НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО CX

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Шлю тебе при­вет из моей Номен­тан­ской усадь­бы и желаю бла­го­мыс­лия, то есть мило­сти всех богов, кото­рые все­гда рас­по­ло­же­ны и бла­го­склон­ны к тому, кто сам к себе бла­го­скло­нен. По нынеш­ним вре­ме­нам тебе нуж­но отка­зать­ся от мыс­ли, столь любез­ной неко­то­рым, — буд­то каж­до­му дан в вос­пи­та­те­ли бог, пусть даже не сано­ви­тый, а вто­ро­раз­ряд­ный, из чис­ла тех, о ком Овидий гово­рит: «бес­смерт­ные низ­ко­го зва­нья»¹. Но я хочу, чтобы, отка­зы­ва­ясь от это­го заблуж­де­нья, ты пом­нил одно: наши пред­ки, верив­шие в него, были истин­ные сто­и­ки, — ведь они каж­до­му дава­ли либо гения, либо Юно­ну². (2) Поз­же мы посмот­рим, есть ли у богов вре­мя быть упра­ви­те­ля­ми част­ных дел; а покуда знай: при­пи­са­ны ли мы к богам или бро­ше­ны ими и отда­ны фор­туне³, — ты нико­го не смо­жешь про­клясть страш­нее, чем поже­лав ему быть в гне­ве на себя само­го. Нет при­чи­ны накли­кать на того, кого ты счи­та­ешь достой­ным кары, враж­ду богов: они и так враж­деб­ны ему, даже если он, по-види­мо­му, пре­успе­ва­ет через их покро­ви­тель­ство. (3) При­смот­рись при­сталь­ней, что такое наши дела дей­ст­ви­тель­но, а не по назва­нию, и ты узна­ешь, что бо́льшая часть бед — это уда­чи, а не беды. Как часто ста­но­ви­лась при­чи­ной и нача­лом сча­стья так назы­вае­мая «невзго­да»? Как часто встре­чен­ное общи­ми поздрав­ле­ни­я­ми собы­тие стро­ит лиш­нюю сту­пень над про­па­стью и под­ни­ма­ет высо­ко воз­не­сен­но­го еще выше, как буд­то оттуда, где он сто­ял, падать без­опас­но? (4) Но и в самом паде­нии нет ника­ко­го зла, — надо толь­ко раз­глядеть пре­дел, ниже кото­ро­го при­ро­да нико­го не сбра­сы­ва­ла. Исход всех дел, повто­ряю, бли­зок, — оди­на­ко­во бли­зок и от того места, откуда изго­ня­ет­ся счаст­ли­вец, и от того, откуда выхо­дит на волю несчаст­ный. Мы сами уве­ли­чи­ва­ем рас­сто­я­нье и удли­ня­ем путь стра­хом и надеж­дой.

Если ты умен, мерь все мерой чело­ве­че­ско­го уде­ла, не пре­уве­ли­чи­вай пово­дов ни для радо­сти, ни для стра­ха. Чтобы сокра­тить вре­мя бояз­ни, сто­ит сокра­тить и вре­мя радо­сти. (5) Но поче­му я толь­ко убав­ляю это зло? Ниче­го вооб­ще ты не дол­жен счи­тать страш­ным! Все, что вол­ну­ет нас и оше­лом­ля­ет, — пустое дело. Никто из нас не разо­брал­ся, где исти­на, и все зара­жа­ют друг дру­га стра­хом. Никто не отва­жил­ся подой­ти бли­же к источ­ни­ку сво­его смя­те­ния и узнать его при­ро­ду, понять, нет ли в нем бла­га. Пото­му-то и верят поныне пусто­му заблуж­де­нью, что оно не изоб­ли­че­но. (6) Так пой­мем же, до чего важ­но вглядеть­ся вни­ма­тель­нее, — и станет оче­вид­но, как крат­ковре­мен­ны, как шат­ки, как без­опас­ны при­чи­ны нашей бояз­ни. В душе у нас и теперь та же пута­ни­ца, какую видел Лукре­ций:

Так что же, раз­ве мы и впрямь не глу­пее любо­го ребен­ка, если стра­шим­ся при све­те? (7) Нет, Лукре­ций, это невер­но, мы стра­шим­ся не при све­те, а сами раз­ли­ва­ем вокруг тьму и не видим, что нам во вред и что — на поль­зу; всю жизнь мы про­во­дим в бегах и от это­го не можем ни оста­но­вить­ся, ни посмот­реть, куда ста­вим ногу. Вот видишь, какое безумье — этот без­удерж­ный бег в тем­но­те. А мы, кля­нусь, толь­ко о том и ста­ра­ем­ся, чтобы нас ото­зва­ли попоз­же, и хоть сами не зна­ем, куда несем­ся, упор­но про­дол­жа­ем мчать­ся тем же путем.

