НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО CI

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Каж­дый день, каж­дый час пока­зы­ва­ет нам, что мы — ничто. Все новые дока­за­тель­ства напо­ми­на­ют об этом людям, забыв­шим о сво­ей брен­но­сти, и застав­ля­ют их от про­сти­раю­щих­ся на целую веч­ность замыс­лов обра­тить­ся взглядом к смер­ти. — Ты спра­ши­ва­ешь, к чему такое нача­ло? — Ведь ты знал Кор­не­лия Сене­ци­о­на, рим­ско­го всад­ни­ка, чело­ве­ка бле­стя­ще­го и услуж­ли­во­го; он про­бил­ся сво­и­ми сила­ми, начав с мало­го, и перед ним уже открыт был поло­гий путь к осталь­но­му. (2) Ибо досто­ин­ство рас­тет ско­рее, чем воз­ни­ка­ет. И день­ги, едва вырвав­шись из бед­но­сти, дол­го меш­ка­ют побли­зо­сти от нее. А Сене­ци­он подо­шел вплот­ную к богат­ству, к кото­ро­му вели его два спо­соб­ст­ву­ю­щих успе­ху свой­ства: уме­нье при­об­ре­тать и уме­нье беречь, — а из них и одно может сде­лать любо­го бога­чом. (3) И вот этот чело­век, весь­ма воз­держ­ный и забо­тив­ший­ся о теле не мень­ше, чем об иму­ще­стве, утром по обык­но­ве­нию побы­вал у меня, потом весь день до вече­ра про­сидел у посте­ли без­на­деж­но боль­но­го дру­га, потом весе­ло поужи­нал, — а вече­ром захво­рал быст­ро­теч­ною болез­нью — пере­пон­ча­той жабой, кото­рая сда­ви­ла ему гор­ло так, что он дышал, да и то с трудом, толь­ко до рас­све­та. Так он и ото­шел, спу­стя несколь­ко часов после того, как сде­лал все, что поло­же­но здо­ро­во­му и креп­ко­му. (4) Он, пус­кав­ший день­ги в обо­рот по морю и по суше, он, не остав­ляв­ший без вни­ма­нья ни одно­го источ­ни­ка при­бы­ли и уже под­би­рав­ший­ся к отку­пам, был уне­сен из самой гущи ладив­ших­ся дел, в раз­га­ре охоты за день­га­ми.

Как глу­по стро­ить рас­че­ты на весь свой век, не вла­дея даже зав­траш­ним днем! Какое безум­ство — сего­дня наде­ять­ся на дале­кое буду­щее! — «Я куп­лю, я построю, я дам взай­мы и стре­бую, я полу­чу эти долж­но­сти, — а потом, уста­лый и пре­сы­щен­ный, про­ве­ду на покое ста­рость». — (5) Поверь мне, даже у счаст­лив­цев буду­щее невер­но. Никто не дол­жен ниче­го сулить себе: даже то, что мы дер­жим, усколь­за­ет из рук, и вот этот час, уже пой­ман­ный нами, слу­чай может обо­рвать. Вре­мя катит­ся — по уста­нов­лен­но­му зако­ну, но тем­ным путем; что мне до буду­ще­го при­ро­ды, кото­рое ясно, когда мое буду­щее неяс­но?

(6) Мы рас­счи­ты­ва­ем, объ­ездив чужие бере­га в дол­гом пла­ва­нье, мно­го спу­стя вер­нуть­ся на роди­ну, рас­счи­ты­ва­ем на позд­нюю награ­ду за воен­ную служ­бу и лагер­ные труды, на управ­ле­нье про­вин­ци­ей, на вос­хож­де­нье от долж­но­сти к долж­но­сти, — смерть же сто­ит рядом, а так как мы дума­ем о ней толь­ко по пово­ду чужой кон­чи­ны, нам напо­ми­на­ют о том, что люди смерт­ны, всё новы­ми при­ме­ра­ми, хоть мы и будем пом­нить их, толь­ко пока они перед гла­за­ми. (7) Сего­дня слу­чи­лось то, что может слу­чить­ся каж­дый день, — и есть ли что глу­пее, чем удив­лять­ся это­му? Всем нам неумо­ли­мая неиз­беж­ность судеб поста­ви­ла некий пре­дел, но никто из нас не зна­ет, близ­ко ли он. Настро­им же душу так, слов­но мы дошли до кон­ца; не будем ниче­го откла­ды­вать, чтобы вся­кий день быть в рас­че­те с жиз­нью. (8) Вели­чай­ший изъ­ян жиз­ни — веч­ная ее неза­вер­шен­ность из-за нашей при­выч­ки откла­ды­вать со дня на день. Кто каж­дый вечер закан­чи­ва­ет дело сво­ей жиз­ни, тому вре­мя не нуж­но. Меж­ду тем нуж­да в нем родит страх и жаж­ду буду­ще­го, иста­чи­ваю­щую душу. Нет ниче­го более жал­ко­го, неже­ли сомне­нья в том, чем кон­чит­ся насту­паю­щий день. Сколь­ко бы и что бы нам ни пред­сто­я­ло, тре­вож­ный дух будет мучить­ся неизъ­яс­ни­мым стра­хом².

