НРАВСТВЕННЫЕ ПИСЬМА К ЛУЦИЛИЮ

ПИСЬМО CXXIII

Сене­ка при­вет­ст­ву­ет Луци­лия!

(1) Утом­лен­ный доро­гой, не столь­ко дол­гой, сколь­ко труд­ной, я при­был к себе в Аль­бан­скую усадь­бу глу­бо­кой ночью. Здесь ниче­го не гото­во — я один готов. При­хо­дит­ся вытя­нуть уста­лое тело на ложе. Мед­ли­тель­ность пова­ров и пека­рей меня не сер­дит, ибо я гово­рю само­му себе: что лег­ко при­ни­ма­ешь, то и не тяже­ло; не сто­ит него­до­вать ни на что, если ты сам не пре­уве­ли­чил пово­да сво­им него­до­ва­ни­ем. (2) Мой пекарь не испек хле­ба, — но хлеб есть у смот­ри­те­ля усадь­бы, у домо­пра­ви­те­ля, у издоль­щи­ка. — Ты ска­жешь, что хлеб у них плох. — Подо­жди — и станет хорош. Голод пре­вра­тит его для тебя в самый тон­кий пше­нич­ный. Не нуж­но толь­ко есть, преж­де чем голод не при­ка­жет. Подо­жду и я и не сяду за стол рань­ше, чем не полу­чу хоро­ше­го хле­ба или пере­ста­ну брез­го­вать пло­хим. (3) Необ­хо­ди­мо при­вы­кать к мало­му. И вре­мя, и место даже для тех из нас, кто богат и всем обес­пе­чен, порою меша­ют полу­чить желан­ное¹. Никто не может иметь все, чего захо­чет, — зато вся­кий может не хотеть того, чего не име­ет, и с радо­стью обой­тись тем, что под рукой. Крот­кий и при­вык­ший тер­петь дур­ное обра­ще­нье желудок — нема­лый залог сво­бо­ды.

(4) Труд­но изме­рить наслаж­де­нье, достав­ля­е­мое мне тем, что уста­лость моя про­хо­дит сама собою. Мне не нуж­но ни бани, ни при­ти­ра­ний, ника­ко­го лекар­ства, кро­ме вре­ме­ни. То, что сде­лал со мною труд, испра­вит покой. Скром­ный ужин тут будет для меня при­ят­нее всту­пи­тель­но­го пира. (5) Ведь я неожи­дан­но испы­тал свою душу, а такое испы­та­ние и про­ще и надеж­нее. Когда чело­век под­гото­вит­ся и заста­вит себя быть тер­пе­ли­вым, тогда не так ясно, како­ва его под­лин­ная стой­кость; самые вер­ные дока­за­тель­ства — те, кото­рые он пред­ста­вил без под­готов­ки, если смот­рел на труд­но­сти не толь­ко рав­но­душ­но, но и крот­ко, если не вспы­лил и не зате­ял ссо­ры; если сам себе вос­пол­нил отсут­ст­ви­ем жела­нья все, чего не полу­чил; если думал, что и того, и это­го не хва­та­ет не ему, а его при­выч­ке. (6) Ведь толь­ко не имея неко­то­рых вещей, мы узна­ем, что мно­гие из них нам и не нуж­ны. Мы поль­зо­ва­лись ими не по необ­хо­ди­мо­сти, а пото­му что они у нас были.

А как мно­го вещей мы при­об­ре­та­ем пото­му толь­ко, что дру­гие их при­об­ре­та­ют, что они есть у боль­шин­ства! Одна из при­чин наших бед — та, что мы живем по чужо­му при­ме­ру и что не разум дер­жит нас в поряд­ке, а при­выч­ка сби­ва­ет с пути. Чему мы и не захо­те­ли бы под­ра­жать, если бы так дела­ли немно­гие, за тем идем сле­дом, сто­ит всем за это при­нять­ся (как буд­то, чем чаще что-нибудь дела­ет­ся, тем оно чест­нее), и место исти­ны зани­ма­ет для нас заблуж­де­нье, едва оно станет все­об­щим. (7) Все путе­ше­ст­ву­ют так, чтобы впе­ре­ди них мча­лась нуми­дий­ская кон­ни­ца и дви­гал­ся отряд ско­ро­хо­дов; стыд­но, если никто не будет сго­нять встреч­ных прочь с доро­ги, если столб пыли не будет опо­ве­щать всех, что едет порядоч­ный чело­век. У всех есть мулы, чтобы возить сосуды из хру­ста­ля и мур­ры и чаши чекан­ки зна­ме­ни­тых масте­ров; стыд­но, если кому-нибудь пока­жет­ся, что вся твоя покла­жа не боит­ся тряс­ки. Всех маль­чи­шек везут, выма­зав им лица, чтобы неж­ная кожа не постра­да­ла от солн­ца или сту­жи; стыд­но, если во всей их тол­пе будет хоть один без мази на здо­ро­вом лице.

