Санкт-Петербург, типография Императорской Российской Академии, 1834, часть II.
Переведены с Латинского Императорской Российской Академии Членом Александром Никольским и оною Академиею изданы.
От ред. сайта: серым цветом в квадратных скобках нами проставлена нумерация глав согласно латинскому тексту. Постраничная нумерация примечаний заменена на сквозную. Орфография, грамматика и пунктуация оригинального перевода редактированию и осовремениванию практически не подвергались (за исключением устаревших окончаний и слитного или раздельного написания некоторых слов).
Prooem. | 1 2 3 4 |
I | 1 2 3 4 5 6 7 8 … 10 11 12 13 14 … 16 17 … 23 24 … 29 30 31 32 33 34 35 36 37 … 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 … |
X | … 5 … 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 |
[VII. prooem. 1] О Изобретении, кажется, говорено довольно. Ибо изложили мы правила, не только как приводить в ясность всякое судное дело, но и как возбуждать в слушателях благоприятные нам страсти. Когда предпринимаем соорудить какое-либо здание, не довольствуемся одним приуготовлением камня и других потребных к сему веществ: нужно еще, чтобы рука искусного зодчего расположила их и поместила все то по приличию. Так и в слове нашем, сколь бы ни велико было у нас обилие мыслей, составит только безобразную груду, если посредством расположения не будут они с.2 приведены в надлежащий порядок и между собою пристойно связаны.
[2] Итак не без причины почитается Расположение второю частью из пяти частей речи, поелику первая без нее ни к чему служить не может. Ибо нельзя сделать статуи, когда все вылитые члены ее не будут совокуплены между собою, как должно. И в теле человеческом и в телах других животных, если одну часть заменить другою, хотя и будут находиться все те же части, составят однако нечто чудовищное. И члены телесные, с мест своих и слегка сдвинутые, становятся неспособны уже к надлежащему употреблению: и расстроенное войско само себе бывает препоною в своих действиях. [3] Мне кажется, справедливо мыслят те, кои полагают, что и самый мир одним порядком содержится, и что, по уничтожении сего порядка, надлежит всему разрушиться. Так и речь, не имеющая сего качества, по необходимости должна быть сбивчива, и как судно без кормчего, всюду пореваема; в ней будет многое повторяться, многое опускаться: Оратор уподобится страннику, ночью в неизвестных местах блуждающему: не предположив себе ни начала, ни конца, будет руководим случаем паче, нежели намерением, прилежно обдуманным.
с.3 Почему вся сия книга назначается для Расположения, [4] в котором потому не многие имеют успех, что никак нельзя было предписать точных правил на все случаи. Но как тяжбы до бесконечности были и будут разнообразны, и в течение толь многих веков не нашлось ни одного судного дела, которое было бы с другим во всем схоже, то Оратору надобно самому умудряться, предусматривать, изобретать, рассуждать и искать в самом себе пособий. Однако ж я не отрицаю, чтобы по предмету сему нельзя было приложить некоторых наставлений; чего и не опущу сделать по возможности.
I. [VII. 1. 1] Итак надлежит, как я уже означил выше (Том I, стр. 311), многие предметы разобрать каждый порознь, и каждую часть оных излагать в приличном порядке и должной связи предыдущей с последующею: и такое нужное вещей и частей по своим местам с.5 распределение называемся Расположением. [2] Но не надобно забывать, что самое расположение часто с пользою переменяется, смотря по обстоятельствам, и та и другая сторона из тяжущихся не всегда должна начинать одною и тою же статьею. Кроме других примеров, Димосфен и Есхин могут в том служить образцами: они в суде над Ктезифонтом последовали превратному порядку: обвинитель начинает изложением права и законности, как частью для него выгоднейшею, а защитник представил прежде все или почти все те доводы, коими хотел приготовить судей к разбирательству законов. [3] Ибо одному то, а другому другое более способствовало; а иначе, надлежало бы всегда говорить по произволу истца.