(8) Но ведь может и посвет­леть, если мы захо­тим! Есть толь­ко один спо­соб: усво­ить зна­ние все­го боже­ст­вен­но­го и чело­ве­че­ско­го, не толь­ко оку­нуть­ся в него, но и впи­тать, поча­ще повто­рять усво­ен­ное и все отно­сить к себе, иссле­до­вать, что бла­го, что зло, а чему эти име­на напрас­но при­пи­са­ны, иссле­до­вать, что есть чест­ное, что есть постыд­ное, что есть про­виде­нье. (9) Но пыт­ли­вость чело­ве­че­ско­го ума не оста­нав­ли­ва­ет­ся в этих пре­де­лах: ему хочет­ся загля­нуть и даль­ше все­лен­ной, понять, куда она несет­ся, откуда воз­ник­ла, к како­му исхо­ду мчит все вещи их необы­чай­ная ско­рость. Мы же ото­рва­ли душу от это­го боже­ст­вен­но­го созер­ца­ния и низ­ве­ли ее до низ­мен­ной убо­го­сти, чтобы она ста­ла рабы­ней алч­но­сти, чтобы, поки­нув мир и его пре­дель­ные обла­сти и дви­жу­щих всё вла­сти­те­лей, рылась в зем­ле, иска­ла, что бы еще выко­пать на го́ре нам, не доволь­ст­ву­ю­щим­ся лежа­щим перед гла­за­ми. (10) Все, что нам на бла­го, наш бог и роди­тель поме­стил у нас под рукой и дал по доб­рой воле, не ожи­дая наших поис­ков, а все вред­ное спря­тал поглуб­же. Нам не на кого жало­вать­ся, кро­ме как на себя: всё гибель­ное для нас мы сами выта­щи­ли на свет, вопре­ки воле скрыв­шей его при­ро­ды. Мы обрек­ли душу наслаж­де­ни­ям, — а потвор­ство им есть нача­ло всех зол; мы пре­да­ли ее често­лю­бию и мол­ве и дру­гим столь же пустым види­мо­стям.

(11) Что же мне посо­ве­то­вать тебе? Что ты дол­жен делать? Ниче­го ново­го: ведь не от новых болез­ней нуж­ны нам лекар­ства. Преж­де все­го ты сам для себя дол­жен разо­брать­ся, что необ­хо­ди­мо и что излишне. Необ­хо­ди­мое ты лег­ко най­дешь повсюду; лиш­нее нуж­но все­гда искать, тра­тя всю душу. (12) Далее, тебе не за что будет так уж себя хва­лить, если ты пре­зришь золотые ложа и посу­ду в само­цве­тах. Вели­ка ли доб­ро­де­тель — пре­зреть лиш­нее? Вос­хи­щай­ся собой, когда пре­зришь необ­хо­ди­мое. Пусть ты можешь жить без цар­ско­го убран­ства, — это не так уж мно­го! Пусть тебе не нуж­ны тыся­че­фун­то­вые каба­ны, язы­ки замор­ских птиц и про­чие чудо­вищ­ные выдум­ки рос­ко­ши, пре­сы­тив­шей­ся целы­ми туш­ка­ми и выби­раю­щей из каж­дой толь­ко те или дру­гие части, — я буду вос­хи­щать­ся тобою, когда ты пре­зришь даже гру­бый хлеб, когда убедишь себя, что тра­ва родит­ся не толь­ко для скота, но, в слу­чае необ­хо­ди­мо­сти, и для чело­ве­ка, когда узна­ешь, что моло­ды­ми побе­га­ми дере­вьев тоже мож­но напол­нить желудок, кото­рый мы наби­ва­ем цен­но­стя­ми, слов­но он может их сохра­нить. Насы­тить­ся мож­но и без при­хо­тей. Какая раз­ни­ца, что погло­ти­ло брю­хо, кото­рое все рав­но не удер­жит про­гло­чен­но­го? (13) Тебе нра­вит­ся видеть раз­ло­жен­ным по блюдам все, что мож­но добыть на суше и на море; одно при­ят­нее тебе, если достав­ле­но к сто­лу све­жим, дру­гое — если его дол­го откарм­ли­ва­ли и застав­ля­ли жиреть до того, что сей­час оно без­удерж­но рас­плы­ва­ет­ся салом. Тебя раду­ет наведен­ный с вели­ким искус­ст­вом лоск, — а меж­ду тем, кля­нусь, все эти с трудом добы­тые и раз­но­об­раз­но при­готов­лен­ные яст­ва, едва попав в утро­бу, пре­вра­тят­ся в оди­на­ко­вую мер­зость. Хочешь научить­ся, как пре­зи­рать чре­во­уго­дие? Взгля­ни, чем всё выхо­дит!

