа­ет­ся вне­зап­ной бурей хуже зим­ней; мы тер­пим все, что тер­пят от вра­гов, хотя их у нас нет, и если не име­ет­ся дру­гих при­чин для пора­же­нья, их нахо­дит в самом себе чрез­мер­ное сча­стье. Самых воз­держ­ных насти­га­ет болезнь, самых здо­ро­вых — чахот­ка, самых невин­ных — кара, самых нелюди­мых — сму­та. Ино­гда слу­чай изби­ра­ет нечто новое, чтобы настиг­нуть сво­ею силой поза­быв­ших о нем. (6) Что постро­и­ло ценою вели­ких трудов, при вели­кой бла­го­склон­но­сти богов дол­гое вре­мя, то один день рушит и опро­киды­ва­ет. Кто ска­зал «один день», тот дал дол­гий срок поспе­шаю­щим бедам: доволь­но часа, мига, чтобы низ­верг­нуть дер­жа­ву! Было бы неко­то­рым уте­ше­ньем в нашем бес­си­лии и в наших обсто­я­тель­ствах, если бы все поги­ба­ло так же мед­лен­но, как воз­ни­ка­ет; но нет, мед­ли­те­лен толь­ко при­рост, ущерб тороп­лив. (7) Все непроч­но — и част­ное, и обще­ст­вен­ное; судь­ба горо­дов, как судь­ба людей, вер­тит­ся коле­сом. Сре­ди пол­но­го спо­кой­ст­вия вста­ет ужас; нигде нет при­чин для смя­те­нья — а беды нале­та­ют, откуда мы их мень­ше все­го ждем. Цар­ства, усто­яв­шие и в меж­до­усоб­ных, и во внеш­них вой­нах, рушат­ся без вся­ко­го толч­ка. Мно­го ли государств бла­го­по­луч­но пере­жи­ли сча­стье?

Зна­чит, нуж­но думать обо всем и укреп­лять дух про­тив все­го, что может слу­чить­ся. (8) Дер­жи в мыс­лях ссыл­ку, пыт­ки, вой­ны, болез­ни, кораб­ле­кру­ше­нья. Слу­чай может отнять у тебя роди­ну и тебя — у роди­ны, может бро­сить тебя в пусты­ню, может сде­лать пусты­ней место, где сей­час зады­ха­ют­ся в тол­пе. Пусть перед гла­за­ми у тебя будет все, что вхо­дит в чело­ве­че­ский удел. Будем пред­вос­хи­щать в душе не то, что про­ис­хо­дит часто, а самое худ­шее, что может про­изой­ти, если толь­ко мы не хотим пасть духом, пора­жа­ясь необыч­но­му как небы­ва­ло­му. Нуж­но иметь в виду все, что под силу фор­туне. (9) Сколь­ко горо­дов в Азии, сколь­ко в Ахайе руши­лось от одно­го зем­ле­тря­се­нья? Сколь­ко погло­ще­но их в Сирии, в Македо­нии? Сколь­ко раз опу­сто­ша­ло Кипр это бед­ст­вие? Сколь­ко раз рас­сы­пал­ся в прах Пафос?