(8) С таки­ми надо избе­гать раз­го­во­ра: они-то и зара­жа­ют нас поро­ка­ми, пере­да­вая их от одно­го к дру­го­му. Кажет­ся, что худ­ший род людей — пере­нос­чи­ки чужих слов, а на самом деле это пере­нос­чи­ки поро­ков. Их раз­го­вор при­но­сит вели­чай­ший вред: даже если он не дей­ст­ву­ет сра­зу, то остав­ля­ет в душе семе­на, и за нами, даже когда мы с эти­ми людь­ми рас­ста­нем­ся, неот­ступ­но сле­ду­ет зло, кото­рое взой­дет потом. (9) Как слу­шав­шие музы­ку уно­сят с собой в ушах пере­ли­вы слад­ко­го напе­ва, кото­рый меша­ет сосре­дото­чить мыс­ли на важ­ном, так и сло­ва льсте­цов и хва­ли­те­лей поро­ка оста­ют­ся в нас и после того, как мы пере­ста­ем их слы­шать. Нелег­ко про­гнать из души их слад­кий звук: он с упор­ст­вом пре­сле­ду­ет нас и вре­мя от вре­ме­ни воз­вра­ща­ет­ся. Поэто­му нуж­но закры­вать уши еще преж­де, чем услы­шишь зло­вред­ный голос: а когда соблаз­ни­тель уже начал гово­рить, ты же согла­сил­ся слу­шать, он наг­ле­ет все боль­ше. (10) И в кон­це кон­цов дело дохо­дит до таких раз­го­во­ров: «Доб­ро­де­тель, фило­со­фия, спра­вед­ли­вость — все это треск пустых слов. Есть толь­ко одно сча­стье: угож­дать жиз­ни, есть, пить, сво­бод­но рас­по­ря­жать­ся иму­ще­ст­вом. Это и зна­чит жить, это и зна­чит пом­нить о том, что ты смер­тен. Дни текут, про­хо­дит невоз­вра­ти­мая жизнь. Что же мы колеб­лем­ся? Что тол­ку быть муд­рым и навя­зы­вать воз­держ­ность воз­рас­ту, кото­рый и может наслаж­дать­ся, и тре­бу­ет наслаж­де­ний, и ско­ро станет не годен для них? Зачем забе­гать впе­ред смер­ти и само­му запре­щать себе² то, что она отни­мет? У тебя нет ни любов­ни­цы, ни маль­чи­ка, кото­ро­му даже любов­ни­ца поза­виду­ет; каж­дый день ты выхо­дишь трез­вым; обеда­ешь ты так скром­но, буд­то дол­жен давать еже­днев­ную запись рас­хо­дов отцу на одоб­ре­нье. Это зна­чит не жить, а смот­реть, как живут дру­гие. (11) Какое безу­мие — быть рас­по­ряди­те­лем иму­ще­ства тво­е­го наслед­ни­ка, отка­зы­вать себе во всем, чтобы боль­шое наслед­ство пре­вра­ти­ло тво­е­го дру­га во вра­га! Ведь чем боль­ше он полу­чит, тем силь­нее пора­ду­ет­ся тво­ей смер­ти. Не ставь и в грош всех этих уны­лых и нахму­рен­ных цен­зо­ров чужой жиз­ни, вра­гов сво­ей соб­ст­вен­ной, этих все­об­щих опе­ку­нов! Не сомне­вай­ся в том, что пред­по­честь: хоро­шую жизнь или доб­рую сла­ву!» (12) Таких голо­сов надо избе­гать не мень­ше, чем тех, мимо кото­рых Улисс не хотел про­плыть ина­че как свя­зан­ным³. У них та же сила: они уве­дут прочь от отчиз­ны, от род­ных, от дру­зей, от доб­ро­де­те­ли и сде­ла­ют так, что несчаст­ный постыд­но разо­бьет­ся о постыд­ную жизнь⁴.

