НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО CIX

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Ты жела­ешь узнать, может ли муд­рый помочь муд­ро­му. — Ведь мы гово­рим, что муд­рец пре­ис­пол­нен вся­че­ским бла­гом и достиг вер­ши­ны; спра­ши­ва­ет­ся, как мож­но при­не­сти поль­зу обла­даю­ще­му выс­шим бла­гом. Мужи добра полез­ны друг дру­гу: они упраж­ня­ют­ся в доб­ро­де­те­лях и под­дер­жи­ва­ют муд­рость такой, как она есть. Каж­до­му нужен кто-нибудь, чтобы раз­го­ва­ри­вать с ним, с ним зани­мать­ся изыс­ка­нья­ми. (2) Опыт­ные бор­цы упраж­ня­ют­ся друг с дру­гом, музы­кан­та настав­ля­ет дру­гой, рав­ный ему выуч­кой. Муд­ро­му тоже нуж­но, чтобы его доб­ро­де­те­ли не были празд­ны; и как он сам не дает себе ленить­ся, так же не дает ему это­го и дру­гой муд­рец. (3) Чем муд­рый помо­жет муд­ро­му? Под­бо­д­рит его, ука­жет слу­чай посту­пить бла­го­род­но, И еще поде­лит­ся с ним мыс­ля­ми, научит тому, что сам открыл. Ведь и муд­ро­му все­гда будет что открыть, будет про­стор для выла­зок духа.

(4) Дур­ной вредит дур­но­му, дела­ет его хуже, под­стре­кая в нем гнев и страх, пота­кая уны­нью, вос­хва­ляя наслаж­де­нья; и дур­ным людям хуже все­го там, где сошлись поро­ки мно­гих и негод­ность их сли­лась воеди­но. Зна­чит, если заклю­чать от про­тив­но­го, доб­рый поле­зен доб­ро­му. — «Чем?» — спро­сишь ты. — (5) Он доста­вит ему радость, укре­пит в нем уве­рен­ность; при виде спо­кой­ст­вия дру­го­го каж­до­му станет еще отрад­нее. Поми­мо это­го, один пере­даст дру­го­му зна­нье неко­то­рых вещей: ведь муд­рец зна­ет не все, а если бы и знал, дру­гой может при­ду­мать крат­чай­шие пути и пока­зать, по каким из них воз­мож­но лег­ко дове­сти весь труд до кон­ца. (6) Муд­рец помо­жет муд­ре­цу, и, конеч­но, не толь­ко сво­и­ми сила­ми, но и сила­ми того, кто полу­ча­ет помощь. Он может сде­лать свое дело и поки­ну­тый на само­го себя; но даже бегу­ну поле­зен обо­д­ря­ю­щий зри­тель. Муд­рец помо­га­ет не муд­ре­цу, а само­му себе, знай это. Лиши его соб­ст­вен­ных сил — и он ни на что не годен. (7) Так же точ­но мож­но ска­зать, что в меду нет сла­до­сти: это у про­бу­ю­ще­го мед язык и нёбо долж­ны так при­ла­дить­ся к тому или дру­го­му вку­су, чтобы он нра­вил­ся, а не казал­ся про­тив­ным. Ведь есть и такие, кому из-за болез­нен­но­го изъ­я­на мед кажет­ся горь­ким. Нуж­но обо­им быть таки­ми, чтобы один мог при­не­сти, дру­гой извлечь поль­зу.

—(8) «Но рас­ка­лен­ное до послед­не­го пре­де­ла излишне нагре­вать; а достиг­ше­му выс­ше­го бла­га излишне помо­гать. Раз­ве сна­ря­жен­ный всем, что тре­бу­ет­ся, зем­ле­па­шец про­сит орудий у дру­гих? Раз­ве воин, если у него доволь­но ору­жья для боя, хочет воору­жать­ся даль­ше? Так же и муд­рец: ведь он доста­точ­но и сна­ря­жен, и воору­жен для жиз­ни». — (9) Отве­чаю на это: даже рас­ка­лен­ное до послед­не­го пре­де­ла нуж­да­ет­ся в заем­ном жаре, чтобы остать­ся у это­го пре­де­ла. — «Но жар сам себя под­дер­жи­ва­ет». — Те вещи, кото­рые ты срав­ни­ва­ешь, не так уж похо­жи. Ведь жар все­гда один, а поль­за быва­ет раз­ная. И потом к жару, чтобы он был горя­чим, не нуж­но добав­лять жар, а дух муд­ре­ца не может оста­вать­ся, как был, если рядом с муд­рым не будет подоб­ных ему дру­зей, с кото­ры­ми он мог бы делить­ся доб­ро­де­те­ля­ми. (10) При­бавь к это­му, что все доб­ро­де­те­ли друж­ны меж­ду собою. Зна­чит, есть поль­за в том, чтобы любить чужие, рав­ные тво­им, доб­ро­де­те­ли и чтобы кто-нибудь любил твои. Само сход­ство отрад­но, осо­бен­но когда схо­жее бла­го­род­но и когда сход­ству­ю­щие уме­ют и одоб­рить, и снис­кать одоб­ре­нье.

(11) Кро­ме того, никто не может с тол­ком дей­ст­во­вать на душу муд­ре­ца, кро­ме муд­ре­ца, как никто не может разум­но дей­ст­во­вать на чело­ве­ка, кро­ме чело­ве­ка. И как для того, чтобы дей­ст­во­вать на разум, нужен разум, так и для дей­ст­вия на совер­шен­ный разум нужен разум столь же совер­шен­ный.