³ Нам часто при­но­сят вести о гибе­ли целых горо­дов; но мы-то, к кому часто при­хо­дят эти вести, боль­шая ли часть все­го мира? Так вос­пря­нем духом перед лицом все­го слу­чай­но­го, и что бы ни про­изо­шло, будем знать: беда не так вели­ка, как гла­сят о ней слу­хи. (10) Выго­рел бога­тый город, укра­ше­нье про­вин­ций, быв­ший их частью, но частью осо­бой, и при этом сто­яв­ший на одном, не слиш­ком высо­ком хол­ме. Но когда-нибудь вре­мя изгла­дит даже следы всех тех горо­дов, о вели­чье и бла­го­род­стве кото­рых мы слы­шим теперь. Раз­ве ты не видал, как в Ахайе изни­что­жи­лись уже и осно­ва­нья слав­ных горо­дов и не оста­лось ниче­го, что свиде­тель­ст­во­ва­ло бы о самом их суще­ст­во­ва­нье? (11) Рушит­ся не толь­ко рукотвор­ное, череда дней опро­киды­ва­ет не толь­ко воз­двиг­ну­тое чело­ве­че­ским искус­ст­вом и усер­ди­ем; оплы­ва­ют гор­ные цепи, вол­ны покры­ва­ют те места, откуда моря и вда­ли не вид­но было; огонь опу­сто­шил хол­мы, преж­де свер­кав­шие огня­ми, обгло­дал преж­де высо­кие вер­ши­ны — уте­ше­нье море­хо­дов, их мая­ки, — срав­нял их с низи­на­ми. Тво­ре­нья самой при­ро­ды тер­пят урон — пото­му-то мы долж­ны спо­кой­но сно­сить гибель горо­дов. (12) Они воз­ни­ка­ют, чтобы упасть; всех ждет один конец, — сбра­сы­ва­ет ли внут­рен­няя сила и напор сдав­лен­но­го дыха­нья при­гне­тав­ший их груз⁴, выры­ва­ют­ся ли запер­тые в глу­бине пото­ки, про­ры­ва­ет ли напор пла­ме­ни плот­ность поч­вы, ведет ли мед­лен­ное наступ­ле­нье вет­хость, от кото­рой ничто не защи­ще­но, изго­ня­ет ли наро­ды тяже­лый кли­мат, пре­вра­щая их жили­ще в пусты­ню. Слиш­ком дол­го пере­чис­лять доро­ги судь­бы. Знаю толь­ко одно: все созда­ния смерт­ных обре­че­ны смер­ти, мы живем сре­ди брен­но­сти.

(13) Эти­ми и подоб­ны­ми сло­ва­ми я уте­шаю Либе­ра­ли­са, пылаю­ще­го какой-то неве­ро­ят­ной любо­вью к род­но­му горо­ду, кото­рый, быть может, сго­рел для того, чтобы под­нять­ся еще пре­крас­ней. Часто урон рас­чи­ща­ет место боль­шей уда­че; мно­гое пало с тем, чтобы вос­стать выше и вели­че­ст­вен­ней. Тима­ген⁵, нена­видев­ший сча­стье сто­ли­цы, гово­рил, что пожа­ры в Риме печа­лят его по одной при­чине: он зна­ет, что все сго­рев­шее будет под­ня­то из раз­ва­лин еще кра­ше. (14) И веро­ят­но, что так­же и в том горо­де все будут состя­зать­ся, ста­ра­ясь вос­ста­но­вить утра­чен­ное вели­ча­вей и проч­нее. Да будут неру­ши­мы осно­ва­ния, зало­жен­ные ими при доб­рых зна­ме­ньях на дол­гий век! Ведь этой коло­нии от ее нача­ла пошел сотый год, — а такой воз­раст и для чело­ве­ка не пре­дел! Выведен­ная План­ком, она окреп­ла и ста­ла мно­го­люд­ной бла­го­да­ря удач­но­му место­по­ло­же­нию, но сколь­ко тяже­лых напа­стей вынес­ла за тот срок, пока чело­век успе­ва­ет соста­рить­ся!