Насколь­ко луч­ше идти пря­мым путем и прий­ти к тому, чтобы толь­ко чест­ное и было тебе при­ят­но. (13) Мы и смо­жем достичь это­го, если будем знать, что есть два рода вещей: одни нас при­вле­ка­ют, дру­гие отпу­ги­ва­ют. При­вле­ка­ют богат­ства, наслаж­де­нья, кра­сота, поче­сти, всё вкрад­чи­вое и улыб­чи­вое; отпу­ги­ва­ет труд, смерть, боль, поно­ше­нье, скуд­ная пища. Нам нуж­но упраж­нять­ся, чтобы не боять­ся вто­ро­го и не желать пер­во­го. Будем же сопро­тив­лять­ся и тому и дру­го­му: от заман­чи­во­го отсту­пать, на враж­деб­ное напа­дать. (14) Раз­ве ты не видишь, что под гору и в гору идут по-раз­но­му? Кто идет под уклон, откиды­ва­ет­ся назад, кто взби­ра­ет­ся на кру­чу, тот наги­ба­ет­ся впе­ред. А пере­но­сить свой вес впе­ред на спус­ке и назад при подъ­еме — это, мой Луци­лий, все рав­но, что потвор­ст­во­вать поро­кам. Путь к наслаж­де­ньям ведет вниз, к труд­но­стям и тяготам при­хо­дит­ся взби­рать­ся: так будем тут помо­гать сво­е­му телу, а там его сдер­жи­вать.

(15) Ты дума­ешь, я утвер­ждаю, буд­то для наше­го слу­ха пагуб­ны толь­ко те, кто рас­хва­ли­ва­ет наслаж­де­нье и вну­ша­ет страх перед болью, сам по себе ужас­ный? Я счи­таю вред­ны­ми для нас и тех, кто под видом стои­че­ско­го уче­ния поощ­ря­ет наши поро­ки. Вот что они бол­та­ют: «Толь­ко муд­рец и уче­ный уме­ет быть любов­ни­ком. И в искус­стве есть и пить с сотра­пез­ни­ка­ми муд­рец пони­ма­ет боль­ше всех и толь­ко один к нему и при­го­ден. Иссле­ду­ем, до како­го воз­рас­та юно­ши могут слу­жить для люб­ви». (16) Пусть гре­че­ским обы­ча­ям это поз­во­ле­но, а мы луч­ше будем слу­шать дру­гое: «Никто не ста­но­вит­ся пре­вос­ход­ным мужем слу­чай­но: доб­ро­де­те­ли нуж­но учить­ся. Наслаж­де­нье — вещь и низ­мен­ная, и ничтож­ная, не име­ю­щая ника­кой цены, общая у нас с бес­сло­вес­ны­ми живот­ны­ми, ибо на нее сле­та­ют­ся даже самые малые и пре­зрен­ные тва­ри. Сла­ва и пуста, и непо­сто­ян­на, она подвиж­нее вет­ра. Бед­ность — зло толь­ко для того, кто ее не при­ем­лет. Смерть не есть зло. — Ты спро­сишь, что она такое? — Един­ст­вен­ное, в чем весь род люд­ской рав­но­пра­вен. Суе­ве­рие есть самое безум­ное из заблуж­де­ний: оно стра­шит­ся тех, кого долж­но любить, и оскорб­ля­ет тех, кого чтит. Какая раз­ни­ца — отри­цать ли богов или бес­че­стить их?» — (17) Вот что сле­ду­ет выучить и даже заучить. Фило­со­фия не долж­на постав­лять оправ­да­ния для поро­ков. Нече­го и наде­ять­ся на выздо­ров­ле­нье тому боль­но­му, кото­ро­го врач поощ­ря­ет к неуме­рен­но­сти. Будь здо­ров.