НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО CXXI

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Я вижу, ты ста­нешь спо­рить со мною, когда я изло­жу тебе сего­дняш­ний вопрос, на кото­ром мы уже доста­точ­но дол­го оста­нав­ли­ва­лись. Ты сно­ва вос­клик­нешь: «Какое каса­тель­ство все это име­ет к нра­вам?» — Вос­кли­цай, что хочешь; я же спер­ва пред­став­лю тебе и дру­гих тво­их про­тив­ни­ков в этой тяж­бе — Посидо­ния и Архиде­ма¹ (пусть-ка и они дер­жат ответ), а потом ска­жу так: не все отно­ся­ще­е­ся к нра­вам вос­пи­ты­ва­ет доб­рые нра­вы. (2) Одно нуж­но чело­ве­ку для пита­ния, дру­гое — для упраж­не­ния, третье для удо­воль­ст­вия, чет­вер­тое — чтобы его одеть, пятое — чтобы обу­чить. Все это име­ет каса­тель­ство к чело­ве­ку, хоть и не все дела­ет его луч­ше. И к нра­вам одно при­част­но так, дру­гое — ина­че. Одно их исправ­ля­ет и улуч­ша­ет; дру­гое иссле­ду­ет их при­ро­ду и про­ис­хож­де­нье. (3) Когда я иссле­дую, поче­му при­ро­да про­из­ве­ла чело­ве­ка, поче­му пред­по­чла его про­чим живым суще­ствам, — неуже­ли, ты дума­ешь, я дале­ко отхо­жу от нра­вов? Невер­но это! Откуда ты узна́ешь, какие нра­вы нуж­ны, если не оты­щешь, что для чело­ве­ка луч­ше все­го? если не будешь наблюдать его при­ро­ду? Толь­ко тогда ты пой­мешь, что тебе нуж­но делать и чего избе­гать, когда усво­ишь, что дол­жен ты сво­ей при­ро­де. — (4) «А я хочу усво­ить, как мне мень­ше желать, мень­ше боять­ся! Избавь меня от пред­рас­суд­ков; объ­яс­ни, как пусто и лег­ко­вес­но то, что зовет­ся сча­стьем, — ведь к нему так лег­ко при­став­ля­ет­ся еще один слог!» — Я испол­ню твое жела­ние, обо­д­рю тебя на пути к доб­ро­де­те­ли, буду биче­вать поро­ки; пусть меня сочтут не знаю­щим в этом ни удер­жу, ни меры, — я не пере­ста­ну пре­сле­до­вать зло­нра­вие, обузды­вать неисто­вые стра­сти, уме­рять наслаж­де­нья, гото­вые перей­ти в муки, пере­би­вать молит­вы. Поче­му? Да пото­му что самые боль­шие беды мы сами себе выма­ли­ва­ем, и в чем сей­час нас уте­ша­ют, с тем пона­ча­лу поздрав­ля­ли,

(5) Покуда поз­воль мне разо­брать­ся в вопро­се, на пер­вый взгляд от все­го это­го дале­ко­ва­том. Он гла­сит: «Ощу­ща­ют ли все живот­ные состо­я­ние сво­его тела?» Что это так, более все­го явст­ву­ет из той лов­ко­сти и склад­но­сти, с какой они дви­га­ют сво­и­ми чле­на­ми, слов­но обу­че­ны таким дви­же­ньям. Каж­дое живот­ное сво­бод­но вла­де­ет любой частью тела. Ремес­лен­ник лег­ко дей­ст­ву­ет оруди­я­ми, корм­чий кораб­ля уме­ло пово­ра­чи­ва­ет руль, худож­ник, хоть перед ним и мно­же­ство раз­ных кра­сок, быст­ро заме­ча­ет те, что нуж­ны ему для пере­да­чи сход­ства, и рука его и взгляд лег­ко сну­ют меж­ду вос­ком² и про­из­веде­ни­ем. С тем же про­вор­ст­вом и живот­ные вла­де­ют сво­им телом. (6) Мы дивим­ся на уме­лых пля­су­нов, — до чего послуш­ны им руки, спо­соб­ные выра­зить любую страсть и любой пред­мет, так что их быст­рые тело­дви­же­ния поспе­ва­ют за сло­ва­ми³. Но то, что дало им уче­ние, живот­ным дает при­ро­да. Ни одно из них не пере­став­ля­ет с трудом конеч­но­стей, все вла­де­ют сво­им телом без