(15) Пусть же наш дух научит­ся пони­мать и тер­петь свой жре­бий и зна­ет, что фор­ту­на отва­жит­ся на все; у нее столь­ко же прав над дер­жа­ва­ми, сколь­ко над само­держ­ца­ми, столь­ко же вла­сти над горо­да­ми, сколь­ко над людь­ми. На это нель­зя него­до­вать: ведь мы при­шли в мир, где живут по этим зако­нам. Нра­вит­ся — под­чи­няй­ся, не нра­вит­ся — уби­рай­ся любой доро­гой! Него­дуй, если неспра­вед­ли­вое уста­нов­ле­ние метит толь­ко в тебя, но если одна необ­хо­ди­мость опу­ты­ва­ет сто­я­щих и высо­ко, и низ­ко, при­ми­рись со все раз­ре­шаю­щим роком! (16) Неза­чем мерить нас вели­чи­ной гроб­ниц и тех памят­ни­ков, что сто­ят вдоль доро­ги, одни боль­ше, дру­гие мень­ше. Прах всех урав­ни­ва­ет: рож­да­ем­ся мы нерав­ны­ми, уми­ра­ем рав­ны­ми. И о горо­дах я ска­жу то же, что о горо­жа­нах. Что Ардею⁶ взя­ли при­сту­пом, что Рим. Учреди­тель чело­ве­че­ско­го пра­ва разде­лил нас по родо­ви­то­сти и знат­но­сти имен, лишь покуда мы суще­ст­ву­ем. А когда смерт­но­му при­хо­дит конец, он изре­ка­ет: «Прочь тще­сла­вие! Для всех отя­го­щаю­щих зем­лю закон да будет один!» И необ­хо­ди­мость все тер­петь урав­ни­ва­ет нас: нет ни более хруп­ких, ни более уве­рен­ных в зав­траш­нем дне. (17) Алек­сандр, царь македон­ский, при­нял­ся изу­чать гео­мет­рию — несчаст­ный! — толь­ко с тем, чтобы узнать, как мала зем­ля, чью ничтож­ную часть он захва­тил. Несчаст­ным я назы­ваю его пото­му, что он дол­жен был понять лож­ность сво­его про­зви­ща, — ибо мож­но ли быть вели­ким на ничтож­ном про­стран­стве? Обу­ча­ли его вся­ким тон­ко­стям, тре­бу­ю­щим при­леж­но­го вни­ма­ния и непо­силь­ным для безум­ца, про­сти­раю­ще­го свои помыс­лы за оке­ан. — «Учи меня чему-нибудь полег­че!» — гово­рил он, и настав­ник отве­чал: «Эти вещи для всех оди­на­ко­во труд­ны!» — (18) Счи­тай же, что так гово­рит тебе сама при­ро­да: «То, на что ты жалу­ешь­ся, для всех оди­на­ко­во, дать что-нибудь лег­че нико­му невоз­мож­но, но, кто хочет, может сам себе все облег­чить». — Чем? — Спо­кой­ст­ви­ем духа. Тебе при­дет­ся и стра­дать, и тер­петь жаж­ду и голод, и ста­реть, если отпу­щен будет тебе дол­гий срок сре­ди людей, и болеть, и нести утра­ты, и уме­реть. (19) Но неза­чем верить тому, о чем шумят вокруг: все это не зло, не тяготы, кото­рых не пере­несть. Страх перед этим — из обще­го мне­ния; ты боишь­ся смер­ти, как боят­ся мол­вы. А кто глу­пее чело­ве­ка, боя­ще­го­ся слов? Ост­ро­ум­но гово­рит об этом наш Демет­рий: «Голо­са невежд для меня то же самое, что испус­кае­мые животом зву­ки: какая мне раз­ни­ца, спе­ре­ди они выле­та­ют или сза­ди?» (20) Что за безумье — боять­ся бес­сла­вья от бес­слав­ных! И как сама мол­ва, так и все назван­ное мною страш­но вам без при­чи­ны: не будь при­ка­за мол­вы, вы бы и не боя­лись. Какой ущерб чело­ве­ку добра от враж­деб­ных тол­ков? (21) Пусть же и смер­ти не вредят они в нашем мне­нии, хоть сла­ва⁷ у нее дур­ная. Никто из обви­ни­те­лей ее не испы­тал, а осуж­дать то, чего не зна­ешь, — без­рас­суд­но. Зато ты зна­ешь, сколь мно­гим она при­нес­ла поль­зу, сколь мно­гих изба­ви­ла от пыток, нище­ты, от жалоб, от каз­ни, от тос­ки. Пока смерть под­власт­на нам, мы нико­му не под­власт­ны. Будь здо­ров.