(14) Я пом­ню, как Аттал к вяще­му вос­хи­ще­нию всех гово­рил: «Дол­гое вре­мя меня ослеп­ля­ло богат­ство; я цепе­нел вся­кий раз, как видел там или здесь его блеск, и думал, что и скры­тое от глаз подоб­но выстав­ля­е­мо­му на обо­зре­нье. Но одна­жды на пыш­ном празд­не­стве я увидел все богат­ства сто­ли­цы, всё чекан­ное золо­то и сереб­ро, и еще мно­гое, что доро­же золота и сереб­ра, и одеж­ды изыс­кан­ных цве­тов, при­ве­зен­ные не толь­ко из-за нашей гра­ни­цы, но и из-за рубе­жей наших вра­гов. Тут были тол­пы маль­чи­ков, пре­крас­ных и убран­ст­вом и наруж­но­стью, там — тол­пы жен­щин, сло­вом, все, что выста­ви­ла все­власт­ная фор­ту­на, обо­зре­ваю­щая свои вла­де­ния. (15) И я ска­зал себе: что это, как не раз­жи­га­ние и без того не знаю­щих покоя чело­ве­че­ских вожде­ле­ний? К чему это бахваль­ство сво­и­ми день­га­ми? Мы собра­лись здесь учить­ся жад­но­сти. А я, кля­нусь, уне­су отсюда мень­ше вожде­ле­ний, чем при­нес сюда. Я пре­зи­раю теперь богат­ства не пото­му, что они не нуж­ны, а пото­му, что они ничтож­ны. (16) Ты видел, вся эта череда, хотя шла мед­лен­но и не густо, про­шла за два-три часа? Так неужто нас на всю жизнь зай­мет то, что не мог­ло занять и цело­го дня? И еще одно при­ба­ви­лось: мне пока­за­лось, что богат­ства так же не нуж­ны вла­дель­цам, как и зри­те­лям. (17) С тех пор вся­кий раз, когда что-нибудь такое пора­зит мой взгляд, когда попа­дет­ся на гла­за бли­ста­тель­ный дом, отряд лоще­ных рабов, носил­ки на пле­чах кра­сав­цев-слуг, я гово­рю себе: “Чему ты удив­ля­ешь­ся? Перед чем цепе­не­ешь? Все это — одно бахваль­ство! Таки­ми веща­ми не вла­де­ют — их выстав­ля­ют напо­каз, а покуда ими любу­ют­ся, они исче­за­ют. (18) Обра­тись-ка луч­ше к под­лин­ным богат­ствам, научись доволь­ст­во­вать­ся малым и с вели­ким муже­ст­вом вос­кли­цай: у нас есть вода, есть муч­ная похлеб­ка, — зна­чит, мы и с самим Юпи­те­ром потя­га­ем­ся сча­стьем! Но про­шу тебя: потя­га­ем­ся, даже если их не будет. Постыд­но пола­гать все бла­жен­ство жиз­ни в золо­те и сереб­ре, но столь же постыд­но — в воде и похлеб­ке”. — (19) “А как же, если их не будет?” — Ты спра­ши­ва­ешь, где лекар­ство от нуж­ды? Голод кла­дет конец голо­ду. А не то какая раз­ни­ца, вели­ки или малы те вещи, кото­рые обра­ща­ют тебя в раб­ство? Важ­но ли, насколь­ко вели­ко то, в чем может отка­зать тебе фор­ту­на? (20) Эта самая вода и похлеб­ка зави­сит от чужо­го про­из­во­ла; а сво­бо­ден не тот, с кем фор­ту­на мало что может сде­лать, но тот, с кем ниче­го. Да, это так; если ты хочешь потя­гать­ся с Юпи­те­ром, кото­рый ниче­го не жела­ет, — нуж­но само­му ниче­го не желать». — Всё это Аттал гово­рил нам, а при­ро­да гово­рит всем⁵. Если ты согла­сишь­ся часто об этом думать, то добьешь­ся того, что ста­нешь счаст­ли­вым, а не будешь казать­ся, то есть будешь казать­ся счаст­ли­вым само­му себе, а не дру­гим. Будь здо­ров.