помех. Рож­ден­ные для это­го, они сра­зу же ста­но­вят­ся подвиж­ны, они всё уме­ют с пер­во­го мига и появ­ля­ют­ся на свет обу­чен­ны­ми все­му. — (7) «Но ведь живот­ные так склад­но дви­га­ют все­ми частя­ми тела толь­ко пото­му, что, дви­гай­ся они ина­че, им ста­ло бы боль­но». — По-ваше­му выхо­дит, они дви­га­ют­ся пра­виль­но по при­нуж­де­нью и от стра­ха, а не по сво­ей воле; но это невер­но. Когда их застав­ля­ет необ­хо­ди­мость, они непо­во­рот­ли­вы, а лов­ки, толь­ко когда дви­га­ют­ся по сво­е­му почи­ну. Нет, уж никак не страх перед болью при­нуж­да­ет их к про­вор­ству, коль ско­ро они стре­мят­ся к есте­ствен­но­му дви­же­нию даже через силу, вопре­ки боли. (8) Если ребе­нок, заду­мав встать и при­уча­ясь дер­жать­ся на ногах, начи­на­ет про­бо­вать силы, он тот­час же пада­ет, но вся­кий раз с пла­чем вста­ет, покуда, упраж­ня­ясь напе­ре­кор боли, не добьет­ся того, чего тре­бу­ет при­ро­да. Неко­то­рые живот­ные с твер­дой спи­ной, если их пере­вер­нуть, кор­чат­ся и сучат нога­ми, покуда кто-нибудь их не поста­вит, как поло­же­но. Чере­па­ха, лежа на спине, ника­ких мук не испы­ты­ва­ет, но жела­ние при­нять есте­ствен­ное поло­же­ние не дает ей покоя, и она не пере­ста­ет вытя­ги­вать­ся и барах­тать­ся, пока не встанет на ноги. (9) Зна­чит, чув­ст­во­вать состо­я­нье тела дано всем, и отсюда — такая сво­бо­да в дви­же­нии всех чле­нов; нет живот­но­го, кото­рое вла­де­ло бы сво­им телом с нелов­ко­стью нович­ка, — и этим луч­ше все­го дока­зы­ва­ет­ся врож­ден­ность их уме­нья.

—(10) «Но вы утвер­жда­е­те, что состо­я­ние — это такое или иное отно­ше­ние руко­во­дя­ще­го нача­ла души к телу. Как понять ребен­ку такое пута­ное и тон­кое опре­де­ле­ние, кото­рое и вы сами с трудом выго­ва­ри­ва­е­те? Все живот­ные долж­ны были бы родить­ся диа­лек­ти­ка­ми, чтобы понять эти вещи, тем­ные и для боль­шин­ства нося­щих тогу». — (11) Твое воз­ра­же­ние было бы пра­виль­но, если бы я утвер­ждал, буд­то живот­ные пости­га­ют опре­де­ле­ние состо­я­ния, а не само состо­я­ние. А его лег­че постичь есте­ствен­ным обра­зом, чем выго­во­рить. Ребе­нок не зна­ет, что такое состо­я­ние, а свое состо­я­ние зна­ет, и не зна­ет, что такое живое суще­ство, одна­ко чув­ст­ву­ет, что сам он — живое суще­ство. (12) Да и состо­я­ние сво­его тела он пости­га­ет смут­но, в самых гру­бых чер­тах. И мы тоже — зна­ем, что у нас есть душа, но не зна­ем, что она такое, како­ва она, откуда берет­ся., где нахо­дит­ся. Как мы ощу­ща­ем в себе душу, хотя и не зна­ем ни ее при­ро­ды, ни место­пре­бы­ва­ния, так и все живот­ные ощу­ща­ют состо­я­ние сво­его тела. Ведь не могут они не чув­ст­во­вать того, через посред­ство чего чув­ст­ву­ют все осталь­ное, не могут не чув­ст­во­вать того, чему пови­ну­ют­ся., чем управ­ля­ют­ся. (13) Вся­кий из нас пони­ма­ет, что есть нечто, застав­ля­ю­щее нас дви­гать­ся туда или сюда, но никто не зна­ет, что это; вся­кий чув­ст­ву­ет в себе некое уси­лие, но что оно такое и откуда оно, не зна­ет. Так и у детей, и у живот­ных есть ощу­ще­ние руко­во­дя­ще­го нача­ла соб­ст­вен­ной души, хотя и неяс­ное, нечет­кое.