II. Я поставлю здесь в пример самого себя: не скрою, да и никогда не скрывал того, что почерпал или из правил или из собственного опыта. [4] Я обыкновенно старался подробно вникать во все обстоятельства тяжебного дела… и, поставив оные некоторым образом пред глаза себе, помышлял не меньше о пособиях противника, как и о своих собственных.
[5] И во-первых (хотя в сем нет дальней трудности, однако прежде всего наблюдать должно) я удостоверялся, что́ именно доказать с.6 хотят обе тяжущиеся стороны, а потом какие способы употребить к сему можно было. Я рассуждал, какое первое требование со стороны истца быть могло. Предложение его должно быть или несомненное, или спору подлежащее. [6] Если несомненное, тогда не может быть никакого вопроса. Итак я переходил к ответу противной стороны, и разбирал его таким же образом. Иногда последствие сего разбирательства бывало признано за справедливое обеими сторонами. Когда же в самом начале не соглашались они, тогда уже спор рождался. Например: Ты убил человека. — Так, убил. [7] Соглашается: иду далее. Виноватый должен сказать, для чего убил. Прелюбодея, отвечает он, с прелюбодейцею убить позволяется. Известно, что закон сие позволяет. Итак надобно искать третьего предложения, из которого бы спор составился. Они не были прелюбодеи; были: [8] вот выходит вопрос к разрешению. Дело под сомнением, и есть только догадочное. А между тем случается, что и третье предложение бывает с обеих сторон признано: Они прелюбодеи. Но тебе, говорит обвинитель, не позволено было убивать их: ты был изгнанец и замечен пятном бесчестия. Здесь уже дело идет о праве. А если обвиняемый, на показание: ты убил, вдруг отвечает: нет, с.7 не убивал; то немедленно рождается прение. Таким-то образом надлежит рассматривать, с чего начинается спор, и что́ принимать должно за самое первое основание дела…
III. [10] Что касается до обвинителя, я не во всем согласен с Цельсом, который, без сомнения, следовал Цицерону. Он непременно хочет, чтобы начинать всегда с доводов сильных, а самыми убедительными оканчивать, слабейшие же помещать в средину между ими; поелику при начале надлежит тронуть судью, а при конце уже совершенно утвердить в нем впечатление в нашу пользу. [11] Защитник же должен по большей части начинать опровержением важнейших показаний против виновного, дабы судья, предубедясь в начале, не охладел к последующим статьям оправдания.
Однако и сей порядок может перемениться, когда легчайшие обвинения будут явно ложны, а важнейшие опровергнуть будет труднее: тогда, отняв прежде у судей доверие к обвинителю, приступаем к последним, поелику судьи все прочее почтут необходимым. В таком случае потребно предуведомление, почему не говорили мы доселе о взведенном преступлении, и притом обещание, что отвечать на оное не преминем на своем месте, дабы не с.8 показать, что, отлагая то, страшились сильных возражений.
[12] Обыкновенно начинаем оправдывать обвиняемого опровержением прежних его каких-либо предосудительных деяний, дабы расположить судью к благосклоннейшему выслушанию того, о чем приговор произнести он должен. Но и сие самое Цицерон, защищая Варена, отнес на последнее место, не потому, чтобы так делать всегда надлежало, но что такое расположение казалось ему приличнее.
IV. [13] Когда донос или обвинение состоит в одном предложении, то надобно смотреть, одним ли предложением ответствовать на то, или многими: ежели спор будет об одной статье, то вопрос отнесется ли только к самому делу, или к праву естественному, или к закону писанному: ежели к делу, то отрицать ли оное или оправдывать должно: ежели к праву и законам, в таком случае спор выходит или о точных словах закона, или о намерении закона. [14] И мы сие легко узнаем, когда известно нам будет, на каком законе основывается тяжба, то есть, решение суда… [16] Можно также отвечать и многими предложениями, как сделал Цицерон, защищая Рабирия: Ежели он убил его, то убил справедливо; но он не убил.