(12) Гово­рят, нам помо­га­ют и те, кто щед­ро дает нам вещи про­ме­жу­точ­ные: день­ги, мило­сти, без­опас­ность и про­чее, что ценит­ся или необ­хо­ди­мо в повсе­днев­ной жиз­ни. Так ска­жут и о глуп­це, буд­то этим он помо­га­ет муд­ре­цу. Но помо­гать — зна­чит соглас­но при­ро­де дей­ст­во­вать на душу посред­ст­вом доб­ро­де­те­ли, и сво­ей, и того, на кого ты дей­ст­ву­ешь. Это не может не быть на бла­го и само­му помо­гаю­ще­му: ведь застав­ляя дру­го­го упраж­нять­ся в доб­ро­де­те­ли, он упраж­ня­ет и соб­ст­вен­ную. (13) Но пусть мы оста­вим в сто­роне и само выс­шее бла­го и все ему спо­соб­ст­ву­ю­щее, — все рав­но муд­рые могут при­не­сти друг дру­гу поль­зу. Най­ти дру­го­го муд­ре­ца само по себе жела­тель­но для муд­ро­го: ведь по при­ро­де бла­го доро­жит бла­гом, и чело­век добра при­вя­зы­ва­ет­ся душою к дру­го­му тако­му же, слов­но к само­му себе.

(14) Но сам пред­мет наш тре­бу­ет перей­ти от это­го вопро­са к дру­го­му. — Спра­ши­ва­ют, станет ли муд­рец обсуж­дать свои дела, при­зо­вет ли он кого-нибудь на совет. — Без это­го ему не обой­тись, едва толь­ко дохо­дит до дел граж­дан­ских, домаш­них, так ска­зать, смерт­ных. Тут чужой совет нужен ему так же, как быва­ет нужен врач, корм­чий, хода­тай, посред­ник в тяж­бе. Зна­чит, муд­рец порой при­не­сет поль­зу муд­ре­цу и тем, что убедит его. Но при­го­дит­ся он и в делах вели­ких и боже­ст­вен­ных, — тем, что будет, как мы гово­ри­ли, заод­но с дру­гом стре­мить­ся к чест­но­сти, сольет­ся с ним душою и помыс­ла­ми. (15) И потом, льнуть к дру­зьям, радо­вать­ся их поступ­кам, как сво­им соб­ст­вен­ным, — это соглас­но с при­ро­дой. А не будь это­го, мы лиши­лись бы и доб­ро­де­те­ли, кото­рая силь­на повсе­днев­ным упраж­не­ни­ем. Доб­ро­де­тель же учит нас не тра­тить впу­стую насто­я­ще­го, зара­нее думать о буду­щем, сове­то­вать­ся с дру­ги­ми и не рас­слаб­лять­ся душою, — а не рас­слаб­лять­ся и дать ей раз­вер­нуть­ся во всю ширь нам лег­че, имея кого-нибудь рядом. Зна­чит, нам нужен друг или совер­шен­ный, или стре­мя­щий­ся и близ­кий к совер­шен­ству. Совер­шен­ный при­не­сет поль­зу, коль ско­ро общим разу­ме­ни­ем лег­че най­ти реше­нье. (16). Гово­рят, чело­век зор­че в чужих делах, чем в сво­их; это быва­ет с таки­ми, кого ослеп­ля­ет себя­лю­бие, у кого страх отни­ма­ет спо­соб­ность раз­глядеть свою поль­зу. А в без­опас­но­сти, не стра­шась ниче­го, эти люди ста­но­вят­ся здра­во­мыс­ля­щи­ми. Но есть вещи, на кото­рые даже муд­ре­цы глядят при­сталь­ней, когда дело каса­ет­ся дру­гих. И потом муд­рый дарит муд­ро­му такую отрад­ную и бла­го­род­ную вещь, как един­ство жела­ний; а в еди­ной упряж­ке мож­но создать самый пре­крас­ный труд.

(17) Я выпол­нил все, чего ты тре­бо­вал, хоть оно и вхо­ди­ло по поряд­ку в чис­ло вопро­сов, кото­рые я соби­ра­юсь охва­тить в кни­гах о нрав­ст­вен­ной фило­со­фии. Помни и о том, о чем я часто твер­жу тебе: все это — упраж­не­нья для наше­го ост­ро­умия, и толь­ко. Я то и дело воз­вра­ща­юсь к одно­му: а чем мне это помо­жет? ста­ну ли я от это­го муже­ст­вен­ней, спра­вед­ли­вей, воз­держ­ней? Мне пока еще не до упраж­не­ний: во вра­че я нуж­да­юсь. (18) Зачем же ты учишь меня тому, что знать бес­по­лез­но? Наобе­щал ты мно­го, а то, что я вижу, ничтож­но¹. Ты гово­рил, что я не затре­пе­щу, даже если вокруг меня засвер­ка­ют мечи, если ост­рие при­кос­нет­ся к гор­лу; гово­рил, что я оста­нусь без­мя­те­жен, даже если вокруг меня запы­ла­ют пожа­ры, если вне­зап­ный вихрь под­хва­тит мой корабль и будет бро­сать его по все­му морю. Дай же мне пре­зи­рать наслаж­де­нье, пре­зи­рать сла­ву; потом ты научишь меня рас­пу­ты­вать запу­тан­ные узлы, раз­би­рать­ся в дву­смыс­лен­ных утвер­жде­ньях, про­ни­кать взглядом в тем­ноту, а сей­час учи необ­хо­ди­мо­му. Будь здо­ров.