(14) «Но вы гово­ри­те, что каж­дое живот­ное преж­де все­го при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к соб­ст­вен­но­му состо­я­нию; а посколь­ку глав­ное в состо­я­нии чело­ве­ка — разум, то чело­век при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к себе не как к живо­му суще­ству, а как к суще­ству разум­но­му. Чело­век тем и дорог себе, что он чело­век. Но как же мла­де­нец может при­спо­со­бить­ся к состо­я­нию разум­но­го суще­ства, когда он еще нера­зу­мен?» — (15) У вся­ко­го воз­рас­та — свое состо­я­ние: у мла­ден­ца одно, у маль­чи­ка дру­гое, у ста­ри­ка третье. Все при­спо­саб­ли­ва­ют­ся к тому состо­я­нию, в кото­ром сей­час пре­бы­ва­ют. У мла­ден­ца нет зубов — он при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к это­му состо­я­нию; про­ре­за­лись зубы — он при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к ново­му состо­я­нию. Ведь и у зла­ка, кото­рый станет уро­жа­ем на поле и зер­ном, одно состо­я­ние, когда он нежен и едва всхо­дит из борозды, дру­гое — когда он окрепнет и под­ни­мет­ся и его вер­хуш­ка, хоть и мяг­кая, уже несет свой груз; третье — когда он пожел­тел и готов для тока, и колос у него твер­де­ет; како­го состо­я­ния он достигнет, то и под­дер­жи­ва­ет и сооб­раз­но ему при­ни­ма­ет облик. (16) Мла­ден­че­ство, дет­ство, юность, ста­рость — воз­рас­ты раз­ные; но я, быв­ший и мла­ден­цем, и ребен­ком, и юно­шей, оста­юсь самим собою. Так же, хотя состо­я­ние у каж­до­го все вре­мя ста­но­вит­ся дру­гим, при­спо­соб­ле­ние к сво­е­му состо­я­нию все­гда оди­на­ко­во. Ведь при­ро­да застав­ля­ет меня видеть не маль­чи­ка, или юно­шу, или ста­ри­ка, а меня само­го. Поэто­му мла­ден­цем я при­спо­саб­ли­вал­ся к мла­ден­че­ско­му состо­я­нию, а не к буду­ще­му юно­ше­ско­му. И если мла­ден­цу пред­сто­ит вырас­ти и перей­ти в дру­гое состо­я­ние, это не зна­чит, буд­то то, в кото­ром он рож­да­ет­ся, про­ти­во­есте­ствен­но. (17) Живое суще­ство преж­де все­го при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к само­му себе: ведь долж­но же быть некое сре­дото­чье, к кото­ро­му устрем­ле­но все осталь­ное. Я ищу наслаж­де­ний; для кого? для себя! Зна­чит, я забо­чусь о себе. Я избе­гаю боли; ради кого? ради себя! Зна­чит, я забо­чусь о себе. Если я все делаю, заботясь о себе, зна­чит, забота о себе для меня пре­вы­ше все­го. Это при­су­ще всем живот­ным, и не при­ви­ва­ет­ся им, а дает­ся от рож­де­ния. (18) При­ро­да взра­щи­ва­ет свое потом­ство и не покида­ет его; но посколь­ку самая надеж­ная опе­ка есть опе­ка избли­зи, каж­дый пору­чен само­му себе. Поэто­му, как я гово­рил в преж­них пись­мах, даже неокреп­шие живот­ные, едва вышед­шие из мате­рин­ской утро­бы или появив­ши­е­ся как-нибудь ина­че, уже зна­ют, что им враж­деб­но, и избе­га­ют гро­зя­ще­го смер­тью; даже тени про­ле­таю­щей хищ­ной пти­цы пуга­ют­ся те, что слу­жат ей добы­чей. Вся­кое живот­ное, вхо­дя в жизнь, зна­ет страх смер­ти.