с.9 Когда против одного предложения возражаем многими, то во-первых надобно подумать обо всем том, о чем говорить можно: потом расположить, что́ на каком месте сказать приличнее. Но здесь я не могу держаться того же мнения, какое выше сего изъявил в рассуждении статей обвинения, и еще в рассуждении доводов, сказав, что можно иногда начинать с сильнейших. [17] Ибо сила вопросов должна возрастать постепенно, и к сильнейшим восходить от слабейших, хотя бы они были одного или различного рода…
V. [23] Я часто делывал и так, что или от последнего вида (ибо в нем почти всегда содержится предмет тяжбы) восходил к первому общему вопросу, или от рода нисходил к последнему виду, и наблюдал сие даже в речах советовательных. [24] Например, рассуждает Нума, принять ли царскую власть, Римлянами ему предлагаемую. Вот род. Царствовать ли ему над народом чуждым, в Риме, и потерпят ли Римляне такого царя над собою: вот виды!…
[29] Я также обыкновенно замечал, в каких статьях соглашался со мною соперник, и какие из них клонились к моей выгоде. Тогда не только опирался я на его признание, но старался усугублять оное посредством раздробления с.10 его на многие части, как например в следующем случае: Полководец, соперник собственного отца своего, в искании того же достоинства, был предпочтен ему, и впоследствии взят в плен. Послы, отправленные для его выкупа, встречают отца, возвращающегося от неприятелей. [30] Он говорит послам: уже поздно идете. Они остановляют отца, обыскивают и находят у него много золота; между тем продолжают путь свой, находят полководца, ко кресту пригвожденного и вопиющего к ним: Берегитесь изменника. Отца обвиняют в предательстве1. Ты, говорят ему, сам признался, что ходил к неприятелям, и ходил тайно, что возвратился от них ни чем невредим, да еще и с золотом, которое скрывал ты у себя за пазухой. [31] Ибо признание, в котором заключается столько деяний, бывает иногда сильнее в одном предложении: и когда уже судья предубежден будет, то едва обращается внимание на защищение обвиняемого. Для обвинителя выгоднее совокупность показаний, а для защитника разделение оных.
Я иногда в рассуждении всего содержания моей речи поступал так, что изложив все, с.11 что́ мог бы сказать мой противник в свою пользу, и потом опровергнув, оставлял только то, что́ хотел сделать вероятным. [32] Например, ежели бы какой ни есть судья был обвиняем в неправосудии, я сказал бы: Подсудимый бывает оправдан или своею невинностью, или заступлением сильного лица, или подкупом судей, или насилием, или неимением доказательств, или по злонамерению. Ты признаешься, что он виновен: ты не жалуешься, что какая-либо власть или какое насилие действовало над приговором судей, что они были подкуплены, что был недостаток в доказательствах: что же тут остается, если не одно злонамерение? [33] Ежели нельзя опровергнуть всего, то по крайней мере я опровергнул многое. Убит человек; не в пустом и уединенном месте, и неможно в убийстве подозревать разбойников: не с намерением получить добычу, ибо он не ограблен: не в надежде наследства, ибо он не был беден. Итак причиною убийства есть вражда. Кто же враг?