(9) Как избе­жать этих тре­вол­не­ний? Нуж­но одно: чтобы наша жизнь не рва­лась впе­ред, чтобы она была сосре­дото­че­на, — ибо у кого насто­я­щее ухо­дит впу­стую, тот и зави­сит от буду­ще­го. А когда я рас­кви­тал­ся с самим собой, когда спо­кой­ный дух зна­ет, что день и век — одно и то же, тогда он смот­рит свы­со­ка на все дни и дела, кото­рые насту­пят, и с гром­ким сме­хом дума­ет о череде вре­мен. Раз­ве страш­ны измен­чи­вость и непо­сто­ян­ство слу­чая, если ты заве­до­мо спо­ко­ен перед неве­до­мым? (10) Так что спе­ши-ка жить, мой Луци­лий, и каж­дый день счи­тай за целую жизнь. Кто при­ла­дил­ся жить так, для кого каж­дый вечер — конец жиз­ни, тот не зна­ет стра­ха. Кто живет надеж­дой, тот упус­ка­ет бли­жай­шее вре­мя, — а тогда на него напа­да­ют жад­ность и жал­кий, делаю­щий жал­ким все вокруг страх смер­ти. Вот откуда взя­лась постыд­ная молит­ва Меце­на­та, в кото­рой он не отка­зы­ва­ет­ся ни от рас­слаб­лен­но­сти, ни от урод­ства, ни даже от пыт­ки — лишь бы сре­ди этих бед­ст­вий ему про­дли­ли жизнь:

(12) Он жела­ет себе худ­ше­го, что толь­ко может слу­чить­ся, и молит о про­дле­нии пыт­ки, как о жиз­ни! Я счел бы самым пре­зрен­ным любо­го, кто хотел бы жить вплоть до пыт­ки. А он гово­рит: отни­ми у меня руки и ноги, — лишь бы в рас­слаб­лен­ном, бес­по­лез­ном теле оста­лось дыха­нье; изу­вечь меня, но толь­ко при­бавь чудо­вищ­но­му уро­ду хоть немно­го вре­ме­ни; вздер­ни меня на крест, заставь сесть на кол³, — сто­ит зажать свою рану и висеть рас­пя­тым, лишь бы оття­нуть самое луч­шее сре­ди бед­ст­вий — конец муки; сто­ит сохра­нить душу, чтобы доль­ше с нею рас­ста­вать­ся! Что поже­лать тако­му, как не бла­го­склон­но­сти богов? (13) Раз­ве дру­го­го хочет позор­ная изне­жен­ность этих сти­хов? Эта сдел­ка с безум­ной тру­со­стью? Это гнус­ное выклян­чи­ва­нье жиз­ни? Мож­но ли поду­мать, что ему когда-то Вер­ги­лий читал:

Он жела­ет себе худ­ших бед­ст­вий и жаж­дет того, что тяже­лее все­го выне­сти: чтобы они тяну­лись и не пре­кра­ща­лись. Ради какой награ­ды? Ради чуть более дол­гой жиз­ни. Но раз­ве дол­го уми­рать зна­чит жить? (14) Неужто най­дет­ся такой, кто пред­по­чтет хиреть в пыт­ках, терять один за дру­гим чле­ны тела, рас­ста­вать­ся с душою по кап­ле вме­сто того, чтобы сра­зу испу­стить ее? Неужто хоть кто-нибудь, будучи при­веден к позор­но­му дере­ву и уже преж­де рас­слаб­лен­ный, уже изу­ве­чен­ный, со вспу­чив­шей­ся гор­бом спи­ной и гру­дью, еще до кре­ста имев­ший тыся­чу при­чин уме­реть, захо­чет про­дле­ни­ем пыток про­длить жизнь? Вот и спорь теперь с тем, что неиз­беж­ность смер­ти — вели­кое бла­го­де­я­нье при­ро­ды! (15) Мно­гие гото­вы вытер­петь и кое-что поху­же, гото­вы пре­дать дру­га, чтобы жить подоль­ше, соб­ст­вен­но­руч­но отдать на рас­тле­ние детей, чтобы толь­ко глядеть на свет — свиде­тель столь­ких зло­де­я­ний. Нуж­но изба­вить­ся от жаж­ды жиз­ни и заучить одно: без­раз­лич­но, когда слу­чит­ся с тобою то, что все рав­но когда-нибудь слу­чит­ся. В жиз­ни важ­но бла­го, а не дол­гий век; и неред­ко в том и бла­го, что он короток. Будь здо­ров.