—(19) «Но как ново­рож­ден­ное живот­ное может пони­мать, что спа­си­тель­но и что смер­то­нос­но?» — Преж­де все­го спра­ши­ва­ет­ся, пони­ма­ет ли, а не каким обра­зом пони­ма­ет. А пони­ма­ние у него есть, как явст­ву­ет из того, что они дела­ют не боль­ше и не мень­ше, чем дела­ли бы, пони­мая. Поче­му кури­ца не бежит ни от пав­ли­на, ни от гуся, и бежит от еще неве­до­мо­го ей и куда мень­ше­го яст­ре­ба? Поче­му цып­ля­та кошек боят­ся, а собак не боят­ся? Ясно, что у них есть зна­ние того, что им вред­но, собран­ное не на опы­те, — мно­го­го они ведь осте­ре­га­ют­ся, и не испы­тав на себе. (20) И еще, чтобы ты не поду­мал, буд­то все это слу­чай­но: они и не боят­ся, чего не сле­ду­ет, и нико­гда не забы­ва­ют об осто­рож­но­сти и вни­ма­нии; все бегут от гибе­ли оди­на­ко­во. И потом они не ста­но­вят­ся тем бояз­ли­вей, чем доль­ше живут. Отсюда ясно, что они при­шли к это­му не на опы­те, а бла­го­да­ря врож­ден­ной люб­ви к себе и к соб­ст­вен­ной без­опас­но­сти. Опыт при­хо­дит позд­но и учит раз­но­му; при­ро­да дает зна­ние сра­зу и всем оди­на­ко­вое. (21) Если ты наста­и­ва­ешь, я ска­жу, как вся­кое живот­ное дохо­дит до пони­ма­ния того, что для него гибель­но. Оно ощу­ща­ет, что состо­ит из пло­ти, и когда чув­ст­ву­ет, что может резать, жечь, рвать плоть, какие живот­ные воору­же­ны и могут вредить, состав­ля­ет себе поня­тие обо всем враж­деб­ном и опас­ном. Две вещи свя­за­ны меж­ду собою: вся­кое живот­ное при­спо­саб­ли­ва­ет­ся к тому, как бы сохра­нить себя, и оди­на­ко­во иду­ще­го впрок ищет, а нано­ся­ще­го ущерб избе­га­ет. Есте­ствен­ны и эта тяга ко все­му полез­но­му, и отвра­ще­ние ко все­му враж­деб­но­му: и то и дру­гое появ­ля­ет­ся без под­ска­зы­ваю­ще­го раз­мыш­ле­ния, без наме­ре­ния, как все, чему учит при­ро­да. (22) Раз­ве ты не видишь, с каким тон­ким искус­ст­вом пче­лы стро­ят себе жили­ща? какое меж­ду ними согла­сие в разде­ле­нии работ? Раз­ве ты не видишь, что нико­му из смерт­ных не срав­нить­ся с пау­ком в тка­нье? Сколь­ко сто­ит трудов рас­по­ло­жить нити так, чтобы одни шли пря­мо и дер­жа­ли осталь­ное, дру­гие шли по кру­гу, в середине чаще, к кра­ям реже, и сде­лать так, чтобы они, слов­но тене­та, удер­жи­ва­ли малень­ких тва­рей, на поги­бель кото­рым протя­ну­ты? (23) Это­му искус­ству не учат­ся, — с ним рож­да­ют­ся. Поэто­му одно живот­ное не быва­ет искус­ней дру­го­го. Ты можешь видеть, что у всех пау­ков пау­ти­на оди­на­ко­ва, во всех ячей­ках сот оди­на­ко­вы углы. Что пре­по­да­ет нам нау­ка, то и неоди­на­ко­во, и нена­деж­но; что разда­ет при­ро­да, всем доста­ет­ся поров­ну. А она боль­ше все­го учит само­со­хра­не­нию и все­му, что для него нуж­но; поэто­му все живот­ные начи­на­ют уче­ние вме­сте с жиз­нью. (24) Нет ниче­го уди­ви­тель­но­го, если они от рож­де­нья наде­ле­ны тем, без чего бы роди­лись напрас­но. Пер­вые орудия, дан­ные им при­ро­дой для выжи­ва­нья, — при­спо­соб­ле­нье и любовь к себе. Они, если бы не хоте­ли, и не мог­ли бы уце­леть, и хотя сама эта воля не спас­ла бы их, без нее ничто бы не слу­жи­ло им во спа­се­ние. Ты не най­дешь ни одно­го, кото­рое бы собою не доро­жи­ло и пре­не­бре­га­ло. Даже бес­сло­вес­ным и тупым скотам, как бы ни были они неук­лю­жи во всем про­чем, хва­та­ет лов­ко­сти и вни­ма­нья, чтобы жить. Ты сам увидишь, что даже те из них, что для дру­гих бес­по­лез­ны, для сво­ей поль­зы ниче­го не упу­стят. Будь здо­ров.