[34] Сей способ служит великою помощью и в Разделении и в Изобретении. Разбирать все сказанное, и сделав всему как бы некое опровержение, держаться лучших доказательств, также выгодно. Милон обвиняется, что убил Клодия: он его или убил, или не убил. Лучше с.12 было бы отрицать действие: но если нельзя, так он его убил или законно, или несправедливо. Ежели законно, то или волею, или по нужде: ибо здесь неможно предполагать неведения ! Воля есть дело сомнительное. [35] Но как люди думают, что тут участвовала воля, то надобно прибавить рассуждение в доказательство, что она движима была ревностью к общественному благу. По нужде: следовательно то был нечаянный случай, непредумышленное намерение: итак кто-нибудь один из них был нападчик. Кто же из двух? Без сомнения, Клодий. Теперь видите, что самое последствие и порядок события показывает дорогу к защищению обвиняемого. Поступим далее: [36] Милон, защищаясь от Клодия, или хотел убить его, или не хотел. Безопаснее было бы, когда бы не хотел. Итак сделали то рабы Милона (Pro Mil. 19) без его приказания, и даже без его ведома. Но сие несмелое защищение отнимает силу у того уверения, что Клодий убит справедливо. И для того Цицерон прибавляет: [37] рабы Милоновы сделали здесь то, чего бы каждый из нас хотел от своих собственных рабов в подобном случае. Сие тем полезнее, что часто бываем недовольны своими мыслями, а между тем надобно что-нибудь сказать. Итак надлежит прилежно с.13 вникать во все обстоятельства дела: тогда откроется или что ни есть лучшего, или по крайней мере что ни есть меньше худшего для продолжения нашей речи…
VI. [40] Но как найдем скрытнейшие и не столь обыкновенные вопросы? То есть так, как находим мысли, выражения, фигуры, украшения: остротою ума, старанием, упражнением. Ничто почти не укроется от Оратора, который, как я сказал, захочет руководствоваться природою; один неблагорассудный не найдется в таком случае. [41] Но многие, домогаясь прослыть красноречивыми, довольствуются только местами благовидными, или нимало не служащими к доказательству. Другие, без всякого разбору, привязываются к тем мыслям, какие только им на ум попадутся. Для лучшего уразумения, приведу я в пример один предмет школьной тяжбы; предмет не новый и не слишком затруднительный.
[42] Кто отца, обвиняемого в измене, не защищает, да будет лишен наследства. Обличенный в измене должен быть изгнан и с своим защитником. Обвиняемого в измене отца защищает в суде один сын, как Оратор, другой, не имеющий сего дара, не подавал отцу никакой помощи: осужденный отец отправляется в ссылку вместе с своим с.14 защитником. Сын, житель сельский, оказав на войне знатные заслуги в пользу отечества, в награду себе требует возвращения отца и брата. Отец, возвратившийся из ссылки, умирает, не сделав завещания: не имевший дара ораторского, требует части имения, но Оратор все себе присвояет.
[43] Здесь мнимые Витии, коим мы, вникающие с большею осмотрительностью в тяжбы, толь редко случающиеся, кажемся смешными, берутся защищать то, что им кажется легче. Дело идет о защищении сельского жителя против Оратора, человека храброго против невоенного, восстановителя отцовской и братней чести против неблагодарного, того, кто частью доволен, против того, который брату ничего из отцовского имения уделить не хочет. Правда, все сии размышления родятся непосредственно из самого предмета, и имеют много силы, [44] однако не доставляют еще нам победы. Ораторы сии будут искать, если можно, мыслей смелых или темных. Ибо ныне красноречивым защищением дела почитается, когда Оратор шумит и кричит.
А те, кои хотя лучше за то принимаются, но, смотря на одну поверхность дела, хватаются за предметы, кои только в глаза им бросаются. [45] Они будут извинять сельского жителя, с.15 который не присутствовал при суде, тем, что он был бы там отцу бесполезен: да и Оратор не может хвалиться, что оказал отцу великую помощь, поелику и сам он был осужден. Скажут, что заслуживает наследство восстановитель семейства, а не корыстолюбец, неотцепочтительный и неблагодарный, который не хотел поделиться с братом, оказавшим ему толь великую услугу. Они даже почувствуют, что первый вопрос должен основываться на законе и на воле завещателя, которая, поелику не опровергнута, то и все прочие доводы неуместны.
[46] Но кто следует природе, тотчас представит себе, что́ должен говорить брат, лишаемый наследства, и во-первых: Отец наш, не сделав завещания, скончался; оставил нас двоих; и я по праву народному требую своей части. Кто был бы так прост, так неискусен в слове, чтоб иначе начал речь свою, хотя бы не знал, что́ такое есть предложение? [47] Потом слегка похвалит сей общий для всех закон, как самый справедливый. За сим размыслим, какой бы ответ мог быть на толь законное требование: угадать не трудно, что вопреки скажут: Есть особенный закон, повелевающий лишать наследства такого сына, который не защищал пред судом отца, с.16 обвиненного в измене: а ты не защищал. После сего предложения естественно следует похвала приведенному закону, и укоризна сыну, оставившему отца без помощи.
[48] Доселе мы занимались обстоятельствами несомнительными: обратимся теперь к отцу. Ежели он не совсем лишен рассудка, то неужели не подумает: Если приведенный закон служит препятствием, то нет и тяжбы и судиться не о чем: но нет сомнения, что и закон существует, и истец преступил его. Что ж мы скажем? Я сельский житель. [49] Но сей закон есть общий для всех: следовательно отговорка бесполезна. Итак поищем, нельзя ли с которой-нибудь стороны закон ослабить. Что́ иное (я часто говорить о сем буду) внушает нам природа, как не то, чтобы, когда слова закона против нас, вникать в намерения законодателя? Итак общий вопрос выходит, на чем основаться, на словах или на намерении. Но споры о законах могут быть неистощимы. Почему поищем и здесь, нет ли чего с законом несогласного. [50] Кто не защищал отца в суде, тот лишается наследства? Всяк без исключения? Тогда сами собою представятся следующие случаи: Сын младенец, сын больной, или в отсутствии находившийся, или на войне или в посольстве бывший, не с.17 защищал отца обвиняемого. Сии возражения уже довольно сильны: иный может и не защищать лично отца, а быть его наследником.
[51] Теперь, по примеру театральных музыкантов наших, как говорит Цицерон, пусть защитник сельского жителя перейдет к защищению Оратора. Он скажет: Согласен с тобою; да, ты не младенец, ты не был болен, не был в отсутствии, ни на войне, ни в посольстве. На сие в ответ не иное будет сказано, как следующее: Но я сельский житель. Тут возразят ему, и возразят справедливо: [52] Если ты защищать отца не мог словом, по крайней мере мог быть при суде. Тогда сельскому жителю надлежит обратиться к намерению законодателя. Закон хотел наказать только непочтительность к родителям, а я не непочтителен. [53] Против чего скажет ему Оратор: Ты поступил непочтительно, когда подвергся лишению наследства; хотя после или раскаяние или честолюбие довело тебя до избрания другого рода жизни. Кроме того, по твоей вине осужден отец; ибо казалось, что ты сам подтвердил сей приговор. На сие житель сельский скажет: Нет, ты паче в том виновен: ты раздражил многих, ты навлек вражду на весь дом наш. Сие возражение есть только догадочное: так как и то, если бы с.18 он под благовидным предлогом сказал, что отсутствие его было с воли отца, не хотевшего подвергнуть всего семейства опасности. Вот что содержится в первом вопросе о законе и намерении законодателя.
[54] Прострем размышления наши далее, и посмотрим, нельзя ли найти еще и других выводов. Я тщательно подражаю человеку, чего-нибудь ищущему, дабы научить искать, и оставив красоту слога, имею целью одну только пользу учащихся.
Доселе все вопросы выводили мы из обстоятельств, к истцу относящихся: для чего не обратиться нам и к отцу? В законе сказано: кто не присутствует при суде, над отцом производимом, лишается права ему наследовать. [55] Для чего и здесь не рассмотреть, на всех ли отцов закон сей относится? При таких случаях, когда родители требуют наказания своим детям за то, что их не кормят, мы часто разбираем, имеет ли родитель право требовать сей помощи от сына, против коего в суде свидетельствовал в непочтительности, или от сына, умышленно им до разврата допущенного? Чего же можно опасаться в рассуждении отца, о коем здесь идет речь? Он осужден. [56] Неужели закон будет только для отцов, кои оправданы? с.19 Вопрос сей сперва покажется несколько жесток. Однако не надобно отчаиваться: законодатель, вероятно, хотел того, чтоб невинные родители не лишались помощи от детей своих. Но сельскому жителю стыдно было бы сие сказать потому, что он признает отца своего невинным. [57] Пусть же он приведет другой довод: Осужденный за измену да будет послан в ссылку и с своим защитником2. Едва ли может статься, чтобы закон хотел наложить тоже наказание на сына, когда он был при суде и когда не был3. Кроме того, ни один закон не относится до изгнанников. Итак невероятно, чтобы закон простирался на того из сыновей, который не защищал обвиненного отца. [58] Ибо сельский житель в обоих случаях наводит сомнение, мог ли бы он, будучи изгнанником, сохранить свое имение. Сын оратор с своей стороны будет утверждаться на словах закона, в которых нет никакого изъятия, и утверждать, что для сего самого и положено наказание тем, кои не защищают невинных, дабы, страшась ссылки, они с.20 вовсе не пренебрегли священный долг сей, и не престанет говорить, что сельский житель не подал помощи невинному отцу своему.
[59] Надобно заметить и то, что из одного положения могут выйти два общие вопроса: Всякий ли сын обязан защищать отца? И всякий ли отец вправе ожидать того от своего сына? Доселе мы брали свои рассуждения от двух лиц; от третьего же, то есть, от противника, не может никакой вопрос родиться: ибо часть наследства у него не оспаривается.
Но здесь еще не конец дела; ибо все сие могло бы сказано быть, хотя бы отец и не был возвращен из ссылки. Однако не должно вдруг хвататься за первую представившуюся мысль, что отцу возвращены права его по заслугам сына, сельского жителя. Кто разберет сие подробнее, тот увидит нечто еще далее. Ибо как вид следует за родом, так род предшествует виду. Итак положим, что отцу возвращены права кем-нибудь другим. [60] Тогда родится вопрос в виде силлогизма: Сие восстановление не уничтожает ли приговора, и не тоже ли есть, что как бы и суда над виновным не было? Здесь сельский житель может сказать, что он, заслужив одну только награду, не мог испросить возвращения отцу и своему брату вместе, ежели бы отец при с.21 возвращении не был почитаем, как будто бы и под судом не находился. Сим отменяется наказание и защитнику, как бы не принимавшему на себя должности адвоката. [61] Тогда доходим до встречавшейся сперва мысли, что один сельский житель возвратил из ссылки своего отца. Здесь мы опять рассуждаем, сына сего должно ли почитать за адвоката, поелику он сделал то, чего адвокат требовал: непротивно справедливости принять за подобное то, что́ в самом деле более, нежели подобно. [62] Все прочее основывается уже на правоте, и рассматривается, которой стороны справедливее требование. Но и здесь опять следует разделение, хотя бы тот и другой требовал всего наследства и хотя бы один довольствовался положенною частью, а другой желал все иметь, устранив своего брата.
Наконец память отца есть не малой важности пред судьями, особливо когда дело идет о разделе его имущества. Итак родится догадочное суждение, с каким намерением не сделал он заблаговременно духовного завещания. Но сие будет относиться к качеству лиц, которое составляет новое обстоятельство. [63] По большей части при конце речи своей должен Оратор опираться на правоту; судьи всего охотнее сему внимают. Однако от с.22 такого порядка и отступать заставляет польза: когда, например, не столько надеемся на закон, то приуготовим судью решить дело по правоте. Вот правила, какие вообще преподать могу…
VII. [VII. 10. 5] Впрочем, многое зависит от самого предмета речи: дальнейшие наставления от него только заимствовать можно. Ибо недовольно того, чтобы всю речь разделить на вопросы и места: но сии самые части имеют опять свой порядок. Ибо и в Приступе есть нечто первое, есть и второе, и так далее. Всякий вопрос, всякое место имеет свое особенное расположение, так как и все простые предложения… [7] Есть нечто и такое, чего показать на письме неможно, разве когда самый предмет будет известен и определен. [8] Но к чему послужит одна или две части? К чему послужат даже сотни и тысячи в деле беспредельном?
Долг учителя есть вседневно показывать, какой порядок и какую связь вещей наблюдать надобно, то в одном, то в другом роде: дабы ученик понемногу снискал к сему навык, и научился переходить к подобным разбирательствам. Нельзя преподать правил на все случаи, где искусство может явить свою силу. [9] Ибо какой живописец изучился всякую с.23 в природе вещь изображать во всей ее подробности? Но, единожды научась подражать, он будет изображать подобно все, за что́ ни примется. Какой художник не сделает сосуда, какого видеть ему никогда не случалось? [10] Итак есть вещи, которым мы сами собою научаемся без наставника. Ибо и врач научит, что делать должно при каждом роде болезни, и что заключать из некоторых известных признаков. Но познавать силу биения жил, действие жара, состояние дыхания, перемену в лице цвета, каковые обстоятельства во всяком больном бывают различны, все сие зависит от природной остроты ума.
Почему надлежит многое от самих себя заимствовать, рассматривать прилежно предпринятое нами судное дело, и помышлять, что искусство риторское изобретено прежде, нежели появились правила. [11] Ибо самое лучшее расположение есть и называется по справедливости хозяйственным расположением всего тяжебного дела, когда мы оное имеем как бы пред глазами. Тогда только можем судить, где нужен приступ и где излишен: где потребно изложение непрерывное, где разделенное на части: где начинать с начала вещей, где, по примеру Омира, с середины или конца: и где обходиться без всякого изложения: [12] когда начинать от с.24 наших предложений, когда от предложений соперника: когда от сильнейших доводов, когда от слабейших: какие вопросы предлагать без предварения, какие с приготовлением: для убеждения судьи все ли предлагать вдруг или постепенно вести его к своей цели: на каждое ли возражение, или уже на все вообще делать опровержение: возбуждать страсти стараться ли в продолжении целой речи или оставить сие для заключения оной: о законе ли говорить прежде, или о правоте: выгоднее ли выставлять или очищать прежние преступления или те, по которым суд производится. [13] Ежели дело будет многосложно, то какой наблюдать порядок, какими ограждаться свидетельствами, на какие опираться акты, и какие оставлять до удобного времени и места в речи. Как искусный Полководец, располагая войско свое против неприятеля, назначает приличные отряды и для защищения открытых мест, и для охранения городов, и для содержания сообщения, и для пресечения пути неприятелю, и наконец распределяет ополчение свое на водах и на суше по востребованию надобности.
[14] Но исполнить сие может только тот Оратор, которому вспомоществуют природное дарование, учение, прилежание. Итак никто да не ожидает сделаться Витиею одними с.25 чужими трудами. Надобно самому бодрствовать, употреблять непрерывные усилия, и, так сказать, потеть над сочинением. Всяк должен укрепляться собственными силами, и в себе самом искать пособий: не везде прибегать к правилам, но иметь их на все в готовности: и чтобы все то казалось даром врожденным, а не наукою снисканным. [15] Ибо наука, ежели есть какая, может скоро показать дорогу: но она уже довольно делает, когда открывает нам богатство Красноречия: от нас самих зависит уметь воспользоваться оным.
[16] Кроме общего расположения в речи, наблюдается таковое же и в частях ее: и в них есть первый, второй и третий смысл, или разум, которые не только в порядке помещаемы, но и так соединены между собою быть должны, чтобы связи их и приметить было нельзя: чтоб они составляли тело, а не члены. [17] Сего достигнем, если рачительно наблюдать будем, чтобы всякая мысль была на своем месте, и чтобы слова употреблены были не противоречащие друг другу, но одно другое подтверждающие. Таким образом вещи различные, из различных мест взятые, не будут разногласить, как одна другой чуждые; но взаимным союзом свяжутся с предыдущими и с.26 последующими; и речь покажется не только хорошо составленною из частей, но даже непрерывною. Но я, обманувшись тесною связью предметов, простерся, может быть, уже далее, и от Расположения перешел к правилам Слововыражения, которые показаны будут в следующей книге.
ПРИМЕЧАНИЯ